Севела Эфраим. «Тойота Королла»

Содержание

Эфраим Севела
«Тойота Королла»

Тойота

   Звонок пронзительно зазвенел, когда Майра уже стояла в дверях, готовая уйти, и она какое-то время простояла, замерев, не решаясь подойти к телефону. Но он продолжал звонить, и тогда она неслышно, словно от кого-то таясь, приблизилась к висевшему на стене аппарату и неуверенно сняла трубку.
   — Алло! Это вы повесили объявление на автобусной станции? — спросила трубке низкий мужской голос, с акцентом, явно выдававшим иностранца.
   — Я, — с облегчением перевела дух Майра. — А что? Вам нужно в Нью-Йорк?
   — Вообще-то, да.
   — И условия мои вас устраивают?
   — Вообще-то, да.
   — Значит, едем?
   — Что же нам еще остается? — улыбнулся голос. — Когда выезжаете?
   — Сейчас.
   — Так прямо сейчас и в дорогу? Через всю Америку? На ночь глядя?
   — Да. На ночь глядя. Мои вещи уже в машине. Позвони вы минутой позже, мы бы разминулись.
   — К чему такой темп? Я полагал, завтра… с утра. Я совсем не готов.
   — А что, у вас много вещей?
   — Да нет. Все мое… на мне. И мелочей неполная сумка наберется.
   — Слава Богу, легкий пассажир. Иначе нам багаж не уложить.
   — У вас маленькая машина?
   — «Тойота Королла».
   — «Тойота Королла»? Какого выпуска?
   — Вы задаете слишком много вопросов. Вам еще, может быть, заранее сообщить, какого цвета у меня глаза и какого типа мужчин я предпочитаю компаньонами в дороге?
   — А что? — насмешливо возразил голос, — совсем не лишняя информация. Путь неблизкий. От Лос-Анджелеса до Нью-Йорка. Можно надоесть друг другу до чертиков. Вы не подумали об этом?
   — Подумала. И даже нашла выход.
   — Какой?
   — В случае, если так и получится и нам станет невмоготу в одной машине, вы возьмете свою сумку с вещами и сойдете на первой же автобусной остановке. Всего-то и делов.
   — А вы-то как?
   — Что вы имеете в виду?
   — Проделаете весь остальной путь в одиночестве, не деля ни с кем путевые расходы? Как я понял, вы подыскивали напарника в дорогу не для веселья, а чтоб сэкономить на расходах.
   — Вы верно поняли. И так как вам теперь все ясно, то каков будет ваш ответ? Едете?
   — Когда?
   — Сейчас. Скажите адрес, и я за вами заеду.
   — Откуда вы поедете?
   — Из Санта Моники.
   — Ну что ж, тогда у меня, пожалуй, хватит времени собраться. Я вас буду ждать на улице. Запишите адрес.
   Майра порылась в сумочке, нашла смятую бумажку, расправила ее на стене и, прижав трубку плечом, записала адрес.
   — Да, последний вопрос, — спохватилась она.
   — Слушаю.
   — Сколько вам лет?
   — Гм, немного неожиданный вопрос… из уст женщины, — заметил голос. — Скорее я должен был проявить подобное любопытство.
   — Вопрос абсолютно практический, — сухо ответила Майра. — Если вы… стары, такое соседство сулит мне в дороге массу нежелательных хлопот. Я не нянька и не сестра милосердия.
   — О, напрасно беспокоитесь. Я хоть и не первой молодости, но достаточно крепок для такого путешествия. Тем более, в обществе такой интересной спутницы. Я по голосу уже нарисовал ваш портрет и предвкушаю нашу встречу.
   — Не стройте больших иллюзий, легко разочароваться.
   — А мне не привыкать разочаровываться. Вся моя жизнь — сплошные обломки иллюзий. В любом случае, я жду вас. Какого цвета ваша «Тойота»? Чтоб издали узнать.
   — Желтого.
   — Желтого?.. Странный цвет.
   — А я вообще женщина со странностями. При встрече убедитесь.
