– Чем занимаюсь? – переспросил я, откровенно затягивая с ответом. – Да все тем же. В смысле – пишу.
– Под какой фамилией? Что-то давно я твоих книжек не видел. Кроме «Подземной империи»…
– Нет, ну, конечно, на жизнь я зарабатываю не литературой.
– Так бы сразу и сказал.
– Я преподаю русский язык и литературу… в Европе.
Честно говоря, я боялся завраться и начать путаться. А преподаванием, в конце-то концов, реально занималась Белка и мне совсем несложно было рассказать кое-какие подробности.
– Это по-взрослому, – оценил Кречет. – И все-таки как оно вдруг получилось?
– Не вдруг, – сказал я. – Была очень сложная семейная ситуация. Хотелось уйти от всего. Куда угодно. Хоть на тот свет. Вот тогда и появились новые друзья, которые помогли. Этакий странный вариант эмиграции – не только ото всех, но и от самого себя. Ты же знаешь, я всегда был авантюристом.
– Прямо «набоковщина» какая-то. Твои новые друзья упаковали тебя вместо чужого трупа и отправили малой скоростью воскресать в Парижский университет? Красиво.
– В Женевский, – поправил я небрежно, минуя прочие подробности и давая понять что не очень-то намерен пока распространяться на данную тему.
– Это по-взрослому, – еще раз повторил Кречет.
Но в голосе его ощущалось сильное недоверие.
Затем поговорили об общих знакомых, о печальном положении дел в российской, а тем более украинской русскоязычной литературе, я поведал, что привез с собой в виде распечатки новый, только что написанный роман, Лешка искренне оживился и обещал сегодня же начать читать.
Мы уже доехали до самого центра и где-то в двух шагах от Бессарабского рынка спустились в погребок на Красноармейской. Лешка специально повез меня не в шумный большой ресторан, а в маленький и тихий «Милый Августин» – элитное место, где без всякой музыки собираются для заключения серьезных сделок и для важных разговоров большие люди, из тех, кого не не показывают по телевизору, но именно от них – без преувеличений – реально зависит будущее этой страны. (На Украине тоже говорят «эта страна».)
А заведение и впрямь оказалось милое. С прекрасной кухней, отличным бочковым пивом, богатой картой вин и грамотным выбором коньяков, но что-то тем не менее, напрягало меня. Я был усталым, слегка рассеянным, в название не вдумался, да и на сорт пива не посмотрел. Но потом, поднявшись по техническим причинам и возвращаясь обратно, едва не налетел в полутьме на странную пузатую фигуру, машинально пролепетал «Ах, простите!» и, наконец, понял, что фигура-то деревянная, что это и есть сам Августин с кружкой пенного пива знаменитой марки «Варштайнер». Я чуть не расхохотался вслух и спросил Лешку:
– Господи, куда ты меня привел?
– А что такое? – несколько опешил он.
– Это же немецкий ресторан!
– Ну.
– А я уже больше года живу в Берлине. Думаю, что за фигня? Будто и не уезжал никуда.
– Извини, дорогой, – улыбнулся Кречет, – про Берлин не было сказано ни слова, только про Женеву. Впрочем, какая разница? Я тебя понял. Завтра пойдем в кабак с национальным колоритом, в «Диканьку» например. Хочешь? Это в Дарнице.
Не знал я, где у них Дарница, и на самом деле мне было безразлично, куда идти: в дорогих ресторанах все равно молодость не вспомнишь. А дешевых пивнарей, наверно, уже и в Киеве не осталось. Зато осталась русская речь на улицах, грязь под ногами и лысые покрышки обшарпанных «жигулей»… Во какая ностальгия накатила!
