Страница:
К счастью, решетка не могла препятствовать. Из стены, в которую она была замурована, видимо, еще в давнюю пору вывалился огромный блок. В этом месте легко пролезть даже и грузному человеку.
Начали собираться в поход.
Сколта заботило, хватит ли им -светильников. А то, что им предстоял нелегкий долгий путь, было ясно. Плана канализации у них не было, продвигаться придется наугад.
Когда все были готовы, Ивоун в последний момент объявил о своем решении остаться в храме.
- Наверху мне нечего делать.
Никто не пытался отговаривать его, все понимали, что это не минутный каприз, а обдуманное решение.
Выступать наметили утром, хорошенько выспавшись.
После ужина Брил и Плова поднялись наверх в храм.
Ивоун слышал, как они разговаривали. Потом затрещал моторчик, и слышно стало, как он передвигался по храму. Ездить можно было только по центральному проходу между скамьями, боковые нефы сплошь захламлены. Кончилось это развлечение тем, что Брил врезался в колонну, разбил коляску и едва не покалечился сам.
После завтрака навьючили на себя тяжеленные котомки. Факелы пока не зажигали. Решили зажечь только возле решетки. Начали прощаться с Ивоуном.
Последней его обняла Дьела. Он ощутил ее губы, теплые, сухие губы. То был поцелуй, о котором он столько мечтал. Ивоун молча припал к ее рукам.
- Берегите их. Они еще пригодятся там, наверху.
- Едва ли. Вы слышали: ведь и все другие старые города тоже превратят скоро в автомобильные свалки.
- Господи, не дай им заплутаться в потемках. Выведи их на верную дорогу. Пособи им, помоги выбраться.
Голос Ивоуна дрожал и сбивался, рыдания сами собой содрогали его грудь.
- Господи, пощади их, не дай им сбиться с пути.
Больше Ивоуну не о чем было просить. В древнем храме отзвучала последняя молитва.
Я перелистнул последнюю страницу. Старинный храм, погребенный под автомобилями, продолжал грезиться мне.
Я представлял его похожим на соборы средневековой Европы. Это ощущение не покидало меня все время, пока я читал.
"Небыль!" - сказал я.
Ни на Земтере, ни где бы то ни было у черта на куличках ничего подобного не могло произойти. Зачем Итголу вздумалось дурачить меня? Ведь он аттестовал повесть как историческую. Хотелось встретиться с ним и высказать ему все это, возможно, не в лестной для него форме. Не знаю, почему вдруг на меня напал такой стих. Я находился в состоянии какой-то беспричинной раздражительности.
Однако Итгол не появлялся, и яд, который копился во мне, перегорел. Я понял, что моя раздражительность вовсе не была беспричинной. В том-то и заковыка, что чудовищная, нелепая картина, изображенная в только что прочитанной книжке, вовсе не столь неправдоподобна, как бы мне этого хотелось. Нечто похожее могло случиться и у нас.
Человеку, живущему на Земле во второй половине двадцатого века, не сложно представить себе города и страны, в которых он никогда не бывал - в каждой квартире телевизор. Помню, у меня всегда вызывало досаду, сколь жалкими, игрушечно-декоративными выглядят старинные соборы и средневековые замки в окружении безликих нагромождений из стекла и бетона. Современные здания, не способные состязаться в красоте, подавляют древние постройки своими размерами. Улочки и скверы близ старых соборов всегда бывают запружены стадами автомобилей. А при тех устрашающих темпах производства, какие теперь достигнуты, и ненасытности потребления...
Одним словом, мне уже не хотелось спорить с Итголом, корить его в обмане. Может быть, он и не дурачил меня.
...Вдруг я поймал себя на том, что чувствами никак нe могу оторваться от Земли, мыслю и вижу только как землянин из второй половины двадцатого века.
Но ведь я и на самом деле землянин!
Временами меня охватывали приступы отчаяния. Хотелось ломать и крушить все вокруг. Но это состояние буйства я переживал только в воображении. Мой рассудок слишком рационалистичен; я никогда не мог целиком отдаться во власть чувств. Мне пришло на ум, что это качество родкит меня с римлянином из эпохи позднего императорского Рима. А от этой несуразной мысли протянулась ниточка к другой: в нашей земной истории уже была аналогия происшедшему на Земтере.
Нет, сходство было не в уровне техники и не в размахе производства. Оно выражалось в отношении людей к прошлой культуре. В ту пору греческие и римские храмы обращались в руины вовсе не потому, что пришли в негодность, а потому, что стали не нужны людям новой цивилизации, которая тогда едва лишь зарождалась, А спустя почти десять веков из-под праха и мусора начали извлекать погребенные богатства, поражаясь красоте и совершенству творений античных мастеров. То время - время раскопок и открытий - назвали эпохой Возрождения.
На Земтере возрождение невозможно. Для них история уже кончилась. Случилось нечто страшное, непоправимое. Не война и не ядерная катастрофа погубили их, а то, что люди начали поклоняться благополучию. Комфорт и достаток стали единственно желанным, к чему они стремились. Похоже, что цели они достигли. Но какой ценой!
* * *
А между тем мое положение определилось. Меня пригласили в земтерскую канцелярию. Чиновник вручил мне жетон - удостоверение личности.
Поселиться я мог где угодно: незанятых помещений всюду хватало, но прежде чем выбрать, я решил осмотреться. Просторные пешеходные тоннели соединяли смежные этажи. Они были безлюдны, как вокзалы метро в ночные часы. Полотно движущейся дороги скользило безостановочно вдоль наклонных галерей. Оно было разделено на полосы, скорость возрастала к центру. Принципиально в этом способе сообщения не было ничего нового, если, правда, на учитывать масштабов - земтерский метрополитен обнимал целиком всю планету. Но грандиозность технических сооружений давно уже перестала кого-либо поражать. Вообще изумление, которое якобы испытывает человек перед величием техники, всегда преувеличивалось. На самом дел.э по-настоящему можно удивиться один-два раза, а после все остальное воспринимается уже как должное. Взять хотя бы поколение наших отцов и дедов: при их жизни совершился переход от лучины и керосиновой лампы к огням гидроэлектростанций и от конной упряжки к электровозу и воздушным лайнерам. И люди ко всему привыкли.
Если разобраться, я и сам принадлежал к поколению, на чьих глазах происходила техническая революция.
А что сильнее всего затронуло мое воображение? Тайна!
Мир, где я родился, был тихим и патриархальным.
