Шведов Сергей. Черный колдун

   – Почему ты поддержал меня в борьбе против Храма? Вопрос прозвучал неожиданно, Хой вздрогнул и поднял глаза:
   – Я ненавижу Храм, а кроме того, твой отец был моим другом.
   – А Чирс?
   – Чирс – хозяин. Я родился свободным и не хочу умирать в оковах.
   – Ты не ответил, почему ненавидишь Храм.
   – Храмовики уничтожили мой народ и мою семью.
   – Это было давно, а люди часто забывают даже то, что было вчера.
   – Я помню.
   Хой помнил сожженную деревню и кровавые следы на снегу. Он помнил страшное чувство одиночества, когда ты один против целого мира и некому подставить тебе плечо в трудную минуту. Они понимали друг друга, меченый из Приграничья и варвар с далекого севера, все потерявшие, а потому ничего в жизни не боявшиеся.
   – Где твоя земля, Хой?
   – Очень далеко, на самом краю мира. За голодной степью, за мертвой землей с мертвыми городами.
   – А что нужно было храмовикам в ваших краях?
   – Думаю, они забрели к нам случайно. У храмовиков есть карты прежних времен, они часто отправляют экспедиции к древним городам.
   – Зачем?
   – Ищут золото, другие металлы. В мертвых городах есть много интересного.
   – А люди там есть?
   – Вряд ли этих жалких существ можно назвать людьми. Та зона не случайно зовется мертвой. Они просто выродились, как говорил посвященный Чирс.
   – Почему же они не ушли из тех страшных мест?
   – Вероятно потому, что это их земля.
   Даже у нелюдей, оказывается, есть своя земля, а где земля меченого Беса Ожского? А может, есть родина у почтенного Ахая? Вот у Черного колдуна точно есть логово – Южный лес. Но Хой имеет в виду нечто совсем другое – землю, которую следует защищать.

Глава 4
ШАГИ

   Рука посвященного Халукара дрогнула и бессильно поползла по одеялу. Магасар вздохнул – посвященный, увы, слишком стар, чтобы удержать в высохших руках ускользающую власть. Минует год-два, и, кто знает, возможно Магасар займет место грозного степняка. Веки Халукара дрогнули, что-то похожее на насмешку появилось и тут же погасло в узких глазах.
   – Все спокойно, посвященный, – заспешил с доклада Магасар, – ночь в Хянджу прошла без происшествий. Почтенный Мелькарт увел шестьсот гвардейцев на помощь благородному Ульфу Хаарскому. Почтенный Кархадашт ждет у дверей покоев твоего мудрого слова.
   Халукар устало прикрыл глаза. С каждым днем просыпаться становилось все труднее – уставшая душа просит вечного отдыха. Здесь, в этих стенах, закончится путь без родного степняка, достигшего самых, казалось бы, недоступных высот в Храме. Сколько усилий, сколько кровь и все это для того, чтобы слушать на исходе жизни раболепное бормотание идиота, который претендует на то, что бы быть горданцем и посвященным. О, Великий, как измельчал род людской! Посвященный Халукар стар, но смерть не идет к его постели и некому поторопить ее – это простая мысль неожиданно взволновала всесильного жреца. Геронт, Вар и даже Хайдар были моложе Халукара, но им помогли умереть. Как помогли умереть многим из их предшественников. Десятки рук тянулись к горлу вышестоящего, десятки кинжалов целились в его спину. Малейшая оплошность стоила и власти, и жизни. Куда они исчезли, эти люди, сильные и жадные до власти? Халукар порылся в слабеющей памяти, но ничего сколь-нибудь приличного не отыскал. Посвященные Чирс и Халукар могли не опасаться за свою жизнь. Храм выродился. Всю жизнь Халукар рубил головы непокорным, гноил их в цепях, ломал на дыбе, чтобы ощутить на исходе отпущенного ему Великим срока полную пустоту вокруг.
   – Зови Кархадашта, – приказал он Магасару слабым голосом.
