Страница:
— А другой? — спросил Питер. — Мертвый?
— Они его хорошо знают. У него отвратительное прошлое. Алжир и парашютисты. Мятеж. — Она красноречиво развела руки. — Мои друзья очень удивились, что он не убил тебя, хотя пытался это сделать. Я им не рассказывала о твоем прошлом. Так лучше, я думаю.
— Лучше, — согласился Питер.
— Когда я вот так с тобой, я забываю, что ты тоже очень опасный человек. — Она замолчала и внимательно посмотрела на него. — Или именно поэтому я нахожу тебя таким… — она поискала подходящее слово. — …таким неотразимым? У тебя такие приятные манеры, Питер. Такой мягкий голос и…
— Она пожала плечами. — Но иногда, когда ты улыбаешься, глаза у тебя становятся такими жесткими и жестокими. И тогда я вспомниаю, что ты убил много людей. Может, это привлекает меня к тебе?
— Надеюсь, нет.
— Некоторых женщин возбуждает кровь и насилие — бой быков, поединки боксеров, на них всегда женщин не меньше, чем мужчин, и я следила за их лицами. Я думала о себе, но по-прежнему не знаю. Знаю только, что меня привлекают сильные, властные мужчины. Аарон был таким человеком. С тех пор я таких не встречала.
— Жестокость — это не сила, — сказал ей Питер.
— Конечно, по-настоящему сильный человек всегда мягок и способен сочувствовать. Ты так силен, но когда любишь меня, ты так нежен, хотя я всегда чувствую твою силу и жесткость, которые ты сдерживаешь, как сокола под колпачком.
Она прошлась по комнате, убранной в кремовые, шоколадные и золотые цвета, потянула за шнур звонка, который свисал с карниза под потолком. На потолке нарисованы пасторальные сцены, которыми так восхищалась Мария-Антуанетта. Питер знал, что большая часть обстановки «Ла Пьер Бенит» куплена на аукционах, где распродавались сокровища дома Бурбонов. Были в комнате и цветы. Везде, где появлялась Магда Альтман, появлялись и цветы.
Появился Роберто, итальянец-дворецкий, с тележкой, уставленной блюдами. Роберто сам разлил вино, держа бутылки руками в белых перчатках и обращаясь с ними, как со священной реликвией на каком-то тайном обряде. Он стоял, готовый прислуживать, но Магда отослала его коротким жестом, он молча поклонился и вышел.
Рядом с местом Питера лежал подарочный пакет в тисненой бумаге, тщательно перевязанный красной лентой. Он вопросительно взглянул на него, когда Магда разливала суп в хрупкие лиможские тарелки.
— Начав покупать подарки, я не могла остановиться, — объяснила она. — К тому же я все время помнила, что пуля могла бы угодить в меня. — И нетерпеливо спросила: — Ты собираешься открывать?
Он осторожно раскрыл пакет и замолчал.
— Африка — это ведь твоя тема, верно? — с беспокойством спросила она.
— Африка девятнадцатого столетия?
Он кивнул и с трепетом раскрыл толстый том. Переплет красной кожи, состояние превосходное, только дарственная надпись на форзаце, сделанная автором, чуть поблекла.
— Где ты ее нашла? — спросил он. — Эту книгу продавали на Сотби в 1971. Я участвовал в аукционе. — И отказался, когда цена перевалила за пять тысяч фунтов.
— У тебя ведь нет первого издания Корнуэлла Харриса? — с беспокойством спросила она, и он покачал головой, рассматривая превосходно сохранившие цвет старые гравюры крупных африканских животных.
— Нет. Но откуда ты знаешь?
— О, я знаю о тебе не меньше, чем ты сам, — рассмеялась она. — Нравится?
— Великолепно. У меня слов нет. — Подарок слишком дорогой, даже для такой богатой женщины. Это его беспокоило, и он подумал о комедийной ситуации, когда муж неожиданно приносит домой цветы, и жена тут же начинает обвинять его. — У тебя угрызения совести?
— Тебе правда понравилось? Я так мало знаю о книгах.
— Это единственное издание, которого мне не хватало для завершения собрания, — ответил он. — И вероятно, лучший экземпляр, кроме того, что в Британском музее.
— Я рада. — Она испытывала явное облегчение. — Я очень беспокоилась.
— Она положила серебряную ложку и подняла обе руки, встречая его объятие.
За едой она была весела и разговорчива, и, только когда Роберто увез тележку и они сели рядом на низкий диван перед огнем, настроение ее снова изменилось.
— Питер, сегодня я ни о чем не могла думать, кроме этого дела: ты, я и Калиф. Я боялась, и сейчас я тоже боюсь. Я думала об Аароне, о том, что с ним сделали… потом о тебе и о том, что чуть не случилось.
Они молчали, глядя в огонь и припивая кофе из маленьких чашечек, и неожиданно она снова сменила тему. Он уже начинал привыкать к быстрым изменениям в ходе ее мыслей.
— У меня есть остров — даже не один, а девять маленьких островков, и в их центре лагуна в девять километров шириной. Вода такая чистая, что видно рыбу на глубине в пятьдесят футов. На главном атолле есть посадочная полоса. Всего два часа лету от Таити. Никто не будет знать, что мы там. Мы весь день будем плавать, бродить по песку, любить друг друга под звездами. Ты будешь королем островов, а я — твоей королевой. Больше никаких «Альтман Индастриз»… я найду человека, который меня заменит. Никакой опасности. Никакого страха. Больше не будет Калифа… не будет… — Она неожиданно замолчала, как будто не могла продолжать, но потом снова быстро заговорила: — Отправимся туда, Питер. Забудем обо всем. Давай убежим и будем счастливы вместе, всегда.
— Приятно об этом подумать. — Он повернулся к ней, испытывая глубокое и искреннее сожаление.
— У нас получится. Мы добьемся.
Он ничего не ответил, только смотрел ей в глаза, пока она не отвернулась и не вздохнула.
— Нет. — Сожаление ее было таким же искренним. — Ты прав. Никто из нас не сможет жить так. Нужно продолжать… Но, Питер, я так боюсь. Боюсь того, что знаю о тебе и чего не знаю. Боюсь того, что ты не знаешь обо мне и того, что я тебе никогда не смогу сказать… Но нам нужно продолжать. Ты прав. Нужно найти Калифа и уничтожить его. Но, о Боже, я молюсь, чтобы при этом мы не уничтожили себя, не уничтожили то, что мы нашли… пусть оно сохранится, останется нетронутым.
— Чтобы справиться с эмоциональной катастрофой, нужно поговорить о ней.
