Сергеев Дмитрий. Прерванная игра

Сергеев Дмитрий
Прерванная игра

   Дмитрий Гаврилович Сергеев
   ПРЕРВАННАЯ ИГРА
   Фантастическая повесть
   В фантастической повести известный иркутский писатель размышляет об опасности утраты неповторимого внутреннего мира личности в эпоху стремительного развития техники, машинизирующей все сферы жизни.
   ОТ АВТОРА
   С Олесовым я познакомился на Аршане. Мы приехали в санаторий в один день, врач прописал нам одинаковые процедуры, а диетсестра отвела нам места за одним столом. Более трех недель мы провели бок о бок.
   Однажды у процедурного кабинета скопилась очередь. Завязался общий разговор. Речь зашла о фантастическом, необъяснимом, о готовности человека поверить в различные чудеса: в летающие тарелки, в пришельцев, в телепатию, в перевоплощение и еще бог знает во что. И это несмотря на то, что живем на исходе двадцатого столетия века НТР. Мнения разделились, вот-вот готова была вспыхнуть ссора. Но очередь мало-помалу продвигалась, спорщики один за другим исчезали за дверью и там остывали.
   Олесов в разговор не вступал, но меня поразила заинтересованность, с какой он слушал.
   После процедур мы отправились на источник: нам прописано пить по стакану минеральной воды за час до обеда. Этот предобеденный час мы всегда проводили вместе. Вначале шли по тропе в глубь ущелья. Тропа широкая, торная, для безопасности вблизи отвесов огражденная пряслами из жердей. Ходить по ней - никакого риска. В хорошую погоду тут полно курортников. Обычны большие компании, в которых много смеха и женского визга. Вид на скалистую теснину сверху впечатляющий.
   Мы оба избегали многолюдья и, пройдя по ущелью с полкилометра, сворачивали с тропы, взбирались наверх по каменистому склону. Сразу было видно, что Олесову привычно ходить по горам, шаг у него пружинист и легок, движения уверенные, не суетливые, ни одна глыба, ни один обломок не обрушится из-под его ноги.
   Я уже знал, что сноровку он приобрел в туристских походах. Стал бродяжить более четверти века назад, в пору, когда увлечение туризмом еще только начиналось.
   По крутизне мы карабкались молча, изредка помогая друг другу. Достигнув ближнего пика, садились передохнуть. Зубец этот далеко не самый высокий - за ним громоздились другие утесы и гольцы. Нас обоих влекло туда, но времени на подобный маршрут не было. К тому же наша экипировка не была подходящей, особенно обувь.
   Мы садились на шершавые камни, нагретые солнцем.
   Внизу лежала Тункинская долина. Сквозь полуденное марево виднелись увалы Байкальского отрога. Над ними справа зыбко голубели не то дальние горы, не то застоявшаяся дымка из облаков. Нигде так не ощутим земной простор, как посреди гор. В горах глазу бывает распахнуто само закулисье земных далей.
   Четверть часа мы проводили в молчании, потом начинали спускаться.
   На сей раз Олесов изменил нашему обыкновению - заговорил, едва мы достигли вершины:
   - С вами ничего не случалось... неожиданного, необъяснимого?- озадачил он меня.
   "Странный вопрос. Необыкновенного, неординарного в моей жизни было сколько угодно: двадцать полевых сезонов провел я в тайге и горах. Но все, что со мной происходило, легко объяснить без телепатии и пособничества пришельцев. Без каких бы то ни было чудес!"
   - Увы,- усмехнулся я.- Мне нечем похвастать.
   - А я побывал на другой планете и много времени провел в отдаленном будущем,- негромко сказал Олесов.
   Мне в профиль видно было его обветренное, иссеченное продольными морщинами лицо. На фоне скалистых зубцов и небесной голубизны оно вполне могло сойти за лицо космического пришельца. Наверное, двадцать лет назад, когда еще не появилось этих складок, лицо Олесова выглядело много мягче. Возраст и невзгоды огрубили его черты.