Меж тем Лешка становился все бодрее по ходу «завтрака», он-то действительно чаще вел ночной образ жизни и на этот раз, когда я позвонил ему, аккурат принимал «утреннюю» ванну, то бишь ванну после сна. А я к концу трапезы почувствовал, что наоборот засыпаю, несмотря на всю увлекательность наших бесед. Почти опустошивший меня творческий подъем, бессонная ночь накануне, утренний секс, внезапный звонок Вербы, и, наконец, не совсем обычный перелет, да еще эта встреча… – перебор, явный перебор!
– Поехали домой, – попросил я жалобно.
Он положил на стол сотню гривен, задумался – этого явно не хватало, – и я, достав наугад сотню марок, прокомментировал:
– Ничего не понимаю в ваших карбованцах.
– А тут и понимать нечего. Гривна сейчас примерно равна твоей любимой марке, чуток меньше.
– Но так нормально?
Я не видел счета и сомневался, ведь по берлинским понятиям икра, шашлык из осетрины, жареный судачок и французский коньяк «Хэннеси экстра олд» (два по сто пятьдесят), даже не считая остального, уже бы сильно зашкалили за двести марок.
– Это более, чем нормально, – сказал Лешка. – Ты их балуешь.
И мы поехали.
«Хорошо жить в Киеве! – думал я. – С деньгами, конечно».
По дороге Кречет пояснил мельком, отчего сейчас перебивается в одиночку. Жена его Нина и дочка Ксюша уехали к родственникам. Он не стал называть мне города, вполне прозрачно намекнув, что уехали они не куда, а откуда. Время от времени при его, Кречета, слишком серьезных делах, родным становится небезопасно оставаться рядом.
– А мне? – спросил я полу в шутку, полу всерьез.
– Тебе – не страшно. Вокруг меня же не стрелять начинают. Просто существует порою опасность шантажа. Ты что, шпионских книжек не читаешь?
– Конечно, не читаю. Я их пишу.
– Ах, ну да, – улыбнулся Лешка, – а я и забыл, с кем имею дело.
– Зря забыл, – пожурил я его. – Обещал почитать прямо сегодня.
– Как обещал, так и будет. Я быстро читаю, Микеле!
– Вот и отлично, Олекс!
Ах, как приятно прозвучали наши старые клички, тех, давних лет! Я увлекался итальянским кино, и за это был прозван Микеле, почти Плачидо. А Лешка, хоть и был практически русским, с детства владел «ридной мовой», с другой стороны много и серьезно занимался английским, вообще любил все английское. Мне же всегда было крайне чудно видеть в украинских журналах его имя, написанное с буквы «о» – Олексей Кречет. Вот я и придумал этакий англо-хохляцкий вариант – Ол, Олекс. Позднее это было нечто среднее между банком «Олби» и сникерсом. («Между прокладками «Оу-Би» и «тампаксом», – обыкновенно поправлял меня Лешка).
Мне стало действительно очень приятно, когда мы обменялись этими забытыми прозвищами. Почувствовать, что встретил друга, после всего что произошло со мною и с ним – это было почти как чудо.
– Значит, ты живешь в районе Жулян? – проговорил я, разворачивая карту и изучая место, в которое мы едем.
– Нет, – возразил Кречет, – район вообще-то Зализничный, но я обитаю в довольно специальном месте, его еще называют Турецкий городок. Потому что турки строили для наших офицеров, которые возвращались из Германии после девяностого года. Квартиры совершено роскошные, европейский стандарт. Ну, и офицерам они, понятное дело, оказались не по карману. В смысле – ни к чему им такая роскошь. Давали-то бесплатно, но ведь можно продать и купить чего попроще. Почти все так и делали. Поэтому Турецкий городок населяет теперь местная знать – политическая, финансовая, промышленная, торговая элита.
– Себя ты к какой относишь?
– А хотелось бы – ни к какой, – честно признался Кречет. – Я сам по себе, и тем интересен. Между прочим, тоже сочиняю кое-что до сих пор. Ты еще почитаешь.
– Только не сегодня, – взмолился я.
– Нет вопросов, – улыбнулся Кречет.
– А, кстати, на сколько дней пожаловал?
