Страница:
– Спишь, Сейка? – услышал Евсей Наумович сквозь стоящую в ушах вязкую тишину.
– Нет, нет, – пробормотал Евсей Наумович и, сделав усилие, перевернулся на бок, прижимаясь к горячему телу молодой женщины.
Подобно воде, он повторял все изгибы ее обнаженной фигуры. Даже странно, как ему, довольно грузному и немолодому мужчине удавался такой акробатический трюк. Лиза слегка отодвинулась, загасила сигарету о стоящую на полу пепельницу и приняла прежнюю позу.
Умиротворение и покой наполняли Евсея Наумовича. Казалось, что так было всегда и будет бесконечно долго. И нет никаких забот и треволнений, нет тоски по близким, живущим за океаном, в Америке, а проблемы, связанные со следователем Мурженко, казались сюжетом посторонней истории. Тем не менее это было единственное, что омрачало блаженство покоя и, чтобы избавиться от наваждения, надо исторгнуть его из себя.
– Помнишь, когда ты гостила у меня, я получил повестку. Правда, я не сказал тебе, о чем шла речь, – проговорил Евсей Наумович.
– Помню. Ты показался мне тогда каким-то встревоженным, – ответила Лиза.
– Так я тебе расскажу, о чем шла речь.
Евсей Наумович начал издалека. С неожиданного визита женщины с котом в лукошке.
– С чего это она? – перебила Лиза. – Как же ты ее впустил?
– Пришла агитировать за какого-то кандидата в депутаты, – пояснил Евсей Наумович. – И не перебивай. Вопросы в конце.
– Извини, не буду, – отозвалась Лиза. Восстанавливая в памяти детали злосчастной истории – усердие собаки-сенбернара, визиты дознавателей, знакомство со следователем Мурженко, – Евсей Наумович почувствовал азарт, словно проговаривал специальный отчет в свою защиту, стараясь нащупать главную нить, что ляжет в основу нелепой истории. Для характеристики следователя Мурженко он припомнил даже гордого сапожника-азербайджанца Кямала. И, в связи с этим, вдруг, как-то по-новому осветился странный визит следователя к нему домой, его интерес к редким книгам.
Евсей Наумович умолк, взгляд его уплыл, как это бывает, когда человеком овладевает неожиданный поворот мысли.
Лиза молчала в терпеливом ожидании.
Евсей Наумович покачал головой и, удивляясь неожиданной для себя мысли, пожал плечами. Лиза села, согнула колени и, сцепив их руками, подтянула к подбородку.
Ночной свет от окна упал на ее лопатки, талию, широкие бедра, притемнил упавшие на плечи светлые волосы.
Евсей Наумович перевернулся на спину и вытянулся, обхватив ладонями затылок.
Визит в прокуратуру и встреча с Эриком довершили его рассказ.
– Я тоже так думаю, Сейка, – после долгой паузы проговорила Лиза. – У меня есть знакомый адвокат.
– Адвокат не проблема, – быстро ответил Евсей Наумович. – В Питере адвокатов как грязи.
– Не торопись, – усмехнулась Лиза. – Он не из тех моих знакомых мужчин, не переживай. Мы познакомились в театре, сидели рядом, он и оставил свою визитку, но я так и не звонила, не было повода, тем более он далеко не в моем вкусе. Кстати, я купила билеты в Маринку, на субботу.
– Зачем? – встрепенулся Евсей Наумович. – У меня знакомый администратор, я ведь обещал.
– Ты обещал, а я купила. И не будем об этом! – отрезала Лиза. – Так вот – тебе нужен адвокат и у меня он есть, и вообще вспомни историю с моим дедом, Сейка. Мы живем во времена беспредела, когда могут не только отнять завод, купив решение суда, но и убить человека при всех, не моргнув глазом.
Евсей Наумович тронул ладонью спину молодой женщины, принимая прохладу ее остуженой кожи. Переждал мгновенье и медленно опустил ладонь к кобчику, что скрывался в складках мятой простыни. Он почувствовал пробуждение новой волны желания, не такого острого, как первое, но. Пока не такого.
– Все, все! – решительно проговорила Лиза. – Будем пить чай. Все!
Она скинула ноги с кровати, поднялась, набросила халат и, нащупав тапочки, вышла из спальни. Запах духов, жар ее тела и ночная прохлада, смешавшись, вернули Евсея Наумовича в состояние одиночества. В то острое ощущение одиночества, которое охватывает мужчину в пустой комнате, после ухода женщины, с которой он был близок.
Они пили чай из тонких стаканов в подстаканниках, поглядывая друг на друга, словно их объединяла новая тайна.
– Опять ты забыла свой талисман? – улыбнулся Евсей Наумович.
– Нет, специально оставила, – ответила Лиза. – Он меня простит.
– Вот как? – засмеялся Евсей Наумович. – Что-то новое. Талисман – не украшение, он простить не может.
– А меня простит, – упрямо повторила Лиза. – Ты давно один?
– Лет двенадцать, – охотно ответил Евсей Наумович. – Мои уехали в девяноста первом году. Впрочем, один я остался раньше. С восемьдесят шестого, считай – семнадцать лет. С тех пор, как умерла моя мама, Антонина Николаевна. Она умерла в июле восемьдесят шестого.
2
Поминки по Антонине Николаевне состоялись на Петроградской стороне, в большой квартире Майдрыгиных, родителей Натальи. Поначалу думали собраться в осиротевшей квартире покойной, у Таврического сада, но, поразмыслив, Татьяна Саввишна, мать Натальи, предложила свою площадь: ожидалось довольно много народу, а жилье у Таврического было тесновато. Квартиру Евсея и Натальи даже и не обсуждали. После недавней женитьбы Андрона одна из комнат была отдана молодоженам, и невестка Галя вынесла на помойку старые рассохшиеся стулья, а новые пока не завезли – подвел директор мебельного магазина, родной дядя Гали – он ожидал партию мебели из Германии, – и Галя, по легкомыслию, поспешила избавиться от рухляди. А у Майдрыгиных и посуды было достаточно, и столов-стульев хватало. Туда, на Петроградскую, и отправились после похорон в двух автобусах.
Едва переступив порог, Евсей увидел своего тестя. Персональный пенсионер республиканского значения и потомок купца первой гильдии Шапсы Лейбовича Майзеля – Сергей Алексеевич Майдрыгин – стоял в углу просторной прихожей, про себя пересчитывал тех, кто возникал в дверном проеме. Задание он получил от жены с тем, чтобы как-то разобраться в обстановке. Впрочем, общий стол, собранный из нескольких пригодных для этой цели конструкций, прикрытых цветными скатертями, уже был заставлен всякой, доступной по тем временам, снедью. Каждый из входящих в квартиру, ополоснув руки в ванной, нерешительно замирал перед светлой, красиво убранной гостиной.
