Санитар помог товарищу Медведеву улечься на кровать и устроил его раненую руку. Товарищ Медведев приказал ему разыскать и вызвать майора Иванова. Майор Иванов появился, как и всегда, почти сразу, как будто он только и ждал этого приглашения и, как всегда, на его лице не выражалось решительно ничего, может быть, только крайняя усталость, товарищу Иванову приходилось быть прислугой для всех. Товарищ Медведев очень коротко, но достаточно обстоятельно изложил всё, что требовалось от товарища Иванова. Тот стоял навытяжку и только от времени до времени прерывал Медведевский монолог короткими “слукаюсь”, “точно так” и прочими междометиями в этом роде. На его лице по-прежнему не отражалось ничего.
   Закончив свой монолог, товарищ Медведев всмотрелся всё-таки в это лицо. У товарища Медведева были смутные подозрения, что товарищ Иванов не то знает, не то понимает, не то просто догадывается о целом ряде вещей, о которых сам он или не догадывается или не имеет времени догадываться. Товарищ Медведев, впрочем, как-то понимал, что последнее соображение является только утешением, у товарища Иванова времени было ещё меньше.
   Диспозиция и дислокация всего того, что товарищу Иванову предстояло сделать, была, в сущности, закончена. Но у товарища Медведева оставалось всё-таки какое-то смутное ощущение, авось этот аппаратчик предложит что-то более толковое, вся эта история начинала принимать явно бестолковый характер.
   – Ну, чего же вы стоите, как бревно, – довольно неожиданно сказал товарищ Медведев, – садитесь, вот тут стул.
   Товарищ Иванов все той же деревянной куклой присел на стул.
   – Чёрт его знает, – сказал Медведев довольно интимным тоном, – получается форменная путаница.
   – Точно так, – деревянным тоном ответил товарищ Иванов.
   – И этот генерал, тоже, чёрт его знает…
   – Точно так, – подтвердил товарищ Иванов.
   – Что вы всё такаете да такаете, – раздраженно сказал товарищ Медведев. – Вот, на вас снова возлагается очень ответственное поручение, думаете ли вы о нём, или вовсе не думаете?
   – Точно так, – сказал товарищ Иванов.
   – Что “точно так”? Я спрашиваю, думаете или не думаете?
   – Точно так, думаю, – поправился товарищ Иванов.
   – А если думаете, то как вам всё это кажется?
   – Принимая во внимание существующее положение сложившихся объективно обстоятельств…
   – А не можете ли вы говорить человечьим языком?
   – Точно так. Слушаюсь. Говоря короче, сбежит.
   – Кто сбежит?
   – Да вот этот самый генерал.
   – Почему сбежит?
   – Достаточно просто, сейчас капиталистическое окружение, готовя империалистическую войну против республики трудящихся…
   – К чёртовой матери с вашей шарманкой! Говорите по-человечески.
   – Слушаюсь. Во-первых, если посылать человека для освещения или разведки этой самой заимки, то, конечно, уж не генерала Буланина, у него такой вид, что всякий человек в тайге насторожится. Нужно было бы послать какого-нибудь контрабандиста, охотника, чалдона, такие ведь у нас есть.
   – Это совершенно верно, – не без некоторого внутреннего сожаления сказал товарищ Медведев; эта мысль, при всей её простоте, ему самому как-то в голову не пришла.
   – Так что, если на заимке и есть что обследовать, то генерал Буланин, конечно, не сможет обследовать ничего. Во-вторых, я, товарищ Медведев, конечно, не знаю, зачем его здесь держат…
   – Для приманки, – сказал товарищ Медведев.
   – То есть, как это для приманки?
   – Чтобы за ним и другие белые переходили бы к нам.
   – Г-м, – сказал товарищ Иванов, не без некоторого сомнения. – Ну и как, перешли ещё?
   – Не слыхал, – отрезал товарищ Медведев.
   – Так что и с приманкой не выходит?
