Смит Уилбур. Весы смерти

   Обстановка была уже настолько доброжелательной и доверительной, настолько располагающей к откровенности, что Гарет наконец осмелился задать вопрос, который вертелся у него на кончике языка уже несколько часов.
   — Ириска, старина, а ты деньги для нас приготовил?
   Князь, казалось, не услышал его, он налил Гарету еще бокал шампанского и отвернулся, чтобы перевести какую-то реплику Джейка своему отцу. Гарету пришлось крепко взять его за руку.
   — Груз доставлен в полной сохранности, мы заберем, что заработали, и больше не будем причинять вам хлопот. Отправимся на запад с музыкой, одним словом.
   — Я рад, что ты затронул этот вопрос… — Ириска задумчиво кивнул, но никакой радости на его лице не было. — Нам стоит кое-что обсудить.
   — Послушай, Ириска, старина, здесь абсолютно нечего обсуждать. Мы все уже обсудили давным-давно.
   — Пожалуйста, не нервничай, дружище.
   Однако такой уж был у Гарета характер — он всегда нервничал, если человек, который должен ему деньги, хотел с ним что-то еще обсудить. Обычно в подобных случаях обсуждалась одна тема — как их не заплатить, и Гарет собирался уже громко и решительно протестовать, но именно эту минуту выбрал старый рас, чтобы встать и приступить к торжественному спичу.
   Его намерение вызвало некоторое замешательство, ибо после обильных возлияний ноги раса подгибались, как резиновые, и, для того чтобы встать и стоя произнести речь, ему пришлось воспользоваться услугами двух гвардейцев.
   Несмотря на это, говорил он ясно и сильно, белым гостям его слова переводил Ли Микаэл.
   Поначалу раса потянуло, видимо, на лирику. Он говорил о первых лучах восходящего солнца, золотящих горные вершины, о жарком полуденном ветре пустыни, бьющем в лицо, упомянул о том, что чувствует человек, когда слышит крик своего первенца, и о том, как пахнет вспахиваемая плугом земля. Буйная толпа гостей постепенно притихла — у старика было еще достаточно власти и силы, чтобы заставить себя уважать.
   Чем дольше он говорил, тем больше достоинства слышалось в его речи, он отбросил руки поддерживавших его гвардейцев и, казалось, стал выше ростом. Голос его больше не дрожал по-стариковски, он звучно разносился по пещере. Джейку не нужен был перевод, чтобы понять — старик говорит о гордости человека, о правах свободного человека. Долг каждого состоит в том, чтобы защитить эту свободу даже ценой жизни, чтобы сохранить ее для детей и детей их детей.
   — И вот является враг и бросает вызов нашему праву на свободу. Враг этот могуществен, вооружен таким страшным оружием, что сердца самых храбрых воинов Тигра и Шоа сжимаются в груди, как вялые плоды. — Старый рас задыхался, капли пота стекали из-под львиного головного убора по черным морщинистым щекам. — Но теперь, дети мои, к нам прибыли могущественные друзья, и они станут с нами плечом к плечу. Они привезли нам оружие не хуже, чем оружие наших врагов. Больше мы не должны бояться.
   Вдруг до Джейка дошло, какие фантастические надежды возлагал рас на то вооружение старых образцов, да еще побывавшее в употреблении, которое они ему привезли. Теперь он спокойно говорил о встрече с итальянской армией!
   Джейка вдруг пронзило острое чувство вины. Он знал, что через неделю после его отъезда четыре броневика превратятся в кучу металлолома. Во всем окружении раса не было ни одного человека, который мог бы поддерживать в рабочем состоянии эти норовистые и потрепанные жизнью машины.
   Даже если им придется участвовать в бою еще до того, как моторы выйдут из строя, они могут представлять угрозу только для пехоты, ничем не поддержанной. Но в тот момент, когда им случится войти в соприкосновение с итальянскими танками, они потерпят мгновенное и окончательное поражение. Даже самым легким итальянским танкам СV-3 огонь пулеметов «викерс» не принесет никакого вреда, тогда как тонкая броня их автомобилей не устоит против пятидесятимиллиметровых снарядов. И нет никого, кто объяснил бы все это расу и научил бы его, как извлечь максимальную пользу из того жалкого вооружения, которое поступило к нему.
