Страница:
Времена, когда ведомство товарища Иванова занималось изысканиями в области контрреволюции и прочего, прошли давно. Основное задание ведомства сводилось сейчас к поддержанию коммунистической дисциплины среди трудового населения страны. Но с трудовым населением непосредственно сталкивались только низовые органы. Товарищ Иванов работал в областном центре, и если бы его спросили, какие, собственно, задачи выполняет этот центр, товарищ Иванов затруднился бы ответить. Всё развивалось как-то само по себе: сначала выслеживали и ловили троцкистов, угнездившихся в недрах “аппарата”. Потом искали правую оппозицию. Потом всё это раздробилось на какие-то трудно уловимые партии, группы, заговоры, интриги; если бы товарищ Иванов имел философское образование, то он определил бы внутреннее состояние ведомства по Гоббсу – война всех против всех. Но товарищ Иванов философского образования не имел.
Сейчас, сидя над своей Книгой Судеб и Слежки, товарищ Иванов казался сам себе чем-то вроде волшебника, видящего сквозь стены и черепа. Случайные фразы, пьяная болтовня, служебные слухи и дела, кое-какие “документики” – всё это как то складывалось в причудливые узоры. Протягивались нити между людьми, которые, казалось, не имели между собой ничего общего. Вырисовывались перепутанные партийные группировки, вырисовывались острия каких-то интриг. Ни к чему этому товарищ Иванов не принадлежал. Он ждал. Он прощупывал почву, чтобы потом играть наверняка – примкнуть к гарантированным победителям.
Сейчас, в церковушке, вдали от людей, лицо товарища Иванова потеряло свое привычное баранье выражение. На невысоком его челе отразилась какая-то мысль. Даже много мыслей. Его догадка относительно Светлова приблизила его к Берману. Зато вызывала подозрительную настороженность Медведева. Берман, вообще говоря, был, конечно, сильнее Медведева, но Берман сидит в Москве, а Медведев царствует в Неёлове. Короткая милость Бермана может дорого обойтись впоследствии.
Вся система ведомства и аппарата была построена на сочетании людей, друг друга ненавидящих. Берману ставили помощников, которые ненавидели его, и которых он сам терпеть не мог. В случае с Берманом и Медведевым это было особенно ясно: Медведев – огромный, мясистый, водкопитающийся и плотоядный, и Берман, как насекомое, ядовитое насекомое, высушенное беспощадным солнцем каких то аравийских пустынь. Медведев – давно усвоивший себе роль широкой русской натуры, грохочущий смехом и матом, и Берман – молчаливый, недвижный, говоривший только то, что надо, и только таким голосом, чтобы было слышно. Так, вероятно, думал Иванов, относятся друг к другу степной бык и, скажем, скорпион. Если Медведев успеет наступить на Бермана, останется только не очень мокрое место. А если не успеет?
Мысли товарища Иванова снова вернулись к клочку с именем Медведева. Он снова развернул этот клочок: нет, не понять ничего. Какие-то закорючки и цифры, тоже неясные. Имя Медведева можно разобрать, а потом 17, 25, 72, 6, потом снова закорючки, потом ясное слово – среда, дальше – вовсе ничего не понять. Но почерк? Где-то что-то вроде этого Иванов когда-то уже видел. Но где и когда?
И вдруг осенило: так и есть, это почерк Бермана, твёрдый и странный, похожий на какую-то арабскую вязь, как-будто разборчивый и в то же время путаный и ненужно сложный. Да, конечно, это почерк Бермана. И ещё одна догадка: если цифры означают час, минуту, номер поезда и номер вагона, и если этим поездом Медведев действительно в какую-то среду куда-то ехал, то дело могли идти о Бермановской организации его “устранения”. При мысли об этом капельки холодной влаги выступили на напряженном лбу т. Иванова. Если Берман не остановился даже перед этим, так кто остановится перед трупом его, Иванова? Он будет раздавлен мимоходом, как муравей…
Товарищ Иванов ещё раз попытался представить себе всю картину внутренних взаимоотношений ведомства, партии и прочего и ещё раз потерпел полную неудачу. Всё это было несколько похоже на ту восьмиэтажную шахматную игру, которую изобрёл какой-то досужий шахматист: игра шла в трёх измерениях и, например, конь очень путаным путем мог перепрыгнуть из третьего этажа на пятый, путая этим всё расположение фигур этого пятого этажа. Появляясь, так сказать, из-под земли. Или, наоборот, падая с неба. С восьмиэтажными шахматами, кажется, никто справиться так и не смог. Не более удачливым оказался и товарищ Иванов.
Восьмиэтажные шахматы партии были подчинены кое-каким правилам. Основное из них заключалось в том, что нельзя было попадаться. Остальные играли только техническую роль. Если бы Берману удалось отправить на тот свет Медведева, и если бы об этом узнала Москва, и если бы у Бермана в Москве не нашлось бы достаточных опорных точек, то Берман бы погиб – не попадайся. Но, в общем, способ обычного, так сказать, нормального убийства был редкостью, были другие способы, дававшие тот же результат с гораздо меньшим риском. Неужели Берман пытался подослать к Медведеву своего человека? И если так, то до какой степени Берман доверял этому человеку? В ведомстве и в партии не было принято доверять ничего и никому. Человек, который покончил бы с жизнью Медведева, держал бы в своих руках и жизнь Бермана. Неужели Берман мог проявить такое легкомыслие? Или, иначе, неужели какая-то угроза со стороны Медведева стала такой близкой, что Берман не остановился даже и перед легкомыслием безвыходности?
Товарищ Иванов чувствовал, что эта проблема ему ещё не по силам: слишком мало данных. Нужно ждать. Нужно быть ещё более незаметным, ещё более серым, ещё более безличным. Его, Иванова, время ещё придет.
Товарищ Иванов засунул коробку обратно в дыру в стене, заложил мусором и, переступив порог церковушки, снова надел на себя привычную маску аппаратного винтика. Скоро его шаги замолкли в тайге.
ГЕНЕРАЛ ЗАВОЙКО
Товарищ Медведев нажал какую-то специальную телефонную кнопку и отдал краткое приказание:
– Как всегда. На двоих.