«Батюшки! А насколько я дней? Тополь, зараза, ничего не сказал, как всегда! Впрочем, что он мог сказать с другой-то стороны? Что засаду в Москве снимут ровно через двое суток, шесть часов, пятнадцать минут и немедленно пришлют Разгонову Михаилу Григорьевичу официальное приглашение за подписью президента?..»
– Не знаю пока, Олекс. Мне еще звонить надо многим. А вообще, я мечтал отдохнуть хоть пару дней.
– От преподавания русского языка в Берлине? – тонко подколол он.
– От преподавания русского языка в Берлине, – тупо повторил я и добавил. – Лешка, честное слово, спать хочется безумно!
– Ладно, чай пить завтра будем, сейчас я тебе все покажу, где твое полотенце, где тапочки, где зубная щетка…
– А знаешь, – улыбнулся я, – зубную щетку я до сих пор таскаю с собой по всей планете – старая советская привычка.
– Я тоже, – признался Кречет. – Но для гостей дома держу.
Проснулся я от его тихого голоса, звучавшего совсем рядом. Тихие голоса иногда бывают слышнее громких, а может, это уже сработало обостренное чувство опасности. Выспаться, конечно, мечтаешь частенько. Но жить-то хочется, как правило, еще сильнее.
– …да нет, – говорил Лешка, – он еще спит. Ты можешь попробовать навести справки в течение десяти минут, и я перезвоню тебе.
Мне так не хотелось оказываться по разные стороны баррикад с моим другом Олексом, что я даже размышлять не стал. Чуть приоткрыв один глаз, я машинально оценил расстояние от койки до стула, на котором висел пиджак, отметил краешек пистолетной рукоятки, торчавшей из кармана, успел подумать, что там могло уже и не быть патронов, наконец, пришел к однозначному выводу: не буду я пытаться Лешку переиграть, лучше сразу открою карты. И громко сказал:
– Я уже не сплю.
– А он уже и не спит, – спокойно проговорил Кречет в телефон.
Выслушал, очевидно, цветистую тираду с той стороны и добавил коротко:
– Жди звонка.
А после повернулся ко мне:
– С добрым утром, Микеле, пошли кофе пить.
Лешка был уже одет по полной форме, даже при галстуке, и мне это о-очень не понравилось.
– Пошли, – согласился я вяло. – А ты что, уже уходишь?
– Собирался, – сказал он, – но все отменили.
Похоже, это была правда, вот только отменил мероприятие, надо думать, именно я – своим пробуждением. Кречет начал неторопливо разоблачаться, одновременно приводя в действие всякие кухонные механизмы – кофемолку, хлеборезку, тостер, кофеварку.
Чтобы немножко успокоиться, я как бы невзначай вернулся в свою комнату и быстро, но тщательно проверил содержимое карманов и дипломата. Он позволил мне это сделать, и я окончательно убедился: ничего не тронуто. Шумно выдохнул, сходил в туалет, умылся, пытаясь ледяной водой остудить свой горячечный бред и наконец вернулся на кухню к столу.
Кофе уже дымился в чашках. Есть не хотелось.
Мы погрызли жареные хлебцы, съели по паре ломтиков буженины. А потом Лешка предложил вместе с кофе отправиться на балкон, потому что в комнатах и кухне у них в доме не курят.
Балкон был застекленный и щедро озелененный, очевидно, нинкиными руками, но там все равно оказалось прохладно по позднеосеннему времени. Мы накинули пиджаки и, проходя сквозь дверь, я, словно чайник какой-нибудь, в рассеянности стукнул тяжелым пистолетом в кармане о притолоку. Кречет даже не обернулся на этот красноречивый звук.
– Не выспался? – сочувственно спросил он, а потом вдруг начал с совершенно неожиданного для меня конца.
– Прочел я твой роман. Сильная вещь.
