Страница:
жила, знаю...
-- Простите, маменька, но мне трудно вас понять,-- нарочито ласково
произнесла Софья, самоуверенность свекрови иногда ее раз-дражала.
-- Да уж конечно... Ты думаешь, если вы меня из гостиной вы-ставили, то
я ничего не слышала? И этот господин сладкий с окаянной фамилией, Лядащев,
кажется, тоже тень на плетень наво-дил. Никита пропал? Уж неделю, как о нем
ни слуху ни духу. Так?
Софья смутилась.
-- Маменька, я не сказала вам об этом только из опасения взволновать
попусту. Все еще разъяснится самым простым и не-винным способом.
-- Невинным способом! -- всплеснула руками Вера Константи-новна.-- Это
где-нибудь в Венециях аль в Парижах разъясняется не-винным способом, а у
нас-то дома... Попомни мое слово. Добро еще, если Никита сидит заложником в
разбойной шайке и выкупа ждет. А вернее всего, что это дело политическое.--
Последнее слово свекровь произнесла грустно и буднично, словно речь шла о
про-кисшем супе.
Только тут Софья обратила внимание, что Вера Константинов-на уже
раскрыла свой рабочую сумку, водрузила на нос очки, а те-перь оглаживает
себе грудь в поисках иголки. Значит, пришла она не на пять минут, а для
длинной нравоучительной беседы. Странно, однако, она началась...
-- Что вы меня пугаете, маменька?
-- Я б не пугала. Я бы вообще вмешиваться в это дело не ста-ла, кабы не
поехала ты сегодня с утра в казармы разыскивать Сашу Белова. Не нашла? И
добро бы сама беседовала с ординарцем, а то послала кучера. Анисим тебе
наговорит... Он не просто туго-дум, он дурак.
-- В военные палаты женщин не пускают,-- обиженно бросила Софья,-- и
знай я, что у Анисима такой длинный язык...
-- Вот, вот... Мало того, что это неприлично -- искать по казармам
чужого мужа, так ведь и опасно. Ты губы-то не поджи-май! У тебя дом, дети.
Все в один миг можно перечеркнуть. И не посмотрят, что ты женщина. У нас
женщин и в крепость сажают, и кнутом наказывают.
Пухлые ручки свекрови проворно сшивали куски ткани, разнящие-ся не
только формой и фактурой, но и цветом. Из блеклой парчи и косматого
лазоревого бархата она сочиняла модную душегрею. Вера Константиновна
приехала в Петербург, привезя из псковской дере-вушки два воза добра. В
числе столов и лавок, посуды и икон был и окованный железом сундук с одеждой
умерших прародителей. Пятьдесят лет без малого все эти терлики, охабени и
кафтаны карлотовые лежали без употребления, и теперь, твердо уверившись во
мнении, что прежняя мода на Русь не вернется. Вера Констан-тиновна занялась
перешиванием старого гардероба в современный. Работа портнихи неизменно
настраивала свекровь на доброжелательный лад, поэтому мрачные предчувствия
ее выглядели особенно неуместно.
-- Пока я не сделала ничего такого, за что меня следует нака-зывать
кнутом,-- оскорбилась Софья.-- Я просто хотела найти Сашу, чтобы справиться
у него, нет ли новостей. Наши предположения потвердились.-- Она вкратце
рассказала о найденной Гаврилой записке.
-- Прочти, что Алешеньке написала,-- примирительно сказала свекровь.
В уверенности и наивной непререкаемости, с какой она указа-ла на
исписанные листы, была она вся. Вере Константиновне и в голову не приходило,
что Софья может писать кому-нибудь, кроме мужа, и что в переписке супругов
могут быть какие-то секреты.
Когда письмо было прочитано. Вера Константиновна откусила нитку и
сказала задумчиво:
-- Ты на меня не обижайся. Я тебя просто предупредить хоте-ла.
Начинаешь важное дело, посоветуйся со старшими, узнай их мысли, касаемые
данного предмета. Вдень-ка мне нитку...