Вернее, таким он предстал мне: я родился в захолустном городишке, который, сколько ни кичился своим местоположением, сколько ни наговаривал на себя лишнего, на самом Деле прозябал на задворках истории - главные события века развертывались вдалеке от нашего города. Улицы моего детства были покрыты травой, а не задавлены асфальтом, как стало позднее. Лошадиный навоз доставлял усладу воробьям, а зимой мерзлыми кругляшками можно было кидаться вместо камней. Первое мое знакомство с чудом произошло на ближнем углу нашей улицы. К тому времени я уже видел аэроплан и автомобиль, но не они поразили меня.
На углу улиц стояла водокачка - насыпная избушка на курьих ножках. В ней даже оконца были сказочно крохотными. Воду носили на коромысле. Старшая сестра частенько брала меня с собой. Очень хорошо помню деревянный пенальчик, одним краем выставленный наружу из окошка водокачки. Сестра опускала в него копейку, пенальчик уползал внутрь - копейка исчезала. Сестра подставляла ведро под кран, из него начинала хлестать вспененная от напора струя. Когда ведра наполнялись, вода переставала течь, последние капли шлепались в пробитую на земле водомоину.
Вот этот пенальчик, проглатывающий наши копейки, и был для меня чудом, которое затмило и самолет, и автомобиль. Позднее я узнал - в будке, за крохотным оконцем, сидел одноногий инвалид, он открывал и завертывал кран, пуская воду, и забирал из пенала копейки. На них он и жил. Из-за малого роста я не мог видеть, что происходит за окошком, и все казалось мне таинственным.
Потом хибарку снесли, на ее месте поставили чугунную колонку с тугим рычагом, и за воду не нужно стало платить.
За мою недолгую жизнь наш заштатный городишко преобразился. "Вода пришла в дома",-помнится, именно гак писали в местной газете. Правда, в деревянные развалюхи на нашей улочке она так и не пришла, ее по-прежнему носили в ведрах на коромысле. Это древнее приспособление для переноски тяжестей оказалось куда живучей, чем, например, паровые двигатели: на его веку рождались и гибли империи, пески погребали пирамиды и города, появлялась и отживала техника - а коромысло оставалось. Но это мелкие частности, а вообще технический прогресс наступал на нашу улочку широким фронтом. Кино из немого стало звуковым, цветным, объемным, широкоэкранным и наконец-тоже "пришло в дома". Никак не обойтись без этой трафаретной фразы. За мои годы в наш дом чего только не приходило, и еще бы продолжало приходить, если бы он не сгнил и нам не дали квартиру в новом районе.
Планировка на всех этажах Земтера одинаковая, выбирать не из чего. Я остановился там, где меня застигла ночь: тридцать второй этаж, сектор БЦ. Чтобы прописаться и встать на учет, потребовалось совсем немногое: достаточно было опустить свой личный жетон в отверстие хлоп-регистратора и все данные обо мне сразу же поступили в вычислительный отдел адресного блока. Взамен жетона хлоп-регистратор выплюнул мне небольшую карточку. На форменном свитере, выданном мне в больнице, имелся специальный кармашек для нее.
Я стал полноправным гражданином Земтера. Меня предупредили, что в течение первого месяца я могу не являться в Т-пансионат, куда я автоматически был приписан.
Я не поинтересовался, что такое Т-пансионат. Мне почемуто не очень хотелось являться туда.
Месяц свободного времени был кстати. Мне необходимо было связаться с Итголом. Увы, в покое меня не оставили. Назавтра в квартире появился человек в форменной блузе.
- Представитель земтерского гипноцентра, - отрекомендовался он. Поскольку вы человек -новый, мне поручено проводить вас в операционное ателье,
- Это еще что такое?
- Разве вы не собираетесь надеть гипномаску?
- Гипномаску?..
Выяснилось, что все жители Земтера носят гипномаски.
Многие даже и не знают собственного лица Раз в три года проводятся всепланетпые конкурсы красоты. Победители мужчина и женщина - становятся эталонами гипномаски,
- Зачем это понадобилось?
-- Для справедливого распределения счастья.
Я не поверил своим ушам.
- Разве счастье можно распределить? При чем здесь гипномаски?
- На всей планете уже в давнюю пору установлено равенство благополучия. Понятия "нужда", "бедность" позабыты. Однако люди не стали счастливы. Достаточно было человеку родиться с каким-либо физическим изъяном, как все усилия наисовершеннейшей системы воспитания, все блага, получаемые каждым, не могли сделать его счастливым. Гипномаска окончательно и навсегда уравняла людей. Даже и в давние времена люди стремились походить друг на друга. Особенно преуспевали женщины. Стоило объявиться новой красавице, кинозвезде, как добрая половина женщин гримировалась под нее: перекрашивали волосы, подрисовывали брови, вставляли искусственные ресницы, зубы, наклеивали носы... Успеха достигали немногие. Большинство не столько приобретало, сколько теряло: под гримом незамeтными становились и те крохи привлекательности, которыми наделила их природа. Фальшивая красота не сделала женщин счастливыми. (Впрочем, все это в равной мере относится и к мужчинам.) С изобретением гипномаски не нужно стало ухищряться, кому-то подражать. Теперь каждый выглядит точно так, как самый совершеннейший из людей.
- А у вас не стало больше несчастных? Все одинаково счастливы?
Он ничего не ответил, только странно взглянул на меня, будто я задал неприличный вопрос. Мне почему-то вспомнилась известная восточная поговорка: "В доме повешенного не говорят о веревке".
Больше я не затрагивал эту щекотливую тему.
Мне не очень хотелось походить на истуканно-красивого типового земтерянина, но и выделяться среди других не имело смысла. Я чуть было не дал согласие, но мысль об Игголе удержала меня. Не знаю, как ему удастся отыскать меня даже сейчас, а тем более, если я растворюсь среди миллиардов остальных земтерян.
- Я не желаю надевать гипномаску.
Чиновник изумленно посмотрел на меня.
* * *
Несколько дней я провел в ожидании Итгола. Мне никуда не хотелось выходить, но я старался как можно больше бывать на подземных улицах. Только так и можно было рассчитывать на случайную встречу с ним. Погруженный в свои заботы, я не замечал толпу любопытных, которая сопровождала меня повсюду.
...Итгол ждал меня в комнате. Он сидел в кресле спиной к двери. Я увидел затылок и широченные плечи в оранжево-желтом полосатом свитере, но тем не менее мгновенно узнал, что это он.
