Страница:
— С меня довольно твоего нытья! Тебе нужно было взять все необходимое, а не посылать меня за ним.
— Я не ожидал, что рана…
— Ты ничего не ожидал, кроме новой порции виски. Липкой ленты нет. Перевяжи руку сучки бинтом.
Старший быстро попятился, подобрал пакеты и исчез внутри.
Барри приготовил чай, налил в толстую фарфоровую чашку, добавил четыре ложки сахару и принялся с шумом мешать, глядя в окно на неясные очертания сосен. Снова пошел дождь. Барри подумал, что дождь и ожидание сведут его с ума.
Врач вернулся в кухню, неся груду бинтов, испачканных кровью и гноем.
— Она больна, — сказал он. — Ей нужны лекарства, антибиотки. Палец…
— Забудь об этом, — сказал Барри.
Из другой комнаты послышался приглушенный плач, за ним бред девочки, вызванный лихорадкой и наркотиками.
— Если за ней не будет должного ухода, я снимаю с себя ответственность.
— Ты будешь отвечать, — с угрозой сказал Барри. — Я об этом позабочусь.
Врач бросил бинты в раковину и пустил на них воду.
— Могу я сейчас выпить? — спросил он.
Барри садистски сделал вид, что сверяется с часами.
— Еще нет, — решил он.
Врач высыпал в раковину стиральный порошок.
— Я не смогу отрезать руку, — прошептал он, и голова у него затряслась. — И палец было очень плохо… руку я не смогу.
— Ты отрежешь руку, — сказал Барри. — Ты меня слышишь, старый пьяница? Отрежешь руку и все остальное, что я прикажу.
Сэр Стивен Страйд предложил вознаграждение в пятьдесят тысяч фунтов тому, кто предоставит информацию, которая позволит найти его племянницу, и об этом широко оповещалось по телевидению и в газетах, тут же печатали портрет преступника. Ослабленный интерес к этому случаю снова возбудился.
За последние два дня инспектор Ричардс сократил штат отвечающих на звонки до одного, но теперь последовала новая волна информаторов, и он попросил второго полицейского вернуться на третий этаж, и два секретаря разбирали поступающий материал.
— Я теперь словно «Литтлвудз» [41], — пожаловался он Питеру. — Вот и еще берущие на себя ответственность. — Он взял листок. — Народно-демократическая партия освобождения Гонконга. Слышали о такой когда-нибудь?
— Нет, сэр. — Сержант поднял голову от списка. — Но это сто сорок восьмое признание и взятие на себя ответственности.
— А полчаса назад опять звонил Генрих Восьмой, — одна из телефонисток повернулась и улыбнулась из-за микрофона. — Ни одного дня не пропустит.
Генрих Восьмой — шестидесятивосьмилетний пенсионер, живущий в одном из муниципальных домов Южного Лондона. Его хобби — сознаваться во всех самых громких преступлениях, от изнасилования до грабежа банка, и он звонил регулярно каждое утро.
— Приходите и попробуйте взять меня, — каждый раз вызывающе говорил он. — Но предупреждаю вас, что я не стану мирно ждать… — Когда местный констебль наносил ему визит вежливости — а он делал это регулярно, Генрих Восьмой ждал его с упакованным саквояжем. И ужасно разочаровывался, когда бобби тактично объяснял ему, что его не собираются арестовывать. Но потом бобби говорил, что за ним приказано постоянно наблюдать, так как комиссар полиции считает его очень опасным человеком, и пенсионер радовался и предлагал констеблю чашку чаю.
— Беда в том, что мы не можем упустить ни один звонок, даже самый сумасшедший, все приходится проверять, — вздохнул Ричардс и пригласил Питера в свой внутренний кабинет.
— По-прежнему ничего? — спросил он. Ненужный вопрос. Питер уже говорил с ним сегодня по телефону — и из отеля, и из штабквартиры «Тора», справляясь о новостях.
— Ничего, — солгал Питер, но теперь ложь давалась ему легко: он принял ее, как и все остальное, что необходимо для освобождения Мелиссы-Джейн.
— Мне это не нравится, генерал. Очень не нравится, что до сих пор не было никаких попыток связаться с вами. Не хочу каркать, но каждый день молчания все больше делает это дело похожим на месть… — Ричардс смолк и в замешательстве закурил сигарету. — Вчера мне звонил заместитель комиссара. Он спрашивал, сколько еще дней, по моему мнению, нужно содержать специальную группу.
— И что вы ему ответили? — спросил Питер.
— Ответил, что если в течение десяти дней не будет получено никаких сообщений, не поступят требования похитителей, я буду считать, что ваша дочь мертва.
— Понятно. — Питера охватило фаталистическое спокойствие. Он знал. Он был единственным, кто знал. Оставалось четыре дня до назначенного Калифом срока. Завтра утром он попросит срочной встречи с Кингстоном Паркером. Он считал, что для ее организации понадобится меньше двенадцати часов. Предложение будет слишком привлекательным для Паркера, он не откажется.
Паркер прилетит, но на всякий случай — если он все же откажется, — Питер оставил три дня до срока. чтобы привести в действие другой план. Придется тогда самому явиться к Кингстону Паркеру. Первый план лучше, надежней, но если он не сработает, Питер должен будет рискнуть.
Он понял, что стоит посреди кабинета Ричардса и с отсутствующим видом смотрит на стену поверх головы инспектора. Ричардс смотрел на него со смешанным выражением жалости и тревоги.
— Простите, генерал, я понимаю, что вы испытываете, но я не могу держать здесь людей бесконечно. У нас их и так не хватает…
— Понимаю, — резко кивнул Питер и ладонью вытер лицо. Это был жест усталости и поражения.
— Генерал, я думаю, вам нужно показаться врачу — Голос Ричардса звучал удивительно мягко.
— Не нужно, я просто немного устал.
— Человек не все может.
— Я думаю, именно на это и рассчитывают эти ублюдки, — согласился Питер. — Со мной будет все в порядке.
За дверю слышались почти непрерывные звонки и женские голоса: это две женщины-полицейские отвечали на поступающие сигналы. Все это стало уже привычным, так что когда пришел звонок, которого они ждали и о котором молились, никто об этом не подозревал и никакого возбуждения не было.
Девушки сидели рядом на вращающихся стульях перед временным коммутатором. Блондинка лет двадцати пяти, хорошенькая и цветущая, с большими круглыми грудями, которые торчали под ее синим форменным жакетом. Волосы блондинка свернула тюрбаном на шее, чтобы не мешали слушать, и наушники делали ее старше и серьезнее.
