Сергеев Дмитрий. Прерванная игра

   - Ты не должен отвлекаться. - Самое поразительное было то, что я отчетливо слышал Эвин голос, а губы ее не шевелились.
   Нас вели подземным коридором. Несколько факельщиков сопровождали конвой. Помещение, куда нас доставили, напоминало могильный склеп. Стражники в своих алых одеждах сохраняли полнейшую невозмутимость. То, что Эва была куцей, не смущало их. Судя по торопливым приказам, которые передавались шепотом, по напряженному молчанию, ожидалось прибытие важного лица.
   За дверью послышался шум. Двое прислужников, тоже в алых комбинезонах, внесли тяжелое кресло с резной спинкой, поставили в центре. В коридоре раздались четкие и скорые шаги. Охранники вытянулись в струнку.
   Стремительно вошел рослый сусл. Позади развевалась алая хламида, полы ее хлестко щелкали. Слуг, поддерживающих хвост, не было - позади сусла огненной змейкой струился обычный тощий хвост.
   Не знаю, кем был этот старик на самом деле - мысленно я нарек его кардиналом.
   Кардинал небрежно пятерней осенил стражу, сел в кресло. Мы для него не существовали - смотрел как на пустое место.
   Запалившись от скорой ходьбы, вбежал давешний приказный дьяк. Двое слуг,, мешая друг дружке, едва поспевали за ним, поддерживая в руках бутафорский курдюк. Дьяк бухнулся на колени.
   - Где они? - глухо спросил кардинал.
   - Здесь, перед вашим мудрым взором. - Сам дьяк стремился не смотреть на нас. - О, зачем я не умер во чреве матери!
   - Не ной! - осадил его кардинал и бегло глянул в нашу сторону. Почему ты утверждаешь, будто они из другого мира?
   Писарь, не тот, что был на допросе, другой, одетый в бронзово-красный комбинезон, начал строчить.
   - Они... они без хвостов, - еле слышно выговорил дьяк.- Разве посмел бы я, недостойнейший из подданных, тревожить великомудрого Персия по ничтожному делу.
   Персии долго и внимательно разглядывал вещественное доказательство пустой нахвостник от Эвиного комбинезона. У него были жестко стиснутые губы фанатика.
   - Кто вы и откуда явились? - голос кардинала прозвучал сильно и четко.
   - Мы пришли к вам из другой вселенной, которая столь велика, что весь мир, где вы живете и враждуете между собою, по сравнению с ней ничтожная песчинка. - Я решил ошарашить его, прогнать с его лица фанатическую спесь.
   Он чуть заметно ухмыльнулся, пронзительные глаза застыли на моем лице.
   - Заговорщик! Все они заговорщики! - выкрикнул он убежденно. - Нарочно сделали себе операцию, чтобы посеять смуту. Святой огонь очистит землю Герона от вас! - пригрозил он. - Но прежде вы назовете сообщников.
   Убежденность кардинала вселила надежду в дьяка - тот воспрянул духом. Если выяснится, что мы суслы или фильсы, у которых- обрезаны хвосты, ему сохранят жизнь.
   Я сорвал с головы капюшон, чтобы они увидели мои уши без шерсти и без пушистых кисточек, да и по форма совсем другие, чем у них. Стражники заподозрили меня а намерении напасть на Персия - двое наставили в грудь острия копий. Шкура комбинезона лопнула.
   Кардинал жестом велел подойти. На этот раз стражники подбодрили меня уколами сзади. По моей груди текли два теплые струйки.
   Факельщик приблизил огонь чуть ли не вплотную - мнe начало прижигать щеку. Нацеленные в бока, грудь и спину острия не давали пошевелиться. Если мои намерения покажутся конвоирам враждебными, меня проткнут сразу несколькими пиками. Приходилось терпеть.
   Жесткими пальцами кардинал стиснул мое ухо. Крутил так и этак, видно, искал следы операции. Не помню, когда меня драли за уши последний раз, еще до школы.
