Шведов Сергей. Черный колдун

   Гаук Отранский придержал стремя молодому королю, который, одолеваемый горькими мыслями, тяжело взгромоздился в седло.
   – Ничего, государь, все образуется, – негромко произнес владетель.
   – Я рассчитываю на тебя, благородный Гаук, – так же тяжело отозвался Рагнвальд.
   Гвардейцы уже сидели в седлах, благородные владетели спешили занять место поближе к королю, тесня конями друг друга. К сожалению, благородная Сигрид не вышла проводить сына и государя. Рагнвальд и раньше не мог похвастаться сердечностью в отношениях с матерью, а сейчас разделявшая их борозда стала еще глубже.
   – Все будет хорошо, – повторил Отранский.
   – Дай бог, – вздохнул Рагнвальд.

Глава 2
ЛЕЙТЕНАНТ

   Капитан был недоволен. Волк, проживший с ним рядом всю жизнь, научился разбираться в перепадах его настроений. Но сейчас за этим недовольством скрывалось нечто большее. Бес пристально смотрел на сына, словно пытался прочитать что-то в глубине его души. От этого взгляда Волку стало не по себе.
   – Я сделал тебя лейтенантом вовсе не потому, что ты мой сын.
   – Я это знаю. – Волк помрачнел, разговор не предвещал ничего хорошего.
   – Ты нарушил мой приказ.
   – Я воин, а не палач. – Глаза Волка сверкнули из-под длинных ресниц.
   – Ты станешь палачом, если я прикажу. – Нет.
   – Нет? – В голосе Беса была скорее угроза, чем вопрос.
   – Не все средства хороши для достижения цели.
   Бес засмеялся, но в его смехе злобы было гораздо больше, чем веселья.
   – Путь к цели буду выбирать я, а твоя задача – не споткнуться на этом пути.
   Волк физически ощущал силу этих парализующих глаз. В эту минуту он ненавидел отца. И тот чувствовал эту ненависть, не мог не чувствовать.
   – Голова Заадамского за тобой. Благородный Ингольф слишком зажился на этом свете.
   – Пошли ему яд в бокале. – В словах Волка были вызов и осуждение бессмысленной жестокости.
   – Я уже сказал, что это твоя забота. И учти, я не потерплю непослушания.
   Тор появился как раз вовремя и оборвал ссору, грозившую зайти слишком далеко.
   – Прибыли люди Пайдара.
   – Зови, – коротко распорядился Бес.
   Волк с любопытством разглядывал варваров. Их страна находилась в излучине реки Оски, сразу же за Восточными лесами. Варвары-осканцы довольно сильно отличались от лесных варваров: их лица напоминали скорее лица степняков, но волосы были неожиданно светлыми.
   – Достойный Пайдар шлет привет почтенному Ахаю, Черному колдуну из Южного леса.
   – Я рад, что мой достойный друг находится в добром здравии, – Бес жестом пригласил посланцев садиться.
   Варвары, а их было трое, без церемоний расположились у накрытого стола. Однако мечей они не отстегнули, и это был знак почтенному Ахаю, что полного доверия у прибывших к нему нет. Мечи были суранской выделки и не лучшего качества. Волка это обстоятельство огорчило.
   – Твой человек понравился Пайдару, но сладкая речь, это еще не сытный пирог.
   От лица варваров говорил все время пожилой осканец с умными глазами на морщинистом лице, его спутники пока помалкивали, угрюмо озираясь по сторонам.
   – Храмовики кормят вас лучше?
   Насмешка, прозвучавшая в словах Беса, не понравилась осканцам. Рука одного их них опустилась на рукоять кинжала.
   – Не так скоро, достойный Пайдар, – с добродушной улыбкой на устах остерег его Бес и, заметив удивление гостей, добавил: – Не так уж трудно опознать волка, даже когда он маскируется под овечьей шкурой.
   Теперь пришла очередь улыбаться Пайдару:
   – Я много слышал о тебе, Черный колдун, и рад, что эти слухи оказались правдивыми.