"Как он сумел попасть в комнату сквозь запертую дверь? " - мелькнуло в уме.
Но теперь меня невозможно было удивить чем-либо.
Мне о многом хотелось расспросить его,
- Что ж, пора подвести предварительные итоги, - благожелательно улыбнулся он. - Теперь вы убедились, что Земтор не приснился вам?
- Убедился, - вздохнул я. - Провались он в тартарары, ваш Земтер!
- А между тем ваше положение не столь отчаянно, как это представляется вам,-утешил он меня.
- Я смогу возвратиться на Землю?!
- Думаю, что да.
Я готов был расцеловать его. Апатию, в которой я пребывал последние дни, сняло как рукой. Интерес к окружающей меня жизни удвоился.
Меня занимала не столько история земтерян, сколько моя собственная участь. Каким образом я очутился здесь?
Странную историю услышал я от своего гостя.
В недавнее время на Земтере вблизи одного из полюсов пробудился затухший вулкан. Через жерло из глубины вырывались горячие газы, выбрасывались раскаленные обломки пород, и пепел. Сам по себе вулкан угрозы не представлял, если бы в соседстве с ним не располагалась естественная кладовая запасов воды - ледяной панцирь.
Газы и пепел пропаривали лед, образуя озера и временные реки. Вода мгновенно испарялась, возникали облака из микроскопических кристаллов льда. Ураганной силы ветры обрушивали эту массу на установки энергобашен. Удары ледяных туч были разрушительными.
На полюс снарядили экспедицию, она должна была заблокировать вулкан. В ледяном панцире начали пробивать шахту. В ее стволе и был обнаружен металлический ящик. В ящике нашли замороженный труп, древние документы и неизвестное снаряжение.
По существующему на Земтере закону трупы хорошей сохранности полагалось оживлять.
Почему-то решили, что найденный труп принадлежал одному из первопроходцев, осваивающих ледяной материк в каменном веке. Обнаруженный во льдах контейнер вместе со всем содержимым назвали "завещанием каменного века". Объяснить, каким образом мой труп (я уже начал привыкать к этим странным понятиям: "мой труп" и "моя смерть") очутился в ящике и столетия пролежал во льдах никто не мог.
Большая часть рассказа Итгола осталась непонятной.
Как можно заблокировать вулкан? Что за энергобашни?
Почему "завещание каменного века?"
Ничего этого я не стал выяснять: если мы отвлечемся на второстепенные детали, то никогда не доберемся до сути.
Задерживаться долго Итгол не мог. У него были какие-то дела.
Прежде чем расстаться, он предупредил меня;
- Не отказывайтесь от гипномаски, - сказал он. - Вскоре мне удастся добыть кой-какие документы. Если вы станете привлекать к себе внимание, нам трудно будет встречаться. Завтра же отправляйтесь в операционное ателье, потребуйте гипномаску.
С утра я собрался навести справки, где находится ателье, но делать этого не потребовалось.
- Конкурсное жюри рассмотрело многочисленные пожелания граждан и приняло решение выставить вашу кандидатуру на внеочередной конкурс красоты. Требуется официальное согласие. - Чиновник из гипноцентра в блузе тигровой масти бесшумно хлопнул портфелем по столу и уставился на меня своими чистыми и прекрасными глазами благополучного и счастливого земтерянина.
- Конкурс красоты?.. Мою канидатуру?.. - Я непроизвольно погляделся в зеркало. Оно, правда, было с небольшим дефектом, но это ничего не меняло: и в нормальном зеркале я не выглядел красавцем.
Чиновник мило улыбался, в меру обнажая свои ослепительные, годные для рекламы зубы. Он приглядывался ко мне с таким вниманием, будто решал, стоит или не стоит приобретать новый костюм.
- С тех пор, как на обложках стереофонов появился ваш портрет, люди посходили с ума. Ничего подобного за последние три столетия не случалось. Обычно никто и не замечал смены гипномасок. Спросите любого, когда он носил хотя бы вот эту? - Чиновник наугад выудил из портфеля портрет. Это был безукоризненный образец мужчины супертарзан. Впрочем, от последней гипномаски грежний тарзан мало чем отличался - их легко было спутать.
- Честно говоря, я не разделяю нынешнего увлечения. Это какой-то психоз-эпидемия,-он слегка сощурился, с явным неодобрением рассматривая меня - человека с невзрачной и непримечательной внешностью.
Я смущенно развел руками. Не скажу, что я вовсе не был тщеславен, но о подобного рода славе никогда не мечтал.
Он правильно истолковал мой жест.
- Да, ваша внешность далека от признанных стандартов. Смотрите! - Он развернул перед моими глазами веер изображений красавцев, чьи гипномаски носила мужская половина земтерян в последнем столетии. Ни с одним из них я не мог тягаться.
Он смотрел на меня укоризненно, будто хотел сказать:
"На что вы посягаете!"
- Зачем же нужно их менять: они все достойны быть лучшими.
- Чтобы люди всегда были молоды. Отдельный человек, в том числе и обладатель эталонной внешности, стареет - неприметные штрихи накладываются на лицо, ухудшая облик. Каждый гражданин Земтера имеет право выглядеть молодым и прекрасным.
- Тогда и вовсе необъяснимо: при чем здесь я? Присмотритесь хорошенько; на лбу и под глазами у меня морщины, я сухопар...
- Прецедент уже был. - Он порылся в. кипе и выудил портрет. - Примерно три века назад все человечество на несколько лет стало уродливым.
Я изумленно смотрел на объемный снимок горбуна. Его лицо было жалким и страдальческим. Углы тонких губ сложены в болезненную усмешку. Но в ней было и что-то загадочное, как- будто даже торжествующее. Хорошо, что это был всего лишь портрет: при встрече с таким человеком испытываешь неловкость, словно именно ты и виноват в его ущербности.
- Миллиарды мужчин выглядели так!
- Кошмар! - искренне воскликнул я.
- Значит, вы представляете, что угрожает нам?
Мне захотелось двинуть этого болвана по его великолепному рылу. Он равняет меня с Квазимодо. Я раздраженно поглядел на его суперкрасивую физиономию, и мой гнев остыл. На кого я злюсь? У этого человека даже и лицо не свое.
И тут я понял, чем поразила меня улыбка горбуна, что в ней было загадочного. Усмешка была мстительной. Я представил многолюдный Земтер, населенный одинаковыми уродами. Среди миллиардов затерялся один настоящий. Его болезненная и сардоническая улыбка повторялась на всех мужских лицах. Так уж устроен человек: чем ущербнее сам, тем сильнее хочет, чтобы и другие походили на него.
