Слепухин Юрий Григорьевич. Ничего кроме надежды

   – Вы разве Риделя не узнали? Вы ведь встречались, в Энске.
   – Господи, один раз, и то пять минут, а потом он тогда был в штатском, а сейчас в мундире этом коричневом – он разве в эс-а?
   – Нет, это тодтовская форма, военные строители.
   – А-а! Нет, я его совсем не узнала, да он и не смотрел в мою сторону, сидел отвернувшись; а Анька кричит – давай сюда, скорее; ну я и села в машину. В чем дело, спрашиваю, а она мне – ты что, за Рейн захотела? А нет, так сиди и не спрашивай, сейчас сама все узнаешь... Это она, паразитка, сюрприз мне приготовила, – чему вы улыбаетесь?
   – Да так просто. Вы, Татьяна Викторовна, изменились.
   – Я думаю! Полтора года как-никак, ну и потом еще волосы...
   – Нет, я не о внешности. Манеры, язык...
   – Ох, наверное, вы правы, я и сама иногда чувствую! Сегодня, пока мы там ждали, пристал ко мне один – ну, из наших ребят, тоже работал там, – а они все ужасно за это время стали распущенные, такое себе позволяют... Ну и вот, сижу я, настроение жуткое, а он лезет и лезет – так я не выдержала, в такую его послала светлую даль, что сама испугалась. Господи, думаю, что это со мной делается... Это лагеря, там как-то невольно начинаешь... – Таня пожала плечами, сделала беспомощный жест. – Ну, приспосабливаться к общему уровню, что ли, я не знаю...
   – Понимаю вас, – сказал Болховитинов. – Это, вероятно, неизбежно, вы правы. Ничего, скоро вернется нормальная жизнь.
   – Вы думаете? Сегодня идем там по шоссе, и все на небо посматривают – парашютистов ждут. Вот, думаю, выбросили бы сюда еще один десант, что им стоит? Сразу бы все кончилось.
   – Ну, от одного десанта не кончилось бы. Под Неймегеном идут бои, неизвестно, как там все обернется. Но вообще война подходит к концу... Нам бы только дождаться здесь англичан, тогда все станет по-другому.
   – Что-то они не очень торопятся!
   – Да, они воюют... обстоятельно. Не знаю, впрочем, так ли уж это плохо, что берегут своих солдат. Тут ведь, понимаете, два аспекта: интересы данной армии, данной страны и интересы тех, кого эта армия освобождает. С точки зрения нашей с вами или тех же голландцев, конечно, было бы лучше, если бы англичане воевали смелее. Но с точки зрения английской, разумнее, наверное, не спешить.
   – Ну конечно, – с жаром возразила Таня, – лучше, чтобы другие спешили, а самим отсидеться!
   – Спешить, я думаю, не следует вообще никому. Мы вот привыкли гордиться нашей манерой воевать, но... – не знаю, так ли уж она похвальна. Мне еще отец рассказывал – о той войне, первой мировой. Гвардию тогда уложили в Восточной Пруссии почти целиком, глупо, преступно погубили цвет армии... Боюсь, и сейчас осталась эта манера воевать числом и нахрапом... Русская армия всегда, к сожалению, ставила печальные рекорды по числу потерь...
   В дверь постучали, вошел Ридель с чемоданом и перекинутой через руку коричневой шинелью.
   – Вот твое добро, – сказал он, – китель я затолкал в чемодан, так что попроси молодую даму погладить.
   – Меня уже отутюжили, – Болховитинов оттянул лацкан пиджака.
   – Я говорю про китель! Китель, форменные брюки – словом, всю амуницию. Тебе надо переодеться, в полицию лучше идти в форме – это на них действует. Помнишь «Капитана из Кепеника»?
   – Зачем мне в полицию?