   – Как будто…
   – Тем более. Сейчас все эти империалисты…
   – Вы вот что, товарищ майор, – сказал Медведев раздражённо-официальным тоном, – вы всех этих пролетариев, империалистов и прочих бросьте к самой чёртовой матери. Дело совсем просто, если нашу власть сковырнуть, то всех нас перевешают…
   – Предположительно.
   – Не предположительно, а просто повесят.
   – Г-м, – сказал товарищ Иванов.
   – И ничего не “г-м”, мы уже тридцать лет танцуем под виселицей, – сказал товарищ Медведев довольно неожиданно для самого себя. – А если не виселица, так вот, – товарищ Медведев здоровой рукой показал на свою раненую. – Словом, здесь дело конкретное. Если этот Буланин сбежит, будет большой скандал. Можно сказать, мирового масштаба. Дайте мне папиросу и зажгите мне спичку.
   Товарищ Иванов исполнил и то, и другое. Вопреки обыкновению, товарищ Медведев дружески протянул ему портсигар, как бы подчёркивая интимность данного разговора. Товарищ Иванов почтительно закурил папиросу…
   – Если разрешите доложить, товарищ Медведев…
   – Валяйте!
   – Если разрешите доложить, так не всё ли равно, одним скандалом больше или одним скандалом меньше?
   – Не всё равно. Почему Буланина послали сюда из-за этих атомных диверсантов? Значит, он тут что-то знает, а за такое знание, во-первых, могут, действительно, заплатить большие деньги, а во-вторых, всё это – верёвка на нашу шею… А мы уже и так довольно потрудились…
   – То есть, как это?
   – Вот уже сколько лет всё воюем и воюем. Всё на фронте и всё без смены. А тут ещё и Америка навалится. Это будет почище Гитлера, для нас, по крайней мере. А если Буланин сбежит, то куда он сбежит? Конечно, к американцам. Вопрос в том, можно ли будет перехватить его ещё по дороге на заимку? Он вылетит из Читы, это я уже знаю. Когда он вылетит, это я тоже буду знать. Спуститься ему, кроме, как на этом озере, больше негде, разложите эту карту тут на полу.
   Товарищ Иванов разложил на полу огромную карту воздушной съёмки.
   – Генерал Буланин, – сказал товарищ Медведев, – может спуститься только вот на этом озере, больше, повторяю, негде. Самолёт, конечно, сейчас же снимется. Вы должны спуститься через час или два после Буланина. Сможете ли вы догнать его по дороге на заимку?
   – Сможем. Генерал Буланин, как я полагаю, очень плохой ходок. Но не знаю, сможем ли мы обойти его стороной? Разрешите, товарищ Медведев, получить от вас конкретную директиву. Допустим, что мы нагнали генерала Буланина, а он прикажет нам возвращаться обратно. Как тогда?
   – Г-м, – сказал товарищ Медведев, – нужно что-то придумать, – и посмотрел на товарища Иванова откровенно вопрошающим взором.
   – Можно бы, конечно, инсценировать какое-то нападение, перестрелку или что-нибудь в этом роде… Но для этого, вероятно, придётся прорваться как-то вперед генерала Буланина. Не знаю, насколько это возможно…
   – Это уж я, – обрадовано сказал товарищ Медведев, – предоставляю вашей инициативе. Наперёд всё равно всего предусмотреть нельзя. Там видно будет.
   Товарищ Иванов понял, что всю ответственность товарищ Медведев хочет переложить на него. И, в случае какого нибудь скандала, свалить всю вину со своих собственных плеч. Было, однако, ясно, что никаких более подробных директив от товарища Медведева не дождаться.
   – Словом, действуйте, – сказал Медведев ободряюще. – Валяйте. Мне этот чёртов медведь так изуродовал руку, что я сейчас никуда не гожусь. На вас, товарищ Иванов, ложится сейчас очень большая ответственность.