Прозвенел звонок, на панели перед ней вспыхнул огонек, она включила коммутатор и заговорила в микрофон:
— Доброе утро. Отдел специальной информации полиции… — Говорила она с приятным акцентом среднего класса, но акцент не мог скрыть скуку в ее голосе. Она уже двенадцать дней занимается этой работой. Послышался предупредительный гудок телефона-автомата, потом звон упавшей монеты.
— Вы меня слышите? — Иностранный акцент.
— Да, сэр.
— Слушайте внимательно. Она у Джилли О'Шоннеси… — Нет, это имитация, при произношении имени акцент исчез.
— Джилли О'Шоннеси, — повторила девушка.
— Верно. Он держит ее в Ларагхе.
— Пожалуйста, по буквам. — И снова, когда человек по буквам произносил название, акцент исчез.
— А где это, сэр?
— Округ Виклоу, Ирландия.
— Спасибо, сэр. Как вас зовут?
Послышался щелчок: трубку повесили. Девушка пожала плечами и записала сообщение в блокнот перед собой, одновременно глядя на часы.
— Семь минут до чая, — сказала она. Оторвала страничку блокнота и через плечо передала плотному коротко остриженному сержанту, сидевшему за ней.
— Я тебе куплю булочку, — пообещал он.
— Я на диете, — вздохнула она.
— Как глупо, ты отлично вы… — Сержант смолк. — Джилли О'Шоннеси. Откуда я знаю это имя?
Старший сержант сразу внимательно посмотрел на него.
— Джилли О'Шоннеси? — спросил он. — Ну-ка дай мне это. — Он выхватил листок, быстро просмотрел его, двигая губами при чтении. Потом снова поднял голову.
— Ты знаешь это имя, потому что видел его в списке разыскиваемых и по телевизору. Джилли О'Шоннеси! Клянусь Богом, это тот самый, что подложил бомбу в «Красного Льва» в Лейчестере и застрелил главного констебля Белфаста.
Коротко подстриженный полицейский негромко присвистнул. «Похоже на то, что горячо. По-настоящему горячо…» Но старший сержант уже ворвался в кабинет Ричардса, даже не постучавшись.
Ричардс связался с дублинской полицией через семь минут.
— Предупредите их, что не должно быть никаких попыток… — нервничал Питер, пока они ждали, но Ричардс оборвал его.
— Хорошо, генерал, предоставьте это мне. Я знаю, что нужно сделать…
— В этот момент установили связь с Дублином, и Ричардса быстро соединили с помощником комиссара. Он быстро и энергично поговорил минут с десять, потом положил трубку.
— Они воспользуются местной полицией, чтобы не тратить времени на посылку людей из Дублина. Мне пообещали, что к тому месту, где находятся подозреваемые, никто подходить не будет.
Питер кивнул.
— Ларагх, — сказал он. — Никогда не слышал. Там не должно быть больше нескольких сотен жителей.
— Я послал за картой, — ответил Ричардс, и когда карту принесли, они вместе принялись изучать ее.
— На склонах холмов Виклоу, в десяти милях от берега… — Это все, что они смогли узнать из крупномасштабной карты.
— Придется ждать звонка из Дублина.
— Нет, — покачал головой Питер. — Позвоните им еще раз и попросите связаться с инспектором земельного отдела. У него должны быть триангуляционные карты деревни, аэрофотографии, планы улиц. Попросите доставить все это в аэропорт Эннескерри.
— Нужно ли? А вдруг очередная ложная тревога?
— Мы потратим галлон бензина и время шофера… — Питер не мог больше сидеть, он соскочил с места и принялся расхаживать по кабинету, который неожиданно стал слишком мал; ему казалось, что он вот-вот задохнется. — Не думаю. У меня чутье. Я чую зверя.
Ричардс удивленно взглянул на него, и Питер сделал виноватый жест.
— Образное выражение, — объяснил он и остановился, когда в голову ему пришла мысль. — Вертолетам придется заправляться, они не долетят на одной заправке, и они ужасно медлительны! — Он помолчал, принял решение, потом наклонился над столом Ричардса, взял телефон и позвонил Колину Ноблу в «Тор».
— Колин. — Он говорил резко и отрывочно, напряжение сжимало его горло, словно кулаком. — Мы получили сигнал. Он не подтвержден еще, но кажется самым обещающим.
— Где? — сразу спросил Колин.
— В Ирландии.
— Далековато.
— Верно. Каково полетное время вертолетов до Эннискерри?
— Подожди. — Питер слышал, как он заговорил в кем-то, вероятно, с один из пилотов Королевского Военно-Воздушного Флота. Через минуту он снова взял трубку.
— Им придется заправляться в пути…
— Да? — нетерпеливо спросил Питер.
— Четыре с половиной часа.
Сейчас двадцать минут одиннадцатого, до Эннискерри доберутся к трем. С такой погодой уже к пяти стемнеет. — Питер напряженно думал. Если они пошлют группу «Тора» в Ирландию по ложной тревоге… а в это время преступники обнаружатся в Шотландии, или в Голландии, или…
«Пахнет зверем. Это оно», — говорил он себе. Глубоко вдохнул. Он не может приказать Колину перейти к «Браво». Питер больше не командир «Тора».
— Колин, — сказал он. — Я думаю, это то. Я уверен. Ты поверишь мне? Перейдешь к «Браво»? Если подождем еще полчаса, не доберемся до Мелиссы-Джейн раньше полуночи… если она там еще будет…
Наступило долгое молчание, нарушаемое только дыханием Колина Нобла.
— Дьявольщина, мне это всего лишь может стоить работы, — легко сказал он наконец. — Питер, малыш, объявляю «Браво», через пять минут будем в воздухе. Через пятнадцать минут подберем тебя на вертолетной площадке. Будь готов.
Облака расходились, но ветер по-прежнему был сильный, на открытой вертолетной площадке он пробивался через шинель и блейзер Питера. Они смотрели поверх бурной Темзы, напрягая глаза в поисках вертолетов.
— Что если подтверждение придет до того, как вы добретесь до Эннискерри?
— Свяжитесь с нами на частотах воздушного флота, — ответил Питер.
— Надеюсь, у меня не будет для вас дурных новостей. — Ричардс одной рукой придерживал котелок, полы пиджака развевались на его тощем теле, лицо покраснело от холода.
С грохотом показались два вертолета, они летели над самыми крышами и повисли на своих вращающихся серебряных роторах.
На расстоянии в сто футов Питер узнал массивную фигуру Колина Нобла в открытой двери фюзеляжа, рядом с яркими розетками Королевского Военно-Воздушного Флота, и тут вокруг закипел воздух от винтов.