   – Все спокойно, посвященный, – почтенный Кархадашт был, похоже, с глубокого похмелья, и хриплые звуки с трудом вырывались из его пересохшего горла.
   Почему он не повесил почтенного раньше, расстроился Халукар. Ведь собирался, давно собирался. То ли память подвела, то ли просто и этого набитого дурака некем заменить.
   – Мои люди – доносят другое, – голос посвященного вдруг окреп, а из-под припухших век сверкнули бешеным огнем глаза прежнего Халукара. – Черный колдун расхаживает по Хянджу как по Южному лесу, а жрецы, ответственные за безопасность Чистилища, проводят время в пьянстве и разврате.
   – Я все сделаю, посвященный, – Магасар склонился в глубоком поклоне у постели, Кархадашт преданно хрипел где-то у дверей.
   Они все сделают... О, Великий, разве ж это люди!
 
   Бес прислушался. Слабо различимый треск автоматных очередей доносился с окраины Хянджу. Чуб, похоже, справился со своей задачей. Только бы не вздумал состязаться в стрельбе с гвардейцами – сам голову потеряет и людей ни за грош погубит.
   Сурок неслышной тенью скользнул в хижину:
   – Все в порядке, капитан, гвардейцы покинули казармы. Бес повернулся к Тору:
   – Действуй, и по возможности без шума. И помни: ваши головы мне еще понадобятся.
   Степняки Азарга изнывали от безделья. Небольшая орда в пятьсот сабель без труда укрылась в густой роще Великого. Когда-то эта роща была любимым местом отдыха посвященных, и здесь еще сохранились полуразвалившиеся постройки давних времен. Теперь посвященным уже не до отдыха. Да и никаких гвардейцев не хватит, чтобы сберечь их покой в этом райском уголке в нынешние смутные времена. Зато Бесу роща сослужила хорошую службу.
   Горячий Азарг вылетел из зарослей на тонконогом сухом жеребце навстречу почтенному Ахаю. Меченый залюбовался и конем, и лихим наездником. Азарг был старым другом – не один десяток обозов раскатали они вместе в бескрайней Суранской степи. Сам посвященный Чирс хлопотал о беспутной голове Азарга, суля много золота. Но не выгорело дело. Ловкий степняк избежал расставленные на него ловушки, и только шрамы на прокопченном лице указывали на то, что хлопоты посвященных не были уж совсем напрасными.
   – Теперь уже скоро, – сразу же успокоил хана Бес. – Выводи людей.
   Азарг радостно свистнул, и пятьсот всадников уже через несколько мгновений окружили капитана меченых. Степняков город поразил. Даже все, казалось бы, повидавший Азарг беспокойно озирался по сторонам. Эти нависающие над головами каменные громады производили тягостное впечатление на человека, привыкшего к бескрайним просторам.
   Как ни странно, появление на улицах Хянджу степной орды не вызвало большого переполоха. Горожане равно душно скользили глазами по оборванным всадникам, по их роскошно разодетому вождю и низко кланялись достойному жрецу-горданцу, возглавлявшему весь этот сброд. Слухи о бунте рабов на рудниках уже распространились по городу. Видимо, жрец Храма вел сейчас степную орду на помощь гвардейцам, подавляющим бунтарей. Хотя гвардейцы, судя по наступившей тишине, уже справились сами. Тревожные времена наступили для Хянджу, даже глубокие старики не могли припомнить, когда поднимали в последний раз немытые головы рабы. А сегодня даже те, кто работает в домах хозяев, обнаглели до того, что смешиваются с толпой свободных горожан и осмеливаются подавать свой собачий голос, когда молчат даже самые достойные. Рослый горожанин в раздражении пнул подвернувшегося под ногу мальчишку-раба.
   – Плохие времена, ох, плохие.
   Но лучше не произносить подобные слова вслух, да еще в присутствии высокородного жреца. Горожанин потер обожженное витой плетью плечо (расплата за длинный язык) и согнулся в подобострастном поклоне.
