Штемлер Илья Петрович. Сезон дождей

   – Тысяча семьсот рубликов, Есей Наумыч, и душевное спокойствие при всех случаях жизни, – произнес Афанасий.
   – Вот ты его себе и оставь, – буркнул он в ответ, не отводя взгляд от пистолета.
   – Себе? – Афанасий прогнал бугристый кадык под дряблой кожей горла. – Так у меня же есть один, ждет часа.
   – Будет два. Оборону держать. – Евсей Наумович прислонился к шкафу и скрестил на груди руки.
   – Не-е-е, Есей Наумыч, так не пойдет, – плаксиво возразил Афанасий. – Это, что же? Я бегал-бегал, людей теребил… Сами же изъявили желание поиметь дома пистоль на случай тяжкой болезни. Вспомните наш разговор, когда пиво пили и рыбкой закусывали. Не-е-е, так не пойдет.
   Псих, подумал Евсей Наумович, еще пальнет в меня.
   – Слушай-ка, Афанасий. Дам я тебе денег, раз подбил на такое дело. Тысячу рублей, скажем. А пистолет оставь себе. Мне и так хватает забот.
   – Не-е-е, не пойдет. – Афанасий продолжал покачивать пистолет на широкой, точно совок, ладони. – Мне второй пистоль не нужен. А шляться по Апрашке, искать барыг, западло мне, Наумыч, писатель мой разлюбезный. В Апрашке каждый второй – стукач, – надтреснутый голос Афанасия крепчал, сдерживал злость. – Бери товар, Наумыч, и делай что хочешь.
   Псих, подумал Евсей Наумович, ведь пальнет и никто не услышит – сталинский дом, стены в метр. Может и вправду взять? Взять и выбросить, чем толковать впустую, да пулю ждать.
   Евсей Наумович взял пистолет. Холод стали приятно тяжелил руку. А красота и законченность форм завораживали совершенством.
   – Куда же мне его спрятать? – растерянно пробормотал Евсей Наумович.
   – В вашей-то квартире? – с облегчением вздохнул Афанасий. – Хоть в абажур суньте. Он у вас как Фудзияма какая-то. Не то что пистолет, танк можно упрятать. Или в толстую книгу спрячьте. Вырежьте окопчик и спрячьте. Книг у вас мильен, одну и приговорите. Не то, что у меня: таскаю свой пистоль по всем углам, точно судьбу.
   Последняя фраза, произнесенная хриплым, простуженным голосом, задела Евсея Наумовича, и он с удивлением взглянул на своего спасителя.
   Афанасий уперся локтями в колени и опустил голову. Казалось, сквозь потертую материю пиджака проступили его тощие плечи. А от всей фигуры вновь потянуло гнилым запахом стоялой воды.
   – Ты и впрямь мой спаситель, – пробормотал Евсей Наумович. – И откуда ты свалился на мою голову, серый человек.
   – Откуда, откуда, – ухмыльнулся Афанасий, щеря желтые прокуренные зубы, крепко схваченные выпуклыми белесыми деснами. – Или забыли? Не будь меня, так бы и кормили рыбок в Неве.
   – Я не о том. Как-то легко ты, Афанасий, к жизни относишься, несерьезно.
   – А что усложнять, Наумыч, – с готовностью подхватил Афанасий. – Что усложнять? Пожил – ну и дай другим! Как в трамвае: посидел на скамейке, приехал, уступи место другому. Не переть же скамейку с собой, верно?
   Евсей Наумович засмеялся. Не столько от наивной логики суждений своего спасителя, сколько от убежденности, проявившейся на его смуглом, потрепанном жизнью, птичьем лице.
   Длинный ребристый язык приглашал в преисподнюю – такое ощущение появлялось у Евсея Наумовича всякий раз при виде эскалатора. Особенно в полдень или поздним вечером, когда мелел поток пассажиров и ступеньки, плавно и голо уходили вниз, подобно транспортеру в крематории после ритуального прощания.