Вот так. И никаких он справок обо мне не наводил. Действительно не успел еще. Просто сидел ночь напролет и читал мой роман. Я мог бы и догадаться о подобной реакции. Ведь роман-то написан был обо всем, что случилось со мной с момента «ухода из Ясной Поляны» и вплоть до отлета на Багамы. Багамы и Неаполь я сделал эпилогом, предполагая о дальнейшем рассказать в следующей книге. Такая уж вышла композиция. Нет, разумеется, все имена я изменил, названия спецслужб, фирм, специальных операций, и даже географию событий исказил, как мог. Но суть-то осталась! А для тех, кто в курсе, случайные совпадения такого рода исключены.
– Откуда ты все это знаешь?
Вопрос был не агрессивным, скорее растерянным каким-то, почти испуганным.
– Талант у меня такой, Олекс. Когда я свою первую книжку рассказов сотворил о всякой жути в большом спорте по материалам личных наблюдений и рассказам друзей, меня вот так же ошарашенно спрашивали тренеры, врачи и экс-чиновники из спорткомитета: «Откуда ты все это знаешь?!» А особенно приятно звучал такой вопрос из уст майора на Лубянке в девяносто четвертом – по поводу «Подземной империи».
– Складно звонишь, как говорят наши братья воры, – похвалил Кречет. – Только мне-то ты баки не забивай. Я тебе не майор с Лубянки. Я был знаком с Фернандо Базотти. Недолго, но все таки был знаком.
Лешка Кречет назвал Дедушку не псевдонимом из романа, а настоящим именем, и на этом игры кончились. Начинался серьезный разговор.
Строго по инструкции я должен был тут же объявить, что больше не пророню ни слова до прибытия своего адвоката, иными словами, до конфиденциального разговора с Вербой, минимум – с Тополем. Однако мне надоело жить по инструкции. К тому же я не ощущал ни тени угрозы в поведении Лешки Кречета, – хоть логически подходи, хоть интуитивно – вывод получался один: старый друг не желает мне зла, а значит, и нашей службе тоже. Последнее утверждение было, конечно, излишне смелым, и я выбрал для себя некий компромиссный вариант: сознаться в своей причастности к делам ИКСа, в своей причастности сознаться, рассказать все подробности событий двухлетней давности, подтвердить, что вылетел из Берлина по заданию (все равно Кречет узнает про поворот самолета в воздухе и о безумной посадке тяжелого ТУ-154-го на слабенькой и короткой жулянской полосе, если не узнал уже, ведь последний факт мы с ним обсудили, сидя в ресторане), однако о самом задании – молчать, более того попытаться вытянуть из Лешки полезную информацию, раз уж он такой осведомленный. Впрочем, в успех последнего предприятия верил я слабо. Человек, целенаправленно прошедший путь от зам. начальника цеха до особы, приближенной к императору, легко переиграет такого политического нувориша и дилетанта, как я. И тем не менее.
Я перешел в наступление сразу:
– Когда это ты познакомился с Базотти?
– Давно. В девяносто четвертом. Какое-то непродолжительное время именно я в администрации президента негласно курировал безопасность, и конечно, ваши эмиссары принялись меня инструктировать. Пришлось специально вылетать в Майами. Служба ИКС в целом произвела хорошее впечатление, до сих пор отношусь к ней с большим уважением, хотя и не знаю нынешних – я же отошел от дел. А вот сам Базотти… Старик показался мне очень странным. Было какое-то несоответствие между его должностью и внешним обликом. Я не мог тогда сам себе объяснить, в чем тут дело, но теперь… Честно скажу, не ожидал, что маразм старого бандита зайдет столь далеко. Или ты все это про него придумал?
– Нет, Ол, сюжет заимствован из жизни с точностью до мелочей.