   Однако настороженность в глазах варваров не прошла, а скорее усилилась. Бес разлил вино по серебряным кубкам и первым пригубил его. Гости тоже пригубили, но менее уверенно. Волка их осторожность позабавила.
   – Хорошее вино, – одобрил старик и покосился на Пайдара. Вождь осканцев был, видимо, того же мнения, но вслух высказываться не спешил, не желая ронять своего – достоинства перед людьми, которые еще не стали ни друзьями, ни союзниками.
   – Хмельное вино и красивые девушки, – Бес широко и гостеприимно улыбнулся, – этого добра в избытке в суранских городах, но чтобы получить все это, нужно быть настоящим воином, а не болтливой бабой.
   Лицо Пайдара вспыхнуло от гнева:
   – О том, какие мы воины, пусть тебе расскажет презренный Кечи, люди которого пасут наши стада на осканских лугах.
   – Кечи мертв, мир его праху, а в Хянджу посвященный Чирс смеется над глупыми варварами, и лесовиками, и осканцами. Разве не твои осканцы, Пайдар, гниют в оковах на рудниках Храма, и разве не ваши женщины служат подстилками его жрецов.
   Варвары вскочили на ноги, угрожающе потрясая кулаками. Бес остался невозмутим, и только на его изуродованных губах играла презрительная усмешка.
   – Твои воины, Пайдар, бегут при виде мечей наемников ярла Хаарского, а треск огненных арбалетов Храма заставляет их души в страхе улетать на небеса.
   Лицо вождя осканцев побагровело от бешенства:
   – Ты пригласил нас, чтобы оскорбить, Черный колдун. Бес равнодушно пожал плечами:
   – Не вы мне нужны, достойные вожди, а я вам. Вы проделали долгий путь, чтобы увидеться со мной. Без моей помощи вам не справиться с Храмом.
   – Так чего же ты от нас хочешь, почтенный Ахай? – Старик первым овладел собой.
   – Прежде всего я хочу, чтобы вы прекратили распри между собой, Ты, Пайдар, разбил Кечи, а плодами твоей победы воспользовались посвященные. Хаарский прошел как нож сквозь масло через земли осканцев, урканцев и югенов, не встретив ни малейшего сопротивления. Цена на рабов в Хянджу упала втрое, а женщин и детей отдавали даром. Это цена твоей победы, достойный Пайдар. Но и это еще не все. После того как храмовики открыли дорогу в страну Хун, твой народ ждет участь степняков Сурана, которые на свою беду оказались на пути торговых караванов в Лэнд. Тебе известна судьба степного хана Барака, у которого храмовики вырвали сердце, и судьба Сабудая, посеченного огненными стрелами храмовиков. Сколько их было таких, гордых силой и властью, и где они сейчас?
   – Храм слишком силен. Он раздавит нас железной пятой, как только мы осмелимся поднять голову.
   – Порой мне кажется, что в ваших сердцах не осталось мужества. Храм высасывает из вас все и силу, и отвагу, и чувство собственного достоинства.
   Варвары молчали, не находя слов для возражений Черному колдуну. Возмущаться и обижаться было глупо, поскольку пустые слова опали бы шелухою к ногам почтенного Ахая вместе с уважением к суетливым гостям.
   – Сила Храма в вашей разобщенности, Пайдар. Пока ты воюешь с Кинкаром и Рудаком, ярл Хаарский строит крепости на ваших землях, оттесняя осканцев с плодородных земель. Решайся, Пайдар, – либо союз против Храма, либо рабство.
   – Нам не хватит сил, чтобы овладеть Хянджу, и все понесенные жертвы окажутся напрасными.
   – Хянджу я беру на себя, а ваша забота – заварушка на границах Храма. Отвлеки на себя внимание наемников Хаарского, и я ручаюсь за успех.
   Пайдар задумался надолго. Бес не торопил варвара, и только черные, лихорадочно блестевшие глаза выдавали его нетерпение.
