Седов Б.. Рэп для мента

   –  Ну и взял бы да написал что-нибудь, и дело с концом, – с умным видом сказал Лысый. – Подумаешь, одна строчка!
   –  Да? А ведь ты же сам потом скажешь – хорошая песня, а вот в этой строчке Меньшиков косяка дал.
   –  Ну вот еще!
   –  Не надо, – Роман махнул рукой. – Халтура – она всегда видна, и для этого не нужно быть профессиональным критиком.
   –  И что, из-за одной строчки у тебя песня стоит?
   –  Не стоит, а лежит, – засмеялся Роман, – поверишь ли, иногда по несколько лет не могу закончить песню.
   –  По нескольку ле-ет... – недоверчиво протянул Лысый. – Ну вы, творческие работники, даете!
   –  Да уж так.
    Роман взял кружку и, убедившись, что чай уже достаточно остыл, с удовольствием сделал большой глоток.
   –  Эх, хорошо, – сказал он и глотнул еще несколько раз.
    Лысый задумался о чем-то, а потом спросил:
   –  А споешь нам, несчастным зэкам?
    Роман поперхнулся чаем и удивленно посмотрел на Лысого:
   –  Что, прямо здесь?
   –  А почему нет? – Лысый пожал плечами. – Сам знаешь, и в тюрьме люди живут. И песни поют, между прочим.
   –  Так ведь... – Роман огляделся, – и гитары нет.
   –  Это сейчас нет, – усмехнулся Лысый, – а будет нужно – появится. Сейчас Тарасыча вызовем, и будет гитара.
    Он повернулся к лежавшему на соседней койке молодому зэку и спросил:
   –  Слышь, Бекас, как насчет халвы?
   –  А что насчет халвы? – отозвался Бекас. – Гитара сейчас должна быть в тридцать восьмой, у Кренделя.
   –  Так здесь и гитара имеется? – поинтересовался Роман.
   –  Стыдно, товарищ певец, – ответил Лысый. – Поешь песни про зэков, уголовную тему знаешь, а таких элементарных вещей... Конечно, есть гитара! Как не быть. Тут много чего есть. И мобильники, и телевизоры, и видики... Все есть, главное – чтобы деньги были. Тогда – хоть оленью упряжку можно организовать.
   –  Да знаю я это все, – поморщился Роман, – просто... Ну, в общем, растерялся я малость, сам понимаешь.
   –  Понимаю, – кивнул Лысый, – вот сейчас постучим вежливо в дверь, придет Тарасыч, а мы его вежливо попросим, и он нам гитару из тридцать восьмой...
    В коридоре послышались шаги.
    Лысый навострил уши и недовольно нахмурился.
   –  Четверо идут, – уверенно сказал он, – и все – вертухаи. И гитару они нам точно не несут... Не нравится мне это.
    По камере пробежал шепот.
   –  Цыть! – скомандовал Лысый, и снова настала тишина, нарушаемая только приближавшимися шагами.
   –  Значит, так, – торопливо заговорил Лысый, схватив Романа за колено, – это за тобой, точно. А раз так, значит – пресс-хата. Но ты не дрейфь. Повторяю, главное – не бойся. Покажешь страх – пропадешь. Прессовать тебя по полной не будут, потому что... Ну, сам знаешь. Но испугают серьезно. Держись.
    В замке загремел ключ, и дверь со скрипом распахнулась.
    На пороге стоял Тарасыч, который сразу же сделал Лысому какой-то незаметный знак, а за его спиной виднелись трое молодых вертухаев, и вид у них был весьма злорадный.
   –  Точно, в пресс-хату, – прошептал Лысый.
    Роман кивнул и почувствовал, что ноги стали слабыми.
   –  Не ссы. Помни, что я тебе сказал, – торопливо добавил Лысый.
   –  Меньшиков, пошли, – спокойно произнес Тарасыч.
    Роман сжал зубы и встал.
   –  А смотри, как живой, – подал голос один из вертухаев.