Мысли, "касаемые данного предмета", были высказаны в нетороп-ливой
манере и были столь причудливы, что Софья в себя не могла прийти от
изумления. Время от времени рука с иголкой замирала, свекровь вскидывала на
Софью увеличенные линзами очков глаза. Двойное отражение свечи придавало ее
словам таинственный харак-тер. Очевидно было, что она подслушала разговор с
Лядащевым весь, целиком, и экстракт ее раздумий сводился к следущему: "Если
Ни-кита поехал на свидание к великой княгине и после этого пропал, то самый
простой и разумный путь справиться об этом у самой великой княгини".
-- Ну что вы такое говорите, матушка? -- не выдержала Софья.-- Кто ж
нас пустит к великой княгине? Да ее и в городе нет.
-- Вот именно. А в Царском Селе с ней гораздо сподручнее свидеться.
Только это тайна! И Белов об этом не должен знать.
-- Помилуйте, матушка, да разве я посмею что-либо в этом деле скрыть от
Саши!
-- Ты меня не поняла. То, что мы узнаем, рассказывай пожалуй-ста, но
как мы узнаем -- об этом не должна знать ни одна живая душа. Я уже говорила
об этом предмете с господином Луиджи. Он обещал подумать.
-- Луиджи? Наш хозяин?
От неожиданности Софья рассмеялась громко, почти неприлич-но --
истерически. Право слово, мозги у стариков повернуты иногда в другую
сторону! "И как вы посмели?" -- хотела крикнуть она, но вовремя одумалась.
-- Как вы могли, матушка? Кто дал вам право посвящать в нашу тайну
совершенно незнакомого человека? Ведь только что сами тол-ковали про
казематы и кнут! Луиджи иностранец, он бредит своей Венецией, ему до нас и
дела нет.
Софья ожидала, что свекровь поднимется с негодованием и уйдет, хлопнув
дверью, как неоднократно поступала ранее со строп-тивой невесткой. Однако
Вера Константиновна не только не обиде-лась, но улыбнулась удовлетворенно.
-- Ты не знаешь господина Винченца. Более доброго и порядоч-ного
человека не сыскать во всем Петербурге.
"Дамский угодник!"--с негодованием подумала Софья, злясь на себя, что
никогда не посмеет высказать эти мысли вслух. В его-то сорокалетние годы
вести себя так неосмотрительно! Уже и прислуга прыскает в кулак, замечая
самые неприкрытые знаки внимания Вере Константиновне. И она хороша! Хихикает
с ним, словно девочка. Как неосмотрительна бывает старость! Уж она-то в их
годы будет знать, как себя вести...
-- А если он и бредит своей Венецией,--свекровь сняла очки и посмотрела
на Софью грустным, затуманенным взглядом,-- то как же не бредить-то, помилуй
Бог? Здесь у самой сердце замирает. Он мне рассказывал. Море теплое-теплое,
солнце жаркое-жаркое, и всю-ду гондолы. Это как наши рябики, только черные и
гребут в них стоя. Ну что ты на меня смотришь? Придвинься ближе. О таких
де-лах надо шепотом.
Софья послушно склонила голову.
-- Великая княгиня с мужем своим Петром Федоровичем обре-таются в
Царском Селе. Кажется, они в опале. К великой княгине никого не пускают,
кроме,-- она приблизила губы к самому уху Софьи,-- портного Яхмана и ювелира
Луиджи. Он для их высочества Екатерины гарнитур делал. Я видела. Красота!
Алмазы так и сияют! А потом их величество Елизавета раздумала дарить
гарнитур их высочеству. Гарнитур себе забрала, а Луиджи сказала -- подбери
другой, поскромнее, да сам и отвези. Это было еще до отъезда государыни в
Петергоф. Теперь господин Луиджи в некотором за-труднении и решил сам
отправиться в Царское Село.
-- И он может все узнать? -- восторженно прошептала Софья.
-- Об этом пока разговора не было,-- важно присовокупила Вера
Константиновна,-- но он обещал подумать. А с дочкой его Марией я отдельно
говорила. Уж она-то отца уломает!