   – Согласен, – выдохнул наконец осканец и обреченно махнул рукой.
 
   Варвары уехали утром следующего дня. Волк долго смотрел им вслед с крепостной стены, поеживаясь от пронизывающего ветра. События развивались стремительно, не оставляя времени на размышления. Смерть Гарольда отозвалась болью в душе лейтенанта, и это было тем более странно, что он никогда не питал симпатий к нордлэндскому королю. Слишком много пролитой крови, которая ни на шаг не приближает к цели. Да и была ли она, эта цель? Прежде он шел за капитаном, ни о чем не спрашивая и ни о чем не сожалея. Все было предельно просто: здесь «мы», там «они», а возникавшие проблемы разрешались ударом меча. Легко убить чужака, глаза которого мелькнут перед тобой в долю мгновения, чтобы закрыться навсегда. А как быть с человеком, который считал тебя если не другом, то во всяком случае не врагом, с которым ты сидел за одним столом и сражался плечом к плечу и которого зарезали на твоих глазах с поразительной простотой, не дав поднять меча в свою защиту? Вопросов больше, чем ответов, но отвечать самому себе все равно придется.
   – Скучаешь, лейтенант?
   Волк резко обернулся, словно его ударили в спину. Оттар беззаботно улыбался, похлопывая плетью по кожаному сапогу. Белые волосы Оттара разлетались под резкими порывами ветра, создавая пушистый ореол вокруг головы. В эту минуту он был похож на Сигрид Брандомскую, и Волк даже вздрогнул, уловив это сходство.
   – Надень шапку, простудишься.
   – Капитан велел Чубу убрать Заадамского. Сержант берет меня с собой.
   – Нет.
   – Почему нет, – удивился Оттар, – это приказ капитана.
   В его больших зеленых глазах стыли недоумение и обида. Оттар был самым младшим среди меченых и очень тяжело переживал, когда ему об этом напоминали, отстраняя от самых опасных дел под разными предлогами. Волк помнил, каким капитан привез его в Южный лес. Двадцать мальчишек, испуганных и утомленных, в неуклюжей, полуразвалившейся от долгой тряски по дорогам телеге, и беспрерывно орущий, охрипший от этого крика Оттар на руках у капитана. Потом их стало пятьдесят, но Оттар так и остался самым младшим. Волку приходилось по нескольку раз таскать его в гнездо к самкам, которые кормили Оттара, как когда-то выкармливали Волка с Тором. Айяла, не спускавшая ребенка с рук в первые дни, никак не хотела примириться с мыслью, что его придется отдать в лапы самок вожаков. Но иного выхода не было, Оттар худел день ото дня и отказывался принимать пищу. Капитан силой отнял у женщины ребенка и передал Волку. Волк до сих пор помнил, каким тяжелым был Оттар и как непросто было дотащить его до гнезда. Позже Айяла смирилась с неизбежностью и не препятствовала Волку, но неотлучно сидела у гнезда все время, пока продолжалась кормежка. Оттар так и остался ее любимчиком, даже когда родились Тах и Дана. Оттару прощалось многое из того, что никогда не прощалось Волку, Тору и остальным меченым, даже капитан ничего с этим не мог поделать. Все меченые, привезенные из Приграничья, отыскали своих родных и частенько их навещали. Оттар не помнил ни отца, ни матери, не помнил и места, откуда его привезли в замок Ож. Никто из местных крестьянок не признал его за сына, хотя меченые частенько наведывались в приграничные села, не слишком при этом скрываясь. Раньше это обстоятельство удивляло Волка, но сейчас он догадывался, чьим сыном на самом деле был Оттар. Историю о похищении маленького принца он слышал в Бурге, и все время порывался расспросить у Сигрид подробности, но так и не решился. Слишком много странного было в этом деле.
   – Передай Чубу и Пану, пусть седлают коней, – сказал Волк, натягивая перчатки на замерзающие руки. – Я поеду с вами.