Начальник 27-ой пограничной дивизии войск НКВД, генерал Завойко, издал неопределенно одобрительный звук. Он, как у себя дома, сидел в огромном Медведевском кабинете, и огромное кожаное кресло казалось слишком широким для его хотя и воинственной, но довольно маленькой фигуры. Фигура эта была тщательно стилизована под какую-то смесь Денисова и Будёного: усы и подусники, нарочито кривая сабля, общий вид рубахи и рубаки-парня, любителя и выпить, и закусить, и пройтись вприсядку, также и повоевать. В рядах дивизии он пользовался некоторой популярностью, да это было и не очень мудрено. Дивизия охраняла границу от всяких вещей, в том числе и от контрабанды, так что для приобретения популярности было достаточно не слишком строго следить за тем, куда и как уплывала пойманная контрабанда. Кроме того, генерал Завойко усвоил себе простодушный стиль вояки, для которого бездна марксистской премудрости является органически не доступной.
– Мне Советская власть поручила держать дивизию, я дивизию вот как держу, – при этом генерал Завойко показал маленький, но очень жилистый кулак.
– А обществоведение?
– Вот вчерась, почитай, всю ночь просидел, а на утро – хоть бы хны. Хоть шаром покати. У которого один талант, у которого – другой. Мне что товарищ Сталин написал, то и закон. Что я там ещё мудрствовать буду!
С товарищем Медведевым генерала Завойко связывало нечто вроде суррогата дружбы. Оба они, в частности, только с очень большим трудом воспринимали некоторую европеизацию партийной жизни, которая проводилась властью в последние годы. Оба они посещали оперу, и оба с глазу на глаз признавались в том, что частушка и гармошка русскому сердцу что-то говорит. А опера? Это вроде политграмоты, ничего не поделаешь, нужно ходить, хотя толку, ясно, никакого.
В кабинет вошёл солдат с подносом в руках. На подносе стоял графин водки со слезой, два стакана, икра, и всё такое.
– Говорят, “адмиральский час”, не знаешь, что это такое?
– Чёрт его знает, а мы всё-таки выпьем, – ответил Медведев.
Выпили.
– Так что, как я предполагаю, – продолжал Завойко прерванную выпивкой мысль, – товарищ Гололобов тоже сбежал?
– Чёрт его знает. Видимо, так. Берман ведёт всю эту операцию совершенно изолированно, а отвечать будем мы.
– Вот то-то и оно. С бродягой вышла большущая ошибка.
– Почему ошибка? – забеспокоился Медведев.
– Довольно прозрачно: бродяга куда-то пойдёт и поведёт свой конвой. Простой ему расчет – повести на своих, на свою банду. Банда конвой перестреляет, и всё тут. Почему мне не сказали? Ты тут сидишь в центре, в городе, а я по границе всё время маячу.
– Нужно было послать три машины, пожалуй, закрытые. А бродягу держать всё время под дулом, первая пуля – ему.
Медведев пожал своими тучными плечами и налил ещё по стаканчику.
– Говоря фактически, в Лыскове какой-то узел.
– Ну, ты и сам знаешь. Берман все с этой старой воблой возится, как её эту, Гололобову, ангельское имя такое, Серафима, что ли? Та что-то, видимо, знает. Взять бы её просто в оборот, сказала бы.
– Ну, Берман тоже не сапогом сморкается. А, может быть, Серафима это его агентура?
Эта мысль Медведеву в голову не приходила. Но некоторое облегчение ему всё-таки принесла, она сильно снижала его личную ответственность за все те таинственные происшествия, которые одно за другим нагромоздились в Лыскове.
– Я так кумекаю, – продолжал Завойко. – Приехал этот Светлов на насиженное место. Всё готово: кони, провожатые, сообщники, не мог же он в одиночку перебить целый взвод? Теперь, вот, вашего Кузнецова отправили с бродягой, уж бродяга-то будет знать, куда ему тащиться…
– Это фактически. Но, если Серафима была его агентурой, то ему и карты в руки, пусть действует, как хочет.
– Хорошо бы с ним поближе познакомиться, – сказал Завойко.
Медведев посмотрел на него не без некоторого раздражения: первый раз встретил человека, который хотел бы более близкого знакомства с товарищем Берманом. Но Медведев предпочёл этой мысли вслух не выражать.
– А как?
– Да вот, пригласи его на охоту. Здесь всё-таки как-то официально. А там – небо, травка, тетерева…
Медведев очень сомневался в том, чтобы небо, травка и даже тетерева могли бы оказать какое бы то ни было влияние на Бермановскую психологию, но возражать не стал, что ж, попробовать можно. Собственно говоря, у него не было никакого желания поддерживать с Берманом даже самое отдаленное знакомство, но уж всё равно Берман тут, и Лысковскую историю всё равно как-то придётся расхлёбывать…
Поэтому войдя в кабинет Бермана, Медведев напялил на себя благодушно-товарищеское выражение лица.
– У меня, товарищ Берман, есть конкретное предложение – поедем-ка завтра на охоту. Погода под стать, нужно же проветриться…
К его удивлению, Берман согласился почти сразу. Однако, спросил:
– А когда этот бродяга сможет доехать до Троицкого?
– Не раньше, как завтра ночью. Дорога очень плохая, мосты слабоватые, машина тяжёлая…
О предположениях генерала Завойко Медведев предпочёл пока не говорить, кто его знает, может быть, Завойко питает очень уж преувеличенные опасения.
Ну, что ж, поедем. Охотник я никакой, но проветриться и в самом деле нужно.
НАЧАЛЬСТВО НА ОХОТЕ
В огромный вездеход, точно такой же, какой повёз Стёпку в его романтическую поездку, сели Берман, Завойко и Медведев. И, кроме того, два телохранителя – один Медведевский, другой Бермановский. Медведевский старался держаться незаметно и тихо и в дальнейшем нашем повествовании никакой роли не сыграл. Бермановский представлял собою высокого, костистого и жилистого мужчину с костистым лошадиным лицом. Его звали просто – товарищ Трофим. На своре он держал огромную полицейскую ищейку, которую звали просто – Чоб. Медведев считал этих телохранителей, по меньшей мере, дармоедами, но они были предписаны уставом и обычно вели охрану, так сказать, с двух сторон: с одной стороны охраняли начальство от возможных неприятностей со стороны благодарного населения и, с другой, охраняли более высокое начальство от возможных неприятностей со стороны нижестоящего. Говоря короче, находясь, вплотную к телам, скажем, Медведева или Бермана, они кому-то должны были докладывать о каждом шаге их подзащитных. Вобщем, и это было чепухой. Всё серьезное происходило в стенах всяких учреждений или, вообще, в таких местах, где телохранителям вовсе нечего было делать.