— Удачной охоты, — крикнул Ричардс. — Я бы хотел лететь с вами.
Питер легко побежал вперед и запрыгнул, прежде чем вертолет коснулся площадки, Колин поймал его за руку и втянул внутрь, не вынимая сигары изо рта.
— Добро пожаловать на борт, приятель. А теперь в дорогу. — И он взял висевший на поясе большой пистолет калибра 45.
— Она не ест. — Врач появился из внутренней комнаты и выбросил еду с тарелки в мусорное ведро под раковиной. — Я беспокоюсь о ней. Очень беспокоюсь.
Джилли О'Шоннеси хмыкнул, но не поднял головы от своей тарелки. Коркой хлеба тщательно вытер остатки кетчупа. Сунул хлеб в рот, запил чаем и, пережевывая, откинулся на стуле и принялся разглядывать врача.
Тот может сорваться. Вероятно, и недели не продержится, потом совсем сдадут нервы. Джилли О'Шоннеси видел, как более сильные люди при таком напряжении распадались на куски.
Он понял, что и его нервы сдают.
Сказываются не только дождь и ожидание. Всю жизнь он был лисой, и у него развился инстинкт дикого зверя. Он чувствовал опасность, присутствие преследователей, даже когда никаких доказательств не было. И не мог долго оставаться на одном месте, особенно когда был на работе. Здесь он уже двенадцать дней, и это слишком долго. Чем больше он об этом думал, тем сильнее беспокоился. Почему приказали, чтобы он привез отродье в этот изолированный и потому особенно подозрительный тупик? Сюда ведет только одна дорога, только один путь к отступлению. Почему заставили его сидеть здесь и ждать? Он предпочел бы постоянно передвигаться. Если бы он руководил операцией, то раздобыл бы подержанный автофургон и переезжал с одной стоянки на другую — внимание его немного рассеялось, пока он думал о том, как организовал бы дело. Если бы он планировал…
Он закурил сигарету и посмотрел в залитое дождем окно, продолжая слышать жалобы и опасения своего спутника. На самом деле нужно было отрубить все пальцы этому отродью и посылать отцу с перерывами, а потом прижать к лицу девчонки подушку и похоронить в огороде или выбросить в море, и тогда не нужен был бы врач и все это лечение…
Все остальное было проделано с профессиональным мастерством, начиная с контакта, который установили с ним в фавеле Рио де Жанейро, где он скрывался в неряшливой однокомнатной развалюхе с индейской женщиной-полукровкой и истратил все, до последнего фунта.
Его удивили. Он думал, что скрыл все свои следы, но его отыскали. Дали ему паспорт и билеты на имя Барри; документы совсем не похожи на поддельные. Хорошие документы, он был в этом уверен. В документах он разбирался.
Все остальное тоже было прекрасно спланировано и быстро осуществлялось. Деньги — тысяча фунтов в Рио, еще пять тысяч в тот день, когда они схватили девчонку, и он был уверен, что получит и обещанные окончательные десять тысяч. Гораздо лучше «Серебряного города», как называют англичане концентрационный лагерь в Мейзе [42]. Калиф пообещал ему это, если он не справится с заданием.
Калиф — какое идиотское имя, в пятидесятый раз подумал Джилли О'Шоннеси, бросая окурок в остатки чая в своей чашке. Конечно, идиотское, но почему-то от него бросает в холод, и Джилли вздрогнул не только от холода.
Он встал и подошел к окну кухни. Все сделано так быстро, с такой целеустремленностью и тщательным планированием, обо всем подумали заранее, и эта оплошность казалась ему еще более тревожной.
У Джилли О'Шоннеси было ощущение, что Калиф ничего не делает случайно
— тогда почему ему приказано сидеть в этом опасном бутылочном горлышке, без нескольких путей отхода, просто сидеть и ждать?
Он поднял накидку и шляпу.
— Куда ты? — беспокойно спросил врач.
— Прогуляюсь, — ответил Джилли О'Шоннеси, натягивая шляпу на глаза.
— Ты все время бродишь вокруг, — сказал врач. — Я из-за этого нервничаю.
Смуглый ирландец достал пистолет и проверил, заряжен ли он, прежде чем сунуть за пояс.
— Ты просто оставайся медсестрой, — резко сказал он. — А мужскую работу оставь мне.
Маленький черный «остин» медленно шел по пустынной деревенской улице, и дождь стучал по его крыше и капоту, крошечные белые взрывы смазывали очертания машины, дождь потоком лился по ветровому стеклу, скрывая сидящих в машине. Только когда «остин» остановился возле единственного деревенского магазина и открылись обе его дверцы, любопытство жителей, поглядывавших из окон, было удовлетворено.
На двух ирландских полицейских были синие зимние мундиры с темными эполетами. Дождь покрыл брызгами кожу их шапок, когда они торопливо шли в магазин.
— Доброе утро, Мэйв, любовь моя, — приветствовал сержант полную краснолицую женщину за стойкой.
— Оуэн О'Нийл! — Она засмеялась, узнав сержанта: тридцать лет назад они заставляли священника ерзать на исповедях. — И что привело тебя сюда из большого города?
Конечно, очень великодушно так называть курортный городок Виклоу в пятнадцати милях ниже по дороге.
— Твоя цветущая улыбка…
Они минут десять болтали, как старые друзья; услышав звон чайных чашек, появился из кладовки ее муж.
— Что же нового в Ларагхе? — спросил наконец сержант. — Какие-нибудь новые лица в деревне?
— Нет, все те же самые. Ничего не меняется в Ларагхе, слава Богу. — Хозяин магазина покачал головой. — Нет, появилось новое лицо — внизу, в Старом Поместье, он и его подружка, — он понимающе подмигнул, — но он чужак, и мы его не считаем.
Сержант неуклюже извлек блокнот, открыл и достал оттуда фотографию: обычный полицейский снимок в фас и в профиль. Прикрывая имя пальцем, он показал фотографию.
— Нет. — Женщина решительно покачала головой. — Тот, что из Поместья, на десять лет старше, и усов у него нет.
— Фото сделано десять лет назад, — ответил сержант.
— Почему ты сразу не сказал? Тогда это он. Это мистер Барри.
— Старое Поместье, говоришь. — Сержант важно надулся, пряча фотографию в блокнот. — Мне понадобится твой телефон, дорогая.
— А куда потом поедешь? — подозрительно спросил хозяин.
— В Дублин, — ответил сержант. — Это дело полиции.
— Мне придется взять с тебя деньги за звонок, — быстро предупредил хозяин.