   - Думаете, я вас мистифицирую?- обернулся он ко мне - серые глаза смотрели серьезно и пристально.- Зачем бы?
   "В самом деле: зачем?"
   - Я знаю: этому невозможно поверить. Я много раз пытался рассказывать. Никто не верил мне. Прошло почти двадцать лет... Теперь я уж и сам сомневаюсь: не пригрезилось ли? Но нет! Хотите, расскажу?
   Я кивнул: хочу.
   - Началось все в горах...
   Рассказ Олесова с перерывами длился в течение многих дней. Привожу его полностью.
   ЗА ПРОПАСТЬЮ ВЕКОВ
   У нас была мелкомасштабная карта для туристов: рельеф на ней не обозначен, нанесены только речки и охотничьи тропы. Позади зубчатых стенок кара мы рассчитывали увидеть пологий спуск, а очутились на краю пропасти. Возвращаться не захотели - жаль было потерянного времени, решили обойти кар поверху. По скалистому лезвию, вонзенному в небо! На одной стороне его прилепился снежный намет - многотонный голубовато-белый карниз, висящий над бездной.
   ...Странным было мое последнее ощущение: я напрасно пытался цепляться за огрубевшую корку снежного наста руки скользили. От сильного грохота и свиста заложило уши. Страха я не испытал. Даже спустя немного, кувыркаясь и захлебываясь в снежной пурге, окутавшей меня, не управляя собственным телом, я все еще воспринимал этот полет как забавное и веселое приключение. И только когда вихрь ненадолго рассеялся и внизу подо мной обнажились сланцевые зубцы и глыбы, я сообразил, что нахожусь в центре снежного обвала. Хотел крикнуть, но захлебнулся снегом...
   Должно быть, с тех пор прошла вечность, возможно, даже не одна - вот было мое первое ощущение, когда сознание начало пробуждаться. Горы снега сдавили и заморозили тело. Попытался открыть веки, но они тоже смерзлись. От резкой и сильной боли в глазном яблоке я провалился в небытие.
   ...На этот раз я открывал веки медленно-медленно.
   Вспышка - зажмурился. Еще одна вспышка. Я вытерпел световой удар. И спустя долгое время сквозь наплывы многоцветных кругов различил замкнутое пространство, оградившее меня. Я лежал в просторной капсуле, наполнейной рассеянным светом и тишиной,- будто внутри мыльного пузыря.
   "Значит, он все-таки есть-тот свет,-спокойно и равнодушно подумалось мне.- Не удивительно, что я не чувствую тела - осталась одна бессмертная душа".
   Но тут же ощутил боль в глазном яблоке. Почему же больно, если нет плоти? Я прищурился и различил смутный гребешок собственных ресниц. Зачем бессмертной душе понадобились ресницы?
   ...Потом еще одна явь. На этот раз мне удалось скосить глаза и увидеть нос. Он был таким же, как и при жизни,- немного розоватым. Я начал ощущать и свое тело - колодину из цельного куска, ни рук ни ног в отдельности. В монотонной тишине разносились четкие и ровные удары. Я не сразу сообразил, что это бьется мое сердце.
   Послышался человеческий голос. Слов разобрать невозмбжно: говорили на незнакомом языке.
   Надо мной склонилось лицо. Пожалуй, это было мужское лицо. Полностью я не уверен, что мужское. Может быть, ангел?
   Рядом возникло второе лицо, ничем не отличимое от первого. Я зажмурился, а когда снова раскрыл глаза, ангелов стало три. Один из них что-то произнес. Я отчетливо слышал звуки, но слова были незнакомы. Я даже приблизительно не мог сказать, на каком языке он говорит, тем не менее понял все.
   - Как вы себя чувствуете? Испытываете ли желание жить?
   "Жить?.. Не знаю. У меня нет никаких желаний",- хотел сказать я, но не мог пошевелить ни губами, ни языком. И все же тот, кто спрашивал, понял меня.