   — Вы меня заинтриговали. Кстати, нам не мешает познакомиться. Как вас зовут?
   — Майра.
   — Майра?
   — Чему вы удивляетесь?
   — Майра. Первый раз встречаю такое имя.
   — Потому что вы не американец. Это легко установить по вашему акценту. А теперь ваше имя?
   — Уверен, что с таким именем вы тоже не сталкивались. Меня зовут Олег. Даю по буквам. О-Л-Е-Г.
   — Красивое имя. Какое оно?
   — Только не падайте в обморок. Олег — русское имя. И сам я — русский. С год, как прикатил из Москвы в Америку.
   — Не может быть!
   — Почему же? Все может быть, дорогая, в этом не лучшем из миров.
   — Ох, как интересно! Даже не верится. Нет, я действительно очень рада, что судьба мне подарила такого спутника в дорогу. Я не знала ни одного русского. А Россия для меня — сплошная и жуткая загадка… Теперь мне действительно не будет скучно в пути.
   — Спасибо… за такое доверие… авансом. Мне уже боязно вас разочаровывать.
   — Ничего. Мне не впервой. Как и вам, если я вас правильно поняла, сидеть у разбитых иллюзий. Одним разочарованием больше, одним меньше… Переживем. Не правда ли?
   — Я с вами абсолютно согласен. И начинаю укладывать вещи. Если мне не помешает участившийся пульс.
   — Вы себя неважно чувствуете?
   — Наоборот, мой пульс, обычно вялый, подскочил до высшей отметки под воздействием вашего голоса. Я молодею с такой скоростью, что, если вы чуть замешкаетесь в пути, рискуете застать у моей сумки годовалого младенца. Этакого упитанного купидона. Амура с луком и колчаном стрел. Одним словом, всем оборудованием, необходимым, чтоб пронзить ваше сердце.
   — Ладно. Хватит трепаться. До встречи… Олег… Я правильно произнесла?
   Майра повесила трубку, улыбаясь. Настроение ее явно улучшилось. Повеселевшими глазами оглядела комнату, в которой видны были следы поспешных сборов. Дверцы шкафов распахнуты, ящики тумбочек выдвинуты, на ковре валялись пустые коробки, пластмассовые плечики для одежды. В другой, смежной комнате все оставалось нетронутым. Это была комната Мелиссы, с котором она делила квартиру и кому ни словом не обмолвилась о своем отъезде из Лос-Анджелеса. Чтоб избежать ненужных объяснений, она покидала дом в этот поздний час, воспользовавшись тем, что Мелисса, как обычно, укатила к своему возлюбленному и вернется не раньше рассвета. А тогда Майра уже будет далеко от Лос-Анджелеса, на пустынной в ночные часы сто первой автостраде, взяв курс на север, к Сан-Франциско — первой запланированной остановке на долгом пути через весь американский континент, от Тихого океана до Атлантического, к шумному, кипящему, сумасшедшему Нью-Йорку.
   Чтоб вдвое сократить расходы на бензин, а еще важнее, не рисковать уснуть за рулем от одиночества, она с утра съездила на автобусную станцию компании «Грейхаунд», потолкалась в обширных залах в толпе небогатых белых старушек и окруженных детьми мексиканцев, кому по карману лишь автобусный билет, и, не зацепившись взглядом ни за кого, кто бы выглядел возможным компаньоном в длительном путешествии, приклеила скотчем к стене бумажку-объявление, указав лишь номер телефона, но ни адреса, ни своего имени.
   А теперь в наступающих сумерках мы ехали, затесавшись в густое стадо автомобилей, через весь Лос-Анджелес, чтоб на другом конце города подхватить откликнувшегося на ее объявление загадочного русского с таким непривычным для американского уха именем — Олег. И не в меньшей мере для моего японского уха тоже.