   Джейк ясно представлял себе первый и, вероятно, последний бой, который даст старый рас. Презирая маневр и стратегию, он, без сомнения, пустит все свои силы — броневики, «викерсы», старые винтовки и мечи — в единственную фронтальную атаку. Очевидно, так он вел все свои битвы, так поведет и последнюю.
   Джейк Бартон понял, что душа его открылась благородному старцу, который сейчас стоя выкрикивал угрозы современной военной мощи и готовился ценой собственной жизни защищать то, что ему дорого. Джейк почувствовал, что рассудительность его покидает. Это ощущение было ему очень хорошо знакомо, и обычно оно ставило его в крайне неудобное и опасное положение.
   «И думать забудь, — сказал он сам себе очень твердо. — Это не твоя война. Бери деньги и беги».
   Он поднял глаза и взглянул на Вики Камберуэлл. Она слушала старика с затуманенным взором, явно им очарованная, и вплотную прислонила свою золотую голову к черным кудрям Сары, чтобы не пропустить ни единого слова из перевода.
   Она заметила взгляд Джейка, улыбнулась и пылко ему кивнула, словно прочитала его мысли.
   «Оставить здесь Вики? — спросил себя Джейк. — Бросить их всех и удрать с деньгами?»
   Он знал — ничто не заставит Вики уехать вместе с ними. Для нее главное было здесь, она уже жила этим и останется здесь до конца, до неизбежного конца.
   Разумно — уехать, глупо — остаться и принять участие в чужой войне, которая к тому же проиграна еще до того, как началась; глупо было ставить на карту двадцать тысяч долларов, которые составляли его долю прибыли, и все дальнейшие планы — мотор Бартона, мастерскую — против слабой надежды завоевать женщину, которая явно станет причинять ему уйму хлопот, если он ее все же завоюет.
   «Правда, я ведь никогда не умел поступать по-умному», — подумал Джейк с сожалением и улыбнулся Вики.
   Рас внезапно умолк, задыхаясь от нахлынувших чувств и от усилий их высказать. Его слушатели, как загипнотизированные, уставились на него и на его львиный головной убор.
   Рас сделал повелительный жест, и один из его гвардейцев подал ему широкий двуручный меч с длинным острым клинком. Рас всем весом оперся на него и снова отдал какой-то приказ. Внесли боевые барабаны. То были наследственные барабаны раса, которые он получил от своего отца, а тот — от своего, барабаны, которые звучали при Мэгдэле, в битве с Напье, при Адуа, в битве с итальянцами, и в сотнях других сражений.
   Барабаны были высокие, по плечо взрослому человеку, отделанные искусной деревянной резьбой и обтянутые сыромятной кожей. Барабанщики заняли свои места, обхватив барабаны коленями.
   Ритм задавал барабан с самым низким звуком, барабаны поменьше подхватывали его с вариациями. От их гула переворачивалось нутро и мозг отказывался мыслить.
   Старый рас слушал, опустив голову к мечу, пока ритм не завладел им, пока плечи его не начали подергиваться и не поднялась голова. Подпрыгнув, как взлетающая белая птица, он оказался на свободном пространстве перед барабанщиками.
   Взмахнув над головой огромным мечом, он пустился в пляс.
   Гарет потянул Ли Микаэла за рукав и, напрягая голос, чтобы перекрыть барабанную дробь, начал с того же, на чем остановился:
   — Ириска, ты говорил мне о деньгах.
   Джейк расслышал его и вытянул шею, чтобы не пропустить ответ князя, но принц хранил молчание, не отрывая глаз от отца, который прыгал и вертелся в весьма замысловатой акробатической пляске.
   — Товар мы доставили, старина. А дело есть дело.
   — Пятнадцать тысяч соверенов, — задумчиво произнес князь.
   — Совершенно верно, — согласился Гарет.
   — Сумма немалая, путешествовать с нею опасно, — почти шепотом проговорил князь. — Случалось, людей убивали и за меньшие деньги.
   Ответа не последовало.
   — Я думаю, разумеется, о вашей безопасности, — продолжал Ли Микаэл. — О вашей безопасности и о шансах моей страны на выживание. Без механика, который бы поддерживал автомобили в рабочем состоянии, и без офицера, который научил бы моих людей пользоваться оружием, пятнадцать тысяч соверенов окажутся выброшенными на ветер.
   — Я чертовски тебе сочувствую, — заверил его Гарет. — У меня просто сердце будет разрываться из-за тебя, когда я буду обедать в кафе «Ройял», старина, это правда, Ириска. Но обо всем этом тебе следовало бы подумать намного раньше.