   – Слава посвященному Чирсу, да продлятся дни его вечно.
   Толпа преданно зашумела под насмешливым взглядом высокомерного горданца:
   – Слава гвардейцам. Слава, слава, слава...
   Этот слабый крик прилетел издалека, но его тут же подхватили сотни подобострастных глоток, и сотни восторженных глаз с обожанием устремились на достойного жреца.
   – Веселый город, – удивился Азарг, – и народ здесь гостеприимный.
   Бес засмеялся – ошибка степного хана, плохо понимающего язык суранцев, позабавила его и отвлекла от мрачных мыслей. Несколько взрывов, прогремевших один за другим, разом оборвали ликование толпы. Взрывы доносились со стороны гвардейских казарм, и это обстоятельство не на шутку испугало горожан – толпа рассеялась с невероятной быстротой.
   – Пора!
   Бес огрел коня плетью и поскакал во весь опор по опустевшей улице. Тор сделал свое дело – массивные здания гвардейских казарм рухнули, погребая под обломками своих нуждавшихся в отдыхе после проведенного в трудах дня хозяев. Несколько десятков обезумевших от ужаса людей метились среди развалин, паля из огненных арбалетов направо и налево. Бес недолго любовался открывшейся его глазам картиной. Подскакавший Тор крикнул едва ли не в ухо капитану:
   – Горданцы, не менее полусотни.
   – Задержи их, – приказал Бес сержанту. – Гвардейцы – это твоя забота. Чуб тебе поможет.
   Он приподнялся на стременах и махнул рукой. Орда Азарга стремительно сорвалась с места. Они почти не встретили сопротивления по пути к Чистилищу. Несколько десятков обезумевших от страха жрецов были затоптаны конями степняков быстрее, чем успели осознать, что же происходит. Караульные-гвардейцы открыли огонь, десяток степняков с криками вылетели из седел, но Бес даже не обернулся. За его спиной бешено огрызались автоматы, это меченые Тора и Чуба противостояли уцелевшим гвардейцам Кархадашта. Бес первым вылетел на храмовую площадь и остановился встревоженный. Рахша со своими рабами запаздывал, а штурмовать Чистилище, в котором было несколько тысяч вооруженных жрецов и храмовых стражников, силами степняков Азарта было бы безумием. И еще одна мысль тревожила Беса: успеют ли Волк и Хой взорвать тайные переходы Чистилища, или посвященные и достойные разбегутся по миру, забьются в щели, и их придется выковыривать оттуда по одному.
   Ворота Чистилища медленно раскрывались. Бес оглядел свое воинство: пятьдесят пешек и пятьсот степняков – это не Бог весть что, но отступать уже поздно.
   – Вперед! – Бес махнул рукой, бросая пешек на хлынувший из-за стальных створок желтый поток стражников.
   Чирс поднял голову и прислушался – глухие взрывы раздавались в подземельях Чистилища. Почтенный Ахай, да сгинет в преисподней его черная душа, отрезал служителям Великого последние пути отхода. Он все предусмотрел, этот Черный колдун из Южного леса, но остался еще один путь, последний, и посвященный Чирс уйдет по этому пути с высоко поднятой головой.
   – Они уже ворвались в Чистилище, торопись, посвященный!
   Перекошенное страхом лицо Магасара на несколько мгновений возникло перед взором Чирса и тут же исчезло. Посвященный Магасар торопился, он искал спасительную тропку. Посвященному Чирсу с ним не по пути – его дорога определена Великим.
   А Магасар прав, они действительно уже здесь. Посвященный Чирс и сам слышит вопли взбесившейся черни в священных залах Чистилища, где даже шепот непосвященных являлся кощунством. Наместник Великого не побежит подобно крысе, он уйдет с достоинством, взглянув напоследок в глаза ненавистного человека. Бес Ожский, внук посвященного Ахая придет к священному огню, чтобы упиться своей победой. И поражением. Поражением длинной вереницы их общих предков, чья жизнь оказалась напрасной. Чирс должен взглянуть в глаза этому человеку – пять столетий непрерывных побед Гордана ждут за его спиной этой встречи.
