Короче, недоуволенный вечнопричастный сел на корточки в постели и, разложив почти над головою сладко спящей жены свой ноутбук, принялся изучать, что же такое ему прислали.
А прислали-то, как всегда, полнейшую туфту. Ничего конструктивного и принципиально нового, пожелания какие-то нелепые, предупреждения все те же, а огромный объем в восемьдесят два(!) мегабайта получился исключительно за счет подробной карты Дубая и всей страны в целом, карты ультрасовременной, богато оснащенной подвижной, мультяшной графикой. Самыми примечательными из всех этих шевелящихся картинок – самолетиков, пароходиков, машинок, верблюдиков – были красные мигающие кружочки, коими Высший Совет Причастных при непосредственной и бескорыстной помощи великого гуру пометил возможные места локализации в пространстве ближайшей к нам точки сингулярности. Эти противно режущие глаз пятнышки однозначно ассоциировались у меня со злобным зайчиком лазерного прицела, обрекающим жертву на неминуемую гибель в течение долей секунды. И насчитал я таких зайчиков ровно сорок одну штуку. Восемьдесят два пополам. Определенно вся эта компашка во главе с тибетскими колдунами Шактивенандой и Чиньо, издевалась надо мною, и я ни за что не должен был сдаваться.
Я постарался отнестись ко всему с юмором, а потому внимательно, если не сказать увлеченно, полазил по карте. Огромный город Дубай пестрел красными ляпками. Они попадали на мечети, универмаги, парки, на полицейские управления, прицельно – на посольство Германии в районе Зарибат Доу, и в самую гущу зданий особого «дипломатического» квартала, где дружно собрались вместе Йемен, Индия, Оман, Египет и чуть поодаль – Иордания, Иран и Пакистан; почему-то лупили зайчики в детский аквапарк «Вандерлэнд» на окраине города, а также в оба торговых морских порта, конечно, в аэропорт, и в ипподромы – как лошадиный, так и верблюжачий; не обижены были пристальным красным вниманием и соседнее с нами кладбище, и Мактоумская больница, где работал вербованный доктор, и рестораны на площади Насера, ну и так далее, всего не перечислишь. Впрочем, отель «Монтана» оказался свободен от угрозы, здесь можно было и отсидеться. А вот за пределами города красные кружочки редели, однако в столице каждого из Эмиратов хотя бы одно пятно присутствовало. Кажется, самый большой из них по площади Абу-Даби, но зайчиками щедрее других одарили все-таки Шарджу, а, кроме того, прицельная стрельба велась по побережью Оманского залива и по двум анклавам Омана – неподалеку от Фуджайры и на севере, на границе с эмиратом Рас-аль-Кхайма. Вот такой расклад. Говоря по-простому, куда ни сунься, везде накроют. Страшно полезная информация. В общем, я свернул проклятущую карту, написал кратенький отчет, выключил все, убрал под кровать, сбегал по утренним пустынным проулкам к любимому тайнику и вернулся за полчаса до общего подъема.
Жутко захотелось курить. Я вышел в холл и опустился в кресло. В оставшееся время полезно было хорошенько все обдумать. Вот только до чего оставшееся? До отъезда на пляж, до пришествия точки сингулярности, до собственной смерти? Я принялся старательно вспоминать все, что часами объяснял мне Нанда еще больше года назад в Колорадо, и как я потом пережевывал эти мысли и факты в беседах со Спрингером. Хотя какие уж там факты! Кроме мыслей и не было ничего. А мысли, признаться, граничили с шизофреническим бредом.
Ну, никак я не мог и не хотел поверить что в этих пресловутых точках теоретически могут смыкаться, сливаться, схлопываться воедино различные моменты времени и различные участки пространства! Однако более чем абсурдное поведение отдельных личностей и целых народов на протяжении всей земной истории говорило как раз о том, что пространство и время было крепко перепутано в этом мире еще задолго до моего рождения. Так на что же теперь жаловаться? В сущности, о таких проблемах я предпочел бы не думать вовсе. Ну есть же где-то гениальные математики, физики – пусть они и ломают мозги. Однако в том–то и беда, что тибетская магия друга нашего Шактивенанды под руку с махровой и непролазной теоретической физикой шагнули вдруг в реальную геополитику и обыденную жизнь. Если верить Чиньо, случилось это еще в восемьдесят втором году, если верить собственным ощущениям – пожалуй, в девяносто пятом. А может, все-таки Чиньо и ближе к истине: не убил бы старик Базотти Машку в том страшном году – и никакой Девяносто Пятый (с большой буквы) для меня бы просто не настал.