   – Тебе-то, может, и не нужно. А ей? – он бесцеремонно показал пальцем на Таню. – Как ты теперь представляешь себе ее статус? При первой же проверке спросят, кто она такая, что здесь делает и, вообще, откуда она взялась? Ну? Что она ответит? Как «восточная работница» она уже не существует, ее здесь нет, она эвакуирована за Рейн – согласно приказу гаулейтера. Мадам, не смотрите на меня, разинув рот, как овца на Деву Марию, а сходите за утюгом и делайте что вам сказано! Есть у вас при себе хоть одна бумажка, удостоверяющая вашу личность?
   – Нет, мы ведь тогда все сдали хозяину...
   – Ну вот, пожалуйста! Человек без удостоверения личности – это вообще ничто, пустое место, математическая точка в пространстве. Ступайте за утюгом, я сказал! Или забирайте все это и погладьте там.
   Когда Таня ушла с вещами, Болховитинов спросил:
   – И чем же тут поможет полиция – выдаст новое удостоверение? А на каком основании?
   – Просто так выдать удостоверение личности полиция не может – даже по знакомству и даже если господин вахмистр пользовался благосклонностью нашей Анхен. Но полиция – внимание! – Ридель поднял палец, – полиция может удостоверить, что к ней обратилась личность, утратившая документы в силу чрезвычайных обстоятельств военного времени. Конечно, тут желательны свидетели. Но свидетели есть – это я, хороший знакомый потерпевшей, и ты – ее муж.
   – Кто, кто? – ошеломленно переспросил Болхови-тинов.
   – Муж, говорю. Муж! Легенда такова: вы недавно поженились – по доверенности, теперь это делается, – жена ехала к тебе, не доезжая Везеля, машину обстреляли с бреющего, все сгорело. Осталась вот как есть – без денег, без документов, без ничего; сюда добралась попутными. Правдоподобно?
   – Ну... в общем, да. Если ничего не проверять...
   – Проверять ничего не станут! Я не случайно сказал – «не доезжая Везеля», то есть на той стороне Рейна, в другом административном округе. А машины горят каждый день – поди проверь, где какая. Ну что? Чем еще недоволен?
   – Нет-нет, я просто думаю... согласится ли она?
   – Это уж ваше дело, – Ридель развел руками. – Свои отношения выясняйте сами, а я пока поеду верну «адлер» этому идиоту... Хорошая штучка, кстати; может, конфискуем?
   – Да ну, все равно бензина нет.
   – Вот разве что...
   Ридель ушел. Болховитинов постоял у окна, задумчиво теребя мочку уха, потом вздохнул и пошел вниз. В прачечной комнате Таня доглаживала черные форменные брюки.
   – Сейчас заканчиваю и возьмусь за китель. Он не так уж и помялся, немного рукава, лацканы... Так мы вместе пойдем в полицию?
   – Да, дело в том... понимаете, Ридель говорит, что нам придется объявить себя – ну, мужем и женой, иначе...
   Таня расхохоталась, продолжая гладить.
   – Какая прелесть! Видно, не судьба мне уйти от фиктивного брака, еще Попандопуло предлагал – помните, я рассказывала?
   – Но... Татьяна Викторовна, – если у вас есть какие-то возражения...
   – Нет, что вы! Это ведь нас ни к чему не обязывает, правда?
   – Разумеется! – заверил, смутившись, Болховитинов. – Разумеется!
   – Ну и прекрасно. Мне не придется изображать немку?
   – Это мы все уточним с Риделем, но думаю, что не придется.
   – А то немку я бы не смогла – все-таки акцент, да и вообще... – повесив на спинку стула отутюженные брюки, Таня взяла китель и, встряхнув, принялась укладывать на гладильной доске. – В карманах ничего?
   – Простите?
   – Я говорю – в карманах у вас тут ничего нет?
   – Думаю, что нет... проверьте на всякий случай.
   Таня проверила карманы, вынула из нагрудного туго скрученную бумажную трубочку и протянула Болховитинову.
   – Какая-то любовная записочка, вы неосторожны!
