На этот раз цепочка заказных убийств протянулась в мелкий и средний бизнес Москвы, до полусмерти напугала Редькина, крепко зацепила столичную эзотерическую тусовку, и слегка – наркомафию. Кровавый след уводил любых официальных и частных детективов в сторону от истинных причин происшествия, как птица уводит хищника от своего гнезда. Мурашенко не поленился даже подредактировать репортаж журналистов «ТВ-6» в «Дорожном патруле», выкинув из него всякое упоминание о «фольксвагене» и все кадры, где мелькала эта иномарка.
Не мудрено, что только великому гуру Анжею Ковальскому с его интуитивным подходом и оказалось по силам распутать столь темную историю. Шактивенанда пришел к парадоксальному выводу: задерживать Мурашенко для дачи показаний бессмысленно, есть резон лишь понаблюдать за ним. И Анжей, как всегда, оказался прав.
Самой свежей информацией был разговор Мурашенко и Никулина, то бишь Грейва по спутниковой связи, удачно перехваченный нашими доблестными спецами. Мурашенко сообщал, что беседа с сынком (читай – Редькиным) успеха не имела, и передача ключа, скорее всего, возможна только по личной просьбе Грейва. Однако согласно оперативным разработкам ФСБ, Тимофей Редькин являлся обладателем лишь одной бесспорной ценности – моих рукописей. Некоторые косвенные сведения заставляли предположить, что именно их и выманивал Мурашенко. В этом контексте представлялся абсолютно загадочным термин «ключ», так как до сих пор во всех шифровках Грейва ключом неизменно называлась дискета Сиропулоса. А значит… Да здесь и думать не о чем! Все складывалось примитивнейшим образом. Как дважды два. Команда Грейва имела какие-то основания предполагать, будто вожделенная дискета спрятана именно в моих рукописях, в маленьком шкафчике на задней стенке туалета «нехорошей» квартиры в Лушином переулке.
Ни хрена себе!
Я-то, конечно, знал, что это не так, но! Во-первых, было необходимо понять, откуда ноги растут, а во-вторых, объяснить им всем: нет ничего глупее, чем гоняться за моими рукописями с целью разгадки вселенских тайн. Очевидно, ГРУ в своем извечном соперничестве с гэбухой неверно истолковало жгучий интерес лубянского генералитета к тайнику Малина – Разгонова. Или это уже не ГРУ, а ЧГУ? Запутаешься с ними…
Однако же вот какие страсти должен я был успокоить, прибыв в Москву, пока машина убийств не раскрутилась вновь на полную катушку. А ведь если этот проклятый маховик набирает определенные обороты, остановить его не удается уже никому – хорошо известно из истории. Сегодня вновь оказывались под угрозой дорогие мне жизни моих друзей, родных, близких. И многое в значительной степени зависело именно и лично от меня. Не меньшую роль во всех дальнейших чудесах играл, разумеется, Анжей, и я на великого гуру очень рассчитывал. А кроме того, вполне серьезные надежды возлагал еще на аналитические способности моего друга Вербицкого. Майкл взялся за дело всерьез, если верить Тополю и Вербе, и недооценивать его возможностей тоже не стоило. Ну и конечно, Его Величество Случай, оседлав беднягу Редькина, летел во весь опор во главе нашей безумной и грозной кавалькады.
Я просидел за компьютером добрых четыре часа. Зина со всей очевидностью магазином не ограничилась, а пошла куда-то еще… Ба! Дык на работу же! Куда еще? Не все ведь, как я, тунеядцы, да и вторник нынче, обыкновенный будний день.
А Булкин спал крепким сном младенца и не тревожил меня совсем. Увлекательные виртуальные путешествия в дебрях проблем Тимофея Редькина пришлось прервать только ради телефонного звонка.
– У тебя сегодня ночью спецрейс из Толмачева на Москву, – буднично (по-вторничному) сообщила трубка голосом Лени Вайсберга.