   - Прекратите! - потребовал я.
   Он оставил мое ухо в покое.
   - Вы в самом деле из другого мира?
   - Я только об этом и твержу.
   С удовольствием вмазал бы ему по уху. Наши взгляды встретились. Он впервые посмотрел на меня не как на предмет, а как на живого человека.
   - Что это за мир, на который не распространяются общце законы? строго спросил он, будто меня и считал впновцыы в несоблюдении законов природы.
   - Этот мир благополучно процветает, не признавая законов, придуманных у вас.- Мне хотелось уязвить его.
   - Такого мира не может быть!
   - Но он есть. Мы из него.
   - Утром вас сожгут на костре, а прах развеют по ветру.
   - Вы сможете уничтожить только нас, а мир, откуда мы пришли, останется.
   - Мы ничего не хотим знать о нем.- Мановением своего огненного хвоста кардинал велел приблизиться одному из стражников, заставил его открыть рот - языка у стражника не было.
   - В жреческой гвардии служат только безъязыкие. Грамоте их не обучают - солдату грамота ни к чему. А из тех, кто видел вас в тюрьме, никто не останется в живых.
   От этих слов приказного дьяка кинуло в дрожь, тяжелый курдюк выскользнул из рук холопов, бухнулся на пол.
   - Пощадите!
   Кардинал брезгливо поглядел на распластанного сусла. Дьяка уволокли в коридор. Пронзительные вопли долго слышались через закрытую дверь.
   Положение особо опасных преступников давало кой-какие преимущества: нас поместили в лучшую камеру, с нами обращались не так бесцеремонно, как до этого.
   Будь у меня выбор, я бы предпочел более легкую смерть, но предстоящая казнь все же не очень страшила: честно говоря, загробная жизнь и без того порядком уже надоела мне. Единственное, на что я досадовал,- не успею раскрыть загадок Карста. Наручников не надевали, но боль от прежних рубцов не прошла. Наверно, шрамы останутся надолго. Впрочем, надолго не останутся - скоро казнь.
   Первой уснула Эва. Итгол крепился. Интересно, подозревает ли он об участи, которая нас ждет?
   - Попытаемся бежать, когда поведут казнить,- словно в ответ на мою мысль произнес он.
   - Почему вы знаете, что нас казнят?
   Все, что говорил кардинал, понятно было мне одному: ни Эва, ни Итгол не знали языка Суслов.
   - Действия палачей понятны без слов,- объяснил Итгол.
   -- Вас не пугает скорый конец?
   Он долго молчал.
   - Не знаю,- сказал он. Не столько слова, сколько звук его голоса убедил меня: Итгол не сильно мучается.- Наверное, было бы лучше, если бы я боялся. Я слишком пропитался земтерской вялостью и апатией.
   Он сказал об этом так, словно самого себя не причислял К земтерянам.
   - Но отчего земтеряне стали такими...- я боялся обидеть его и замялся, отыскивая слова помягче,-...такими вялыми и безразличными ко всему?
   - Земтерян погубило благополучие.
   Я подумал, Итгол шутит, оказалось - нет.
   - Именно благополучие,- подтвердил он.- Благополучие, которое стало целью.
   - А есть планеты, где развитие пошло иначе? - перебил я его, начиная догадываться, отчего он говорил о Земтере, как посторонний.
   Он немного помедлил, внимательно разглядывая меня, словно решал, можно ли быть откровенным.
   - Я не должен был говорить этого,- произнес он,- но... непредвиденные обстоятельства обязывают меня открыть тебе тайну.
   Я навострил уши.
   - Пока ты разыскивал Эву, я рылся в хранилище. Кое-что мне удалось выяснить... .
   Пожалуй, стоило попасть в тюремный застенок ради того только, чтобы услышать рассказ Итгола.