   Сейчас как раз и был полдень. Если бы не визит спасителя, Евсей Наумович отправился бы в Прокуратуру раньше. С другой стороны, даже хорошо – после двенадцати дня самое время застать кого-либо на рабочем месте. Но все равно, ощущение стремительно уходящего дня не покидало Евсея Наумовича. То ли от нетерпения прояснить ситуацию, то ли от нервного напряжения, от дурного предчувствия.
   Вообще-то Афанасий не долго рассиживался. Много времени заняло метание по квартире. Евсей Наумович, как мальчишка, бегал от туалета до гостиной и кабинета, но все казалось, что тяжелый сверток, каким-то образом бросается в глаза. Он даже прилаживал пистолет среди складок «шапки Мономаха», но абажур, как-то скособочило. Измученный суетой, Евсей Наумович запихнул наконец сверток в ящик письменного стола и, едва перекусив, выскочил из дома. Вероятно, вид у него был не совсем привычный, на что и обратила внимание толстуха-дворник, хлопотавшая у мусорного бака.
   – А-а-а! Появились? – протянула она высоким, привычным к скандалам голосом. – Я за вашим почтовым ящиком присматривала. Набилось всякой бумаги, жуть просто. Жулики-то приглядывают – ящик полный, значит, хозяева уехали. Обошлось?
   – Обошлось, – остановился Евсей Наумович, невольно глядя на холмы дворницкой куртки, прятавшие необъятные сиси.
   – Одну облезлую харю несколько раз примечала, – не отвязывалась дворник, наверняка имея в виду спасителя Афанасия. И прежде чем Евсей Наумович юркнул под арку дома, дворник сообщила ему в спину, что с месяц назад его искал человек с казенным письмом, но дворник письмо не взяла, расписываться не стала, надо будет, человек придет еще раз.
   Евсей Наумович, подгоняемый нетерпением, поспешил вниз по эскалатору. Внезапно, на бегу, его, вдруг посетила мысль перед визитом к следователю повидать своего адвоката. Как бишь его фамилия? Не помнил Евсей Наумович и как зовут его помощницу. Помнил только, что у нее был сиротский свитерок и тощие кривые ноги. Хорошо еще не забыл месторасположение конторы.
   Площадь у метро «Владимирская», как обычно, куролесила народом, и каменный Достоевский печально взирал со своего кресла на эту мельтешню. Словно ничего не изменилось с тех пор, как он сочинял свои романы. Тот же бомжатник – дурно пахнущие существа с синими опухшими лицами в неописуемых лохмотьях вели свои разговоры, продавали ворованную мелочь, просили подаяние – от самого входа в метро, вдоль собора Владимирской иконы Божией матери, вплоть до Колокольной улицы, где им путь, точно плотина, перегораживали трамвайные пути. Сытые мордатые менты в неопрятной форме обозревали людское стадо, выискивая среди стариков-пенсионеров тех, кто еще не уплатил им дань за место у тротуара, где те продавали свой немудреный товар – пучки зелени, семечки, разрезанную на куски тыкву, сало, вяленную рыбу к пиву. Нормальные горожане брезгливо поджимали губы и, задерживая дыхание от запаха аммиака и алкоголя, спешили проскочить это зловоние, бросаясь чуть ли не под колеса идущего мимо транспорта. Сама площадь сверкала лаком изысканных чужеземных автомобилей, стремящихся протиснуться к Литейному проспекту или терпеливо поджидающих на стоянке своих владельцев, которые, не выдержав уличного столпотворения, оставили автомобили и предпочли спуститься в метро. Работяга-троллейбус, вздыбив штанги, стоял в покорном изумлении среди лакированного стада. Как и трамвай, что никак не мог завершить поворот с Колокольной улицы на Владимирский проспект. Так и стоял обреченно на перекрестке, вплотную к важному «мерседесу», что уткнулся хищным радиатором в багажник замызганного «жигуленка». А тот, в свою очередь, уперся носом в зад «скорой помощи», в кабине которой мужик в белом халате равнодушно уставился в газету. И все это под колпаком сырого свинцового цвета неба, что опустилось на крыши домов потерявшегося во времени короткого Владимирского проспекта.