Подорожный разговор как-то не вязался. Машина въезжала в ухабы и выезжала из них. Завойко стал вслух мечтать о тех временах, когда Советская власть проведёт здесь бетонные шоссе, но перспектива бетонных шоссе не заинтересовала ни Бермана, ни Медведева. Ни голубое прозрачное небо прозрачной сибирской осени, ни уже желтевшая травка по обочинам дороги не производили на товарища Бермана решительно никакого впечатления. Он курил свои подозрительно ароматные папиросы и молчал, как сейф.
По дороге вездеход обогнал тощую машину, в которой ехал товарищ Чикваидзе со своей благоприобретенной, но, как надеялся Чикваидзе, только временной подружкой жизни. Товарищ Чикваидзе, приподнявшись на сиденье, отдал честь начальству и не без некоторой оторопи подумал: “Так эта стерва и это знала, что Берман поедет сюда!”
Он боком посмотрел на Серафиму и почему-то вспомнил о том, что исчезновение её бывшего супруга до сих пор оставалось невыясненным. И что, больше этого, Серафима не обмолвилась об этом исчезновении ни одним словом.
– Ну, а что с твоим мужем? – спросил он.
Серафима презрительно поджала свои сухонькие губы.
– То ли запил, то ли сбежал.
– То есть, как это запил? И как это сбежал?
– Да вот увязался с какими-то там чалдонами, сидит где-то и самогон дует. А, может, и сбежал.
– Куда сбежал?
Тут Серафима приняла окончательно таинственный вид и ответила совсем туманно:
– Ну, мало ли куда можно сбежать?
Чикваидзе очень хотелось плюнуть ей в физиономию, потом он передумал и решил плюнуть на дорогу, но передумал опять и только ещё раз выругался, сочно, длинно, но не вслух.
К клубу обе машины подъехали почти одновременно. Разношёрстная стая собак встретила их разнокалиберным лаем. Особенное неудовольствие вызвал Чоб. Откуда-то из-за угла возник Степаныч и привёл своих четвероногих подданных в какой-то порядок. После чего стал столбом и безучастно смотрел, как выгружались пассажиры и свёртки, как дядя с лошадиным лицом поправил два пистолета на своем поясе, и как какая-то облезлая баба вылезла вместе с товарищем Чикваидзе. Женщины приезжали в заповедник очень редко, но таких Степаныч здесь ещё не видал.
– Ты помоги выгрузиться, – загремел Медведевский бас, – что ты этакой чучелой торчишь?
Вместо ответа Степаныч издал свист, от которого Серафима Павловна чуть не присела. Из-за угла, как по щучьему велению, выбежали оба беспризорника, Ванька и Васька. Или, наоборот, Васька и Ванька.
– Вы поосторожнее, – сказал Медведев, – в этом свёртке стекло.
Но беспризорники уже были обучены и без Медведева. Во всех свёртках что-то соблазнительно булькало и переливалось, шёл запах ветчины, икры, сёмги, жареного поросёнка и прочих жизненных благ.
Один только Медведев чувствовал себя здесь как дома. Берман стоял, как изваяние с папироской в зубах. Завойко разминал ноги и посматривал то на Медведева, то на Бермана. Чикваидзе просто не знал, куда ему, собственно, деваться, и только Серафима Павловна подошла к Берману, ещё раз повторила свой классический книксен и сказала сладеньким голоском:
– Прошу здравствовать, товарищ Берман!
Медведев даже оглянулся по дороге к двери. “Ну, и чучело гороховое”, – подумал он ещё раз. Но Берман сделал полтора шага навстречу Серафиме и подал ей руку. Медведев, как минут десять тому назад Чикваидзе, совсем собрался было плюнуть, но, как и Чикваидзе, удержался. Нет, Завойко тут путает, никакой агентуры, агентуру так не демонстрируют. Товарищ Медведев был уверен только в одном – в том, что товарищ Берман ничего не делает спроста. И при всём его физическом отвращении к Берману, товарищ Медведев знал: творцом или, по крайней мере, одним из творцов данного ведомства со всеми его аксессуарами был товарищ Берман. Так что отвращение смешивалось с уважением примерно в пропорции пятидесяти к пятидесяти. В данный момент товарищ Медведев искренне желал, чтобы Берман утонул где-нибудь в болоте…
Но это были только мечты. Возвращаясь к реальной действительности, Медведев взял на себя роль гостеприимного хозяина.
– Так что, товарищи, давайте расписание поездов: кто, куда и насколько. Я, значит, по тетеревам. Вы, товарищ Берман?
Товарищ Берман вынул изо рта папиросу.
– Мне, в сущности, всё равно. Рыба тут есть?
– Так точно, товарищ Берман, – удивленно сказал Медведев. Представить себе товарища Бермана с удочкой в руках было как-то затруднительно. – Вот туда, версты три-четыре, омуток такой, рыб там на две пятилетки хватит.
– Так вы меня снабдите и удочкой, и ружьём.
– Теперь дальше к порядку дня, на какой час приготовить обед?
– На обед я вернусь в Неёлово, так что вы, товарищ Медведев, не беспокойтесь. Кое-какая закуска у меня с собой.
Завойко был здесь своим человеком и в особенно тщательном уходе не нуждался. Чикваидзе свистнул свою постоянную собаку и постарался исчезнуть сразу и бесследно. Серафима Павловна своим прежним сладеньким голоском обратилась к Медведеву:
– А можно мне, товарищ Медведев, какую-нибудь корзиночку для грибков; охота – это не наше женское дело, а я бы к обеду свежих грибочков…
Серафиме Павловне было доставлено лукошко, Берману – удочка и двустволка, Завойко во всём охотничьем всеоружии махнул приветственно рукой:
– Ну, а я, как всегда, по уткам, по уткам!
Товарищ Трофим с его Чобом стояли недвижно и монументально.
– Вы вот что, товарищ Трофим, – сказал ему Берман, – вы оставайтесь здесь, тут тайга, а не город.
Товарищ Трофим не ответил ничего. Берман зашагал по указанному Медведевым направлению; товарищ Трофим подождал минут десять и тронулся вслед за ним.
– Так что, ведь товарищ сказал, чтобы вам оставаться? – заметил один из беспризорников.
Товарищ Трофим обернулся своей лошадиной физиономией:
– А если товарищ начальник ногу сломает, кто отвечать будет, ты или я? А ты не в свое дело не лезь, понял?