   Я люблю ее, мою владелицу Майру. Мне нравится, как она правит мною, без давления, легким касанием поворачивая руль, как плавно, без рывка переводит скорость. Я чувствую, что и она меня любит, и успокаиваюсь, становлюсь энергичной и игривой, когда она садится и мягко, без грохота захлопывает дверцу. Мы с ней — семья. У нее — никого, кроме меня. К своим родственникам и даже мужчинам, которые на моем веку попадались ей в немалом числе, она проявляет чувства весьма сдержанно, и то моментами, под настроение. Ко мне же у нее отношение ровное, заботливое, трогательное. Я нисколько не преувеличиваю, считая, что я у нее — единственный настоящий друг.
   Мне и облик ее по душе. Жгучая брюнетка с прямыми волосами, расчесанными на пробор и открывающими лоб треугольником. У нее длинное лицо натурального, не от загара, бронзового цвета. И в ее удлиненных глазах восточного типа, чуть скошенных по краям нависающими веками, и в ее мягких, с прихотливым изгибом губах есть что-то очень женственное, действующее на мужчин сразу же, с первого взгляда.
   Я не припомню, чтоб кто-нибудь из них прошел равнодушно мимо нее. В ней есть тот магнит, что притягивает самцов помимо их воли. У нее тонкая, как у подростка, гибкая фигурка. Это сходство еще больше подчеркивает неровный зуб, задорно выпирающий из-под верхней губы. И страстная женщина, и проказливый ребенок в одном существе.
   Он стоял на углу рядом с серым столбом светофора. На асфальте у ног покоилась пузатая, должно быть, с трудом затянутая на замок-молнию желтая спортивная сумка с двумя ручками. Чемодана не было. Все его имущество поместилось в одной туго набитой сумке. Действительно легкий пассажир.
   Был он хорошего роста. Не меньше шести футов. Вполне подходящий под американский стандарт. Но тяжеловат. Явный избыток веса. И лет ему на вид — за пятьдесят. Если только полнота и одутловатость лица не старили его больше, чем это было на самом деле. Лицо — славянское. Широкое, с заметными скулами и коротким носом. Довольно мужественное, можно сказать, суровое. Короткие, негустые волосы темным валиком прикрывают лишь самый верх высокого интеллигентного лба.
   Доминируют на лице глаза. Серые с голубизной и довольно большие. И они-то смягчают весь его облик. Глаза усталые и грустные. В них такая глубокая печаль, что она не исчезает, даже когда он улыбается. Улыбка у него мягкая, располагающая.
   Мне он понравился. И Майре тоже. Хотя она и не стала этого показывать. И даже с некоторым пренебрежением окинула его мятый, не лучшего вида пиджак и брюки какого-то неопределенного мышиного цвета, явно купленные из вторых рук. А возможно, и подаренные. Потому что были ему не по фигуре. Из-под штанин высовывались носки светлых парусиновых летних туфель, нечищенных, потемневших от осевшей на них пыли.
   — Здравствуйте, компаньон, — не закрыв дверцу, протянула ему руку Майра.
   — Здравствуйте, сеньорита, — улыбнулся он, открыв весьма темные, с желтизной зубы. По краям рта, в глубине, сверкнул металл. То ли пломбы, то ли коронки.
   — Почему сеньорита? — вскинула брови Майра.
   — У вас классический испанский облик, — продолжал улыбаться он, откровенно и с явным удовольствием разглядывая ее.
   — Это как принимать? Как комплимент?
   — Как констатацию факта.
   — Вы не разочарованы?
   — Что вы! Даже не предполагал, что поеду с такой очаровательной…
   — Все! Я удовлетворена, — прервала его Майра. — Положите в багажник вашу сумку.
   Потом они сели. Он рядом с ней, на переднем сиденье.
   — С таким багажом в Нью-Йорк? — спросила она, включая зажигание. — Остальное у вас там?
   — Нет. Все, что имею, со мной.
   — Нежирно! А в Нью-Йорк на время… или насовсем?
   — Затрудняюсь ответить.
   — Тогда не затрудняйте себя.
   — Нет, нет. Просто у меня нет постоянного пристанища. Ни в Америке… ни где-нибудь еще. Я стал кочевником… под старость. Вроде цыгана. Но у цыган все же есть шатры, в которых они спят, и лошади для передвижения…
   — Кстати, о лошадях, — сказала Майра, выруливая в первую линию и прибавляя газу. — Как у вас с автомобильными правами?