   Товарищ Иванов знал это и без него. И именно этого товарищ Иванов старался избегнуть всегда и изо всех своих сил. Но сейчас, действительно, ничего предусмотреть было нельзя.
   – Так что, если вы разрешите, я отдам соответствующие приказания.
   – Валяйте!
   На этом аудиенция кончилась. Товарищ Иванов представил генералу Буланину некоего дядю вполне опытного во всех деталях концлагерного быта, и двух китайцев, долженствующих служить и проводниками, и стражами. Реализуя все эти административные предприятия, товарищ Иванов мечтал, собственно, только об одном – придти домой, выпить и завалиться спать. Его востроносенькая супруга была в данный момент на службе и помешать не могла. Многолетняя тренировка выработала у товарища Иванова способность заснуть в любую минуту, в особенности, если перед этой минутой было выпито. Оставался, правда, ещё нерешённым вопрос о транспортном самолёте, но товарищ Иванов знал, что даже и для данного учреждения больше, чем какие бы то ни было приказы, иногда помогает самый простой блат, кому-то нужно будет выписать из закрытого на все замки распределителя НКВД соответствующее количество коньяку, икры, балыка и всяких таких вещей, и самолёты явятся, как из-под земли. По-видимому, не только генерал Буланин, но даже и товарищ Берман не были вполне в курсе всех блатных мероприятий низового аппарата НКВД.
   Товарищ Иванов заглянул в распределитель не для блата, а для самого себя. С портфелем, нагруженным всем, что в данном случае полагалось, товарищ Иванов направился домой. Голова работала плохо, товарищ Иванов, действительно, устал до предела. Вероятно, именно вследствие этой усталости, он только по дороге вспомнил бывшего Степаныча и своё обязательство информировать его о всяких происшествиях в доме №13, касающихся Светлова и всего того, что со Светловым было связано.
   Это обстоятельство значительно испортило предвкушение спокойной выпивки и безмятежного сна. Придя домой, товарищ Иванов, как было условлено со Степанычем, положил пачку книг на подоконник и не знал, так что же начать дальше? Хорошо было бы сразу выпить, закусить и лечь спать, но кто-то, надо полагать, довольно пристально следит за окном и может испортить всё: и выпивку, и закуску, и сон. Кто-то, вероятно, следил очень внимательно, через несколько минут раздался звонок и в дверях появился какой-то вестовой войск НКВД.
   – Вам, товарищ майор, пакет из комендатуры.
   Всмотревшись в вестового, товарищ Иванов узнал в нём одного из безпризорников Степаныча, то ли Ваньку, то ли Ваську.
   – Зайди, никого дома нет. Ты что это так нарядился?
   – Вас ждут тут за углом в авто, – уклончиво ответил Васька.
   Товарищ Иванов вздохнул не без некоторого облегчения, от очередного разговора с бывшим Степанычем можно будет отделаться минут, вероятно, через десять, и тогда в дальнейших планах на выпивку и прочее никаких препятствий не предвиделось.
   Васька несколько преувеличил, автомобиль был не за углом, а за тремя углами, стоял у разломанного тротуара почти неосвещённого переулка. Товарищ Иванов ещё раз проклял проклятую жизнь свою, провалившись почти по колено в какую-то канаву у тротуара, но из кабинки раздалось хотя и запоздалое, но всё-таки дружественное предупреждение бывшего Степаныча:
   – Берите правее, тут можно провалиться.
   – Уже, – кратко констатировал товарищ Иванов. – По колени.
   – Ну, если только по колени, то это ещё не так плохо, было бы хуже, если бы по самую макушку, а вы, кажется, и к этому близки. Залезайте сюда, да поскорее…
   Товарищ Иванов, несколько недоумевая по поводу странного и малоутешительного намека, нырнул в авто. Степаныч, повернувшись в своем шофёрском сиденье, продолжал тем же благодушнейшим тоном:
   – Я, видите ли, позволил себе побеспокоить вас исключительно в ваших собственных интересах, вот, чтобы вы не провалились, действительно, по самую макушку. Правда ли, что именно вы назначены вести отряд то ли для поимки, то ли для охраны генерала Буланина?