   - Постепенно все возвратится.
   - Живы ли мои товарищи? Кто меня спас? Где я?
   - Вам нельзя волноваться.
   Я не слышал шагов, когда они уходили. Вокруг осталась неразличимая зыбь стен и свода. Похоже, они сделаны из ничего!
   Ко мне в палату по двое и по трое приходили все те же красавцы близнецы, не отличимые друг от друга. Или это был один человек, а у меня в глазах двоилось и троилось?
   Я по-прежнему свободно общался с ними, хоть и не понимал ни одного слова на их языке.
   - Где я нахожусь?
   Мне что-то сказали - в воображении возникла пугающая бездна пространство, от которого зашлось сердце.
   - Сколько времени прошло с тех пор, как я упал в пропасть?
   Они ответили, но в моем сознании ответ раздвоился:
   - Никто не знает этого, - был один.
   А второй... Второй не облекся ни в какие знакомые понятия представилось нечто туманное и беспредельное до жути, до стынущей боли в глубине сердца. В воздухе перед глазами вообразилось число: четыре нуля и впереди тройка. Тридцать тысяч лет! Вся история человечества могла уложиться в этот срок.
   И снова я ощутил холод бесконечного пространства, наполненного библейской тьмою и небытием.
   ***
   Они разговаривали между собой.
   - Может быть, индикатор не к той клемме подключен?
   - Я проверил: прибор исправен. Сила эгоистических желаний полтора миллиона воплей.
   - Возможно, это было нормой?
   - Если так, непонятно, почему они все не перегрызли друг другу глотки?
   - У них были суровые законы.
   - Не будет ли он представлять опасности для нас?
   - Т-сс! Мы не выключили воквер.
   И сразу все оборвалось. Я продолжал слышать голоса, но смысла уже не понимал. Сквозь ресницы тайком наблюдал за ними. Можно подумать, сошлись двое бездельников и обсуждают, где провести субботний вечер. Решительно ничего невозможно прочитать по выражению лиц. А знать, о чем они сейчас говорили, необходимо: все сказанное касалось меня. Это у меня сила эгоистических желаний составляет полтора миллиона воплей (что за дурацкая единица измерения!), это я могу представить опаеность для них.
   Придется держать ухо востро: мало ли что им может взбрести на ум. Интересно все-таки, как я очутился здесь? Если это не сон, то и мое появление на Земтере (кажется, так называют они свою планету) должно объясниться без всяких чудес.
   Скорее бы уже подняться на ноги да осмотреться. Может быть, вовсе никакой это не Земтер, а обыкновенная психиатрическая лечебница.
   "А что если я сплю?"-подумал я.
   Поражаюсь, как эта успокоительная мысль не пришла мне раньше. В самом деле, нет никакой лечебницы, ни ангелов, ни Земтера - все это снится. Может быть, не было и обвала? Через несколько минут Деев скомандует: "Подъем! " я открою глаза, увижу прожженный верх палатки, услышу шум речного переката, потрескивание лиственного сушняка в костре...
   Но сон продожался.
   В палате никого не было. Я решил немедленно бежать отсюда, пока еще не окончательно свихнулся. Мне казалось, сил у меня достаточно, но едва я попытался встать, закружилась голова. Долго лежал навзничь не в состоянии пошевелиться.
   Не слышал, когда открылась дверь, - женщина находилась уже в палате. От изумления мгновенно пришел в себя: подобного создания я сроду не видывал. Красавица издали от двери улыбалась мне. Я хотел ущипнуть себя, но вовремя передумал: если это и сон, то пусть он длится.
   Она внесла поднос с несколькими пиалами и блюдами-мой завтрак. Подрумяненный бок отбивной слегка дымился паром и выглядел раздражающе аппетитно.
   Мне удалось сесть на койке. С минуту я пересиливал головокружение. Должно быть, приманчивый вид обжаренного мяса помог мне справиться с тошнотой.