   Полная безнадега, решил Евсей Наумович и, вдыхая уличный перегар, заторопился по недавно уложенным каменным квадратикам тротуара мимо роскошных витрин бутиков и магазинов, мимо театра Ленсовета и помпезного мраморного фасада гостиницы «Гранд Метрополь».
   Расстояние до конторы адвоката Евсей Наумович прошел быстрым шагом, лавируя в толпе прохожих. В один из ухоженных потемкинских дворов Невского проспекта и выходил подъезд, во втором этаже которого арендовалось помещение конторы.
   – Зусь! – Евсей Наумович с облегчением прочел фамилию адвоката на бронзовой дощечке и пробормотал: – Конечно, Зусь. Григорий Ильич Зусь.
   И, толкнув дверь, вошел в контору.
   – Я извиняюсь, – Евсей Наумович оглядел пустую приемную.
   Белые гардины вздулись упругими парусами на двух окнах.
   Постояв несколько секунд в нерешительности, Евсей Наумович шагнул к порогу кабинета.
   – Я извиняюсь, – обескуражено повторил Евсей Наумович в пустую комнату.
   – Минуточку! – донесся женский голос из-за тяжелого полога, отделяющего приемную от другого помещения, видимо, подсобки.
   Евсей Наумович напрягся. Голос был поразительно знаком.
   Полог откинулся, и из подсобки появилась. Лиза.
   – Сейка?! – Лиза держала в руке чашку. – Ты ли?! Евсей Наумович в изумлении смотрел на Лизу. Видимо, его лицо и впрямь сейчас выглядело забавно, а то с чего бы Лиза, едва поставив чашку на какую-то книгу, расхохоталась.
   – Господи, Сейка?! – Она шагнула ему навстречу и, прильнув всем телом, обняла своего бывшего возлюбленного. – Сейка, как я рада!
   От знакомого запаха у Евсея Наумовича едва не закружилась голова, пришлось проявить усилие и присесть в ближайшее кресло.
   – Сиди, сиди, старый греховодник, – улыбалась Лиза. – Кофе будешь?
   Евсей Наумович не мог прийти в себя от неожиданности. И, как-бы упреждая догадки Евсея Наумовича, Лиза проговорила жестко и властно:
   – Слушай, Сейка, Григорий Ильич сейчас в суде, но должен вернуться. Но я тебя прошу: ни единым намеком не проговорись, при каких обстоятельствах мы с тобой познакомились. Ни единым! Ты ничего не знаешь о моем прошлом. И вообще, наше с тобой знакомство – случайное, скажем, театральное. Такое же, как у меня и с самим Зусем, с ним мы познакомились в театре, сидя в соседних креслах. И этим все ограничилось! Надеюсь, ты меня понял.
   Лиза с чашкой в руке подошла к окну, ближе к Евсею Наумовичу.
   – Ты забыла, я не очень люблю кофе, – проговорил Евсей Наумович.
   – Ах да! Что же делать? У меня сегодня нет чая.
   – Обойдусь.
   Лиза переставила чашку на свой стол. Она двигалась легкими, широкими шагами. Тонкая серая юбка, при движении, лепилась к длинным и стройным ногам. Светлые прямые волосы крупной волной падали на плечи.
   – А где твой амулет? – Евсей Наумович все никак не мог совладать с собой.
   – Амулет? Я его выбросила, после того как ушла от тебя. Амулет оказался лгуном.
   Лиза амазонкой присела на край стола, изогнулась вполоборота, поднесла кофе ко рту и тронула языком край чашки, словно поцеловала.
   – Между прочим, я тебе звонила. Надеялась, что ты поможешь мне с работой. Ты же многих знаешь в городе. Но так и не дозвонилась.
   – Я был в Америке. Почти три месяца.
   – Понятно. Ну как там твои?
   – Жена умерла.
   Лиза повела головой, откидывая волосы со щеки, сцепила замком пальцы и обхватила колено.
   – А я вот работаю у Зуся. От него ушла помощница на сессию, Зусь меня и пригласил.
   Евсей Наумович рассеянно слушал Лизу. Эффект неожиданности встречи прошел. Он видел красивую и отдаленно знакомую женщину, улавливал запах знакомых духов, слышал знакомый голос, в памяти ожили эпизоды их общения, но никаких эмоций. Так исчезают из поля зрения последние фрагменты ландшафта, когда сгущается туман.