— Видишь, — сказала ему жена, пока сержант разговаривал с телефонисткой деревенского коммутатора, — я тебе говорила, что у него вид подозрительный. Я сразу, как увидела его, поняла, что он с севера и несет с собой беду, как черный ангел.
Джилли О'Шоннеси держался поближе к стене, чтобы уйти от дождя и возможного наблюдателя со склона за рекой. Двигался он осторожно и тихо, как кот по своим ночным делам, останавливался, осматривая землю в тех местах под стеной, где можно укрыться, рассматривал влажную траву, где могли остаться следы.
У дальнего угла сада он забрался на ствол старой яблони, чтобы заглянуть за стену, и при этом постарался, чтобы голова его не выделялась силуэтом.
Он ждал двадцать минут, с невероятным терпением хищника, потом спрыгнул вниз и снова обошел стену по периметру, ни на мгновение не расслабляясь, не обращая внимания на холод и усиливающийся дождь.
Ничего, ни малейшего признака опасности, никакой причины для грызущего беспокойства — но беспокойство не покидало его. Он дошел до другого наблюдательного пункта — железной калитки, ведущей на узкую огражденную с обеих сторон стенами дорогу, прислонился к каменному столбу, закрывая в горсти сигарету и спичку, чуть пригнулся, чтобы в щель видеть дорогу до самого моста.
И снова стал терпеливо ждать, заставив себя забыть о физических неудобствах и напрягая глаза и мозг.
Не в первый раз удивился он необычной системе сигналов и обмена информацией, на которой настоял Калиф.
Плата производилась чеками на предъявителя, в швейцарских франках, чеки приходили на его адрес в Рио, оттуда их пересылали в Лондон.
Он однажды доставил Калифу посылку — бутылочку с ее содержимым — и дважды звонил по телефону. Посылку приготовили через два часа после захвата девчонки, пока она еще находилась под действием большой дозы наркотика. Врач — доктор Джеймисон, как нравилось его называть Джилли О'Шоннеси, — свою работы выполнил на заднем сидении второй машины. Она ждала на стоянке у Кембриджской железнодорожной станции, маленький зеленый форд с полностью закрытым салоном. Они перенесли девчонку из «триумфа» в «форд» в сумерках осеннего вечера и остановили машину на въезде в придорожное кафе по дороге А10, пока доктор делал свое дело. Все инструменты уже ждали в машине, но доктор работал плохо, руки у него дрожали, он нервничал и просил выпить. Девчонка потеряла много крови, и теперь рана воспалилась.
Джилли О'Шоннеси чувствовал, как усиливается раздражение, когда он думал о докторе.
Он доставил бутылочку в условленное место; машина ждала, как ему и было сказано, она дважды мигнула фарами в заранее обговоренном сигнале. Джилли даже не остановился, просто медленно проехал мимо и протянул бутылочку, а потом поехал прямо на запад и уплыл на утреннем пароме задолго до того, как подняли тревогу.
Потом телефонные звонки. Они беспокоили Джилли О'Шоннеси, как и все остальное в этом проклятом деле. Первый раз он позвонил, как только они добрались до Ларагха. Звонок международный, а сказал он только два слова:
— Мы прибыли. — И повесил трубку. Неделю спустя позвонил по тому же номеру и снова сказал только одно предложение:
— Нам очень нравится, — и тут же повесил трубку.
Джилли вспомнил, как каждый раз местная телефонистка звонила ему и спрашивала, хорошо ли он поговорил, и голос у нее был удивленный и заинтригованный.
Не так до сих пор работал Калиф, здесь он оставляет след для охотников, и Джилли возражал бы — если бы было кому возражать. Однако у него только этот номер и никаких средств связаться с Калифом. Стоя у ворот, он решил, что очередной звонок делать не будет. Его срок — через четыре дня.
Тут он вспомнил, что в этот день должна быть отрезана рука. Наверно, указания по доставке руки он получит во время этого звонка. Однако ему это не нравилось. Даже ради денег. И тут же он почему-то вспомнил один давний случай.
Они хотели передать ложную информацию англичанам, подробности намеченной операции, которая на самом деле будет происходить в другом месте и в другое время. Они передали подробные, но вымышленные сведения молодому ненадежному бойцу, такому, который не выдержит допросов, и поместили его на явку в одном доме по Шенкилл Роуд, и там англичане его взяли.
Джилли О'Шоннеси почувствовал, как у него легко, словно электричеством, закололо в спине, а это ощущение никогда не подводило его
— никогда. Он посмотрел на свои дешевые японские часы: почти четыре, над холмами, серыми и холодно-зелеными, нависает вечер. Подняв голову, он заметил на дороге движение.
С верха холма по дороге спускалась машина, по изгибу она двигалась к мосту. Маленький черный фургон. Вот он исчез за стеной. Джилли О'Шоннеси, не особенно беспокоясь, ждал его появления. Его по-прежнему тревожили эти два телефонных звонка. Он пытался понять, зачем они нужны, почему Калиф заставил его рисковать.
Маленькая черная машина миновала мост и повернула на дорогу, ведущую к Старому Поместью, но освещение было плохое, и Джилли мог различить только очертания двух голов за ветровым стеклом, по которому скользили дворники.
Машина затормозила и двинулась почти со скоростью пешехода, и Джилли инстинктивно выпрямился, неожиданно насторожившись и внимательно всматриваясь в щель. Он увидел бледные пятна повернутых в его сторону лиц, машина пошла еще медленнее. Ближайшее боковое окно было чуть опущено, и Джилли впервые ясно разглядел внутренности машины. Он увидел форменную фуражку и серебряный блеск кокарды над белым лицом. Снова по спине Джилли пробежало электрическое покалывание, и дыхание неожиданно застряло в горле.
Машина свернула за угол стены, и он услышал, как она пошла быстрее.
Джилли О'Шоннеси развернулся в своей просторной накидке и побежал к дому. В этот момент, когда нужно было действовать, он стал хладнокровным, уверенным в себе и спокойным.
Кухня пуста, он пересек ее полдесятком шагов и рывком открыл дверь в соседнюю комнату.
Врач работал у постели. Он гневно сказал:
— Я тебе велел стучать.
Они уже спорили об этом. У врача еще сохранились причудливые обрывки медицинской этики при обращении с пациентами. Он мог изуродовать хирургически ребенка ради денег, в которых отчаянно нуждался, но яростно протестовал, когда Джилли О'Шоннеси стал задерживаться и вожделенно смотреть на полувзрослое тело, когда врач раздевал девочку для мытья, лечения и отправление естественных функций.
Смуглый ирландец попытался заставить его повиноваться, но встретил удивительно упорное сопротивление и потому оставил попытки к извращенному удовольствию и заходил во внутреннюю комнату, только когда его звали.