   — Дорогой мой Суэйлз, уверяю тебя, я много думал об этом. — Князь улыбнулся Гарету. — Я думал, что нет на свете такого сумасшедшего, который стал бы получать пятнадцать тысяч соверенов в самом центре Эфиопии, а потом пытался бы выбраться из страны без особого на то распоряжения раса.
   Джейк и Гарет уставились на него.
   — Вы только представьте себе, в каком восторге будут шифта, горные бандиты, когда узнают, что такой куш проносят по их территории без всякой охраны.
   — А они, конечно, об этом узнают? — прошептал Джейк.
   — Боюсь, что они смогут получить такую информацию, — повернулся к нему князь.
   — А если мы попытаемся выбраться тем же путем, каким прибыли сюда?
   — Пешком через пустыню? — удивился князь.
   — Мы можем истратить часть денег и купить верблюдов, — предложил Джейк.
   — Думаю, вам трудно будет управиться с ними. Кроме того, кто-нибудь может поставить в известность итальянцев и французов о ваших передвижениях. Я уж не говорю о племенах Данакиль, которые родной матери глотку перережут за одну-единственную золотую монету.
   Они посмотрели, как рас, взмахнув мечом буквально в пятнадцати сантиметрах от голов барабанщиков, завертелся в нелепых пируэтах.
   — Бог ты мой, — сказал Гарет. — Я поверил тебе на слово, Ириска. Положился на твое честное слово, как в старые добрые школьные времена…
   — Мой дорогой Суэйлз, боюсь, здесь не итонская спортивная площадка.
   — Всё равно, у меня и в мыслях не было, что ты способен надуть меня.
   — Что ты дорогой мой, я тебя не надуваю. Можешь получить свои деньги хоть сейчас, хоть сию минуту.
   — Хорошо, князь, — вмешался Джейк, — скажите нам, чего вы от нас хотите. И есть ли какой-нибудь способ выбраться отсюда живыми-здоровыми и с деньгами?
   Князь ласково улыбнулся Джейку и наклонился, чтобы похлопать его по руке.
   — Вы настоящий прагматик, мистер Бартон. Не теряете время на то, чтобы рвать на голове волосы и колотить себя в грудь.
   — Точно, — подтвердил Джейк.
   — Мой отец и я, мы оба будем очень рады, если вы подпишете с нами контракт на шесть месяцев.
   — Почему именно на шесть? — спросил Гарет.
   — К тому времени мы либо проиграем, либо выиграем войну.
   — А дальше? — поинтересовался Джейк.
   — На шесть месяцев вы отдадите нам ваши таланты и научите нас обороняться от современной армии. Научите водить, обслуживать броневики и воевать на них.
   — А взамен?
   — Княжеское жалованье за шесть месяцев, безопасный выезд из Эфиопии и гарантия лондонского банка на ваши деньги к концу этого срока.
   — И какова же справедливая плата за то, что человек кладет голову на плаху? — с горечью спросил Гарет.
   — Двойная — еще по семь тысяч каждому, — объявил князь не колеблясь.
   Сидевшие по обе стороны от него мужчины слегка расслабились и обменялись взглядами.
   — Каждому? — переспросил Гарет.
   — Каждому, — повторил князь.
   — Хотел бы я, чтобы здесь был мой поверенный и проследил за составлением контракта, — протянул Гарет.
   — В этом нет необходимости, — засмеялся Ли Микаэл, тряхнув головой; из складок своего одеяния он вынул два конверта и протянул один Джейку, другой Гарету. — Чеки с банковской гарантией «Ллойд» в Лондоне. Безупречные, уверяю вас. Но — отсроченные на шесть месяцев. Будут действительны с первого февраля будущего года.
   Оба белых мужчины с любопытством рассматривали документы. Джейк тщательно сверил дату банковского платежа. «1 февраля 1936 года». Взглянул на сумму. Ровно четырнадцать тысяч фунтов. Он ухмыльнулся.
   — Сумма верная, точная дата. — Джейк восхищенно тряхнул головой. — Уже все готово. Да, вы все продумали за несколько недель вперед.
   — Боже милостивый, Ириска, — мрачно произнес Гарет, — должен сказать, что я потрясен. Совершенно потрясен.
   — Означает ли это, что вы отказываетесь, майор Суэйлз?
   Гарет взглянул на Джейка, между ними проскочила искра взаимопонимания.