И так во всем. Не всегда ли дураки пытались выравнять остальных по своей мерке?
- Чего вы хотите от меня? - спросил я.
- Лучше всего вам надеть маску. Никто не будет узнавать вас, и соблазн исчезнет.
- Согласен, - обрадовался я.
Операция была несложной. Меня усадили в кресло, похожее на зубоврачебное. В один из зубов вместо пломбы вставили крохотный приемник, меньше дробины. Излучатель надевался на шею, как ладанка. Вся процедура длилась не больше пятнадцати минут.
Я ощупывал языком пломбу, с недривычки она мешала. Несколько стандартных мужчин и женщин захотели приветствовать меня в новом обличье. А возможно, они участвовали в церемонии по обязанности, как у нас представители общественности на молодежных свадьбах.
Объемное зеркало во всю стену отражало всех нас.
Форму и расцветку геометрических знаков на своем свитере я не запомнил, поэтому никак не мог определить, который же из мужчин в зеркале я. Нарочно почесал за ухом, чтобы так узнать себя. Мой свитер украшали синие круги и красные треугольники. Встретился взглядом с собственным отражением и попытался иронически улыбнуться. Ничего из этой затей не получилось - улыбка была попросту чарующей. Я слегка повернулся и увидел, как под свитером взбугрились несуществующие мускулы. Мускулы у меня, конечно, были и до этого, но не такие чудовищные. Просто-таки ангелоподобный геркулес.
Я не свыкся еще со своей новой внешностью, как меня разыскал чиновник из отдела по охране нравов и семейного благополучия.
- Вам необходимо жениться, - заявил он.
Мое холостяцкое существование нарушило покой многих.
До этого у них не было никаких заот: на планете царила безупречная нравственность. На Земтере совсем нет холостяков. Каждый, достигнув зрелого возраста, вступает в брак. Считалось, что одинокие люди ведут ненормальный образ жизни, поэтому не могут быть счастливы. Появление холостяка насторожило не только чиновников из отдела, но и всех законных супругов, проживающих поблизости от квартала, где я поселился. Они даже установили дежурство, чтобы наблюдать за моей квартирой. Я представлял потенциальную опасность их безоблачному счастью.
Честно говоря, мне не приходило в голову посягать на честь земтерянок. Они представлялись мне не женщинами, а манекенами - все на одну колодку.
Но и на этот раз я уступил ради Итгола: ему нужно, чтобы я ничем не выделялся из массы добродетельных и счастливых земтерян.
В среднем на планете ежедневно заключалось по нескольку тысяч браков, точнее - помолвок. Будущим молодоженам представлялся месячный срок на размышления. Обычай этот, видимо, был давним пережитком - женихам и невестам раздумывать не над чем; все земтеряне и земтерянки одинаковы.
Мне выпала очередь первым выбрать невесту. У них существовало полное равноправие: одна пара соединялась по выбору жениха, следующая-по выбору невесты.
Я не в состоянии был окинуть взглядом длиннющий строй красавиц - все скроены на одну колодку. Разрез глаз, широко и красиво поставленных, прямые носы, пушистые длинные ресницы, просвечивающие мочки ушей, антрацитовый блеск зрачков, глубина и зыбкость радужной оболочки, матовая синева белков-все как есть абсолютно одинаковое. Будто только что сошли с конвейера. Красота, пущенная в тираж. Неповторимой ее не назовешь.
- Ну, что же вы,- поторопили меня.
Чиновников было трое. Мне пришла спасительная мысль.
- На счет три-четыре выбрасывайте пальцы, кто сколько захочет,попросил я всех троих.
Они не сразу поняли, чего я добиваюсь от них, но мне все же удалось растолковать.
- Три-четыре,- скомандовал я.
Они выбросили по пять пальцев. Плюс моих два. Получилось семнадцать.
Я отсчитал от начала шеренги семнадцатую.
- Либзе,- назвалась она.
- Олесов,-сказал я.
На ее пышной груди красовались три поперечные полосы: синяя, зеленая и красная. Легко запомнить.
Моя методика пришлась по душе остальным: каждый очередной жених и невеста заставляли чиновников выбрасывать пальцы. Большого разнообразия в числах не получалось; чиновники всякий раз выкидывали по пять.
* * *
По старинному обычаю жених и невеста во время испытательного срока обязаны встречаться ежедневно и непременно в присутствии родственников или же друзей. Так что теперь мне редко удавалось побыть одному, а Итголу сложнее стало навещать меня. Мысленно я проклинал свою невесту и ее окружение.
На несколько часов мне удалось избавиться от Либзе и ее приятелей. Предчувствие не обмануло: Итгол ожидал меня в квартире.
Посреди комнаты на полу стоял громоздкий металлический ящик. "Уж не свадебный ли подарок?"-подумал я.
- Завещание каменного века,- сказал Итгол с довольной улыбкой.- Мне удалось похитить контейнер. Попробуйте сами разобраться, что к чему. Я должен уйти.
Он явно был чем-то озабочен, куда-то спешил, Я уверен, будь у него чуточку свободного времени, он помог бы мне, подсказал бы, что я должен делать с этим контейнером.
Оставшись один, я заперся, чтобы случайно не нагрянула Либзе. Внутри металлического ящика лежали документы, сброшюрованные в объемистый том. Оттиски сделаны на тонких и гибких пластинках из непрозрачной синтетики. Прочность у них была чудовищная. Язык, на котором составлены документы, не знаком мне. Еще там находилась небольшая гладкостенная капсула. Ощупывая ее, я случайно надавил потайной клапан, и она раскрылась. Упакованный в ячею, оклеенную мягким защитным слоем, лежал странный прибор. Он состоял из проволочного колпака и ремней. Точнее, не ремней, а голубоватых лент, внутри которых просвечивали гибкие металлически сверкающие нити.
Помимо колпака в капсуле лежали полупрозрачные кремово-желтые пластины, составленные из множества пустотелых шестигранников - будто пчелиные соты. В щель между стенками вложен белый листок, похожий на пригласительный билет. Я развернул его--едва не вскрикнул.
"Инструкция",-прочитал я знакомое слово.
Здесь же был пояснительный рисунок-схема: человек в странном облачении, похоже, в том самом проволочном колпаке, который лежал в капсуле. Колпак напялен на голову, голубые ленты-постромки притягивали к затылку комплект ячеистых пластин.