— Хорошо, поиграем в головоломки. Первая очередь моя. Каково самое страшное испытание для женщины, по-твоему?
— Сдаюсь.
— Спать одной в зимнюю ночь.
— Спасение рядом, — пообещал он.
— Но как же твое плечо?
— Если соединим свои способности и разум, я уверен, как-нибудь справимся.
— Я думаю, ты прав, — замурлыкала она и пристроилась рядом с ним, как шелковистая кошка. — Как всегда.
Покупка белья для красивой женщины всегда вызывает восхитительно декадентское ощущение, и Питера забавлял понимающий вид продавщицы средних лет. Очевидно, у нее было свое представление об их отношениях, и она лукаво принесла поднос, полный кружев и невероятно дорогих кусочков шелка.
— Да, — восторженно одобрила Мелисса-Джейн. — Именно то… — Она прижала одну вещь к щеке, и продавщица загордилась своей догадливостью. Питеру не хотелось разубеждать ее, он решил еще немного поиграть в богатого пожилого поклонника и посмотрел в зеркало за продавщицей.
Хвост по-прежнему здесь, неприметная фигура в сером пальто, с интересом и понимающим видом роется в груде бюстгалтеров через зал.
— Мне кажется, мама этого не одобрит, дорогая, — сказал он наконец, и продавщица удивленно посмотрела на него.
— О, пожалуйста, папочка. Мне через месяц четырнадцать. Хвост появился, когда он накануне днем прилетел в «Хитроу», и Питер не мог понять, кто это. И уже пожалел, что не нашел замену «кобре», потерянной в реке.
— Давай лучше будем благоразумны, — сказал Питер дочери, и Мелисса-Джейн и продавщица удрученно посмотрели на него.
— Ни штанишки? — взвыла Мелисса-Джейн. — Ни эластичные чулки?
— Пойдем на компромисс, — предложил Питер. — Эластичные чулки купим, но никаких кружев — пока тебе не будет шестнадцать. Мне кажется, что пока достаточно накрашенных ногтей.
— Папа, ты словно из средних веков, честное слово!
Он снова посмотрел в зеркало: хвост сменился. Человек в потрепанном сером пальто и шерстяном шарфе отошел и исчез в одном из лифтов. Потребуется некоторое время, чтобы обнаружить замену, подумал Питер и тут же улыбнулся про себя. Не потребуется. Вот он, в спортивном твидовом пиджаке, в спортивных брюках и с улыбкой дружелюбно настроенной жабы.
— Сукин сын. Вот так сюрприз! — Он подошел к Питеру сзади и стукнул по спине, так что Питер вздрогнул. Теперь Питер по крайней мере знает, откуда хвосты.
— Колин. — Он повернулся и пожал большую руку, поросшую на тыльной стороне черными волосами. — Да, это сюрприз. Со вчера чувствую твоих горилл.
— Ослы, — дружелюбно согласился Колин Нобл. — Все ослы! — И подхватил Мелиссу-Джейн. — Ты прекрасна, — сказал он ей и поцеловал совсем не как дядюшка.
— Дядя Колин. Вы явились прямо с неба. — Мелисса-Джейн вырвалась из его объятий и продемонстрировала ему прозрачные штанишки. — Что вы о них думаете.
— Как раз то, что тебе нужно, милая. Тебе нужно их взять.
— Скажите об этом моему папе.
Колин осмотрел номер «Дорчестера» и хмыкнул.
— Вот это настоящая жизнь. В армии такого никогда не получишь.
— Папочка стал настоящим раздувшимся плутократом, совсем как дядя Стивен, — согласилась Мелисса-Джейн.
— Я заметил, что и ты, и Ванесса, и все ваши подружки носите кружевные штанишки, — контратаковал дочь Питер.
— Это совсем другое дело, — быстро отступила Мелисса-Джейн, прижимая к себе зеленый пакет от «Харродза» [32]. — Знаешь, можно иметь социальное сознание и не одеваться, как крестьянин.
— Ну, хорошо. — Питер бросил пальто на диван и подошел к бару. — Бурбон?
— Со льдом, — сказал Колин.
— А есть сладкий шерри? — спросила Мелисса-Джейн.
— Есть кока-кола, — ответил Питер. — И можешь унести ее в свою комнату, юная леди.
— О, папочка, я так давно не видела дядю Колина.
— Брысь! — сказал Питер, и когда она ушла, добавил: — Сладкий шерри, подумать только!
— Настоящие ублюдки, когда начинают расти, — сказал Колин, — и выглядят соответственно. — Он взял у Питера стакан и поболтал кубики льда.
— Не хочешь поздравить меня?
— С удовольствием. — Питер взял свой стакан и встал у окна, глядя на голые ветви и серый туман Гайд-Парка. — А что ты сделал?
— Послушай, Пит! «Тор» — мне отдали твое место — когда ты ушел.
— Когда меня уволили.
— Когда ты ушел, — твердо повторил Колин. Он отхлебнул бурбон и громко глотнул. — Мы многого не понимаем. «Не наше дело спрашивать почему, наше дело — действовать и умирать». Шекспир.
Он по-прежнему играл роль шута, но маленькие глазки были холодно-расчетливы и блестящи, как у нового игрушечного медведя в рождественское утро. Он взмахнул стаканом, указывая на номер.
— Здорово! Действительно здорово! Ты зря тратил время в «Торе», все это знали. Теперь, наверно, получаешь больше, чем наши начальники штабов все вместе.
— Семь против пяти, что ты видел ксерокопию моего контракта с «Нармко».
— «Нармко»! — Колин свистнул. — Вот на кого ты работаешь? Не шутишь, Питер, приятель? Здорово!
Питеру пришлось рассмеяться — это его форма капитуляции. Он сел против Колина.
— Кто тебя послал, Колин?
— Что за глупый вопрос…
— Только для начала.
— Зачем кому-то посылать меня? Неужели нельзя просто поболтать со старым приятелем?
— Он послал тебя, потому что боится, что другому я могу сломать челюсть.
— Конечно, все знают, что мы братски любим друг друга.
— Так что ты мне должен передать, Колин?
— Поздравления, Питер, малыш. Я пришел, чтобы сказать тебе, что ты заработал себе билет в Большое Яблоко [33]. — Он прижал руку к сердцу и запел удивительно приятным баритоном: — Нью-Йорк, Нью-Йорк, какой замечательный город.
Питер спокойно смотрел на Колина, но в то же время напряженно размышлял. Он знал, что придется лететь. Что-то начинает просвечивать сквозь мутную воду, части головоломки начинают собираться. Именно на это он надеялся, когда насадил свою приманку.