   Чирс закрыл глаза и откинул голову на жесткую спинку кресла. Рука, державшая наполненный до краев кубок, не дрожала. Человек остановился в двух шагах от посвященного, Чирс слышал его ровное дыхание, а потом почувствовал и его руку на своем плече.
   – Почтенный Ахай пришел за жизнью посвященного Чирса?
   – Я не Ахай, – голос был молодой и уверенный, – и твоя жизнь мне не нужна.
   Удивленный Чирс открыл глаза. Стоящий перед ним воин явно был горданцем, и витые рукояти мечей за его плечами показались посвященному неуместными. Но более всего наместника Великого поразило лицо горданца, знакомое до щемящей боли в груди. Это было лицо Чирса, помолодевшее на добрые пятьдесят лет.
   – Уходи, я покажу тебе дорогу.
   – Но почему? Неужели почтенный Ахай решил подарить мне жизнь?
   – Меня просила об этом Айяла, дочь посвященного Вара.
   Вар прислал своего человека, чтобы спасти старого друга! Какая ирония судьбы, а возможно, и напоминание о содеянном когда-то зле.
   – Я уже выбрал дорогу, ты опоздал, достойный.
   – В таком случае поторопись, посвященный.
   Да, он прав, ждать больше нечего. Посвященный Чирс увидел лицо последнего горданца – нечаянный подарок судьбы. Наместник Великого поднес к губам кубок и залпом выпил его содержимое.
   – Жаль, – сказал подошедший Бес – Я хотел сам отправить в ад эту старую храмовую крысу.
   Волк промолчал и отвернулся. Сотни рабов и степняков, крича от возбуждения, ворвались в святилище. Грязные руки шарили повсюду, срывая со стен роскошные ковры и золотые украшения. Золотой жезл в виде раскрытой ладони Великого покатился по каменному полу прямо к Бесу. Сразу два раба вцепились в драгоценную игрушку. Бес ногами разбросал их в стороны, поднял жезл и швырнул его в чашу с огнем. Глаза Черного колдуна сверкнули яростью, окружавшие его рабы подались назад. Бес поднял руку, шум сразу стих.
   – Я одержал победу, – он не нашел нужным повышать голос, его и так слушали, затаив дыхание, – Чистилище со всем содержимым принадлежит мне.
   Нельзя сказать, что его слова понравились присутствующим, но вслух возражать никто не посмел, слишком уж дурная слава шла о Черном колдуне, да и меченые, окружавшие своего капитана, довольно выразительно покачивали огненными арбалетами.
   – Рахша, – повернулся Черный колдун к великану-варвару, – ты опоздал сегодня, и твое опоздание стоило жизни хану Азаргу, но я прощаю тебя за доблесть, проявленную в бою. Этот город ваш, варвары. Я дарю его вам, и пусть пролитая кровь товарищей обернется для вас золотом хянджских торговцев.
   Слова Черного колдуна были встречены громкими воплями восторга, грязная толпа ломанула прочь из Чистилища на притихшие в ужасе хянджские улицы. Бес надменно усмехнулся и сел в еще не остывшее кресло посвященного Чирса.

Глава 5
ОТТАР

   – Они покинули крепость, – в голосе Отранского не было уныния, – и, похоже, довольно давно.
   Для Сигрид это известие явилось тяжелым ударом. Почти месяц она уговаривала приграничных владетелей совершить эту вылазку за Змеиное горло, и вот опоздала. Ей понятна была радость владетелей, которых не прельщала встреча с Черным колдуном. Глупо было упрекать их за это – своя рубашка ближе к телу. Но Сигрид Брандомская сделана из другого теста, она поклялась отомстить и не успокоится до тех пор, пока голова Черного колдуна не будет вздернута на шест над сторожевой башенкой Ожского замка. Она доведет до конца дело, начатое ее отцом Бьерном Брандомским, – меченые будут стерты с лица земли, исчезнет даже память о них.