Начали собираться в поход.
Сколта заботило, хватит ли им -светильников. А то, что им предстоял нелегкий долгий путь, было ясно. Плана канализации у них не было, продвигаться придется наугад.
Когда все были готовы, Ивоун в последний момент объявил о своем решении остаться в храме.
- Наверху мне нечего делать.
Никто не пытался отговаривать его, все понимали, что это не минутный каприз, а обдуманное решение.
Выступать наметили утром, хорошенько выспавшись.
После ужина Брил и Плова поднялись наверх в храм.
Ивоун слышал, как они разговаривали. Потом затрещал моторчик, и слышно стало, как он передвигался по храму. Ездить можно было только по центральному проходу между скамьями, боковые нефы сплошь захламлены. Кончилось это развлечение тем, что Брил врезался в колонну, разбил коляску и едва не покалечился сам.
После завтрака навьючили на себя тяжеленные котомки. Факелы пока не зажигали. Решили зажечь только возле решетки. Начали прощаться с Ивоуном.
Последней его обняла Дьела. Он ощутил ее губы, теплые, сухие губы. То был поцелуй, о котором он столько мечтал. Ивоун молча припал к ее рукам.
- Берегите их. Они еще пригодятся там, наверху.
- Едва ли. Вы слышали: ведь и все другие старые города тоже превратят скоро в автомобильные свалки.
- Господи, не дай им заплутаться в потемках. Выведи их на верную дорогу. Пособи им, помоги выбраться.
Голос Ивоуна дрожал и сбивался, рыдания сами собой содрогали его грудь.
- Господи, пощади их, не дай им сбиться с пути.
Больше Ивоуну не о чем было просить. В древнем храме отзвучала последняя молитва.
Я перелистнул последнюю страницу. Старинный храм, погребенный под автомобилями, продолжал грезиться мне.
Я представлял его похожим на соборы средневековой Европы. Это ощущение не покидало меня все время, пока я читал.
"Небыль!" - сказал я.
Ни на Земтере, ни где бы то ни было у черта на куличках ничего подобного не могло произойти. Зачем Итголу вздумалось дурачить меня? Ведь он аттестовал повесть как историческую. Хотелось встретиться с ним и высказать ему все это, возможно, не в лестной для него форме. Не знаю, почему вдруг на меня напал такой стих. Я находился в состоянии какой-то беспричинной раздражительности.
Однако Итгол не появлялся, и яд, который копился во мне, перегорел. Я понял, что моя раздражительность вовсе не была беспричинной. В том-то и заковыка, что чудовищная, нелепая картина, изображенная в только что прочитанной книжке, вовсе не столь неправдоподобна, как бы мне этого хотелось. Нечто похожее могло случиться и у нас.
Человеку, живущему на Земле во второй половине двадцатого века, не сложно представить себе города и страны, в которых он никогда не бывал - в каждой квартире телевизор. Помню, у меня всегда вызывало досаду, сколь жалкими, игрушечно-декоративными выглядят старинные соборы и средневековые замки в окружении безликих нагромождений из стекла и бетона. Современные здания, не способные состязаться в красоте, подавляют древние постройки своими размерами. Улочки и скверы близ старых соборов всегда бывают запружены стадами автомобилей. А при тех устрашающих темпах производства, какие теперь достигнуты, и ненасытности потребления...
Одним словом, мне уже не хотелось спорить с Итголом, корить его в обмане. Может быть, он и не дурачил меня.
...Вдруг я поймал себя на том, что чувствами никак нe могу оторваться от Земли, мыслю и вижу только как землянин из второй половины двадцатого века.
Но ведь я и на самом деле землянин!
Временами меня охватывали приступы отчаяния. Хотелось ломать и крушить все вокруг. Но это состояние буйства я переживал только в воображении. Мой рассудок слишком рационалистичен; я никогда не мог целиком отдаться во власть чувств. Мне пришло на ум, что это качество родкит меня с римлянином из эпохи позднего императорского Рима. А от этой несуразной мысли протянулась ниточка к другой: в нашей земной истории уже была аналогия происшедшему на Земтере.
Нет, сходство было не в уровне техники и не в размахе производства. Оно выражалось в отношении людей к прошлой культуре. В ту пору греческие и римские храмы обращались в руины вовсе не потому, что пришли в негодность, а потому, что стали не нужны людям новой цивилизации, которая тогда едва лишь зарождалась, А спустя почти десять веков из-под праха и мусора начали извлекать погребенные богатства, поражаясь красоте и совершенству творений античных мастеров. То время - время раскопок и открытий - назвали эпохой Возрождения.
На Земтере возрождение невозможно. Для них история уже кончилась. Случилось нечто страшное, непоправимое. Не война и не ядерная катастрофа погубили их, а то, что люди начали поклоняться благополучию. Комфорт и достаток стали единственно желанным, к чему они стремились. Похоже, что цели они достигли. Но какой ценой!
* * *
А между тем мое положение определилось. Меня пригласили в земтерскую канцелярию. Чиновник вручил мне жетон - удостоверение личности.
Поселиться я мог где угодно: незанятых помещений всюду хватало, но прежде чем выбрать, я решил осмотреться. Просторные пешеходные тоннели соединяли смежные этажи. Они были безлюдны, как вокзалы метро в ночные часы. Полотно движущейся дороги скользило безостановочно вдоль наклонных галерей. Оно было разделено на полосы, скорость возрастала к центру. Принципиально в этом способе сообщения не было ничего нового, если, правда, на учитывать масштабов - земтерский метрополитен обнимал целиком всю планету. Но грандиозность технических сооружений давно уже перестала кого-либо поражать. Вообще изумление, которое якобы испытывает человек перед величием техники, всегда преувеличивалось. На самом дел.э по-настоящему можно удивиться один-два раза, а после все остальное воспринимается уже как должное. Взять хотя бы поколение наших отцов и дедов: при их жизни совершился переход от лучины и керосиновой лампы к огням гидроэлектростанций и от конной упряжки к электровозу и воздушным лайнерам. И люди ко всему привыкли.
Если разобраться, я и сам принадлежал к поколению, на чьих глазах происходила техническая революция.
А что сильнее всего затронуло мое воображение? Тайна!
Мир, где я родился, был тихим и патриархальным.