   Прежде всего он объяснил мне, как я очутился на Земтере. Собственно, начало истории я знал лучше Итгола - не в моих силах забыть про это. Горная лавина надежно погребла меня и законсервировала. Раскопать снежный завал моим друзьям не удалось - это была непосильная задача для пятерых. Страшно представить, сколько они пережили тогда, с каким отчаянием разрывали снег, как не хотели уходить из проклятого кара, не отыскав моих следов. Я так часто думал о них, что мне начинало казаться, будто я был там среди них, видел их лица... Если бы можно было избавить их от всего этого!
   Они покинули снежный кар, когда кончились продукты.
   Потом возвратились вновь и тоже напрасно. Наверное, сложили пирамиду из камней, вытесали мое имя...
   А много позднее, спустя тысячи лет, на том месте образовался ледник. Из суетной и быстротечной жизни я попал в мерный извечный ритм геологического процесса. Мое тело, впаянное в толщу льда, совершало медленное движение вниз по горному отрогу.
   Обнаружили меня случайно много веков спустя.
   Насколько далеко к тому времени шагнула техника, я имел представление: ведь планетоид Карст создан именно тогда. Не менее значительными были и достижения медицины. Оживить замороженное тело-задача для врачей была хотя и не из легких, но выполнимая. Однако приступить к операции немедленно не решились. Трудность состояла не только в оживлении трупа. Ученые опасались, выдержит ли подобное испытание моя психика, смогу ли я освоиться в новых, совершенно незнакомых условиях. Нужно было привить мне навыки и опыт новых поколений. И сделать это быстро.
   Недавно изобретенный аппарат Ксифон, действие которого было основано на использовании карбон-эффекта, мог передавать любую информацию буквально в считанные часы. Оставалось только подобрать человека на роль информатора, В чем заключается суть карбон-эффекта, Итгол не объяснил.
   Вряд ли я бы и понял что-либо. Зато я на себе. испытал действие аппарата, -при помощи которого записывались чувства, мысли и ощущения одного человека и передавались другому.
   Операцию намеревались провести в специальной лаборатории Карста. Туда и доставили замороженное тело в хорошо знакомом мне оцинкованном контейнере. Более всего психологй опасались, не подавит ли мою индивидуальность личность информатора. Именно поэтому выбор пал на мальчика, а не взрослого.
   - Почему же в таком случае контейнер со мною попал на Земтер и операцию сделали тридцать тысячелетий спустя? - нетерпеливо спросил я.
   - Помешала Катастрофа.
   - Да. Мальчишка беспрерывно вспоминал о какой-то Катастрофе.
   - До того как человечество Земли объединилось, люди сумели накопить огромное количество опасного оружия.
   Один из подземных складов оказался позабытым. Какой-то маньяк, не пожелавший примириться с объединением в единое государство, уничтожил военную канцелярию своей страны. А про склад оружия знали немногие. Вся документация была уничтожена. И вот спустя четыре века смертоносные запасы взорвались.
   ПАРОЛЬ
   Закончить разговор нам не дали. В тюрьме происходила смена караулов. Громыхали засовы, бряцало оружие, разносились чеканные шаги часовых. Щелкнул дверной глазок кто-то внимательно оглядывал нашу камеру. Пара глаз, прильнувших к щелке, долго смотрела на нас в упор, словно держала на прицеле. Слышался невнятный шепот - начальники караула разговаривали между собой. Мне хотелось расслышать их голоса, но это было невозможно: переговаривались шепотом.
   Внезапно тяжелая дверь растворилась с пронзительным тележным скрипом. Нам велели подняться.
   - Приказано развести в отдельные камеры,- счел нужным пояснить начальник нового караула.
   Теперь мы увидимся только перед самой казнью, если вообще увидимся.
   - Ты непременно должен вспомнить пароль,- послышался Эвин голос, когда конвоиры заталкивали меня в камеРy.
   Воспоминания из прошлой жизни измучили меня. Мне хочется выть от тоски, скрежетать зубами. Я сдерживаю себя лишь потому, что знаю - это не поможет.
   Вот и опять я лежу в темноте и во всех подробностях вспоминаю давний случай.