– Проходите, проходите, рассаживайтесь. – бормотал Сергей Алексеевич, стараясь не сбиться со счета.
Кто бы мог признать в этом суетливом восьмидесятилетнем старике некогда одного из руководителей города, бравого партийного служаку с полным набором качеств, как внешних, так и нравственных, присущих этой категории граждан, годами пестуемых на ступеньках иерархической лестницы! Слежалась и поредела сивая шевелюра, черные выпуклые глаза запали и помутнели в пелене зреющей катаракты, нос удлинился и повис над пергаментными поджатыми губами, а рыкающий командный голос сменился шамкающим бормотанием. Ничего удивительного, как говорится, – годы взяли свое. Если бы подобная метаморфоза не преломилась в сознании Евсея с открывшейся ему тайной происхождения своего тестя. Евсею думалось, что именно так внешне выглядел и купец первой гильдии, почетный гражданин города Витебска – Шапса Майзель, далекий пращур Сергея Алексеевича, и что особенно засело в голове Евсея, – подобные морфологические изменения начали подменять собой могучего славянина Майдрыгина именно после того, как он узнал о своей родословной. Словно, помимо воли самого Сергея Алексеевича, его начали скручивать неподвластные силы. Ведь более близкие ему родичи – родной отец, да и дед, – судя по фотографиям, дожили до весьма преклонных годов, сохраняя былинную внешность русичей своей могучей статью и открытыми славянскими лицами. Таким и выглядел Сергей Алексеевич до его «посвящения в тайну». Загадка и только! Словно какие-то таинственные силы призвали Сергея Алексеевича вернуться к своему народу. Конечно, это произошло не сразу, а на протяжении долгих лет. И сейчас, по прошествии времени, Евсей мог как бы спрессовать эти годы, замкнув их в единое кольцо, как в большом биографическом фильме.
Евсей помнил тот давний вечер. Наталья вернулась от родителей злой и молчаливой. Потом расплакалась и заявила: «Папа сказал, что твои изыскания в архиве – полная чушь и провокация. И чтобы ноги твоей больше не было у них, на Петроградской». Евсей не стал испытывать судьбу – почти год он не видел своего тестя. Только Татьяна Саввишна приходила к ним в гости, стараясь вместе с матерью, Антониной Николаевной, сгладить напряжение, что все больше и больше нарастало в отношениях между Натальей и Евсеем. Но однажды – Евсей хорошо запомнил эту дату, 12 июня 1967 года – позвонил тесть. Сам, лично! Предложил отметить день рождения Андрона на даче – в те дни сыну исполнялось семь лет. Как всегда до этого – на семейных праздниках, куда был зван Евсей, не было никого из посторонних, особенно коллег тестя из Смольного. И Евсей знал причину – тесть избегал афишировать родственную с ним связь – и не обращал на этот факт внимания.
Да и Наталья смирилась: не лишаться же материальной помощи отца из-за каких-то предрассудков, тем более что Евсею ровным счетом было на это начхать.
Обошлось без посторонних и в тот раз. А вот в облике Сергея Алексеевича что-то за год сместилось. Нет, нет – внешне он по-прежнему выглядел значительно, и пивных складок на загривке, вроде, прибавилось. Только уголки губ как-то круче опустились вниз, придавая лицу более бульдожье выражение, отчего нижняя челюсть выпятилась, стала массивнее. Тогда Евсей подумал – видно, тесть образумился, решил не задувать семейный очаг дочери. Но Евсей ошибся! Выбрав минуту, Сергей Алексеевич прихватил коньяк, пару рюмок и уединился с Евсеем в дальней беседке сада.
– Ну, зятек, – сказал он, – пора выпить за победу.
– За какую победу? – ошарашено проговорил Евсей, смутно догадываясь, о чем шла речь. На эту тему захлебывался радиоэфир, все газеты исходили злостью и ненавистью к карликовому государству Израиль.
– Так расколошматить арабов, а? За шесть дней! Ах, молодцы, ах, храбрецы. За шесть дней разбить армии пяти огромных стран, вооруженных до зубов, напичканных нашими советниками. Расколошматить в пух и прах! И кто?! Фитюлька, сопля. Страна, название которой и на карте не умещается, так, цифра. Ах, храбрецы! Армия, в которой половина – бабы, мужиков не хватает.
Черные глаза Сергея Алексеевича блестели антрацитом.
Тогда Евсей и подумал, что для Сергея Алексеевича, человека, все мировоззрение которого исходит из культа силы, вбитой в его сознание системой, эта победа явилась не результатом победы духа народа, а именно победой силы. Тогда Евсей не разглядел важного, что обрело зримые черты после ухода тестя на пенсию, а в дальнейшем так распустилось к глубокой старости. И каким-то загадочным путем отпечаталось на его внешности.
Все это вряд ли могло появиться и, главное, проявиться, если бы Евсей своими архивными изысканиями не заронил в сознание тестя сомнение. Вряд ли достаточно одного разума, чтобы перешагнуть через вековую неприязнь к порочному, уличенному историей во множестве грехов народу, чужому для всего остального мира. Наверняка тут не обошлось без козней этого лукавого племени, которое даже Бога ухитрились поставить из своих… Жили же отец, а тем более – дед Сергея Алексеевича с брезгливым чувством к пакостному, трусливому и алчному народцу, да и отошли в мир иной убежденные в своем превосходстве. Сколько же поколений Майдрыгиных сменилось за полтора века с тех пор, как Шапса Майзель подал прошение на высочайшее имя в 1810 году? Вполне достаточное количество, чтобы память о пращуре, почетном гражданине Витебска, исчезла в пучине антисемитизма. Но восстав, точно Феникс из пепла, на пути последнего из них – Сергея Алексеевича – эта упрямая, вызывающая изумление жизнестойкость, как-то неосознанно, мистически, помимо воли, вошла в руководителя социальной службы города и поволокла за собой, точно на закланье. Поначалу – подспудно, незаметно. А тут – на тебе – и случай подвернулся! Невероятный факт Шестидневной войны своей обнаженной воинской доблестью – безмерно почитаемой Сергеем Алексеевичем, – подобно подсечке блесной, намертво овладел беднягой. Дальше – больше: интерес к истории народа, к которому, оказывается, исконно он принадлежит, все больше овладевал Сергеем Алексеевичем. Как говорится: коготок увяз – всей птичке пропасть. Незадолго до ухода тестя на пенсию, в один из визитов, «реабилитированный» Евсей увидел на письменном столе трилогию Томаса Манна «Иосиф и его братья». Классическая библейская история на столе человека, который ничего не читал, кроме материалов партсъездов. Именно после этого открытия Евсей и обратил внимание на странные изменения во внешности Сергея Алексеевича. Словно он не только читал о жизни Древней Иудеи, но и сам перевоплощался в ее героев. Мистика да и только.