Вернее, таким он предстал мне: я родился в захолустном городишке, который, сколько ни кичился своим местоположением, сколько ни наговаривал на себя лишнего, на самом Деле прозябал на задворках истории - главные события века развертывались вдалеке от нашего города. Улицы моего детства были покрыты травой, а не задавлены асфальтом, как стало позднее. Лошадиный навоз доставлял усладу воробьям, а зимой мерзлыми кругляшками можно было кидаться вместо камней. Первое мое знакомство с чудом произошло на ближнем углу нашей улицы. К тому времени я уже видел аэроплан и автомобиль, но не они поразили меня.
На углу улиц стояла водокачка - насыпная избушка на курьих ножках. В ней даже оконца были сказочно крохотными. Воду носили на коромысле. Старшая сестра частенько брала меня с собой. Очень хорошо помню деревянный пенальчик, одним краем выставленный наружу из окошка водокачки. Сестра опускала в него копейку, пенальчик уползал внутрь - копейка исчезала. Сестра подставляла ведро под кран, из него начинала хлестать вспененная от напора струя. Когда ведра наполнялись, вода переставала течь, последние капли шлепались в пробитую на земле водомоину.
Вот этот пенальчик, проглатывающий наши копейки, и был для меня чудом, которое затмило и самолет, и автомобиль. Позднее я узнал - в будке, за крохотным оконцем, сидел одноногий инвалид, он открывал и завертывал кран, пуская воду, и забирал из пенала копейки. На них он и жил. Из-за малого роста я не мог видеть, что происходит за окошком, и все казалось мне таинственным.
Потом хибарку снесли, на ее месте поставили чугунную колонку с тугим рычагом, и за воду не нужно стало платить.
За мою недолгую жизнь наш заштатный городишко преобразился. "Вода пришла в дома",-помнится, именно гак писали в местной газете. Правда, в деревянные развалюхи на нашей улочке она так и не пришла, ее по-прежнему носили в ведрах на коромысле. Это древнее приспособление для переноски тяжестей оказалось куда живучей, чем, например, паровые двигатели: на его веку рождались и гибли империи, пески погребали пирамиды и города, появлялась и отживала техника - а коромысло оставалось. Но это мелкие частности, а вообще технический прогресс наступал на нашу улочку широким фронтом. Кино из немого стало звуковым, цветным, объемным, широкоэкранным и наконец-тоже "пришло в дома". Никак не обойтись без этой трафаретной фразы. За мои годы в наш дом чего только не приходило, и еще бы продолжало приходить, если бы он не сгнил и нам не дали квартиру в новом районе.
Планировка на всех этажах Земтера одинаковая, выбирать не из чего. Я остановился там, где меня застигла ночь: тридцать второй этаж, сектор БЦ. Чтобы прописаться и встать на учет, потребовалось совсем немногое: достаточно было опустить свой личный жетон в отверстие хлоп-регистратора и все данные обо мне сразу же поступили в вычислительный отдел адресного блока. Взамен жетона хлоп-регистратор выплюнул мне небольшую карточку. На форменном свитере, выданном мне в больнице, имелся специальный кармашек для нее.
Я стал полноправным гражданином Земтера. Меня предупредили, что в течение первого месяца я могу не являться в Т-пансионат, куда я автоматически был приписан.
Я не поинтересовался, что такое Т-пансионат. Мне почемуто не очень хотелось являться туда.
Месяц свободного времени был кстати. Мне необходимо было связаться с Итголом. Увы, в покое меня не оставили. Назавтра в квартире появился человек в форменной блузе.
- Представитель земтерского гипноцентра, - отрекомендовался он. Поскольку вы человек -новый, мне поручено проводить вас в операционное ателье,
- Это еще что такое?
- Разве вы не собираетесь надеть гипномаску?
- Гипномаску?..
Выяснилось, что все жители Земтера носят гипномаски.
Многие даже и не знают собственного лица Раз в три года проводятся всепланетпые конкурсы красоты. Победители мужчина и женщина - становятся эталонами гипномаски,
- Зачем это понадобилось?
-- Для справедливого распределения счастья.
Я не поверил своим ушам.
- Разве счастье можно распределить? При чем здесь гипномаски?
- На всей планете уже в давнюю пору установлено равенство благополучия. Понятия "нужда", "бедность" позабыты. Однако люди не стали счастливы. Достаточно было человеку родиться с каким-либо физическим изъяном, как все усилия наисовершеннейшей системы воспитания, все блага, получаемые каждым, не могли сделать его счастливым. Гипномаска окончательно и навсегда уравняла людей. Даже и в давние времена люди стремились походить друг на друга. Особенно преуспевали женщины. Стоило объявиться новой красавице, кинозвезде, как добрая половина женщин гримировалась под нее: перекрашивали волосы, подрисовывали брови, вставляли искусственные ресницы, зубы, наклеивали носы... Успеха достигали немногие. Большинство не столько приобретало, сколько теряло: под гримом незамeтными становились и те крохи привлекательности, которыми наделила их природа. Фальшивая красота не сделала женщин счастливыми. (Впрочем, все это в равной мере относится и к мужчинам.) С изобретением гипномаски не нужно стало ухищряться, кому-то подражать. Теперь каждый выглядит точно так, как самый совершеннейший из людей.
- А у вас не стало больше несчастных? Все одинаково счастливы?
Он ничего не ответил, только странно взглянул на меня, будто я задал неприличный вопрос. Мне почему-то вспомнилась известная восточная поговорка: "В доме повешенного не говорят о веревке".
Больше я не затрагивал эту щекотливую тему.
Мне не очень хотелось походить на истуканно-красивого типового земтерянина, но и выделяться среди других не имело смысла. Я чуть было не дал согласие, но мысль об Игголе удержала меня. Не знаю, как ему удастся отыскать меня даже сейчас, а тем более, если я растворюсь среди миллиардов остальных земтерян.
- Я не желаю надевать гипномаску.
Чиновник изумленно посмотрел на меня.
* * *
Несколько дней я провел в ожидании Итгола. Мне никуда не хотелось выходить, но я старался как можно больше бывать на подземных улицах. Только так и можно было рассчитывать на случайную встречу с ним. Погруженный в свои заботы, я не замечал толпу любопытных, которая сопровождала меня повсюду.
...Итгол ждал меня в комнате. Он сидел в кресле спиной к двери. Я увидел затылок и широченные плечи в оранжево-желтом полосатом свитере, но тем не менее мгновенно узнал, что это он.
"Как он сумел попасть в комнату сквозь запертую дверь? " - мелькнуло в уме.