– Потрясающе! – воскликнул Лешка. – Человек, владеющий половиной мира, задействует колоссальную агентурную сеть, проводит тысячи специальных операций, убивает сотни людей – и все лишь для того, чтобы устранить со своего пути одну-единственную девочку-фигуристку, да и то, как выясняется в итоге, не ту! В жизни так не бывает. В литературе, кстати, – тоже. Что скажут твои читатели? Ведь это уже даже не кино – это цирк! На льду.
– Но в жизни именно так и вышло, – тихо проговорил я.
– Теперь и я об этом знаю, – кивнул Кречет, – закуривая вторую сигарету прямо от первой. – Расскажи-ка еще некоторые детали.
Я рассказал. Битых часа полтора посвящал его в подробности операции «тройной тулуп», а также в не менее занимательные подробности истории российского ИКСа, то есть РИСКа, приказавшего долго жить уже почти два года назад.
И чем дольше я рассказывал, тем лучше видел, что хитрый мой Олекс не столько узнает для себя новое, сколько проверяет степень моей осведомленности. Да, с Тополем и Вербой он скорее всего не знаком, со Спрингером, Кумахирой, Чембером и так далее – очевидно, тоже, все-таки это было бы уж слишком, если б мои друзья вновь устроили мне психологическую проверку, не предупредив, что мой старый друг, одновременно и наш человек. Меж тем о службе ИКС он знал. И знал хорошо. Что из этого следовало? К сожалению, только одно: Кречет представлял противоположный нам лагерь, то есть ЧГУ и команду Грейва, и значит, я все-таки попался, как кур в ощип. И окончательно Лешка добил меня вопросом:
– Значит, ваша Татьяна Лозова теперь реально возглавляет всю эту гигантскую структуру, а ты ее из Берлина консультируешь?
– Я ничего не говорил тебе про Лозову, – прошептал я в ужасе, и наверно это выглядело смешно.
Кречет сдержался – смеяться не стал. Просто взял за плечи, потряс легонечко и сказал:
– Мик, ты что ополоумел? Ты решил, что я работаю против вас? Неужели не понятно? Я же элементарно вычислил, кто она, просто из текста твоего романа. Не ты один следил в юности за фигурным катанием, чудила! Тоже мне секретная фигура – Лозова! Разве дело в ней. Разве дело вообще в персоналиях?! Да, знаю я о ваших проблемах, знаю. И врагов ваших знаю. Честно скажу, хуже чем вас, но тоже знаю. Однако я хочу разъяснить лично для тебя и именно то, что представляется мне вашей самой главной ошибкой. Вы – максималисты, и этим ничуть не отличаетесь от большевиков. Вы занимаетесь древним, как сама цивилизация, делом, вы решаете проблемы важные для всех и каждого, важные, как никогда раньше, – а руководствуетесь все теми же принципами – прости, Господи! – демократического централизма (или как их там называли?). В общем, кто не с нами, тот против нас. Понимаешь?
– Не согласен, – ощетинился я. – Мы с самого начала создавались как антифашистская, антикоммунистическая организация. Если угодно, даже антибюрократическая. Мы вообще люди абсолютно нового типа. Таких раньше не было. Никогда.
– Не верю, – сказал Кречет, словно по-режиссерски призывал меня сыграть эпизод еще раз.
– Не верит он! – передразнил я. – А ты ответь мне: вот ты, лично, проработав два с лишним года в команде президента, можешь назвать хотя бы двух или трех человек из высшего руководства, кому ты и теперь мог бы доверять?
Лешкины глаза буквально полезли на лоб от моего дурацкого вопроса.
– Ну, хорошо, сформулирую иначе: остались среди них люди, которые бескорыстно помогут тебе в трудную минуту?
Кречет наконец справился с эмоциями и выдавил сквозь полузадушенный смех:
– «Доверять»?! «Помогут»?! «Бескорыстно?!» Да там просто слов таких не знают! Я могу быть им нужен или не нужен. Все. Я могу стоить дорого или дешево. И могу не стоить вообще ничего. О чем ты спрашиваешь? Окстись!