   Оттара явно обрадовал такой оборот дела:
   – А Тор?
   – Обойдемся без Тора.
   Ответ прозвучал неожиданно резко, и Оттар удивился скверному настроению лейтенанта. Похоже, в крепости что-то случилось, пока он ездил в Южный лес и обратно, но все прояснится, надо полагать, со временем. Если Пан не расскажет, то Зуб непременно проговорится.
 
   Сигрид была утомлена дорогой. Поездка в Бург, пышные похороны Гарольда, бесконечные ссоры с Рагнвальдом отняли у нее последние силы. Вдовствующая королева рвалась из столицы – подальше от чужих стен, от скорбных масок, за которыми прячется злорадство. Рано радовались – Гарольд умер, но жив Рагнвальд. И кое-кто уже почувствовал его руку на своей шее, и эта рука не слабее отцовской. Втайне она гордилась сыном, но не хотела признаваться в этом даже самой себе. Рагнвальд не отомстил за смерть отца, а, все остальное было для нее неважным.
   Усталость от долгой и трудной дороги притупила боль. Сигрид дремала, прислонившись виском к холодной стенке дорожной кареты. Не хотелось ни о чем думать, а хотелось ехать и ехать без остановки, под мерное поскрипывание полозьев по подмерзающему насту.
   Ингольф Заадамский склонился к открытому окну и что-то крикнул, что именно, она не разобрала, но мгновенно открыла глаза. Ей, выросшей в Приграничье, звон мечей был так же привычен, как звон струн лютни придворным дамам в далеком Бурге. Марта, отодвинув полог, выглянула наружу и тут же с криком отшатнулась. Посеченный мечом всадник рухнул на землю в метре от кареты. Лошади встали, рука Сигрид потянулась к арбалету. Она решительно отстранила Марту и выглянула наружу. Два дружинника Заадамского уже лежали на мерзлой земле с пробитыми головами. Сам Ингольф, то и дело поднимая коня на дыбы, с трудом отбивался от наседающего на него молодца в черном, как сажа, полушубке. Трое других на падавших сцепились с уцелевшими дружинниками владетеля. На глазах Сигрид еще двое упали с коней, пронзенные узкими мечами. По этим мечам она определила в разбойниках меченых. И, кажется, узнала одного из них. Это был Атталид! Она закричала от прихлынувшей вдруг к сердцу боли и подняла тяжелый арбалет. Благородный Ингольф, широко раскинув руки, словно подбитая на лету птица, медленно валился из седла. Обычно багровое его лицу в эту минуту было неестественно бледным. Атталид еще раз взмахнул мечом, и голова владетеля Ингольфа ударилась о мерзлую землю раньше, чем грузное тело. Сигрид целилась в Атталида, но промахнулась. Стрела сбила шапку с другого меченого, и перед Сигрид на мгновение промелькнуло обиженное и недоумевающее мальчишеское лицо в ореоле белых волос. Атталид что-то крикнул, и четверо всадников, нахлестывая коней, скрылись в снежной круговерти так же внезапно, как и появились. Испуганный возница с трудом поднялся из сугроба и перекрестился.
   – Меченые, – сказал он, с трудом шевеля подрагивающими губами.
   Сигрид тупо смотрела на обезглавленное тело владетеля Заадамского. Потом склонилась к земле и взяла горсть снега, пропитанного кровью Ингольфа. Кровь, мешаясь с водой, побежала из сжатого кулака на подол черного платья.
   – Меченые, – повторила Сигрид вслед за возницей, и в ее голосе было столько ненависти, что служанка невольно отшатнулась.