— Я не ожидал, что рана…
— Ты ничего не ожидал, кроме новой порции виски. Липкой ленты нет. Перевяжи руку сучки бинтом.
Старший быстро попятился, подобрал пакеты и исчез внутри.
Барри приготовил чай, налил в толстую фарфоровую чашку, добавил четыре ложки сахару и принялся с шумом мешать, глядя в окно на неясные очертания сосен. Снова пошел дождь. Барри подумал, что дождь и ожидание сведут его с ума.
Врач вернулся в кухню, неся груду бинтов, испачканных кровью и гноем.
— Она больна, — сказал он. — Ей нужны лекарства, антибиотки. Палец…
— Забудь об этом, — сказал Барри.
Из другой комнаты послышался приглушенный плач, за ним бред девочки, вызванный лихорадкой и наркотиками.
— Если за ней не будет должного ухода, я снимаю с себя ответственность.
— Ты будешь отвечать, — с угрозой сказал Барри. — Я об этом позабочусь.
Врач бросил бинты в раковину и пустил на них воду.
— Могу я сейчас выпить? — спросил он.
Барри садистски сделал вид, что сверяется с часами.
— Еще нет, — решил он.
Врач высыпал в раковину стиральный порошок.
— Я не смогу отрезать руку, — прошептал он, и голова у него затряслась. — И палец было очень плохо… руку я не смогу.
— Ты отрежешь руку, — сказал Барри. — Ты меня слышишь, старый пьяница? Отрежешь руку и все остальное, что я прикажу.
Сэр Стивен Страйд предложил вознаграждение в пятьдесят тысяч фунтов тому, кто предоставит информацию, которая позволит найти его племянницу, и об этом широко оповещалось по телевидению и в газетах, тут же печатали портрет преступника. Ослабленный интерес к этому случаю снова возбудился.
За последние два дня инспектор Ричардс сократил штат отвечающих на звонки до одного, но теперь последовала новая волна информаторов, и он попросил второго полицейского вернуться на третий этаж, и два секретаря разбирали поступающий материал.
— Я теперь словно «Литтлвудз» [41], — пожаловался он Питеру. — Вот и еще берущие на себя ответственность. — Он взял листок. — Народно-демократическая партия освобождения Гонконга. Слышали о такой когда-нибудь?
— Нет, сэр. — Сержант поднял голову от списка. — Но это сто сорок восьмое признание и взятие на себя ответственности.
— А полчаса назад опять звонил Генрих Восьмой, — одна из телефонисток повернулась и улыбнулась из-за микрофона. — Ни одного дня не пропустит.
Генрих Восьмой — шестидесятивосьмилетний пенсионер, живущий в одном из муниципальных домов Южного Лондона. Его хобби — сознаваться во всех самых громких преступлениях, от изнасилования до грабежа банка, и он звонил регулярно каждое утро.
— Приходите и попробуйте взять меня, — каждый раз вызывающе говорил он. — Но предупреждаю вас, что я не стану мирно ждать… — Когда местный констебль наносил ему визит вежливости — а он делал это регулярно, Генрих Восьмой ждал его с упакованным саквояжем. И ужасно разочаровывался, когда бобби тактично объяснял ему, что его не собираются арестовывать. Но потом бобби говорил, что за ним приказано постоянно наблюдать, так как комиссар полиции считает его очень опасным человеком, и пенсионер радовался и предлагал констеблю чашку чаю.
— Беда в том, что мы не можем упустить ни один звонок, даже самый сумасшедший, все приходится проверять, — вздохнул Ричардс и пригласил Питера в свой внутренний кабинет.
— По-прежнему ничего? — спросил он. Ненужный вопрос. Питер уже говорил с ним сегодня по телефону — и из отеля, и из штабквартиры «Тора», справляясь о новостях.
— Ничего, — солгал Питер, но теперь ложь давалась ему легко: он принял ее, как и все остальное, что необходимо для освобождения Мелиссы-Джейн.
— Мне это не нравится, генерал. Очень не нравится, что до сих пор не было никаких попыток связаться с вами. Не хочу каркать, но каждый день молчания все больше делает это дело похожим на месть… — Ричардс смолк и в замешательстве закурил сигарету. — Вчера мне звонил заместитель комиссара. Он спрашивал, сколько еще дней, по моему мнению, нужно содержать специальную группу.
— И что вы ему ответили? — спросил Питер.
— Ответил, что если в течение десяти дней не будет получено никаких сообщений, не поступят требования похитителей, я буду считать, что ваша дочь мертва.
— Понятно. — Питера охватило фаталистическое спокойствие. Он знал. Он был единственным, кто знал. Оставалось четыре дня до назначенного Калифом срока. Завтра утром он попросит срочной встречи с Кингстоном Паркером. Он считал, что для ее организации понадобится меньше двенадцати часов. Предложение будет слишком привлекательным для Паркера, он не откажется.
Паркер прилетит, но на всякий случай — если он все же откажется, — Питер оставил три дня до срока. чтобы привести в действие другой план. Придется тогда самому явиться к Кингстону Паркеру. Первый план лучше, надежней, но если он не сработает, Питер должен будет рискнуть.
Он понял, что стоит посреди кабинета Ричардса и с отсутствующим видом смотрит на стену поверх головы инспектора. Ричардс смотрел на него со смешанным выражением жалости и тревоги.
— Простите, генерал, я понимаю, что вы испытываете, но я не могу держать здесь людей бесконечно. У нас их и так не хватает…
— Понимаю, — резко кивнул Питер и ладонью вытер лицо. Это был жест усталости и поражения.
— Генерал, я думаю, вам нужно показаться врачу — Голос Ричардса звучал удивительно мягко.
— Не нужно, я просто немного устал.
— Человек не все может.
— Я думаю, именно на это и рассчитывают эти ублюдки, — согласился Питер. — Со мной будет все в порядке.
За дверю слышались почти непрерывные звонки и женские голоса: это две женщины-полицейские отвечали на поступающие сигналы. Все это стало уже привычным, так что когда пришел звонок, которого они ждали и о котором молились, никто об этом не подозревал и никакого возбуждения не было.
Девушки сидели рядом на вращающихся стульях перед временным коммутатором. Блондинка лет двадцати пяти, хорошенькая и цветущая, с большими круглыми грудями, которые торчали под ее синим форменным жакетом. Волосы блондинка свернула тюрбаном на шее, чтобы не мешали слушать, и наушники делали ее старше и серьезнее.