   Лиза рассказывала о своей новой однокомнатной квартире с видом на залив. О намерении обменять ее на двухкомнатную, правда, с окнами во двор. О том, что она никак не может подобрать мебель. Правда, пока не торопится – если обменяет квартиру, то и мебель понадобится другая. К тому же у нее появился консультант с хорошим вкусом – жена Зуся. Они очень подружились и часто видятся.
   – Он женат? – равнодушно обронил Евсей Наумович.
   – Да. У них двое ребят. Старшая дочь почти моя ровесница. Кстати, Григорий Ильич немногим младше тебя.
   Евсей Наумович окинул быстрым взглядом Лизу и усмехнулся. Словно дал понять, что Лиза не так истолковала его вопрос, свела к каким-то личным интересам, к желанию его вернуться к прошлому. Равнодушие к этой женщине сейчас удивляло Евсея Наумовича. Ведь недавно он настолько был увлечен Лизой, что всерьез подумывал о совместной жизни. Неужели годы уже психологически овладели его сознанием, хотя физически он вроде и не ощущал своих лет.
   – Знаешь, я скоро выхожу замуж, – проговорила Лиза.
   – Официально? – вырвалось у Евсея Наумовича с каким-то раздражением. – Или опять любительски? Как в прошлые два раза.
   – Ну и память у тебя, Сейка, – не скрыла досаду Лиза. – Официально. Уже подали заявление.
   – А кто он, если не секрет.
   – Инженер.
   – И где вы познакомились? В театре? – ернически спросил Евсей Наумович.
   – Какой ты злой, Сейка. Нас познакомила жена Зуся, он ее племянник. Давай-ка помолчим, Евсей Наумович, а то наговорим лишнего. Потом будем жалеть.
   Лиза рывком выдвинула ящик своего стола, достала сигареты. Закурила, уголок пухлых губ выпустил струйку сизого дыма. Положив зажигалку, Лиза зажала пальцами сигарету и отвела руку в сторону, к самой мочке уха.
   – Осторожно, – мягко произнес Евсей Наумович, – не опали волосы.
   Лиза послушно пересела на стул, уперлась локтями о стол, положила подбородок в раскрытые ладони, отстранив в сторону сигарету.
   – Отчего она умерла, Сейка?
   – Тяжело болела. Паркинсоном.
   – Это когда все тело дрожит?
   – Разные бывают формы. У нее ничего особенно не дрожало.
   – А говорят, в Америке хорошая медицина.
   – Болтовня. Такая же, как и у нас. Только техники больше напихано.
   – Наверно, это не всегда хорошо. Врачей расхолаживает.
   – У меня был дядя.
   – Сема? Ты мне рассказывал.
   – Да, дядя Сема. Он лечил руками и головой. И, кажется, неплохо.
   Помолчали. Дым табака льнул к оконным гардинам, поднимался вверх, к высокому потолку. Евсей Наумович приподнялся с кресла, потянулся к столу и достал из Лизиной пачки сигарету.
   – Ты же не куришь, – пробормотала Лиза и свободной рукой поднесла зажигалку.
   Евсей Наумович прикурил и вернулся в кресло. Дымок с привкусом ментола приятно щекотал небо, холодил ноздри.
   Евсей Наумович прикрыл глаза и выпрямил ноги.
   – Опять ты в этих туфлях, – проговорила Лиза. – Я же хотела их выбросить! Не мог себе в Америке что-нибудь приличное подобрать?
   – Там мне было не до этого.
   Лиза глубоко затянулась и сбросила серый столбик пепла на бумажную салфетку.
   – Ты очень страдал, Сейка, я чувствую.
   – Да. Мне было не легко. Я любил ее, Лиза. Очень, – с внезапным тихим надрывом произнес Евсей Наумович. – И понял это в те страшные дни.
   – Но, Сейка, – не удержалась Лиза и добавила жестко: – Вы ведь не так уж мирно жили вместе – дня не проходило без скандала.