– А из Богашева нельзя было сделать такой же рейс?
– Из какого еще Богашева? – недобро осведомился он
– Ну, это томский аэропорт, я же в Томске сижу.
– А кто тебя просил туда ехать? – вкрадчиво поинтересовался Вайсберг. – Доберешься до Новосибирска – не маленький. Поздно уже сценарий менять. Завтра, рано утром, у тебя обыкновенный рейс в Домбай.
– Куда? – обалдел я. – В Минводы, что ли? Или уже прямо там аэропорт построили?
Мне действительно послышалось «Домбай».
– Я сказал: Ду-бай, – начиная всерьез злиться, пояснил Тополь. – Это главный центр Арабских Эмиратов. Полетишь вместе с женой и сыном, в составе тургруппы, точнее, группы челноков из Твери. Легенда: ты – писатель Михаил Разгонов, едешь отдохнуть…
– Стоп, – сказал я. – Что за дурная легенда? Писатель Разгонов умер, книги его напечатаны приличными тиражами, в Твери их тоже продавали, а челноки – народ читающий…
Тополь перебил меня еще грубее:
– Трендеть приказа не было. Никто из группы никогда не слышал о Михаиле Разгонове. А если среди них все-таки обнаружится твой поклонник, это будет как раз то, что надо. Поймешь после. А пока слушай и запоминай. Легенда: ты – писатель, деньги на подобную поездку пока еще имеются, но вообще литература уже не кормит, вот и решил присмотреться заодно к новому бизнесу. Задание: познакомиться со всеми в группе и понять, кто из них работает на Грейва. Помнишь засвеченного сотрудника «Моссада» из Гамбурга, проходившего по делу Шульце? Его вчера убили в Твери, но нам достоверно известно, погибший успел передать самое главное свежезавербованному сотруднику. На словах – наверняка, а возможно, и на дискете. И этот сотрудник летит в группе челноков в Дубай. Мы перехватили шифровку. Но это не все. Видишь ли, Грейв совсем недавно звонил Редькину и просил его прибыть в Шереметьево-2. Когда? Скоро. Так он сказал. Точного часа не называл – знает, собака, что мы слушаем, и зятьку своему, который обещал приехать, информацию о времени передаст дополнительно. Через Мурашенко или как-то еще хитрее. Скорее всего, мы не сумеем отследить этого, но считаем, что если ты – именно ты! – прибудешь в аэропорт раньше Редькина и хотя бы одновременно с тверским агентом, московский вариант аферы Грейва сорвется. И тогда у него останется только вариант с группой челноков в Эмиратах, он же внедрил туда своего человека, а мы в ответ внедряем тебя.
– Если честно, Леня, я окончательно запутался и ни черта уже не понимаю. Для чего меня внедряют?
– А понимать пока и не надо. Ты просто запоминай, – сказал Тополь как-то очень грустно. – Мы внедряем тебя в их коллектив для предотвращения чего-то ужасного.
– Последнюю фразу, пожалуйста, еще раз и помедленнее, – попросил я.
Тополь на подколку не среагировал, но снизошел до комментария:
– Никто из нас действительно не знает, что именно следует предотвратить. Ты должен будешь вычислить агента и не дать ему сделать НИЧЕГО.
– Любыми средствами? – кисло поинтересовался я, вмиг представив себе безобразную сцену со стрельбой разрывными пулями в голову.
– Почти, – сказал он уклончиво.
– Поди туда, не знаю куда, – пробормотал я, вспоминая Кедра. – Красиво…
Потом словно спохватился:
– Э! А как же…Если Грейв собственной персоной контролирует процесс, значит… – От волнения я сбивался и путался. – Я же известная для него фигура, мы даже слегка знакомы лично…
Леня Вайсберг замолчал надолго, и я очень четко, словно видел его лицо на экране компьютера, представил себе, как он там болезненно морщится, рожая ответ. Я уже сам догадывался, в чем тут дело, и в итоге опередил Тополя:
– Дирижирует, как и прежде, Шактивенанда? Поэтому, не ищи логики, Миша! Правильно? Или, как завещал нам великий теолог Квинт Тертуллиан, «Верую, ибо абсурдно!» Так?