   – Мы вернулись не с пустыми руками, государыня, – в голосе Отранского прорезалось торжество. – Кое-кто все-таки угодил в наши сети.
   Благородный Гаук засмеялся, его смех подхватил Гонгульф Мьесенский. Сигрид недовольно покосилась на мужчин – веселье в данных обстоятельствах показалось ей неуместным. Отранский поспешил с разъяснениями:
   – Мы захватили двух меченых. Один, правда, отдал богу душу, хотя сомневаюсь, что его тепло встретили на небесах. Но второй пока еще жив, и мы передаем его в твои руки, благородная Сигрид.
   – Как они к вам попали?
   – Видимо, Черный колдун не успел их предупредить. Они приняли нас за своих, а когда спохватились, было уже поздно, – самодовольно улыбнулся Мьесенский.
   – С ними была женщина и двое детей, – продолжил Отранский.
   – Дети Черного колдуна?
   – Мальчишка черен, как жук, и молчит, словно воды и рот набрал.
   – А женщина?
   – Женщина не наша – горданка или суранка, кто их разберет. Сомневаюсь, чтобы она понимала наш язык.
   – Нужно пригласить владетеля Фрэя, он разберется что к чему, – совсем не к месту брякнул Мьесенский.
   Сигрид даже бровью не повела в его сторону, а Гаук Саранский бросил на ярла укоризненный взгляд. Владетелю Отранскому стоило больших трудов спасти голову владетеля Фрэя. Гнев Сигрид против несчастного Ульвинского еще не остыл, и в этих обстоятельствах упоминание его имени было бестактностью. Мьесенский понял свою ошибку, смущенно откашлялся и попытался перевести разговор на другую тему:
   – Дети Черного колдуна – неплохая приманка. Владетель Отранский предпочел бы больше никогда не видеть Беса Ожского, а уж ставить на него ловушки с подобной приманкой – дело крайне рискованное. Однако Сигрид согласилась с Мьесенским: какой бы черной ни была душа меченого, он вряд ли примирится с потерей детей.
   – Я бы отправил их в Бург к Рагнвальду, от греха подальше, – вздохнул Отранский.
   Сигрид полыхнула гневом: месть Черному колдуну – но ее дело, и она сама доведет игру до конца, не прибегая к помощи неблагодарного сына. Тема была деликатная, и благородный Гаук не рискнул углубляться в ее обсуждение.
   – Я хочу видеть эту женщину.
   – Как тебе будет угодно, государыня.
   Ярл Мьесенский вышел распорядиться, а Сигрид задумчиво уставилась в окно.
   – Он разрушил крепость?
   – Нет, мост опущен, ворота распахнуты настежь – заходи всяк, кто пожелает. Мы поначалу подумали, что это ловушка, но в крепости не оказалось ни души.
   – Почему ты не оставил там своих людей?
   – У Черного колдуна дурная слава, – усмехнулся Гаук. – Никто не пожелал провести хотя бы ночь в тех стенах.
   – Ты полагаешь, что он вернется?
   – Да уж. – Владетель едва не выругался вслух, но во время спохватился.
   Впрочем, Сигрид его поняла бы, как он понимает ее. Странно, но Гаук всегда считал, что отношения между Гарольдом и Сигрид оставляют желать много лучшего, да и дворцовые сплетни не оставляли сомнений на этот счет. Нынешнее поведение Сигрид опровергало эти слухи.
   Ярл Мьесенский наконец вернулся, и не один. Сигрид с любопытством разглядывала женщину – немолода и, пожалуй, не слишком красива. Возможно, у благородных владетелей было иное мнение на этот счет, но их высказываться не просили. Сигрид и сама не смогла бы объяснить, почему ей неприятна эта чужестранка. Быть может потому, что она была моложе ее самой? Ах, нет, конечно, нет. Просто эта женщина была чужой – чужой Лэнду, чужой Сигрид, и ее чужеродность рождала неприязнь. Странно, что девочка, выглядывающая из-за спины матери, была светловолосой. Большие зеленые глаза смотрели на Сигрид с удивлением и испугом.