   Зимнее воскресное утро. С высоты деревянного крыльца у входа в гастроном видна привокзальная улочка. На кольце с истошным скрипом разворачивается трамвай, из тумана блекло глядится стеклянная стена новой пристройки к зданию старого вокзала. Неоновые буквы потушены, их не разглядеть, но я и так знаю-там написано: "Пригородные кассы". Солнце никак не может пробиться сквозь морозную мглу. Ночью упала пороша. Пешеходы еще не затоптали ее, колеса автомашин не прошоркали чистую белизну по всему полотну дороги - лишь строгой колеёй выступили следы старого, грязно-серого городского снега, укатанного до каменной твердости. У обочины тротуара, наверно, со вчерашнего дня лежиг припорошенная сверху кучка именно такого снега, содранного пешнею с тротуара. Снежные бруски на изломе напоминают сланец. Гастроном недавно открылся, но завсегдатаи успели опохмелиться шумят возле крыльца. Издали из речного тумана принесся сиплый гудок электрички. Поскрипывают шаги прохожих. Народу на улице не сказать чтобы много, но движение не прекращается. Редко кто торопится к электричке большинство не спешит никуда. Воскресенье. Раньше, до того как здесь проложили трамвайную линию, улица вовсе была окраинная, хотя и привокзальная. Была она кособокая и кривая. Кривою она и теперь осталась, а кособокость выправили экскаватором. Дома на одной стороне улицы стоят вровень с проезжей частью, на другой вознесены над дорогой на три-четыре метра. Крутой срез одет цементной стеной. Те, кто идет по той стороне, смотрят в улицу словно с галерки.
   Раньше улица была непроезжей: редкий шофер отчаивался завертывать на эти ухабы - вся она была во власти пешеходов. И теперь старожилы по закоренелой привычке не разбирали, где тротуар, где проезжая часть.
   Словом, обычная тихая улочка в провинциальном городишке. Самая что ни на есть идиллическая картина: по-воскресному праздничный люд бредет кто куда по своим обывательским делам.
   И вдруг чей-то заполошно азартный возглас:
   - Заяц!
   Мгновенное оживление судорогой прокатилось по улице.
   И верно: ошалевший косой прыгает вдоль трамвайных путей, своими хитрыми петлистыми скачками мечется в узком овраге улицы на виду у людей, как на цирковой арене. Вся его заячья премудрость - путать следы - ни к чему. Но косой упорно петляет. Должно быть, кто-то поймал его в лесу и привез на электричке, а на вокзале заяц удрал. На его счастье, в этот момент нет ни трамвая, ни бродячих собак. Только едва ли зайцу легче от этого - каждый прохожий, завидя пушистый комок, скачущий по улице, превращался в охотника. Крики и свист подстегивают затравленного зверька: он еще усерднее выделывает свои замысловатые петли.
   Трое парней перегородили улицу. Заяц оказался проворнее их прошмыгнул между ногами у одного раззявы. Вдогонку парень запустил в зайца собственной ушанкой. Легкого удара было достаточно, чтобы сбить косого с ног. Парень плашмя рухнул на него сверху, но в руках - одна ушанка. Заяц и на этот раз был шустрее.
   Свист и улюлюканье слышались уже вдалеке наверху улицы.
   Я так и ке узнал о судьбе зайца. Удалось ли ему достичь загородной рощи или он стал чьей-нибудь добычей?
   Чувствами, обостренными ожиданием предстоящей казни, я особенно ясно представил сейчас ужас, который должен был испытыьать несчастный зверек.
   ...Во сне я был одновременно и зайцем и охотником. Я затаился в кустах. Бежать некуда - роща окружена городскими улицами, они переполнены праздными людьми. Каждый из них, стоит мне появиться, станет безжалостным охотником. Больше всего я боюсь, что меня выдадут уши,- они, конечно, торчат над снеговой папахой. Хорошо бы ввести моду: подрезать зайцам уши, как догам. Тогда бы они не выдали меня. Я - охотник - давно уже выследил зайца и про себя посмеиваюсь над его наивностью: выбрал место, где спрятаться!