   – А, это не нужно... – он прошелся по комнате, думая о своем, машинально затолкал трубочку в щель рассохшейся двери. – Действительно, Татьяна Викторовна, за кого вам себя выдать? Если сказать, что русская, он может насторожиться...
   – Ладно, – беззаботно сказала Таня, – посмотрим! Только знаете что – не называйте вы меня Татьяной Викторовной, это звучит как-то ужасно церемонно. Мы так давно знакомы, что могли бы просто по имени...
   Болховитинов покраснел.
   – Мысленно я всегда называю вас только по имени, – признался он.
   – Называли бы и вслух.
   – Но... вы меня называете по имени-отчеству, и...
   – Да я тоже могу по имени! Вот возьму и скажу Кирилл. Кирилл, как поживаете? Как настроение, Кирилл? – она почему-то тоже покраснела и рассмеялась немного деланно, чтобы скрыть смущение.
   – Спасибо, Танечка, какое же у меня может быть настроение в такой день? Самое превосходное. Одну минутку, простите – там, кажется, Ридель вернулся...
   Риделя никакого не было, просто он почувствовал, что должен немедленно уйти из этой маленькой жаркой от послеобеденного солнца комнаты, наполненной ее голосом, ее смехом, ее присутствием; в полутемном вестибюле он походил от конторки к дверям, сосчитал висящие на доске ключи и сел в кресло, опершись подбородком на сплетенные пальцы. Что он делает? Хоть бы подумал – что потом будет. Как он сможет жить потом?
   Так он просидел до возвращения Риделя. Войдя, тот стал кричать, что времени нет, погнал его переодеваться. Анне велел отрезать половину «репарационного» шпига и упаковать как-нибудь поэлегантнее. По пути в ревир он предупредил их, что говорить будет сам – они должны только слушать и поддакивать, не проявляя никакой инициативы.
   – Кстати, – он обернулся к Тане, – вы когда-нибудь имели дело со здешней полицией?
   – Нет, никогда.
   – И в Аппельдорн к вам никто из них не приезжал? Может быть, просто на улице приходилось встречаться?
   Таня подумала, покачала головой.
   – Нет... Там у нас был свой, один на всю деревню, его мы знали. А здесь я ведь не так часто бывала, и... нет, не припомню, чтобы встречалась. Сегодня утром, конечно, там полиции было много, но я не думаю, чтобы они запоминали лица, в этой суматохе.
   – Будем надеяться.
   Принял их тот же толстый вахмистр – сочувственно хмыкнул, здороваясь с Болховитиновым, и сказал, что рад благополучному исходу дурацкой истории.
   – Да, – подхватил Ридель, – моему коллеге везет на истории – выпутался из одной, влип в другую. Он ведь недавно женился, вот можете убедиться – фрау Болховитинов...
   Таня, покраснев, сделала почему-то книксен – решив, что именно так должна вести себя новоиспеченная фрау. Вахмистр поклонился ей, поздравил Болховитинова и, предложив садиться, вопросительно уставился на Риделя.
   – Как вы знаете, – продолжал тот, – коллега работал все это время здесь и долго хлопотал, чтобы жену отпустили к нему хотя бы ненадолго. И вообразите себе – вчера, когда фрау Татиана уже подъезжала к Везелю...
   – Уважаемая фрау – немка? – перебил вахмистр.
   – Нет, нет! Господин доктор-инженер Болховитинов – русский, вы же знаете. Что и послужило причиной испуга господина Клауверта... Кстати! – Ридель полез в портфель и достал пакет, аккуратно упакованный в пергаментную бумагу. – Господин Клауверт был сам так расстроен случившимся, что пожелал как-то возместить... Ну, и коллега подумал, что половина законнейшим образом принадлежит вам...
   – Ах, нет! – вахмистр даже ладони перед собой выставил. – С какой стати, помилуйте!
   – Не спорьте, господин вахмистр, это из самых дружеских чувств. – Ридель, привстав, сунул пакет через весь стол – прямо в выдвинутый немного ящик, который тут же задвинулся обратно.