   — Права имеются… но без автомобиля.
   — Это не важно. У нас с вами есть «Тойота», и для меня будет несомненным облегчением, если вы сможете сменить меня за рулем.
   — Хоть сейчас, — с готовностью откликнулся он.
   — Не к спеху. Я этот город знаю, пожалуй, лучше вас.
   — Немудрено, — согласился он. — Я тут проболтался меньше месяца.
   — И что? Надоело?
   — Обстоятельства вынудили.
   — Я не спрашиваю, какие обстоятельства. А в Нью-Йорке у вас есть дела?
   Он вздохнул.
   — Такие же дела у меня могли бы быть и в Чикаго, и в Вашингтоне. Дело в том, что в Нью-Йорке больше всего осело русских эмигрантов. Ну, и, как известно, каждый жмется к своим. Особенно в беде.
   — А вы в беде?
   — Эмиграция — это уже беда. От хорошей жизни не покидают родину.
   — Почему? Бывают еще и политические мотивы.
   — Я не еврей. По этой части меня в России не притесняли. Я чистокровный русский. И вполне преуспевал там. Был весьма близок к самому верху пирамиды. А здесь я барахтаюсь у ее подножия. С сомнительными шансами снова вскарабкаться наверх. Начинать жизнь с нуля… В моем возрасте? Ладно, к черту! Поговорим о чем-нибудь более веселом.
   — А мне интересно говорить именно об этом. Если не возражаете?
   — Ради Бога.
   — Я вам задам несколько вопросов… Можно?
   — Валяйте.
   — Насколько я знаю… ну, хотя бы из газет, из России выпускают только евреев… и то с большим трудом. Вы же русский. Чистокровный… как вы сами сказали…
   — Этот вопрос не вы первая задаете мне в Америке. Хорошо. Объясняю. Я выехал на Запад по еврейскому каналу. Из России можно получить, если повезет, выездную визу только в одно место — в Израиль. Только туда. А в Израиль, понятно, выпускают евреев, от которых правительство СССР избавляется не без облегчения. Евреев нигде не жалуют. Но в России они волею судеб вдруг попали в весьма привилегированное положение. На зависть всем остальным народам СССР, а этих народов и народцев насчитывается там больше сотни, одни лишь евреи могут легально покинуть пределы этой страны, которая заперта на глухой замок перед всеми другими.
   Я выехал, женившись на еврейке. Фиктивным браком. И так поступают многие неевреи. Знаете, какая в Москве родилась поговорка? Еврейка — не предмет роскоши, а средство передвижения. Грустный юмор. То есть в паре с еврейкой можно надеяться вырваться из СССР. Понятно изложил?
   — Вполне, — кивнула Майра. Они умолкли.
   Мы ехали по вечернему Лос-Анджелесу в бесконечных колоннах автомобилей, светивших впереди нас рубиновыми огоньками. Ехали мы с включенными фарами. Над нами проплывали зажженные лампионы фонарей. Верхушки пальм за тротуарами растворялись в темнеющем небе.
   — Я тоже еврейка, — сказала Майра. — Хоть вы и определили мой тип как классический испанский.
   — Никогда бы не подумал, — искренне удивился он.
   — Это… форма комплимента?
   — Да, ради Бога, не придирайтесь к словам. Евреи во всем мире одинаково чувствительны.
   — Я вас не обескуражила? Говорят, русские — жуткие антисемиты.
   — Говорят, — хмыкнул Олег. — В России, например, говорят, что все американцы жуют резину. Мало ли чего говорят! Вы же не жуете. Так и я. Абсолютно не антисемит. Можете мне поверить. Я даже преисполнен благодарности евреям. Без них, вернее, без нее, мне бы не выбраться оттуда.
   — А где она?
   — Кто? — не понял Олег.
   Та, что фиктивно вышла за вас замуж… став средством передвижения.
   В Израиле. Где же еще? Мы с ней переписываемся.