Глава 3
ХЯНДЖУ

   Посвященный Чирс, Правая рука Великого, медленно прохаживался по обширному залу. Красивое лицо его морщилось словно от зубной боли. Посвященный Магасар, Чуткое ухо Храма, тяжело вздыхал, с сочувствием глядя на наместника Великого. Посвященный Чирс, да продлятся дни его вечно, сильно сдал за последние годы. Да и то сказать, семьдесят пять лет – возраст немалый даже для горданца. А тут еще дурные вести из Лэнда. Неожиданная смерть короля Гарольда спутала Храму все карты. И в довершение всех несчастий вождь осканцев Пайдар, до сих пор весьма лояльно настроенный к посвященным, устроил заварушку на границе. Все одно к одному. Было от чего морщиться посвященному Чирсу.
   – Я думаю, благородный Рекин справится со сложной ситуацией в Нордлэнде, – обронил наместник Великого и покосился в сторону Магасара. – Твои люди должны помочь ему в этом.
   Магасар с готовностью прижал к груди большие волосатые руки. Чирс презрительно скривил губы – к сожалению, разум посвященного Магасара много уступал его же преданности делу Храма.
   – Рекин стар, – покачал в задумчивости головой Чирс, – а король Гарольд был слишком молод и горяч. Ах, Гарольд, Гарольд...
   – Владетель Лаудсвильский встревожен, – робко доложил посвященный Магасар. – Морские разбойники усилили натиск на побережье Вестлэнда. Король Скат уже пытался однажды использовать их против Нордлэнда.
   – Так уберите Ската, – рявкнул в раздражении посвященный Халукар, Левая рука Великого. – Для этого не требуется разрешения посвященного Чирса.
   Халукар стар, ему уже трудно сдерживать рвущиеся наружу эмоции, как и кашель, впрочем. Ишь нахохлился, старый сыч, тяжело, наверное, умирать, имея столько грехов на душе. У посвященного Чирса грехов тоже немало. Как-то примет их Великий в заоблачной выси. Чирс невесело усмехнулся. Ситуация день ото дня становилась все хуже и хуже. Нельзя сказать, что беда пришла неожиданно. Он ждал ее все эти годы, и не просто ждал, а активно противодействовал неудержимо надвигавшемуся краху. Кое-что ему удалось. Двадцать лет беспрерывных трудов подорвали здоровье. Сил уже нет, а крах близок. Конец всему, за что боролся все эти годы. Ни ума посвященного Чирса, ни жестокости Халукара, ни изворотливости Магасара уже не хватает, чтобы противостоять року. Суранские города бунтуют, их сопротивление Храму становится все решительнее. Наемники ярла Хаарского уже не в силах спасти расползающееся в разные стороны, заживо гниющее тело Храма. Пролитая кровь уже порождает не привычный страх, а только ненависть. Вряд ли кто-то может упрекнуть посвященного Чирса в слабости – он боролся до конца за дело предков. Но где-то была допущена ошибка. Скорее всего, ее допустили те, кто начинал грандиозный проект. С них за это уже не спросишь, и расплачиваться за все придется посвященному Чирсу.
   – Пошлите Ульфу подкрепление.
   – А где нам их взять, посвященный Чирс? – слабо шевельнулся в кресле Халукар. – Достойный Хармид увел последних кукловодов на подавление бунта в Улигере. Суранцы словно с цепи сорвались, их уже не страшат ни лесные варвары, ни степняки, они заключают с ними союзы и изгоняют жрецов Храма.
   – В Улигере видели посланцев Черного колдуна, – вздохнул Магасар.
   Халукар грубо выругался – неслыханное святотатство в Чистилище, в двух шагах от священного огня. Но посвященный Чирс даже не обернулся. Наверняка кто-то стоит за этими хорошо скоординированными выступлениями мятежников. Не исключено, что почтенный Ахай приложил к этому руку. Он на удивление расторопен, этот меченый. Опытные агенты Магасара не успевают разрывать сети, которые без устали плетет черный паук. Но не это главное – само время работает на Черного колдуна. Звезда Гордана закатилась. Не смерть страшит посвященного Чирса – страшит хаос, который воцарится на землях Храма. Кто укажет людям новую дорогу? Черный колдун? Варвары Пайдар и Кинкар? Кто обеспечит надежный и безопасный путь торговым караванам? Или мир снова расколется на сотни мелких осколков, задыхающихся в собственных нечистотах, раздираемых амбициями многочисленных вождей?
