Страница:
– Ты перестань, – огрызнулся Потапыч на какое-то тихое замечание Дуни, – ты это оставь. Я, конечно, на взводе, ну, что ж, приехали на заимку – с заимки надо бежать. Приехали к родителю, а родитель хочет пороть. Так, может быть, было лучше в Лыскове оставаться? Так, вот, я и спрашиваю родителя, так кто же революцию сделал? Конечно, в партии я был…
– А сейчас? – спросил Валерий Михайлович, – то есть, не сейчас, а ещё в Лыскове?
– Вышибли. По пьяному делу. Да ещё и морду набил. Ну, и всякое там. Словом, всё-таки был. Каждому жить хочется. А ходу без партии никакого и никуда. Можно, конечно, медведем в берлоге сидеть, так это тоже до поры до времени, вот и до этой берлоги добираются. Так за что ж, папаша, ещё раз спрашиваю, меня пороть-то? Вот, в этом самом семнадцатом году у вас-то, папаша, хоть гаубица была, у меня – кроме рогатки, никакого оружия. Так я-то тут при чём?
Было довольно очевидно, что никакого ответа Еремей Павлович не мог высосать даже и из бараньей ноги.
– А в тридцать первом пулемёт был?
– Пулемёт, не пулемёт, а винтовка, действительно, была. Ну, изворачивался. Призвали. Там я и в партию попал. И даже безбожные курсы проходил. Ну, и что?
– Вот от безбожия-то всё это и произошло, – сказал отец Паисий.
– Ну, это мне тоже вовсе неизвестно. Я, конечно, по части там постов или попов… ну, это другое дело. Только есть попы, кто против коммунизма, а есть, кто и за коммунизм, даже и епископы, так ведь? В Бога-то я, может, и верю, а только чего Он от меня хочет, понять не могу.
– Пренебрегаешь церковью, потому и понять не можешь.
– Опять же, и церкви-то разные, одна – так, другая – этак. Образованные люди? Так тоже, одни – так, другие – этак, а десятые – и, вовсе, по-десятому. А пришёл, вот, к папаше, а он – пороть. Отлезь, Дунька, вовсе я не пьян, я только на взводе, дай человеку своё сердце выговорить. Вот, тут образованные люди, даже и американцы. И, вот, отец Паисий. А что пьян ли я, или не пьян, так это не ответ. Я и спрашиваю, за что же меня пороть-то?
– По-моему, не за что, – сказал Валерий Михайлович.
– А! – торжествующе воскликнул Потапыч. – И то, уж, слава Богу, прощение, значит, заслужил. А прощать-то меня за что? Оно, конечно, вот, например, Медведева, того я по службе знаю. Вот, папаша говорит, повесить. А я говорю, и повесить его мало. А вдруг, может, и он, вот, вроде меня, сидит и думает: “Вот бы всю эту сволочь перевешать”, – всех, кто сверху над ним сидит.
– Очень интересно, – сказал мистер Бислей. – Скажите, так, как вы, думают многие?
– Кто что думает, дорогой мой мистер, так этого никто не знает. Это только тут, на заимке, можно язык распустить. Вот, Дунька может подтвердить, убивать я не убивал, а воровать приходилось. Ну, там арестовывал, приказано, что поделаешь. Так вот, Дунька подтвердить может, сколько разов я ей говорил: “Вот бы эту сволочь перевешать!” А потом думаю, если бы не пьяное дело, если бы оставался я в партии, вот так, раз за разом, может, тоже вроде Медведева стал бы. Ведь, вот, сколько таких медведевых расстреляно было. Значит, тоже что-то там крутили, кого-то тоже вешать собирались? Так, может, и наш Медведев, вот, придёт к себе домой, надуется водки и зубами скрипит? Почему нет? Молод я был, тоже думал, образованные люди, всякие, там, ораторы, писатели, профессоры, учились, ведь, черт их раздери! Так, может, их вешать и пороть, а не жучкиных и медведевых?
– Вот, это, пожалуй, правильно, – слегка торжествующе заявил Еремей Павлович, – рыба с головы воняет. Я своему Феде сколько раз говорил: “Ты, брат, учись, да только не переучивайся”… А то такому научишься, что на отца доносить побежишь, был, говорят, и такой молодец.
– И такие были, – подтвердил Потапыч. – Вот, натаскивают парнишку на всяких там врагов народа, а что он, парнишка, понимает? А разве со мной намного лучше было? Тут тебе и Маркс, и Ленин, наука всякая, и вот насчёт Бога, мощей и всего такого. Совсем было в шатание пришёл. Ну, думаю, сейчас, действительно, плохо – голод, холод, ну, ничего, вылезем на мировой простор. Вот тебе вылезли, сидим тут, как мышь под метлой, а, может, и ночью-то этой бахнут нас с самолётов.
– Сегодня ночью не бахнут, – сказал Валерий Михайлович.
– Ну, завтра. Или послезавтра.
Дарья Андреевна, наконец, не выдержала:
– Да скажите же вы мне, да куда же нам податься?
– Вот что, Дарья Андреевна. На этих днях, приблизительно послезавтра, я буду знать, как дела стоят. Вы, Дарья Андреевна, не очень уж меня вините…
– Да, Господи Ты, Боже мой, да разве ж я вас виню, судьба уж такая!
– Ну, а всё-таки из-за меня. Дело, однако, в том, что вам всё равно вашу заимку пришлось бы бросить. Советы фактически занимают Китай, и рано или поздно вас всё равно раскулачили бы. Да так, что, как снег на голову, ничего вы не успели бы спасти, да, может быть, и сами не успели бы спастись. Что поделать, во всей России такая же передряга. Да и не только в России.
– Когда же, Господи, с ними то покончат?
– Не покончат, – мрачно сказал Потапыч, – крепко въелись. И кто покончит?
– А вы знаете, кто? – спросил Валерий Михайлович. – Вот этот самый мистер Бислей, он и покончит.
– Это он-то? – Потапыч от удивления поставил на стол стакан, который он совсем уже, было, поднёс ко рту. – Это он-то? Почище дяди были, да и те не покончили…
– А вот мистер Бислей покончит.
– То есть, простите, – прервал мистер Бислей, – не только мистер Бислей, но и господин Светлов.
– Допустим. Вот поэтому-то, Дарья Андреевна, за мною так и гоняются. Мистер Бислей в Америке, и мы тут, в России, работаем над одной такой штучкой. У мистера Бислея кое-чего не хватает, и у нас кое-чего не хватает, вот почему я послал к мистеру Бислею, а он и сам сюда попал. Теперь ясно?
Еремей Павлович положил на стол то, что ещё оставалось от целой бараньей ноги, оставалось мало, и переводил свои глаза со Светлова на Бислея и с Бислея на Светлова.
– Ну, это уж бабушкины сказки, – категорически отрезал Потапыч.
– Заткнись, – строго сказал Еремей Павлович. – Я, кажись, кое-что кумекаю. Не будет ли ваша штука атомной бомбой?