   Несмотря на свою многолетнюю выдержку, товарищ Иванов готов был рот раскрыть от удивления, вот только что, четверть часа тому назад, он с глазу на глаз беседовал с товарищем Медведевым, и вот уже об этой беседе знает этот таинственный бывший Степаныч.
   – А, вы, извините, вы собственно, как это успели узнать?
   – Успел. У нас это скоро делается. Как это говорил товарищ Сталин: “Техника в период реконструкции решает всё…” Да и честные люди везде есть… Словом, это соответствует действительности?
   – Вполне.
   – А так же и приказ товарища Бермана оставить заимку в покое?
   – Вполне, – ещё раз подтвердил товарищ Иванов.
   – Г-м, – сказал бывший Степаныч, – Так я, значит, предупрежу Валерия Михайловича…
   – А кто это такой?
   – Светлов. Так я его предупрежу, чтобы в вас там не палили. А то, вы знаете, тайга, пограничники – подстрелят без всякой волокиты. Со своей стороны вы постарайтесь вести себя так, чтобы в стрельбе не было особенной необходимости, Валерий Михайлович без особой необходимости стрелять не любит. Когда вы предполагаете отправиться? Впрочем, это и вам точно неизвестно.
   – Не вполне. Зависит от того, когда отправится генерал Буланин.
   – Ну, об этом мы тоже будем знать. Хотя для верности и вы нас информируйте. Как и сегодня – книги на подоконнике. Так, значит, держитесь осторожнее. Вы будете в форме?
   – Точно так.
   – Значит, я предупрежу Валерия Михайловича. А вы со своей стороны не навязывайтесь на перестрелку.
   – Так, может быть, мы этого генерала ещё и по дороге перехватим.
   – Этого я не знаю. О нём Валерий Михайлович уже информирован. Значит, пока. Задерживаться вам тут не следует.
   Товарищ Иванов пожал дружественную руку бывшего Степаныча и с недоумением зашагал к себе домой, вот это служба информации! Его чисто теоретические размышления были оттеснены предвкушением выпивки, закуски и полного одиночества, востроносенькая супруга вернётся не так скоро, а к этому времени он будет уже спать.
 

ДРУЖЕСКАЯ БЕСЕДА

 
   Валерий Михайлович проснулся с приятным чувством усталости, покоя и чистоты. В каморке или горнице, где он спал, в углу мирно и приветливо теплилась лампадка, образов в полутьме разобрать было нельзя. Маленькое окошко было прикрыто ситцевой занавеской, и за этим окошком выла осенняя пурга. Огромная печка тихо и дружественно излучала свое дровяное тепло, где-то за печкой потрескивал сверчок.
   В последний раз с таким же чувством безопасности Валерий Михайлович спал в пещере, но там была всё-таки пещера, а не человеческое жильё. И, ещё, был этот нелепый сон, какие-то питекантропы, обозвавшие его дураком. А, может быть, питекантропы были не так уж далеки от истины? Может быть, строя свою культуру, человечество зарвалось, действительно, слишком далеко? И что было бы, можеть быть, лучше от небоскребов, самолётов и разложения атома повернуть назад, вот к этим тихим горницам с лампадками в углах? К простым человеческим отношениям, не осложнённым никакими национальными или социальными неурядицами?