   – Ну, не знаю, разве что из дружеских, – сдался вахмистр. – Премного благодарен, господин доктор-инженер. Продолжайте, я слушаю...
   Ридель сжато изложил суть дела. Вахмистр выслушал молча, помолчал, побарабанил пальцами.
   – Да, – сказал он наконец. – История и впрямь затруднительная. Молодой даме следует вернуться к месту жительства, чтобы выправить копии документов...
   – Но как? – подхватил Ридель. – Кто же сейчас может ездить взад-вперед, не имея на руках ни единой бумажки? Тем более что фрау – иностранка, тоже русская, как и ее супруг, это осложняет дело. Хотя она родилась в эмиграции, ее дед – генерал, приближенный к Санкт-Петербургскому двору, – был замучен большевиками, – все равно, вы понимаете – русское имя, сегодня в Германии это не самая лучшая рекомендация...
   – Да, – задумчиво повторил вахмистр. – Я понимаю. Ну что ж, можно выдать такую справку... она, разумеется, не имеет юридической силы документа и действительна на ограниченный срок, но...
   – Это именно то, что надо! – горячо заверил Ридель.
   – Подождите здесь, я сейчас...
   Отсутствовал он минут десять, потом вернулся с бланком и сел его заполнять.
   – Имя и фамилия дамы?
   Я лучше напишу на бумажке, – сказал Ридель, – это трудно воспринимается на слух...
   – Тати-ана Больхо-ви-тинофф, – медленно прочитал вахмистр и, покрутив головой, стал буква за буквой переписывать на бланк. – Действительна в течение двух недель, – предупредил он. – Побудете здесь с супругом – недели, надеюсь, вам хватит, э? – и неделя на обратную дорогу.
   – Да, конечно, спасибо, – прошептала Таня. Провожая их до двери, вахмистр придержал Риделя за локоть, попросил задержаться. Они уже дошли до отеля, когда Ридель их догнал.
   – Да, – сказал он, – он не такой дурак, этот шупо! Прекрасно все понял.
   – Как? – спросил Болховитинов.
   – Да так. Даму он несколько раз видел, когда она восседала на фуре какого-то однорукого – не знаю, о ком речь. Хозяин ваш, что ли?
   Таня закивала, испуганно прижав руку к губам.
   – Я же вас спрашивал, – упрекнул Ридель. – Мало того, что на фуре, он видел вас сегодня в колонне, которая уходила из Аппельдорна. А вы его и там не заметили?
   – Но почему же он все-таки выдал справку? – перебил Болховитинов.
   – Почему, почему... Кило шпига по нынешним временам – это, милый мой, аргумент!
   – Ну, с его-то возможностями...
   – А какие у него «возможности»? Очень ограниченные, уверяю тебя. Как представитель власти, он не может прийти к крестьянину и спросить, не продаст ли тот мяса или сала; это служебное преступление, за которое можно в один миг вылететь отсюда на Восточный фронт. А просто так ему никто не предложит, крестьяне всегда и везде недолюбливают полицию. Так что клаувертовский шпиг сработал без осечки – я еще раз убедился в своих организационных способностях. Но было, я думаю, и другое соображение: зачем ему, скажи на милость, проявлять служебное рвение в канун разгрома? Я не уверен, что он оказался бы таким же снисходительным еще год назад...
   – Не понимаю только, зачем он тебе все это сказал? Ну, догадался и догадался, держал бы свою догадку при себе.
   – Очень просто: он меня предупредил, что даме следует отсюда исчезнуть, и чем скорее, тем лучше. Если бы не десант, все было бы проще, но в связи с близостью боевой зоны здесь наверняка начнутся особые строгости.
   – Как же мне теперь быть, – упавшим голосом сказала Таня, – куда я могу исчезнуть? Лучше уж, наверное, было бы вообще к нему не ходить... По крайней мере, не привлекла бы к себе внимания, а теперь он будет нарочно следить, уехала я или не уехала...