У товарища Медведева в клубе была своя постоянная комната. Придя в неё, товарищ Медведев старательно и толково разложил на столе все принесённые с собою блага жизни, и через час его храп уже потрясал массивные стены охотничьего замка НКВД. А вне этих стен Серафима Павловна делала вид, что она ищет грибы, товарищ Берман делал вид, что он удит рыбу, и генерал Завойко делал вид, что он стреляет уток. Где-то вдали, приехавший раньше товарищ Иванов проспал и во сне всё перелистывал свою таинственную книгу, а Степаныч шнырял по тайге, делая вид, что он выполняет данный ему Медведевым заказ – три штуки тетеревей.
ПРИРОДА И НАЧАЛЬСТВО
Когда Берман очутился в тайге, то, казалось, даже деревья и кусты стали смотреть на него с каким-то неодобрительным беспокойством. Бермановская фигурка, действительно, как-то не гармонировала с природой. Уже одна походка человека, который даже и по тротуарам ходить не привык, создавала впечатление чего-то чуждого. Двустволка за плечами была, как седло на корове. Паучий взгляд, казалось, даже и в тайге выискивал оппозицию и контрреволюцию. Но Берману отношение природы к нему было совершенно безразлично. Он сам среди природы чувствовал себя чужаком. Хотелось поскорее вернуться в свой кабинет и там снова запутывать и распутывать нити и клубки допросов и заговоров. Если бы не особые обстоятельства, то никакими прелестями природа не заманила бы его на свое таёжное лоно.
Берман всё той же расхлябанной городской или, даже, канцелярской походкой прошёл около версты, перешёл какую-то полянку и, оглянувшись назад, быстро юркнул за подходящий куст. Отсюда, из-за куста, он стал вглядываться в пройденный им путь. Вскоре на этом пути показалась жилистая фигура товарища Трофима с Чобом на сворке. Берман покинул свой наблюдательный пост, несколько сот метров прошёл, более или менее, ускоренным темпом, потом из кармана своего пиджака вынул портсигар и, поковырявшись над ним, достал какой-то тюбик, из которого насыпал на свой след две-три щёпочки зеленоватого, приторно пахнущего порошка. Впрочем, рассыпая его по траве, Берман не только перестал дышать, но даже и зажал себе нос свободной рукой. Отойдя ещё шагов на полсотни от места этого таинственного происшествия, Берман снова залёг за кусты и стал приглядываться и прислушиваться.
Товарищ Трофим бодро и размашисто шагал по Бермановскому следу. Чоб бежал впереди, пока не добежал до места происшествия. Тут он стал чихать, тереться носом то о лапы, то о траву и, вообще, проявлять признаки беспокойства и недисциплинированности. Он припал к земле, глаза его стали наливаться кровью. Товарищ Трофим натянул сворку:
– Ну, в чём дело, Чоб?
Вместо ответа, Чоб повернулся и оскалил зубы. Товарищем Трофимом овладело чувство какого-то смутного беспокойства. Чоб продолжал скалить зубы и даже рычать. Товарищ Трофим достал из кобуры пистолет.
– Ну, пошёл, – сказал он угрожающим тоном.
Вместо ответа, Чоб всей своей мускулистой массой вдруг ринулся на товарища Трофима. Сворка была длиной метров пять, и даже товарищ Трофим не успел хорошенько прицелиться. Грохнул выстрел. Трофим почувствовал, что он сбит с ног и что страшные зубы Чоба рвут ему лицо. Почти конвульсивно товарищ Трофим продолжал нажимать на спуск пистолета, выстрелы щёлкали один за другим, и пёсьи зубы так же дробили кости Трофимовского черепа. Через несколько секунд кончились даже и конвульсии.
Тогда из-за куста выполз Берман, тоже с пистолетом в руке, быстрыми мелкими шажками пробежал к месту происшествия, убедился в окончательной ликвидации и Трофима, и Чоба, очень умело ощупал карманы загрызённого, извлёк оттуда бумажник и что-то ещё, и снова исчез в тайге.
Через несколько минут после его исчезновения из тайги, со стороны клуба показался Степаныч. На сворке впереди него бежала беленькая остроносенькая лайка – незаменимый пёс для сибирских охотников. Вероятно, Степаныч услышал выстрелы и пошёл на них. Но не доходя двух-трёх десятков шагов до товарища Трофима с его Чобом, Степаныч поднял свою лайку на руки, осторожно обошёл трупы, спустил лайку с рук и зашагал дальше то-ли в поисках заказанной ему дичи, то- ли в поисках чего-то иного.
Генерал Завойко сидел на берегу таёжного омута. Двустволка лежала рядом с ним. Здесь, вдали от всякого человеческого “коллектива”, лицо генерала Завойко потеряло своё обычное Будёновско-Денисовское выражение, и на нём проступали ясные признаки беспокойства. Это беспокойство усилилось, когда из чащи послышался хруст валежника. Генерал Завойко на всякий случай поднял двустволку в направлении этого хруста. Но из тайги вышел только товарищ Берман.
Не производя никаких приветствий, товарищ Берман подошёл к Завойко и опустился на травку.
– Револьверные выстрелы – это не ваши? – спросил Завойко.
– Нет, это пришлось отделаться от телохранителя.
– Отделались?
Товарищ Берман утвердительно кивнул головой.
– Я боюсь, товарищ Берман, что вы начинаете делать ошибки.
– А вы не бойтесь.
Генерал Завойко попытался установить в тоне Бермана то-ли иронию, то-ли утешение, но не установил ничего. Товарищ Берман говорил тоном телеграфного кода.
– Я снова передумал кое-что. Боюсь, что с этим бродягой вы поступили неосторожно.
– А вы не бойтесь, – тем же тоном сказал Берман.
– Хорошо. Но на всякий случай я бы посоветовал вам закрыть моими парашютистами подход к перевалу Ойран-Тау.
– Зачем?
– Ваш бродяга может завести своих конвоиров в засаду.
– У бродяги никаких сообщников нет. Бродяга – это случайность.
– Не знаю. А это тоже случайность – из моей дивизии внезапно откомандирован полковник Мижуев?
– Когда?
– Вчера.
– Вы именно по этому поводу назначили мне это свидание?
– Нет, не только по этому. Медведев получил приказание усилить надзор за дивизией, он за ней, впрочем, и так смотрит. Но моя разведка установила приезд в Неёлово двух лиц. Вот их фото и прочее.