И сейчас, перешагнув восьмидесятилетний порог своей долгой жизни, Сергей Алексеевич напоминал былого руководителя на социальном поприще города только лишь своим именем, отчеством и фамилией.
Евсей видел, как старый еврей, его тесть, докладывает супруге Татьяне Саввишне о количестве гостей. И добрейшая Татьяна Саввишна в черном платье с красным траурным отложным воротником отдает распоряжения помощнице.
Нарушив учет Сергея Алексеевича, в гостиную ввалилось еще несколько припозднившихся человек, но Эрика среди них не было. И на кладбище Эрика не было. Он не мог пропустить Ученый совет. Именно сегодня защищали диссертации двое аспирантов профессора и доктора наук Эрика Михайловича Оленина, такая досада. А два года назад Евсей, будучи в командировке от газеты «Смена» в Петрозаводске, плюнул на все и вылетел в Ленинград на похороны отца Эрика. Профессора Оленина провожали торжественно, из помещения Академии наук с речами и оркестром Военного округа. Народу было тьма, давно Евсей не встречал такого количества интеллигентных лиц вместе. А Эрик, почерневший от горя, казалось, и не замечал присутствия своего друга Евсея, да это и понятно. Однако сейчас Евсей вдруг ощутил какую-то обиду за то, свое давнее возвращение из Петрозаводска, связанное к тому же с массой неприятностей по поводу невыполненного задания газеты. И вот уже два года, как «Смена» не заказывала ему статьи, а это какой-никакой, а заработок.
Сдержанный гул голосов доносился до сознания Евсея, словно сквозь толстую подушку. Изредка прорывалась более громкая фраза и тогда Евсей поднимал веки. Видел чье-то лицо – порой, знакомое, а чаще незнакомое – и думал: сколько у матери было друзей, о которых он и не догадывался. Конечно, долгая работа на одном месте, тем более в аптеке, формирует определенный круг, да и характер матери – общительный и добрый – притягивал людей.
Острое состояние одиночества, что навалилось на Евсея, когда гроб уходил в рыжий зев свежевырытой ямы, постепенно отпускало, сменяясь бесконечной усталостью. Тягостные хлопоты, связанные с оформлением бумаг, нервными разговорами с кладбищенским начальством о месте захоронения, уходили в прошлое. Дело в том, что рядом с могилой отца оказалась часть нетронутой земли, предусмотрительно огороженной ломаной-переломанной оградой. В углу ограждения высилась заброшенная могила некоего архитектора Абрама Кузьминского. Служащим кладбища было доподлинно известно, что все близкие архитектора давно уехали из страны, и могила, а тем более нетронутая часть огороженной земли, уже много лет числится бесхозной. Но кладбищенское начальство упрямилось, ссылаясь на то, что есть указание не хоронить на Еврейском кладбище «из-за исчерпанной технической возможности». Возможности и вправду на том кладбище были исчерпаны, пространство между железной дорогой и заводскими корпусами не оставляло в этом сомнений. Но все упиралось в размер взятки, а главное, надо знать, кому ее дать. Помог тесть, Сергей Алексеевич, он-то знал, кому и сколько в коммунальном хозяйстве города дать взятку. Хотя прошло пятнадцать лет как числился в персональных пенсионерах – старые связи остались.
– Папа, подсаживайся к столу! – словно издалека донесся голос сына Андрона.
Евсей подобрался, привстал с дивана и шагнул к свободному месту в ряду сидящих спиной гостей. С противоположной стороны стола, лицом к нему, расположились Наталья и Галя, молодая жена Андрона. История с выброшенными на помойку старыми стульями вызвала тогда гнев Евсея и проложила первую трещинку во взаимоотношениях с невесткой. При этом Наталья как-то благоразумно устранилась и крайним оказался Евсей. «То-то уселись вместе, чтобы зыркать на меня», – подумал Евсей и вновь почувствовал тяжесть потери. Вспомнил, что и покойница недолюбливала свою внучатую невестку и, отчасти, переживания за Андрона усугубили ее болезнь. Незадолго до кончины она сказала Евсею: «Обидно, что в моей квартире будет хозяйничать эта халда. Лучше бы квартира ушла государству, честное слово». Редко кто вызывал у Антонины Николаевны подобную неприязнь.
Усадив отца, Андрон обошел притихших гостей и, к облегчению Евсея, сел рядом со своей женой, спасибо, выручил отца. Будет на кого поглядывать, не испытывая унизительной неловкости от какой-то несуществующей вины. А то Евсей уже подумывал пересесть куда подальше от высокомерного взгляда невестки. Да и собственная жена его не очень радовала доброжелательностью, несмотря на печальные обстоятельства застолья, что-то она очень нервничала, то и дело оглядывала гостей, словно кого-то искала. Но к жене Евсей привык, а отношение невестки его угнетало обидой. Вроде ничем предосудительным он себя не проявил, только раз выразил недовольство в связи с теми чертовыми стульями. Ну да бог с ней.
– Будьте любезны, подайте мне маринованных грибочков, – прервала тяжкие размышления Евсея соседка справа.
– Какие? – буркнул Евсей.
– Те, что в хрустальной вазочке, – подсказала соседка.
– Потерпи, Валя. Сейчас принесут кутью, – осадил соседку густой мужской голос. – Надо начинать с кутьи. Сейчас разнесут, я знаю. И блины будут, как положено у православных. Меня предупредили.
Евсей чуть откинулся на спинку стула разглядеть, кто это уже все знает.
– Здрасьте, Евсей Наумович, – повернулся к нему гладкий пожилой гражданин в сером чесучовом костюме. – Не узнали? Я дядя Галочки, вашей невестки. Евграф Платонович, заведую мебельным магазином. Мы знакомились на свадьбе детей, в кафе, да вы позабыли. А это моя супружница, Валя.
Соседка повернулась к Евсею и, улыбнувшись, выразила соболезнование, закончив фразу тем, что «все под Богом ходим, каждому определен свой час». Евграф Платонович поддержал жену и вновь напомнил о кутье.
«Обложили!» – Евсей принял прежнюю позу. Он и впрямь не помнил своих новых родственников. Свадьба сына оказалась какой-то скомканной – после регистрации посидели в кафе Дворца бракосочетаний, и вскоре молодые куда-то смылись. Родители Гали жили в Волгограде – приезжали на регистрацию, пробыли несколько дней и прямо из кафе поспешили на поезд. Оставив в памяти Евсея два туманных образа со смещенным цветом, точно фотонегатив. А этого Евграфа с его супружницей Евсей начисто не помнил.