– О том и спрашиваю. Это для меня не открытие, Ол. Это для меня пройденный этап в понимании мира. Я уже достаточно покрутился в этом дерьме на самом верху. Я знаю, какие они – монстры, стоящие у руля и у кормушки. Я знаю. Так вот. Высшие руководители службы ИКС – мы называем себя Причастными – по определению не та-ки-е. – Последние слова я произнес с расстановкой и добавил совсем уж лирику: – Нам свойственны и бескорыстие, и честность, и доброта, и принципиальность, и жалость, и чувство локтя… Словом, все как у обычных людей, не отравленных властью. Я не знаю, как это удается, но именно по таким критериям идет отбор в службу ИКС.
– Да, я прочел об этом в твоем романе, но, честно говоря, посчитал за художественное преувеличение. Сейчас ты меня пытаешься уговорить, что это и вправду так. Извини, Мик, но я тебе все равно не верю. И давай, по крайней мере, сегодня не станем обсуждать, насколько оно все в действительности реально. А то, боюсь, у меня голова разболится.
– Пожалуйста, но ты же сам обвинил нас в большевизме.
– Да. Однако я говорил о другом. Как это ни странно, большевизм у вас совмещается со всеми вышеперечисленными достоинствами. Я же не говорил о лживости и жестокости, я говорил об одном-единственном принципе: «кто не с нами, тот против нас». И это роковая ошибка. Вы почему-то решили, что в мире есть только две достойные уважения силы: вы и ваши враги. Остальные – так: шелупонь, маньяки, религиозные фанатики, абстрактные гуманисты… Но на самом-то деле, поверь мне, существуеттретья сила. Очень серьезная сила. Равновеликая обеим вашим. Заметь, что вы, что ваши оппоненты из ЧГУ (О, как небрежно он вбросил в разговор эту сверхсекретную аббревиатуру!) свято убеждены: враг должен быть уничтожен, во всяком случае предельно ослаблен, сброшен с политической арены, нейтрализован. И только мудрые представители третьей силы понимают, что залогом стабильности на планете под названием Земля может служить лишь паритет противоборствующих сторон. Вот и следят они за тем, чтобы вы друг друга от излишнего усердия не передавили в ноль, до последнего человечка.
Если бы Лешка не был раньше, как и я, писателем-фантастом, то от упоминания «планеты под названием Земля», мне бы сделалось совсем грустно, дескать, съехала крыша у человека от напряженной работы, не иначе, пришельцы ему мерещатся, но сочиняя свои романы, мы еще тогда, в восьмидесятые, привыкли мыслить глобально, и это была наша, вполне обычная лексика. А еще не покидало ощущение, что совсем недавно я уже слышал от кого-то очень сходные мысли…
– В семнадцатом, например, – продолжал Лешка, – паритет был очень резко и грубо нарушен. Боже, сколько крови пришлось пролить, чтобы худо-бедно скомпенсировать последствия авантюры, учиненной этим лысым параноиком! А в девяносто первом мир опять слетел с нарезки. Сколько дураков радовалось! И только благородные эмиссары третьей силы в поте лица своего спасали цивилизацию от очередного конца света, восстанавливали равновесие… Нет, вы, конечно, сражайтесь ребята, сражайтесь – это необходимо, мир между вами все равно никогда не наступит. Но не учитывать интересы третьей силы – тоже нельзя, и будет лучше, если хоть некоторые из вас начнут это понимать.
– Так это ты, что ли, третья сила?
– Издеваешься? – отреагировал он быстро и непринужденно, враз отметая смешные подозрения.
– А, – догадался я, – Шактивенанда!
– Причем здесь гуру Свами Шактивенанда? – удивился Лешка.
– А ты и его знаешь?
– Кто ж не знает Ковальского! Гуру – великий человек, но он к политике никакого отношения не имеет.
«Ой ли?» – хотел сказать я, но вовремя спохватился и с перепугу задал до нахального прямой вопрос:
– Тогда кто же они?