Прозвенел звонок, на панели перед ней вспыхнул огонек, она включила коммутатор и заговорила в микрофон:
— Доброе утро. Отдел специальной информации полиции… — Говорила она с приятным акцентом среднего класса, но акцент не мог скрыть скуку в ее голосе. Она уже двенадцать дней занимается этой работой. Послышался предупредительный гудок телефона-автомата, потом звон упавшей монеты.
— Вы меня слышите? — Иностранный акцент.
— Да, сэр.
— Слушайте внимательно. Она у Джилли О'Шоннеси… — Нет, это имитация, при произношении имени акцент исчез.
— Джилли О'Шоннеси, — повторила девушка.
— Верно. Он держит ее в Ларагхе.
— Пожалуйста, по буквам. — И снова, когда человек по буквам произносил название, акцент исчез.
— А где это, сэр?
— Округ Виклоу, Ирландия.
— Спасибо, сэр. Как вас зовут?
Послышался щелчок: трубку повесили. Девушка пожала плечами и записала сообщение в блокнот перед собой, одновременно глядя на часы.
— Семь минут до чая, — сказала она. Оторвала страничку блокнота и через плечо передала плотному коротко остриженному сержанту, сидевшему за ней.
— Я тебе куплю булочку, — пообещал он.
— Я на диете, — вздохнула она.
— Как глупо, ты отлично вы… — Сержант смолк. — Джилли О'Шоннеси. Откуда я знаю это имя?
Старший сержант сразу внимательно посмотрел на него.
— Джилли О'Шоннеси? — спросил он. — Ну-ка дай мне это. — Он выхватил листок, быстро просмотрел его, двигая губами при чтении. Потом снова поднял голову.
— Ты знаешь это имя, потому что видел его в списке разыскиваемых и по телевизору. Джилли О'Шоннеси! Клянусь Богом, это тот самый, что подложил бомбу в «Красного Льва» в Лейчестере и застрелил главного констебля Белфаста.
Коротко подстриженный полицейский негромко присвистнул. «Похоже на то, что горячо. По-настоящему горячо…» Но старший сержант уже ворвался в кабинет Ричардса, даже не постучавшись.
Ричардс связался с дублинской полицией через семь минут.
— Предупредите их, что не должно быть никаких попыток… — нервничал Питер, пока они ждали, но Ричардс оборвал его.
— Хорошо, генерал, предоставьте это мне. Я знаю, что нужно сделать…
— В этот момент установили связь с Дублином, и Ричардса быстро соединили с помощником комиссара. Он быстро и энергично поговорил минут с десять, потом положил трубку.
— Они воспользуются местной полицией, чтобы не тратить времени на посылку людей из Дублина. Мне пообещали, что к тому месту, где находятся подозреваемые, никто подходить не будет.
Питер кивнул.
— Ларагх, — сказал он. — Никогда не слышал. Там не должно быть больше нескольких сотен жителей.
— Я послал за картой, — ответил Ричардс, и когда карту принесли, они вместе принялись изучать ее.
— На склонах холмов Виклоу, в десяти милях от берега… — Это все, что они смогли узнать из крупномасштабной карты.
— Придется ждать звонка из Дублина.
— Нет, — покачал головой Питер. — Позвоните им еще раз и попросите связаться с инспектором земельного отдела. У него должны быть триангуляционные карты деревни, аэрофотографии, планы улиц. Попросите доставить все это в аэропорт Эннескерри.
— Нужно ли? А вдруг очередная ложная тревога?
— Мы потратим галлон бензина и время шофера… — Питер не мог больше сидеть, он соскочил с места и принялся расхаживать по кабинету, который неожиданно стал слишком мал; ему казалось, что он вот-вот задохнется. — Не думаю. У меня чутье. Я чую зверя.
Ричардс удивленно взглянул на него, и Питер сделал виноватый жест.
— Образное выражение, — объяснил он и остановился, когда в голову ему пришла мысль. — Вертолетам придется заправляться, они не долетят на одной заправке, и они ужасно медлительны! — Он помолчал, принял решение, потом наклонился над столом Ричардса, взял телефон и позвонил Колину Ноблу в «Тор».
— Колин. — Он говорил резко и отрывочно, напряжение сжимало его горло, словно кулаком. — Мы получили сигнал. Он не подтвержден еще, но кажется самым обещающим.
— Где? — сразу спросил Колин.
— В Ирландии.
— Далековато.
— Верно. Каково полетное время вертолетов до Эннискерри?
— Подожди. — Питер слышал, как он заговорил в кем-то, вероятно, с один из пилотов Королевского Военно-Воздушного Флота. Через минуту он снова взял трубку.
— Им придется заправляться в пути…
— Да? — нетерпеливо спросил Питер.
— Четыре с половиной часа.
Сейчас двадцать минут одиннадцатого, до Эннискерри доберутся к трем. С такой погодой уже к пяти стемнеет. — Питер напряженно думал. Если они пошлют группу «Тора» в Ирландию по ложной тревоге… а в это время преступники обнаружатся в Шотландии, или в Голландии, или…
«Пахнет зверем. Это оно», — говорил он себе. Глубоко вдохнул. Он не может приказать Колину перейти к «Браво». Питер больше не командир «Тора».
— Колин, — сказал он. — Я думаю, это то. Я уверен. Ты поверишь мне? Перейдешь к «Браво»? Если подождем еще полчаса, не доберемся до Мелиссы-Джейн раньше полуночи… если она там еще будет…
Наступило долгое молчание, нарушаемое только дыханием Колина Нобла.
— Дьявольщина, мне это всего лишь может стоить работы, — легко сказал он наконец. — Питер, малыш, объявляю «Браво», через пять минут будем в воздухе. Через пятнадцать минут подберем тебя на вертолетной площадке. Будь готов.
Облака расходились, но ветер по-прежнему был сильный, на открытой вертолетной площадке он пробивался через шинель и блейзер Питера. Они смотрели поверх бурной Темзы, напрягая глаза в поисках вертолетов.
— Что если подтверждение придет до того, как вы добретесь до Эннискерри?
— Свяжитесь с нами на частотах воздушного флота, — ответил Питер.
— Надеюсь, у меня не будет для вас дурных новостей. — Ричардс одной рукой придерживал котелок, полы пиджака развевались на его тощем теле, лицо покраснело от холода.
С грохотом показались два вертолета, они летели над самыми крышами и повисли на своих вращающихся серебряных роторах.
На расстоянии в сто футов Питер узнал массивную фигуру Колина Нобла в открытой двери фюзеляжа, рядом с яркими розетками Королевского Военно-Воздушного Флота, и тут вокруг закипел воздух от винтов.
— Удачной охоты, — крикнул Ричардс. — Я бы хотел лететь с вами.