-- Ка-ак? Матушка, и Мария все знает? Скоро все галки в нашем саду
будут кричать на весь свет, что Никита влюблен в великую княгиню и ездил к
ней на свидание.
О том, что он влюблен,-- улыбнулась свекровь,-- я никому ничего не
говорила. Тем более, что он и сам этого точно не знает, попомни мое слово...
Итак, Винченцо Луиджи, венецианец, сорок шесть лет. Он при-был в Россию
пятнадцатилетним юношей с отцом своим Пьетро Луиджи, который называл себя
архитектором, хотя и не имел на это права. Но в России давно утвердилось
мнение, что лучших певцов и строителей, чем итальянцы, в мире нет и быть не
может, поэтому Пьетро был весьма радушно встречен в зарождавшемся Петербурге
и даже принят ко двору; как известно, Петр Великий был весьма де-мократичен.
Луиджи-отец был определен к строительству Петропавловской крепости, а
Луиджи-сын предпочел другое ремесло. Слава досточти-мого Бенвенуто Челлини,
великого флорентийца, не давала ему покоя. Но не только о славе мечтал юный
Винченцо. В ювелирном ремесле, чудилось ему, был самый надежный и быстрый
способ раз-богатеть и, следовательно, скорей вернуться на родину. Винченцо
поступил в ученики к искусному брильянтщику Граверо.
Жизнь предвещала удачу, но тут все напасти разом свалились на бедную
семью. Луиджи-старший упал с крыши собора и умер в одно-часье. Винченцо
оказался без средств к существованию и в крайнем разладе с учителем,
развратником и пьяницей, который все норовил наставлять юного венецианца
именно в этих науках, пренебрегая огранкой камней.
Если б были тогда у Винченцо деньги хотя бы на дорогу, он на-верняка
сбежал бы из этой призрачной, холодной, хмурой северной Венеции в Венецию
подлинную, которая снилась ему каждую ночь. По узкому каналу, зажатому
темными, ни огонька, домами, скользила его гондола. Лохматые звезды плавали
в черной воде. Гортанно и звонко перекликались гондольеры, дабы не
столкнуться на повороте лебяжьими носами своих гондол. Где-то звучала
музыка, и Винченцо терзался, силясь понять, поют ли у моста Риальто или на
площади Санти ДжованниПаоло, где высится бронзовая статуя мрачного
кондотьера Коллеони. Проснувшись, он обнаруживал, что подушка его мокра от
слез. Луиджи переворачивал ее, засыпал и опять видел ночную Венецию. По
утрам ему приходила в голову дурацкая мысль:
если хочешь увидеть свой родной город золотым, солнечным, то и заснуть
надобно днем и в хорошую погоду. Однако бдительный Граверо не позволял ему
предаваться грезам в рабочее время.
Оставалось одно -- работать и терпеть постоянную ругань, а иногда и
побои: восемнадцатилетнему ученику трудно было совла-дать с пьяным учителем,
имеющим силу гориллы.
Но все это в прошлом. Овладев мастерством, Луиджи ушел от сво-его
грозного учителя, завел крохотную мастерскую, а вскоре за-жглась и его
звезда, когда в числе прочих ювелиров он был при-глашен во дворец к царице
Анне Иоанновне для огранки полученных с Востока драгоценных камней. Все это
были подарки из Китая, Персии и прочих государств, желающих подтвердить
вновь испечен-ной императрице свое благорасположение.
Дабы не отпускать от себя только что приобретенное богатство, Анна
Иоанновна приказала оборудовать мастерские рядом со своими покоями и потом
часто заходила в эти мастерские, наблюдая с любо-пытством, как режут и
шлифуют рубины, изумруды и прочая. Блеск драгоценностей, до которых
императрица была большая охотница, не помешал ей обратить внимание на одного
из ювелиров.