   – Вот еще! – Евсей Наумович с удивлением посмотрел на Лизу. – По-моему, я никогда с тобой на эту тему не разговаривал. Откуда ты знаешь, как проходили те дни?
   – Да уж знаю. Твой друг, этот, как его зовут? Эрик, что ли? Все рассказал Женьке Симыгиной, – как-то по-бабьи мстя за обиду, произнесла Лиза.
   – Женьке Симыгиной? – растерянно промямлил Евсей Наумович.
   – Моей напарнице по Садовой улице. Жанне! Забыл, что ли? Не притворяйся, ты все помнишь. Я же тебе рассказывала, как твой Эрик.
   – Ладно, хватит! – оборвал Евсей Наумович. – Да, Лиза, мы жили с Наташей не просто. И разошлись без сожалений. Но там, в больнице, не поверишь, я почувствовал такую любовь.
   – Жалость.
   – Любовь. Трудно это объяснить. Не знаю, как бы продолжались наши отношения, если бы Наташа жила. Но одно знаю – она унесла с собой мою любовь.
   – Ты очень сентиментален, Сейка. Твоя сентиментальность пересилила остальные чувства, пересилила все то, что ты знал о себе, о ней. Эта эмоция прощает все, любое предательство. Порой, сентиментальность ломает даже закоренелых мерзавцев. За время работы у Григория Ильича я насмотрелась всякого.
   Последней репликой, казалось, Лиза спровоцировала появление своего шефа. Бросив на ходу: «Какого черта так накурено?» – Зусь от порога, не глядя по сторонам, прошел в свой кабинет и захлопнул за собой дверь.
   – Что с ним? – растерялся Евсей Наумович.
   – Наверно, дело проиграл.
   Лиза следом за адвокатом скрылась в его кабинете, плотно прикрытыв за собой дверь.
   Евсей Наумович разыскал глазами пепельницу и загасил сигарету. Часы на стене показывали четверть третьего. Есть риск опоздать на Почтамтскую, к следователю Мурженке. К тому же, если адвокат не в духе, разговор вряд ли сложится. Евсей Наумович вспомнил, что не поставил адвоката в известность о своем отъезде в Америку – так получилось. Нервотрепка с авиабилетами, бытовые заботы перед длительным отъездом. Но что сделано, то сделано. Да и прошло почти три месяца, вряд ли адвокат помнит об этом. И вообще, знай он, что Лиза работает у Зуся, можно было бы у нее узнать о положении дел. Хотя бы в общих чертах, не вникая в детали. Неэтично? Глупости. В конце-концов все осталось в прошлом, а Лиза даже выходит за кого-то замуж.
   Размышления Евсея Наумовича роились вокруг своих забот. Словно никогда у него не было близкой женщины по имени Лиза. А если и обращались к ее образу, то с некоторым раздражением от глухо закрытой двери кабинета адвоката.
   Евсей Наумович злился и поглядывал на часы. Может, подойти к двери и напомнить о себе? В конце концов он оплачивает услуги адвоката и имеет право на элементарное внимание к своей персоне. А вдруг они там. Евсей Наумович усмехнулся. Вот будет номер! А что? Блядь – она и есть блядь. Евсей Наумович нервно стиснул пальцами подлокотники кресла. А собственно говоря, для чего ему сейчас адвокат Зусь? Что за блажь нашла на него – перед визитом к следователю заглянуть к адвокату? Ему нужен Мурженко и только Мурженко, а не Зусь, вместе со своей помощницей.
   Евсей Наумович поджал губы, вздохнул и насупился. Он знал свой характер: все его рассуждения сейчас – пустая болтовня. Что он не уйдет из этой конторы, пока не поговорит с Зусем, сколько бы тот ни ошивался за дубовой дверью. И не надо торопить события, пусть все идет так, как идет. Неспроста существует еврейское изречение: «Если тебе мало обид и огорчений – проси у Бога исполнения твоих желаний».
   Так он и сидел, насупившись, когда распахнулась дверь кабинета и на пороге возник Зусь. Казалось, его крепкая, лобастая голова перевесит худощавую фигуру, и адвокат, всем телом, грохнется на пятнистый ковролин.
