Страница:
Когда он пришел в себя, все внутренности тошнотворно ныли, во рту было кисло, а руки и ноги дрожали. Он с трудом поднялся с пола и, держась за стоявший рядом стул, медленно выпрямился.
– Это тебе для начала, – сказал ударивший его человек и указал на стул, – сядь. Еще успеешь належаться.
Роман опустился на стул и, морщась, с трудом произнес:
– Может быть, кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?
Сидевшие по углам мужчины переглянулись, затем один из них вздохнул и сказал:
– Да ты, видать, и вправду ничего не помнишь. Но это не меняет дела. Ладно, я сделаю тебе одолжение, объясню. Ты находишься в милиции. Мы – уголовные следователи. Ни о чем пока не догадываешься? Вижу, что нет... А ты – убийца. И сейчас ты будешь все вспоминать и рассказывать. Ясно?
Роман зажмурился и отрицательно покачал головой.
– Не понял, – нахмурился следователь, – не будешь рассказывать или не ясно?
– Я ничего не понимаю, – Роман потер живот и поморщился, – кого я убил? Когда? Как? Где?
– Смотри, Серега, – засмеялся один из следователей, – правильные вопросы задает! Ему бы самому в сыскари пойти...
– Возможно, – кивнул Серега, – а пока что он решил пойти в убийцы. Он раньше только пел в своих песенках про уголовную романтику, а теперь, видать, почувствовал себя крутым и решил попробовать ее в натуре. Что, артист, не так?
– Не так! – с отчаянием воскликнул Роман. – Может, вы хотя бы расскажете мне? Может, я и вправду что-то такое оттопырил, а если расскажете, то и вспомню. А сейчас – гадом буду – думаю изо всех сил, но в голове ничего такого нет.
– Эх, артист, – вздохнул Серега, – ладно, помогу тебе. Ты шел пьяный по темной улице. Увидел одинокого прохожего и подумал: а дай-ка попробую! Никого вокруг нет, свидетелей нема, все тип-топ... Достал ствол и шмальнул в этого самого прохожего два раза. Прохожий – мертвый, а ты живой, но сидишь здесь, и ждет тебя дальняя дорога и казенный дом, прямо как в твоих песенках. Кто-то жалостливый на тебя стукнул по телефону. Есть все-таки в гражданах сознательность. Вот так, артист!
Роман вытаращился на Серегу, потом недоверчиво оглядел остальных и прохрипел:
– Не-е, не годится... Какой еще пистолет?
– Какой пистолет? – Серега сузил глаза. – А вот этот!
И жестом фокусника вытащил из ящика стола полиэтиленовый мешок, в котором тусклой чернью сверкнул хищный красивый пистолет [1].
– Ну, значит, в случае чего не растеряешься, – кивнул Лысый, – а до настоящей пресс-хаты, я надеюсь, дело не дойдет.
– Как знать... – с кряхтением отозвался из угла пожилой зэк, закутанный в потертое одеяло, – они ж, падлы, те же беспредельщики, творят, что хотят.
– Это точно, – Лысый вздохнул, – хуже мента зверя нет.
Со стороны двери послышалось металлическое лязганье, и все повернулись в ту сторону.
– Не иначе как по твою душу, – с сочувствием произнес Лысый, – не дадут человеку освоиться...
В камеру вошел пожилой прапорщик в засаленном мундире, и Лысый сказал:
– Слышь, Тарасыч, вы там что – оборзели, что ли? Еще часа не прошло, как человека на шконку кинули, и сразу на викторину тащите? Козлы!
– Сам такой, – невозмутимо ответил Тарасыч, – мое дело маленькое – сдал, принял, по коридорчику проводил... А ты меня животным обидным называешь. Вот умру я от обиды, кто тебе будет гостинцы таскать? Сейчас молодые не такие, как я, они с тебя последнюю шкуру снимут.
– Да ладно тебе, – усмехнулся Лысый, – такие, как ты, долго живут.
– Ну что, артист, пошли, – совсем по-домашнему сказал Тарасыч, – там тебя следаки ждут не дождутся.
– Лучше бы они меня совсем не дождались, – Роман неохотно поднялся с койки, – на допрос, что ли?
– А то куда же, – ответил Тарасыч, – ты, это, руки за спину убери и в коридоре не шали. Там со мной еще двое молодых, они только и ждут, как кому-нибудь по почкам навалять. Что скажут – делай сразу.
– Ладно, – кивнул Роман, – со мной проблем не будет.
– Меньшиков, на выход! – казенным голосом приказал Тарасыч и угрожающе загремел ключами.
Роман заложил руки за спину и вышел в высокий сводчатый коридор, выкрашенный в тоскливый неопределенный цвет. Вдоль коридора тянулись два ряда тяжелых дверей, запертых грубыми засовами и коряво сваренными замками.
– Направо, – скомандовал Тарасыч.
Двое молодых вертухаев, стоявших у стеночки, подошли поближе, и один из них сказал:
– Допелся, артист... Ну ничего, тут тебя быстро жизни научат.
– Вперед, – сказал Тарасыч и подтолкнул Романа в спину.
Камера, в которую привели Романа, была совершенно пустой, если не считать надежно прикрепленных к полу железного стола и железного же табурета рядом с ним. По другую сторону стола стояли три обыкновенных стула, на которых сидели трое мужчин с недобрыми лицами.
Роману указали на металлический табурет, и он, оглянувшись на Тарасыча, который кивнул ему, опустился на холодное дырчатое сиденье. Тарасыч молча вышел из камеры и Роман, положив руки на стол, посмотрел на людей, сидевших напротив него. Те, в свою очередь, разглядывали его с любопытством и вроде бы даже с некоторым злорадством.
Повисла пауза.
Роман пошевелился и сел поудобнее.
Наконец один из мужчин, державший в руке папку для бумаг, улыбнулся и сказал:
– Говорят, все великие ученые делали опыты на себе, а писатели специально отправлялись в те места, о которых им предстояло писать. Ну, тут немножко иначе вышло...
Он оглянулся на остальных, и они заулыбались.
– Даже не немножко. Тут наверное, гражданин Меньшиков Роман... э-э-э... – он заглянул в папку, – Васильевич, даже совсем наоборот вышло. Пели вы песенки про нары да про колючку, вот и накаркали беду. А ведь тюрьма – она совсем не исправляет, это всем известно. Она человека портит еще больше. Можно даже сказать – калечит она человека. Правда?
Следователь снова оглянулся, и сидевшие чуть в стороне двое других согласно закивали.
– Да, Роман Васильевич, калечит, – с огорчением сказал следователь, – приходит, бывало, человек в тюрьму... Ну, он, конечно, не сам приходит, какой же идиот сам в тюрьму попрется, его привозят. Да... Приходит человек, а выходит полчеловека. Внутренние органы отбиты, кости сломаны и плохо срослись, туберкулез... Потом еще гомосексуалисты эти противные, кстати, товарищ артист, вы случайно не по этой части? Просто можно сразу вас к своим определить. Среди артистов ведь пидоров немало, так?