Но теперь меня невозможно было удивить чем-либо.
Мне о многом хотелось расспросить его,
- Что ж, пора подвести предварительные итоги, - благожелательно улыбнулся он. - Теперь вы убедились, что Земтор не приснился вам?
- Убедился, - вздохнул я. - Провались он в тартарары, ваш Земтер!
- А между тем ваше положение не столь отчаянно, как это представляется вам,-утешил он меня.
- Я смогу возвратиться на Землю?!
- Думаю, что да.
Я готов был расцеловать его. Апатию, в которой я пребывал последние дни, сняло как рукой. Интерес к окружающей меня жизни удвоился.
Меня занимала не столько история земтерян, сколько моя собственная участь. Каким образом я очутился здесь?
Странную историю услышал я от своего гостя.
В недавнее время на Земтере вблизи одного из полюсов пробудился затухший вулкан. Через жерло из глубины вырывались горячие газы, выбрасывались раскаленные обломки пород, и пепел. Сам по себе вулкан угрозы не представлял, если бы в соседстве с ним не располагалась естественная кладовая запасов воды - ледяной панцирь.
Газы и пепел пропаривали лед, образуя озера и временные реки. Вода мгновенно испарялась, возникали облака из микроскопических кристаллов льда. Ураганной силы ветры обрушивали эту массу на установки энергобашен. Удары ледяных туч были разрушительными.
На полюс снарядили экспедицию, она должна была заблокировать вулкан. В ледяном панцире начали пробивать шахту. В ее стволе и был обнаружен металлический ящик. В ящике нашли замороженный труп, древние документы и неизвестное снаряжение.
По существующему на Земтере закону трупы хорошей сохранности полагалось оживлять.
Почему-то решили, что найденный труп принадлежал одному из первопроходцев, осваивающих ледяной материк в каменном веке. Обнаруженный во льдах контейнер вместе со всем содержимым назвали "завещанием каменного века". Объяснить, каким образом мой труп (я уже начал привыкать к этим странным понятиям: "мой труп" и "моя смерть") очутился в ящике и столетия пролежал во льдах никто не мог.
Большая часть рассказа Итгола осталась непонятной.
Как можно заблокировать вулкан? Что за энергобашни?
Почему "завещание каменного века?"
Ничего этого я не стал выяснять: если мы отвлечемся на второстепенные детали, то никогда не доберемся до сути.
Задерживаться долго Итгол не мог. У него были какие-то дела.
Прежде чем расстаться, он предупредил меня;
- Не отказывайтесь от гипномаски, - сказал он. - Вскоре мне удастся добыть кой-какие документы. Если вы станете привлекать к себе внимание, нам трудно будет встречаться. Завтра же отправляйтесь в операционное ателье, потребуйте гипномаску.
С утра я собрался навести справки, где находится ателье, но делать этого не потребовалось.
- Конкурсное жюри рассмотрело многочисленные пожелания граждан и приняло решение выставить вашу кандидатуру на внеочередной конкурс красоты. Требуется официальное согласие. - Чиновник из гипноцентра в блузе тигровой масти бесшумно хлопнул портфелем по столу и уставился на меня своими чистыми и прекрасными глазами благополучного и счастливого земтерянина.
- Конкурс красоты?.. Мою канидатуру?.. - Я непроизвольно погляделся в зеркало. Оно, правда, было с небольшим дефектом, но это ничего не меняло: и в нормальном зеркале я не выглядел красавцем.
Чиновник мило улыбался, в меру обнажая свои ослепительные, годные для рекламы зубы. Он приглядывался ко мне с таким вниманием, будто решал, стоит или не стоит приобретать новый костюм.
- С тех пор, как на обложках стереофонов появился ваш портрет, люди посходили с ума. Ничего подобного за последние три столетия не случалось. Обычно никто и не замечал смены гипномасок. Спросите любого, когда он носил хотя бы вот эту? - Чиновник наугад выудил из портфеля портрет. Это был безукоризненный образец мужчины супертарзан. Впрочем, от последней гипномаски грежний тарзан мало чем отличался - их легко было спутать.
- Честно говоря, я не разделяю нынешнего увлечения. Это какой-то психоз-эпидемия,-он слегка сощурился, с явным неодобрением рассматривая меня - человека с невзрачной и непримечательной внешностью.
Я смущенно развел руками. Не скажу, что я вовсе не был тщеславен, но о подобного рода славе никогда не мечтал.
Он правильно истолковал мой жест.
- Да, ваша внешность далека от признанных стандартов. Смотрите! - Он развернул перед моими глазами веер изображений красавцев, чьи гипномаски носила мужская половина земтерян в последнем столетии. Ни с одним из них я не мог тягаться.
Он смотрел на меня укоризненно, будто хотел сказать:
"На что вы посягаете!"
- Зачем же нужно их менять: они все достойны быть лучшими.
- Чтобы люди всегда были молоды. Отдельный человек, в том числе и обладатель эталонной внешности, стареет - неприметные штрихи накладываются на лицо, ухудшая облик. Каждый гражданин Земтера имеет право выглядеть молодым и прекрасным.
- Тогда и вовсе необъяснимо: при чем здесь я? Присмотритесь хорошенько; на лбу и под глазами у меня морщины, я сухопар...
- Прецедент уже был. - Он порылся в. кипе и выудил портрет. - Примерно три века назад все человечество на несколько лет стало уродливым.
Я изумленно смотрел на объемный снимок горбуна. Его лицо было жалким и страдальческим. Углы тонких губ сложены в болезненную усмешку. Но в ней было и что-то загадочное, как- будто даже торжествующее. Хорошо, что это был всего лишь портрет: при встрече с таким человеком испытываешь неловкость, словно именно ты и виноват в его ущербности.
- Миллиарды мужчин выглядели так!
- Кошмар! - искренне воскликнул я.
- Значит, вы представляете, что угрожает нам?
Мне захотелось двинуть этого болвана по его великолепному рылу. Он равняет меня с Квазимодо. Я раздраженно поглядел на его суперкрасивую физиономию, и мой гнев остыл. На кого я злюсь? У этого человека даже и лицо не свое.
И тут я понял, чем поразила меня улыбка горбуна, что в ней было загадочного. Усмешка была мстительной. Я представил многолюдный Земтер, населенный одинаковыми уродами. Среди миллиардов затерялся один настоящий. Его болезненная и сардоническая улыбка повторялась на всех мужских лицах. Так уж устроен человек: чем ущербнее сам, тем сильнее хочет, чтобы и другие походили на него.