— Когда?
— На Кройдоне ждет военный самолет.
— А Мелисса-Джейн?
— У меня внизу шофер, он отвезет ее домой.
— Она тебя возненавидит.
— Такова моя жизнь, — вздохнул Колин. — Меня любят только собаки.
На всем пути через Атлантику играли в кункен [34] и пили крепкий черный кофе. Говорил в основном Колин Нобл, не выпуская изо рта сигары. Все о делах, о «Торе», тренировки, рассказы об отдельных людях, небольшие анекдоты, все то, что они оба хорошо знают, — и он не делал никаких попыток расспрашивать Питера о его работе и о «Нармко», только сказал, что Питера доставят назад в Лондон к началу встреч, организованных «Нармко» и намеченных на понедельник. Это был сознательный и не очень прикрытый намек на то, что «Атлас» все знает о Питере и его деятельности.
Приземлились они в аэропорту Кеннеди вскоре после полудня. Их ждал военный шофер, который отвез их в местный «Говард Джонсон» [35], а потом на шесть часов сна — типа глубокой черной комы, вызванной разницей во времени.
У Питера все еще кололо в глазах и голова казалась распухшей, и он в удивлением следил, как Колин поглощает один из гигантских американских завтраков: вафли, кленовый сироп, копченые сосиски, бекон с яйцами, сладкое печенье и булочки. Все это он запивал огромным количеством фруктового сока и кофе. Затем закурил свою первую сигару и провозгласил:
— Ну, теперь чувствуется, что я дома. Только сейчас понял, что два года медленно умираю от недоедания.
У выхода из мотеля их ждал все тот же армейский шофер. Кадиллак указывал на их положение в военной иерархии. Питер отчужденно смотрел из снабженного кондиционером и кожаной обивкой салона на проплывающие мимо мрачные гетто Гарлема. С высокого скоростного шоссе вдоль Ист-Ривер район напоминал Питеру покинутое поле сражения, где немногие уцелевшие прячутся в темных подъездах или бродят по замусоренным тротуарам в холодное туманное утро. Только граффити на голых кирпичных стенах обладали страстью и жизненностью.
Машина добралась до пересечения Пятой и Сто Одиннадцатой улиц и двинулась на юг, в парк, мимо «Метрополитен музея», потом свернула в пещероподобную пасть гаража под одним из огромных зданий, которое, казалось, касается серого холодного неба.
При входе в гараж висела табличка «Только для работников», но привратник открыл электронно управляемую решетку и махнул им, чтобы проезжали. Колин отвел Питера к лифтам, и они поднялись с ощущением пустоты в желудке, а указатель над дверью сообщил, что они поднимаются на самый верх здания.
Они вышли в приемную, защищенную красивыми, но тем не менее хорошо закрывающими экранами.
Охранник в полицейском мундире и с оружием на боку рассмотрел их через решетку и проверил пропуск Колина Нобла, сверившись со своим списком, и только после этого пропустил их.
Учреждение занимало весь верхний этаж здания, за окнами видны были висячие сады, а дальше — вызывающий головокружение вид на пустое пространство до другого высотного здания ниже на Манхеттене — здания «Пан Эм», а также до близнецов-башен Торгового центра.
Убранство восточное, в нишах предметы искусства, которые, как знал Питер по своим предыдущим визитам, обладают огромной ценностью — старинные японские картины кистью на шелке, резьба по гагату и слоновой кости, коллекция маленьких нецке, а в атриуме, через который они проходили, целый миниатюрный лес деревьев бонсай в мелких керамических горшках, застывшие искаженные стволы и ветви свидетельствовали об их древности.
И очень не соответствовали этому изысканному окружению громовые раскаты фон Карояна, дирижирующего Берлинским филармоническим оркестром. Героическая симфония Бетховена.
За атриумом — простая дверь из белого дуба. Колин Нобл нажал кнопку у карниза, и дверь почти сразу открылась.
Колин ввел Питера в длинную убранную коврами комнату. Потолок ее был покрыт акустическими плитками. Помимо многочисленных полок с книгами и рабочего стола, в комнате находился большой концерный рояль, а у стены несколько высококлассных проигрывателей и усилителей, которые скорее были бы на месте в коммерческой студии звукозаписи.
У рояля стоял Кингстон Паркер, героическая фигура, высокий, с мощными плечами, большая кудлатая голова опущена на грудь, глаза закрыты, и на лице выражение почти религиозного экстаза.
Музыка владела его могучим телом, как сильный ветер — лесными гигантами. Питер и Колин остановились у входа, потому что казалось невозможным вмешиваться в такое личное, интимное переживание, но через несколько секунд он увидел их и поднял голову. Казалось, стряхнул с себя очарование музыки, как спаниель стряхивает воду, добравшись до берега, и снял головку проигрывателя с вращающегося черного диска.
Тишина показалась звенящей после мощных аккордов музыки.
— Генерал Страйд, — приветствовал Питера Кингстон Паркер. — Или мне можно по-прежнему называть вас Питер?
— Вполне подойдет мистер Страйд, — ответил Питер, Паркер сделал красноречивый жест сожаления и, не протягивая руки, указал на удобные кресла в глубине комнаты.
— По крайней мере вы пришли, — сказал он и кивнул, когда Питер усаживался в кресло.
— У меня всегда было ненасытное любопытство.
— Я на это и рассчитывал, — улыбнулся Кингстон Паркер. — Вы уже завтракали?
— Немного перехватили, — вмешался Колин, но Питер кивнул.
— Ну, тогда кофе, — сказал Паркер, негромко поговорил по микрофону внутренней связи и снова повернулся к ним.
— С чего начнем? — спросил он, обеими руками расчесывая свои густые седеющие волосы, отчего они стали еще более взлохмаченными.
— С самого начала, — предложил Питер. — Как сказал король червей Алисе.
— С начала… — Паркер слегка улыбнулся. — Вначале я противился вашему приходу в «Атлас».
— Знаю.
— Я не ожидал, что вы примете командование «Тором». Это ведь шаг назад в вашей карьере. Вы тогда удивили меня, но не в последний раз.
Слуга-китаец в белой куртке с медными пуговицами внес поднос. Все молчали, пока он разливал кофе, предлагал сливки и цветной кристаллический сахар, а когда он вышел, Паркер продолжил:
— К этому времени, генерал Страйд, я считал, что вы, несмотря на ваш послужной список, на ваш ум и несомненные достижения, являетесь офицером с застывшими консервативными старомодными взглядами. Менталитет полковника Блимпа [36] скорее подходит для траншейной войны, чем для действий в тени, в укрытии. А именно такую войну мы ведем сейчас и будем вынуждены вести в будущем.