Так вот, будучи Причастными, мы уже не могли отмахнуться от мистических прозрений тибетских лам, тамильских тигров и скромных московских шизов типа Эдмонда Меукова. Получалось, что так называемая дискета Сиропулоса, возникшая как бы из ниоткуда, вот так же запросто и исчезнет в никуда, если не предпринять по отношению к ней некоторых магических действий. А именно: заклятий, заговоров, напускания порчи и снятия сглаза, прочей оккультной муры. Все эти чудовищные посылы претили мне изначально, но наши эзотерические друзья продолжали судачить на полном серьезе о точках сингулярности, и когда, наконец, состоялась та историческая встреча в Гамбурге, завершившаяся формально с нами не связанным, а по сути, надо думать, четко запланированным под время моего приезда убийством лучшего агента, работавшего в штате у старика Грейва, я тоже вынужден был пересмотреть свое отношение ко всей этой лабуде.
Ну а дальше начиналась полная чертовщина. Я опять оказывался на линии огня и вспомнил, как, готовясь к этому, задал свой шкурный вопрос Шактивенанде по телефону. Об Эмиратах тогда еще речи не было, и, звоня ему с автобана Берлин – Дрезден, я спрашивал про Москву:
– Анжей, скажите, я что, должен буду вступить в открытый конфликт с Грейвом?
– Можно это и так назвать. А вы боитесь смерти? – ответил он вопросом на вопрос, безошибочно угадывая мою главную тревогу.
– Своей – нет, но у меня есть жена и сын. И еще у меня есть Верба.
– Я вас понял, Михаил, но вы не о том думаете. Вы все никак не хотите сместить масштаб на несколько порядков. Видите ли, Грейв точно так же, как и мы, ищет точку сингулярности, и пока она не найдена, ни одному из нас неинтересно и невыгодно убивать прочих участников мероприятия, даже угрожать друг другу крайне глупо.
– А потом? – спросил я упрямо.
– Никто не знает, что будет потом, – честно признался Шактивенанда. – Но, если я правильно понял, вы хотели бы услышать именно мой прогноз.
– Вы чертовски прозорливы, Анжей, – не удержался я от иронии. – Конечно, хотел бы.
– Тогда слушайте. В точке сингулярности в зависимости от конкретных условий возможно: а) разрешение всех проблем, результатом которого станет впадение всего человечества в этакую своего рода нирвану; б) массовое перемещение на следующий уровень бытия с достижением, в частности, физического бессмертия всеми желающими; в) тотальная и практически одномоментная гибель ВСЕХ особей вида homo sapiens; г) разрешение некой частной, но ключевой проблемы развития цивилизации, которая даст толчок дальнейшему прогрессу; и наконец, д) свертывание пространства-времени в точку, иными словами – гибель Вселенной. В каждом из пяти вариантов, Сергей, вы можете самостоятельно сделать вывод о судьбе вашей жены (обеих жен) и вашего ребенка. У меня все.
– И вы это серьезно?! – вырвалось у меня.
В дымном угаре московской кухоньки где-нибудь в Измайлове после двух стаканов водки и одной чашки чаю такое воспринималось бы легко; в знаменитой хижине гуру на заснеженном склоне в Гималаях – тем более. Даже в вакуумной чистоте лабораторий Спрингеровского Центра можно было призадуматься всерьез над подобной ахинеей, но пожирая колесами новенькой «Субару» блестящее от дождя покрытие автобана Берлин – Дрезден, очень трудно представлять себе гибель человечества, гибель Вселенной или всеобщую нирвану. И я с прямотою немецкого пролетария возопил повторно, поскольку Нанда все еще загадочно молчал:
– Вы это серьезно?!
– Я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, Михаил. (Зараза! Он нарочито называл меня то Сергеем, то Михаилом, намекая, надо полагать, на относительность всего сущего в этом мире). Собственно, на него и нет ответа. Все зависит от вашего собственного отношения к моим словам.