   Я вооружился столовым ножом. Увы, делать им было нечего: то, что лежало на тарелке, лишь по виду напоминало отбивную - на самом деле оказалось мягким, как паровая котлета. Пахло карболкой и немного отдавало тухлой рыбой. Ничего отвратительнее я не пробовал даже в студенческих столовых.
   ...Вторично отважился в.статъ на ноги. Ступни коснулись пола, но удивительно - я совсем не ощутил прикосновения к твердому. С опаской сделал первый шаг. Ходить можно.
   Правда, полной уверенности, что не увязну, не было. Я ощупал стены, мебель - все сделано из того же материала, что и пол: ни мягкое, ни твердое.
   Я не знал, сумею ли отыскать в больнице сестру, которая приносила мой завтрак, но попытаться стоило. Если все -это действительно происходит во сне, то я и вовсе ничем не рискую. Проснусь, будет хотьи что вспомнить.
   На всякий случай прихватил с собой воквер. Иначе как мы сможем понять друг друга. Это был очень удобный и компактный приборчик - он укреплялся внутри уха и нисколько не мешал. Я попросту не замечал его.
   Длинный коридор тянулся в обе стороны. Всюду пусто, Я побрел наугад влево. Никто не встретился мне. Я быстро устал, слишком непривычно было ступать по несуществующему полу.
   В уме я припас несколько пошлых острот, какие обычно мужчины говорят хорошеньким женщинам, когда хотят завязать знакомство: "Где вы приобрели такие ошеломительные глаза?" или "Почему вас до сих пор не упрятали в милицию? Страшно подумать, скольких мужчин вы сразили наповал".
   За поворотом я увидел больничных сестер. Сбившись в кружок, они о чем-то секретничали. Эластичный пол поглощал звук моих шагов, я мог бы приблизиться к ним вплотную незамеченным. Я негромко кашлянул. Они как по команде повернулись.
   Мне вдруг захотелось встать на голову, засвистеть через пальцы или выкинуть еще что-нибудь столь же нелепое. Посреди больничного коридора стояли двенадцать красавиц, не отличимых одна от другой. Которой же из них я собирался говорить заготовленные комплименты?
   Женщины застыли в напряженных позах, их прелестные глазки подозрительно оглядывали меня, очаровательные личики выражали одно чувство - бдительной настороженности.
   Они начали перешептываться. Воквер был включен, и я понял слова:
   - Это не он.
   - Тот должен быть в треугольниках.
   - На этот раз ему не удастся ускользнуть.
   Меня несколько удивило, что ни одна из красавиц не полюбопытствовала взглянуть мне в лицо - их интересовал только свитер. А когда они установили, что я - это не он, они потеряли интерес и к свитеру.
   Никто не препятствовал мне бродить по зданию. Да и не встречалось почти никого в коридорах. А если и попадались люди, так отличить их друг от друга было невозможно - все те же писаные красавцы и красавицы, размноженные под копирку. Я перестал обращать на них внимание, как если бы это были не живые существа, а детали больничной обстановки. В свою очередь, и они не замечали меня.
   Случайно наткнулся на библиотеку. Встреча с книгами изумила меня. Мне, землянину двадцатого века, представлялось, что книги исчезнут уже в следующем, столетии, их заменят какие-нибудь перфокарты или катушки с магнитными лентами. Вероятно, на Земтере так и обстояло: книжное хранилище, на которое я наткнулся, случайно сохранилось с незапамятной поры. Никто из пациентов сюда не заглядывал. Я понапрасну рылся в старинных книгах, пытаясь хоть что-нибудь отыскать на знакомом - не говорю уже, на родном языке. Буквы напоминали латинские, но слова, составленные из них, нигде не встречались мне раньше. В школе я учился немецкому, в институте английскому, газеты и книги видел почти на всех европейских языках, нo здесь ничего привычного не находил. Я обрадовался бы даже книге на английском языке, хотя без словаря не осилил бы ни одной фразы.
   Человек в форменном свитере приблизился ко мне.