– А вы откуда об атомной бомбе слышали?
– Слышал. Газеты попадались. Люди тут кое-какие попадались. Слышал.
– Правильно, атомная бомба.
– Господин Светлов эти изыскания начал, а мы продолжаем, – подтвердил мистер Бислей. – У нас это, конечно, несколько удобнее…
– Угу, так вот это что! Ну, давай вам Бог, давай вам Бог! Вот такую бомбочку ляпнуть на матушку Москву, чёрт с ней, с матушкой, отстроим, а так, чтобы от сволочи то этой и мокрого места не осталось. Вот по всей России была бы радость, Светлое Воскресенье!
– Вот это так! – почти заорал Потапыч. – Вот это здорово. Вот это, значит, образование, раньше нам всем революцию устроили, а теперь нас всех, значит бомбой к чёртовой матери, отстань, Дунька, я, может, двадцать лет молчал, теперь давай уж и мне поговорить. Те, кто в Москве живут, в семнадцатом году, может быть, и рогатки не имели. Вот вроде того взвода, который вы, Валерий Михайлович, перебили на полный ход. Конечно, понимаю, дело житейское, своя шкура, за вами гнались, ну вы и того… Однако, чем эти парнишки виноваты? А у каждого отец и мать есть. Так. Папаша, тот, вот, пороть собирается, это ещё по-божески. А вы вот с этим самым мистером хотите от нас и мокрого места не оставить
– Никто о тебе не говорит, – пробурчал Еремей Павлович.
– Нет. Примерно обо мне. Остался бы я в партии, был бы я сейчас в Москве.
– Так ты, значит, за Советскую власть?
– Я, папаша, Советскую власть почище вас знаю, двадцать лет в этом соку варился. А вы на заимке сидели. Власть, прямо говорю, – сволочь, сволочная власть. А кто она есть, вот эта власть? Вот шофёр, что вас вёз и аэродром поджёг? Ведь, вот же, на чекистской службе состоит, на чекистской машине ездит… Или, скажем, вот, сидим мы с вами, Валерий Михайлович, и вот поросёнка уписываем и водочку потягиваем. А, если бы, вот там, в лесу, помните? Будь у меня мой винт под рукой, да не будь Дуньки, какое недоразумение вышло бы? А?
– Да, недоразумение вышло бы, – согласился Валерии Михайлович, – дело только в том, что это у вас в руках винтовки не было. У меня была.
– Ну, значит, такое у вас благородство характера, что вы меня сразу не ухлопали. Значит, недоразумение было бы. А вдруг вся эта революция наша – вся она только недоразумение? Вот, если бы как-нибудь сказать всему, значит, народу: “Братцы, завтра в полдвенадцатого плюньте, и всё, нету больше никакой Советской власти?”
– А как вы это скажете? – спросил Валерий Михайлович.
– Это уж ваше дело, образованное. Как революцию устроить, образования у вас хватило, а теперь только на атомную бомбу хватает? А? Как царя свергать, так образованности у вас и без атомной бомбы хватало, а как Сталина свергнуть, так всю матушку-Москву ко всем чертям? А, может, за матушку-Москву вся Россия встанет? Сталин там, не Сталин, чёрт с ним, а Москва Москвой?
– Очень, очень интересная беседа, – сказал мистер Бислей.
– Однако, можно понять так, что вы, господин…
– Зовите просто Потапыч…
– … что вы, господин Потапыч, за монархию стоите.
– Монархия – это мне точно неизвестно, а чтобы был царь. Конкретно и обязательно. И чтобы не нас, а образованных пороть. Мутили-мутили народ, сбивали с толку, да извините, – Потапыч привстал и кому-то погрозил в пространство кулаком, – да только, извините, с толку не сбили.
– Это правильно, – подтвердил Еремей Павлович, – за такие разумные речи, чёрт с тобой, налей ещё по баночке.
– Налей, Дунька, делать тебе всё равно нечего… Вот, вы гражданин американский, думаете, что я сапогом сморкаюсь. Это – извините. И Маркса читал, и Энгельса читал, и Ленина-Сталина читал – всё, как полагается.
– Я Ленина, собственно, не читал, – признался мистер Бислей.
– Ага! И не читали Ленина, и не жили при Ленине. А я и читал, и жил. Образованный был человек? Образованный! Сколько миллионов с голоду при нём передохло, так этого никакая наука не знает. Так что, если вы и учёный, так и я учёный. И партия меня учила, и голод меня учил. А таких, как я, миллионы. Сто миллионов. Двести миллионов. Что ж это мы, с нашими рогатками, Советскую власть устраивали? Каждому жить хочется, а живёшь один раз… Вот, папаша говорит, я, де, на ворованном хлебе отъелся. Не буду врать, на ворованном. А вот, только Дунька, может быть, скажет, сколько я этого ворованного хлеба для мужиков спас, а? Дунька, подтверди!
– Опасное было дело, – сказала Дунька, – вспоминать не охота.
– Опасное было дело… А сколько таких опасных делов на Руси делается? А ведь каждому охота жить.
– Каждому охота жить, – сказал отец Паисий, – да только жизнь-то не в животе одном, есть ведь и душа у человека?
Потапыч, грузно и пьяно возвышаясь над столом, сверху вниз посмотрел на отца Паисия.
– Вы, батюшка, я вижу, в Бога веруете, не то, что этот колдун там, в пещере, так что о душе и о Боге поговорим после. Я, может, безбожные курсы проходил, так о Боге по пьяной лавочке даже и мне говорить совестно. Может, как раз безбожные курсы к Богу-то и привели?
Валерий Михайлович медленно, в растяжку, скручивал себе папиросу и смотрел на Потапыча с чувством несколько неприятного изумления. А также и с выражением некоторой беспомощности. Мистер Бислей, потягивая из маленькой рюмки душистый самогон, казалось, забыл и пытку, и усталость.
– Это всё очень интересно, что вы говорите, очень интересно. Однако, кроме атомной бомбы, я никакого выхода не вижу. Кажется, не видит и господин Светлов.
Валерий Михайлович пожал плечами.
– Выход может быть комбинированным. Потапыч, во всяком случае, ставит вопрос не совсем правильно, сейчас дело идёт не о том, чтобы атомной бомбой уничтожить Москву, а о том, чтобы Москве не дать в руки атомной бомбы.
– Москве? Это никак, – сказал Потапыч, всё еще стоя и стоя уже не совсем уверенно. – А, вот, что я вам скажу, а вы скажите вашим там американцам. Сколько стоит атомная бомба?
– Очень много…
– Так вот, заместо того, чтобы бросать бомбы, атомные, там, или какие, нужно сбросить над Россией винтовки, сто миллионов винтовок. Ну, не сто, так двадцать…
– Но, ведь, винтовки у вас есть?