   — Н-ну что ж, вообще-то я бы должен ехать в Мадрид. Они там устроили себе маленькую войну и возятся теперь с ней, но… — тут он опять взглянул на чек, — но в конечном счете все войны друг на друга похожи. К тому же ты привел весьма веские доводы, почему я должен остаться именно здесь. — Вынув из внутреннего кармана пиджака бумажник, Гарет вложил в него чек. — Однако все это не отменяет того факта, что я потрясён, страшно потрясен тем, каким способом ты провернул это дело.
   — А вы, мистер Бартон? — спросил Ли Микаэл.
   — Как только что отметил мой компаньон, четырнадцать тысяч фунтов — не семечки. Да, я согласен.
   Князь кивнул. Выражение его лица резко переменилось, стало холодным и суровым.
   — Я должен самым серьезным образом предупредить вас, чтобы вы не пытались покинуть Эфиопию до истечения срока контракта. Правосудие под властью моего отца действует жестоко, но эффективно.
   В этот миг джентльмен, о котором шла речь, поднял меч высоко над головой, а затем вонзил остриё в землю между своих ног. Он оставил его там — длинное лезвие дрожало и блестело в свете костра, — а сам, задыхаясь и хихикая, уселся на свое место между Джейком и Гаретом. Он обхватил каждого длинной тощей рукой и приветствовал их пылким «Как вы поживаете?». Гарет устремил на него раздумчивый взгляд.
   — А что ты скажешь, если я научу тебя играть в джин рами^[15], а, старина? — спросил он ласково.
   «Шесть месяцев — большой срок, времени будет много, и надо обеспечить себе дополнительные источники дохода», — подумал он.

* * *

   Барабанный бой пробудил графа Альдо Белли от глубокого безмятежного сна. Некоторое время он лежал и слушал его, этот низкий однообразный гул, похожий на биение сердца самой земли. Действие он производил гипнотическое и умиротворяющее. Но вдруг граф совсем проснулся, и его кровь закипела в жилах. За месяц до отъезда из Рима он посмотрел голливудскую ленту «Трейдер Горн», эпическое повествование о диких животных и кровожадных племенах Африки. Для усиления чувства опасности и напряжения на звуковой дорожке был записан барабанный бой, и граф вдруг понял, что там, снаружи, бьют в ночи те же самые барабаны.
   Он выскочил из кровати одним прыжком и с таким ревом, что разбудил всех, кто еще спал. В палатку вбежал Джино и увидел, что его начальник стоит посреди палатки абсолютно голый и держит в одной руке пистолет «беретта» с рукояткой из слоновой кости, а другою сжимает украшенный драгоценными камнями кинжал.
   Как только забили барабаны, Луиджи Кастелани поспешил обратно в лагерь, так как знал совершенно точно, какова будет реакция полковника. По прибытии он обнаружил, что полковник, уже одетый, собрал вокруг себя пятьдесят своих личных телохранителей и намеревается сесть в ожидавший его «роллс-ройс». Мотор работал, и водитель не меньше своего знатного патрона горел нетерпением покинуть опасные места.
   Граф не испытал ни малейшего удовольствия при виде грузной фигуры майора, который быстро приближался своей невообразимо нахальной походкой. Граф надеялся смыться до того, как вмешается Кастелани, и теперь сразу же перешел в наступление.
   — Майор, я возвращаюсь в Асмару, чтобы лично доложить обо всем генералу, — крикнул Альдо Белли и рванулся к своему «роллс-ройсу», но майор оказался проворнее и успел перекрыть ему дорогу.
   — Господин полковник, линия обороны завершена, — сообщил он, — мы готовы отразить любое нападение.
   — Я доложу, что нас атаковали превосходящие силы противника, — выкрикнул граф и попытался обойти Кастелани справа, но майор был начеку и прыжком опередил начальство.
   Они опять стояли лицом к лицу.
   — Люди окопались. Дух у всех боевой.
   — Я разрешаю вам отступить, сохраняя полный порядок, под ударами кровожадного противника.
 

   Граф рассчитывал усыпить внимание майора и ускользнуть. На этот раз он решил обойти своего подчиненного слева, но Кастелани ловко, как обезьяна, вновь опередил его, и опять они стояли лицом к лицу. Офицерский корпус третьего батальона, наспех одетый, поднятый с постелей барабанным боем, в полном составе наблюдал состязание в ловкости между графом и майором Кастелани, которые прыгали то вперед, то назад, как пара бойцовых петухов. Все их сочувствие было на стороне полковника, ничто не обрадовало бы их больше, чем зрелище отъезжающего «роллс-ройса».