Завойко вынул из кармана небольшой конверт. Берман как бы мельком, но очень внимательно вгляделся в фотографии и в несколько строк текста при них.
– Я это возьму с собой?
– Возьмите. Фото не безынтересны, а?
Берман не ответил ничего.
– О вашем Светлове никаких новых данных?
– Филеров по дороге ликвидировал он сам. При одном из них были кое-какие наши документы. При осмотре тел они не обнаружены.
Сейчас, сидя над своей Книгой Судеб и Слежки, товарищ Иванов казался сам себе чем-то вроде волшебника, видящего сквозь стены и черепа. Случайные фразы, пьяная болтовня, служебные слухи и дела, кое-какие “документики” – всё это как то складывалось в причудливые узоры. Протягивались нити между людьми, которые, казалось, не имели между собой ничего общего. Вырисовывались перепутанные партийные группировки, вырисовывались острия каких-то интриг. Ни к чему этому товарищ Иванов не принадлежал. Он ждал. Он прощупывал почву, чтобы потом играть наверняка – примкнуть к гарантированным победителям.
Сейчас, в церковушке, вдали от людей, лицо товарища Иванова потеряло свое привычное баранье выражение. На невысоком его челе отразилась какая-то мысль. Даже много мыслей. Его догадка относительно Светлова приблизила его к Берману. Зато вызывала подозрительную настороженность Медведева. Берман, вообще говоря, был, конечно, сильнее Медведева, но Берман сидит в Москве, а Медведев царствует в Неёлове. Короткая милость Бермана может дорого обойтись впоследствии.
Вся система ведомства и аппарата была построена на сочетании людей, друг друга ненавидящих. Берману ставили помощников, которые ненавидели его, и которых он сам терпеть не мог. В случае с Берманом и Медведевым это было особенно ясно: Медведев – огромный, мясистый, водкопитающийся и плотоядный, и Берман, как насекомое, ядовитое насекомое, высушенное беспощадным солнцем каких то аравийских пустынь. Медведев – давно усвоивший себе роль широкой русской натуры, грохочущий смехом и матом, и Берман – молчаливый, недвижный, говоривший только то, что надо, и только таким голосом, чтобы было слышно. Так, вероятно, думал Иванов, относятся друг к другу степной бык и, скажем, скорпион. Если Медведев успеет наступить на Бермана, останется только не очень мокрое место. А если не успеет?
Мысли товарища Иванова снова вернулись к клочку с именем Медведева. Он снова развернул этот клочок: нет, не понять ничего. Какие-то закорючки и цифры, тоже неясные. Имя Медведева можно разобрать, а потом 17, 25, 72, 6, потом снова закорючки, потом ясное слово – среда, дальше – вовсе ничего не понять. Но почерк? Где-то что-то вроде этого Иванов когда-то уже видел. Но где и когда?
И вдруг осенило: так и есть, это почерк Бермана, твёрдый и странный, похожий на какую-то арабскую вязь, как-будто разборчивый и в то же время путаный и ненужно сложный. Да, конечно, это почерк Бермана. И ещё одна догадка: если цифры означают час, минуту, номер поезда и номер вагона, и если этим поездом Медведев действительно в какую-то среду куда-то ехал, то дело могли идти о Бермановской организации его “устранения”. При мысли об этом капельки холодной влаги выступили на напряженном лбу т. Иванова. Если Берман не остановился даже перед этим, так кто остановится перед трупом его, Иванова? Он будет раздавлен мимоходом, как муравей…
Товарищ Иванов ещё раз попытался представить себе всю картину внутренних взаимоотношений ведомства, партии и прочего и ещё раз потерпел полную неудачу. Всё это было несколько похоже на ту восьмиэтажную шахматную игру, которую изобрёл какой-то досужий шахматист: игра шла в трёх измерениях и, например, конь очень путаным путем мог перепрыгнуть из третьего этажа на пятый, путая этим всё расположение фигур этого пятого этажа. Появляясь, так сказать, из-под земли. Или, наоборот, падая с неба. С восьмиэтажными шахматами, кажется, никто справиться так и не смог. Не более удачливым оказался и товарищ Иванов.
Восьмиэтажные шахматы партии были подчинены кое-каким правилам. Основное из них заключалось в том, что нельзя было попадаться. Остальные играли только техническую роль. Если бы Берману удалось отправить на тот свет Медведева, и если бы об этом узнала Москва, и если бы у Бермана в Москве не нашлось бы достаточных опорных точек, то Берман бы погиб – не попадайся. Но, в общем, способ обычного, так сказать, нормального убийства был редкостью, были другие способы, дававшие тот же результат с гораздо меньшим риском. Неужели Берман пытался подослать к Медведеву своего человека? И если так, то до какой степени Берман доверял этому человеку? В ведомстве и в партии не было принято доверять ничего и никому. Человек, который покончил бы с жизнью Медведева, держал бы в своих руках и жизнь Бермана. Неужели Берман мог проявить такое легкомыслие? Или, иначе, неужели какая-то угроза со стороны Медведева стала такой близкой, что Берман не остановился даже и перед легкомыслием безвыходности?
Товарищ Иванов чувствовал, что эта проблема ему ещё не по силам: слишком мало данных. Нужно ждать. Нужно быть ещё более незаметным, ещё более серым, ещё более безличным. Его, Иванова, время ещё придет.
Товарищ Иванов засунул коробку обратно в дыру в стене, заложил мусором и, переступив порог церковушки, снова надел на себя привычную маску аппаратного винтика. Скоро его шаги замолкли в тайге.
ГЕНЕРАЛ ЗАВОЙКО
Товарищ Медведев нажал какую-то специальную телефонную кнопку и отдал краткое приказание:
– Как всегда. На двоих.
Начальник 27-ой пограничной дивизии войск НКВД, генерал Завойко, издал неопределенно одобрительный звук. Он, как у себя дома, сидел в огромном Медведевском кабинете, и огромное кожаное кресло казалось слишком широким для его хотя и воинственной, но довольно маленькой фигуры. Фигура эта была тщательно стилизована под какую-то смесь Денисова и Будёного: усы и подусники, нарочито кривая сабля, общий вид рубахи и рубаки-парня, любителя и выпить, и закусить, и пройтись вприсядку, также и повоевать. В рядах дивизии он пользовался некоторой популярностью, да это было и не очень мудрено. Дивизия охраняла границу от всяких вещей, в том числе и от контрабанды, так что для приобретения популярности было достаточно не слишком строго следить за тем, куда и как уплывала пойманная контрабанда. Кроме того, генерал Завойко усвоил себе простодушный стиль вояки, для которого бездна марксистской премудрости является органически не доступной.