   – Ничего, ничего, – успокоил Ридель, – бумага получена, это уже кое-что, остальное додумаем. Ладно, я вас пока покину, мне пора. Новобрачным желаю приятно и не без пользы провести время, а завтра я позвоню в отель. Счастливо, дети мои!
   – Славный он, этот ваш Ридель, – сказала Таня, когда он удалился.
   – Да, он... настоящий друг. Черт возьми, но что ж делать теперь, экое дурацкое создалось положение!
   – Может, действительно придумает что-нибудь...
   Анна встретила их вопросом – все ли в порядке.
   – Если бы! – сказала Таня. – Справку он дал, но сказал, что мне надо прятаться. А где?
   – Тю! – жизнерадостно воскликнула Анна. – Да у нас в погребе! Сдохнут – не найдут.
   – Нет, это... несерьезно, – возразил Болховитинов. – В погребе можно день-другой, а потом что?
   – Да может, придут наконец эти паразиты англичане!
   – А если нет? Среди немцев у вас никого нет тут надежных знакомых?
   – Не-е, откуда! Хозяйка только, так что она может? Она только мне с Надькой выхлопотала разрешение остаться, у нее там знакомый какой-то важная шишка. А так... Я с немцами, вообще-то, не очень, ну вот полицая этого толстого знаю, а больше и никого. Голландка одна ходит оттуда, хорошая девка, на железной дороге работает, при ресторане. С ней, может, поговорить?
   – Ну что толку, – сказала Таня, – чем она может помочь, не спрячусь же я в Голландии! Голландцы сами все запуганы, чего они будут из-за меня рисковать...
   Они разговаривали в кухне, Анна лущила стручковую фасоль, Таня с убитым видом подсела к ней, стала помогать.
   – Голландия, – сказал вдруг Болховитинов. – Гм! Кто, вы говорите, оттуда ходит?
   – Да работает тут одна, хорошая такая девчонка. Забежит иногда, все про нас расспрашивает – я, говорит, русских люблю...
   – У нее что же, пропуск?
   – Да, постоянный, тут есть которые живут там, а работают здесь, у них постоянные пропуска.
   Болховитинов посидел с отсутствующим видом, потом вдруг вскочил, вышел и через минуту вернулся, раскручивая в пальцах бумажную трубочку.
   – Аннушка, – сказал он, – как бы мне с этой голландкой увидеться?
   – А сейчас узнаем – работает ли, она не каждый день... Надь! А Надь! Слетай-ка до Марты, нехай, скажи, зайдет, как пошабашит. А если нема ее, так спроси, когда будет!
   Надя слетала и, вернувшись, крикнула, что Марта сейчас придет. Скоро пришла и Марта – молодая женщина с выпуклым лбом и светлыми бровями и ресницами, спокойным и приветливым видом напоминающая женские лица на полотнах Вермеера. Поздоровавшись, она тотчас тоже села лущить фасоль, как будто для этого и пришла.
   – Марта, – сказала Анна, – с тобой господин инженер хотел поговорить. Он тоже русский, на форму ты не смотри, это так, для виду.
   – Да, я слушаю, господин инженер?
   – Фрейлен Марта, вы – я так понял – живете недалеко от границы. Посмотрите, пожалуйста, этот адрес – это не в ваших краях? Если нет, то где это может быть? Я понял, что где-то в районе Неймегена...
   Марта прочитала написанное на бумажке, подумала, наморщив лоб, и медленно сказала, что да, это не очень далеко. Она знает эту усадьбу. И знает хозяев. Две сестры, мать и сын, который где-то прячется, а старый господин умер до войны, он был немножко... – она покрутила пальцем у виска, показывая, что старый господин был немного сумасшедшим.
   – О, его так и называли – «рехнувшийся барон», – добавила она.
   – Барон? – удивился Болховитинов.
   – Да, но это... как сказать – они очень давно бароны, и совсем бедные. Две коровы, одна лошадь – очень старая, худая – и одна карета. Старая госпожа по воскресеньям ездит в церковь в карете.