– Микеле, – Кречет улыбнулся, – считай, что я сказал все, что хотел.
– Хорошо, – я проявил понятливость, – но еще на один ма-аленький вопросик ты мне все-таки ответишь. Кто звонил сегодня утром?
– Это не был представитель третьей силы, просто мой хороший знакомый и очень влиятельный человек. У нас с ним серьезные совместные дела. Вот я и хотел посоветоваться.
– А я помешал?
– Разумеется. В этом нет ничего обидного. Неужели ты думаешь, что появление на Украине такой персоны, как Сергей Малин, – а для них ты Малин! – могло пройти незамеченным? У вас своя работа – у нас своя.
– Ну и что? Повяжете меня и сдадите родным российским властям?
– Да пошел ты! – Лешка даже не захотел обсуждать подобную гипотезу. – Если завтрак будем считать законченным, тогда есть предложение погулять. Киев тебе покажу. Ты же его не видел, правильно?
– А мы никого не напряжем своими прогулками.
– Это их проблемы! Если же ты в такой витиеватой форме спрашиваешь меня о личной безопасности, то могу тебе ее гарантировать. Неужели своей охране ты уже не доверяешь?
– Доверяю, но…
– Понял. Те, кто угрожал мне вчера, уже отвалились, я даже звонил Нине, еще рано-рано утром, к вечеру она обещала вернуться вместе с Оксанкой. А пока – поехали. Надоело сидеть на прокуренном балконе.
Погода была отличная: на смену давешнему мокрому снегу пришла пронзительная синь, быстрые маленькие облачка и ослепительно-яркое солнце. Мы объехали и даже обошли, как мне показалось, полгорода, хотя в сущности это был джентльменский набор туристических достопримечательностей. София и Крещатик, Золотые ворота и фуникулер вниз к Днепру, Андреевский спуск и музей Булгакова, где нам провели персональную экскурсию, по личной просьбе Алексея Ивановича сократив программу. Далее. Смотровая площадка на холме, с которой открывался вид на весь город и на самое древнее поселение на его территории. Помпезное сталинское полукруглое здание бывшего ЛКСМУ, а ныне что-то правительственное, я не запомнил, что именно, и неподалеку дом, где живет президент. Наконец, мотанулись мы в знаменитую Кирилловскую церковь с прекрасными иконами и росписями работы Врубеля. В общем впечатлений – масса, а главное все так необычно, как будто мы вновь простые советские литераторы, один к другому в гости приехал, ну а этот другой у себя дома имеет, конечно, некоторые возможности, ну и от всей души желает угостить и порадовать приятеля. В общем, обо всяких страшных вселенских проблемах даже и говорить не хотелось. Только уж под конец вернулись вдруг к проблеме возникновения службы ИКС. Для меня эта история осталась предельно темной, а Кречет, если судить по его солидному выступлению на тему третьей силы и нарушения равновесия в истории, должен был знать об истоках поболее меня. Он и знал поболее.
Мы стояли в полутемном храме и сами с разрешения музейных работников (экскурсовода заказывать не стали) зажигали подсветку то одной, то другой иконы, любуясь врубелевскими шедеврами. Обстановка располагала к лирике и философии.
– Видишь ли, Мик, – начал Лешка издалека, – думается мне, что некий контролирующий центр был у цивилизации с момента ее рождения. Не поручусь, конечно, что во временна Будды и Гомера у древних индусов и древних греков были общие руководители, оставим это на откуп историкам, а вот века с восемнадцатого, вне всяких сомнений, мир стал един и неделим. Проблема всеобщего контроля достигла особой остроты с появлением всевозможных технических чудес, как спасительных, так и пугающих. Двадцатый век внес свои коррективы в строгую систему тайных обществ, среди них началась бесконечная дележка денег и власти, распри, заговоры и драки. Сама жизнь на планете оказалась под угрозой. Вот тут-то и появился Базотти, который решил приводить все это в порядок.