Он покачал большой косматой головой, пальцы его бессознательно ласкали гладкую прохладную поверхность клавиш, когда он садился на стул за роялем.
— Видите ли, генерал Страйд, мне казалось, что роль «Атласа» слишком сужена его первоначальным кругом полномочий. Я не верил, что «Атлас» может осуществить то, ради чего создан, если будет только орудием возмездия. Если он будет ждать враждебного акта, прежде чем сам начнет действовать, он в самых жизненных своих интересах полностью зависит от других организаций, со всеми их внутренними спорами и пререканиями. Мне нужны были офицеры, не только умные, но и способные на нетрадиционные мысли и независимые действия. Я не верил, что вы обладаете такими качествами, хотя изучал вас очень внимательно. Я не мог полностью доверять вам.
Тонкие пальцы Паркера вызвали беглый пассаж из клавиатуры, словно подчеркивая его слова, и на мгновение показалось, что музыка совершенно увлекла его. Но вот он снова поднял голову.
— Если бы я доверял вам, операция по освобождению рейса 070 проводилась бы совсем по-другому. Мне пришлось полностью пересмотреть свою оценку вас, генерал Страйд, а это сделать мне было очень трудно. Продемонстрировав именно те качества, которые, как я думал, у вас отсутствуют, вы смутили меня. А к тому времени, как я снова стал размышлять спокойно, вы спровоцировали свою отставку…
— Я знаю, что моя просьба об отставке была направлена к вам, доктор Паркер, и вы рекомендовали ее удовлетворить. — Питер говорил холодно, в голосе его звучал едва сдерживаемый гнев, и Паркер кивнул.
— Да, вы правы. Я одобрил вашу отставку.
— В таком случае мне кажется, что мы напрасно тратим время. — Губы Питера сжались в тонкую непрощающую линию, кожа на щеках натянулась, ноздри расширились и казались сделанными из тонкого фарфора.
— Пожалуйста, генерал Страйд… позвольте мне вначале объяснить. — Паркер протянул к нему длинную руку, словно хотел помешать встать, выражение лица у него было искреннее и неотразимое. Питер снова опустился в кресло, взгляд его оставался сухим, а губы — сжатыми.
— Мне придется немного вернуться назад, чтобы вы поняли смысл происшедшего. — Паркер встал из-за рояля и перешел к стойке с трубками за проигрывателями. Тщательно выбрал трубку, пенковую, побледневшую до цвета янтаря. Продул ее, прошел по толстому ковру и остановился прямо перед Питером.
— За несколько месяцев до похищения 070 — точнее, за шесть месяцев — я получил некоторые указания на то, что мы вступаем в совершенно новую волну международного терроризма. Вначале это были только туманные намеки, но они были подтверждены и получили более прочные доказательства. — Говоря, Паркер набивал трубку табаком из кожаного кисета, потом закрыл кисет и бросил его на крышку рояля. — Мы видели признаки консолидации сил насилия под каким-то централизованным контролем, но не были уверены в том, какую форму примет этот контроль. — Он замолчал, посмотрел на лицо Питера, по-видимому, решил, что на нем отразилось недоверие, потому что покачал головой. — Да, я знаю, это звучит натянуто, но я вам покажу дела. Появились сведения о встречах известных предводителей боевых групп с какими-то неясными фигурами, возможно, представителями восточных правительств. Мы не были уверены тогда, не уверены и сейчас. И сразу после этого резкое изменение в проведении и мотивировках боевой активности. Мне незачем перечислять вам подробности. Вначале систематическое накопление огромных финансовых резервов путем тщательно организванных и спланированных похищений влиятельных лиц, начиная с министров ОПЕК, затем ведущих промышленников и финансистов… — Паркер зажег спичку, затянулся, и вокруг его головы закружился ароматный дым. — Вначале можно было подумать, что мотивировки в сущности не изменились и преследуют корыстные и ограниченные политические цели. Но потом последовал захват 070. Я не доверял вам раньше, а когда вы находились на пути в Йоханнесбург, было уже поздно. Мне ничего не оставалось делать, как пытаться контролировать ваши действия своими категорическими приказами. Я не мог объяснить вам, что это проявление новой волны действий и что мы должны дать бойцам проявить себя и узнать о них как можно больше. Ужасное решение, но мне приходилось жертвовать несколькими жизнями для получения жизненно необходимой информации — и вот тут вы начали действовать так, как — я считал — вы не можете действовать. — Паркер достал трубку изо рта и улыбнулся, а когда он улыбался, можно было поверить в любые его слова, какими бы нелепыми они ни казались. — Признаю, генерал Страйд, что моя первая реакция — гнев и раздражение. Мне нужна была ваша голова и ваши внутренности. Но потом я начал пользоваться собственной головой. Вы доказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен, мой солдат, способный на нетрадиционные мысли и действия. И если вас разжалуют и выбросят, был шанс, что новая волна боевых действий распознает в вас те же самые качества, которые вынужден был признать я. Если я позволю уничтожить вашу карьеру, превратить вас в парию, в озлобленного и ожесточенного человека, но обладающего бесценными умениями и знаниями, человека, доказавшего, что он может быть безжалостным, когда это необходимо… — Паркер смолк и сделал виноватый жест. — Простите, генерал Страйд, но я должен был учесть тот факт, что вы будете очень привлекательны для… — Снова жест, на этот раз нетерпения. — …Мне нет необходимости называть имена, скажем просто — для «врага». Мне пришлось признать, что вы будете представлять огромный интерес для врага.
— Он серьезно кивнул. — Да, я принял вашу отставку, и, не подозревая об этом, вы стали свободным агентом «Атласа». Мне казалось это наиболее правильным. Вам не нужно было играть — вы сами поверили. Вы стали парией, оклеветанным и опороченным человеком, созревшим для гибели.
— Я в это не верю, — сказал Питер, и Паркер прошел к своему рабочему столу, взял конверт с японского керамического подноса и протянул его Питеру.
Питеру потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что это банковский счет — швейцарский банк «Кредит Суис», — счет на его имя, и несколько вкладов. Никакого снятия со счета или взятия в кредит. Все вклады одинаковы, это месячное жалование генерал-майора английской армии.
— Как видите, — Паркер улыбнулся, — вы по-прежнему получаете жалование в «Атласе». Вы по-прежнему один из нас, Питер. Могу только сказать, что мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к притворству — но мне показалось, что дело того стоит.