Сдержанная тишина становилась все томительней, пора было приступать к печальному застолью. Наталья бросала на мужа нетерпеливый взгляд, полагая, что именно ему надо начинать поминки.
Евсей медлил. Ему казалось, что вот-вот нагрянет Эрик, вот-вот нагрянет. И все возьмет в свои руки. Ощущение жуткой физической тяжести придавливало Евсея к стулу. Он робко поглядывал в сторону жены, пожимал плечами и поводил головой в сторону кухни, мол надо еще подождать.
Вскоре из кухни вышла Татьяна Саввишна. Следом появилась помощница с просторным тазом в руках.
– Извините, миленькие, – лепетала Татьяна Саввишна. – Рис попался жесткий, никак не парился. Еле его сокрушили. На славу кутья получилась. Раздам и начнем поминать Тонечку, пусть земля ей будет пухом.
Густая липкая каша плюхалась с черпака Татьяны Саввишны в тарелки, испуская густой медовый запах. Крапинки изюма вперемежку с рисом и сухофруктами придавали кутье вид веселого детсадовского завтрака, рядом с которым бутылки с водкой и вином выглядели нелепо. Если бы не прочая, наспех собранная снедь – колбаса, сыр, шпроты, соленые огурцы и капуста. Еще была селедочка с отварной картошкой, и обещали поднести пирожки с ливером, но позже. Их, по просьбе Татьяны Саввишны, пекла соседка по площадке, а у той возникли проблемы с плитой.
– Ну вот, я же говорил, – Евграф Платонович поднялся, сжимая толстыми пальцами рюмку. – Извините, я тогда… пару слов, – выдержав паузу, Евграф Платонович кивнул в изголовье стола, где на пустой тарелке высилась ритуальная рюмка с водкой, прикрытая ломтиком хлеба.
– Конечно, мне как-то не с руки. Я не так уж и близко знал Антонину Николавну, только и видел, что на свадьбе племянницы, Галки.
– Говорите, говорите! – поддержало несколько человек. – Чего уж там, надо начинать.
– Вот. Я тоже так думаю, – подбодрил себя Евграф Платонович. – Вообще-то, если честно, я знал Антонину Николавну – бывал в аптеке на Кронверской. Но не думал, что стану ее родственником. Далеким, правда. Моя племянница Галка – супруга ее внука, Андрона, – и, неожиданно обеспокоясь, Евграф Платонович, вопросил с надеждой: – Или кто хочет сказать вперед меня? Наталья Сергеевна? Галя? Ты как-никак – невестка.
– Да говори ты! – одернула Галя своего дядю резким свистящим тоном. – Говори, раз встал.
Пучеглазая жена Евграфа Платоновича покачала круглой головой, увенчанной ворохом соломенных буклей, и укоризненно посмотрела на племянницу.
– А что он? – огрызнулась Галя. – Всегда так. Нечего было вставать.
Вытянутое узкое лицо Гали – с красивыми, казалось, удивительно точно подобранными чертами к серо-голубым глазам – сейчас заострилось, гневно оборотясь к незадачливому дяде.
«Чертова кукла», – подумал Евсей. Он нередко замечал, как меняется лицо невестки, когда она чем-то недовольна своим тестем, правда, пока молча, без гневных выпадов.
Евграф Платонович вздохнул и покорно, словно под гипнозом, произнес:
– Ну, пусть земля ей будет пухом, – и, залпом осушив рюмку, кулем плюхнулся на место.
Сидящие по обе стороны длинного стола оживились. Подняли рюмки и, не чокаясь, торжественно их осушив, потянулись к закускам. Что касалось кутьи, то она не всем пришлась по вкусу. Попробовав, кое-кто ее робко отодвинул, перенеся внимание на привычный закусь. На «Отдельную» колбасу за два двадцать и «Докторскую» за два девяносто. И сыр «Голландский», по нынешним временам, не просто раздобыть. Главное, в таком количестве! А куски курицы, жаренной в сухарях? Или треска, по вкусу чистый судак, не отличишь. Никак Сергей Алексеевич, несмотря на пенсию, все еще не отлучен от «большого корыта» обкомовского распределителя! И по сему присутствующие проявили особое внимание, когда Сергей Алексеевич поднялся со своего места. С минуту он мялся, выговаривал какие-то фразы, добиваясь внимания. Хотя гости, оставив застольные заботы, всем своим видом подчеркивали уважение к хозяину большой и богатой квартиры. Постепенно жидкий старческий голос Сергея Алексеевича креп, обретал былую властную интонацию. Он вспомнил о том, как Антонина Николаевна вошла в их семью, в далеком пятьдесят девятом году. И за все двадцать семь лет у них ни разу не было никаких конфликтов.
Особенно, если учесть характер его, Сергея Алексеевича. И в этом полностью заслуга покойной, которая как мать относилась к своей невестке Наталье. А любовь Антонины Николаевны к внуку не имела границ. Она даже прописала к себе Андрона, чтобы мальчик, когда придет время, имел свою крышу над головой.
– Ладно, Сережа, пора и помянуть Антонину, – прервала Татьяна Саввишна.
– Погоди, Татьяна, наша сватья заслужила! – властно осадил жену Сергей Алексеевич. – Еще я хочу сказать, что своей жизнью Антонина преподала мне, старому дураку, особый пример терпимости в некоторых важных вопросах. И еще! Я хочу пожелать. Когда она повидает на небесах своего мужа, дорогого нам Наума Самуиловича, она скажет ему, что встретили они нас одними, в том, пятьдесят девятом. А ушли от нас, от других, в этом, восемьдесят шестом. Такой вот расклад получился.
Слушали Сергея Алексеевича со вниманием. Но не вникая в суть сказанного и не уточняя непонятное – слушали и слушали. Желая вновь осушить рюмки и вернуться к еде. К чему и приступили, едва старик-хозяин присел на кончик стула.
Шум застолья набирал высоту. Многие хотели что-то сказать о покойнице. О ветеране труда, старейшем работнике Аптекоуправления, провизоре с более чем полувековым стажем. Вспомнили, что уже «во всем мире» спасают больных ишемией и гипертонией, а в Америке делают операции на сердце даже глубоким старикам, и те бегают, как зайцы. Только в Союзе лечат индийским адельфаном, о котором в самой Индии давно забыли.
Евсей сидел неподвижно. Ему давно хотелось уединиться, но он продолжал оставаться на месте, точно пригвожденный. Поначалу его еще донимали вниманием, ждали, что он скажет о матери несколько слов. Потом отстали. Что ему сказать этим малознакомым, а то и вовсе незнакомым людям о своей матери? О женщине, которую он видел рядом с собой пятьдесят два года? Все фразы бессмысленны и пусты. Он и водку не пил, только пригубил рюмку после слов Сергея Алексеевича, озадачивших Евсея туманным подтекстом.