   Мысли такого типа приходили в голову довольно часто, и Валерий Михайлович отбрасывал их с железной логикой. Ибо, если начать отбрасывать культуру, то неизбежно подымется вопрос: а на какой именно ступени остановиться? На самолёте, паровозе, огнестрельном оружии, или на первом ещё так грубо отбитом каменном топоре, который лет тысяч десять тому назад был, ведь, тоже “последним достижением культуры?” А до каменного топора ещё более древним культурным достижением была попытка стать с четырёх лап на задние ноги. Нет, всё это были совершенно праздные размышления. Они отнимали какое-то время и какую-то энергию от ума, а Валерий Михайлович считал, что всякий человеческий ум обладает только точно ограниченным количеством и времени, и энергии. Но потом всё-таки пришёл в голову вчерашний разговор и соображения Потапыча, на которые, при всей их наивности, возразить было нечего. Да, конечно, за судьбы народа отвечает его интеллигенция. Она, к сожалению, оказалась совершенно безответственной. Да, конечно, не того ждали, не так думали, совсем иначе планировали, и, вот, пришла расплата. И на виновных, и ещё более на невинных. В воображении Валерия Михайловича опять мелькнул образ Вероники, как она, вероятно, постарела за эти годы. Валерий Михайлович всем усилием своей воли опять отодвинул этот образ куда-то в подсознание.
   Сверчок продолжал потрескивать, и пурга продолжала подвывать. Массивные бревенчатые стены матерински обнимали Валерия Михайловича, защищая от пурги, снега, мороза и от чего-то ещё. Казалось, что за этими стенами осталось и всё беспокойство, все тревоги его катастрофической жизни. Но это только казалось. Который мог бы быть час?
   Валерий Михайлович посмотрел на часы, лежавшие тут же у кровати на деревянной табуретке, но в полутьме ничего видно не было. Валерий Михайлович стал щёлкать зажигалкой. Новейшее достижение культуры довольно долго не хотело давать огня. Наконец, огонь вспыхнул. Оказалось, что было половина четвёртого. У двери раздался какой-то шорох, и она открылась сантиметров на двадцать. Валерий Михайлович совершенно автоматически схватил пистолет, лежавший на той же табуретке, и взвёл курок. Дверь открылась ещё больше, и при мигающем свете лампадки и зажигалки Валерий Михайлович увидел таинственную физиономию Потапыча.
   – Можно, Валерий Михайлович? – спросил он загробным шёпотом.
   Валерий Михайлович молча, но не без удивления, кивнул головой. Потапыч на цыпочках вошёл в горницу и тихонько закрыл за собою дверь.
   – Вы уж извините, Валерий Михайлович, – сказал Потапыч тем же шёпотом, – слышу, вы зажигалкой щёлкаете, думаю, может быть, что- нибудь надо.
   – Нет, спасибо, Потапыч, ничего.
   Потапыч несколько помялся.
   – А я ещё это к тому, что, может быть, вы закусить захотели бы? А?
   – С чего это ночью?
   – А это, как сказать, Валерий Михайлович! Вот по тайге, так и ночью не ели, и днём, как попало. Вчера, вот, только малость подправились. Так что, дефицит имеется. А я тут соображаю насчёт жареного сала с луком…
   – Сало с луком, – сказал Валерий Михайлович, приподнимаясь, – об этом можно поговорить.
   – Вот, видите, я уж там нарезал. Публика наша спит вся, посидим, закусим, ночи теперь долгие, поговорить есть о чём, вчера, так просто был галдёж, все говорили, а слушать – никто не слушал. Я, вот, сейчас вам полушубок принесу, чтобы вам не одеваться.
   Потапыч исчез и через минуту вернулся с полушубком и валенками.
   – Вы вот это натяните, всё-таки, чего зябнуть?
   Валерий Михайлович натянул полушубок и валенки, и предшествуемый Потапычем по каким-то тёмным переходам и коридорам попал, наконец, в комнату вчерашнего пиршества. Стол был ещё завален едой и её остатками, на столе горела толстая, видимо, самодельная восковая свеча, на припечке стоял чугунный треножник, и под ним уже горел огонь.
   – Еремей вчерась баб спать послал, завтра, говорит, уберёте. Я сейчас ещё сала подрежу.
   На огромном глиняном блюде возвышалась целая гора крупно нарезанного сала и на другом – такая же гора так же нарезанного лука. Валерий Михайлович посмотрел на всё это не без некоторого сомнения.
   – И вы собирались всё это уплести за один присест?