– Это у нас есть. У мужика, можно сказать, и рогатки поотбирали. Так вот, винтовки. И чтобы на каждой винтовке был штамп “от русского царя – русскому народу”.
– Почему от царя?
– Потому, что народ больше не поверит никому. Кто там у вас? Керенский? Труман? Я ведь тоже газеты читал. Никому не поверит. Вот, думали, Германия – образованная страна. Теперь будут думать, вот, Америка – тоже образованная страна. Не поверят. Царю поверят. И чтобы было сказано, вот в такой-то день в полдвенадцатого Советской власти больше нет. Кончено. Кончилась. Так вот, в полдвенадцатого, может, и товарищ Медведев станет петь “Боже, Царя Храни”. А вешать, вешать не нужно никого.
– И даже Бермана?
– И даже Бермана. Этот сам повесится. Все эти сами повесятся, куда им будет податься? Что у нас в России? Наваждение и больше ничего. Навели наваждение, и, вот, плутаем. Вот, Валерий Михайлович, тот, ясно, за “Боже, Царя храни”. А, может, и те пограничники, которых Валерий Михайлович, как рябков, перебил, те тоже за “Боже, Царя храни”. А что получилось? Призвали парнишек, в строй поставили, приказали, что делать? А мне, что было делать?
– Я всё-таки ещё раз спрошу, вот так, как думаете вы, господин Потапыч, много ли людей в России думают так же, как вы?
– Я, гражданин американец, никакой всенародной переписи не производил. А глаза у меня есть. И народу я видел уйму. Всякого народу. Народу в России много. Разные люди есть. А как припомню, всё-таки полагаю, что вроде меня – процентов, так, под сто.
– Вот это здорово, – заорал Еремей Павлович, – ай да Потапыч, а я-то думал, дура Дунька, нашла в кого втемяшиться! А это совсем здорово. Винтовки и чтобы от царя! И тогда Советской власти крышка враз. Ай да Потапыч! Дай лапу!
Потапыч протянул через стол свою мясистую руку и сейчас же взвыл:
– Пусти, чёрт таежный, пальцы переломаешь!
– Это я от души, – извинился Еремей Павлович, – очень здорово вот ты сказал, царя и винтовки. Нам без царя, – продолжал Еремей Павлович, обращаясь к мистеру Бислею, – никакого ходу нет, не одна, так другая нечисть на шею сядет. А с царем мы тысячу лет жили.
– Это мне мало понятно, – сказал Бислей. – Но, если царя нет?
– Если нет – выдумайте, самозванца найдите…
– Не нужно самозванца, – пояснил Валерий Михайлович, – некоторые великие князья спаслись заграницу…
– Это, Валерий Михайлович, в самом деле?-недоверчиво спросила Дарья Андреевна, до сих пор предпочитавшая не вмешиваться в мужской разговор.
– В самом деле.
Дарья Андреевна перекрестилась.
– Ну, тогда, может быть, Бог нас ещё спасёт…
Потапыч воспользовался перерывом для новой стопки.
– Ну, вот, – сказал он очень медленно, – ну, вот, если есть, так о чём же разговор? Двадцать миллионов винтовок, стоить будет пустяки, и чтобы от царя. И чтобы было сказано: в полдвенадцатого. И чтобы всякий, кто после полдвенадцатого еще шебаршить будет, тогда уж пусть на себя пеняет. Тогда, может быть, и Медведев уже в одиннадцать часов переменится. Так сказать, досрочное выполнение и перевыполнение. Побоится опоздать.
– А если без царя? – спросил мистер Бислей.
– Ничего не выйдет, – подтвердил Еремей Павлович, – всё уж мы перепробовали: и Керенского, и Колчака, и Ленина, и Троцкого, хватит. Опять атаманщина пойдет. Мужик, тот пахать станет, а атаманы снова грабить начнут, хватит. Такие Стёпки Разины пойдут, что упаси Господи.
Лицо мистера Бислея выражало некоторое недоумение.
– Ведь, вот, живем мы в Америке без царя…
– Так это в Америке, а это в России, – сказал Еремей Павлович. – А чем у вас в Америке кончится, так это ещё тоже неизвестно. Америка нам не указ. А мы с царями тысячу лет прожили и ещё десять тысяч лет проживём. Что у вас там в Америке, это мне вовсе неизвестно, а тут, в России, нам без царя невозможно никак, это я доподлинно знаю. Да чего уж там, вот сколько лет мыкаемся. Да вы любого сойота спросите, так и он вам то же самое скажет.
– План нашего Потапыча, – сказал Валерий Михайлович, – идеальный план. В нём есть только один недостаток – он невыполним.
– То есть, это почему же? – удивился Потапыч. – Наши советские газеты, я знаю, врут, да не на все сто процентов. Сколько денег Америка уже убухала, а винтовки будут стоить совсем пустяки.
– Не в том дело, Потапыч, дело в том, что если американцам о царе говорить, то они просто глаза вытаращат.
– Совершенно верно, – подтвердил мистер Бислей.
Потапыч развёл руками и грузно сел на свой стул.
– Тогда дело и вовсе дрянь, может быть. И для нас дрянь, и для Америки дрянь. Потому, что, если уж у нас до кулаков дойдёт, то кулаки у нас покрепче, вот, немцы на что уж крепкий народ, что и говорить, сам с ними воевал, ну и что? Берлин брал. А теперь, даже с заимки драпать приходится. Потом Америку заберём, а сами в тундру зароемся. Тоже, удовольствие будет…
– Не так всё это страшно, – сказал Валерий Михайлович. – И Америки мы брать не станем и в тундру зарываться не будем. Вот, будет война и нам нужно будет не Берлин, а Москву брать, второй раз на Берлин вы, Потапыч, не пойдёте.
– Я то не пойду, а другие…
– Другие тоже не пойдут. Но это дело не завтрашнее. Сейчас нам нужно вырвать вот эту бомбу из советских рук.
– Это обязательно, – сказал Еремей Павлович.
– Совсем обязательно, – подтвердил Потапыч. – Ежели бомба будет у Сталина, тогда только и остаётся пойти в лес и повеситься.
– Вот в том то и дело. А для того, чтобы вырвать бомбу из Сталинских рук, мне, Еремей Павлович, нужен ваш Федя.
– Федя? – изумился Еремей Павлович, – да у него молоко на губах не обсохло.
– О молоке и о Феде давайте поговорим завтра.