О, как он был прав тогда! Я только теперь понял. Тополь на пару с Вербой послали меня на опаснейшую операцию. Послали именно меня – чайника, романтика, прозаика, вместо серьезного натасканного профессионала – это не от хорошей жизни, это оттого, что приперло. Действительно ли только я и мог разрешить их проблемы? Почти Шактивенанда решил именно так? Угроза нависла не надо мной, не над Белкой и Рюшиком, угроза нависла над миром, и когда агент Грейва начнет действовать, я, похоже, и впрямь не сумею этого не заметить. Возможно, изо всех ущелий полезут гигантские ископаемые ящеры, возможно, в гавань Порт-Рашида вползет «Титаник» вместе с айсбергом на веревочке и на глазах у восхищенной публики расколется пополам, возможно обветшавшее пространство, начав с Аравийских гор, будет неумолимо скручиваться, как высохший лист пергамента, но одного не будет наверняка – не будет тривиальной стрельбы и мордобоя.
Придя к такому выводу, я, наконец, успокоился, и в это время мимо меня прошагал Мыгин.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – откликнулся я. – С чего в такую рань встаем?
– Дела, – отшутился он, а потом решил ответить серьезно. – Вчера назюзюкались, как свиньи, теперь – не могу! – пить хочется. А в ресторане, говорят, уже сок на столе.
– Стоит, – подтвердил я, – с семи утра. А вы где вчера были?
– Ужинали? В «Золотой вилке» на Насера, это такой филиппинский ресторан со шведским столом, салаты у них классные и в большом ассортименте. А пили, конечно, здесь, в номере. Ладно, давай, приходи завтракать.
Мыгин побежал вниз, и только тогда я вдруг осознал, что выходил он не из своего номера, а из номера Алины. Ни фига себе! Оставалось понять, где ночевали Костик и Боря.
Чуть позднее я выяснил и это. Костик побил все рекорды – он наклеил местную африканскую девушку, кажется, из Нигерии, и ночевал у нее в доме напротив. Боря оказался попроще – он тривиально ночевал у Наташки. При этом оставалось не до конца ясным, была ли это наташкина месть Игорю или просто полюбовный обмен женами. Зато я понял главное: вот для чего – помимо бизнес-целей – отправляются российские граждане из провинциальных городов в далекие романтичные шоп-туры: оттянуться они хотят, развеяться, отдохнуть от унылого однообразия повседневщины.
А уж я-то как оттянулся! И не говорите. В четвертый раз… Гагра-84, Юрмала-90, Багамы-95…да, в четвертый раз влюбился в собственную жену; во второй раз кинулся спасать человечество не по собственной воле и впервые угодил в ситуацию полнейшего абсурда, когда те, кто тебя инструктирует, сами не понимают, что делают. Ну, да ладно, надо проще смотреть на вещи, а то не доживешь до собственной смерти. (Интересно, это я сам придумал или у кого-то позаимствовал?)
Третий день был очень похож на второй, а четвертый – на третий: завтрак, пляж, выпивка, обед в отеле, магазины, выпивка, ужин в ресторане, выпивка, тихие постельные игры, сон. Разнообразия ради менялись только рестораны и у некоторых – сексуальные партнеры. Как раз вечером четвертого дня Боря в изрядном подпитии предложил мне трахнуть Алину, дескать, она давно уже по мне сохнет, только сказать стесняется. Насколько его распутная полужена действительно выделяла меня среди прочих, я бы судить не взялся, а вот то, что неуемный в своих стремлениях Боря подбивает таким образом клинья под Белку, это я сразу понял. Как сказала бы наша толстая Бригитта, не равнодушная к мужскому стриптизу, но осуждающая ветреных кавалеров: «Er lauft jeder schurze nach!» (Он бегает за каждой юбкой!) Мне польстил интерес тридцатилетнего Здановича к моей любимой – значит, она еще ого-го! – и в какой-то момент даже щекотнула душу игривая мысль: «А что, если правда уговорить Белку на такую авантюру?» Как циничный шпион в интересах дела я бы так и должен был поступить, ведь нигде так не раскрывается человек, как в постели – давно известно, а тут еще возможность одним выстрелом – двух вальдшнепов: и особо опасного Борю проверить, и считавшуюся до сих пор безгрешной Алину. Но мне вдруг сделалось стыдно и противно просто от того, что я думаю об этом, да и на развратную Воропаеву – эффектную, но абсолютно не в моем вкусе пышную брюнетку – что-то совсем не тянуло. Я вообще решил не посвящать Белку, насколько это было возможно, в наши жутковатые проблемы. Ей же здесь хорошо, так пусть будет еще лучше – до самого… До чего? Вопрос! Но кто его знает, может, и до самого отъезда.