   — А не фиктивно… вы были женаты?
   — Был. В Москве осталась дочь.
   — Скучаете?
   — Смертельно.
   — Простите… я не хотела.
   — Ничего. Привык. У меня, какого места ни коснись, везде болит. Сплошная рана.
   — Простите, пожалуйста, я не хотела.
   Мы понемногу выползали из Лос-Анджелеса в многорядных пунктирах красных сигнальных огоньков. Дома по сторонам уменьшались в размерах и возникали со все большими интервалами. Сто первая автострада приняла нас в свой нескончаемый поток.
   — Вы не голодны? — спросил он.
   — Нет. А вы?
   — Не мешало бы подзаправиться. Впереди — бессонная ночь.
   — Я бы предпочла сначала выбраться из города.
   — Не терпится расстаться с Лос-Анджелесом?
   — Вот именно. Я почувствую себя лучше, когда он будет далеко позади.
   — На меня дохнуло загадкой, — улыбнулся Олег. — Уж не предполагаете ли вы погони? С выстрелами… и столкновением автомобилей?
   — О, какой вы провидец! А ведь, действительно, вы недалеки от истины, — скосила на него Майра быстрый взгляд. — Не жалеете, что сели со мной? Еще не поздно, могу высадить, пока мы в городе.
   — Нет уж, валяйте дальше. Мне здесь оставаться лишнюю ночь тоже не по душе. Никакой радости этот город не принес. Единственная радость — поскорей унести отсюда ноги. Хуже не будет.
   — Однако вы оптимист, — поджала губы Майра.
   — Я-то? Дальше некуда. Советскому человеку на роду положено быть оптимистом. Без всяких сомнений и отклонений. Пессимизм в России — это уже государственное преступление.
   — Следовательно, вас там считали преступником?
   — С некоторых пор. Когда мой оптимизм, усвоенный с молоком матери, стал испаряться. Думаю, вам будет интересно знать, как на моей родине, в стране победившего социализма, понимают разницу между оптимизмом и пессимизмом. Хотите знать?
   — Я слушаю.
   — Это, собственно, особенно полезно усвоить обожателям коммунизма на далеком и безопасном расстоянии. Пессимистом там считают того, кто полагает, что уж так все плохо — хуже и быть не может. А оптимист… тот верит, что может быть и хуже.
   Майра не рассмеялась.
   — Не смешно? — вскинул он брови.
   — Печально, — вздохнула она. — Я утешаю себя тем, что вы такой мизантроп лишь на пустой желудок. Скоро я вас накормлю и вы запоете по-иному. На всех континентах, под всеми широтами одна и та же древняя, как мир, аксиома: с мужчиной приятно иметь дело, только когда он сыт. Натощак в нем проявляются все дурные качества. Так что я даже рада слышать ваши рассуждения на пустой желудок. Лучше узнаю, с кем предстоит проехать столько миль. Можно вас спросить?
   — Пожалуйста.
   — Почему я вам показалась обожателем коммунизма? Ничего подобного я вам не говорила.
   — Зачем говорить? Людей этого сорта я узнаю без слов. По некоторым приметам. Америка мне позволила лицезреть таких обожателей в немалом количестве. Сидя в сытой и богатой стране, пользуются всеми ее благами и завидуют, правда, на словах, тем, кто обитает в коммунистическом раю. Впроголодь и совершенно без всяких прав. Без которых вы, американцы, и не мыслите своей жизни. Как, например, без кислорода… или без автомобиля.
   Майра на миг обернулась к нему, и глаза ее сузились.
   — Ошибаетесь, я не так наивна. И к поклонникам русского коммунизма себя никогда не причисляла. Мне очень многое не нравится у нас в Америке. Это верно. Но разве это дурно — желать своему народу лучшей доли?
   — Какой лучшей?
   — Без язв капитализма.
   — Следовательно, социализм?
   — Пожалуй… Но с человеческим лицом. Олег рассмеялся.