Луиджи не был высок ростом, к тридцати годам волосы его поре-дели и
фигура чуть расплылась, обозначив под камзолом округлый живот, но лицо его
ничуть не подурнело, в выражении его не было и тени угрюмости или испуга,
которые неизменно безобразят черты наших соотечественников при виде высоких
персон. Многие считают, что главное в лице -- глаза, иные, правда,
утверждают, что не менее важен нос. У Луиджи был красивый нос, но ничем не
примеча-тельный, однако глаза заслуживают особого разговора. И не в том
дело, что, уезжая из Венеции, юный Винченцо отразил в них навсегда цвет
лагуны (понятно, что они были голубыми), а потом вобрал в глубину их
таинственное мерцание материала, с которым работал. Глаза его имели особое
выражение кротости и доброты, с которым он смотрел на божий свет, а особливо
на лучшее творение его -- женщи-ну. Он не был донжуаном, а по-русски
бабником, он просто жалел весь женский пол, и попадай под его взгляд хоть
служанка, хоть императрица, душа их вдруг начинала томиться, таять, и сама
собой формулировалась в голове мысль: этот итальянец все поймет в моей
горькой жизни. Только поговорить бы с ним негромко, погреться в сиянии его
удивительных глаз.
Винченцо Луиджи получил заказ из рук самой государыни, и уже через
полгода имел достаточно средств, чтобы вернуться в Венецию зажиточным
человеком, но вместо этого купил в Канцелярии от строений каменный дом с
садом, флигелем и амбарами, устроил в подвале первоклассную мастерскую и
завел учеников. Благородная жадность к работе и желтому металлу, которая в
странах Запада в отличие от нас, русских, вовсе не считается пороком, всегда
была двигателем прогресса. В России же прогресс толкается вперед столь
ненадежным двигателем как загадочная русская душа, но это так, к слову. И
потом, это, может быть, не так уж плохо.
Мечта о Венеции не остудилась в его сердце, но, качаясь в рябике на
невской волне и рассматривая отраженную в воде Большую Медведицу, Луиджи
как-то сумел договориться со своим внутренним голосом, доходчиво объяснив
ему, что родина может еще немного подождать.
Между делом он женился на русской деве -- розе зимних снегов,
меланхолической и хладнокровной, которая не умела вести хозяйство, требовала
к себе куда больше внимания, чем успевал дать ей муж, и все хандрила, мерзла
в перетопленных, угарных покоях. Подарив ему дочь, она полностью
израсходовала запас жизненных сил и незаметно угасла от чахотки.
Лет до пяти, а может быть, и более, Луиджи, можно сказать, не замечал
Марии. Дети -- это так беспокойно, так мешают работать, Да и где им было
встречаться? В детскую он не ходил, целыми днями в мастерской или по
клиентам. Иногда только издали он видел в саду толстенькую, неповоротливую
девочку, слышал ее громкий, требовательный голос. Няньки жаловались, что
дитя кап-ризно не в меру.
А потом вдруг вытянулась, похудела, откуда-то взялась в ней
удивительная прыть. С утра до вечера, пренебрегая игрушками, она скакала по
дому, неутомимая, как белка. Запрет на отцовскую мастерскую она сняла сама,
и не единожды заставал Луиджи ма-ленькую модницу за примеркой неоконченных
алмазных уборов, а то еще хуже, находил в испачканном, с трудом разжатом
кулачке са-мой лучшей и тонкой огранки камни. "Это нельзя! Никогда!
Нака-зать немедля!" Непривычный к угрозам голос Луиджи срывался на фальцет.
Мария притворно выжимала из себя слезу, а потом вдруг прыскала в кулак и
безбоязненно бросалась к отцу на шею. Их отношения начались с конфликтов, он
наказывал, она ластилась и, наконец, заставила отца полюбить себя без
памяти. Любовь эта, нежная, чувствительная, принесла не только радость, но и
вогнала в сердце шип, называемый словом ответственность. Имеет ли он право
растить этот веселый цветок в суровых хлябях русской столицы? В дом стал
ходить менее удачливый и вечно голодный со-племенник, чтобы обучать Марию
итальянскому языку, а Луиджи дал себе слово через год, в крайнем случае
через два, вернуться на родину. Как раз к этому сроку он надеялся округлить
весьма зна-чительную сумму, посланную через посредников в венецианский банк.