   Заяц тоже знает, что обречен,- готовится к последнему, отчаянному прыжку. Но руки охотника уже готовы схватить зайца. Куда ему деться с такими длинными ушами?
   Моя рука вот-вот ощутит теплую мякоть заячьих ушей.
   - Не смей этого делать! - произнес знакомый голос, сразу никак не могу вспомнить чей.
   * * *
   Проснулся оттого, что сам шептал: "Не смей этого делать!" Чем-то эта фраза поразила, будто меня внезапно окатили ушатом холодной воды. Даже и наяву мысленно слышу тот же поразительно знакомый голос: "Не смей этого делать!"
   Так ведь точно эта же фраза, произнесенная тем же голосом, который приснился мне, мелькнула в сознании у мальчишки, когда он с проволочным колпаком на голове сидел у камина!
   Тогда я не обратил на нее внимания. Изо всех сил пытаюсь вспомнить, к чему относились эти слова. Интонации голоса Виктора были беспрекословными, запрет категорическим: "Не смей этого делать!"
   Что же замышлял мальчишка? Я был убежден: нужно во что бы то ни стало вспомнить все самые закоулочные мысли мальчишки, которые промелькивали у него за эти четыре часа - от этого будет зависеть наша судьба. Сейчас я твердо знал; угрызения совести, которые мучали меня, были не моими мальчишкиными. Где-то на самом дне подсознания я знал, что замышлял сделать мальчишка, ксифонная запись передала в мой мозг не только информацию о том, что совершал он и о чем думал в эти четыре часа, но и самые потаенные его намерения.
   "Меня пожалел один толь-ко мальчик".
   Бестелесные интонации машинного голоса четко воспроизвелись в памяти. Бог мой! Я ведь уже тогда почти догадался обо всем.
   "Не смей этого делать!"
   Лицо Виктора словно вытесано резцом. Продольные морщины, рассекавшие его щеки, углубились и одеревенели. Оя повернулся спиной к затопленному камину - из-за черной тени высокий лоб кажется вытесанным из базальта.
   "Она останется одна. Совсем одна!"
   Эти слова произнес я - мальчишка. Я о чем-то прошу, даже умоляю Виктора.
   "Она всего лишь машина - она не может страдать от одиночества".
   "Дядя Виктор, - настаиваю я, - Вы же сами говорили:
   "Никому до конца не известно, что она может".
   "Да. И поэтому нельзя вводить в нее лишнюю информацию - только то, что требуется для обслуживания планетоида. Еcли бы... если бы ничего этого не произошло, ты бы сам стал мантенераиком. Поэтому я и доверил тебе пароль. Один только ты знаешь пароль. Ты и я".
   Дальнейшее как обрезало. Вспышкой памяти осветило только кусочек сцены - разговор мальчишки с Виктором.
   Пароль. Снова пароль. О каком пароле он говорил? Почему Эва знает, что должен быть какой-то пароль?
   Еще немного, и я свихнусь.
   От сумасшествия меня спасли тюремщики.
   Я снова увидел Итгола и Эву. Нас вывели в тесный Двор. Стража в своих огненных одеждах выстроилась на плацу, вдоль стены и высокого забора из зубчатых палей. Не видно, чтобы где-то лежали дрова, приготовленные для костров. В каменном здании тюрьмы на высоте второго этажа странная галерея: изящные мраморные колонны удерживают сводчатоe перекрытие, они кажутся легкомысленными и неуместными в колодезной тесноте тюремного двора.
   По винтовой лестнице, вырубленной в каменной стене, нас провели наверх, и мы очутились в той самой галерее, которую видели снизу. Мрачное и легкомысленное уживалось здесь в тесном соседстве: причудливые узоры паркетного пола, яркий орнамент на потолке, ажурная стройность точеных колонн и смотровые щели-бойницы, пробитые сквозь трехметровую стену. В них можно видеть небольшую площадь перед тюремным фасадом. Крепкий миндальный запах защекотал ноздри - повеяло теплотою из темной ниши. Послышались знакомые шаги - в пещерной черноте потайного хода огненно вспыхнула кардинальская мантия.