— Они его хорошо знают. У него отвратительное прошлое. Алжир и парашютисты. Мятеж. — Она красноречиво развела руки. — Мои друзья очень удивились, что он не убил тебя, хотя пытался это сделать. Я им не рассказывала о твоем прошлом. Так лучше, я думаю.
— Лучше, — согласился Питер.
— Когда я вот так с тобой, я забываю, что ты тоже очень опасный человек. — Она замолчала и внимательно посмотрела на него. — Или именно поэтому я нахожу тебя таким… — она поискала подходящее слово. — …таким неотразимым? У тебя такие приятные манеры, Питер. Такой мягкий голос и…
— Она пожала плечами. — Но иногда, когда ты улыбаешься, глаза у тебя становятся такими жесткими и жестокими. И тогда я вспомниаю, что ты убил много людей. Может, это привлекает меня к тебе?
— Надеюсь, нет.
— Некоторых женщин возбуждает кровь и насилие — бой быков, поединки боксеров, на них всегда женщин не меньше, чем мужчин, и я следила за их лицами. Я думала о себе, но по-прежнему не знаю. Знаю только, что меня привлекают сильные, властные мужчины. Аарон был таким человеком. С тех пор я таких не встречала.
— Жестокость — это не сила, — сказал ей Питер.
— Конечно, по-настоящему сильный человек всегда мягок и способен сочувствовать. Ты так силен, но когда любишь меня, ты так нежен, хотя я всегда чувствую твою силу и жесткость, которые ты сдерживаешь, как сокола под колпачком.
Она прошлась по комнате, убранной в кремовые, шоколадные и золотые цвета, потянула за шнур звонка, который свисал с карниза под потолком. На потолке нарисованы пасторальные сцены, которыми так восхищалась Мария-Антуанетта. Питер знал, что большая часть обстановки «Ла Пьер Бенит» куплена на аукционах, где распродавались сокровища дома Бурбонов. Были в комнате и цветы. Везде, где появлялась Магда Альтман, появлялись и цветы.
Появился Роберто, итальянец-дворецкий, с тележкой, уставленной блюдами. Роберто сам разлил вино, держа бутылки руками в белых перчатках и обращаясь с ними, как со священной реликвией на каком-то тайном обряде. Он стоял, готовый прислуживать, но Магда отослала его коротким жестом, он молча поклонился и вышел.
Рядом с местом Питера лежал подарочный пакет в тисненой бумаге, тщательно перевязанный красной лентой. Он вопросительно взглянул на него, когда Магда разливала суп в хрупкие лиможские тарелки.
— Начав покупать подарки, я не могла остановиться, — объяснила она. — К тому же я все время помнила, что пуля могла бы угодить в меня. — И нетерпеливо спросила: — Ты собираешься открывать?
Он осторожно раскрыл пакет и замолчал.
— Африка — это ведь твоя тема, верно? — с беспокойством спросила она.
— Африка девятнадцатого столетия?
Он кивнул и с трепетом раскрыл толстый том. Переплет красной кожи, состояние превосходное, только дарственная надпись на форзаце, сделанная автором, чуть поблекла.
— Где ты ее нашла? — спросил он. — Эту книгу продавали на Сотби в 1971. Я участвовал в аукционе. — И отказался, когда цена перевалила за пять тысяч фунтов.
— У тебя ведь нет первого издания Корнуэлла Харриса? — с беспокойством спросила она, и он покачал головой, рассматривая превосходно сохранившие цвет старые гравюры крупных африканских животных.
— Нет. Но откуда ты знаешь?
— О, я знаю о тебе не меньше, чем ты сам, — рассмеялась она. — Нравится?
— Великолепно. У меня слов нет. — Подарок слишком дорогой, даже для такой богатой женщины. Это его беспокоило, и он подумал о комедийной ситуации, когда муж неожиданно приносит домой цветы, и жена тут же начинает обвинять его. — У тебя угрызения совести?
— Тебе правда понравилось? Я так мало знаю о книгах.
— Это единственное издание, которого мне не хватало для завершения собрания, — ответил он. — И вероятно, лучший экземпляр, кроме того, что в Британском музее.
— Я рада. — Она испытывала явное облегчение. — Я очень беспокоилась.
— Она положила серебряную ложку и подняла обе руки, встречая его объятие.
За едой она была весела и разговорчива, и, только когда Роберто увез тележку и они сели рядом на низкий диван перед огнем, настроение ее снова изменилось.
— Питер, сегодня я ни о чем не могла думать, кроме этого дела: ты, я и Калиф. Я боялась, и сейчас я тоже боюсь. Я думала об Аароне, о том, что с ним сделали… потом о тебе и о том, что чуть не случилось.
Они молчали, глядя в огонь и припивая кофе из маленьких чашечек, и неожиданно она снова сменила тему. Он уже начинал привыкать к быстрым изменениям в ходе ее мыслей.
— У меня есть остров — даже не один, а девять маленьких островков, и в их центре лагуна в девять километров шириной. Вода такая чистая, что видно рыбу на глубине в пятьдесят футов. На главном атолле есть посадочная полоса. Всего два часа лету от Таити. Никто не будет знать, что мы там. Мы весь день будем плавать, бродить по песку, любить друг друга под звездами. Ты будешь королем островов, а я — твоей королевой. Больше никаких «Альтман Индастриз»… я найду человека, который меня заменит. Никакой опасности. Никакого страха. Больше не будет Калифа… не будет… — Она неожиданно замолчала, как будто не могла продолжать, но потом снова быстро заговорила: — Отправимся туда, Питер. Забудем обо всем. Давай убежим и будем счастливы вместе, всегда.
— Приятно об этом подумать. — Он повернулся к ней, испытывая глубокое и искреннее сожаление.
— У нас получится. Мы добьемся.
Он ничего не ответил, только смотрел ей в глаза, пока она не отвернулась и не вздохнула.
— Нет. — Сожаление ее было таким же искренним. — Ты прав. Никто из нас не сможет жить так. Нужно продолжать… Но, Питер, я так боюсь. Боюсь того, что знаю о тебе и чего не знаю. Боюсь того, что ты не знаешь обо мне и того, что я тебе никогда не смогу сказать… Но нам нужно продолжать. Ты прав. Нужно найти Калифа и уничтожить его. Но, о Боже, я молюсь, чтобы при этом мы не уничтожили себя, не уничтожили то, что мы нашли… пусть оно сохранится, останется нетронутым.
— Чтобы справиться с эмоциональной катастрофой, нужно поговорить о ней.