   –  Ага, – отозвался другой, – и румяный такой! Ну это ничего. Он скоро совсем побледнеет.
    Выйдя в коридор, Роман повернулся лицом к стене, и третий вертухай усмехнулся:
   –  Смотри, знает, как себя вести! Ну что, певец, у мента, говоришь, шинель шершавая?
    Он сильно толкнул Романа и приказал:
   –  Руки за спину!
    Роман почувствовал, как на его запястьях защелкнулись браслеты, и с нехорошим чувством вспомнил, что когда в прошлый раз ему напомнили эту строчку из его песни, сразу же последовал болезненный удар.
   –  Эй, начальник, – раздался голос Лысого, – ты его без наручников боишься? А кандалы для ног прихватил? Может, он вас всех сейчас ногами уделает?
   –  Заткнись, – ответил вертухай, – а то и до тебя доберемся.
   –  Мне-то что, – засмеялся Лысый, – я человек привычный, я вас, уродов, и так видел, и сяк видел, и в гробу тоже видел.
   –  В карцер захотел? – вертухай угрожающе повернулся к Лысому.
   –  А ты меня не пугай, – пренебрежительно ответил Лысый, – я в карцере больше просидел, чем ты на бабах пролежал. Понял?
    В камере засмеялись, и Тарасыч, мигнув Лысому, запер дверь.
   –  Вперед, – вертухай грубо дернул Романа за локоть и повернул его лицом в нужном направлении, – сейчас ты узнаешь, что такое тюрьма. А то, бля, песенки он пишет, мент, значит, собака поганая! Оборзел на воле, бля!
    Роман почувствовал, как cлабость в ногах прошла, а под ложечкой образовался ледяной туман, который стал медленно подниматься к ушам.
   –  Ты не пасть раскрывай, – сказал он вертухаю, – а веди меня, куда ведешь. На воле я бы тебе быстро хлеборезку закрыл.
   –  Ах, какой смелый, – прошипел вертухай. – Ты ее сначала дождись, воли этой, а потом посмотрим, чем ты будешь ходить и ложку к рылу подносить!
    Он больно пнул Романа в икру.
   –  А хочешь сейчас? – Роман поморщился. – Ты браслетики-то с меня сними, и мы с тобой по-честному, на кулачках.
   –  А ты что, и на кулачках умеешь? – усмехнулся вертухай. – А я думал, что ты только за струны дергать.
   –  Чем ты думал-то? – ответил Роман. – Печенкой своей распухшей? Ну что, хочешь проверить?
   –  Закрой пасть, – сказал вертухай и еще раз пнул Романа в то же место, – вот сейчас придешь в камеру и там можешь на кулачках. Сколько угодно.
    Они завернули за угол, спустились по грубо сваренной лестнице и углубились в тускло освещенный коридор.
    У одной из дверей вертухай грубо дернул Романа за наручники и сказал:
   –  Стоять!
    Сняв с Романа браслеты, он усмехнулся и спросил:
   –  Ну что, будет последнее желание?
   –  А исполнишь? – поинтересовался Роман. – А то ведь я скажу какое, а ты потом откажешься.
   –  Закройся, – приказал вертухай и кивнул Тарасычу.
    Тот с безразличным лицом отпер дверь и открыл ее.
   –  Заходи на эстакаду, – заржал вертухай и втолкнул Романа в камеру.
    За спиной лязгнул замок, и Роман, остановившись у двери, огляделся.
    У стен просторной камеры стояли всего лишь четыре койки, и на каждой из них сидел здоровенный татуированный мужик. Все они были голые до пояса.
    Настала долгая пауза.
    Наконец один из страшных обитателей прессхаты кашлянул и сказал:
   –  Ну, здорово, певец! Споешь нам?
    Другой усмехнулся и добавил:
   –  Он и споет и спляшет, бля буду.
    А третий осмотрел Романа и нежным голосом произнес нараспев:
   –  А ласковые песни у тебя есть?