– Да, лучше завтра, – согласился мистер Бислей. – Я всё-таки очень, очень устал…
ПОЯВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛА БУЛАНИНА
Заместитель товарища Медведева на посту чекистского диктатора Средней Сибири, товарищ Меснис, был пожилым латышом, пробившимся на этот пост своим собственным горбом, старый службист, не слишком обуянный жаждой власти и чинов, совершенно равнодушный к какой бы то ни было партийной догме и предпочитавший ни с кем не ссориться и не брать на себя никакой ответственности. Так сказать, тот же майор Иванов, только достигший предельной для данного сорта людей ступеньки. Сейчас, когда Берман и Медведев временно выбыли из строя, товарищ Меснис оказался в состоянии полного душевного одиночества. Сейчас ответственность автоматически падала на него. Военное положение, которое объявил товарищ Берман, было совершенно понятно, это старая система массовой репрессии, при которой не было речи ни о вине, ни о невиновности, репрессии, которая террором и страхом должна компенсировать очередное поражение власти. Но приказ прекратить поиски Светлова? Конечно, поиски в данном направлении были уже безнадёжны, но принцип репрессии всё-таки оставался, нельзя же было оставить безнаказанным такое почти беспримерное происшествие, как побег Дубина и Паркера, как пожар дома №13, как взрыв аэродрома. По тем спискам, которые на всякий случай лежали в каждом отделе НКВД, было произведено несколько сот арестов, товарищ Меснис был совершенно убеждён, что никаких следов они не дадут, но страх наведут совершенно достаточный. Однако, дальнейшие шаги оставались неясными. Что-то нужно было предпринимать, но что именно?
Товарищ Меснис приказал разбудить заведующего шифровальным отделом и долгое время просидел у прямого провода в Москву. Но в Неёлове было уже под утро, в Москве была ещё ночь. Только после полудня товарищ Меснис получил краткий ответ: “Ждите прибытия генерала Буланина”.
Этот ответ внёс полное успокоение в смятённую душу товарища Месниса. Он ещё раз осмотрел ещё дымившиеся развалины части дома №13 и ещё раз выслушал полуизвинение начальника пожарной команды: люди, де, боятся ещё одного взрыва, и, вот, поэтому тушение пожара так затянулось. Товарищ Меснис сделал вид, что верит этому объяснению, но он знал, что тушить дом №13 никому не было никакой охоты, да и он сам не стал бы из кожи лезть вон. Во всяком случае, пожар был потушен, кое-что ещё дымилось, вокруг стояла усиленная стража, и запасные сотрудники соответствующих отделов ещё рылись в дымящихся развалинах, делая вид, что они что-то стараются разыскать и спасти. Товарищ Меснис знал тоже и то, что даже гибель ведомственных материалов этих сотрудников не интересует вовсе, но никаких дальнейших философских выводов из этого знания не сделал.
На аэродроме, куда поехал товарищ Меснис, картина была ещё более простой, там, вообще, ничего не осталось. Ямы от взрывов, обожжённые и изуродованные скелеты самолётов, развалины караулки, из которых команда пограничников и санитары извлекали обожжённые трупы. В лесу, неподалеку от аэродрома, был найден связанный и почти бесчувственный красноармеец. От него нельзя было добиться ничего, стоял, де, на часах, потом прыгнуло что-то вроде медведя, а больше не помнит ничего. Немного нового внёс и шофёр, который оказался около остатков аэродрома. Его показания были очень просты, тоже что-то вроде медведя, схватили, связали, по дороге у самого аэродрома выбросили вон, он кое-как развязался, и, вот, пришёл сюда, идти почти не может, рука почти исковеркана, ноги были перекручены верёвкой, вот, посмотрите, на ногах, действительно были ссадины. Тов. Меснис хорошо понимал, что если этот Дубин мог выломать решётку на окне дома №13, то с человеком этот Дубин мог обращаться, как с куском сырого теста. Так что и тут – ничего нового. Товарищ Меснис поехал домой на свою холостую и пустую квартиру, выпил полбутылки водки и лёг спать.
Генерал Буланин, вопреки своему чину, оказался совершенно штатским человеком, без мундира, погон, орденов и всего такого. По внешности он очень походил на Чеховского интеллигента из старинного дворянского гнезда. Был одет тщательно и даже изысканно. И костюм, и галстук были явно заграничного происхождения, вероятно, немецкого. Его профиль указывал на”породу”, и в учреждении говорили, что генерал Буланин происходит от Рюриковичей. Но спереди это было лицо дегенерата – ассиметричный подбородок и нос, отчего генерал Буланин предпочитал смотреть на своего собеседника в три четверти, если и не совсем боком. И в глазах его от времени до времени появлялось выражение то ли презрения ко всему окружающему, то ли озлобленности, то ли, может быть, безумия. Говорили, что он долгое время был в эмиграции. Знали, что его и Бермана разделяет лютая ненависть, но это было обычным явлением в данном учреждении. На вид ему было лет под шестьдесят. Был у него высокий и узкий лоб, давно поседевшая, но всё-таки холёная бородка, и на носу – пенсне на тесёмке, образца прошлого века. Пенсне и тесёмка казались вызовом всей современности, демонстрацией остатков девятнадцатого века всем достижениям двадцатого. Говорил он медленно, спокойно, с какими-то барственными нотками, от которых Медведев приходил в состояние, близкое к бешенству.
Прибыв на самолёте в Неёлово, генерал Буланин прежде всего вызвал к себе товарища Месниса. Беседа происходила в одной из уцелевших частей дома №13, и чад пожарища ещё висел в воздухе комнаты. Генерал Буланин очень изысканным жестом пригласил товарища Месниса сесть, но руки ему не подал. Товарищ Меснис испытал некоторый прилив Медведевских чувств, вот, аристократ, сукин сын, барина из себя корчит.
– Ну-с, – сказал генерал Буланин, – вы, я надеюсь, объясните мне, что, собственно, у вас произошло?
Товарищ Меснис по возможности кратко и обстоятельно передал всю фактическую сторону событий этой достопамятной ночи и от всяких иных объяснений уклонился:
– Разрешите доложить, что я не знаю, как товарищ Медведев, но лично я – абсолютно не в курсе данного производства.
– Это, конечно, я знаю, – спокойно сказал генерал Буланин. – Полагаете ли вы, однако, что побег арестованного находится или может находиться в какой-либо связи с какой бы то ни было местной организацией?
Вопрос о “местной организации” был для товарища Месниса, как и для Медведева, ножом в сердце, наличие этой организации было бы непосредственным служебным упущением Средне-Сибирского отдела.
– Организация? – товарищ Меснис недоумённо пожал плечами. – Если она и существует, то только, как филиал какой то центральной. Вы сами, товарищ Буланин, знаете, до происшествия вот с этим самым Светловым у нас в отделе всё было спокойно. Что же касается побега арестованного, то предварительное обследование показало, что ни о какой организации и речи быть не может.
– Почему это?
– Разрешите доложить. Арестованный доставлен в верхнюю комендатуру. Это человек, действительно, Геркулесовой силы. Он рвёт на себе наручники и в темноте, заметьте, в темноте, бьёт дубовой скамейкой налево и направо. Если бы в комендатуре и находился какой- нибудь член организации, как арестованному было бы это установить? Дальше, арестованный выбегает в коридор. Куда ему деваться? В первую же попавшуюся открытую дверь следовательских кабинетов. Он ударом кулака убивает вышедшего в коридор следователя, выламывает решётку, подхватывает с собой вызванного на допрос американского шпиона, оба заводят автомобиль, проламывают им решётку ворот. Нет, для теории организации нет никаких оснований!