   Он что-то произнес и знаками просил включить воквер.
   Я поразился: в чертах ангелоподобного мужчины - таких я уже видел десятки - проглянуло нечто особенное, свойственное только ему. Несмотря на штампованную внешность, он, единственный из всех, походил на живого человека, а не на выставочный экспонат. Не знаю, чем объяснить, но я сразу же проникся к нему доверием.
   Я включил прибор и понял слова, сказанные им;
   - Я знал, что рано или поздно вы заглянете сюда, и ждал вас, - объявил он. - Не удивляйтесь и не смотрите на меня так пристально. На Земтере не принято глядеть в лицо собеседнику. Пока нам лучше не привлекать внимания.
   "Довольно странное начало знакомства, - подумал я. - Что ему нужно?" Свидание, подстроенное им, напоминало встречу агента с шефом из разведки в шпионском фильме, каких я насмотрелся во множестве.
   Он как будто прочитал мои мысли.
   - Библиотека - это единственное, что напомнит вам покинутую родину.
   Я с надеждой взглянул на него: этот человек знает чтото необходимое мне. Я был почти уверен в этом.
   - Меня зовут Итгол, - представился незнакомец.
   - Олесов, - назвался я.
   Терпеть не могу собственного имени - Витилиний. Не представляю, в каких святцах мои родители откопали его! По их милости приходилось называть себя по фамилии, даже когда знакомился с девушками. Все друзья так и звали меня - Олесов.
   - Возьмите журнал, и сядем вон за тот столик в угол, там мы сможем поговорить.
   Что ж, могу я хотя бы во сне совершить необдуманный поступок? Отчего бы не позабавиться, не поиграть в шпионов, тем более что вся эта абракадабра снится мне. Наяву такого не бывает.
   Мы сели. В пустом помещении не раздавалось никаких звуков. Шелест страниц казался громким, будто книжные листы были не бумажными, а жестяными. Сколько же времени к ним никто не прикасался?
   - Нам предстоит долгое знакомство. - Улыбка Итгола была располагающей. - Всего сразу я не смогу вам объяснить. Доверьтесь мне и следуйте моим указаниям, тогда я смогу помочь вам выбраться отсюда.
   - Вы полагаете, мне угрожает опасность? - невольно улыбнулся я.
   - Вы не доверяете мне?
   - Доверяю! Вполне доверяю. Почему бы мне не довериться призраку, который приснился.
   - Вы убеждены, что это сон?
   - Убежден,-теряя уверенность, сказал я: усмешка Итгола мгновенно заронила сомнение. Но мне очень хотелось верить, что я сплю.
   - Легко убедиться в том, что вы не правы, - сказал Итгол. - Снам чужды утомительные, необязательные подробности. Таков ли ваш сон? Не чересчур ли он загроможден необязательными подробностями? Не кажется ли вам, что он мучительно последователен?
   Он был прав, черт возьми: во сне обычно все совершается скачками. Захотелось, скажем, человеку грибов, и он тут же выходит из вагона электрички на загородной станции и сразу попадает в лес, и видит замшелый пень, на котором растут опята. А в жизни до этого пня протекут нудные часы, да еще неизвестно, будут ли на нем опята. Во всяком случае, рассудительный человек отправится за грибами на рынок, а не в лес.
   А я с тех пор, как очнулся, существую в каком-то нестерпимом вялом времени. Ни на сон, ни на фильм не похоже. Разве что на очень уж бездарный фильм. Из рассказа Итгола я уяснил, что нахожусь в мире, ничуть не похожем на родную Землю. Люди здесь живут не на поверхности планеты, а внутри. Цивилизация Земтера насчитывает примерно десять тысячелетий.
   - После каменных топоров и орбитальных ракет, прошло десять тысячелетий.
   - Позвольте, - перебил я. - Между каменным топором и орбитальной ракетой - пропасть. Разве можно ставить их рядом?