   Тогда они были бы в полном праве безотлагательно последовать за ним.
   — Я не думаю, что противник вообще представляет собой сколько-нибудь серьезную силу.
   Кастелани проговорил это громовым голосом, в нем потонули все протесты графа.
   — Но вместе с тем полагаю очень важным, чтобы вы лично, полковник, командовали операцией. Если произойдет столкновение, важно будет дать этому оценку.
   Майор твердо сделал шаг вперед, так что их груди и носы чуть не соприкоснулись.
   — Это настоящая война. Ваше присутствие необходимо, оно укрепляет наш дух.
   Полковнику ничего не оставалось, как отступить.
   Наблюдавшие за этой сценой офицеры печально вздохнули. Полковник явно капитулировал. Борьба двух характеров закончилась, и хотя граф продолжал слабо протестовать, майор шаг за шагом оттеснял его от «роллс-ройса» — так хорошая овчарка загоняет свое стадо в овчарню.
   — Через час рассветет, — сказал Кастелани, — а как только станет светло, мы должны быть на позициях, чтобы оценить обстановку.
   В этот момент барабаны умолкли. Там, в пещере, рас наконец закончил свой воинственный танец, и граф обрадовался тишине. Он бросил последний тоскливый взгляд на «роллс-ройс», затем обвел глазами пятьдесят отлично вооруженных телохранителей и немного приободрился.
   Он расправил плечи, выпрямился и откинул назад голову.
   — Майор, — бросил он свысока, — наш батальон выстоит!
   Граф повернулся к наблюдавшим за ним офицерам, которые тут же постарались стушеваться и не встретиться с ним глазами.
   — Майор Вито, примите командование этим отрядом, продвигайтесь вперед, расчищайте путь. Остальным оставаться при мне.
   Полковник дал майору Вито и его пятидесяти подчиненным почетное задание — вызывать огонь противника на себя, а сам, окруженный стеной своих младших офицеров и подгоняемый Луиджи Кастелани, осторожно зашагал по пыльной тропинке, которая опускалась по откосу вниз, в долину, туда, где передовые посты батальона окопались так умело и быстро.
 
   Самому юному из многочисленных конюхов старого раса Голама было пятнадцать лет. Накануне одна из любимых кобыл раса, находившаяся на его попечении, оборвала повод, когда он вел ее на водопой. Она ускакала в пустыню, и мальчик гонялся за ней целый день и полночи, пока капризное создание не позволило ему наконец приблизиться и схватить повод.
   Измученный долгой погоней и замерзший от ночного ветра, мальчик съехал ей на шею и пустил кобылу добираться до Колодцев по собственному ее разумению. Он почти совсем спал, инстинктивно вцепившись в гриву, когда — незадолго до рассвета — кобыла забрела в итальянский лагерь.
   Нервный часовой громко окликнул всадника, и испуганная кобыла понеслась, мгновенно выскочив за пределы лагеря. Мальчик теперь совсем проснулся, он изо всех сил вцепился в гриву скакавшей галопом лошади, но все же успел заметить колонны неподвижных грузовиков и армейские палатки, вырисовывавшиеся в темноте. Увидел он и составленные в козлы винтовки, разглядел форму каски второго часового, который тоже окликнул его, когда он пересекал границу лагеря.
   Оглянувшись, он заметил вспышку винтовочного выстрела, услышал свист пули над своей низко наклоненной головой и стал изо всех сил погонять лошадь пятками и коленями.
   К тому времени, когда конюх добрался до места, свита раса Голама наконец выдохлась, не выдержав трудов пиршественной ночи. Одни ушли подальше, чтобы поискать себе ночлег, другие просто завернулись в свои одежды и заснули там, где ели. Только самые упорные продолжали есть и пить, спорить и петь или сидели в полном оцепенении от выпитого тея возле костров и наблюдали, как женщины начинают готовить утреннюю трапезу.
   Мальчик соскочил с кобылы возле самого входа в пещеру, скользнул мимо часовых, которые должны были бы его задержать, и вбежал в заполненное людьми задымленное и слабо освещенное помещение. От страха и сознания собственной важности он говорил совершенно невразумительно, слова сталкивались друг с дружкой, в них не было никакого смысла. Наконец Ли Микаэл схватил его за плечи и сильно встряхнул, чтобы привести в чувство.