– Ну, а Лысково и прочее в этом роде?
– Об этом я положительно не информирован.
– А сейчас? – спросил Валерий Михайлович, – то есть, не сейчас, а ещё в Лыскове?
– Вышибли. По пьяному делу. Да ещё и морду набил. Ну, и всякое там. Словом, всё-таки был. Каждому жить хочется. А ходу без партии никакого и никуда. Можно, конечно, медведем в берлоге сидеть, так это тоже до поры до времени, вот и до этой берлоги добираются. Так за что ж, папаша, ещё раз спрашиваю, меня пороть-то? Вот, в этом самом семнадцатом году у вас-то, папаша, хоть гаубица была, у меня – кроме рогатки, никакого оружия. Так я-то тут при чём?
Было довольно очевидно, что никакого ответа Еремей Павлович не мог высосать даже и из бараньей ноги.
– А в тридцать первом пулемёт был?
– Пулемёт, не пулемёт, а винтовка, действительно, была. Ну, изворачивался. Призвали. Там я и в партию попал. И даже безбожные курсы проходил. Ну, и что?
– Вот от безбожия-то всё это и произошло, – сказал отец Паисий.
– Ну, это мне тоже вовсе неизвестно. Я, конечно, по части там постов или попов… ну, это другое дело. Только есть попы, кто против коммунизма, а есть, кто и за коммунизм, даже и епископы, так ведь? В Бога-то я, может, и верю, а только чего Он от меня хочет, понять не могу.
– Пренебрегаешь церковью, потому и понять не можешь.
– Опять же, и церкви-то разные, одна – так, другая – этак. Образованные люди? Так тоже, одни – так, другие – этак, а десятые – и, вовсе, по-десятому. А пришёл, вот, к папаше, а он – пороть. Отлезь, Дунька, вовсе я не пьян, я только на взводе, дай человеку своё сердце выговорить. Вот, тут образованные люди, даже и американцы. И, вот, отец Паисий. А что пьян ли я, или не пьян, так это не ответ. Я и спрашиваю, за что же меня пороть-то?
– По-моему, не за что, – сказал Валерий Михайлович.
– А! – торжествующе воскликнул Потапыч. – И то, уж, слава Богу, прощение, значит, заслужил. А прощать-то меня за что? Оно, конечно, вот, например, Медведева, того я по службе знаю. Вот, папаша говорит, повесить. А я говорю, и повесить его мало. А вдруг, может, и он, вот, вроде меня, сидит и думает: “Вот бы всю эту сволочь перевешать”, – всех, кто сверху над ним сидит.
– Очень интересно, – сказал мистер Бислей. – Скажите, так, как вы, думают многие?
– Кто что думает, дорогой мой мистер, так этого никто не знает. Это только тут, на заимке, можно язык распустить. Вот, Дунька может подтвердить, убивать я не убивал, а воровать приходилось. Ну, там арестовывал, приказано, что поделаешь. Так вот, Дунька подтвердить может, сколько разов я ей говорил: “Вот бы эту сволочь перевешать!” А потом думаю, если бы не пьяное дело, если бы оставался я в партии, вот так, раз за разом, может, тоже вроде Медведева стал бы. Ведь, вот, сколько таких медведевых расстреляно было. Значит, тоже что-то там крутили, кого-то тоже вешать собирались? Так, может, и наш Медведев, вот, придёт к себе домой, надуется водки и зубами скрипит? Почему нет? Молод я был, тоже думал, образованные люди, всякие, там, ораторы, писатели, профессоры, учились, ведь, черт их раздери! Так, может, их вешать и пороть, а не жучкиных и медведевых?
– Вот, это, пожалуй, правильно, – слегка торжествующе заявил Еремей Павлович, – рыба с головы воняет. Я своему Феде сколько раз говорил: “Ты, брат, учись, да только не переучивайся”… А то такому научишься, что на отца доносить побежишь, был, говорят, и такой молодец.
– И такие были, – подтвердил Потапыч. – Вот, натаскивают парнишку на всяких там врагов народа, а что он, парнишка, понимает? А разве со мной намного лучше было? Тут тебе и Маркс, и Ленин, наука всякая, и вот насчёт Бога, мощей и всего такого. Совсем было в шатание пришёл. Ну, думаю, сейчас, действительно, плохо – голод, холод, ну, ничего, вылезем на мировой простор. Вот тебе вылезли, сидим тут, как мышь под метлой, а, может, и ночью-то этой бахнут нас с самолётов.
– Сегодня ночью не бахнут, – сказал Валерий Михайлович.
– Ну, завтра. Или послезавтра.
Дарья Андреевна, наконец, не выдержала:
– Да скажите же вы мне, да куда же нам податься?
– Вот что, Дарья Андреевна. На этих днях, приблизительно послезавтра, я буду знать, как дела стоят. Вы, Дарья Андреевна, не очень уж меня вините…
– Да, Господи Ты, Боже мой, да разве ж я вас виню, судьба уж такая!
– Ну, а всё-таки из-за меня. Дело, однако, в том, что вам всё равно вашу заимку пришлось бы бросить. Советы фактически занимают Китай, и рано или поздно вас всё равно раскулачили бы. Да так, что, как снег на голову, ничего вы не успели бы спасти, да, может быть, и сами не успели бы спастись. Что поделать, во всей России такая же передряга. Да и не только в России.
– Когда же, Господи, с ними то покончат?
– Не покончат, – мрачно сказал Потапыч, – крепко въелись. И кто покончит?
– А вы знаете, кто? – спросил Валерий Михайлович. – Вот этот самый мистер Бислей, он и покончит.
– Это он-то? – Потапыч от удивления поставил на стол стакан, который он совсем уже, было, поднёс ко рту. – Это он-то? Почище дяди были, да и те не покончили…
– А вот мистер Бислей покончит.
– То есть, простите, – прервал мистер Бислей, – не только мистер Бислей, но и господин Светлов.
– Допустим. Вот поэтому-то, Дарья Андреевна, за мною так и гоняются. Мистер Бислей в Америке, и мы тут, в России, работаем над одной такой штучкой. У мистера Бислея кое-чего не хватает, и у нас кое-чего не хватает, вот почему я послал к мистеру Бислею, а он и сам сюда попал. Теперь ясно?
Еремей Павлович положил на стол то, что ещё оставалось от целой бараньей ноги, оставалось мало, и переводил свои глаза со Светлова на Бислея и с Бислея на Светлова.
– Ну, это уж бабушкины сказки, – категорически отрезал Потапыч.
– Заткнись, – строго сказал Еремей Павлович. – Я, кажись, кое-что кумекаю. Не будет ли ваша штука атомной бомбой?
– А вы откуда об атомной бомбе слышали?
– Слышал. Газеты попадались. Люди тут кое-какие попадались. Слышал.