   – Евсей Наумович, извините, дорогой. – Зусь протянул обе руки, поймал ладонь своего клиента и, накрыв ее «коробочкой», силой потянул Евсея Наумовича из кресла.
   – Ничего, ничего. Понимаю – дела, – бормотал Евсей Наумович. – Я ведь пришел без звонка, какие тут претензии?!
   Зусь обнял за плечи клиента и повел в кабинет. Приятным, чуть рокочущим голосом адвокат пояснял, что визит клиента совпал с днем вынесения приговора по долгому процессу руководства ликероводочного завода. И Зусь вынужден срочно отправить короткую жалобу на явно предвзятый приговор. Чем он и занимался со своей помощницей.
   – Ах да, – спохватился Зусь, переступая порог кабинета. – Вы же с ней знакомы.
   – В некотором роде, – буркнул Евсей Наумович, скользнув взглядом в сторону Лизы. Та сидела спиной к двери, у компьютера.
   – Мерзавец, такой мерзавец, – не успокаивался Зусь, сыпля проклятия на голову судьи, который полностью занял сторону обвинения, отбросив все доводы адвоката. – Ну что? Закончили? – Зусь подобрал с принтера распечатку, внимательно прочел, расписался и вернул Лизе с напутствием: – Немедленно отнесите в городской суд, сдайте в канцелярию под расписку. Подробную жалобу я составлю на следующей неделе. И поскорее возвращайтесь. К пяти часам придут родственники осужденного, предстоит малоприятный разговор.
   Лиза вышла из кабинета.
   В мрачном молчании Зусь развернул поудобней кресло на колесиках. А усевшись, принялся его раскатывать, упираясь ногами в основание письменного стола. Осененный внезапной мыслью, перестал ерзать и что-то записал на листке перекидного календаря, рядом с которым в узорных рамках красовались фотографии полной женщины с двумя подростками – мальчиком и девочкой. «Семейство Зуся», – подумал Евсей Наумович и, закинув ногу на ногу, расслабился.
   – Нет, но каков мерзавец. Год, как стал судьей, вот и юлит перед прокуратурой, – тонкая верхняя губа адвоката брезгливо покрыла пухлую нижнюю, придав веселому выражению лица маску обиженного ребенка.
   – Пожалуй, я пойду, Григорий Ильич, – проговорил Евсей Наумович. – Надо подъехать на Почтамтскую, к Мурженке.
   – К кому? – Зусь с удивлением взглянул на своего клиента.
   – К следователю, к Мурженке.
   – Так он больше там не служит.
   – Как не служит?! – Евсей Наумович всем телом поддался вперед.
   – Здрасьте! Он отстранен от дел. И находится под следствием.
   – Не понял.
   – Вы, что, не знаете, что случилось?
   – Меня не было в России.
   – Ах да! – Зусь резко откинул голову и шапка густых черных волос, казалось, как-то сместилась назад. – Так вы, Евсей Наумович Дубровский, уже не подследственный. Разве вы не получили уведомление о прекращении производства по вашему делу?
   – Не-е-ет. То есть какое-то извещение приносили, соседи сказали. Но меня не было.
   – Могу вам официально объявить: все дела, которые вел Мурженко, переданы другим следователям. Ваше дело принял следователь Кожемяко. Он, изучив материал, признал действия против вас недостаточно обоснованным и прекратил производство. Так что, Евсей Наумович, не на Почтамтскую вам надо ехать, а в ресторан. И, кстати, версия, связанная с той дамочкой, в части вашего, Евсей Наумович, отношения к этому делу, также развалилась. Ее показания были инициированы Мурженко. Словом – навет. В чем дамочка и призналась новому следователю.
   Евсей Наумович почувствовал, как ноги налились свинцом, а лицо Зуся рябит и колышется, словно погружается в воду.
   – А мой залог? – Евсей Наумович едва разлепил сухие губы. – По вашему совету, я просил Мурженку поменять меру пресечения с подписки о невыезде на залог.
   – Вернете вы свой залог, никуда он не денется. Подайте заявление и вернете до копейки. Сколько там?