Воцарение на престол младенца Ивана с маменькой-регентшей внесло
существенные изменения в планы ювелира. Неустойчивое положение трона рождает
многие беспорядки. На жизни Луиджи они отпечатались тем, что знатные
вельможи, которые всегда имеют обыкновение брать драгоценные изделия в
кредит, здесь и вовсе перестали платить. Жаловаться на них можно было разве
что Гос-поду Богу, но русский Бог глух к стенаниям иностранца. Деньги не
копились, а таяли с неимоверной быстротой. Возвращение на родину становилось
неотвратимой реальностью. Уже найден был покупатель на дом и упакованы вещи.
Удержал его от отъезда Лесток, с которым Луиджи был знаком довольно
тесно. За три дня до памятной ночи, когда Елизавета взо-шла на престол,
Луиджи случилось ужинать вместе с Лестоком у итальянского купца Марка-Бени,
были там еще французский посол и секретарь посольства Вальденкур. Пили вино,
произносили тос-ты. Луиджи предложил выпить за солнечную Венецию, в которую
от-плывал через три дня. Тост был поддержан криками радости, однако Лесток
улучил минутку, отвел ювелира в сторонку и строго-на-строго посоветовал в
ближайшие три дня сидеть в своем доме и не высовывать носа, если желает
сберечь себе деньги и жизнь.
Луиджи умел слушать дельные советы. Он вышел подышать све-жим воздухом
только тогда, когда армия присягнула государыне Елизавете.
Вопрос о немедленном отъезде сам собой рассосался. Государы-ня была
весьма милостива. Она собственноручно приняла из рук ювелира драгоценные
поделки, восхитилась его работой и запре-тила думать об отъезде. Луиджи
опять засучил рукава, тем более, что в знак особой милости ему разрешено
было работать без посред-ников, то есть самому сноситься с китайскими
купцами и поку-пать драгоценности беспошлинно. Тут и вельможи вспомнили
ста-рые долги: каждому нужно одеться и выйти в свет, а если платье не
"облито" брильянтами, то ты как бы голый. Деньги к Луиджи тек-ли рекой.
Здесь ювелир окончательно понял, что в ближайшие десять-двадцать лет
ему из России не вырваться, приковала суровая страна своей щедростью, но
Марии-то за какие грехи страдать без отечества?
Девочке минуло 12 лет. Бойка, смышлена, истинная итальянка. Правда,
даже слепой родительский глаз видел, что не красавица, зато мила безмерно.
Отлепил, оторвал дитя от сердца и, как го-рячо она ни плакала, услал с
русской нянькой девочку в Венецию к престарелой тетке, чтобы та подыскала
приличный пансион или монастырь, где девица могла бы набраться манер,
знаний, навыков полезных, словом, всего того, что дает натуре культурный
Запад.
Луиджи остался с любимой работой, однако в этой суете сужде-но было ему
полной мерой узнать, что такое одиночество. Пустую-щий после ремонта
флигелек он сдал с тоски. Пусть звенят в саду детские голоса, пусть
приглашают его хоть изредка в семейный уют. Имелась, правда, еще одна задняя
мысль: Корсак человек воен-ный, и уже одно его присутствие отвратит от
нападения разбойни-ков, коих развелось в Петербурге великое множество.
Надежды эти, однако, не оправдались. Молодой мичман редко бывал дома, а
потом и вовсе отбыл в длительную командировку, препоручив его заботам
собственное семейство.
По счастью, разбойники обходили дом Луиджи стороной, а отно-шения с
молодой Софьей и особенно с маменькой Корсака установи-лись самые
дружественные. Но будем точными, к Вере Константинов-не Луиджи испытывал не
только дружеские чувства. Что нашел уже давно не мечтательный, а деловой и
прижимистый венецианец в по-жилой русской даме, знает только Амур-проказник.