Выслушав все это, Роман почувствовал знакомый холодок под ложечкой и, выпрямившись на стуле, небрежно ответил:
– Да, среди артистов пидоров богато. Но я слышал, что среди следователей тоже.
Романа понесло на волнах ледяного упрямства, и сейчас ему было абсолютно все равно, к чему его приведут неосторожные высказывания.
– Смотри, Берзин, – засмеялся следователь, – смелый артист.
– Смелый, – согласился Берзин, сидевший слева от следователя, – он, наверное, думает, что у него весь криминал за спиной, что он герой народный. Может быть, и так, но тут...
– Простите, – прервал его Роман, – я чувствую, что у нас будет длинный разговор, так, может быть, вы скажете, как к вам обращаться? Просто для удобства. Неудобно как-то тыкать пальцем в человека и говорить ему – эй, ты.
– Для удобства... – следователь усмехнулся, – хорошо. Можно обращаться просто по фамилии. Мы справедливые и совсем не гордые. Моя, например, фамилия – Несторов, это, как вы поняли – Берзин, а тот – Уздечкин Роман усмехнулся, и Уздечкин сказал:
– Еще одна усмешка по поводу моей фамилии, и останешься без зубов. Понял?
– Понял, – охотно ответил Роман, – вы, значит, будете злой следователь, а Несторов – добрый.
– Нет, Меньшиков, – холодно сказал Несторов, – мы тут все злые. И в эти игры из американских фильмов играть не собираемся. Давай-ка ближе к телу.
– Давай, – прищурился Роман.
– Значит, так, – Несторов положил папку на стол перед собой, – спрашиваю сразу – сам признаваться будешь? Для ускорения процесса.
– В чем? – весьма натурально удивился Роман.
– Понятно, – кивнул Несторов, – не будешь. Но я на всякий случай подскажу, может, ты забыл.
– А закурить можно? – спросил Роман. – Надеюсь, добрую традицию угощать подследственных сигаретами не отменили?
– Не отменили, – Несторов кинул на стол пачку «Явы» и зажигалку, – кури на здоровье.
Роман закурил, и Несторов, задумчиво посмотрев в потолок, сказал:
– Во время концерта, проходившего во дворе «Крестов», был совершен побег. Бежал особо опасный преступник Чернов. Все указывает на то, что помощь в этом деле ему оказал популярный певец Роман Меньшиков. Другого варианта не остается. Поэтому я предлагаю Меньшикову добровольно рассказать, как все было.
– А этот Чернов, – Роман глубоко затянулся, – он что натворил-то?
– Это ты меня спрашиваешь? – Несторов засмеялся. – Ну ладно, я отвечу, только имей в виду, что все эти фокусы идут в зачет против тебя. Чернов – государственный преступник, он большой ученый и большой предатель. Продавал государственные тайны на Запад. Это я тебе по-простому объясняю.
– А я-то думал, что все государственные тайны уже давно проданы, и что продают их не ученые, а чиновники, – разочарованно произнес Роман. – Эх, кто бы у меня купил какую-нибудь тайну!
– Размечтался, – хмыкнул Несторов. – Ну так что, не вспоминается ничего?
– А что может вспомниться, если ничего не было?
– А вот тут имеются показания свидетелей, – Несторов открыл папку и заглянул в нее. – Вот, например, заключенный Баландин – хорошая фамилия! – показал, что видел, как певец Роман Меньшиков в перерыве между песнями помогал Чернову переодеваться в гражданскую одежду.
– Что?!! – Роман от удивления выронил сигарету. – У этого вашего Баландина с головой все в порядке?
– Не знаю, – Несторов пожал плечами, – обвинения против него оказались ложными, и он сейчас на свободе.
– Я бы этому Баландину мозги вправил, – зло буркнул Роман.
Он медленно нагнулся и подобрал сигарету.
– Так ведь не один Баландин это видел, – Несторов захлопнул папку, – Баландин – это, так сказать, семечки!
Он снова открыл папку и, заглянув в нее, сказал:
– Вот и лейтенант внутренней службы Семеряков видел, как артист Меньшиков передавал Чернову брюки и клетчатую рубашку.
– Какую еще рубашку? – Роман не верил своим ушам.
– Клетчатую, – невозмутимо ответил Несторов, – а контролер Бобруйко видел, как Меньшиков помогал Чернову спрятаться под сиденье в автобусе.
– Не-е, ребята, – Роман помотал головой, – или у вас, или у меня что-то с головой. Скорее – у вас. Если все эти люди видели, как я помогаю Чернову бежать, то почему же они меня не задержали?
– А они, понимаешь, не поверили своим глазам. Подумали, что показалось. Как это так – знаменитый артист, и занимается такими неприглядными делами. А потом, когда побег обнаружился, то поняли, что все так на самом деле и было. И дали показания. Вот так, товарищ артист. Кроме того, имеются собственноручные показания бывшего заключенного Луценко. Чернов сам говорил ему о том, что собирается бежать во время концерта, и что Роман Меньшиков поможет ему в этом.
– А почему этот Луценко бывший?
– А потому, – с горестным видом ответил Несторов, – что, получив срок и отбыв на зону, Луценко не вынес тягот лагерной жизни и повесился бедняга...
– Слушайте, что вы мне тут лапшу на уши вешаете? – Роман вскочил с металлической табуретки.
– Сядь на место, – приказал Несторов.
Берзин и Уздечкин угрожающе поднялись у него за спиной, и Несторов спросил:
– Хочешь без почек остаться?
Роман сел и вытащил из пачки еще одну сигарету.
– Понимаешь, артист, если мы беремся за дело, то человек будет сидеть. А тебе сидеть за твои фокусы никак не меньше червонца. А чтобы не получилось больше, то нужно честно рассказать все. Тогда, глядишь, и зачтется помощь следствию. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Роман, – но ничего не получится. Или вы, ребята, знаете, что делаете, тогда горе вам. Или вас используют втемную, а вы просто псы послушные, и тогда тоже горе.
– Горе нам, говоришь? – Несторов подался вперед. – Это ты что – угрожаешь, что ли?
Роман почувствовал, как мятный адреналиновый холодок поднялся к ушам, и тоже наклонился навстречу следователю.
– Угрожаю? – негромко сказал он. – Нет, не угрожаю. Просто поясняю, что происходит. Вот ты мне лучше скажи, Несторов, только честно – вы меня убить готовы?
– То есть как – убить? – нахмурился Несторов.
– Ты что, не знаешь, что такое – убить? Жизни лишить, вот что это такое. Теперь я тебе кое-что объясню, ты, главное, слушай внимательно, потому что это очень важно.