   – Где мой сын? – Незнакомка заговорила первой. Этот простой, казалось бы, вопрос больно ударил Сигрид по сердцу.
   – Ты получишь своего сына не раньше, чем я получу своего. – Она выкрикнула эти слова срывающимся голосом, и сама испугалась своего крика.
   – Не понимаю, о чем ты говоришь.
   Женщина произносила лэндские слова с акцентом, и эта родная речь в чужих устах выводила Сигрид из себя. Она с трудом взяла себя в руки.
   – Отцом твоих детей является Бес Ожский?
   – Я не знаю Беса Ожского. Отца моих детей зовут почтенным Ахаем, он жрец Храма Великого.
   – Но у твоего сына есть отметина вот здесь, – Отранский приложил ладонь к левой стороне груди. – Не станешь же ты отрицать очевидного.
   Женщина бросила на владетеля быстрый взгляд, но возражать не посмела. Сигрид злорадно улыбнулась:
   – Я хочу посмотреть на ее сына. Ярл Гонгульф замялся:
   – Мальчишка оказался совсем диким, пришлось отвесить ему пару оплеух.
   – Я не упаду в обморок от вида крови. Мьесенскому не оставалось ничего другого, как развести руками и отправиться за узником, брошенным в подземелье Ожского замка.
   Насчет пары оплеух ярл явно поскромничал – мальчишка едва на ногах стоял. Женщина, увидев его, вскрикнула, но он даже головы не повернул в ее сторону. Рослый и худой, черный как головешка, он напоминал дикую кошку, готовую вцепиться в первое же подвернувшееся горло. Карие глаза его горели ненавистью, а стянутые за спиной руки беспрестанно шевелились в безнадежных попытках освободиться. У Сигрид он не вызвал жалости, скорее раздражение – это был истинный сын своего отца, Черного колдуна. В этом мальчишке, похоже, вместилось все, что она так ненавидела в Бесе Ожском.
   – Где логово Черного колдуна?
   – Тебе туда не добраться, женщина. – В отличие от матери мальчишка говорил на языке Лэнда без всякого акцента. Насмешливая улыбка появилась на его губах, и эта улыбка напомнила Сигрид ухмылку Беса Ожского в ту страшную, пятнадцатилетней давности ночь. Она закусила губу, чтобы не сорваться на крик. Горданка наблюдала за ней с тревогой и даже испугом.
   – Ты покажешь мне место, где твой муж прячет моего сына.
   – Мы никого не прячем, – недоумевающе развела руками женщина.
   – Уведите их, – брезгливо скривила губы Сигрид. Мьесенский поспешил распорядиться. Два дюжих дружинника поволокли связанного мальчишку прочь, а горданка с дочерью ушли сами, деликатно подталкиваемые в спины ярлом.
   – Вряд ли им известно, где сейчас находится Черный колдун, – мягко сказал Отранский, – иначе они не угодили бы так глупо к нам в руки.
   – Дорогу в логово Черного колдуна они наверняка знают, – возразила Сигрид.
   – Женщина ведь чужестранка, ей трудно ориентироваться в наших краях.
   – Зато мальчишка отыщет дорогу с завязанными глазами, – усмехнулся Мьесенский.
   – Мальчишка крепкий орешек, – возразил Отранский. – Ты в этом уже успела убедиться, благородная Сигрид.
   – На дыбе все становятся откровенными. Благородный Гаук поморщился:
   – Я бы не трогал мальчишку. Бес Ожский умеет мстить, в этом мы уже имели случай убедиться.
   – Я ничего не боюсь, – вспыхнула Сигрид. Отранскому стало не по себе под ее ненавидящим взглядом, и он тут же поспешил пояснить свою мысль:
   – Я не за себя боюсь, государыня, у нас с Бесом Ожским давние счеты, и вряд ли еще одна смерть способна поколебать чашу весов в ту или иную сторону. Но каждый удар по телу этого малолетнего негодяя оставит рубцы на теле твоего сына, если он еще жив.