– Нет, нет, – пробормотал Евсей Наумович и, сделав усилие, перевернулся на бок, прижимаясь к горячему телу молодой женщины.
Подобно воде, он повторял все изгибы ее обнаженной фигуры. Даже странно, как ему, довольно грузному и немолодому мужчине удавался такой акробатический трюк. Лиза слегка отодвинулась, загасила сигарету о стоящую на полу пепельницу и приняла прежнюю позу.
Умиротворение и покой наполняли Евсея Наумовича. Казалось, что так было всегда и будет бесконечно долго. И нет никаких забот и треволнений, нет тоски по близким, живущим за океаном, в Америке, а проблемы, связанные со следователем Мурженко, казались сюжетом посторонней истории. Тем не менее это было единственное, что омрачало блаженство покоя и, чтобы избавиться от наваждения, надо исторгнуть его из себя.
– Помнишь, когда ты гостила у меня, я получил повестку. Правда, я не сказал тебе, о чем шла речь, – проговорил Евсей Наумович.
– Помню. Ты показался мне тогда каким-то встревоженным, – ответила Лиза.
– Так я тебе расскажу, о чем шла речь.
Евсей Наумович начал издалека. С неожиданного визита женщины с котом в лукошке.
– С чего это она? – перебила Лиза. – Как же ты ее впустил?
– Пришла агитировать за какого-то кандидата в депутаты, – пояснил Евсей Наумович. – И не перебивай. Вопросы в конце.
– Извини, не буду, – отозвалась Лиза. Восстанавливая в памяти детали злосчастной истории – усердие собаки-сенбернара, визиты дознавателей, знакомство со следователем Мурженко, – Евсей Наумович почувствовал азарт, словно проговаривал специальный отчет в свою защиту, стараясь нащупать главную нить, что ляжет в основу нелепой истории. Для характеристики следователя Мурженко он припомнил даже гордого сапожника-азербайджанца Кямала. И, в связи с этим, вдруг, как-то по-новому осветился странный визит следователя к нему домой, его интерес к редким книгам.
Евсей Наумович умолк, взгляд его уплыл, как это бывает, когда человеком овладевает неожиданный поворот мысли.
Лиза молчала в терпеливом ожидании.
Евсей Наумович покачал головой и, удивляясь неожиданной для себя мысли, пожал плечами. Лиза села, согнула колени и, сцепив их руками, подтянула к подбородку.
Ночной свет от окна упал на ее лопатки, талию, широкие бедра, притемнил упавшие на плечи светлые волосы.
Евсей Наумович перевернулся на спину и вытянулся, обхватив ладонями затылок.
Визит в прокуратуру и встреча с Эриком довершили его рассказ.
– Я тоже так думаю, Сейка, – после долгой паузы проговорила Лиза. – У меня есть знакомый адвокат.
– Адвокат не проблема, – быстро ответил Евсей Наумович. – В Питере адвокатов как грязи.
– Не торопись, – усмехнулась Лиза. – Он не из тех моих знакомых мужчин, не переживай. Мы познакомились в театре, сидели рядом, он и оставил свою визитку, но я так и не звонила, не было повода, тем более он далеко не в моем вкусе. Кстати, я купила билеты в Маринку, на субботу.
– Зачем? – встрепенулся Евсей Наумович. – У меня знакомый администратор, я ведь обещал.
– Ты обещал, а я купила. И не будем об этом! – отрезала Лиза. – Так вот – тебе нужен адвокат и у меня он есть, и вообще вспомни историю с моим дедом, Сейка. Мы живем во времена беспредела, когда могут не только отнять завод, купив решение суда, но и убить человека при всех, не моргнув глазом.
Евсей Наумович тронул ладонью спину молодой женщины, принимая прохладу ее остуженой кожи. Переждал мгновенье и медленно опустил ладонь к кобчику, что скрывался в складках мятой простыни. Он почувствовал пробуждение новой волны желания, не такого острого, как первое, но. Пока не такого.
– Все, все! – решительно проговорила Лиза. – Будем пить чай. Все!
Она скинула ноги с кровати, поднялась, набросила халат и, нащупав тапочки, вышла из спальни. Запах духов, жар ее тела и ночная прохлада, смешавшись, вернули Евсея Наумовича в состояние одиночества. В то острое ощущение одиночества, которое охватывает мужчину в пустой комнате, после ухода женщины, с которой он был близок.
Они пили чай из тонких стаканов в подстаканниках, поглядывая друг на друга, словно их объединяла новая тайна.
– Опять ты забыла свой талисман? – улыбнулся Евсей Наумович.
– Нет, специально оставила, – ответила Лиза. – Он меня простит.
– Вот как? – засмеялся Евсей Наумович. – Что-то новое. Талисман – не украшение, он простить не может.
– А меня простит, – упрямо повторила Лиза. – Ты давно один?
– Лет двенадцать, – охотно ответил Евсей Наумович. – Мои уехали в девяноста первом году. Впрочем, один я остался раньше. С восемьдесят шестого, считай – семнадцать лет. С тех пор, как умерла моя мама, Антонина Николаевна. Она умерла в июле восемьдесят шестого.
2
Поминки по Антонине Николаевне состоялись на Петроградской стороне, в большой квартире Майдрыгиных, родителей Натальи. Поначалу думали собраться в осиротевшей квартире покойной, у Таврического сада, но, поразмыслив, Татьяна Саввишна, мать Натальи, предложила свою площадь: ожидалось довольно много народу, а жилье у Таврического было тесновато. Квартиру Евсея и Натальи даже и не обсуждали. После недавней женитьбы Андрона одна из комнат была отдана молодоженам, и невестка Галя вынесла на помойку старые рассохшиеся стулья, а новые пока не завезли – подвел директор мебельного магазина, родной дядя Гали – он ожидал партию мебели из Германии, – и Галя, по легкомыслию, поспешила избавиться от рухляди. А у Майдрыгиных и посуды было достаточно, и столов-стульев хватало. Туда, на Петроградскую, и отправились после похорон в двух автобусах.
Едва переступив порог, Евсей увидел своего тестя. Персональный пенсионер республиканского значения и потомок купца первой гильдии Шапсы Лейбовича Майзеля – Сергей Алексеевич Майдрыгин – стоял в углу просторной прихожей, про себя пересчитывал тех, кто возникал в дверном проеме. Задание он получил от жены с тем, чтобы как-то разобраться в обстановке. Впрочем, общий стол, собранный из нескольких пригодных для этой цели конструкций, прикрытых цветными скатертями, уже был заставлен всякой, доступной по тем временам, снедью. Каждый из входящих в квартиру, ополоснув руки в ванной, нерешительно замирал перед светлой, красиво убранной гостиной.