– Ну-ну, – скептически усмехнулся Несторов и достал из кармана пачку «Мальборо».
Роман подумал и медленно заговорил:
– Вы пошли на меня. Или вас послали на меня. Я точно знаю, что происходит, а вы... Может быть, знаете, может быть – нет. Где проходит граница ваших действий? До какой черты вы способны дойти? Или вам позволено дойти? Вот об этом я и спрашиваю – вы готовы меня убить, делая то, за что взялись?
– Вот еще, – пренебрежительно скривился Несторов, – руки пачкать!
– Хорошо, – Роман внимательно посмотрел на него, – а я... Смотри, что получается. Я точно знаю, в чем дело. И ты для меня – солдат вражеской армии. Враг. Может быть, тебя обманули, но это неважно. Ты готов покалечить меня сам или чужими руками, вон как красиво рассуждал насчет испорченного в тюрьме здоровья! Ты мне – враг. И я, между прочим, не какой-нибудь урка, для которого любой мент враг по определению. Я обычный мирный человек. Так вот, когда ко мне приходят со злом, я отвечу сторицей. Про меч слышал, наверное? Ну да ладно...
Роман затушил сигарету в консервной крышке, служившей пепельницей.
– В общем – так, – он сжал зубы и помолчал, – если ты нанесешь мне ощутимый вред, например – отправишь меня в пресс-хату, где меня опустят, или засадишь по сфабрикованному обвинению, а я останусь после этого жив, то, когда вся эта бодяга закончится, я приду к тебе и убью. Потому что ты или подлец или опасный дурак, которым управляют подлецы. А таких нужно убивать.
– Смотрите, как красиво говорит наш артист, – Несторов оглянулся на Уздечкина и Берзина, – вам не страшно?
– Да... Аж мурашки по коже побежали, – дурашливо поежился Уздечкин.
Берзин кивнул и сказал:
– Герой Цусимы!
– Ты не понял, Несторов, – произнес Роман.
– Чего я не понял, певец сраный?
– Я в своей жизни руководствуюсь не теми законами, которые появились на протяжении последних пятисот лет и которые служат, как выяснилось, вовсе не слабым и беззащитным, – ответил Роман. – Есть другие законы, естественные, которые устаканились за пятьсот тысяч лет. Или даже за миллион. Древние и самые правильные законы. На тебя посягают – убей. Вот такой простой закон. И ты сейчас посягаешь на меня. Несправедливо посягаешь. Поэтому знай – или ты меня убьешь, чтобы меня не стало, или сам ляжешь в землю. Это все преступники знают. Ограбил, и после этого самое надежное – грохнуть жертву, чтобы избежать преследования с ее стороны.
– Смело, – кивнул Нестров, – смело. А тебе, артист, приходилось убивать?
– Мне? – Роман посмотрел Несторову в глаза. – Что, хочешь еще эпизодов пристегнуть?
– Эпизодов? Ты употребил множественное число.
– Да, множественное, – Роман снова закурил, – но это не твое дело.
– Действительно, это не мое дело, – кивнул Несторов, – мое дело маленькое. Побег государственного преступника Чернова и непосредственное участие в осуществлении этого побега артиста Меньшикова. Ты нас сейчас развлек, спасибо тебе... Да только мы, знаешь, сколько таких речей слышали? Уши устали! Ты думаешь, что твои слова страшные, а на самом деле они – мусор. В общем – так. Думай до завтра, а завтра мы встретимся снова, и ты должен будешь говорить по делу, а не трепать языком. Иначе...
Несторов повернулся к двери и крикнул:
– Тарасыч, забирай пассажира!
ЭПИЛОГ
– Это тебе для начала, – сказал ударивший его человек и указал на стул, – сядь. Еще успеешь належаться.
Роман опустился на стул и, морщась, с трудом произнес:
– Может быть, кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?
Сидевшие по углам мужчины переглянулись, затем один из них вздохнул и сказал:
– Да ты, видать, и вправду ничего не помнишь. Но это не меняет дела. Ладно, я сделаю тебе одолжение, объясню. Ты находишься в милиции. Мы – уголовные следователи. Ни о чем пока не догадываешься? Вижу, что нет... А ты – убийца. И сейчас ты будешь все вспоминать и рассказывать. Ясно?
Роман зажмурился и отрицательно покачал головой.
– Не понял, – нахмурился следователь, – не будешь рассказывать или не ясно?
– Я ничего не понимаю, – Роман потер живот и поморщился, – кого я убил? Когда? Как? Где?
– Смотри, Серега, – засмеялся один из следователей, – правильные вопросы задает! Ему бы самому в сыскари пойти...
– Возможно, – кивнул Серега, – а пока что он решил пойти в убийцы. Он раньше только пел в своих песенках про уголовную романтику, а теперь, видать, почувствовал себя крутым и решил попробовать ее в натуре. Что, артист, не так?
– Не так! – с отчаянием воскликнул Роман. – Может, вы хотя бы расскажете мне? Может, я и вправду что-то такое оттопырил, а если расскажете, то и вспомню. А сейчас – гадом буду – думаю изо всех сил, но в голове ничего такого нет.
– Эх, артист, – вздохнул Серега, – ладно, помогу тебе. Ты шел пьяный по темной улице. Увидел одинокого прохожего и подумал: а дай-ка попробую! Никого вокруг нет, свидетелей нема, все тип-топ... Достал ствол и шмальнул в этого самого прохожего два раза. Прохожий – мертвый, а ты живой, но сидишь здесь, и ждет тебя дальняя дорога и казенный дом, прямо как в твоих песенках. Кто-то жалостливый на тебя стукнул по телефону. Есть все-таки в гражданах сознательность. Вот так, артист!
Роман вытаращился на Серегу, потом недоверчиво оглядел остальных и прохрипел:
– Не-е, не годится... Какой еще пистолет?
– Какой пистолет? – Серега сузил глаза. – А вот этот!
И жестом фокусника вытащил из ящика стола полиэтиленовый мешок, в котором тусклой чернью сверкнул хищный красивый пистолет [1].
* * *
– Вообще-то есть некоторый опыт, – сказал Роман, глядя на согнутую спину Гнома, суетившегося в углу с угощением, – было дело, приласкали меня менты. По печени, по почкам, просто по рылу...– Ну, значит, в случае чего не растеряешься, – кивнул Лысый, – а до настоящей пресс-хаты, я надеюсь, дело не дойдет.
– Как знать... – с кряхтением отозвался из угла пожилой зэк, закутанный в потертое одеяло, – они ж, падлы, те же беспредельщики, творят, что хотят.
– Это точно, – Лысый вздохнул, – хуже мента зверя нет.
Со стороны двери послышалось металлическое лязганье, и все повернулись в ту сторону.
– Не иначе как по твою душу, – с сочувствием произнес Лысый, – не дадут человеку освоиться...