   – Пошли на помощь Ульфу гвардейцев Кархадашта.
   Халукар промолчал, не было сил ругаться, да и бесполезно. Чирс прав: если Ульф не удержит Пайдара, то наступит крах. Продержаться бы год-два, а там, глядишь, что-нибудь наклюнулось бы. Быть может, Рекину Лаудсвильскому удастся обуздать мятежных вассалов и укрепить трон молодого Рагнвальда. Нордлэнд – это дорога к Большой воде. Суранские города заинтересованы в союзе с Нордлэндом, а если Ульф, разбив Пайдара, обеспечит дорогу в страну Хун, то многое можно будет поправить.
   – Я отправлю шесть сотен гвардейцев, – Халукар медленно, превозмогая боль, поднялся, – но мы рискуем, по священный Чирс, сильно рискуем.
   Чирс промолчал, и только руки его, простертые над священным огнем, мелко задрожали.
 
   Бес откинулся на глиняную стену убогой хижины и беззвучно засмеялся. Старый Хой, плосколицый варвар из неведомых мест, надежный и преданный друг с давних времен, удивленно покосился на капитана.
   – Мы насчитали почти шестьсот стволов, – сказал Волк, стоящий у входа.
   – Судя по всему, благородному Ульфу приходится не сладко, если ему понадобились гвардейцы Кархадашта, – Бес перестал смеяться, и на лицо его набежала тень.
   – В Хянджу осталось не менее четырех сотен гвардейцев, десять тысяч храмовых стражников и без счета прочих служителей, которые даром жизнь не отдадут, – покачал лохматой головой варвар Рахша. – Нам не справиться.
   – Годы, проведенные в рабстве, не прибавили тебе ума, варвар, – презрительно скривил губы Бес.
   Рослый Рахша побледнел от гнева и сжал пудовые кулаки – этот высокомерный чужак был невыносим. Рахша с трудом подавил желание обрушить что-нибудь тяжелое на эту горделиво вздернутую голову.
   – У тебя будет возможность показать себя в драке, если я не прикончу тебя раньше за непослушание.
   В словах Черного колдуна сомневаться не приходилось, Рахша это знал и потому подавил рвущийся из груди гнев. Этот горданец заставил плясать под свою дудку даже упрямого вождя осканцев Пайдара, так что же остается делать обездоленному рабу Рахше, кроме как молчать, ждать и надеяться.
   – Сколько у тебя людей?
   – Пять тысяч.
   – В Хянджу сто тысяч рабов, и только каждый двадцатый из них готов умереть за свою свободу?
   – Я могу поручиться только за своих, но если мы начнем удачно, то нас наверняка поддержат остальные.
   – Мне нужны двадцать тысяч, варвар, – Бес оторвался от разложенного на столе плана Хянджу и пристально посмотрел на Рахшу. – Я не жалел на тебя денег, но ты не оправдал моих надежд.
   – Я попытаюсь, – Рахша опустил голову, не желая смотреть в черные глаза почтенного Ахая.
   – Я дам тебе золото и оружие, варвар, но если ты вздумаешь играть в свою игру, то очень скоро пожалеешь, что появился на свет. Иди.
   Рахша дернул пересохшим горлом и неуклюже согнулся в поклоне. Бес даже не взглянул на закрывшуюся за рабом дверь – пусть Рахша и ненавидит Черного колдуна, но Храм он ненавидит гораздо больше, а это сейчас самое главное.
   – Позови Чуба, – кивнул Бес Волку.
   Верткий Чуб явился через минуту, два ряда белых зубов весело блестели на обветренном докрасна лице.
   – Здесь, – ткнул Бес пальцем в бумагу, – два самых крупных рудника в Хянджу, почти десять тысяч рабов. Охрана – четыре сотни синих стражей порядка. Не думаю, что они окажут тебе серьезное сопротивление. Твоя задача: вывести рабов на улицы города и устроить заварушку. Люди Хоя помогут тебе поднять рабов.