– Проходите, проходите, рассаживайтесь. – бормотал Сергей Алексеевич, стараясь не сбиться со счета.
Кто бы мог признать в этом суетливом восьмидесятилетнем старике некогда одного из руководителей города, бравого партийного служаку с полным набором качеств, как внешних, так и нравственных, присущих этой категории граждан, годами пестуемых на ступеньках иерархической лестницы! Слежалась и поредела сивая шевелюра, черные выпуклые глаза запали и помутнели в пелене зреющей катаракты, нос удлинился и повис над пергаментными поджатыми губами, а рыкающий командный голос сменился шамкающим бормотанием. Ничего удивительного, как говорится, – годы взяли свое. Если бы подобная метаморфоза не преломилась в сознании Евсея с открывшейся ему тайной происхождения своего тестя. Евсею думалось, что именно так внешне выглядел и купец первой гильдии, почетный гражданин города Витебска – Шапса Майзель, далекий пращур Сергея Алексеевича, и что особенно засело в голове Евсея, – подобные морфологические изменения начали подменять собой могучего славянина Майдрыгина именно после того, как он узнал о своей родословной. Словно, помимо воли самого Сергея Алексеевича, его начали скручивать неподвластные силы. Ведь более близкие ему родичи – родной отец, да и дед, – судя по фотографиям, дожили до весьма преклонных годов, сохраняя былинную внешность русичей своей могучей статью и открытыми славянскими лицами. Таким и выглядел Сергей Алексеевич до его «посвящения в тайну». Загадка и только! Словно какие-то таинственные силы призвали Сергея Алексеевича вернуться к своему народу. Конечно, это произошло не сразу, а на протяжении долгих лет. И сейчас, по прошествии времени, Евсей мог как бы спрессовать эти годы, замкнув их в единое кольцо, как в большом биографическом фильме.
Евсей помнил тот давний вечер. Наталья вернулась от родителей злой и молчаливой. Потом расплакалась и заявила: «Папа сказал, что твои изыскания в архиве – полная чушь и провокация. И чтобы ноги твоей больше не было у них, на Петроградской». Евсей не стал испытывать судьбу – почти год он не видел своего тестя. Только Татьяна Саввишна приходила к ним в гости, стараясь вместе с матерью, Антониной Николаевной, сгладить напряжение, что все больше и больше нарастало в отношениях между Натальей и Евсеем. Но однажды – Евсей хорошо запомнил эту дату, 12 июня 1967 года – позвонил тесть. Сам, лично! Предложил отметить день рождения Андрона на даче – в те дни сыну исполнялось семь лет. Как всегда до этого – на семейных праздниках, куда был зван Евсей, не было никого из посторонних, особенно коллег тестя из Смольного. И Евсей знал причину – тесть избегал афишировать родственную с ним связь – и не обращал на этот факт внимания.
Да и Наталья смирилась: не лишаться же материальной помощи отца из-за каких-то предрассудков, тем более что Евсею ровным счетом было на это начхать.
Обошлось без посторонних и в тот раз. А вот в облике Сергея Алексеевича что-то за год сместилось. Нет, нет – внешне он по-прежнему выглядел значительно, и пивных складок на загривке, вроде, прибавилось. Только уголки губ как-то круче опустились вниз, придавая лицу более бульдожье выражение, отчего нижняя челюсть выпятилась, стала массивнее. Тогда Евсей подумал – видно, тесть образумился, решил не задувать семейный очаг дочери. Но Евсей ошибся! Выбрав минуту, Сергей Алексеевич прихватил коньяк, пару рюмок и уединился с Евсеем в дальней беседке сада.
– Ну, зятек, – сказал он, – пора выпить за победу.
– За какую победу? – ошарашено проговорил Евсей, смутно догадываясь, о чем шла речь. На эту тему захлебывался радиоэфир, все газеты исходили злостью и ненавистью к карликовому государству Израиль.
– Так расколошматить арабов, а? За шесть дней! Ах, молодцы, ах, храбрецы. За шесть дней разбить армии пяти огромных стран, вооруженных до зубов, напичканных нашими советниками. Расколошматить в пух и прах! И кто?! Фитюлька, сопля. Страна, название которой и на карте не умещается, так, цифра. Ах, храбрецы! Армия, в которой половина – бабы, мужиков не хватает.
Черные глаза Сергея Алексеевича блестели антрацитом.
Тогда Евсей и подумал, что для Сергея Алексеевича, человека, все мировоззрение которого исходит из культа силы, вбитой в его сознание системой, эта победа явилась не результатом победы духа народа, а именно победой силы. Тогда Евсей не разглядел важного, что обрело зримые черты после ухода тестя на пенсию, а в дальнейшем так распустилось к глубокой старости. И каким-то загадочным путем отпечаталось на его внешности.
Все это вряд ли могло появиться и, главное, проявиться, если бы Евсей своими архивными изысканиями не заронил в сознание тестя сомнение. Вряд ли достаточно одного разума, чтобы перешагнуть через вековую неприязнь к порочному, уличенному историей во множестве грехов народу, чужому для всего остального мира. Наверняка тут не обошлось без козней этого лукавого племени, которое даже Бога ухитрились поставить из своих… Жили же отец, а тем более – дед Сергея Алексеевича с брезгливым чувством к пакостному, трусливому и алчному народцу, да и отошли в мир иной убежденные в своем превосходстве. Сколько же поколений Майдрыгиных сменилось за полтора века с тех пор, как Шапса Майзель подал прошение на высочайшее имя в 1810 году? Вполне достаточное количество, чтобы память о пращуре, почетном гражданине Витебска, исчезла в пучине антисемитизма. Но восстав, точно Феникс из пепла, на пути последнего из них – Сергея Алексеевича – эта упрямая, вызывающая изумление жизнестойкость, как-то неосознанно, мистически, помимо воли, вошла в руководителя социальной службы города и поволокла за собой, точно на закланье. Поначалу – подспудно, незаметно. А тут – на тебе – и случай подвернулся! Невероятный факт Шестидневной войны своей обнаженной воинской доблестью – безмерно почитаемой Сергеем Алексеевичем, – подобно подсечке блесной, намертво овладел беднягой. Дальше – больше: интерес к истории народа, к которому, оказывается, исконно он принадлежит, все больше овладевал Сергеем Алексеевичем. Как говорится: коготок увяз – всей птичке пропасть. Незадолго до ухода тестя на пенсию, в один из визитов, «реабилитированный» Евсей увидел на письменном столе трилогию Томаса Манна «Иосиф и его братья». Классическая библейская история на столе человека, который ничего не читал, кроме материалов партсъездов. Именно после этого открытия Евсей и обратил внимание на странные изменения во внешности Сергея Алексеевича. Словно он не только читал о жизни Древней Иудеи, но и сам перевоплощался в ее героев. Мистика да и только.