В камеру вошел пожилой прапорщик в засаленном мундире, и Лысый сказал:
– Слышь, Тарасыч, вы там что – оборзели, что ли? Еще часа не прошло, как человека на шконку кинули, и сразу на викторину тащите? Козлы!
– Сам такой, – невозмутимо ответил Тарасыч, – мое дело маленькое – сдал, принял, по коридорчику проводил... А ты меня животным обидным называешь. Вот умру я от обиды, кто тебе будет гостинцы таскать? Сейчас молодые не такие, как я, они с тебя последнюю шкуру снимут.
– Да ладно тебе, – усмехнулся Лысый, – такие, как ты, долго живут.
– Ну что, артист, пошли, – совсем по-домашнему сказал Тарасыч, – там тебя следаки ждут не дождутся.
– Лучше бы они меня совсем не дождались, – Роман неохотно поднялся с койки, – на допрос, что ли?
– А то куда же, – ответил Тарасыч, – ты, это, руки за спину убери и в коридоре не шали. Там со мной еще двое молодых, они только и ждут, как кому-нибудь по почкам навалять. Что скажут – делай сразу.
– Ладно, – кивнул Роман, – со мной проблем не будет.
– Меньшиков, на выход! – казенным голосом приказал Тарасыч и угрожающе загремел ключами.
Роман заложил руки за спину и вышел в высокий сводчатый коридор, выкрашенный в тоскливый неопределенный цвет. Вдоль коридора тянулись два ряда тяжелых дверей, запертых грубыми засовами и коряво сваренными замками.
– Направо, – скомандовал Тарасыч.
Двое молодых вертухаев, стоявших у стеночки, подошли поближе, и один из них сказал:
– Допелся, артист... Ну ничего, тут тебя быстро жизни научат.
– Вперед, – сказал Тарасыч и подтолкнул Романа в спину.
Камера, в которую привели Романа, была совершенно пустой, если не считать надежно прикрепленных к полу железного стола и железного же табурета рядом с ним. По другую сторону стола стояли три обыкновенных стула, на которых сидели трое мужчин с недобрыми лицами.
Роману указали на металлический табурет, и он, оглянувшись на Тарасыча, который кивнул ему, опустился на холодное дырчатое сиденье. Тарасыч молча вышел из камеры и Роман, положив руки на стол, посмотрел на людей, сидевших напротив него. Те, в свою очередь, разглядывали его с любопытством и вроде бы даже с некоторым злорадством.
Повисла пауза.
Роман пошевелился и сел поудобнее.
Наконец один из мужчин, державший в руке папку для бумаг, улыбнулся и сказал:
– Говорят, все великие ученые делали опыты на себе, а писатели специально отправлялись в те места, о которых им предстояло писать. Ну, тут немножко иначе вышло...
Он оглянулся на остальных, и они заулыбались.
– Даже не немножко. Тут наверное, гражданин Меньшиков Роман... э-э-э... – он заглянул в папку, – Васильевич, даже совсем наоборот вышло. Пели вы песенки про нары да про колючку, вот и накаркали беду. А ведь тюрьма – она совсем не исправляет, это всем известно. Она человека портит еще больше. Можно даже сказать – калечит она человека. Правда?
Следователь снова оглянулся, и сидевшие чуть в стороне двое других согласно закивали.
– Да, Роман Васильевич, калечит, – с огорчением сказал следователь, – приходит, бывало, человек в тюрьму... Ну, он, конечно, не сам приходит, какой же идиот сам в тюрьму попрется, его привозят. Да... Приходит человек, а выходит полчеловека. Внутренние органы отбиты, кости сломаны и плохо срослись, туберкулез... Потом еще гомосексуалисты эти противные, кстати, товарищ артист, вы случайно не по этой части? Просто можно сразу вас к своим определить. Среди артистов ведь пидоров немало, так?
Выслушав все это, Роман почувствовал знакомый холодок под ложечкой и, выпрямившись на стуле, небрежно ответил:
– Да, среди артистов пидоров богато. Но я слышал, что среди следователей тоже.
Романа понесло на волнах ледяного упрямства, и сейчас ему было абсолютно все равно, к чему его приведут неосторожные высказывания.
– Смотри, Берзин, – засмеялся следователь, – смелый артист.
– Смелый, – согласился Берзин, сидевший слева от следователя, – он, наверное, думает, что у него весь криминал за спиной, что он герой народный. Может быть, и так, но тут...
– Простите, – прервал его Роман, – я чувствую, что у нас будет длинный разговор, так, может быть, вы скажете, как к вам обращаться? Просто для удобства. Неудобно как-то тыкать пальцем в человека и говорить ему – эй, ты.
– Для удобства... – следователь усмехнулся, – хорошо. Можно обращаться просто по фамилии. Мы справедливые и совсем не гордые. Моя, например, фамилия – Несторов, это, как вы поняли – Берзин, а тот – Уздечкин Роман усмехнулся, и Уздечкин сказал:
– Еще одна усмешка по поводу моей фамилии, и останешься без зубов. Понял?
– Понял, – охотно ответил Роман, – вы, значит, будете злой следователь, а Несторов – добрый.
– Нет, Меньшиков, – холодно сказал Несторов, – мы тут все злые. И в эти игры из американских фильмов играть не собираемся. Давай-ка ближе к телу.
– Давай, – прищурился Роман.
– Значит, так, – Несторов положил папку на стол перед собой, – спрашиваю сразу – сам признаваться будешь? Для ускорения процесса.
– В чем? – весьма натурально удивился Роман.
– Понятно, – кивнул Несторов, – не будешь. Но я на всякий случай подскажу, может, ты забыл.
– А закурить можно? – спросил Роман. – Надеюсь, добрую традицию угощать подследственных сигаретами не отменили?
– Не отменили, – Несторов кинул на стол пачку «Явы» и зажигалку, – кури на здоровье.
Роман закурил, и Несторов, задумчиво посмотрев в потолок, сказал:
– Во время концерта, проходившего во дворе «Крестов», был совершен побег. Бежал особо опасный преступник Чернов. Все указывает на то, что помощь в этом деле ему оказал популярный певец Роман Меньшиков. Другого варианта не остается. Поэтому я предлагаю Меньшикову добровольно рассказать, как все было.
– А этот Чернов, – Роман глубоко затянулся, – он что натворил-то?
– Это ты меня спрашиваешь? – Несторов засмеялся. – Ну ладно, я отвечу, только имей в виду, что все эти фокусы идут в зачет против тебя. Чернов – государственный преступник, он большой ученый и большой предатель. Продавал государственные тайны на Запад. Это я тебе по-простому объясняю.
– А я-то думал, что все государственные тайны уже давно проданы, и что продают их не ученые, а чиновники, – разочарованно произнес Роман. – Эх, кто бы у меня купил какую-нибудь тайну!