Все было тихо, мирно, благостно. Наблюдения, донесения и встречные шифровки начинали казаться рутиной или некой специально придуманной игрой, добавлявшей немного перчика к нашему слишком уж диетическому отдыху.
На пятый день ушлые супруги Борзятниковы предложили поменять место купания. Я, конечно, напрягся, вспомнил туннель во второй день, с особым вниманием следил за всеми, но ничего опять не произошло, или…
Роскошный парк Мамзар на красивом мысу, вонзающемся в море, понравился всем. Ехать было подальше, практически это уже за городом, оттуда берег Шарджи виден не хуже дубайского, зато и народу на Мамзаре существенно меньше. Что всегда приятно. Европейцев, кроме нас, почти и не было. Приехал какой-то индус-мусульманин со своим гаремом, сам купался в плавочках, а бабы его несчастные так и лазили в воду полностью одетые – сомнительное, мне кажется, удовольствие, но законы ислама – вещь суровая. Николаич пялился на них как-то уж слишком пристально, до неприличия, и я вновь заподозрил неладное. Вдруг это у него такая оригинальная агентура! Ну, просто не давали мне, мерзавцы, расслабиться ни на час! Хоть плачь.
Плакать я, конечно, не стал, и на обратной дороге понял однозначно: с Мамзара красную точку можно теперь удалять смело.
В тот же день за обедом случился примечательный разговор между Наташкой и Костей.
– Слушай, Костик, – остановила она входящего в зал Чижова нежно беря его за руку (она всех так нежно брала за руку, будто не поговорить собиралась, а прямо тут же и уложить на себя. Впрочем, Костика она, должно быть, и в самом деле укладывала уже). – Слушай, помнишь ту бракованную дискету, которую ты хотел выбросить, а я забрала на всякий случай?
– Это которая не отформатирована была? – уточнил Костик.
– Ну да. Так я тут в одном магазине попросила ее в дисковод вставить – все нормально, дискета как дискета. Так что у нашего портье просто компьютер на керосине. Так ему можешь и передать…
Ё-моё! Так значит, дискета, отправленная мною Спрингеру, попала к Наташке чисто случайно. Все-таки она была из той, Костиковой партии и уже как раз не случайно оказалась идентичной остальным. Но! Внимание. Есть как минимум три варианта. Первый, самый простой: пуганая ворона куста боится, то есть дискета действительно бракованная или просто чистая, и значит, Спрингеровский Центр занимается сейчас полной ерундой. Второй вариант: Наташка, а возможно, и Костик не ведают, что творят, они являются не более чем орудием в руках третьего лица. И наконец, последний вариант: они оба в сговоре. Уж очень что-то громко идет их беседа и в такой непосредственной близости от меня!
Голова у меня мгновенно вспухла, и вечером я включил в донесение повторный запрос о дискете, так как ответ по экспертизе до сих пор не пришел. И настроение и самочувствие было отвратительным, может, еще и потому, что у нас полностью закончилось спиртное – вылакали и джин и виски – только две последние баночки пива грустили в холодильнике. Для чего мы с Пашей их берегли – не понятно, но то, что вечером от такой дозы не развеселишься, было очевидно, уж лучше перед обедом – махнуть для аппетита. Да, оставался еще Белкин НЗ – три баночки джин-тоника, но покусится на него – это страшный грех.
Все челноки готовились терпеть со спиртным до «фри шопа» на обратной дороге, а я-то, конечно, мог себе позволить. В любом пятизвездочном отеле за сумасшедшие деньги – что-то вроде ста баксов за пятьдесят граммов ординарного виски! – наливали без ограничений. Но поступить так было бы не просто глупостью, а тройным преступлением: это бы означало засветить свое богатство, оторваться от коллектива и утратить бдительность – все одновременно. Я не пошел пьянствовать в бар ближайшего «Хилтона» на берегу пролива, я просто рано лег спать в тот вечер, тем более что у Белки как раз случился первый день и в нашем трехсуточном сексуальном запое была поставлена естественная физиологическая точка.
А последним весьма экзотическим штрихом той субботы стала прочитанная перед сном шифровка Тополя, в которой он сообщал, что завтра выйдет со мной на связь по телефону ровно в 21.00 по дубайскому времени, и мне в этот момент надлежит быть не где-нибудь, а посреди пролива на одной из моторных лодок, которые за полдирхама перевозят с берега на берег местных темнокожих пролетариев.
Инструкция радовала новизной, и я засыпал весь в предчувствии чего-то важного и, возможно, радостного.