— Хорошо, поиграем в головоломки. Первая очередь моя. Каково самое страшное испытание для женщины, по-твоему?
— Сдаюсь.
— Спать одной в зимнюю ночь.
— Спасение рядом, — пообещал он.
— Но как же твое плечо?
— Если соединим свои способности и разум, я уверен, как-нибудь справимся.
— Я думаю, ты прав, — замурлыкала она и пристроилась рядом с ним, как шелковистая кошка. — Как всегда.
Покупка белья для красивой женщины всегда вызывает восхитительно декадентское ощущение, и Питера забавлял понимающий вид продавщицы средних лет. Очевидно, у нее было свое представление об их отношениях, и она лукаво принесла поднос, полный кружев и невероятно дорогих кусочков шелка.
— Да, — восторженно одобрила Мелисса-Джейн. — Именно то… — Она прижала одну вещь к щеке, и продавщица загордилась своей догадливостью. Питеру не хотелось разубеждать ее, он решил еще немного поиграть в богатого пожилого поклонника и посмотрел в зеркало за продавщицей.
Хвост по-прежнему здесь, неприметная фигура в сером пальто, с интересом и понимающим видом роется в груде бюстгалтеров через зал.
— Мне кажется, мама этого не одобрит, дорогая, — сказал он наконец, и продавщица удивленно посмотрела на него.
— О, пожалуйста, папочка. Мне через месяц четырнадцать. Хвост появился, когда он накануне днем прилетел в «Хитроу», и Питер не мог понять, кто это. И уже пожалел, что не нашел замену «кобре», потерянной в реке.
— Давай лучше будем благоразумны, — сказал Питер дочери, и Мелисса-Джейн и продавщица удрученно посмотрели на него.
— Ни штанишки? — взвыла Мелисса-Джейн. — Ни эластичные чулки?
— Пойдем на компромисс, — предложил Питер. — Эластичные чулки купим, но никаких кружев — пока тебе не будет шестнадцать. Мне кажется, что пока достаточно накрашенных ногтей.
— Папа, ты словно из средних веков, честное слово!
Он снова посмотрел в зеркало: хвост сменился. Человек в потрепанном сером пальто и шерстяном шарфе отошел и исчез в одном из лифтов. Потребуется некоторое время, чтобы обнаружить замену, подумал Питер и тут же улыбнулся про себя. Не потребуется. Вот он, в спортивном твидовом пиджаке, в спортивных брюках и с улыбкой дружелюбно настроенной жабы.
— Сукин сын. Вот так сюрприз! — Он подошел к Питеру сзади и стукнул по спине, так что Питер вздрогнул. Теперь Питер по крайней мере знает, откуда хвосты.
— Колин. — Он повернулся и пожал большую руку, поросшую на тыльной стороне черными волосами. — Да, это сюрприз. Со вчера чувствую твоих горилл.
— Ослы, — дружелюбно согласился Колин Нобл. — Все ослы! — И подхватил Мелиссу-Джейн. — Ты прекрасна, — сказал он ей и поцеловал совсем не как дядюшка.
— Дядя Колин. Вы явились прямо с неба. — Мелисса-Джейн вырвалась из его объятий и продемонстрировала ему прозрачные штанишки. — Что вы о них думаете.
— Как раз то, что тебе нужно, милая. Тебе нужно их взять.
— Скажите об этом моему папе.
Колин осмотрел номер «Дорчестера» и хмыкнул.
— Вот это настоящая жизнь. В армии такого никогда не получишь.
— Папочка стал настоящим раздувшимся плутократом, совсем как дядя Стивен, — согласилась Мелисса-Джейн.
— Я заметил, что и ты, и Ванесса, и все ваши подружки носите кружевные штанишки, — контратаковал дочь Питер.
— Это совсем другое дело, — быстро отступила Мелисса-Джейн, прижимая к себе зеленый пакет от «Харродза» [32]. — Знаешь, можно иметь социальное сознание и не одеваться, как крестьянин.
— Ну, хорошо. — Питер бросил пальто на диван и подошел к бару. — Бурбон?
— Со льдом, — сказал Колин.
— А есть сладкий шерри? — спросила Мелисса-Джейн.
— Есть кока-кола, — ответил Питер. — И можешь унести ее в свою комнату, юная леди.
— О, папочка, я так давно не видела дядю Колина.
— Брысь! — сказал Питер, и когда она ушла, добавил: — Сладкий шерри, подумать только!
— Настоящие ублюдки, когда начинают расти, — сказал Колин, — и выглядят соответственно. — Он взял у Питера стакан и поболтал кубики льда.
— Не хочешь поздравить меня?
— С удовольствием. — Питер взял свой стакан и встал у окна, глядя на голые ветви и серый туман Гайд-Парка. — А что ты сделал?
— Послушай, Пит! «Тор» — мне отдали твое место — когда ты ушел.
— Когда меня уволили.
— Когда ты ушел, — твердо повторил Колин. Он отхлебнул бурбон и громко глотнул. — Мы многого не понимаем. «Не наше дело спрашивать почему, наше дело — действовать и умирать». Шекспир.
Он по-прежнему играл роль шута, но маленькие глазки были холодно-расчетливы и блестящи, как у нового игрушечного медведя в рождественское утро. Он взмахнул стаканом, указывая на номер.
— Здорово! Действительно здорово! Ты зря тратил время в «Торе», все это знали. Теперь, наверно, получаешь больше, чем наши начальники штабов все вместе.
— Семь против пяти, что ты видел ксерокопию моего контракта с «Нармко».
— «Нармко»! — Колин свистнул. — Вот на кого ты работаешь? Не шутишь, Питер, приятель? Здорово!
Питеру пришлось рассмеяться — это его форма капитуляции. Он сел против Колина.
— Кто тебя послал, Колин?
— Что за глупый вопрос…
— Только для начала.
— Зачем кому-то посылать меня? Неужели нельзя просто поболтать со старым приятелем?
— Он послал тебя, потому что боится, что другому я могу сломать челюсть.
— Конечно, все знают, что мы братски любим друг друга.
— Так что ты мне должен передать, Колин?
— Поздравления, Питер, малыш. Я пришел, чтобы сказать тебе, что ты заработал себе билет в Большое Яблоко [33]. — Он прижал руку к сердцу и запел удивительно приятным баритоном: — Нью-Йорк, Нью-Йорк, какой замечательный город.
Питер спокойно смотрел на Колина, но в то же время напряженно размышлял. Он знал, что придется лететь. Что-то начинает просвечивать сквозь мутную воду, части головоломки начинают собираться. Именно на это он надеялся, когда насадил свою приманку.