   – Она тоже сумасшедшая?
   – О, нет! Она умная женщина и добрая – я так думаю.
   Болховитинов нерешительно посмотрел на Таню.
   – Что это вы затеваете? – тихо спросила она по-русски.
   – Погодите, – он помолчал, потом снова обратился к Марте: – Скажите, вы не могли бы побывать в этой усадьбе? Старой госпоже надо отдать записку – это рука ее сына, она узнает...
   – Виллема? – с удивлением спросила Марта.
   – Я не знаю, как его звали. Возможно, Виллем, если у него нет брата. Так вот: вы отдадите ей эту записку и скажете, что человек, который помог Виллему бежать, хочет обратиться к ней с просьбой.
   – Так, я поняла. Но она спросит – с какой просьбой?
   – Моей жене, – он положил руку Тане на плечо, – надо пожить там, в усадьбе, некоторое время. Но чтобы немцы не знали.
   – А-а! – Марта понимающе кивнула. – Я скажу, да.
   – Я не спросил главного – там нет сейчас боев?
   – Нет, нет, парашютисты опустились дальше. Там спокойно пока, – заверила Марта.
   – И еще один вопрос: если старая госпожа согласится, сможете ли вы провести жену через границу?
   Марта подумала, кивнула.
   – Я думаю, да, это возможно. Раньше – до войны – граница была закрыта, но когда началась оккупация, там все сняли. Посты только на дорогах, но если знать, где пройти, – это можно. Я знаю места.
   Когда Марта ушла, Таня с удивлением посмотрела на Болховитинова:
   – Вы хоть бы меня спросили, хочу ли я к этим сумасшедшим баронам! Что я там буду делать?
   – Танечка, но вы же видите, как обстоят дела! Здесь вам оставаться опасно, в глубь Германии тоже теперь не уехать – в справке написано, что вы из Ганновера, значит, ни в какой другой город вам ехать нельзя, а в Ганновере что вы будете делать с этой липой?
   – Да ясное дело, – вмешалась Анна, – ничего лучше не придумать! Эту неделю поживешь с нами, а после Марта тебя на ту сторону переведет, и ладно. А сейчас давайте-ка поужинаем, я из хозяйкиного погреба по такому случаю бутылку белого свистнула... Ну, день сегодня какой-то чумовой!
   День действительно был «чумовой». Только выпив вина, Таня как-то расслабилась и вдруг осознала все сегодняшние события вместе, в совокупности. Сейчас трудно было поверить, что еще утром она укладывала в коробку из-под «Магги» свои пожитки, едва удерживаясь от слез и боясь даже представить себе, что ждет их там, за Рейном. И вдруг такое! Прошло несколько часов – и она уже отделена от всех, с кем прожила это лето, и опять на каком-то полулегальном положении, и даже – мало того! – чуть ли не замужем...
   – Мы что, действительно теперь муж и жена? – спросила она, искоса глянув на Болховитинова.
   – Ну... некоторым образом, да, – признал тот.
   – Чего там «некоторым образом», – Анна засмеялась, – сейчас расстелю вам наверху, и идите.
   – Аннушка, – укоризненно сказал Болховитинов, – что у вас за шутки!
   – Шутки у нее, как у того боцмана в анекдоте, – сказала Таня. – А вообще забавно – второй раз меняю фамилию, это уже третья.
   – А вторая?
   – Я сюда приехала как Дежнева – назвалась Сережиной фамилией в Энске, когда попала в облаву. Понимаете? В комиссариате-то меня знали как Николаеву!
   – А, ну разумеется...
   Болховитинов притих, перестал принимать участие в разговоре, потом встал и сказал, что выйдет подышать – голова разболелась.
   – Вы мне найдете там какую-нибудь свободную комнатенку? – спросил он у Анны.
   – Да уж ладно, найду, если с женушкой не хотите.