   Благородный Гаук был прав, но взгляд Сигрид и после его объяснений не стал добрее.
   – У нас есть еще один меченый, – напомнил Мьесенский, – и никто не помешает нам снять с него шкуру. Кровь короля Гарольда должна быть отомщена.
   Отранский не был сторонником крайних мер, но, взглянув на помрачневшее лицо Сигрид, не рискнул высказывать свои мысли вслух. Королева уже приняла решение, и вставать на ее пути в эту минуту было бы в высшей степени неблагоразумно. Да и какое, в сущности, Отранскому дело: одним меченым больше, одним меньше. Зато эта смерть вернет румянец на посеревшее от горя лицо благородной Сигрид.
   Утро выдалось на редкость солнечным, и это обстоятельство порадовало Отранского – лету уже давно пора вступать в свои права. Зарядившие не к месту дожди грозили превратить дороги в непролазное месиво. Впрочем, лето несло благородному Гауку не только радости, но и большие заботы. После смерти Ингольфа Заадамского надзор за охраной границы Отранскому пришлось взять на себя. В ближайшее время активность стаи возрастет, а достойный Санлукар мертв, и теперь не с кем разделить бремя трудов и опасностей по охране границы и караванных путей. Гаук вздохнул и отвернулся от печального помоста. Благородной Сигрид не терпится. Вот уж действительно – женское сердце. Отранский спохватился: с опозданием, но поклонился королеве, которая в сопровождении владетелей из ближайших замков появилась на галерее. Лицо Сигрид и на свежем воздухе оставалось бледным. Рядом с этим неживым и суровым ликом он увидел не менее бледное лицо Эвелины Ульвинской. Отранского неприятно поразила мстительность королевы: подобные зрелища не для девичьих глаз. Сам Гаук не был охотником до кровавых потех, но, к сожалению, уклониться повода не нашлось.
   Меченый был молод, собственно, и мужчиной его можно назвать только с большой натяжкой. По расчетам Гаука, ему исполнилось от силы семнадцать лет. Лицо меченого напоминало сплошной синяк, а босые ноги с трудом передвигались по нагретым утренним солнцем камням двора. Судя по всему, люди Сигрид изрядно потрудились над ним в эту ночь. Меченый то и дело вскидывал голову, и пряди его белых волос разлетались в разные стороны, открывая миру пару зеленых, непримиримо сверкающих глаз.
   Заботливость благородной Сигрид распространялась не только на Эвелину, чуть в стороне, под присмотром бдительной стражи, расположились жена и дети Черного колдуна. Предусмотрительный Мьесенский не рискнул развязывать руки мальчишке, который держался с большим достоинством и бросал в сторону галереи вызывающие взгляды. Впрочем, на него мало кто обращал внимание – взгляды всех присутствующих были прикованы к помосту, где два здоровенных мужика в красных рубахах привязывали меченого к козлам. Совсем, казалось бы, ослабевший лесной разбойник проявил вдруг неожиданную прыть – Отранский услышал, как клацнули лошадиные зубы палача. Дюжий мужик сел на помост и с удивлением уставился в беспросветно синее небо. Дружинники, пришедшие на помощь палачам, скрутили строптивого меченого – беловолосая голова его дернулась от удара и безжизненно упала на грудь. В толпе смердов, согнанных из окрестных деревень, раздались вздохи сочувствия. Лицо Сигрид оставалось по-прежнему непроницаемым. Зато малолетний сын Черного колдуна выдал в адрес королевы несколько замечаний, которые заставили улыбнуться, правда, украдкой, даже благородного Отранского. Сигрид бровью не повела в сторону наглеца, но стража и без того неплохо знала свое дело. Что-то похожее на ропот донеслось из толпы крестьян, и Гаук поспешил унять не по разуму усердных дружинников.