– Правильно, атомная бомба.
– Господин Светлов эти изыскания начал, а мы продолжаем, – подтвердил мистер Бислей. – У нас это, конечно, несколько удобнее…
– Угу, так вот это что! Ну, давай вам Бог, давай вам Бог! Вот такую бомбочку ляпнуть на матушку Москву, чёрт с ней, с матушкой, отстроим, а так, чтобы от сволочи то этой и мокрого места не осталось. Вот по всей России была бы радость, Светлое Воскресенье!
– Вот это так! – почти заорал Потапыч. – Вот это здорово. Вот это, значит, образование, раньше нам всем революцию устроили, а теперь нас всех, значит бомбой к чёртовой матери, отстань, Дунька, я, может, двадцать лет молчал, теперь давай уж и мне поговорить. Те, кто в Москве живут, в семнадцатом году, может быть, и рогатки не имели. Вот вроде того взвода, который вы, Валерий Михайлович, перебили на полный ход. Конечно, понимаю, дело житейское, своя шкура, за вами гнались, ну вы и того… Однако, чем эти парнишки виноваты? А у каждого отец и мать есть. Так. Папаша, тот, вот, пороть собирается, это ещё по-божески. А вы вот с этим самым мистером хотите от нас и мокрого места не оставить
– Никто о тебе не говорит, – пробурчал Еремей Павлович.
– Нет. Примерно обо мне. Остался бы я в партии, был бы я сейчас в Москве.
– Так ты, значит, за Советскую власть?
– Я, папаша, Советскую власть почище вас знаю, двадцать лет в этом соку варился. А вы на заимке сидели. Власть, прямо говорю, – сволочь, сволочная власть. А кто она есть, вот эта власть? Вот шофёр, что вас вёз и аэродром поджёг? Ведь, вот же, на чекистской службе состоит, на чекистской машине ездит… Или, скажем, вот, сидим мы с вами, Валерий Михайлович, и вот поросёнка уписываем и водочку потягиваем. А, если бы, вот там, в лесу, помните? Будь у меня мой винт под рукой, да не будь Дуньки, какое недоразумение вышло бы? А?
– Да, недоразумение вышло бы, – согласился Валерии Михайлович, – дело только в том, что это у вас в руках винтовки не было. У меня была.
– Ну, значит, такое у вас благородство характера, что вы меня сразу не ухлопали. Значит, недоразумение было бы. А вдруг вся эта революция наша – вся она только недоразумение? Вот, если бы как-нибудь сказать всему, значит, народу: “Братцы, завтра в полдвенадцатого плюньте, и всё, нету больше никакой Советской власти?”
– А как вы это скажете? – спросил Валерий Михайлович.
– Это уж ваше дело, образованное. Как революцию устроить, образования у вас хватило, а теперь только на атомную бомбу хватает? А? Как царя свергать, так образованности у вас и без атомной бомбы хватало, а как Сталина свергнуть, так всю матушку-Москву ко всем чертям? А, может, за матушку-Москву вся Россия встанет? Сталин там, не Сталин, чёрт с ним, а Москва Москвой?
– Очень, очень интересная беседа, – сказал мистер Бислей.
– Однако, можно понять так, что вы, господин…
– Зовите просто Потапыч…
– … что вы, господин Потапыч, за монархию стоите.
– Монархия – это мне точно неизвестно, а чтобы был царь. Конкретно и обязательно. И чтобы не нас, а образованных пороть. Мутили-мутили народ, сбивали с толку, да извините, – Потапыч привстал и кому-то погрозил в пространство кулаком, – да только, извините, с толку не сбили.
– Это правильно, – подтвердил Еремей Павлович, – за такие разумные речи, чёрт с тобой, налей ещё по баночке.
– Налей, Дунька, делать тебе всё равно нечего… Вот, вы гражданин американский, думаете, что я сапогом сморкаюсь. Это – извините. И Маркса читал, и Энгельса читал, и Ленина-Сталина читал – всё, как полагается.
– Я Ленина, собственно, не читал, – признался мистер Бислей.
– Ага! И не читали Ленина, и не жили при Ленине. А я и читал, и жил. Образованный был человек? Образованный! Сколько миллионов с голоду при нём передохло, так этого никакая наука не знает. Так что, если вы и учёный, так и я учёный. И партия меня учила, и голод меня учил. А таких, как я, миллионы. Сто миллионов. Двести миллионов. Что ж это мы, с нашими рогатками, Советскую власть устраивали? Каждому жить хочется, а живёшь один раз… Вот, папаша говорит, я, де, на ворованном хлебе отъелся. Не буду врать, на ворованном. А вот, только Дунька, может быть, скажет, сколько я этого ворованного хлеба для мужиков спас, а? Дунька, подтверди!
– Опасное было дело, – сказала Дунька, – вспоминать не охота.
– Опасное было дело… А сколько таких опасных делов на Руси делается? А ведь каждому охота жить.
– Каждому охота жить, – сказал отец Паисий, – да только жизнь-то не в животе одном, есть ведь и душа у человека?
Потапыч, грузно и пьяно возвышаясь над столом, сверху вниз посмотрел на отца Паисия.
– Вы, батюшка, я вижу, в Бога веруете, не то, что этот колдун там, в пещере, так что о душе и о Боге поговорим после. Я, может, безбожные курсы проходил, так о Боге по пьяной лавочке даже и мне говорить совестно. Может, как раз безбожные курсы к Богу-то и привели?
Валерий Михайлович медленно, в растяжку, скручивал себе папиросу и смотрел на Потапыча с чувством несколько неприятного изумления. А также и с выражением некоторой беспомощности. Мистер Бислей, потягивая из маленькой рюмки душистый самогон, казалось, забыл и пытку, и усталость.
– Это всё очень интересно, что вы говорите, очень интересно. Однако, кроме атомной бомбы, я никакого выхода не вижу. Кажется, не видит и господин Светлов.
Валерий Михайлович пожал плечами.
– Выход может быть комбинированным. Потапыч, во всяком случае, ставит вопрос не совсем правильно, сейчас дело идёт не о том, чтобы атомной бомбой уничтожить Москву, а о том, чтобы Москве не дать в руки атомной бомбы.
– Москве? Это никак, – сказал Потапыч, всё еще стоя и стоя уже не совсем уверенно. – А, вот, что я вам скажу, а вы скажите вашим там американцам. Сколько стоит атомная бомба?
– Очень много…
– Так вот, заместо того, чтобы бросать бомбы, атомные, там, или какие, нужно сбросить над Россией винтовки, сто миллионов винтовок. Ну, не сто, так двадцать…
– Но, ведь, винтовки у вас есть?
– Это у нас есть. У мужика, можно сказать, и рогатки поотбирали. Так вот, винтовки. И чтобы на каждой винтовке был штамп “от русского царя – русскому народу”.
– Почему от царя?