   - Принципиальной разницы между каменным топором и первобытной ракетой на радиоактивном топливе нет; то и другое доступно при зародышевых знаниях о строении мира...
   Он сделал попытку растолковать мне главнейшие достижения наук Земтера, говорил о хомороидах пространств, о вакуумклице и об их постоянной взаимосвязи с числом воплей в балансе израсходованной информации... От всей этой мешанины у меня закружилась голова.
   - Видимо, вам не понять этого, - признал он. - Но проще объяснить вряд ли можно.
   - И не пытайтесь - не надо! В конце концов, какое мне дело до их наук - я и своих-то не знал.
   Эта мысль родилась внезапно.
   - Я, может быть, и поверю вам, что это не сон и что я нахожусь на другой планете, если побываю на поверхности - увижу небо.
   "Уж собственное-то солнце и звезды узнаю", - подумал я.
   Мы пробирались полутемными штреками. Кристаллы слюды вспыхивали на изломе пластов породы, прорезанной тоннелем.
   Итгол прекрасно ориентировался в подземелье. Вскоре мы достигли подъемной камеры. Они есть в каждом жилом секторе, объяснил мне Итгол. Мы вошли в лифт. Жилых этажей над нами оказалось множество. Гулкие полости шахтных дворов стремительно проносились вниз.
   Поверхность Земтера выглядела пустынной и безжизненной. Красноватый мертвенный свет пробивался сквозь плотный заслон облаков или тумана. Когда туман прореживался, показывался огромный бордово-красный диск - наше солнце бывает таким лишь на закате. Поверхность-сплошной камень, гладкий, точно вылизанный. В кабину сквозь прозрачную оболочку врывался гул ветра. Я замечал песчинки, их несло вскользь поката стеклянного колпака и завихривало с подветренной стороны.
   Температура снаружи около трехсот филей (минус восемьдесят по Цельсию). Как в Антарктиде. Атмосфера не ядовита, но сильно разрежена. Без маски выйти нельзя.
   Вначале я попал в изоляционный тамбур - разлинованную и тоже прозрачную клетку. Внешняя оболочка колпака вместе с тамбуром начала медленно вращаться. Тамбур переместился на подветренную сторону. Я разгадал знаки, которые подавал Итгол: нужно нажать пластину, размеченную цветным пунктиром.
   Холода не почувствовал - на мне был защитный костюм, Но я все же испытал радость человека, вышедшего на свободу, - вольная, не конденсированная атмосфера объяла мое тело, помещенное в скафандр. Но только на мгновение. Непроницаемый комбинезон изнутри наполнился воздухом, раздулся, как рыбий пузырь, наружное и внутреннее давление уравновесилось.
   Я шагнул из кабины. Сквозь пухлую эластичную подошву ощутил жесткость камня. Под ногами была гранитная твердь, оглаженная ветрами. Я различил скупое мерцание и разноцветные отливы в глубине кристаллов, слагающих породу. Скудный гранитный покров Земтера - единственное, что напоминало Землю: точно так выглядят прибрежные скалы на севере.
   Многопудовая тяжесть ветра обрушилась на меня. Страховочный трос напружинился. Внутри колпака, где остался Итгол, начала вращаться лебедка меня насильно потащило к спасительной пристани подъемного бункера.
   Я взглянул вверх: в широком прогале меж облаков синело звездное небо. Подобного сияния нельзя было наблюдать с Земли - такой массы раскаленных звезд над нею не было.
   Итак, я действительно нахожусь на другой планете. Судя по густоте звезд, по их яростному блеску даже при солнце, Земтер расположен намного ближе к центру галактики,
   При моих скромных познаниях в астрономии нечего было и думать определить местоположение земтерского солнца.
   Да если б я и умел ориентироваться в звездном пространстве, что мне это давало? Неразрешенным остался и вопрос: когда я живу? Действительно ли с того времени, когда грохот снежного обвала выключил мое сознание, протекли тысячелетия? Необъяснимое смутное чувство подсказывало мне, что число тридцать тысяч лет не такое уж и фантастическое - в самом деле позади моего теперешнего настоящего раскинулась пропасть веков. Все, что было прежде, - по одну сторону пропасти, нынешняя земтерская жизнь - по другую.