Питер легко побежал вперед и запрыгнул, прежде чем вертолет коснулся площадки, Колин поймал его за руку и втянул внутрь, не вынимая сигары изо рта.
— Добро пожаловать на борт, приятель. А теперь в дорогу. — И он взял висевший на поясе большой пистолет калибра 45.
— Она не ест. — Врач появился из внутренней комнаты и выбросил еду с тарелки в мусорное ведро под раковиной. — Я беспокоюсь о ней. Очень беспокоюсь.
Джилли О'Шоннеси хмыкнул, но не поднял головы от своей тарелки. Коркой хлеба тщательно вытер остатки кетчупа. Сунул хлеб в рот, запил чаем и, пережевывая, откинулся на стуле и принялся разглядывать врача.
Тот может сорваться. Вероятно, и недели не продержится, потом совсем сдадут нервы. Джилли О'Шоннеси видел, как более сильные люди при таком напряжении распадались на куски.
Он понял, что и его нервы сдают.
Сказываются не только дождь и ожидание. Всю жизнь он был лисой, и у него развился инстинкт дикого зверя. Он чувствовал опасность, присутствие преследователей, даже когда никаких доказательств не было. И не мог долго оставаться на одном месте, особенно когда был на работе. Здесь он уже двенадцать дней, и это слишком долго. Чем больше он об этом думал, тем сильнее беспокоился. Почему приказали, чтобы он привез отродье в этот изолированный и потому особенно подозрительный тупик? Сюда ведет только одна дорога, только один путь к отступлению. Почему заставили его сидеть здесь и ждать? Он предпочел бы постоянно передвигаться. Если бы он руководил операцией, то раздобыл бы подержанный автофургон и переезжал с одной стоянки на другую — внимание его немного рассеялось, пока он думал о том, как организовал бы дело. Если бы он планировал…
Он закурил сигарету и посмотрел в залитое дождем окно, продолжая слышать жалобы и опасения своего спутника. На самом деле нужно было отрубить все пальцы этому отродью и посылать отцу с перерывами, а потом прижать к лицу девчонки подушку и похоронить в огороде или выбросить в море, и тогда не нужен был бы врач и все это лечение…
Все остальное было проделано с профессиональным мастерством, начиная с контакта, который установили с ним в фавеле Рио де Жанейро, где он скрывался в неряшливой однокомнатной развалюхе с индейской женщиной-полукровкой и истратил все, до последнего фунта.
Его удивили. Он думал, что скрыл все свои следы, но его отыскали. Дали ему паспорт и билеты на имя Барри; документы совсем не похожи на поддельные. Хорошие документы, он был в этом уверен. В документах он разбирался.
Все остальное тоже было прекрасно спланировано и быстро осуществлялось. Деньги — тысяча фунтов в Рио, еще пять тысяч в тот день, когда они схватили девчонку, и он был уверен, что получит и обещанные окончательные десять тысяч. Гораздо лучше «Серебряного города», как называют англичане концентрационный лагерь в Мейзе [42]. Калиф пообещал ему это, если он не справится с заданием.
Калиф — какое идиотское имя, в пятидесятый раз подумал Джилли О'Шоннеси, бросая окурок в остатки чая в своей чашке. Конечно, идиотское, но почему-то от него бросает в холод, и Джилли вздрогнул не только от холода.
Он встал и подошел к окну кухни. Все сделано так быстро, с такой целеустремленностью и тщательным планированием, обо всем подумали заранее, и эта оплошность казалась ему еще более тревожной.
У Джилли О'Шоннеси было ощущение, что Калиф ничего не делает случайно
— тогда почему ему приказано сидеть в этом опасном бутылочном горлышке, без нескольких путей отхода, просто сидеть и ждать?
Он поднял накидку и шляпу.
— Куда ты? — беспокойно спросил врач.
— Прогуляюсь, — ответил Джилли О'Шоннеси, натягивая шляпу на глаза.
— Ты все время бродишь вокруг, — сказал врач. — Я из-за этого нервничаю.
Смуглый ирландец достал пистолет и проверил, заряжен ли он, прежде чем сунуть за пояс.
— Ты просто оставайся медсестрой, — резко сказал он. — А мужскую работу оставь мне.
Маленький черный «остин» медленно шел по пустынной деревенской улице, и дождь стучал по его крыше и капоту, крошечные белые взрывы смазывали очертания машины, дождь потоком лился по ветровому стеклу, скрывая сидящих в машине. Только когда «остин» остановился возле единственного деревенского магазина и открылись обе его дверцы, любопытство жителей, поглядывавших из окон, было удовлетворено.
На двух ирландских полицейских были синие зимние мундиры с темными эполетами. Дождь покрыл брызгами кожу их шапок, когда они торопливо шли в магазин.
— Доброе утро, Мэйв, любовь моя, — приветствовал сержант полную краснолицую женщину за стойкой.
— Оуэн О'Нийл! — Она засмеялась, узнав сержанта: тридцать лет назад они заставляли священника ерзать на исповедях. — И что привело тебя сюда из большого города?
Конечно, очень великодушно так называть курортный городок Виклоу в пятнадцати милях ниже по дороге.
— Твоя цветущая улыбка…
Они минут десять болтали, как старые друзья; услышав звон чайных чашек, появился из кладовки ее муж.
— Что же нового в Ларагхе? — спросил наконец сержант. — Какие-нибудь новые лица в деревне?
— Нет, все те же самые. Ничего не меняется в Ларагхе, слава Богу. — Хозяин магазина покачал головой. — Нет, появилось новое лицо — внизу, в Старом Поместье, он и его подружка, — он понимающе подмигнул, — но он чужак, и мы его не считаем.
Сержант неуклюже извлек блокнот, открыл и достал оттуда фотографию: обычный полицейский снимок в фас и в профиль. Прикрывая имя пальцем, он показал фотографию.
— Нет. — Женщина решительно покачала головой. — Тот, что из Поместья, на десять лет старше, и усов у него нет.
— Фото сделано десять лет назад, — ответил сержант.
— Почему ты сразу не сказал? Тогда это он. Это мистер Барри.
— Старое Поместье, говоришь. — Сержант важно надулся, пряча фотографию в блокнот. — Мне понадобится твой телефон, дорогая.
— А куда потом поедешь? — подозрительно спросил хозяин.
— В Дублин, — ответил сержант. — Это дело полиции.
— Мне придется взять с тебя деньги за звонок, — быстро предупредил хозяин.
— Видишь, — сказала ему жена, пока сержант разговаривал с телефонисткой деревенского коммутатора, — я тебе говорила, что у него вид подозрительный. Я сразу, как увидела его, поняла, что он с севера и несет с собой беду, как черный ангел.