– Мне Советская власть поручила держать дивизию, я дивизию вот как держу, – при этом генерал Завойко показал маленький, но очень жилистый кулак.
– А обществоведение?
– Вот вчерась, почитай, всю ночь просидел, а на утро – хоть бы хны. Хоть шаром покати. У которого один талант, у которого – другой. Мне что товарищ Сталин написал, то и закон. Что я там ещё мудрствовать буду!
С товарищем Медведевым генерала Завойко связывало нечто вроде суррогата дружбы. Оба они, в частности, только с очень большим трудом воспринимали некоторую европеизацию партийной жизни, которая проводилась властью в последние годы. Оба они посещали оперу, и оба с глазу на глаз признавались в том, что частушка и гармошка русскому сердцу что-то говорит. А опера? Это вроде политграмоты, ничего не поделаешь, нужно ходить, хотя толку, ясно, никакого.
В кабинет вошёл солдат с подносом в руках. На подносе стоял графин водки со слезой, два стакана, икра, и всё такое.
– Говорят, “адмиральский час”, не знаешь, что это такое?
– Чёрт его знает, а мы всё-таки выпьем, – ответил Медведев.
Выпили.
– Так что, как я предполагаю, – продолжал Завойко прерванную выпивкой мысль, – товарищ Гололобов тоже сбежал?
– Чёрт его знает. Видимо, так. Берман ведёт всю эту операцию совершенно изолированно, а отвечать будем мы.
– Вот то-то и оно. С бродягой вышла большущая ошибка.
– Почему ошибка? – забеспокоился Медведев.
– Довольно прозрачно: бродяга куда-то пойдёт и поведёт свой конвой. Простой ему расчет – повести на своих, на свою банду. Банда конвой перестреляет, и всё тут. Почему мне не сказали? Ты тут сидишь в центре, в городе, а я по границе всё время маячу.
– Нужно было послать три машины, пожалуй, закрытые. А бродягу держать всё время под дулом, первая пуля – ему.
Медведев пожал своими тучными плечами и налил ещё по стаканчику.
– Говоря фактически, в Лыскове какой-то узел.
– Ну, ты и сам знаешь. Берман все с этой старой воблой возится, как её эту, Гололобову, ангельское имя такое, Серафима, что ли? Та что-то, видимо, знает. Взять бы её просто в оборот, сказала бы.
– Ну, Берман тоже не сапогом сморкается. А, может быть, Серафима это его агентура?
Эта мысль Медведеву в голову не приходила. Но некоторое облегчение ему всё-таки принесла, она сильно снижала его личную ответственность за все те таинственные происшествия, которые одно за другим нагромоздились в Лыскове.
– Я так кумекаю, – продолжал Завойко. – Приехал этот Светлов на насиженное место. Всё готово: кони, провожатые, сообщники, не мог же он в одиночку перебить целый взвод? Теперь, вот, вашего Кузнецова отправили с бродягой, уж бродяга-то будет знать, куда ему тащиться…
– Это фактически. Но, если Серафима была его агентурой, то ему и карты в руки, пусть действует, как хочет.
– Хорошо бы с ним поближе познакомиться, – сказал Завойко.
Медведев посмотрел на него не без некоторого раздражения: первый раз встретил человека, который хотел бы более близкого знакомства с товарищем Берманом. Но Медведев предпочёл этой мысли вслух не выражать.
– А как?
– Да вот, пригласи его на охоту. Здесь всё-таки как-то официально. А там – небо, травка, тетерева…
Медведев очень сомневался в том, чтобы небо, травка и даже тетерева могли бы оказать какое бы то ни было влияние на Бермановскую психологию, но возражать не стал, что ж, попробовать можно. Собственно говоря, у него не было никакого желания поддерживать с Берманом даже самое отдаленное знакомство, но уж всё равно Берман тут, и Лысковскую историю всё равно как-то придётся расхлёбывать…
Поэтому войдя в кабинет Бермана, Медведев напялил на себя благодушно-товарищеское выражение лица.
– У меня, товарищ Берман, есть конкретное предложение – поедем-ка завтра на охоту. Погода под стать, нужно же проветриться…
К его удивлению, Берман согласился почти сразу. Однако, спросил:
– А когда этот бродяга сможет доехать до Троицкого?
– Не раньше, как завтра ночью. Дорога очень плохая, мосты слабоватые, машина тяжёлая…
О предположениях генерала Завойко Медведев предпочёл пока не говорить, кто его знает, может быть, Завойко питает очень уж преувеличенные опасения.
Ну, что ж, поедем. Охотник я никакой, но проветриться и в самом деле нужно.
НАЧАЛЬСТВО НА ОХОТЕ
В огромный вездеход, точно такой же, какой повёз Стёпку в его романтическую поездку, сели Берман, Завойко и Медведев. И, кроме того, два телохранителя – один Медведевский, другой Бермановский. Медведевский старался держаться незаметно и тихо и в дальнейшем нашем повествовании никакой роли не сыграл. Бермановский представлял собою высокого, костистого и жилистого мужчину с костистым лошадиным лицом. Его звали просто – товарищ Трофим. На своре он держал огромную полицейскую ищейку, которую звали просто – Чоб. Медведев считал этих телохранителей, по меньшей мере, дармоедами, но они были предписаны уставом и обычно вели охрану, так сказать, с двух сторон: с одной стороны охраняли начальство от возможных неприятностей со стороны благодарного населения и, с другой, охраняли более высокое начальство от возможных неприятностей со стороны нижестоящего. Говоря короче, находясь, вплотную к телам, скажем, Медведева или Бермана, они кому-то должны были докладывать о каждом шаге их подзащитных. Вобщем, и это было чепухой. Всё серьезное происходило в стенах всяких учреждений или, вообще, в таких местах, где телохранителям вовсе нечего было делать.
Подорожный разговор как-то не вязался. Машина въезжала в ухабы и выезжала из них. Завойко стал вслух мечтать о тех временах, когда Советская власть проведёт здесь бетонные шоссе, но перспектива бетонных шоссе не заинтересовала ни Бермана, ни Медведева. Ни голубое прозрачное небо прозрачной сибирской осени, ни уже желтевшая травка по обочинам дороги не производили на товарища Бермана решительно никакого впечатления. Он курил свои подозрительно ароматные папиросы и молчал, как сейф.