– Размечтался, – хмыкнул Несторов. – Ну так что, не вспоминается ничего?
– А что может вспомниться, если ничего не было?
– А вот тут имеются показания свидетелей, – Несторов открыл папку и заглянул в нее. – Вот, например, заключенный Баландин – хорошая фамилия! – показал, что видел, как певец Роман Меньшиков в перерыве между песнями помогал Чернову переодеваться в гражданскую одежду.
– Что?!! – Роман от удивления выронил сигарету. – У этого вашего Баландина с головой все в порядке?
– Не знаю, – Несторов пожал плечами, – обвинения против него оказались ложными, и он сейчас на свободе.
– Я бы этому Баландину мозги вправил, – зло буркнул Роман.
Он медленно нагнулся и подобрал сигарету.
– Так ведь не один Баландин это видел, – Несторов захлопнул папку, – Баландин – это, так сказать, семечки!
Он снова открыл папку и, заглянув в нее, сказал:
– Вот и лейтенант внутренней службы Семеряков видел, как артист Меньшиков передавал Чернову брюки и клетчатую рубашку.
– Какую еще рубашку? – Роман не верил своим ушам.
– Клетчатую, – невозмутимо ответил Несторов, – а контролер Бобруйко видел, как Меньшиков помогал Чернову спрятаться под сиденье в автобусе.
– Не-е, ребята, – Роман помотал головой, – или у вас, или у меня что-то с головой. Скорее – у вас. Если все эти люди видели, как я помогаю Чернову бежать, то почему же они меня не задержали?
– А они, понимаешь, не поверили своим глазам. Подумали, что показалось. Как это так – знаменитый артист, и занимается такими неприглядными делами. А потом, когда побег обнаружился, то поняли, что все так на самом деле и было. И дали показания. Вот так, товарищ артист. Кроме того, имеются собственноручные показания бывшего заключенного Луценко. Чернов сам говорил ему о том, что собирается бежать во время концерта, и что Роман Меньшиков поможет ему в этом.
– А почему этот Луценко бывший?
– А потому, – с горестным видом ответил Несторов, – что, получив срок и отбыв на зону, Луценко не вынес тягот лагерной жизни и повесился бедняга...
– Слушайте, что вы мне тут лапшу на уши вешаете? – Роман вскочил с металлической табуретки.
– Сядь на место, – приказал Несторов.
Берзин и Уздечкин угрожающе поднялись у него за спиной, и Несторов спросил:
– Хочешь без почек остаться?
Роман сел и вытащил из пачки еще одну сигарету.
– Понимаешь, артист, если мы беремся за дело, то человек будет сидеть. А тебе сидеть за твои фокусы никак не меньше червонца. А чтобы не получилось больше, то нужно честно рассказать все. Тогда, глядишь, и зачтется помощь следствию. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Роман, – но ничего не получится. Или вы, ребята, знаете, что делаете, тогда горе вам. Или вас используют втемную, а вы просто псы послушные, и тогда тоже горе.
– Горе нам, говоришь? – Несторов подался вперед. – Это ты что – угрожаешь, что ли?
Роман почувствовал, как мятный адреналиновый холодок поднялся к ушам, и тоже наклонился навстречу следователю.
– Угрожаю? – негромко сказал он. – Нет, не угрожаю. Просто поясняю, что происходит. Вот ты мне лучше скажи, Несторов, только честно – вы меня убить готовы?
– То есть как – убить? – нахмурился Несторов.
– Ты что, не знаешь, что такое – убить? Жизни лишить, вот что это такое. Теперь я тебе кое-что объясню, ты, главное, слушай внимательно, потому что это очень важно.
– Ну-ну, – скептически усмехнулся Несторов и достал из кармана пачку «Мальборо».
Роман подумал и медленно заговорил:
– Вы пошли на меня. Или вас послали на меня. Я точно знаю, что происходит, а вы... Может быть, знаете, может быть – нет. Где проходит граница ваших действий? До какой черты вы способны дойти? Или вам позволено дойти? Вот об этом я и спрашиваю – вы готовы меня убить, делая то, за что взялись?
– Вот еще, – пренебрежительно скривился Несторов, – руки пачкать!
– Хорошо, – Роман внимательно посмотрел на него, – а я... Смотри, что получается. Я точно знаю, в чем дело. И ты для меня – солдат вражеской армии. Враг. Может быть, тебя обманули, но это неважно. Ты готов покалечить меня сам или чужими руками, вон как красиво рассуждал насчет испорченного в тюрьме здоровья! Ты мне – враг. И я, между прочим, не какой-нибудь урка, для которого любой мент враг по определению. Я обычный мирный человек. Так вот, когда ко мне приходят со злом, я отвечу сторицей. Про меч слышал, наверное? Ну да ладно...
Роман затушил сигарету в консервной крышке, служившей пепельницей.
– В общем – так, – он сжал зубы и помолчал, – если ты нанесешь мне ощутимый вред, например – отправишь меня в пресс-хату, где меня опустят, или засадишь по сфабрикованному обвинению, а я останусь после этого жив, то, когда вся эта бодяга закончится, я приду к тебе и убью. Потому что ты или подлец или опасный дурак, которым управляют подлецы. А таких нужно убивать.
– Смотрите, как красиво говорит наш артист, – Несторов оглянулся на Уздечкина и Берзина, – вам не страшно?
– Да... Аж мурашки по коже побежали, – дурашливо поежился Уздечкин.
Берзин кивнул и сказал:
– Герой Цусимы!
– Ты не понял, Несторов, – произнес Роман.
– Чего я не понял, певец сраный?
– Я в своей жизни руководствуюсь не теми законами, которые появились на протяжении последних пятисот лет и которые служат, как выяснилось, вовсе не слабым и беззащитным, – ответил Роман. – Есть другие законы, естественные, которые устаканились за пятьсот тысяч лет. Или даже за миллион. Древние и самые правильные законы. На тебя посягают – убей. Вот такой простой закон. И ты сейчас посягаешь на меня. Несправедливо посягаешь. Поэтому знай – или ты меня убьешь, чтобы меня не стало, или сам ляжешь в землю. Это все преступники знают. Ограбил, и после этого самое надежное – грохнуть жертву, чтобы избежать преследования с ее стороны.
– Смело, – кивнул Нестров, – смело. А тебе, артист, приходилось убивать?
– Мне? – Роман посмотрел Несторову в глаза. – Что, хочешь еще эпизодов пристегнуть?
– Эпизодов? Ты употребил множественное число.
– Да, множественное, – Роман снова закурил, – но это не твое дело.