– Почти, – повторил Вайсберг, вдруг нежно полюбивший это не вполне определенное наречие, а потом добавил совсем уж загадочную фразу: – Видишь ли, Миша, Игнат Никулин не ведает, на чьей стороне ты играешь. Он не может быть уверен ни в чем до конца и поэтому ни за что не скажет ни слова о тебе своему агенту. Поверь, Разгонов, ты будешь только охотником.
– Спасибо, – не удержался я.
– На здоровье. А жертвой… да нет, не жертвой – скорее наживкой – будет тот агент. Учти, наживку глотают целиком и при удачном стечении обстоятельств после окончания охоты извлекают из пасти хищника целой и невредимой.
– Спасибо, – сказал я еще раз. – А что же меня ждет на финише? «При удачном стечении обстоятельств». Позавтракать наживкой не удастся – это я понял.
– А тебя, Миша, ждут Берлин и Москва, Париж и Киев, Майами и деревня Заячьи Уши – на выбор, – Тополь говорил без тени улыбки, он, похоже, совсем не намерен был шутить. – И еще – новое имя в паспорте. Какое угодно.
– Е.б.ж., – пробормотал я.
– Что? – переспросил он. – Такое будет имя? Или это какое-то новомодное ругательство?
– Нет, – пояснил я, – это Лев Толстой в последние годы любил в своем дневнике делать пометку: е.б.ж. – «если буду жив» означает.
– А-а, – протянул Тополь равнодушно. – Отвык ты от работы, прозаик. Вспоминай суровые законы шпионских будней! Все не так весело в мире, как хотелось бы.
На этой его философской сентенции и закончился наш разговор.
Когда я объяснял в Киеве Лешке Кречету, в чем разница между ИКСом и всеми прочими спецслужбами, я забыл упомянуть еще одну замечательную особенность. Причастные обсуждают по телефону любые самые сверхсекретные темы в мельчайших подробностях – это наш стиль. Выдавая задания, вместо дежурных коротких фраз типа «Тридцать пятый, это пятьдесят третий. Действуй по схеме номер семь», мы называем всех друзей и врагов по именам, кличкам и позывным одновременно, мы позволяем себе в служебном эфире лирику, шутки и пустую, но очень нужную психологически трепотню. Да, мы высокомерные зазнайки, но мы действительно уверены, что наша техника обеспечивает нам абсолютную защиту от прослушивания. А впрочем, главное в другом – мы просто очень хотим быть непохожими на КГБ и ЦРУ вместе взятых и делаем все не так, как предписывают инструкции нормальных спецслужб.
Мы можем себе это позволить.
Вербе я почему-то решил не звонить. Предпочел вздремнуть. А потом с пробудившимся Юркой мы все-таки выпили водки. Зинка сварила замечательный борщ, закусок каких-то понатащила с Дзержинского рынка, находившегося прямо под окном, – соленых огурцов, сала, корейской морковки – в общем, было весело и славно, как никогда. Говорили о литературе и музыке, курили, вместе пели под гитару – и никаких голых баб, никаких рулеток, официантов, крупье – все тихо, мило, по-нашему. О моих делах Юрка спросил, только уже расставаясь, когда я позвонил своему дикому автогонщику по указанному номеру и принялся собирать вещи, дабы ничего не забыть. Надо же! Все-таки пришлось пользоваться именно его услугами.
– Юрик, – начал я доверительно, но вместе с тем давая понять, что о подробностях не хочется, – я, видишь ли, влез в довольно серьезный бизнес, граничащий с политикой. В двух словах не расскажешь, а в трех – уже нельзя.