   Лицо Персия застыло в улыбке. Улыбка на его лицо держалась слишком долго, и от этого оно выглядело неживым.
   Откуда-то прикатили высоченное кресло-трон. Кардинал взобрался на сидение. Кресло развернули так, что лицо Персия пришлось вровень с бойницей. Он долго приглядывался к чему-то происходящему на площади. По его знаку приволокли еще три кресла. Эти были много проще кардинальского. Нас троих насильно усадили на них и придвинули к смотровым щелям.
   Всей площади мне не видно - только небольшую часть. Колышущаяся толпа: головы, жадно сверкающие глаза и целый лес ушей. Словом, картина уже знакомая - площадь та самая, где мы однажды побывали. Выходит, я ошибся: здание, куда нас заточили, не просто тюрьма, а одновременно и дворец. Балкона на-его фасаде сейчас не видно, но по тому, как вела себя толпа, я догадался - церемония началась. Стало быть, вчерашний штурм фильсов отразили успешно: иначе было бы не до торжественных спектаклей.
   Опять, как вчера, на помост вбежала девочка, похожая на игривого котенка. Звонким голоском потребовала нашей смертной казни. Оказалось, что мы, гнусные обманщики, подкупленные фильсами, утверждаем, будто прибыли из другого мира. В городе распространились лживые слухи, что мы не похожи на остальных людей - у нас нет хвостов. В том, что слухи эти лживые, жители Герона удостоверятся сейчас.
   В словах девочки была такая убежденность, что я невольно пощупал, не вырос ли у меня за эти сутки хвост. Я посмотрел на кардинала: что за шутки? Как они намереваются убедить толпу, что у нас есть хвосты? К Эвиному комбинезону даже нахвостник не пришили. Персии, должно быть, почувствовал взгляд, повернулся в мою сторону. Недобрая улыбка плотно свела его тонкие губы.
   На площади своим чередом продолжалась церемония.
   Наблюдая в бойницу за происходящим, я совсем позабыл о роли, отведенной нам. Интересно, скоро ли появятся стражники, чтобы вести нас к месту казни. Только сейчас я заметил, что приготовлены вовсе не костры, а виселицы. На перекладине болтались три веревочные петли.
   Это решение было и вовсе непонятно. Нас хотели сжечь, чтобы ни одна живая душа не могла увидеть нашу куцость.
   Толпа затихла. Стал отчетливо слышен голос сусла, читающего с бумаги:
   - Сейчас будет оглашено последнее слово обвиняемых. Они полностью осознали свою вину и чистосердечно раскаялись в преступлениях, совершенных против Герона и верхнего пандуса. Вы услышите подлинные слова, йоторые главарь шайки произнес на состоявшемся вчера судебном разбирательстве дела куцых. Итак, внимание: "На следствии я без утайки признался в совершенных мною злодеяниях. Мой обвинитель справедливо назвал нас предателями и изменниками, людьми, лишенными стыда и совести, готовыми служить кому угодно - была бы хорошей плата. Мне нечего добавить к речи обвинителя. Я не прошу о снисхождении: такие, как я, недостойны взывать к милосердию. Да, мы продались фильсам и распускали слух, будто бы мы явились из другого мира, а в доказательство утверждали, что у нас якобы нет хвостов. Это гнусная ложь. Я полностью признаю справедливость сурового приговора".
   Ну это уж они явно хватили через край - даже последнее слово составили вместо меня. Поскорее очутиться у виселицы - уж как-нибудь да сумею показать толпе, что хвоста у меня в самом деле нету.
   Толпа внизу затаилась, притихла.