И так во всем. Не всегда ли дураки пытались выравнять остальных по своей мерке?
- Чего вы хотите от меня? - спросил я.
- Лучше всего вам надеть маску. Никто не будет узнавать вас, и соблазн исчезнет.
- Согласен, - обрадовался я.
Операция была несложной. Меня усадили в кресло, похожее на зубоврачебное. В один из зубов вместо пломбы вставили крохотный приемник, меньше дробины. Излучатель надевался на шею, как ладанка. Вся процедура длилась не больше пятнадцати минут.
Я ощупывал языком пломбу, с недривычки она мешала. Несколько стандартных мужчин и женщин захотели приветствовать меня в новом обличье. А возможно, они участвовали в церемонии по обязанности, как у нас представители общественности на молодежных свадьбах.
Объемное зеркало во всю стену отражало всех нас.
Форму и расцветку геометрических знаков на своем свитере я не запомнил, поэтому никак не мог определить, который же из мужчин в зеркале я. Нарочно почесал за ухом, чтобы так узнать себя. Мой свитер украшали синие круги и красные треугольники. Встретился взглядом с собственным отражением и попытался иронически улыбнуться. Ничего из этой затей не получилось - улыбка была попросту чарующей. Я слегка повернулся и увидел, как под свитером взбугрились несуществующие мускулы. Мускулы у меня, конечно, были и до этого, но не такие чудовищные. Просто-таки ангелоподобный геркулес.
Я не свыкся еще со своей новой внешностью, как меня разыскал чиновник из отдела по охране нравов и семейного благополучия.
- Вам необходимо жениться, - заявил он.
Мое холостяцкое существование нарушило покой многих.
До этого у них не было никаких заот: на планете царила безупречная нравственность. На Земтере совсем нет холостяков. Каждый, достигнув зрелого возраста, вступает в брак. Считалось, что одинокие люди ведут ненормальный образ жизни, поэтому не могут быть счастливы. Появление холостяка насторожило не только чиновников из отдела, но и всех законных супругов, проживающих поблизости от квартала, где я поселился. Они даже установили дежурство, чтобы наблюдать за моей квартирой. Я представлял потенциальную опасность их безоблачному счастью.
Честно говоря, мне не приходило в голову посягать на честь земтерянок. Они представлялись мне не женщинами, а манекенами - все на одну колодку.
Но и на этот раз я уступил ради Итгола: ему нужно, чтобы я ничем не выделялся из массы добродетельных и счастливых земтерян.
В среднем на планете ежедневно заключалось по нескольку тысяч браков, точнее - помолвок. Будущим молодоженам представлялся месячный срок на размышления. Обычай этот, видимо, был давним пережитком - женихам и невестам раздумывать не над чем; все земтеряне и земтерянки одинаковы.
Мне выпала очередь первым выбрать невесту. У них существовало полное равноправие: одна пара соединялась по выбору жениха, следующая-по выбору невесты.
Я не в состоянии был окинуть взглядом длиннющий строй красавиц - все скроены на одну колодку. Разрез глаз, широко и красиво поставленных, прямые носы, пушистые длинные ресницы, просвечивающие мочки ушей, антрацитовый блеск зрачков, глубина и зыбкость радужной оболочки, матовая синева белков-все как есть абсолютно одинаковое. Будто только что сошли с конвейера. Красота, пущенная в тираж. Неповторимой ее не назовешь.
- Ну, что же вы,- поторопили меня.
Чиновников было трое. Мне пришла спасительная мысль.
- На счет три-четыре выбрасывайте пальцы, кто сколько захочет,попросил я всех троих.
Они не сразу поняли, чего я добиваюсь от них, но мне все же удалось растолковать.
- Три-четыре,- скомандовал я.
Они выбросили по пять пальцев. Плюс моих два. Получилось семнадцать.
Я отсчитал от начала шеренги семнадцатую.
- Либзе,- назвалась она.
- Олесов,-сказал я.
На ее пышной груди красовались три поперечные полосы: синяя, зеленая и красная. Легко запомнить.
Моя методика пришлась по душе остальным: каждый очередной жених и невеста заставляли чиновников выбрасывать пальцы. Большого разнообразия в числах не получалось; чиновники всякий раз выкидывали по пять.
* * *
По старинному обычаю жених и невеста во время испытательного срока обязаны встречаться ежедневно и непременно в присутствии родственников или же друзей. Так что теперь мне редко удавалось побыть одному, а Итголу сложнее стало навещать меня. Мысленно я проклинал свою невесту и ее окружение.
На несколько часов мне удалось избавиться от Либзе и ее приятелей. Предчувствие не обмануло: Итгол ожидал меня в квартире.
Посреди комнаты на полу стоял громоздкий металлический ящик. "Уж не свадебный ли подарок?"-подумал я.
- Завещание каменного века,- сказал Итгол с довольной улыбкой.- Мне удалось похитить контейнер. Попробуйте сами разобраться, что к чему. Я должен уйти.
Он явно был чем-то озабочен, куда-то спешил, Я уверен, будь у него чуточку свободного времени, он помог бы мне, подсказал бы, что я должен делать с этим контейнером.
Оставшись один, я заперся, чтобы случайно не нагрянула Либзе. Внутри металлического ящика лежали документы, сброшюрованные в объемистый том. Оттиски сделаны на тонких и гибких пластинках из непрозрачной синтетики. Прочность у них была чудовищная. Язык, на котором составлены документы, не знаком мне. Еще там находилась небольшая гладкостенная капсула. Ощупывая ее, я случайно надавил потайной клапан, и она раскрылась. Упакованный в ячею, оклеенную мягким защитным слоем, лежал странный прибор. Он состоял из проволочного колпака и ремней. Точнее, не ремней, а голубоватых лент, внутри которых просвечивали гибкие металлически сверкающие нити.
Помимо колпака в капсуле лежали полупрозрачные кремово-желтые пластины, составленные из множества пустотелых шестигранников - будто пчелиные соты. В щель между стенками вложен белый листок, похожий на пригласительный билет. Я развернул его--едва не вскрикнул.
"Инструкция",-прочитал я знакомое слово.
Здесь же был пояснительный рисунок-схема: человек в странном облачении, похоже, в том самом проволочном колпаке, который лежал в капсуле. Колпак напялен на голову, голубые ленты-постромки притягивали к затылку комплект ячеистых пластин.