– С ума вы все посходили. – заворчал Булкин, – сначала этот украинский письменник Лешка Кречет, теперь – ты. А кто фантастику писать будет? Я что ли?! Мне-то она на хрена нужна?!… Помнишь анекдот про генерала, который так же рьяно собирался Родину защищать?
– Помню, – кивнул я и добавил: – Я тебе в компьютер свой новый роман скинул. Почитаешь на досуге?
– Ого! А объем большой?
– Да листов тридцать.
– Я столько с экрана не прочту.
– Понятное дело, – согласился я, – распечатаешь.
– Дык принтера нет!
– Проблема, – изрек я, потом задумался на секундочку и принял волевое решение. – Негоже в дом приходить без подарка, свалился я на вашу голову не свет не заря… Так вот. Бери пятьсот баксов. Считай, это я тебе принтер подарил. И чтоб роман прочел обязательно! Позвоню – проверю. А возражения не принимаются!
– С ума сошел! Да за полштуки можно цветной лазерник взять.
– Разрешаю приобрести матричный за стольник, а остальные бабки пропить, – улыбнулся я.
И он еще раз повторил:
– С ума сошел…
Россия. Ледяная дорога. Елки зеленые. Водитель-лихач. Я заплатил ему «лимон» вместо шестисот тысяч. Мне было так приятно радовать их всех! Все-таки это была моя страна.
А от хорошей водки и кайф легче, чище, прозрачнее, чем от ихних мудреных коньяков и виски – весь мир хочется любить, а не одного лишь себя в мире.
Это к вопросу о личном и общественном. На Западе и в России.
В аэропорту Толмачево телефон мой в очередной раз ожил.
– Ясень, ты можешь сейчас говорить? – безо всяких приветствий начала Верба.
Что-то у них там случилось – в Америке, в Москве, в Эмиратах – не знаю, где, но случилось. Определенно.
– Погоди немного, я на улицу выйду, а то здесь народу много. Но вообще говорить могу.
– Слушай, они там просто с ума посходили. Вся Лубянка ищет Тимофея Редькина с твоими рукописями и некоего Ганса Шульца, у которого якобы хранятся важные дополнения к этим рукописям. Ты представляешь, какой бред! Оказывается, Ханс Йорген Шульце в ментовском протоколе был записан как Ганс Шульц, и вся эта тупоголовая братия не совместила недавнее убийство в Гамбурге с московскими событиями конца лета. Они уже сами не знают, чего ищут, и жутко мешают нам работать. Чтобы прекратить все это безобразие, мы должны официально известить ФСБ о том, что ты – Разгонов, а Малина нет на свете с августа девяносто пятого.
– Ну, так извещайте! Ядрёна вошь… – И вдруг я понял. – Господи, Татьяна, ты у меня, что ли, разрешения спрашиваешь?
– А у кого же еще мне спрашивать? – в голосе ее звучала такая детская растерянность – я чуть не прослезился.
– Извещайте, уроды! Что вы там не мычите, не телитесь, убьют же нашего Редькина за неимением Ганса-Ханса. Нельзя же в самом деле…
– Ты не понимаешь, – перебила Верба. – Мы ведь подготовили такую красивую феньку! Киев, Томск, Эмираты – ты всюду Разгонов, а потом возвращаешься в Москву – и снова Малин, а Разгонов где-то там, в Берлине. Теперь ничего не получится…
– Да плевать мне на ваши феньки! – я начал злиться.
– Погоди, милый, – этим странным обращением Татьяна сразила меня.
Я приготовился к главной гадости. И не ошибся.