   – Сорок тысяч долларов.
   – Ого! Ай да Мурженко… Все и получите! В рублях. По курсу.
   – Но они мне не нужны.
   – Как – не нужны? – Зусь с интересом посмотрел на своего клиента и засмеялся. – Отдайте мне.
   – Я хочу вернуть свой залоговый гарант.
   – Получите деньги, выкладывайте комиссионные и забирайте залоговый гарант. Надеюсь, срок договорных отношений не закончен?
   – Нет. Пока не закончен, – перевел дыхание Евсей Наумович.
   – У кого вы одалживались? Может, я его знаю? Кто ростовщик?
   – Сапегин. Олег Арсеньевич Сапегин.
   Зусь в упор посмотрел на Евсея Наумовича и хмыкнул.
   – Его же убили.
   Евсей Наумович оцепенел. И выслушал историю, о которой, как пояснил адвокат, месяца два назад писали многие газеты. О возбуждении уголовного дела по сто пятой статье – убийство, по сто шестьдесят первой – грабеж и еще нескольких статей, включая поджог и уничтожение имущества. О том, что в сфере ростовщичества оборачиваются огромные деньги и криминальные разборки не удивительны. О том, что к делу убийства Сапегина привлечены несколько человек из прокуратуры, в том числе и Мурженко.
   – Ну а как же мой залог? – пролепетал Евсей Наумович.
   – Деньги вы получите, поскольку судопроизводство в отношении вас прекратилось, – с раздражением на непонятливость клиента проговорил Зусь. – Что же касается возвращения залогового гаранта. Что взять с убитого. Впрочем, ростовщики хранят залоговые вещи в ломбардах – так надежней. Драгоценности, золото, картины. Так что шанс у вас есть.
   – Я отдал в залог книги. Редкие издания.
   – Не знаю, – Зусь пожал плечами. – Думаю, ломбард книги не принимает. Вероятно, книги покойный хранил в своем загородном доме, где в основном и жил.
   – А дом… сгорел, – безнадежно произнес Евсей Наумович.
   – Как мне известно, дотла.
   Евсей Наумович был совершенно раздавлен. Он трудно складывал слова в короткие, рваные фразы с долгими между ними паузами, что именно Мурженко свел его с ростовщиком, что во время передачи книг присутствовал нотариус, чьи реквизиты стоят в договоре. Присутствовал и оценщик, кособокий мужичонка. Может быть, им известно, где книги. Голос его не слушался. Евсей Наумович и сам не верил в свои предположения. Если нотариус был связан с Сапегиным, то вряд ли станет откровенничать. Наверняка он дал следствию подписку о неразглашении.
   И Зусь согласился с предположением Евсея Наумовича.
   Клиент стал его раздражать, наступила та стадия общения, когда клиент, потеряв почву под ногами, начинает канючить, не считаясь с неотвратимостью факта, теряя всякое достоинство.
   Зусь резко поднялся с кресла и принялся ходить по кабинету широким уличным шагом.
   – Извините, Евсей Наумович, могу вам пожелать на прощание. Исключительно из доброго отношения. Не обращайтесь в прокуратуру, не ввязывайтесь в дело Сапегина – Мурженко и прочих. Не будите лихо! Толку не будет, а нервы себе попортите. Получите свои залоговые деньги и смиритесь с судьбой. Мой вам совет, Евсей Наумович.
   День сворачивался в рулон, наподобие чертежного листа. В котором вместо чертежей последовательно значились: спаситель Афанасий, женщина по имени Лиза, адвокат по фамилии Зусь, официант-грубиян в кафе при Доме журналистов, куда Евсей Наумович забрел пообедать, референт по кадрам Союза журналистов, плаксивым голосом напомнившая о неуплате членских взносов за три месяца. Далее значилась любезная заведующая библиотекой Дома журналистов, давняя поклонница Евсея Наумовича как некогда известного газетчика с острым пером. Она помогла снять ксерокопии с трех изданий, писавших об очередном громком преступлении – убийстве ростовщика Сапегина, и ксерокопию с газеты «Час пик» о служебном расследовании в городской прокуратуре, связанном с этим убийством.