   – А если они не поднимутся? – Чуб с любопытством рассматривал разложенный на столе план Хянджу.
   – Тогда ты подтолкнешь их в спину, – усмехнулся Бес – Я дам тебе десять меченых и полусотню степняков хана Азарга.
   – Здесь неподалеку казарма желтых стражников, – с сомнением покачал головой Волк, – и гвардейцы будут там уже через полчаса. Чубу с ними не справиться.
   – А кто сказал, что он будет с ними драться. Он должен всего лишь вывести рабов на улицы, и пусть они сами разбираются с гвардейцами и стражниками.
   – Ты обрекаешь на смерть тысячи безоружных людей, капитан.
   – Свобода стоит дорого, а этим людям есть за что умирать.
   – Не нравится мне это. Глаза Беса холодно блеснули:
   – Свое мнение можешь оставить при себе, лейтенант. А тебе, сержант, лучше поторопиться.
   Чуб самодовольно хмыкнул, подмигнул Хою веселым глазом и скрылся за дверью.
   – От Оттара нет вестей, – сказал Волк, – он не знает, что мы покинули крепость и, чего доброго, приведет обоз прямо туда.
   – Я послал им навстречу Слизняка, который перехватит их по дороге, – отмахнулся Бес.
   – Неужели тебя не волнует судьба собственных детей? В глазах Черного колдуна вспыхнул злой огонек:
   – Мне надоели твои поучения, лейтенант меченых, меня раздражает твое вечно недовольное лицо. Берегись, мое терпение может лопнуть, и тогда я вздерну тебя на первом же попавшемся суку. Я капитан меченых и не потерплю непослушания даже от собственного сына. Иди.
   Бес недобрым взглядом проводил сына. Айяла испортила их нравоучениями и призывами к милосердию. Какое может быть милосердие, когда по этой земле приходится брести по колено в крови, когда либо – ты, либо – тебя. Меченый не должен слушать никого, кроме капитана. С пешками легче – они не задают вопросы, на которые трудно ответить. Бес Ожский хороший кукловод, но капитан, видимо, неважный, если не может справиться даже с собственным сыном. Пятьдесят сосунков он вырвал у Гарольда из-под носа. Уйму сил пришлось потратить, чтобы их сберечь и поставить на ноги. Они выросли и стали задавать вопросы. Мы не пешки – рано или поздно, но ему придется ответить: куда и почему? Куда ты ведешь нас, капитан меченых, и почему так много крови на нашем пути? Конечно, он найдет что им сказать, вот только устроит ли их этот ответ. Здесь в Хянджу решается его судьба. Пятнадцать лет он пытался объединить враждующих между собой противников Храма, и наконец ему это удалось. Он поклялся разрушить Храм, и он его разрушит. Горе тому, кто встанет на его пути.
   Хой исподтишка наблюдал за взволнованным капитаном меченых. Он помнил почтенного Ахая еще мальчиком на руках у Тора Нидрасского, потом судьба свела их вновь в Хянджу. Высокомерный Меч Храма не удостаивал взглядом ничтожного раба посвященного Чирса. Тогда он вызывал у Хоя чувство жалости. Мальчишка, потерявший все: память, близких, родину – ничтожная игрушка в руках посвященных. Но Бес Ожский вырвался из плена. Жрецы бледнеют при упоминании его имени. Нынешний почтенный Ахай – это уже не мальчишка, взбунтовавшийся против Храма. Этот широкоплечий, рослый, с сильным хищным лицом человек по-настоящему опасен – опасен не только для Храма, но и для тех, кто борется рядом с ним. Слишком велика заложенная в нем сила разрушения. Почти двадцать лет они боролись против Храма плечом к плечу, но, пожалуй, впервые сегодня Хой задумался – а что по том? Этот чужой мир давно уже стал для него родным, хотя не дал ему ни счастья, ни свободы.