– Ты меня не дослушал. Как только мы откроем карты, тебе сразу будет предъявлено столько обвинений, что ни о каком возвращении в Россию не будет уже и речи. Более того, ты рискуешь не успеть вылететь сегодня, ну, то есть завтра, в Дубай. Ты же потащишь через границу оружие и аппаратуру. Пока, до настоящего момента, эту акцию прикрывают люди непосредственно из администрации президента, но как только генпрокурор подпишет ордер на твой арест, уже никто не возьмется предсказывать последствия. Вся надежда на некоторую бюрократическую волокиту и нерасторопность конкретных исполнителей. Но, сам понимаешь…
– Танюшка, хватит! Считай, что я зажимаю тебе рот поцелуем. Ты предлагаешь мне спасать свою шкуру и рискнуть при этом судьбой всей операции. Нет, и еще раз нет!! Делайте как считаете нужным, шкуру таким наивным образом все равно не убережешь. Кстати, если прикажете, я готов немного пострелять и на шереметьевской таможне, прорвусь прямо к трапу самолета!.. Одна только просьба, пушистая моя: возьмите вы на себя Андрюшку и Белку. Ладно? Если какая-нибудь сволочь захватит их в заложники, я этого не прощу никому – ни Тополю, ни Кедру, ни даже тебе, Татьяна. Ты поняла?
– Уймись, параноик! – голос ее вмиг сделался радостным. – Все. Мне больше некогда с тобой болтать. Беги на самолет, все будет хорошо, мы еще потрахаемся с тобою!
И она разорвала связь, не дав мне ответить. Вот зараза! Это был просто какой-то секс по телефону.
А Белку мою любимую с Рюшиком доставили прямо во Внуково, чтобы члены воссоединившегося семейства успели дорогой все обсудить и в Шереметьеве при челноках не наговорили каких-нибудь глупостей. Глупостями, кстати, мы так и сыпали наперебой. Чуть ли ни оба одновременно набросились на встречавшего нас представителя ИКСа, мрачного неразговорчивого бугая:
– Вы не спросите у водителя, через центр поедем?
Уж очень хотелось поглядеть своими глазами и на Храм Христа Спасителя, и на Манежную, и на Кремль…
Детина сам и оказался водителем. И был он предельно лаконичен:
– По кольцевой.
– А сколько у нас времени до начала регистрации?
– Восемьдесят две минуты, – отчеканил бугай, хотя нормальные люди так не разговаривают – «час двадцать две» это называется по-русски.
Однако магическое число «восемьдесят два» продолжало преследовать меня, и это настолько выбило из колеи, что я замолчал надолго.
А вообще-то даже Рюшик сообразил, что упрашивать дяденьку бесполезно. Когда же мы подошли к машине, вопросов стало еще меньше. Нам подали огромный джип «Додж» со смешным именем «Дуранго» и совсем не смешными, почти непрозрачными стеклами в три пальца толщиной. Мало того, в багажном отделении было две откидных табуреточки, и на них, напряженно поджав ноги, сидели два профессионала с «кедрами» наизготовку.
Наша первая после долгой разлуки поездка по Москве мало походила на увеселительную экскурсию.
Я призадумался и все-таки позволил себе еще один вопрос.
– А как же в Шереметьеве? Там будет уже не опасно? Или мы так и пойдем знакомиться с челноками под конвоем?
Детина смерил нас всех троих оценивающим взглядом, словно прикидывал, сумеет ли закрыть своим телом всю семейку, довольно скромную по габаритам, и, наконец, произнес:
– Хочется верить, что там, в Шереметьеве-2, опасность станет для вас категорией виртуальной.
Это была не его фраза. Он наверняка услышал ее от Тополя или Шактивенанды и старательно выучил наизусть.
А вскоре и сам Тополь напомнил о себе. Вместе с Шактивенандой. Они использовали какую-то специальную примочку и вышли на связь одновременно.
– Слушай меня очень внимательно, – мрачно вещал Леня Вайсберг, – если вдруг брякну чего не того, Анжей подправит.
А Шактивенанда в качестве аккомпанемента бормотал какие-то мантры, мать его так! (Опять, что ли, замочили кого-нибудь? Я разом вспомнил, как он «отпевал» покойника Шульце в Гамбурге).