– Действительно, это не мое дело, – кивнул Несторов, – мое дело маленькое. Побег государственного преступника Чернова и непосредственное участие в осуществлении этого побега артиста Меньшикова. Ты нас сейчас развлек, спасибо тебе... Да только мы, знаешь, сколько таких речей слышали? Уши устали! Ты думаешь, что твои слова страшные, а на самом деле они – мусор. В общем – так. Думай до завтра, а завтра мы встретимся снова, и ты должен будешь говорить по делу, а не трепать языком. Иначе...
Несторов повернулся к двери и крикнул:
– Тарасыч, забирай пассажира!
ЭПИЛОГ
Вернувшись в камеру, Роман уселся на койку и, опустив голову на руки, закрыл глаза. Лысый, вальяжно развалившийся на своей шконке, внимательно посмотрел на него, затем поджал губы и сочувственно покивал.
– Ну как, Рома, понравилось? Это твой первый допрос?
Роман, не открывая глаз, помотал головой:
– Нет, не первый. Но в тюрьме – первый.
– Это не тюрьма, – вздохнул Лысый, – это следственный изолятор. Хотя, конечно, – все равно тюрьма. Решетки, вертухаи... Не били тебя?
– Нет, не били, – Роман открыл глаза и посмотрел на Лысого, – пока не били. Но намекнули, что если я не признаюсь, то... В общем, намекнули на тяжелую судьбу.
– Понятно, – усмехнулся Лысый, – это они умеют. Бить тоже умеют. Но тут, понимаешь, такое дело... Был бы ты никто и звать никак – они бы тебя уже сегодня отоварили. Но ты ведь знаменитость, да еще какая – певец! Поэтому боятся. А еще, ну ты сам знаешь, – за тебя ведь вся братва, и они опасаются, что если с тобой что-то случится, то все «Кресты» на уши встанут. А может быть, и не только «Кресты». О том, что ты на нарах паришься, наверняка уже вся Россия знает. Я имею в виду зэков. Так что ты не очень бойся.
– Ну, я не очень боюсь, – ответил Роман, – но все-таки немного не по себе.
– Понимаю, – кивнул Лысый.
В камере было тихо, и зэки, расположившиеся на своих койках, внимательно прислушивались к разговору Романа и Лысого.
– Чай будешь? – заботливо спросил Лысый.
– Вообще-то можно, – согласился Роман, – от этих разговоров со следаками в горле пересохло.
Лысый кивнул расторопному Гному и поинтересовался:
– А кто там был-то?
Роман старательно наморщил лоб, вспоминая фамилии следователей, и через несколько секунд ответил:
– Берзин, Несторов и этот, как его... Уздечкин.
– Первых двух не знаю, а вот с Уздечкиным знаком. Падла еще та, – сказал сквозь зубы Лысый.
– Возможно... – Роман взял лежавшую на одеяле пачку сигарет и неторопливо достал одну.
Лысый, следивший за его движениями, усмехнулся и сказал:
– Из тебя хороший зэк получится.
– Это как? – удивился Роман.
– А так. Вот ты первый день в камере, а уже не спешишь. Некоторые суетятся – хвать, швырк, а ты двигаешься медленно. Это хорошо.
– Лучше бы из меня никакой зэк получился, – Роман тоже усмехнулся, – мне на воле как-то больше нравится.
– Ты знаешь... – Лысый тоже закурил, – я бы, конечно, мог тебя подбодрить, типа – не тушуйся, мол, отпустят тебя, все будет тип-топ и все такое прочее. Но лучше думать о плохом. Ты лучше считай, что уже получил десятку. Тогда, если будет меньше – это вроде как приятный сюрприз. Попал в камеру – живи в ней. Слышал, наверное, поговорку – и в тюрьме люди живут.
– Слышал, – криво улыбнулся Роман, – но чем-то она мне не нравится.
– Понимаю, – кивнул Лысый, – но тут уж ничего не поделаешь. В тюрьме свои законы. И свои поговорки. Я читал где-то, как один умный сказал... Как же он сказал?... Вроде – душа летает где желает. Во как!
– Дух воспарит где хочет, – сказал Роман.
– Точно! – Лысый звонко хлопнул себя по колену. – Дух воспарит где хочет. Красиво сказано! И верно, между прочим. А кто это сказал – не помнишь?
Роман только развел руками.
Гном поставил перед Романом большую фарфоровую кружку с душистым чаем и банку с сахаром. Потом снова метнулся в угол и принес оттуда картонную коробку, в которой были навалены сухари вперемешку с печеньем.
– Спасибо, – сказал Роман, и Гном, кивнув, удалился в свой угол.
Роман взял кружку и, осторожно вытянув губы, попытался сделать глоток, но чай был еще слишком горячим.
– Пусть остынет, – сказал он и поставил кружку на место.
Посмотрев на Лысого, он спросил:
– Вот ты говоришь, не нужно суетиться, а господин Гном, например... Как бы это сказать... все делает быстро.
– Быстро... – Лысый засмеялся, – а ему так нравится. Между прочим, Гном – не шестерка. И вообще, он не браток, не блатной и не вор. Просто ему нравится делать людям приятное, а мы не возражаем. И его не обижаем. Гном, он сюда случайно попал. Не то что некоторые особо опасные государственные преступники.
Лысый подмигнул, и Роман усмехнулся.
Посмотрев на Гнома, он спросил:
– А за что?
Гном засмущался, и за него ответил Лысый:
– Гном у нас работяга, пашет на Кировском заводе. Они после получки собрались у Гнома, его вообще-то Николаем Ивановичем зовут, и накирялись как следует. Гном вырубился, все ушли, а один остался. Пошарил по хате, забрал телек и видик, и тоже ушел. Утром Гном очухался, видит – добра маловато стало. Покумекал и допер, что взять мог только один. Как его звать?
Лысый повернулся к Гному:
– Карасев, – неохотно ответил Гном.
– Вот, – Лысый глубоко затянулся, – и наш дорогой товарищ Гном от большого ума решил выкрасть свое имущество обратно. В тот же день на работе сделал в раздевалке слепок с ключей этого Карасева, и вечером, когда Карасев пошел куда-то, вломился в его хату. А хата оказалась на сигнализации. И его повязали, как последнего лоха. За кражу. А Карасев этот весь такой гордый – Гном вор! Вот теперь Гном здесь и сидит.
– И что же дальше? – Роман посмотрел на грустно сгорбившегося Гнома.
– Ну как что? – Лысый пожал плечами. – Скорее всего будет сидеть. Дадут ему года три, и – на зону.
– И ничего не сделать?
– Денег дать Карасеву, чтобы он отступился.
– Ни хрена себе! – воскликнул Роман. – Ему еще и денег!
– Ага, – усмехнулся Лысый, – дать денег, тогда все можно будет прикрыть. И дело закроют, и вообще...
– Я бы этого Карасева... – Роман сжал зубы.
– Правильно, – кивнул Лысый, – я бы тоже. Но Гном-то человек мирный, тихий, что он ему может сделать?