– Потому, что народ больше не поверит никому. Кто там у вас? Керенский? Труман? Я ведь тоже газеты читал. Никому не поверит. Вот, думали, Германия – образованная страна. Теперь будут думать, вот, Америка – тоже образованная страна. Не поверят. Царю поверят. И чтобы было сказано, вот в такой-то день в полдвенадцатого Советской власти больше нет. Кончено. Кончилась. Так вот, в полдвенадцатого, может, и товарищ Медведев станет петь “Боже, Царя Храни”. А вешать, вешать не нужно никого.
– И даже Бермана?
– И даже Бермана. Этот сам повесится. Все эти сами повесятся, куда им будет податься? Что у нас в России? Наваждение и больше ничего. Навели наваждение, и, вот, плутаем. Вот, Валерий Михайлович, тот, ясно, за “Боже, Царя храни”. А, может, и те пограничники, которых Валерий Михайлович, как рябков, перебил, те тоже за “Боже, Царя храни”. А что получилось? Призвали парнишек, в строй поставили, приказали, что делать? А мне, что было делать?
– Я всё-таки ещё раз спрошу, вот так, как думаете вы, господин Потапыч, много ли людей в России думают так же, как вы?
– Я, гражданин американец, никакой всенародной переписи не производил. А глаза у меня есть. И народу я видел уйму. Всякого народу. Народу в России много. Разные люди есть. А как припомню, всё-таки полагаю, что вроде меня – процентов, так, под сто.
– Вот это здорово, – заорал Еремей Павлович, – ай да Потапыч, а я-то думал, дура Дунька, нашла в кого втемяшиться! А это совсем здорово. Винтовки и чтобы от царя! И тогда Советской власти крышка враз. Ай да Потапыч! Дай лапу!
Потапыч протянул через стол свою мясистую руку и сейчас же взвыл:
– Пусти, чёрт таежный, пальцы переломаешь!
– Это я от души, – извинился Еремей Павлович, – очень здорово вот ты сказал, царя и винтовки. Нам без царя, – продолжал Еремей Павлович, обращаясь к мистеру Бислею, – никакого ходу нет, не одна, так другая нечисть на шею сядет. А с царем мы тысячу лет жили.
– Это мне мало понятно, – сказал Бислей. – Но, если царя нет?
– Если нет – выдумайте, самозванца найдите…
– Не нужно самозванца, – пояснил Валерий Михайлович, – некоторые великие князья спаслись заграницу…
– Это, Валерий Михайлович, в самом деле?-недоверчиво спросила Дарья Андреевна, до сих пор предпочитавшая не вмешиваться в мужской разговор.
– В самом деле.
Дарья Андреевна перекрестилась.
– Ну, тогда, может быть, Бог нас ещё спасёт…
Потапыч воспользовался перерывом для новой стопки.
– Ну, вот, – сказал он очень медленно, – ну, вот, если есть, так о чём же разговор? Двадцать миллионов винтовок, стоить будет пустяки, и чтобы от царя. И чтобы было сказано: в полдвенадцатого. И чтобы всякий, кто после полдвенадцатого еще шебаршить будет, тогда уж пусть на себя пеняет. Тогда, может быть, и Медведев уже в одиннадцать часов переменится. Так сказать, досрочное выполнение и перевыполнение. Побоится опоздать.
– А если без царя? – спросил мистер Бислей.
– Ничего не выйдет, – подтвердил Еремей Павлович, – всё уж мы перепробовали: и Керенского, и Колчака, и Ленина, и Троцкого, хватит. Опять атаманщина пойдет. Мужик, тот пахать станет, а атаманы снова грабить начнут, хватит. Такие Стёпки Разины пойдут, что упаси Господи.
Лицо мистера Бислея выражало некоторое недоумение.
– Ведь, вот, живем мы в Америке без царя…
– Так это в Америке, а это в России, – сказал Еремей Павлович. – А чем у вас в Америке кончится, так это ещё тоже неизвестно. Америка нам не указ. А мы с царями тысячу лет прожили и ещё десять тысяч лет проживём. Что у вас там в Америке, это мне вовсе неизвестно, а тут, в России, нам без царя невозможно никак, это я доподлинно знаю. Да чего уж там, вот сколько лет мыкаемся. Да вы любого сойота спросите, так и он вам то же самое скажет.
– План нашего Потапыча, – сказал Валерий Михайлович, – идеальный план. В нём есть только один недостаток – он невыполним.
– То есть, это почему же? – удивился Потапыч. – Наши советские газеты, я знаю, врут, да не на все сто процентов. Сколько денег Америка уже убухала, а винтовки будут стоить совсем пустяки.
– Не в том дело, Потапыч, дело в том, что если американцам о царе говорить, то они просто глаза вытаращат.
– Совершенно верно, – подтвердил мистер Бислей.
Потапыч развёл руками и грузно сел на свой стул.
– Тогда дело и вовсе дрянь, может быть. И для нас дрянь, и для Америки дрянь. Потому, что, если уж у нас до кулаков дойдёт, то кулаки у нас покрепче, вот, немцы на что уж крепкий народ, что и говорить, сам с ними воевал, ну и что? Берлин брал. А теперь, даже с заимки драпать приходится. Потом Америку заберём, а сами в тундру зароемся. Тоже, удовольствие будет…
– Не так всё это страшно, – сказал Валерий Михайлович. – И Америки мы брать не станем и в тундру зарываться не будем. Вот, будет война и нам нужно будет не Берлин, а Москву брать, второй раз на Берлин вы, Потапыч, не пойдёте.
– Я то не пойду, а другие…
– Другие тоже не пойдут. Но это дело не завтрашнее. Сейчас нам нужно вырвать вот эту бомбу из советских рук.
– Это обязательно, – сказал Еремей Павлович.
– Совсем обязательно, – подтвердил Потапыч. – Ежели бомба будет у Сталина, тогда только и остаётся пойти в лес и повеситься.
– Вот в том то и дело. А для того, чтобы вырвать бомбу из Сталинских рук, мне, Еремей Павлович, нужен ваш Федя.
– Федя? – изумился Еремей Павлович, – да у него молоко на губах не обсохло.
– О молоке и о Феде давайте поговорим завтра.
– Да, лучше завтра, – согласился мистер Бислей. – Я всё-таки очень, очень устал…
ПОЯВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛА БУЛАНИНА
Заместитель товарища Медведева на посту чекистского диктатора Средней Сибири, товарищ Меснис, был пожилым латышом, пробившимся на этот пост своим собственным горбом, старый службист, не слишком обуянный жаждой власти и чинов, совершенно равнодушный к какой бы то ни было партийной догме и предпочитавший ни с кем не ссориться и не брать на себя никакой ответственности. Так сказать, тот же майор Иванов, только достигший предельной для данного сорта людей ступеньки. Сейчас, когда Берман и Медведев временно выбыли из строя, товарищ Меснис оказался в состоянии полного душевного одиночества. Сейчас ответственность автоматически падала на него. Военное положение, которое объявил товарищ Берман, было совершенно понятно, это старая система массовой репрессии, при которой не было речи ни о вине, ни о невиновности, репрессии, которая террором и страхом должна компенсировать очередное поражение власти. Но приказ прекратить поиски Светлова? Конечно, поиски в данном направлении были уже безнадёжны, но принцип репрессии всё-таки оставался, нельзя же было оставить безнаказанным такое почти беспримерное происшествие, как побег Дубина и Паркера, как пожар дома №13, как взрыв аэродрома. По тем спискам, которые на всякий случай лежали в каждом отделе НКВД, было произведено несколько сот арестов, товарищ Меснис был совершенно убеждён, что никаких следов они не дадут, но страх наведут совершенно достаточный. Однако, дальнейшие шаги оставались неясными. Что-то нужно было предпринимать, но что именно?