И сейчас, перешагнув восьмидесятилетний порог своей долгой жизни, Сергей Алексеевич напоминал былого руководителя на социальном поприще города только лишь своим именем, отчеством и фамилией.
Евсей видел, как старый еврей, его тесть, докладывает супруге Татьяне Саввишне о количестве гостей. И добрейшая Татьяна Саввишна в черном платье с красным траурным отложным воротником отдает распоряжения помощнице.
Нарушив учет Сергея Алексеевича, в гостиную ввалилось еще несколько припозднившихся человек, но Эрика среди них не было. И на кладбище Эрика не было. Он не мог пропустить Ученый совет. Именно сегодня защищали диссертации двое аспирантов профессора и доктора наук Эрика Михайловича Оленина, такая досада. А два года назад Евсей, будучи в командировке от газеты «Смена» в Петрозаводске, плюнул на все и вылетел в Ленинград на похороны отца Эрика. Профессора Оленина провожали торжественно, из помещения Академии наук с речами и оркестром Военного округа. Народу было тьма, давно Евсей не встречал такого количества интеллигентных лиц вместе. А Эрик, почерневший от горя, казалось, и не замечал присутствия своего друга Евсея, да это и понятно. Однако сейчас Евсей вдруг ощутил какую-то обиду за то, свое давнее возвращение из Петрозаводска, связанное к тому же с массой неприятностей по поводу невыполненного задания газеты. И вот уже два года, как «Смена» не заказывала ему статьи, а это какой-никакой, а заработок.
Сдержанный гул голосов доносился до сознания Евсея, словно сквозь толстую подушку. Изредка прорывалась более громкая фраза и тогда Евсей поднимал веки. Видел чье-то лицо – порой, знакомое, а чаще незнакомое – и думал: сколько у матери было друзей, о которых он и не догадывался. Конечно, долгая работа на одном месте, тем более в аптеке, формирует определенный круг, да и характер матери – общительный и добрый – притягивал людей.
Острое состояние одиночества, что навалилось на Евсея, когда гроб уходил в рыжий зев свежевырытой ямы, постепенно отпускало, сменяясь бесконечной усталостью. Тягостные хлопоты, связанные с оформлением бумаг, нервными разговорами с кладбищенским начальством о месте захоронения, уходили в прошлое. Дело в том, что рядом с могилой отца оказалась часть нетронутой земли, предусмотрительно огороженной ломаной-переломанной оградой. В углу ограждения высилась заброшенная могила некоего архитектора Абрама Кузьминского. Служащим кладбища было доподлинно известно, что все близкие архитектора давно уехали из страны, и могила, а тем более нетронутая часть огороженной земли, уже много лет числится бесхозной. Но кладбищенское начальство упрямилось, ссылаясь на то, что есть указание не хоронить на Еврейском кладбище «из-за исчерпанной технической возможности». Возможности и вправду на том кладбище были исчерпаны, пространство между железной дорогой и заводскими корпусами не оставляло в этом сомнений. Но все упиралось в размер взятки, а главное, надо знать, кому ее дать. Помог тесть, Сергей Алексеевич, он-то знал, кому и сколько в коммунальном хозяйстве города дать взятку. Хотя прошло пятнадцать лет как числился в персональных пенсионерах – старые связи остались.
– Папа, подсаживайся к столу! – словно издалека донесся голос сына Андрона.
Евсей подобрался, привстал с дивана и шагнул к свободному месту в ряду сидящих спиной гостей. С противоположной стороны стола, лицом к нему, расположились Наталья и Галя, молодая жена Андрона. История с выброшенными на помойку старыми стульями вызвала тогда гнев Евсея и проложила первую трещинку во взаимоотношениях с невесткой. При этом Наталья как-то благоразумно устранилась и крайним оказался Евсей. «То-то уселись вместе, чтобы зыркать на меня», – подумал Евсей и вновь почувствовал тяжесть потери. Вспомнил, что и покойница недолюбливала свою внучатую невестку и, отчасти, переживания за Андрона усугубили ее болезнь. Незадолго до кончины она сказала Евсею: «Обидно, что в моей квартире будет хозяйничать эта халда. Лучше бы квартира ушла государству, честное слово». Редко кто вызывал у Антонины Николаевны подобную неприязнь.
Усадив отца, Андрон обошел притихших гостей и, к облегчению Евсея, сел рядом со своей женой, спасибо, выручил отца. Будет на кого поглядывать, не испытывая унизительной неловкости от какой-то несуществующей вины. А то Евсей уже подумывал пересесть куда подальше от высокомерного взгляда невестки. Да и собственная жена его не очень радовала доброжелательностью, несмотря на печальные обстоятельства застолья, что-то она очень нервничала, то и дело оглядывала гостей, словно кого-то искала. Но к жене Евсей привык, а отношение невестки его угнетало обидой. Вроде ничем предосудительным он себя не проявил, только раз выразил недовольство в связи с теми чертовыми стульями. Ну да бог с ней.
– Будьте любезны, подайте мне маринованных грибочков, – прервала тяжкие размышления Евсея соседка справа.
– Какие? – буркнул Евсей.
– Те, что в хрустальной вазочке, – подсказала соседка.
– Потерпи, Валя. Сейчас принесут кутью, – осадил соседку густой мужской голос. – Надо начинать с кутьи. Сейчас разнесут, я знаю. И блины будут, как положено у православных. Меня предупредили.
Евсей чуть откинулся на спинку стула разглядеть, кто это уже все знает.
– Здрасьте, Евсей Наумович, – повернулся к нему гладкий пожилой гражданин в сером чесучовом костюме. – Не узнали? Я дядя Галочки, вашей невестки. Евграф Платонович, заведую мебельным магазином. Мы знакомились на свадьбе детей, в кафе, да вы позабыли. А это моя супружница, Валя.
Соседка повернулась к Евсею и, улыбнувшись, выразила соболезнование, закончив фразу тем, что «все под Богом ходим, каждому определен свой час». Евграф Платонович поддержал жену и вновь напомнил о кутье.
«Обложили!» – Евсей принял прежнюю позу. Он и впрямь не помнил своих новых родственников. Свадьба сына оказалась какой-то скомканной – после регистрации посидели в кафе Дворца бракосочетаний, и вскоре молодые куда-то смылись. Родители Гали жили в Волгограде – приезжали на регистрацию, пробыли несколько дней и прямо из кафе поспешили на поезд. Оставив в памяти Евсея два туманных образа со смещенным цветом, точно фотонегатив. А этого Евграфа с его супружницей Евсей начисто не помнил.