   – Анька! – Таня, вспыхнув, ударила ладонью по столу. – Хватит, в самом деле! Ни в чем меры не знаешь!
   Он медленно шел по улице, вечер был прохладный – уже чувствовалось приближение осени. Глупость получилась, и как-то запутывается все это больше и больше, хотя почему, собственно? Если разобраться хладнокровно – пустая формальность, это ведь его отношение к Тане придает ситуации двусмысленную окраску, а если бы не это... Если бы, если бы!
   Они за ужином порядочно выпили, после той бутылки мозельвейна Анна притащила еще две, и сейчас голова у него немного кружилась, но мысли были ясными и четкими. Надо просто уехать, да. Завтра ему все равно на работу, Ридель сказал, что новую трассу размечают между Краненбергом и Клеве, первое время придется повозиться. Если бы только Марта не подвела! Там Тане будет безопаснее, чем здесь. Да, правильно, а он просто уедет, будет звонить, узнавать. Какое счастье, что можно позвонить и услышать в трубке ее голос, мог ли он мечтать об этом год назад!
   Когда вернулся в отель, все уже спали. Дремавшая за конторкой Надя – была ее очередь дежурить ночью – отдала ему ключ, он поднялся на второй этаж и заснул как убитый. Утром уехал в Клеве первым поездом. На трассе они с Риделем поселились в сборном домике, где еще не было телефона; лишь на четвертый день он смог вырваться в город позвонить. Анна сказала ему, что все в полном порядке – вчера Марта повела Таню через границу, а сегодня вернулась, так что Таня уже на месте – у родственников Виллема.
   Он еще раз успел побывать в Калькаре, поговорил с Мартой и получил записку от Тани. А потом – двадцать шестого сентября – англичане предприняли новую попытку наступления. За два дня довольно вялых боев они потеснили немцев до берега Мааса и немецко-голландской границы, где и установилась новая линия фронта. Таня была теперь по ту сторону – на освобожденной территории.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

   С Игнатьевым давно уже им не доводилось встречаться, хотя воевали в одной дивизии и всегда находились не так уж далеко друг от друга. А тут вдруг встретились – после боев под Дебреценом, когда дивизия была наконец выведена в армейские тылы на отдых и доукомплектование. Игнатьев после Белоруссии получил капитана, так что в звании они теперь сравнялись; Дежнев про себя удивлялся: по его мнению, Паша давно уже заслуживал двух просветов. Умнейшая голова, математик, офицер с боевым опытом – мог бы командовать чем-то побольше батареи.
   Артиллерист предложил поселиться вместе, Дежнев согласился охотно – сказать по правде, он со своими однополчанами не всегда находил вне службы общий язык. Хорошие они были ребята, некоторые даже начитанные, взять того же Козловского – сколько стихов знает наизусть, страшное дело; но все же поговорить с ними так, как он, бывало, разговаривал с Игнатьевым, почему-то не получалось. Понятно, впрочем, почему! Они были моложе, с меньшим жизненным опытом, а главное – не привыкшие рассуждать на разные отвлеченные темы, не имеющие прямого отношения к войне, службе, женщинам. Сам Дежнев, приблизительно того же возраста, все чаще с досадой чувствовал, что у него этот обычный лейтенантский треп уже в печенках. Хотелось чего-то другого, хотя он прекрасно понимал, что время для этого «другого» настанет после войны, а сейчас надо просто воевать. Как говорится, не мудрствуя.
   Поселившись вместе, Дежнев и Игнатьев общаться могли по вечерам. Днем оба были заняты по службе, это ведь только так называется – отдых, а на самом деле колготни на этом «отдыхе» больше, чем на передке в моменты затишья. Батальонные занятия, политбеседы, командирская учеба, проверки, инспекции, и всюду надо успеть, для всего выкроить время. У артиллеристов тем более, иптаповцы начали получать новую технику, противотанковые пушки БС-3 – чудища калибром 100 миллиметров со стволом шестиметровой длины, их надо было теперь срочно изучить и освоить.