   — Слушайте, моя милая спутница. Вы — очаровательны. Вы мне очень нравитесь. И я не хочу, чтоб хоть что-нибудь в нашем с вами путешествии мешало мне любоваться вами. Сделайте мне одолжение, о социализме с человеческим лицом больше не упоминайте… хотя бы в моем присутствии. Социализм не имеет лиц, дорогая моя. Ни человеческих, ни каких-либо других. У него морда. Всегда одна и та же. Звериная. Какими бы фиговыми листками он ни прикрывался. Я это говорю, чтоб вы знали мое мнение и не строили никаких догадок на предстоящем нам долгом совместном пути. Сделаем это путешествие приятным во всех отношениях. Ну ее к черту, политику! Говорить с вами о ней — грех. Такие женщины созданы для иного…
   — Для постели?
   — Ну, зачем так грубо! Для приятных и волнующих бесед. Вполголоса. С замирающим сердцем.
   — Все ясно! Знаете, кто вы?
   — Кто, если не секрет?
   — У нас в Америке таких называют: мэйл шовинист пиг. Не знаю, есть ли в русском языке адекват этому выражению?
   — Нет. По-русски это звучит набором отдельных, трудно соединимых слов — мужчина, шовинист, свинья.
   — Видите, насколько английский язык богаче, — усмехнулась Майра.
   — Особенно в ваших устах.
   — Эй, послушайте! Да не собираетесь ли за мной приволокнуться? Ваша речь стала слишком медоточивой.
   — Вам это неприятно?
   — Нисколько. Но, если вы натощак такой дамский угодник, могу себе представить, каким вы будете после сытного ужина.
   — Пугаетесь?
   — Нет. Сгораю от любопытства.
   — Такой разговор мне по душе. Чтоб не томить вас и сполна удовлетворить вашу любознательность, лучший выход — свернуть к первому же ресторану и вперить взоры в меню.
   — Зачем же к первому? Выберем что-нибудь попристойней. Я эти места знаю. Как вы относитесь к ориентальной кухне?
   — К какой именно? Китайской? Японской?
   — Скажем, китайской.
   — Положительно.
   — Прелестно. Впереди имеется весьма недурной ресторан. Вам понравится. Хотите, для начала я оплачу счет?
   — С какой стати? Не лишайте меня жалких остатков мужского достоинства.
   — Ни в коей мере не собираюсь чего-либо вас лишать. Дело в том, что мы с вами не любовники и, полагаю, ими не будем. Мы — на равных. Делим все расходы пополам. Такой был уговор? Поэтому, что изменится в мире, если я оплачу этот ужин, а вы — следующий? Мне не нужны ни ваши ухаживания, ни ваше покровительство. Я достаточно сильна сама и не ищу широкой мужской спины, за которой можно так уютно укрыться. Мы — равные партнеры. Возможно, даже расстанемся товарищами. Но ничего больше. Вы меня поняли?
   — С полуслова.
   — Я рада. Значит, ужинаем? Наберитесь терпения. Это уже недалеко.
   — Так. А можно, я задам вопрос?
   — Пожалуйста.
   — Вы замужем?
   — Нет. Но была.
   — Уже успели?
   — В России разве поздно выходят замуж?
   — Я не то имею в виду. То, что вы успели развестись… так рано.
   — Для этого большого ума не надо. Сколько, вы думаете, мне лет?
   — Ну, по крайней мере, — протянул он, — вы, пожалуй, вдвое моложе меня.
   — Пожалуй, — согласилась она.
   — Все! Мое любопытство удовлетворено.
   — Фантастика! — вдруг улыбнулась она.
   — Что вы находите фантастичным?
   — Весь мир содрогается, кипит, машет кулаками. Два гиганта — Америка и Россия суют друг другу в нос водородные бомбы… И все кругом замирают в ожидании апокалипсиса. А тут… в теплой Калифорнии на сто первой автостраде сидят рядышком американка и русский… И мирно болтают… И даже испытывают симпатию один к другому. Вы ничего в этом не находите удивительного?
   — Дорогая моя, я давно уже перестал удивляться. Даже не удивлюсь, если мы воспламенимся взаимной страстью… как Ромео и Джульетта.