   – А почему нет?
   – Тут одного сала фунтов пять!
   – Ну и что?
   – И луку не меньше… Такую порцию какому-нибудь американцу, так он на следующий же день отправится на тот свет…
   – Так это американцы, а мы тут в Сибири. Американцы, говорят, водки не пьют, а едят только одни банки.
   – Какие банки?
   – Ну, консервы там всякие. А по-нашему, консервы – это только для закуски, да и то, когда сала нет. Конечно, когда нет ни консервов, ни сала…
   – … ни хлеба, ни водки…
   – Вот в том то и дело. Папаша всё меня пилит, на ворованном-де хлебе разжирел. А не понимает папаша того, что всякий колхозник, и тот на ворованном хлебе живёт. Если бы не воровали, так вся Эсэсэрия давно бы с голоду перемерла бы. Это папаше хорошо – своя заимка, свои свиньи и никаких там колхозов. А я так полагаю, Валерий Михайлович, вот, деньги у вас есть. А чтобы вы их по вашей ставке получили, так в этом у меня сомнение имеется.
   – Правильное сомнение, не по ставке получил.
   – Вот так и идёт, все вверх ногами ходим, и все сами у себя воруем…
   За это время на треножник была поставлена огромная сковорода, навалены на нее и сало, и лук, и что-то ещё, от всего этого по комнате пошёл такой дух, что пять фунтов жареного сала не показались Валерию Михайловичу слишком уж явным преувеличением. Грузная фигура Потапыча неслышно скользила от печки к столу, на столе появились чистые глиняные тарелки. Потапыч внимательно обследовал остатки вчерашней водки и, найдя их недостаточными, куда-то исчез и вернулся с подкреплением. Валерий Михайлович пододвинулся поближе к огню и почти бездумно смотрел на его прыгающие и исчезающие языки. От всего этого веяло чем-то старинным, крепким, устойчивым… и исчезающим, как вот эти язычки пламени…
   – Ну, вот, Валерий Михайлович, – сказал Потапыч, водружая на стол сковороду, – армия наша приведена, так сказать, в полную боевую готовность, вот, ежели хотите и рыба, и грибки, и брусника, давай нам Бог…
   Некоторое время длилось серьёзное молчание, слегка нарушаемое работой челюстей. Одолев свои первые три фунта сала, Потапыч откинулся на спинку стула с видом человека, дорвавшегося, наконец, до заслуженного отдыха.
   – Вы уж меня, Валерий Михайлович, извините, а только закуска – закуской, а и я тоже не сапогом сморкаюсь, смываться вам отсюда нужно. И американца этого захватить.
   – Почему вы так думаете?
   – Нашу бражку я хорошо знаю. Конечно, у вас на этого Бермана есть какая то власть. Какая, и спрашивать не хочу, дело не моё, зачем знать, чего не нужно. А только власть есть и над Берманом. Придёт приказ из Москвы, что ли, пошлют сюда пару самолётов и разбомбят заимку к чёртовой матери, так что даже и в лес податься не успеем.
   – Так тогда и вам всем смываться надо.
   – Это положительно верно, Валерий Михайлович. Ничего не говорю, положительно верно, смываться надо всем. Да только есть и разница, убьют, скажем, меня, ну, поплачет Дунька, и кончено. Кому я больше нужен? А у вас тут с этим американцем и атомная бомба, и, Бог знает, что ещё. Я, Валерий Михайлович, нашу бражку знаю, как облупленную. И аппарат тоже. Если им атомную бомбу в руки, так это не дай Бог! А нам всем они не спустят, это вы уж будьте благонадёжны. Взвод перебили, Чеку подожгли – этого никак не спустят. Престиж.
   – Почему престиж?
   – Да так, чтобы все боялись. Бражка больше всего боится людей, которые их не боятся. Прав ли, виноват ли, а если не боишься, так или в концлагерь или на тот свет. Что, неправду я говорю?
   – Приблизительно верно, – согласился Валерий Михайлович.