   Появились стражники, вооруженные секирами. Одежды на них, как и на всех прочих, кто был на площади, черные. Из огнённошерстной кардинальской гвардии не видно никого.
   Вслед за вооруженным отрядом шагал глашатай.
   - Смотрите! Все смотрите! Сейчас вы увидите мерзких лгунов, пособников фильсов!
   И верно, позади него с понуро опущенными головами двигались трое.
   Я опять поглядел на Персия: кардинал прильнул к смотровой щели - не оторвется.
   Осужденных ввели на помост, я увидел их лица. Двое были знакомы мне: наш первый тюремщик и приказной дьяк. Дьяк скис окончательно, у него подкашивались ноги. Стражники вели его под руки. Тюремщик держался стойко. Похоже, он и теперь своим наметанным глазом оценивал: все ли делается как нужно. Дать ему в руки бумагу и карандаш - тотчас настрочит донос на своих палачей. Третий не сводил глаз с раскачивающейся веревочной петли - его лихорадило. В руках палача лязгнули тяжелые ножницы.
   Одияя взмахом он распорол нахвостник дьяка -- тощая рoзовая плеть оголенного хвоста сверкнула в воздухе. Дружным одобрительным вздохом отозвалась толпа.
   - Негодяи! Обманщики!
   В осужденных полетели камни. Стражники защищали их собственными щитами - барабанным боем грохотала туго натянутая шкура. Толпа понемногу утихомирилась.
   Силы самостоятельно взойти на скамью хватило только у тюремщика, остальных втаскивали на руках. В напряженной тишине разносился скрип досок под нетерпеливыми шагами палача.
   Я ощутил на себе чей-то взгляд, будто внезапный удар шпаги. Эвины глаза смотрели на меня осуждающе. Ее взгляд врезался в сознание нестерпимым уколом совести. Это был призыв к действию. Смятенным умом я лихорадочно искал выход - что делать?
   - Остолопы! Вас хотят одурачить! - выкрикнул я в бойницу.
   - Не надрывайся, мой друг, - кардинал был совершенно спокоен и улыбался почти доброжелательно. - Ничто теперь не в силах смутить людей. Негодяи во всем признались.
   И верно: на площади никто не шелохнулся -- все завороженно смотрели на последние приготовления к финалу спектакля.
   - Прекратите изуверство!
   - Даже будь у меня власть отменить приговор, вынесенный пандусом, я бы сейчас не решился на этот шаг, сказал Персии.
   Из клубов утреннего тумана выплыл огненный щар - точеные колонны вспыхнули отполированными кристаллами кальцита. Томная белизна мрамора светилась в мглистом воздухе. До крыши не больше четырех метров, несколько выступов, опоясывающих колонны, выточены словно нарочнэ, чтобы за них можно было ухватиться.
   Я давно не лазал по деревьям и чуть было не соскользнул вниз, уже от самого верха. Но мне все же удалось уцепиться за дощатый свес крыши. Копье, пущенное одним из конвоиров, пропороло шкуру комбинезона, вскользь ударило по плечу. Несколько других копий просвистели мимо. На крыше я стал недосягаем. Шерсть не успела промокнуть капли крови, словно ртутные шарики, повисли на ворсинках. Крыша подо мной гулко грохотала, словно я топал но пустым бочкам. Вся площадь, опоясанная прямоугольником каменных зданий, была запружена народом. Мое появление заметили - внимание толпы отвлеклось от эшафота. Даже осужденные с любопытством смотрели наверх.
   - Вас одурачили! - кричал я, стоя на коньке крыши. - Мы на самом деле явились сюда из другого мира. Смотрите.
   Откуда у меня взялась сила - я отодрал пустой нахвосгник и швырнул его вниз. Он тотчас пошел по рукам.
   Далеко не всем был слышен мой голос, а разглядеть, что у меня нет хвоста, могли и вовсе только самые ближние. Но, видимо, чтобы поджечь толпу, достаточно одной искры. Все смешалось на площади, недавние преступники и конвоиры затерялись в толпе.