По дороге вездеход обогнал тощую машину, в которой ехал товарищ Чикваидзе со своей благоприобретенной, но, как надеялся Чикваидзе, только временной подружкой жизни. Товарищ Чикваидзе, приподнявшись на сиденье, отдал честь начальству и не без некоторой оторопи подумал: “Так эта стерва и это знала, что Берман поедет сюда!”
Он боком посмотрел на Серафиму и почему-то вспомнил о том, что исчезновение её бывшего супруга до сих пор оставалось невыясненным. И что, больше этого, Серафима не обмолвилась об этом исчезновении ни одним словом.
– Ну, а что с твоим мужем? – спросил он.
Серафима презрительно поджала свои сухонькие губы.
– То ли запил, то ли сбежал.
– То есть, как это запил? И как это сбежал?
– Да вот увязался с какими-то там чалдонами, сидит где-то и самогон дует. А, может, и сбежал.
– Куда сбежал?
Тут Серафима приняла окончательно таинственный вид и ответила совсем туманно:
– Ну, мало ли куда можно сбежать?
Чикваидзе очень хотелось плюнуть ей в физиономию, потом он передумал и решил плюнуть на дорогу, но передумал опять и только ещё раз выругался, сочно, длинно, но не вслух.
К клубу обе машины подъехали почти одновременно. Разношёрстная стая собак встретила их разнокалиберным лаем. Особенное неудовольствие вызвал Чоб. Откуда-то из-за угла возник Степаныч и привёл своих четвероногих подданных в какой-то порядок. После чего стал столбом и безучастно смотрел, как выгружались пассажиры и свёртки, как дядя с лошадиным лицом поправил два пистолета на своем поясе, и как какая-то облезлая баба вылезла вместе с товарищем Чикваидзе. Женщины приезжали в заповедник очень редко, но таких Степаныч здесь ещё не видал.
– Ты помоги выгрузиться, – загремел Медведевский бас, – что ты этакой чучелой торчишь?
Вместо ответа Степаныч издал свист, от которого Серафима Павловна чуть не присела. Из-за угла, как по щучьему велению, выбежали оба беспризорника, Ванька и Васька. Или, наоборот, Васька и Ванька.
– Вы поосторожнее, – сказал Медведев, – в этом свёртке стекло.
Но беспризорники уже были обучены и без Медведева. Во всех свёртках что-то соблазнительно булькало и переливалось, шёл запах ветчины, икры, сёмги, жареного поросёнка и прочих жизненных благ.
Один только Медведев чувствовал себя здесь как дома. Берман стоял, как изваяние с папироской в зубах. Завойко разминал ноги и посматривал то на Медведева, то на Бермана. Чикваидзе просто не знал, куда ему, собственно, деваться, и только Серафима Павловна подошла к Берману, ещё раз повторила свой классический книксен и сказала сладеньким голоском:
– Прошу здравствовать, товарищ Берман!
Медведев даже оглянулся по дороге к двери. “Ну, и чучело гороховое”, – подумал он ещё раз. Но Берман сделал полтора шага навстречу Серафиме и подал ей руку. Медведев, как минут десять тому назад Чикваидзе, совсем собрался было плюнуть, но, как и Чикваидзе, удержался. Нет, Завойко тут путает, никакой агентуры, агентуру так не демонстрируют. Товарищ Медведев был уверен только в одном – в том, что товарищ Берман ничего не делает спроста. И при всём его физическом отвращении к Берману, товарищ Медведев знал: творцом или, по крайней мере, одним из творцов данного ведомства со всеми его аксессуарами был товарищ Берман. Так что отвращение смешивалось с уважением примерно в пропорции пятидесяти к пятидесяти. В данный момент товарищ Медведев искренне желал, чтобы Берман утонул где-нибудь в болоте…
Но это были только мечты. Возвращаясь к реальной действительности, Медведев взял на себя роль гостеприимного хозяина.
– Так что, товарищи, давайте расписание поездов: кто, куда и насколько. Я, значит, по тетеревам. Вы, товарищ Берман?
Товарищ Берман вынул изо рта папиросу.
– Мне, в сущности, всё равно. Рыба тут есть?
– Так точно, товарищ Берман, – удивленно сказал Медведев. Представить себе товарища Бермана с удочкой в руках было как-то затруднительно. – Вот туда, версты три-четыре, омуток такой, рыб там на две пятилетки хватит.
– Так вы меня снабдите и удочкой, и ружьём.
– Теперь дальше к порядку дня, на какой час приготовить обед?
– На обед я вернусь в Неёлово, так что вы, товарищ Медведев, не беспокойтесь. Кое-какая закуска у меня с собой.
Завойко был здесь своим человеком и в особенно тщательном уходе не нуждался. Чикваидзе свистнул свою постоянную собаку и постарался исчезнуть сразу и бесследно. Серафима Павловна своим прежним сладеньким голоском обратилась к Медведеву:
– А можно мне, товарищ Медведев, какую-нибудь корзиночку для грибков; охота – это не наше женское дело, а я бы к обеду свежих грибочков…
Серафиме Павловне было доставлено лукошко, Берману – удочка и двустволка, Завойко во всём охотничьем всеоружии махнул приветственно рукой:
– Ну, а я, как всегда, по уткам, по уткам!
Товарищ Трофим с его Чобом стояли недвижно и монументально.
– Вы вот что, товарищ Трофим, – сказал ему Берман, – вы оставайтесь здесь, тут тайга, а не город.
Товарищ Трофим не ответил ничего. Берман зашагал по указанному Медведевым направлению; товарищ Трофим подождал минут десять и тронулся вслед за ним.
– Так что, ведь товарищ сказал, чтобы вам оставаться? – заметил один из беспризорников.
Товарищ Трофим обернулся своей лошадиной физиономией:
– А если товарищ начальник ногу сломает, кто отвечать будет, ты или я? А ты не в свое дело не лезь, понял?
У товарища Медведева в клубе была своя постоянная комната. Придя в неё, товарищ Медведев старательно и толково разложил на столе все принесённые с собою блага жизни, и через час его храп уже потрясал массивные стены охотничьего замка НКВД. А вне этих стен Серафима Павловна делала вид, что она ищет грибы, товарищ Берман делал вид, что он удит рыбу, и генерал Завойко делал вид, что он стреляет уток. Где-то вдали, приехавший раньше товарищ Иванов проспал и во сне всё перелистывал свою таинственную книгу, а Степаныч шнырял по тайге, делая вид, что он выполняет данный ему Медведевым заказ – три штуки тетеревей.