   – И вовсе не приблизительно, а в самый раз…
   Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и в щелку выглянула взлохмаченная голова Еремея Павловича.
   – Прохлаждаетесь? А я-то слышу шу-шу, да шу-шу, что бы, думаю, там могло быть? А вы, вот какие умные! Не помешаю?
   Не ожидая ответа, Еремей Павлович уселся за стол и с птичьего полёта осмотрел всё, на нём лежащее.
   – Вот так, когда по тайге неделями бродишь, то потом не так просто откормиться и отоспаться. Ты мне там, Потапыч, вот это блюдо придвинь. И стаканчик налей. А как этот ваш американец?
   – Спит, – ответил Потапыч. – Поправляться человеку нужно. А всем нам – смываться. Как можно скорей и как можно подальше. Вот, Валерий Михайлович полагает, что он всему этому виной, без него, дескать, все было бы спокойно. А я говорю, всё равно. Я же на железной дороге работал, так я уж знаю, и войска перебрасывали, и танки, и артиллерию, и всяких там китайских коммунистов, а китайские или, там, бурятские, чёрт его разберёт, с раскосыми глазами всякий за китайца сойти может. Китай, в общем, съедят и даже не подавятся. А вы тут, папаша, с вашей заимкой, как раз по дороге.
   – Ну, какое там по дороге?
   – По дороге. Или, скажем, в тылу, а тыл-то тут будут прочищать на полный ход, какая-такая заимка, кто тут живёт? А если на вас, папаша, просто посмотреть, сразу видно, кулак.
   – Н-да, – сказал Еремей Павлович. – Кулак это у меня, действительно, имеется.
   – Да я не о том. И поп тут живёт, и часовенку построили, и царские портреты висят, так вы думаете, вас бы тут оставили? Такое дело, что никуда не уйдёшь. Смываться, я говорю, нужно, да только куда?
   Валерий Михайлович, медленно набивая трубку, вглядывался в Еремея Павловича.
   – Ну, что ж, сматываться, так сматываться, – довольно спокойно сказал тот. – Конечно, жаль. Прижились мы тут, народ хороший, тайга, сытно и спокойно. Да, ведь, вот и вся Россия куда-то всё смывается, кто куда. Чем мы-то святее других?
   Валерий Михайлович зажёг трубку и выпустил клуб дыма.
   – Я думаю, что об этом всё-таки ещё рано говорить. У меня есть три места, в которых можно спрятаться на долгие годы. Только сейчас наступает зима, и дойти будет трудно. Это в Яблоневых горах, ещё на Алтае и подальше, на Уссури, и на Корею, оттуда можно пробраться и за Корею. Деньги у нас есть…
   – Да и у меня золото. Можно за зиму и ещё накопать… Жильное золото, недалеко тут, в горах.
   – Так что вопрос в том, чтобы, во-первых, зиму как-то пережить и, во-вторых, кое-какие дела закончить. У меня, Еремей Павлович, есть виды на вашего Федю. Скажу сразу, опасное дело.
   Еремей Павлович пожал плечами.
   – Зря бы вы, Валерий Михайлович, на опасное дело человека не посылали. Значит, нужное дело. А опасность, так все мы под Богом ходим, вот попал же я в такую мышеловку, что никакого хода, видать, не было, а, вот, сижу, барана ем и самогон попиваю. Никто, как Бог. Нужно, конечно, и с самим Федей поговорить, как он. А может, и говорить-то нечего, парень молодой, ему бы только куда-нибудь ввязаться. Федя, как вы думаете…
   Еремей Павлович поднял палец, как бы прислушиваясь к чему-то. Валерий Михайлович и Потапыч тоже стали прислушиваться не без некоторого беспокойства. Потом Еремей Павлович встал, подошёл на цыпочках к двери и ещё прислушался.
   – Спят, – доложил он, вернувшись к столу.
   – Кто спит?
   – Да мамаша, Дарья Андреевна.