А день шестой и впрямь выдался прекрасным и на другие совсем не похожим. Во-первых, все проснулись с идеально чистыми головами. Во-вторых, жара неожиданно спала до двадцати семи градусов в тени, и это бодрило необычайно. В-третьих, кто-то, по-моему, все-таки Наташка, предложил ехать не на пляж, а в аква-парк. Рюшик, услышав об этом, завелся с пол-оборота. Но что характерно, и все взрослые загорелись. То ли надоело изо дня в день просто валяться на песке, то ли в каждом взрослом действительно до старости живет ребенок, то ли… Мне не хотелось особо рассуждать – я был просто обязан прислушиваться ко всем и плыть по течению.
С этим челночным народцем плыть параллельным курсом было удивительно легко и просто: они всё делали дружно. Исключение составлял Зданович, иногда увлекавший с собою Костю, иногда Алину, а иногда и обоих. К знаниям Боря стремился не менее азартно, чем к юбкам. И я еще в четверг, если не в среду, отчаялся отслеживать его безумные перемещения по музеям, книжным магазинам, концертным залам, его поездки в соседние города на взятых в прокат автомобилях. При здешних дорогах, по которым никто не запрещал летать со скоростью двести, а то и больше, если мотор позволяет, вся страна начинала казаться большой деревней: за полдня из конца в конец – не проблема. Боря и пользовался этим, не жалея сил, времени и денег.
Так что если центральным фигурантом был все-таки он, то все, что могло состояться, уже давно состоялось, и Грейв, потирая руки, празднует победу, а мы воюем с собственными тенями. Однако Шактивенанда повторял упорно, что все намного сложнее, и я все решал и решал их проклятый ребус. Мелкие подозрения множились, крупные рассасывались или конкретизировались. И по сумме происходящего я все чаще приходил к грустному выводу: именно Паша Гольдштейн – самый вероятный агент Грейва. Все складывалось, как в дурном детективе, когда лучший друг и оказывается главным врагом. Пошлый сюжетец, доложу я вам как писатель.
И вот мы скользим по длинным перекрученным желобам, прыгаем с тарзанки в бассейн, с визгом рушимся на водных санях по жутко крутой горке, лениво кружим вдоль искусственной реки в этаких надувных креслах; неспешно курим, обсыхая в теньке, снимаем друг друга всеми имеющимися в распоряжении камерами, при этом каждый демонстративно пытается зафиксировать Мыгина с Наташкой; попиваем соки, причем апельсиновый и манговый уже надоели, хочется чего-нибудь этакого, и у нас становится модным кокосовый и тростниковый. Потом снова лезем в бассейн и увлеченно играем в водный баскетбол с другой русской командой – из Волгограда. Господи, да в этих Эмиратах кругом одни русские! Проигрываемся в пух и прах, и все равно остаемся страшно довольны собою, ведь не пили накануне – вот здоровье из нас так и прет. Те, кто постарше, просто гордятся своим самочувствием и решают, наконец, не злоупотреблять внезапно нахлынувшей бодростью – как бы не поплатиться после. А Витек вместе с Рюшиком, ни в чем не желающие знать меры, отправляются вновь на крутые горки. И возвращаются они оттуда несколько пришибленные: оказывается, катились вдвоем на специально предусмотренном для этого круге (у арабов все специально предусмотрено), но ухитрились таки перевернуться, баловались, наверно. Андрюшка отделался легким испугом и парой ушибов мягких мест, а вот Витёк ободрал руку совершенно непонятно обо что: желоба эти вручную проклеиваются и тщательнейшим образом проверяются чуть ли не ежедневно на предмет возможных дефектов. Но факт налицо: Витёк возвращается, как солдат из боя. Руку держит вверх, словно в приветствии, по ней струится кровь, а рожа у парня довольная-предовольная. Не иначе всю жизнь мечтал познакомиться с местной бесплатной медициной.
– Пластыря нет? – вопрошает он у всей компании.
– В отеле – пожалуйста, – говорит Наташка, – а здесь…
– Да ты смой пойди кровищу-то в туалете, – советует Мыгин. – бумажкой какой-нибудь заклей и так все пройдет. То же мне, ранение!
– Ну, уж нет, – говорит Витёк, – пусть помогают, дармоеды! Раз у них такие законы гуманные. Обязательно пойду к врачу.
– Камеру не забудь, когда пойдешь, – шутит Костик, – а то самое интересное прозеваешь.