ПРИРОДА И НАЧАЛЬСТВО
Когда Берман очутился в тайге, то, казалось, даже деревья и кусты стали смотреть на него с каким-то неодобрительным беспокойством. Бермановская фигурка, действительно, как-то не гармонировала с природой. Уже одна походка человека, который даже и по тротуарам ходить не привык, создавала впечатление чего-то чуждого. Двустволка за плечами была, как седло на корове. Паучий взгляд, казалось, даже и в тайге выискивал оппозицию и контрреволюцию. Но Берману отношение природы к нему было совершенно безразлично. Он сам среди природы чувствовал себя чужаком. Хотелось поскорее вернуться в свой кабинет и там снова запутывать и распутывать нити и клубки допросов и заговоров. Если бы не особые обстоятельства, то никакими прелестями природа не заманила бы его на свое таёжное лоно.
Берман всё той же расхлябанной городской или, даже, канцелярской походкой прошёл около версты, перешёл какую-то полянку и, оглянувшись назад, быстро юркнул за подходящий куст. Отсюда, из-за куста, он стал вглядываться в пройденный им путь. Вскоре на этом пути показалась жилистая фигура товарища Трофима с Чобом на сворке. Берман покинул свой наблюдательный пост, несколько сот метров прошёл, более или менее, ускоренным темпом, потом из кармана своего пиджака вынул портсигар и, поковырявшись над ним, достал какой-то тюбик, из которого насыпал на свой след две-три щёпочки зеленоватого, приторно пахнущего порошка. Впрочем, рассыпая его по траве, Берман не только перестал дышать, но даже и зажал себе нос свободной рукой. Отойдя ещё шагов на полсотни от места этого таинственного происшествия, Берман снова залёг за кусты и стал приглядываться и прислушиваться.
Товарищ Трофим бодро и размашисто шагал по Бермановскому следу. Чоб бежал впереди, пока не добежал до места происшествия. Тут он стал чихать, тереться носом то о лапы, то о траву и, вообще, проявлять признаки беспокойства и недисциплинированности. Он припал к земле, глаза его стали наливаться кровью. Товарищ Трофим натянул сворку:
– Ну, в чём дело, Чоб?
Вместо ответа, Чоб повернулся и оскалил зубы. Товарищем Трофимом овладело чувство какого-то смутного беспокойства. Чоб продолжал скалить зубы и даже рычать. Товарищ Трофим достал из кобуры пистолет.
– Ну, пошёл, – сказал он угрожающим тоном.
Вместо ответа, Чоб всей своей мускулистой массой вдруг ринулся на товарища Трофима. Сворка была длиной метров пять, и даже товарищ Трофим не успел хорошенько прицелиться. Грохнул выстрел. Трофим почувствовал, что он сбит с ног и что страшные зубы Чоба рвут ему лицо. Почти конвульсивно товарищ Трофим продолжал нажимать на спуск пистолета, выстрелы щёлкали один за другим, и пёсьи зубы так же дробили кости Трофимовского черепа. Через несколько секунд кончились даже и конвульсии.
Тогда из-за куста выполз Берман, тоже с пистолетом в руке, быстрыми мелкими шажками пробежал к месту происшествия, убедился в окончательной ликвидации и Трофима, и Чоба, очень умело ощупал карманы загрызённого, извлёк оттуда бумажник и что-то ещё, и снова исчез в тайге.
Через несколько минут после его исчезновения из тайги, со стороны клуба показался Степаныч. На сворке впереди него бежала беленькая остроносенькая лайка – незаменимый пёс для сибирских охотников. Вероятно, Степаныч услышал выстрелы и пошёл на них. Но не доходя двух-трёх десятков шагов до товарища Трофима с его Чобом, Степаныч поднял свою лайку на руки, осторожно обошёл трупы, спустил лайку с рук и зашагал дальше то-ли в поисках заказанной ему дичи, то- ли в поисках чего-то иного.
Генерал Завойко сидел на берегу таёжного омута. Двустволка лежала рядом с ним. Здесь, вдали от всякого человеческого “коллектива”, лицо генерала Завойко потеряло своё обычное Будёновско-Денисовское выражение, и на нём проступали ясные признаки беспокойства. Это беспокойство усилилось, когда из чащи послышался хруст валежника. Генерал Завойко на всякий случай поднял двустволку в направлении этого хруста. Но из тайги вышел только товарищ Берман.
Не производя никаких приветствий, товарищ Берман подошёл к Завойко и опустился на травку.
– Револьверные выстрелы – это не ваши? – спросил Завойко.
– Нет, это пришлось отделаться от телохранителя.
– Отделались?
Товарищ Берман утвердительно кивнул головой.
– Я боюсь, товарищ Берман, что вы начинаете делать ошибки.
– А вы не бойтесь.
Генерал Завойко попытался установить в тоне Бермана то-ли иронию, то-ли утешение, но не установил ничего. Товарищ Берман говорил тоном телеграфного кода.
– Я снова передумал кое-что. Боюсь, что с этим бродягой вы поступили неосторожно.
– А вы не бойтесь, – тем же тоном сказал Берман.
– Хорошо. Но на всякий случай я бы посоветовал вам закрыть моими парашютистами подход к перевалу Ойран-Тау.
– Зачем?
– Ваш бродяга может завести своих конвоиров в засаду.
– У бродяги никаких сообщников нет. Бродяга – это случайность.
– Не знаю. А это тоже случайность – из моей дивизии внезапно откомандирован полковник Мижуев?
– Когда?
– Вчера.
– Вы именно по этому поводу назначили мне это свидание?
– Нет, не только по этому. Медведев получил приказание усилить надзор за дивизией, он за ней, впрочем, и так смотрит. Но моя разведка установила приезд в Неёлово двух лиц. Вот их фото и прочее.
Завойко вынул из кармана небольшой конверт. Берман как бы мельком, но очень внимательно вгляделся в фотографии и в несколько строк текста при них.
– Я это возьму с собой?
– Возьмите. Фото не безынтересны, а?
Берман не ответил ничего.
– О вашем Светлове никаких новых данных?
– Филеров по дороге ликвидировал он сам. При одном из них были кое-какие наши документы. При осмотре тел они не обнаружены.