Роман нахмурился, потом взглянул на Гнома и спросил:
– А сколько этот твой Карасев хочет?
– Три тысячи... – тихо ответил Гном.
– Долларов?
– Нет, евро...
– Вот гнида, доллары ему уже не годятся! И этих денег у тебя, конечно, нет.
– Откуда им взяться...
– Ладно, – Роман взглянул на Лысого, потом снова на Гнома, – когда к тебе придет твой адвокат?
– Завтра.
– Пусть позвонит человеку одному... Шапиро его фамилия. И пусть Шапиро даст твоему адвокату три тысячи евро. А если не даст, то я потом ему яйца оторву. Так пусть и передаст.
– Гоги передаст! – засмеялся Лысый.
Роман отмахнулся и, пересев на койку Гнома, прошептал ему на ухо номер телефона.
– Запомнил?
– Да, – ответил удивленный Гном, – девятьсот шестьдесят два...
– Да не вслух, – поморщился Роман.
– А, понял, – Гном зажал себе рот рукой.
– А точно хватит? – спросил Роман.
– Точно, – сказал Гном, – они уже обо всем договорились, дело только за деньгами. Слушай... те, Роман Батькович, а почему это вы решили мне помочь?
– Неважно, – Роман вернулся на свою койку, – это тебя не касается.
Лысый, с веселым изумлением следивший за разговором, встрепенулся и сказал:
– Во дела! А может, ты и меня отсюда вытащишь?
Роман повернулся к нему и, посмотрев в глаза, спросил:
– Он без вины тут мается, а ты ведь за дело сидишь? Так?
Лысый отвел взгляд и неохотно ответил:
– Ну, так.
– Вот тебе и ответ.
– Ишь какой добрый! – язвительно буркнул Лысый. – Но ведь на всех таких у тебя точно евро не хватит!
– Не хватит, – кивнул Роман, – но хоть одинто разочек можно доброе дело сделать, как думаешь? И ведь три штуки евро – не такая уж и страшная сумма, правда?
– Три штуки евро, – пренебрежительно отозвался Лысый, – это один хороший вечер в кабаке.
– А для него, – Роман кивнул на Гнома, – целая жизнь. Считай, что я один раз поужинаю дома. Макаронами.
– Хорошо быть богатым, – Лысый закинул руки за голову и мечтательно прикрыл глаза.
– Хорошо, – согласился с ним Роман, – но богатым и здоровым – еще лучше.
Лысый помолчал и спросил:
– А что там с Арбузом? Прослышал я, что общество его как бы под арест взяло... И вроде к нему серьезные претензии имеются.
– Все так и есть, – кивнул Роман, – а вытащить его только я могу. И теперь не знаю, что будет. Сижу на нарах, как король на именинах, и что делать – не знаю.
– Точно... – Лысый вздохнул, – слушай, певец, а вот песни – их вообще трудно писать?
– Песни... – Роман усмехнулся, – непростой вопрос.
– А кто сказал, что будет легко? – философски ответил Лысый.
– Никто. А насчет песен... Понимаешь, Лысый... Можно так тебя называть?
– А почему же нельзя? Все путем, погонялово у меня такое.
– Хорошо. Так вот, песни. Вот ты спросишь, например, у резчика по дереву, трудно ему резать или нет. А что он может ответить, если он режет уже двадцать лет, и руки у него сами ходят? Наверное – легко. Делать это легко, но научиться трудно. Но и делать иногда тоже непросто. Одна песня сама напишется, за пятнадцать минут, будто кто-то ее тебе прямо в голову продиктовал, а другая... Как застрянешь на какой-то одной строчке, и все. Труба. Ну не лезет ничего в голову, хоть стреляйся! Представляешь – почти вся песня написана, тридцать девять строк, а сороковая – никак.
– Ну как, Рома, понравилось? Это твой первый допрос?
Роман, не открывая глаз, помотал головой:
– Нет, не первый. Но в тюрьме – первый.
– Это не тюрьма, – вздохнул Лысый, – это следственный изолятор. Хотя, конечно, – все равно тюрьма. Решетки, вертухаи... Не били тебя?
– Нет, не били, – Роман открыл глаза и посмотрел на Лысого, – пока не били. Но намекнули, что если я не признаюсь, то... В общем, намекнули на тяжелую судьбу.
– Понятно, – усмехнулся Лысый, – это они умеют. Бить тоже умеют. Но тут, понимаешь, такое дело... Был бы ты никто и звать никак – они бы тебя уже сегодня отоварили. Но ты ведь знаменитость, да еще какая – певец! Поэтому боятся. А еще, ну ты сам знаешь, – за тебя ведь вся братва, и они опасаются, что если с тобой что-то случится, то все «Кресты» на уши встанут. А может быть, и не только «Кресты». О том, что ты на нарах паришься, наверняка уже вся Россия знает. Я имею в виду зэков. Так что ты не очень бойся.
– Ну, я не очень боюсь, – ответил Роман, – но все-таки немного не по себе.
– Понимаю, – кивнул Лысый.
В камере было тихо, и зэки, расположившиеся на своих койках, внимательно прислушивались к разговору Романа и Лысого.
– Чай будешь? – заботливо спросил Лысый.
– Вообще-то можно, – согласился Роман, – от этих разговоров со следаками в горле пересохло.
Лысый кивнул расторопному Гному и поинтересовался:
– А кто там был-то?
Роман старательно наморщил лоб, вспоминая фамилии следователей, и через несколько секунд ответил:
– Берзин, Несторов и этот, как его... Уздечкин.
– Первых двух не знаю, а вот с Уздечкиным знаком. Падла еще та, – сказал сквозь зубы Лысый.
– Возможно... – Роман взял лежавшую на одеяле пачку сигарет и неторопливо достал одну.
Лысый, следивший за его движениями, усмехнулся и сказал:
– Из тебя хороший зэк получится.
– Это как? – удивился Роман.
– А так. Вот ты первый день в камере, а уже не спешишь. Некоторые суетятся – хвать, швырк, а ты двигаешься медленно. Это хорошо.
– Лучше бы из меня никакой зэк получился, – Роман тоже усмехнулся, – мне на воле как-то больше нравится.
– Ты знаешь... – Лысый тоже закурил, – я бы, конечно, мог тебя подбодрить, типа – не тушуйся, мол, отпустят тебя, все будет тип-топ и все такое прочее. Но лучше думать о плохом. Ты лучше считай, что уже получил десятку. Тогда, если будет меньше – это вроде как приятный сюрприз. Попал в камеру – живи в ней. Слышал, наверное, поговорку – и в тюрьме люди живут.
– Слышал, – криво улыбнулся Роман, – но чем-то она мне не нравится.
– Понимаю, – кивнул Лысый, – но тут уж ничего не поделаешь. В тюрьме свои законы. И свои поговорки. Я читал где-то, как один умный сказал... Как же он сказал?... Вроде – душа летает где желает. Во как!