Товарищ Меснис приказал разбудить заведующего шифровальным отделом и долгое время просидел у прямого провода в Москву. Но в Неёлове было уже под утро, в Москве была ещё ночь. Только после полудня товарищ Меснис получил краткий ответ: “Ждите прибытия генерала Буланина”.
Этот ответ внёс полное успокоение в смятённую душу товарища Месниса. Он ещё раз осмотрел ещё дымившиеся развалины части дома №13 и ещё раз выслушал полуизвинение начальника пожарной команды: люди, де, боятся ещё одного взрыва, и, вот, поэтому тушение пожара так затянулось. Товарищ Меснис сделал вид, что верит этому объяснению, но он знал, что тушить дом №13 никому не было никакой охоты, да и он сам не стал бы из кожи лезть вон. Во всяком случае, пожар был потушен, кое-что ещё дымилось, вокруг стояла усиленная стража, и запасные сотрудники соответствующих отделов ещё рылись в дымящихся развалинах, делая вид, что они что-то стараются разыскать и спасти. Товарищ Меснис знал тоже и то, что даже гибель ведомственных материалов этих сотрудников не интересует вовсе, но никаких дальнейших философских выводов из этого знания не сделал.
На аэродроме, куда поехал товарищ Меснис, картина была ещё более простой, там, вообще, ничего не осталось. Ямы от взрывов, обожжённые и изуродованные скелеты самолётов, развалины караулки, из которых команда пограничников и санитары извлекали обожжённые трупы. В лесу, неподалеку от аэродрома, был найден связанный и почти бесчувственный красноармеец. От него нельзя было добиться ничего, стоял, де, на часах, потом прыгнуло что-то вроде медведя, а больше не помнит ничего. Немного нового внёс и шофёр, который оказался около остатков аэродрома. Его показания были очень просты, тоже что-то вроде медведя, схватили, связали, по дороге у самого аэродрома выбросили вон, он кое-как развязался, и, вот, пришёл сюда, идти почти не может, рука почти исковеркана, ноги были перекручены верёвкой, вот, посмотрите, на ногах, действительно были ссадины. Тов. Меснис хорошо понимал, что если этот Дубин мог выломать решётку на окне дома №13, то с человеком этот Дубин мог обращаться, как с куском сырого теста. Так что и тут – ничего нового. Товарищ Меснис поехал домой на свою холостую и пустую квартиру, выпил полбутылки водки и лёг спать.
Генерал Буланин, вопреки своему чину, оказался совершенно штатским человеком, без мундира, погон, орденов и всего такого. По внешности он очень походил на Чеховского интеллигента из старинного дворянского гнезда. Был одет тщательно и даже изысканно. И костюм, и галстук были явно заграничного происхождения, вероятно, немецкого. Его профиль указывал на”породу”, и в учреждении говорили, что генерал Буланин происходит от Рюриковичей. Но спереди это было лицо дегенерата – ассиметричный подбородок и нос, отчего генерал Буланин предпочитал смотреть на своего собеседника в три четверти, если и не совсем боком. И в глазах его от времени до времени появлялось выражение то ли презрения ко всему окружающему, то ли озлобленности, то ли, может быть, безумия. Говорили, что он долгое время был в эмиграции. Знали, что его и Бермана разделяет лютая ненависть, но это было обычным явлением в данном учреждении. На вид ему было лет под шестьдесят. Был у него высокий и узкий лоб, давно поседевшая, но всё-таки холёная бородка, и на носу – пенсне на тесёмке, образца прошлого века. Пенсне и тесёмка казались вызовом всей современности, демонстрацией остатков девятнадцатого века всем достижениям двадцатого. Говорил он медленно, спокойно, с какими-то барственными нотками, от которых Медведев приходил в состояние, близкое к бешенству.
Прибыв на самолёте в Неёлово, генерал Буланин прежде всего вызвал к себе товарища Месниса. Беседа происходила в одной из уцелевших частей дома №13, и чад пожарища ещё висел в воздухе комнаты. Генерал Буланин очень изысканным жестом пригласил товарища Месниса сесть, но руки ему не подал. Товарищ Меснис испытал некоторый прилив Медведевских чувств, вот, аристократ, сукин сын, барина из себя корчит.
– Ну-с, – сказал генерал Буланин, – вы, я надеюсь, объясните мне, что, собственно, у вас произошло?
Товарищ Меснис по возможности кратко и обстоятельно передал всю фактическую сторону событий этой достопамятной ночи и от всяких иных объяснений уклонился:
– Разрешите доложить, что я не знаю, как товарищ Медведев, но лично я – абсолютно не в курсе данного производства.
– Это, конечно, я знаю, – спокойно сказал генерал Буланин. – Полагаете ли вы, однако, что побег арестованного находится или может находиться в какой-либо связи с какой бы то ни было местной организацией?
Вопрос о “местной организации” был для товарища Месниса, как и для Медведева, ножом в сердце, наличие этой организации было бы непосредственным служебным упущением Средне-Сибирского отдела.
– Организация? – товарищ Меснис недоумённо пожал плечами. – Если она и существует, то только, как филиал какой то центральной. Вы сами, товарищ Буланин, знаете, до происшествия вот с этим самым Светловым у нас в отделе всё было спокойно. Что же касается побега арестованного, то предварительное обследование показало, что ни о какой организации и речи быть не может.
– Почему это?
– Разрешите доложить. Арестованный доставлен в верхнюю комендатуру. Это человек, действительно, Геркулесовой силы. Он рвёт на себе наручники и в темноте, заметьте, в темноте, бьёт дубовой скамейкой налево и направо. Если бы в комендатуре и находился какой- нибудь член организации, как арестованному было бы это установить? Дальше, арестованный выбегает в коридор. Куда ему деваться? В первую же попавшуюся открытую дверь следовательских кабинетов. Он ударом кулака убивает вышедшего в коридор следователя, выламывает решётку, подхватывает с собой вызванного на допрос американского шпиона, оба заводят автомобиль, проламывают им решётку ворот. Нет, для теории организации нет никаких оснований!
– Ну, а Лысково и прочее в этом роде?
– Об этом я положительно не информирован.