   О своей былой жизни я старался забыть хотя бы до той поры, пока не выясню, есть ли у меня надежда возвратиться на Землю, пусть самая крошечная. Она придала бы мне силы. Нестерпимо сознавать, сколько пришлось пережить из-за меня ребятам, с каким отчаянием пытались они разрыть снежную лавину, в которой погребло меня. Но еще мучительней знать, что все это было в далеком-далеком прошлом: если я и вернусь на землю, то никого не застану. Зачем тогда возвращаться? Вместе с тем я сознавал, что никакого чувства времени, хотя бы и смутного, у меня не должно быть. Я не знал, как можно объяснить подобное свойство, будь оно на самом деле. И все же, вопреки логике, верил интуиции: время здесь совсем иное.
   Итгол, в существовании которого я все еще сомневался, считая, что он снится мне, - заинтересовался именно этим.
   - Интуитивно вы сознаете, что протекли тридцать тысячелетий? допытывался он.
   - Разумеется, все это неправда, потому что сон, - но число тридцать тысяч лет просто-таки сидит у меня в печенке.
   - В печенке?
   - Ну, это поговорка, - успокоил я его. - Что там на самом деле творится в моей печенке, понятия не имею. Но от здешней пищи меня просто воротит.
   Каждый завтрак, обед и ужин были настоящей пыткой.
   Бифштекс оказывался сладковатым и мягким, как заварной крем, и пах нафталином. Сыр напоминал гнилые яблоки в отдавал нашатырем. У кетовой икры был вкус прогорклого хлопкового масла пополам с патокой. Во сне меня изводили чревоугодные кошмары: пахучие ломти настоящих бифштексов, битая птица, копченые сиги, заливная осетрина, жернова швейцарского сыра с глазками, наполненными прозрачной слезою, жареный картофель, макароны по-флотски, гречневая каша и даже... столовские биточки из сухарей и картофеля.
   - Вкус и запах имитированы неудачно, - сказал Итгол, - но к тому времени, когда изготовляли эталонные образцы, натуральных продуктов на Земтере уже не осталось..
   Оказывается, у них давным-давно все продукты изготовляются из первичного минерального белка - его добывают прямо из недр. Острая необходимость подобного производства на Земтере возникла еще на заре новейшего летоисчисления. Оскудела, исчахла почва; вода и атмосфера были отравлены промышленными отходами. Человечеству, увлеченному междоусобицами, не было времени заняться хозяйством планеты. В грохоте сражений надвигающаяся катастрофа была малозаметной. А когда наконец удалось достигнуть единодушия, умолкли последние залпы - почва уже не способна была родить что-либо. Да и жить на поверхности планеты стало невозможно. К счастью, в ходе продолжительных войн люди приспособились жить в подземных городах с искусственной атмосферой и климатом. Несколько поколений спустя люди уже не хотели верить, что их предки обитали на верху неуютной и явно не приспособленной для жизни планеты.
   Жизнь под землей имела неоспоримые преимущества, но на первых порах ощущалась нехватка продовольствия. Искусственные оранжереи и питомники не могли прокормить всех. Изготовление пищи из минерального сырья навсегда разрешило проблему. Создавать питательные вещества в виде каких угодно блюд не составляло труда, можно было имитировать цвет, вкус и запах. Оставалось только изготовить эталонные образцы основных продуктов: мяса, хлеба, рыбы, молока. Для этого нужен был один человек, который бы помнил вкус натуральной пищи. В период войн люди привыкли к эрзацам и подделкам. Разыскали дряхлого старика, который уверял, что помнит даже вкус рыбной икры. Он-то и стал дегустатором на первой пищевой фабрике. Лично им опробованные эталоны продуктов хранятся в центральной палате мер и весов.