Сдержанная тишина становилась все томительней, пора было приступать к печальному застолью. Наталья бросала на мужа нетерпеливый взгляд, полагая, что именно ему надо начинать поминки.
Евсей медлил. Ему казалось, что вот-вот нагрянет Эрик, вот-вот нагрянет. И все возьмет в свои руки. Ощущение жуткой физической тяжести придавливало Евсея к стулу. Он робко поглядывал в сторону жены, пожимал плечами и поводил головой в сторону кухни, мол надо еще подождать.
Вскоре из кухни вышла Татьяна Саввишна. Следом появилась помощница с просторным тазом в руках.
– Извините, миленькие, – лепетала Татьяна Саввишна. – Рис попался жесткий, никак не парился. Еле его сокрушили. На славу кутья получилась. Раздам и начнем поминать Тонечку, пусть земля ей будет пухом.
Густая липкая каша плюхалась с черпака Татьяны Саввишны в тарелки, испуская густой медовый запах. Крапинки изюма вперемежку с рисом и сухофруктами придавали кутье вид веселого детсадовского завтрака, рядом с которым бутылки с водкой и вином выглядели нелепо. Если бы не прочая, наспех собранная снедь – колбаса, сыр, шпроты, соленые огурцы и капуста. Еще была селедочка с отварной картошкой, и обещали поднести пирожки с ливером, но позже. Их, по просьбе Татьяны Саввишны, пекла соседка по площадке, а у той возникли проблемы с плитой.
– Ну вот, я же говорил, – Евграф Платонович поднялся, сжимая толстыми пальцами рюмку. – Извините, я тогда… пару слов, – выдержав паузу, Евграф Платонович кивнул в изголовье стола, где на пустой тарелке высилась ритуальная рюмка с водкой, прикрытая ломтиком хлеба.
– Конечно, мне как-то не с руки. Я не так уж и близко знал Антонину Николавну, только и видел, что на свадьбе племянницы, Галки.
– Говорите, говорите! – поддержало несколько человек. – Чего уж там, надо начинать.
– Вот. Я тоже так думаю, – подбодрил себя Евграф Платонович. – Вообще-то, если честно, я знал Антонину Николавну – бывал в аптеке на Кронверской. Но не думал, что стану ее родственником. Далеким, правда. Моя племянница Галка – супруга ее внука, Андрона, – и, неожиданно обеспокоясь, Евграф Платонович, вопросил с надеждой: – Или кто хочет сказать вперед меня? Наталья Сергеевна? Галя? Ты как-никак – невестка.
– Да говори ты! – одернула Галя своего дядю резким свистящим тоном. – Говори, раз встал.
Пучеглазая жена Евграфа Платоновича покачала круглой головой, увенчанной ворохом соломенных буклей, и укоризненно посмотрела на племянницу.
– А что он? – огрызнулась Галя. – Всегда так. Нечего было вставать.
Вытянутое узкое лицо Гали – с красивыми, казалось, удивительно точно подобранными чертами к серо-голубым глазам – сейчас заострилось, гневно оборотясь к незадачливому дяде.
«Чертова кукла», – подумал Евсей. Он нередко замечал, как меняется лицо невестки, когда она чем-то недовольна своим тестем, правда, пока молча, без гневных выпадов.
Евграф Платонович вздохнул и покорно, словно под гипнозом, произнес:
– Ну, пусть земля ей будет пухом, – и, залпом осушив рюмку, кулем плюхнулся на место.
Сидящие по обе стороны длинного стола оживились. Подняли рюмки и, не чокаясь, торжественно их осушив, потянулись к закускам. Что касалось кутьи, то она не всем пришлась по вкусу. Попробовав, кое-кто ее робко отодвинул, перенеся внимание на привычный закусь. На «Отдельную» колбасу за два двадцать и «Докторскую» за два девяносто. И сыр «Голландский», по нынешним временам, не просто раздобыть. Главное, в таком количестве! А куски курицы, жаренной в сухарях? Или треска, по вкусу чистый судак, не отличишь. Никак Сергей Алексеевич, несмотря на пенсию, все еще не отлучен от «большого корыта» обкомовского распределителя! И по сему присутствующие проявили особое внимание, когда Сергей Алексеевич поднялся со своего места. С минуту он мялся, выговаривал какие-то фразы, добиваясь внимания. Хотя гости, оставив застольные заботы, всем своим видом подчеркивали уважение к хозяину большой и богатой квартиры. Постепенно жидкий старческий голос Сергея Алексеевича креп, обретал былую властную интонацию. Он вспомнил о том, как Антонина Николаевна вошла в их семью, в далеком пятьдесят девятом году. И за все двадцать семь лет у них ни разу не было никаких конфликтов.
Особенно, если учесть характер его, Сергея Алексеевича. И в этом полностью заслуга покойной, которая как мать относилась к своей невестке Наталье. А любовь Антонины Николаевны к внуку не имела границ. Она даже прописала к себе Андрона, чтобы мальчик, когда придет время, имел свою крышу над головой.
– Ладно, Сережа, пора и помянуть Антонину, – прервала Татьяна Саввишна.
– Погоди, Татьяна, наша сватья заслужила! – властно осадил жену Сергей Алексеевич. – Еще я хочу сказать, что своей жизнью Антонина преподала мне, старому дураку, особый пример терпимости в некоторых важных вопросах. И еще! Я хочу пожелать. Когда она повидает на небесах своего мужа, дорогого нам Наума Самуиловича, она скажет ему, что встретили они нас одними, в том, пятьдесят девятом. А ушли от нас, от других, в этом, восемьдесят шестом. Такой вот расклад получился.
Слушали Сергея Алексеевича со вниманием. Но не вникая в суть сказанного и не уточняя непонятное – слушали и слушали. Желая вновь осушить рюмки и вернуться к еде. К чему и приступили, едва старик-хозяин присел на кончик стула.
Шум застолья набирал высоту. Многие хотели что-то сказать о покойнице. О ветеране труда, старейшем работнике Аптекоуправления, провизоре с более чем полувековым стажем. Вспомнили, что уже «во всем мире» спасают больных ишемией и гипертонией, а в Америке делают операции на сердце даже глубоким старикам, и те бегают, как зайцы. Только в Союзе лечат индийским адельфаном, о котором в самой Индии давно забыли.
Евсей сидел неподвижно. Ему давно хотелось уединиться, но он продолжал оставаться на месте, точно пригвожденный. Поначалу его еще донимали вниманием, ждали, что он скажет о матери несколько слов. Потом отстали. Что ему сказать этим малознакомым, а то и вовсе незнакомым людям о своей матери? О женщине, которую он видел рядом с собой пятьдесят два года? Все фразы бессмысленны и пусты. Он и водку не пил, только пригубил рюмку после слов Сергея Алексеевича, озадачивших Евсея туманным подтекстом.