Может, пленился Луиджи здоровым румянцем на все еще тугих щеках, умением
гото-вить кофе или незлобивым нравом? Вера Константиновна была всег-да всем
довольна. Парчово-бархатные душегреи ее, сшитые из кусков и кусочков, хоть и
выглядели несколько странно, но отличались диковатой красотой, словно букет,
в котором перепутаны все цвета и царственная лилея соседствует с печальным
лютиком.
Мария приехала неожиданно, свалилась, как говорят русские, как снег на
голову, и завертелось, закружилось все в доме. А хо-роша-то стала --о.
Мадонна! -- и что удивительно, похожа стала на покойную мать, но как бы в
сильно улучшенном варианте. Темно-русая головка причесана на пробор, ранее
острый подбородок прият-но закруглился, на щеках ямочки, от отца только
смуглость. Рот, может быть, и великоват, но стоит ли так подробно
разбираться в деталях, если главным в лице ее было живое, вечно меняющееся
вы-ражение любопытства и причастности ко всему, что есть в мире
пре-красного.
Ах, папенька, Венеция это чудесно, сказочно, необычайно, но жить она
будет здесь. В пансионе все добры, умны, несколько нудно" ваты, пожалуй, но
лучше всего дома. Она умеет вышивать гладью, крестом, бисером, она умеет
рисовать и помнит все католические молитвы, она выучила французский и
итальянский и, к счастью, не забыла родной -- русский язык. Лучшего отца на
свете зовут Винченцо Луиджи, и они никогда не расстанутся.
Ювелир только вздыхал от счастья, и нужно ли говорить, что он во всем
согласился с дочерью.
Луиджи думал два дня, потом направился во флигель для важно-го
разговора. Ему очень хотелось нанести визит втайне от Марии, но не тут-то
было.
Тихий дождь шелестел в листьях. Пока Луиджи раздумывал, на-деть ли ему
плащ или без него добежать до флигеля, на крыльце по-явилась Мария с большим
оранжевым зонтом.
-- Я тоже хочу в гости. Меня приглашали ко второму завтраку. И не
хмурься. Я все знаю,-- говорила она скороговоркой, выталки-вая отца на
тропинку.-- Помоги раскрыть зонт... Вы будете говорить о пропавшем молодом
человеке? Я буду сидеть тихо. Обещаю, слово не скажу.
Так и явились вдвоем. Софья пригласила их в гостиную. Рассе-лись. Дамы
чопорные, руки сложены на коленях, лица насторожен-ные. Разговор начала Вера
Константиновна и повела его не об интересующем всех предмете, а о телятине,
которая вдруг подоро-жала. Луиджи так и лучился взглядом, тема телятины его
живо ин-тересовала.
-- Что ни говорите,-- продолжала хозяйка,-- а связано это с
правительственным повышением цен на вино и соль. Виданное ли де-ло -- за
ведро вина платить по пятьдесят копеек! Да кто ж это может себе позволить? А
коли вино дорожает, то все дорожает. Те-перь уже не купишь вина к обеду...
-- Маменька...-- с легкой укоризной произнесла Софья, усмотрев в
излишней страстности свекрови что-то неприличное: дамам ли сетовать о
вздорожании вин!
Служанка меж тем проворно накрывала на стол. Поговорили о том о сем.
Луиджи сообщил о новом природном лекарстве под названием "нефть". Если этой
маслянистой жидкостью мазать по-раженные места, то весьма помогает для
разгибания перстов и сообщает ногам лучшее движение. Ходят слухи, что скоро
медицин-ская коллегия построит целую нефтяную фабрику.
Мария сидела пай-девочкой, не поднимала глаз, а Софья украд-кой
рассматривала ее французское платье из флера с позументом и каскадом кружев
у рукавов.
Говорить о деле начали только тогда, когда откушали по чаш-ке чаю и
попробовали пирог -- чудо кулинарного искусства. Ве-ра Константиновна не
решалась поставить вопрос в лоб, а все кру-жила вокруг ювелира, постепенно
сужая радиус действия. Вы наш защитник, Винченцо Петрович, вы так
обходительны с дамами, а особливо с высокими особами, они вам во всем
доверяют, да и как не доверять, если вы об их красоте первый радетель.