Джилли О'Шоннеси держался поближе к стене, чтобы уйти от дождя и возможного наблюдателя со склона за рекой. Двигался он осторожно и тихо, как кот по своим ночным делам, останавливался, осматривая землю в тех местах под стеной, где можно укрыться, рассматривал влажную траву, где могли остаться следы.
У дальнего угла сада он забрался на ствол старой яблони, чтобы заглянуть за стену, и при этом постарался, чтобы голова его не выделялась силуэтом.
Он ждал двадцать минут, с невероятным терпением хищника, потом спрыгнул вниз и снова обошел стену по периметру, ни на мгновение не расслабляясь, не обращая внимания на холод и усиливающийся дождь.
Ничего, ни малейшего признака опасности, никакой причины для грызущего беспокойства — но беспокойство не покидало его. Он дошел до другого наблюдательного пункта — железной калитки, ведущей на узкую огражденную с обеих сторон стенами дорогу, прислонился к каменному столбу, закрывая в горсти сигарету и спичку, чуть пригнулся, чтобы в щель видеть дорогу до самого моста.
И снова стал терпеливо ждать, заставив себя забыть о физических неудобствах и напрягая глаза и мозг.
Не в первый раз удивился он необычной системе сигналов и обмена информацией, на которой настоял Калиф.
Плата производилась чеками на предъявителя, в швейцарских франках, чеки приходили на его адрес в Рио, оттуда их пересылали в Лондон.
Он однажды доставил Калифу посылку — бутылочку с ее содержимым — и дважды звонил по телефону. Посылку приготовили через два часа после захвата девчонки, пока она еще находилась под действием большой дозы наркотика. Врач — доктор Джеймисон, как нравилось его называть Джилли О'Шоннеси, — свою работы выполнил на заднем сидении второй машины. Она ждала на стоянке у Кембриджской железнодорожной станции, маленький зеленый форд с полностью закрытым салоном. Они перенесли девчонку из «триумфа» в «форд» в сумерках осеннего вечера и остановили машину на въезде в придорожное кафе по дороге А10, пока доктор делал свое дело. Все инструменты уже ждали в машине, но доктор работал плохо, руки у него дрожали, он нервничал и просил выпить. Девчонка потеряла много крови, и теперь рана воспалилась.
Джилли О'Шоннеси чувствовал, как усиливается раздражение, когда он думал о докторе.
Он доставил бутылочку в условленное место; машина ждала, как ему и было сказано, она дважды мигнула фарами в заранее обговоренном сигнале. Джилли даже не остановился, просто медленно проехал мимо и протянул бутылочку, а потом поехал прямо на запад и уплыл на утреннем пароме задолго до того, как подняли тревогу.
Потом телефонные звонки. Они беспокоили Джилли О'Шоннеси, как и все остальное в этом проклятом деле. Первый раз он позвонил, как только они добрались до Ларагха. Звонок международный, а сказал он только два слова:
— Мы прибыли. — И повесил трубку. Неделю спустя позвонил по тому же номеру и снова сказал только одно предложение:
— Нам очень нравится, — и тут же повесил трубку.
Джилли вспомнил, как каждый раз местная телефонистка звонила ему и спрашивала, хорошо ли он поговорил, и голос у нее был удивленный и заинтригованный.
Не так до сих пор работал Калиф, здесь он оставляет след для охотников, и Джилли возражал бы — если бы было кому возражать. Однако у него только этот номер и никаких средств связаться с Калифом. Стоя у ворот, он решил, что очередной звонок делать не будет. Его срок — через четыре дня.
Тут он вспомнил, что в этот день должна быть отрезана рука. Наверно, указания по доставке руки он получит во время этого звонка. Однако ему это не нравилось. Даже ради денег. И тут же он почему-то вспомнил один давний случай.
Они хотели передать ложную информацию англичанам, подробности намеченной операции, которая на самом деле будет происходить в другом месте и в другое время. Они передали подробные, но вымышленные сведения молодому ненадежному бойцу, такому, который не выдержит допросов, и поместили его на явку в одном доме по Шенкилл Роуд, и там англичане его взяли.
Джилли О'Шоннеси почувствовал, как у него легко, словно электричеством, закололо в спине, а это ощущение никогда не подводило его
— никогда. Он посмотрел на свои дешевые японские часы: почти четыре, над холмами, серыми и холодно-зелеными, нависает вечер. Подняв голову, он заметил на дороге движение.
С верха холма по дороге спускалась машина, по изгибу она двигалась к мосту. Маленький черный фургон. Вот он исчез за стеной. Джилли О'Шоннеси, не особенно беспокоясь, ждал его появления. Его по-прежнему тревожили эти два телефонных звонка. Он пытался понять, зачем они нужны, почему Калиф заставил его рисковать.
Маленькая черная машина миновала мост и повернула на дорогу, ведущую к Старому Поместью, но освещение было плохое, и Джилли мог различить только очертания двух голов за ветровым стеклом, по которому скользили дворники.
Машина затормозила и двинулась почти со скоростью пешехода, и Джилли инстинктивно выпрямился, неожиданно насторожившись и внимательно всматриваясь в щель. Он увидел бледные пятна повернутых в его сторону лиц, машина пошла еще медленнее. Ближайшее боковое окно было чуть опущено, и Джилли впервые ясно разглядел внутренности машины. Он увидел форменную фуражку и серебряный блеск кокарды над белым лицом. Снова по спине Джилли пробежало электрическое покалывание, и дыхание неожиданно застряло в горле.
Машина свернула за угол стены, и он услышал, как она пошла быстрее.
Джилли О'Шоннеси развернулся в своей просторной накидке и побежал к дому. В этот момент, когда нужно было действовать, он стал хладнокровным, уверенным в себе и спокойным.
Кухня пуста, он пересек ее полдесятком шагов и рывком открыл дверь в соседнюю комнату.
Врач работал у постели. Он гневно сказал:
— Я тебе велел стучать.
Они уже спорили об этом. У врача еще сохранились причудливые обрывки медицинской этики при обращении с пациентами. Он мог изуродовать хирургически ребенка ради денег, в которых отчаянно нуждался, но яростно протестовал, когда Джилли О'Шоннеси стал задерживаться и вожделенно смотреть на полувзрослое тело, когда врач раздевал девочку для мытья, лечения и отправление естественных функций.
Смуглый ирландец попытался заставить его повиноваться, но встретил удивительно упорное сопротивление и потому оставил попытки к извращенному удовольствию и заходил во внутреннюю комнату, только когда его звали.