   — Не думаю, — усмехнулась она. — Правда, если мне память не изменяет, Ромео мог бы вполне быть вашим сыном.
   — А знаете, сколько было Джульетте? — парировал он.
   — Шестнадцать? — неуверенно сказала она.
   — Тринадцать.
   — Не гожусь я для этой роли, — рассмеялась Майра. — Вдвое моложе меня… Не получается. Поищите какой-нибудь более подходящий пример.
   — Жаль, — вздохнул он. — Я бы предпочел быть в возрасте Ромео. Боже, скольких ошибок я бы избежал!
   — И сотворили бы кучу новых.
   — Не сомневаюсь. Но те, что я уже совершил, необратимы. Мало осталось времени что-нибудь исправить. Нет дистанции для разбега. Ведь мне все начинать сначала. А впереди уже явственно видны ворота.
   — Какие ворота?
   — Обыкновенные. Кладбищенские.
   — Ну, с вами, действительно, не соскучишься. Только и норовите нагнать тоску. Неужели все русские такие? Я совершенно другими представляла их.
   — Какими?
   — Ну, по крайней мере, как мой дедушка Сол.
   — Он что, из России?
   — Из Польши. Но тогда Польша была частью России. Я — американка в третьем поколении. Не только мои родители, но и их родители — американцы. Лишь один дед приехал мальчиком из Старого Света. Из России. И я его больше всех люблю. Точнее сказать, его одного я и люблю в моей многочисленной родне. А насчет ворот вы глубоко заблуждаетесь. На американских кладбищах нет ворот. Как нет и оград. Все открыто. Свободная страна.
   — Вы язва! — рассмеялся Олег. — С вами надо держать ухо востро.
   — И это вас затруднит?
   — Нисколько. Терпеть не могу размазни. Ни рыба ни мясо. Общение с острыми людьми полирует кровь, не дает ей застояться. Я в самом деле рад, мне очень повезло с попутчицей.
   — Надеюсь, и я не прогадала.
   — Постараюсь. Из последних сил. Оправдать ваши надежды.
   — Сейчас мы укрепим ваши силы хорошим ужином. Подъезжаем.
   Справа от автострады мелькнула освещенная реклама китайского ресторана с указателем поворота через полмили. Мы послушно приняли к сведению эту рекомендацию и вскоре затормозили перед гирляндами цветных китайских фонариков, обрамлявших вход в ресторан. В низком, но просторном зале, с такими же фонариками под темным потолком, было не много посетителей, и Майра с Олегом долго выбирали, за какой из свободных столов им сесть. Наконец, нашли в углу у стены уютный столик на двоих. Не знаю, сознательно ли они сделали этот выбор, но меня это порадовало: с моего места на автомобильной стоянке видны были в окне макушки их голов, склоненных над меню. Китаец-официант в желтом фирменном кителе терпеливо замер у стола с блокнотом в одной руке и карандашом в другой. Крохотный цветной фонарик, стоявший посреди стола, озарял их сосредоточенные лица.
   Олег блуждал глазами по страницам большого, в тисненом переплете меню и ни на чем не мог остановиться. Майра догадалась, что он несведущ в китайской кухне, и принялась излагать ему особенности и преимущества различных стилей приготовления этих тысячелетней древности блюд: шанхайского, пекинского, кантонского, сычуаньского…
   Он был сокрушен обилием гастрономических сведений, обрушенных Майрой на него, и, пристыженный собственным невежеством, полностью отдался на ее волю, предложив ей по своему вкусу выбрать ему ужин. Китаец-официант был приятно удивлен познаниями, проявленными ею при заказе. Когда он почтительно удалился, она спросила Олега:
   — В Москве разве нет китайских ресторанов?
   — Имеется. Один. «Пекин» называется, — усмехнулся, вспомнив что-то, Олег. — Но сейчас там лишь русские пельмени можно получить. Ну, еще борщ, который китайским национальным блюдом никак не назовешь. С тех пор, как между Москвой и Пекином испортились отношения, опустошилось меню в единственном китайском ресторане в Москве.