До поворота на Шереметьево оставались считанные километры. Что-то должно было произойти – понятное дело, – я только лихорадочно соображал, как буду объяснять весь этот ужас Белке и Рюшику.
– Операция в целом идет как по маслу, – продолжал Вайсберг. – За Редькиным больше никто не охотится.
– Почему? – удивился я, в очередной раз по-хамски перебивая Тополя, но он даже не обиделся.
– Если б еще мы знали это наверняка! Да, мы запустили в открытый эфир сверхсекретную информацию о том, что в твоих тетрадках нет никакой дискеты. Со ссылкой на тебя, кстати. Но почему ребята из ГБ, ГРУ и всех прочих спецслужб так сразу поверили в это?
– А они поверили? – усомнился я.
– Ну, во всяком случае они сняли с него грубую наружку. Только мы одни и ведем его сейчас. Но! Дальше слушай очень внимательно. Грейв снова пытался звонить своему зятю. То есть он звонил Вербицкому на мобильник, а Тимофей действительно сидит у того в машине. И они приближаются по Ленинградке к повороту на Шереметьево. Если мы правильно понимаем, ни тот, ни другой не собираются ехать в аэропорт – встреча с Грейвом (а они это понимают именно так) их совершенно не радует, но ребята начали паниковать. Есть предположение нашей технической службы, что Вербицкий не просто отключил свой телефон, а попросту вынул из него аккумулятор. Черт бы с ним, с телефоном! Но в таком состоянии они оба способны на неадекватные поступки. Ты должен поговорить с ними, Миша.
– Догнать машину и перехватить? – уточнил я.
– Это в крайнем случае. Но лучше позвонить.
– Так ведь сам говоришь, аппарат без аккумулятора.
– Ну и что? – сказал Тополь.
И тут до меня дошло.
– Все уже готово?
– Давно готово, – подтвердил Тополь. – Я диктую тебе номер Вербицкого, а ты после восьмерки, но перед кодом «Сонета» просто набираешь восемьдесят два.
– Что ты сказал, Леня? Еще раз, – мгновенно охрипшим голосом переспросил я.
– Набираешь две цифры – восемь и два! – выкрикнул он. – Быстрее! У нас уже времени нет.
Новая формулировка слегка успокоила меня, но, тем не менее: мистические игры продолжались – в мою коллекцию добавился секретный код, выводящий абонента на спутник связи, способный генерировать специальный сигнал для включения обесточенных телефонных аппаратов.
Майкл не ответил, но было слышно, как там сняли трубку, то есть нажали соответствующую кнопку, и я сказал ему (знать бы еще кому именно!): «Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я еще буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке».
Я очень ждал ответа, но связь прервалась, и в нашем безумном эфире снова возник Тополь.
– Все нормально, дружище! Следуйте прежним курсом.
– Отстреливаться не придется, Леня?
– Думаю, что нет. Увидишь Грейва – привет передавай.
– Где? – спросил я.
Но Леня сгинул из эфира, а вдогонку моему безответному вопросу пришел другой:
– Мы скоро приедем? – мирно, но весьма настойчиво, похоже, не в первый раз спрашивал Андрюшка.
И я ответил:
– Скоро.