— Когда?
— На Кройдоне ждет военный самолет.
— А Мелисса-Джейн?
— У меня внизу шофер, он отвезет ее домой.
— Она тебя возненавидит.
— Такова моя жизнь, — вздохнул Колин. — Меня любят только собаки.
На всем пути через Атлантику играли в кункен [34] и пили крепкий черный кофе. Говорил в основном Колин Нобл, не выпуская изо рта сигары. Все о делах, о «Торе», тренировки, рассказы об отдельных людях, небольшие анекдоты, все то, что они оба хорошо знают, — и он не делал никаких попыток расспрашивать Питера о его работе и о «Нармко», только сказал, что Питера доставят назад в Лондон к началу встреч, организованных «Нармко» и намеченных на понедельник. Это был сознательный и не очень прикрытый намек на то, что «Атлас» все знает о Питере и его деятельности.
Приземлились они в аэропорту Кеннеди вскоре после полудня. Их ждал военный шофер, который отвез их в местный «Говард Джонсон» [35], а потом на шесть часов сна — типа глубокой черной комы, вызванной разницей во времени.
У Питера все еще кололо в глазах и голова казалась распухшей, и он в удивлением следил, как Колин поглощает один из гигантских американских завтраков: вафли, кленовый сироп, копченые сосиски, бекон с яйцами, сладкое печенье и булочки. Все это он запивал огромным количеством фруктового сока и кофе. Затем закурил свою первую сигару и провозгласил:
— Ну, теперь чувствуется, что я дома. Только сейчас понял, что два года медленно умираю от недоедания.
У выхода из мотеля их ждал все тот же армейский шофер. Кадиллак указывал на их положение в военной иерархии. Питер отчужденно смотрел из снабженного кондиционером и кожаной обивкой салона на проплывающие мимо мрачные гетто Гарлема. С высокого скоростного шоссе вдоль Ист-Ривер район напоминал Питеру покинутое поле сражения, где немногие уцелевшие прячутся в темных подъездах или бродят по замусоренным тротуарам в холодное туманное утро. Только граффити на голых кирпичных стенах обладали страстью и жизненностью.
Машина добралась до пересечения Пятой и Сто Одиннадцатой улиц и двинулась на юг, в парк, мимо «Метрополитен музея», потом свернула в пещероподобную пасть гаража под одним из огромных зданий, которое, казалось, касается серого холодного неба.
При входе в гараж висела табличка «Только для работников», но привратник открыл электронно управляемую решетку и махнул им, чтобы проезжали. Колин отвел Питера к лифтам, и они поднялись с ощущением пустоты в желудке, а указатель над дверью сообщил, что они поднимаются на самый верх здания.
Они вышли в приемную, защищенную красивыми, но тем не менее хорошо закрывающими экранами.
Охранник в полицейском мундире и с оружием на боку рассмотрел их через решетку и проверил пропуск Колина Нобла, сверившись со своим списком, и только после этого пропустил их.
Учреждение занимало весь верхний этаж здания, за окнами видны были висячие сады, а дальше — вызывающий головокружение вид на пустое пространство до другого высотного здания ниже на Манхеттене — здания «Пан Эм», а также до близнецов-башен Торгового центра.
Убранство восточное, в нишах предметы искусства, которые, как знал Питер по своим предыдущим визитам, обладают огромной ценностью — старинные японские картины кистью на шелке, резьба по гагату и слоновой кости, коллекция маленьких нецке, а в атриуме, через который они проходили, целый миниатюрный лес деревьев бонсай в мелких керамических горшках, застывшие искаженные стволы и ветви свидетельствовали об их древности.
И очень не соответствовали этому изысканному окружению громовые раскаты фон Карояна, дирижирующего Берлинским филармоническим оркестром. Героическая симфония Бетховена.
За атриумом — простая дверь из белого дуба. Колин Нобл нажал кнопку у карниза, и дверь почти сразу открылась.
Колин ввел Питера в длинную убранную коврами комнату. Потолок ее был покрыт акустическими плитками. Помимо многочисленных полок с книгами и рабочего стола, в комнате находился большой концерный рояль, а у стены несколько высококлассных проигрывателей и усилителей, которые скорее были бы на месте в коммерческой студии звукозаписи.
У рояля стоял Кингстон Паркер, героическая фигура, высокий, с мощными плечами, большая кудлатая голова опущена на грудь, глаза закрыты, и на лице выражение почти религиозного экстаза.
Музыка владела его могучим телом, как сильный ветер — лесными гигантами. Питер и Колин остановились у входа, потому что казалось невозможным вмешиваться в такое личное, интимное переживание, но через несколько секунд он увидел их и поднял голову. Казалось, стряхнул с себя очарование музыки, как спаниель стряхивает воду, добравшись до берега, и снял головку проигрывателя с вращающегося черного диска.
Тишина показалась звенящей после мощных аккордов музыки.
— Генерал Страйд, — приветствовал Питера Кингстон Паркер. — Или мне можно по-прежнему называть вас Питер?
— Вполне подойдет мистер Страйд, — ответил Питер, Паркер сделал красноречивый жест сожаления и, не протягивая руки, указал на удобные кресла в глубине комнаты.
— По крайней мере вы пришли, — сказал он и кивнул, когда Питер усаживался в кресло.
— У меня всегда было ненасытное любопытство.
— Я на это и рассчитывал, — улыбнулся Кингстон Паркер. — Вы уже завтракали?
— Немного перехватили, — вмешался Колин, но Питер кивнул.
— Ну, тогда кофе, — сказал Паркер, негромко поговорил по микрофону внутренней связи и снова повернулся к ним.
— С чего начнем? — спросил он, обеими руками расчесывая свои густые седеющие волосы, отчего они стали еще более взлохмаченными.
— С самого начала, — предложил Питер. — Как сказал король червей Алисе.
— С начала… — Паркер слегка улыбнулся. — Вначале я противился вашему приходу в «Атлас».
— Знаю.
— Я не ожидал, что вы примете командование «Тором». Это ведь шаг назад в вашей карьере. Вы тогда удивили меня, но не в последний раз.
Слуга-китаец в белой куртке с медными пуговицами внес поднос. Все молчали, пока он разливал кофе, предлагал сливки и цветной кристаллический сахар, а когда он вышел, Паркер продолжил:
— К этому времени, генерал Страйд, я считал, что вы, несмотря на ваш послужной список, на ваш ум и несомненные достижения, являетесь офицером с застывшими консервативными старомодными взглядами. Менталитет полковника Блимпа [36] скорее подходит для траншейной войны, чем для действий в тени, в укрытии. А именно такую войну мы ведем сейчас и будем вынуждены вести в будущем.