– Слушай! – вдруг обращается ко мне Гольдштейн. – А ты же был в здешней больнице, расскажи Витьку, как это делается…
Ба-бах!
В моей голове разрывается бесшумная ослепляющая граната. Солнце вмиг делается черным, небо противно-желтым. А вода в бассейне красной и непрозрачной, как кровь. Прикрыв глаза, я трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. У меня в запасе какая-нибудь секунда, но я не знаю, что отвечать, и просто делаю вид, будто не расслышал, так как слишком засмотрелся на Витькину ссадину.
Паша повторяет вопрос, и я, наконец, мямлю уклончиво в том смысле, что посещение больницы – это вообще не проблема, да и не может быть, чтобы в «Вандерленде» не было своего медицинского кабинета…
Я не помню, чем закончилась в итоге история с Витьком, собственно, в тот момент впору было уже меня тащить к врачу, Белка, во всяком случае, наблюдала за мной с явным испугом. А Паша больше не муссировал эту тему. Как настоящий профессионал. Вот черт! Ну и что еще я мог теперь о нем думать? Главное-то было сказано. Зачем? Это другой вопрос. Но Гольдштейн знал, что я ходил в Мактоумскую больницу. Видеть это случайно он не мог. Потому что спал в то время. Значит, либо на него работала агентура, либо он сам персонально следил за мною и четко отрабатывал легенду прикрытия. Оставался еще один, спасительный вариант, дескать, кто-то другой меня выследил, а теперь этот кто-то устами Паши устраивает мне проверку. Но такое было уже явным изобретением сущностей сверх необходимого – просто все слишком четко сходилось на Гольдштейне, а мне (то ли всем назло, то ли просто из личной симпатии к фигуранту) до безумия хотелось выгородить его, реабилитировать. Впрочем, строго по шпионским правилам я обязан был подвергать жесточайшей критике любую версию, тем более такую гладенькую, какая получалась в случае с Пашей.
Я и подвергал, да ни хрена из той критики не выходило. Выходило только еще хуже. Вспоминалось вдруг, что Паша исчезал куда-то ненадолго, когда Витёк с Андрюшкой уходили кататься. Что, если это он и подстроил нелепую травму с целью завести разговор о больнице невзначай? Допущение, конечно, слишком уж витиеватое, но я давно понял, что в нашем деле без подобной бредятины не бывает. С Анжеем пообщаешься – не такое еще в голову полезет! В общем, не удавалось мне отмазать Пашу. Главный фигурант – он и есть главный. Другой бы на моем месте радовался, ведь задание, считай, наполовину выполнено. А я все сильнее впадал в депрессию.
Белке свою кислую рожу объяснил просто:
– Живот болит и башка одновременно. Видать, съел чего-нибудь, а заодно перегрелся.
Женушка посмотрела на меня с сомнением, но от дальнейших расспросов воздержалась.
А в отеле, после обеда, уже второго подряд съеденного совершенно всухую, нас ожидал сюрприз. Прибыла очередная группа русских челноков из Питера и в ее составе Паша встретил старого знакомого. Бывший тверяк и однокашник Гольдштейна Роберт, толстый, лысый, но очень обаятельный армянин приехал не за товаром, а за компанию с друзьями – отдохнуть, с людьми пообщаться, разведать возможности по бизнесу в незнакомой для него стране. А бизнес у Роберта был серьезный, финансовый. Эмираты в этом отношении место благодатное, особенно Дубай: куда не плюнь – кругом банки – не случайно молодой арабский город претендовал на роль финансовой столицы мира после возвращения Гонконга Китаю. Не получилось, кстати, лишь потому, что по эмиратским законам пятьдесят один процент акций любого предприятия, в том числе и иностранного банка, на арабской территории должен принадлежать местной фирме. В Европе и Америке таких законов не понимают, в смысле не принимают, но относятся с большим уважением.
Все это мы обсуждали с Робертом уже поднявшись в номер, для начала в Пашин. Витька попросили сбегать за водичкой в магазин напротив. По-русски это называется «послать мальчонку за пивом», но Паша-то уже чувствовал, что Роберт приехал не пустой и будут у нас сегодня напитки поинтереснее пресловутого пива. Я же очень изящно сел на хвоста. Впрочем, Гольдштейн меня сам позвал, представив Роберту, как писателя. Паше, как я понял, очень льстило знакомство с «живым классиком». Книгу мою он еще и не открывал, но другу юности не преминул похвастаться, для чего и вытащил со дна сумки.