Глава седьмая
ОБЪЕДИНЕННЫЕ РОССИЙСКИЕ ЭМИРАТЫ
В Шереметьеве-2 я опять утратил хрупкое ощущение родины. Да, именно так: ощущение родины. В Сибири оно было пронзительно острым. Во Внукове, в суетливой толпе соотечественников, в странном коктейле из русских надписей и иностранных реклам, из хрипловатых, невнятных объявлений на двух языках – ощущение это присутствовало уже в разбавленном виде. От обилия замызганных «Жигулей» и старых потрепанных «Икарусов» на бескрайней стоянке защемило, конечно, сердце, но с другой стороны, еще в зале прилета встретила меня не москвичка Белка, а натуральная фрау Малина в дорогом пальто, высоких сапогах из мягкой кожи, изящных бриллиантовых сережках и с ненашим благостным выражением на слишком ухоженном лице. И может, еще похлеще смотрелся юный бюргер герр Андреас Малин в брючках от «C&A» в дубленочке из «Карштадта» и с цифровой видеокамерой «Сони» на шее. Честно говоря, глядя на эту парочку, я плоховато понимал, куда именно прилетел. К тому же потом была не «Волга» с шашечками, а этот умопомрачительный джип с охраной, и разговоры через космос, и нервотрепка, и наконец, сверкающий огнями международный воздушный порт…
Что характерно, раньше я и был-то в новом Шереметьеве раза два всего или три – встречал кого-то, а может, провожал. Сами мы с Белкой до нашего панического бегства на Багамы по загранкам попутешествовать толком не успели. У нее в активе была Восточная Германия давней поры, когда из немецких школ группами по обмену ездили, а у меня – Болгария, ну та, которая «курица – не птица». Так что из Шереметьева по-людски, с загранпаспортом, как все нормальные граждане, мы еще никуда не летали. И вот летим. Нынешний, очень современный, на удивление чистенький и даже приятно пахнущий аэропорт напоминал скорее о европах и америках, а ностальгических чувств не вызывал никаких. Полузабытая родная Москва осталась где-то там, в потустороннем пространстве мечты, здесь – я снова оказался в огромном, пестром, любимом и ненавистном, но в общем-то принадлежащем мне по праву цивилизованном мире.
Разыскав маленькую вывеску-рекламку «Турфирма “Светочь”» на груди у сотрудника, стоявшего в числе прочих под огромным табло в зале вылета и раздававшего билеты по списку, мы вычислили «своих». Тверские ребята с огромными сумками приехали все вместе на автобусе и, получив от турагента необходимые бумажки, заполняли теперь декларации за высоким буфетным столиком. Я тут же спросил, кто из них будет Паша Гольдштейн. Это был человек, двоюродная племянница которого, живущая в Москве, якобы и рекомендовала мне через общих знакомых отправиться вместе с тверяками в шоп-тур. Легенду готовили наспех, всерьез поддерживать разговор на эту тему я бы не смог, но надо же было с чего-то начинать. В общем, я поспешил представиться писателем, жену обозначил как редактора, а сына назвал будущей знаменитостью. После чего агрессивно осведомился:
– Фантастику читаете?
– Всякое почитываем, – уклончиво отозвался Гольдштейн.
И я счел возможным извлечь из сумки свою «Подземную империю», предусмотрительно доставленную мне охраной.
– Сколько лететь до этого Дубая?
– Четыре часа с лишним.
– Ну вот, – сказал я, – делать нечего будет, как раз и развлечетесь.
Гольдштейн улыбнулся с легким сомнением, но от книги отказываться не стал, поблагодарил, и пока я делал дарственную надпись, выдвинул сразу два предложения: перейти на «ты» и выпить по этому поводу, как только пройдем таможню. Оба предложения были приняты и реализованы с блеском.
На «ты» я всегда перехожу запросто с людьми любого возраста и уровня. Имея привычку думать иногда на английском языке, в котором не существует особой формы вежливого обращения, разве что к Богу, при переходе на русский я с легкостью начал бы «тыкать» хоть Римскому Папе, хоть президенту России. А Паша Гольдштейн был всего лет на десять старше меня, выглядел к тому же замечательно, то есть молодо: спортивный, подтянутый, черные курчавые волосы с едва заметной проседью, классический иудейский профиль, смуглая от постоянно обновляемого загара кожа и серо-голубые улыбчивые глаза. Я сразу проникся к нему симпатией, а Белка мне потом призналась, что как мужчину она не могла его не отметить. («Роскошный мэн, ну просто смерть девкам!»)