– Дух воспарит где хочет, – сказал Роман.
– Точно! – Лысый звонко хлопнул себя по колену. – Дух воспарит где хочет. Красиво сказано! И верно, между прочим. А кто это сказал – не помнишь?
Роман только развел руками.
Гном поставил перед Романом большую фарфоровую кружку с душистым чаем и банку с сахаром. Потом снова метнулся в угол и принес оттуда картонную коробку, в которой были навалены сухари вперемешку с печеньем.
– Спасибо, – сказал Роман, и Гном, кивнув, удалился в свой угол.
Роман взял кружку и, осторожно вытянув губы, попытался сделать глоток, но чай был еще слишком горячим.
– Пусть остынет, – сказал он и поставил кружку на место.
Посмотрев на Лысого, он спросил:
– Вот ты говоришь, не нужно суетиться, а господин Гном, например... Как бы это сказать... все делает быстро.
– Быстро... – Лысый засмеялся, – а ему так нравится. Между прочим, Гном – не шестерка. И вообще, он не браток, не блатной и не вор. Просто ему нравится делать людям приятное, а мы не возражаем. И его не обижаем. Гном, он сюда случайно попал. Не то что некоторые особо опасные государственные преступники.
Лысый подмигнул, и Роман усмехнулся.
Посмотрев на Гнома, он спросил:
– А за что?
Гном засмущался, и за него ответил Лысый:
– Гном у нас работяга, пашет на Кировском заводе. Они после получки собрались у Гнома, его вообще-то Николаем Ивановичем зовут, и накирялись как следует. Гном вырубился, все ушли, а один остался. Пошарил по хате, забрал телек и видик, и тоже ушел. Утром Гном очухался, видит – добра маловато стало. Покумекал и допер, что взять мог только один. Как его звать?
Лысый повернулся к Гному:
– Карасев, – неохотно ответил Гном.
– Вот, – Лысый глубоко затянулся, – и наш дорогой товарищ Гном от большого ума решил выкрасть свое имущество обратно. В тот же день на работе сделал в раздевалке слепок с ключей этого Карасева, и вечером, когда Карасев пошел куда-то, вломился в его хату. А хата оказалась на сигнализации. И его повязали, как последнего лоха. За кражу. А Карасев этот весь такой гордый – Гном вор! Вот теперь Гном здесь и сидит.
– И что же дальше? – Роман посмотрел на грустно сгорбившегося Гнома.
– Ну как что? – Лысый пожал плечами. – Скорее всего будет сидеть. Дадут ему года три, и – на зону.
– И ничего не сделать?
– Денег дать Карасеву, чтобы он отступился.
– Ни хрена себе! – воскликнул Роман. – Ему еще и денег!
– Ага, – усмехнулся Лысый, – дать денег, тогда все можно будет прикрыть. И дело закроют, и вообще...
– Я бы этого Карасева... – Роман сжал зубы.
– Правильно, – кивнул Лысый, – я бы тоже. Но Гном-то человек мирный, тихий, что он ему может сделать?
Роман нахмурился, потом взглянул на Гнома и спросил:
– А сколько этот твой Карасев хочет?
– Три тысячи... – тихо ответил Гном.
– Долларов?
– Нет, евро...
– Вот гнида, доллары ему уже не годятся! И этих денег у тебя, конечно, нет.
– Откуда им взяться...
– Ладно, – Роман взглянул на Лысого, потом снова на Гнома, – когда к тебе придет твой адвокат?
– Завтра.
– Пусть позвонит человеку одному... Шапиро его фамилия. И пусть Шапиро даст твоему адвокату три тысячи евро. А если не даст, то я потом ему яйца оторву. Так пусть и передаст.
– Гоги передаст! – засмеялся Лысый.
Роман отмахнулся и, пересев на койку Гнома, прошептал ему на ухо номер телефона.
– Запомнил?
– Да, – ответил удивленный Гном, – девятьсот шестьдесят два...
– Да не вслух, – поморщился Роман.
– А, понял, – Гном зажал себе рот рукой.
– А точно хватит? – спросил Роман.
– Точно, – сказал Гном, – они уже обо всем договорились, дело только за деньгами. Слушай... те, Роман Батькович, а почему это вы решили мне помочь?
– Неважно, – Роман вернулся на свою койку, – это тебя не касается.
Лысый, с веселым изумлением следивший за разговором, встрепенулся и сказал:
– Во дела! А может, ты и меня отсюда вытащишь?
Роман повернулся к нему и, посмотрев в глаза, спросил:
– Он без вины тут мается, а ты ведь за дело сидишь? Так?
Лысый отвел взгляд и неохотно ответил:
– Ну, так.
– Вот тебе и ответ.
– Ишь какой добрый! – язвительно буркнул Лысый. – Но ведь на всех таких у тебя точно евро не хватит!
– Не хватит, – кивнул Роман, – но хоть одинто разочек можно доброе дело сделать, как думаешь? И ведь три штуки евро – не такая уж и страшная сумма, правда?
– Три штуки евро, – пренебрежительно отозвался Лысый, – это один хороший вечер в кабаке.
– А для него, – Роман кивнул на Гнома, – целая жизнь. Считай, что я один раз поужинаю дома. Макаронами.
– Хорошо быть богатым, – Лысый закинул руки за голову и мечтательно прикрыл глаза.
– Хорошо, – согласился с ним Роман, – но богатым и здоровым – еще лучше.
Лысый помолчал и спросил:
– А что там с Арбузом? Прослышал я, что общество его как бы под арест взяло... И вроде к нему серьезные претензии имеются.
– Все так и есть, – кивнул Роман, – а вытащить его только я могу. И теперь не знаю, что будет. Сижу на нарах, как король на именинах, и что делать – не знаю.
– Точно... – Лысый вздохнул, – слушай, певец, а вот песни – их вообще трудно писать?
– Песни... – Роман усмехнулся, – непростой вопрос.
– А кто сказал, что будет легко? – философски ответил Лысый.
– Никто. А насчет песен... Понимаешь, Лысый... Можно так тебя называть?
– А почему же нельзя? Все путем, погонялово у меня такое.
– Хорошо. Так вот, песни. Вот ты спросишь, например, у резчика по дереву, трудно ему резать или нет. А что он может ответить, если он режет уже двадцать лет, и руки у него сами ходят? Наверное – легко. Делать это легко, но научиться трудно. Но и делать иногда тоже непросто. Одна песня сама напишется, за пятнадцать минут, будто кто-то ее тебе прямо в голову продиктовал, а другая... Как застрянешь на какой-то одной строчке, и все. Труба. Ну не лезет ничего в голову, хоть стреляйся! Представляешь – почти вся песня написана, тридцать девять строк, а сороковая – никак.