   Теперь рассказ его звучал более вразумительно и принесенные им сведения распространялись с потрясающей скоростью. Те, кто слышал своими ушами, во весь голос передавали их дальше, конечно, искажая и приукрашивая, но как бы то ни было, страшная новость мгновенно облетела пещеру и уже распространялась по всему лагерю.
   Спавшие проснулись, мужчины вооружились, женщины и дети с любопытством обсуждали новость. Из пещер, из грубых палаток и прочих укрытий люди устремились в узкие овраги. Никем не управляемая бесформенная толпа, объединенная лишь общей целью, словно косяк рыбы, выплескивалась в долину Колодцев. Люди презрительно смеялись, выкрикивали свои соображения и домыслы, засыпали друг друга вопросами, размахивали щитами и старинным огнестрельным оружием, женщины хватали своих младенцев, дети постарше плясали вокруг них или убегали вперед.
   В пещере Ли Микаэл все еще пересказывал слова мальчика иностранцам и обсуждал с ними и с отцом детали события и его возможные последствия. Один Джейк Бартон сразу осознал грозящую опасность.
   — Если итальянцы послали армейскую часть захватить Колодцы, это обдуманное военное решение. А значит, князь, они ищут повод. Вы бы лучше запретили вашим людям соваться туда, пока мы как следует не оценим обстановку.
   Но было уже поздно, слишком поздно. В первых лучах восходящего солнца, которые часто играют с человеческим глазом странные шутки, итальянские часовые, вглядывающиеся через брустверы, увидели, как из темной вздыбленной земли вырастает стена человеческих фигур, и услышали громкий гомон возбужденных голосов.
   Когда начался барабанный бой, большинство чернорубашечников лежало, завернувшись в свои шинели, и спало в окопах тяжелым сном людей, которые целый день были в пути, а потом всю ночь работали.
   Сержанты пинали их ногами, ставили на ноги и распихивали по местам вдоль бруствера. Одуревшие от сна, они тупо всматривались в долину.
   За исключением Луиджи Кастелани, ни один человек в третьем батальоне никогда не видел вооруженного противника, и теперь, после долгого изматывавшего нервы ожидания, они наконец увидели его, и как раз в предрассветный час, когда жизненные силы человека почти на исходе. Они мерзли, в головах была полная сумятица. В неверном свете раннего утра казалось, что людей в долине не меньше, чем песка в пустыне, чудилось, что каждый отдельный человек огромен, как гигант, и свиреп, как злобный лев.
   В этот момент полковник Альдо Белли, тяжело дыша от нервного напряжения, вышел из узкого хода сообщений на огневую позицию на передовой линии. Сержант, распоряжавшийся тут, мгновенно его узнал и издал вопль облегчения.
   — Господин полковник, слава Богу, вы пришли!
   И, забыв о чинопочитании, схватил графа за руку. Альдо Белли всячески старался освободиться от потного непочтительного сержанта — лишь через несколько секунд взглянул он вниз, в темную долину. Внутри у него все оборвалось, и колени подогнулись.
   — Пресвятая Матерь Божья, — запричитал он, — все пропало, мы в их руках…
   Непослушными пальцами граф расстегнул кобуру, вытащил пистолет и упал на колени.
   — Огонь! — взвизгнул он. — Пли!
   И, съежившись под бруствером, выпустил из «беретты» всю обойму прямо в светлеющее небо.
   В окопах на передовой находилось более четырехсот человек, из них более трехсот пятидесяти солдат, вооруженных автоматическими винтовками, еще шестьдесят, по пять человек в расчете, обслуживали искусно расположенные пулеметы.
   Все эти люди с изматывавшим нервы напряжением вслушивались в барабанный бой, и вот перед ними выросла бесформенная огромная толпа. Они замерли, как черные статуи, при своем оружии, каждый, прильнув к прицелу, держал онемевший палец на спусковом крючке.
   Чтобы стряхнуть путы страха, парализовавшего их, было вполне достаточно командного вопля графа и треска пистолетных выстрелов. Те, кто слышал его команду, сразу открыли огонь, иными словами — стреляли с того места, где оказался полковник.
   Вдоль склона протянулась линия багровых вспышек, заработали и три пулемета. Трескотня винтовочных выстрелов тонула в грохоте длинных пулеметных очередей, белыми дугами изгибавшихся над долиной и пропадавших в темных волнах колышущегося людского моря.