Он покачал большой косматой головой, пальцы его бессознательно ласкали гладкую прохладную поверхность клавиш, когда он садился на стул за роялем.
— Видите ли, генерал Страйд, мне казалось, что роль «Атласа» слишком сужена его первоначальным кругом полномочий. Я не верил, что «Атлас» может осуществить то, ради чего создан, если будет только орудием возмездия. Если он будет ждать враждебного акта, прежде чем сам начнет действовать, он в самых жизненных своих интересах полностью зависит от других организаций, со всеми их внутренними спорами и пререканиями. Мне нужны были офицеры, не только умные, но и способные на нетрадиционные мысли и независимые действия. Я не верил, что вы обладаете такими качествами, хотя изучал вас очень внимательно. Я не мог полностью доверять вам.
Тонкие пальцы Паркера вызвали беглый пассаж из клавиатуры, словно подчеркивая его слова, и на мгновение показалось, что музыка совершенно увлекла его. Но вот он снова поднял голову.
— Если бы я доверял вам, операция по освобождению рейса 070 проводилась бы совсем по-другому. Мне пришлось полностью пересмотреть свою оценку вас, генерал Страйд, а это сделать мне было очень трудно. Продемонстрировав именно те качества, которые, как я думал, у вас отсутствуют, вы смутили меня. А к тому времени, как я снова стал размышлять спокойно, вы спровоцировали свою отставку…
— Я знаю, что моя просьба об отставке была направлена к вам, доктор Паркер, и вы рекомендовали ее удовлетворить. — Питер говорил холодно, в голосе его звучал едва сдерживаемый гнев, и Паркер кивнул.
— Да, вы правы. Я одобрил вашу отставку.
— В таком случае мне кажется, что мы напрасно тратим время. — Губы Питера сжались в тонкую непрощающую линию, кожа на щеках натянулась, ноздри расширились и казались сделанными из тонкого фарфора.
— Пожалуйста, генерал Страйд… позвольте мне вначале объяснить. — Паркер протянул к нему длинную руку, словно хотел помешать встать, выражение лица у него было искреннее и неотразимое. Питер снова опустился в кресло, взгляд его оставался сухим, а губы — сжатыми.
— Мне придется немного вернуться назад, чтобы вы поняли смысл происшедшего. — Паркер встал из-за рояля и перешел к стойке с трубками за проигрывателями. Тщательно выбрал трубку, пенковую, побледневшую до цвета янтаря. Продул ее, прошел по толстому ковру и остановился прямо перед Питером.
— За несколько месяцев до похищения 070 — точнее, за шесть месяцев — я получил некоторые указания на то, что мы вступаем в совершенно новую волну международного терроризма. Вначале это были только туманные намеки, но они были подтверждены и получили более прочные доказательства. — Говоря, Паркер набивал трубку табаком из кожаного кисета, потом закрыл кисет и бросил его на крышку рояля. — Мы видели признаки консолидации сил насилия под каким-то централизованным контролем, но не были уверены в том, какую форму примет этот контроль. — Он замолчал, посмотрел на лицо Питера, по-видимому, решил, что на нем отразилось недоверие, потому что покачал головой. — Да, я знаю, это звучит натянуто, но я вам покажу дела. Появились сведения о встречах известных предводителей боевых групп с какими-то неясными фигурами, возможно, представителями восточных правительств. Мы не были уверены тогда, не уверены и сейчас. И сразу после этого резкое изменение в проведении и мотивировках боевой активности. Мне незачем перечислять вам подробности. Вначале систематическое накопление огромных финансовых резервов путем тщательно организванных и спланированных похищений влиятельных лиц, начиная с министров ОПЕК, затем ведущих промышленников и финансистов… — Паркер зажег спичку, затянулся, и вокруг его головы закружился ароматный дым. — Вначале можно было подумать, что мотивировки в сущности не изменились и преследуют корыстные и ограниченные политические цели. Но потом последовал захват 070. Я не доверял вам раньше, а когда вы находились на пути в Йоханнесбург, было уже поздно. Мне ничего не оставалось делать, как пытаться контролировать ваши действия своими категорическими приказами. Я не мог объяснить вам, что это проявление новой волны действий и что мы должны дать бойцам проявить себя и узнать о них как можно больше. Ужасное решение, но мне приходилось жертвовать несколькими жизнями для получения жизненно необходимой информации — и вот тут вы начали действовать так, как — я считал — вы не можете действовать. — Паркер достал трубку изо рта и улыбнулся, а когда он улыбался, можно было поверить в любые его слова, какими бы нелепыми они ни казались. — Признаю, генерал Страйд, что моя первая реакция — гнев и раздражение. Мне нужна была ваша голова и ваши внутренности. Но потом я начал пользоваться собственной головой. Вы доказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен, мой солдат, способный на нетрадиционные мысли и действия. И если вас разжалуют и выбросят, был шанс, что новая волна боевых действий распознает в вас те же самые качества, которые вынужден был признать я. Если я позволю уничтожить вашу карьеру, превратить вас в парию, в озлобленного и ожесточенного человека, но обладающего бесценными умениями и знаниями, человека, доказавшего, что он может быть безжалостным, когда это необходимо… — Паркер смолк и сделал виноватый жест. — Простите, генерал Страйд, но я должен был учесть тот факт, что вы будете очень привлекательны для… — Снова жест, на этот раз нетерпения. — …Мне нет необходимости называть имена, скажем просто — для «врага». Мне пришлось признать, что вы будете представлять огромный интерес для врага.
— Он серьезно кивнул. — Да, я принял вашу отставку, и, не подозревая об этом, вы стали свободным агентом «Атласа». Мне казалось это наиболее правильным. Вам не нужно было играть — вы сами поверили. Вы стали парией, оклеветанным и опороченным человеком, созревшим для гибели.
— Я в это не верю, — сказал Питер, и Паркер прошел к своему рабочему столу, взял конверт с японского керамического подноса и протянул его Питеру.
Питеру потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что это банковский счет — швейцарский банк «Кредит Суис», — счет на его имя, и несколько вкладов. Никакого снятия со счета или взятия в кредит. Все вклады одинаковы, это месячное жалование генерал-майора английской армии.
— Как видите, — Паркер улыбнулся, — вы по-прежнему получаете жалование в «Атласе». Вы по-прежнему один из нас, Питер. Могу только сказать, что мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к притворству — но мне показалось, что дело того стоит.