Луиджи принялся за вторую чашку, разнежился и сказал, что приготовил
для великой княгини новый убор. Брильянты в нем скреплены агатами в золотой
оправе. Агат, конечно, камень не-броский, но по астрологическому календарю
является талисманом-хранителем для их высочества Екатерины Алексеевны. После
этого он сообщил, что принял отчаянное, несравнимое по смелости ре-шение:
коли представится случай шепнуть великой княгине вопрос, простите-де, ваше
высочество, не сочтите за дерзость, не ведом ли вам сей юноша -- Никита
Оленев, то он этот вопрос шепнет. Но это при условии, что Екатерина будет
пребывать в добром здравии и хорошем настроении. И разумеется, спросить
можно только в том случае, если их высочество будут пребывать в одиночестве,
и глав-ное, если работа им придется по вкусу, потому что если ожерелье не
понравится, то в голове будет одна мысль, как бы со стыда не сгореть.
Вера Константиновна кивала головой с полным согласием, а Софья нервно
теребила бахрому на скатерти, сплетая ее в тугие косички. Как можно так
длинно и нудно говорить о великой кня-гине? Право слово, любой, даже самый
милый человек в близости дворца тупеет.
-- Простите, Винченцо Петрович,--решилась вступить в разго-вор Софья,--
а если великая княгиня посмотрит на вас эдак,-- она приняла гордый и
надменный вид,-- и скажет: "Нет, не ведом, знать не знаю никакого Никиту
Оленева!" Тогда что?
Луиджи размял пастилку языком, хлебнул чаю, вытер губы и по-жал
плечами.
-- Упаду в ноги. Скажу, простите за дерзость,-- сказал он с
достоинством.
-- А чего ты еще хочешь? -- Вера Константиновна недовольно посмотрела
на невестку.
-- Упасть в ноги -- это правильно. Но дальше не так... Дальше
надо просить великую княгиню о защите. Напомнить, как предан ей сей
юноша, сказать, что четыре года он жил лишь мечтой о том, чтобы увидеть ее
хоть издали.
Прекрасные глаза ювелира приняли какое-то совершенно новое выражение,
они даже стали слегка косить, столь велико было потря-сение от бестактной
просьбы. За столом все замерли, и в этой тиши-не особенно выпукло прозвучал
вопрос, заданный доселе молчавшей Марией.
-- Господин Оленев влюблен в великую княгиню?
-- Ну откуда я знаю? -- рассердилась Софья, меньше всего ей хотелось
обсуждать этот деликатный вопрос с посторонними людьми.
-- И она в него влюблена? -- продолжала Мария, всматриваясь в Софью с
таким пристальным вниманием, словно могла поймать ответ визуально, угадать
по выражению глаз.
Только тут Луиджи очнулся от шока.
-- М-м-можно ли это? -- Он зацепился языком за первую букву и тянул ее
за собой, изображая неопределенное мычание.-- Да смею ли я касаться столь
деликатного предмета? Я только при-дворный ювелир и не более того. Две
встречи в саду с прекрасным, ныне исчезнувшим юношей дают ли мне право столь
бесцеремонно вторгаться... рисковать будущим дочери моей...--Тут слова его
пресеклись и Луиджи закашлялся, ему не хватило воздуха.
Вера Константиновна погрозила Софье пальцем и с взволнован-ной
заботливостью стала бить гостя по спине, но, вспомнив о при-сутствии Марии,
-- Простите, маменька, но мне трудно вас понять,-- нарочито ласково
произнесла Софья, самоуверенность свекрови иногда ее раз-дражала.
-- Да уж конечно... Ты думаешь, если вы меня из гостиной вы-ставили, то
я ничего не слышала? И этот господин сладкий с окаянной фамилией, Лядащев,
кажется, тоже тень на плетень наво-дил. Никита пропал? Уж неделю, как о нем
ни слуху ни духу. Так?
Софья смутилась.
-- Маменька, я не сказала вам об этом только из опасения взволновать
попусту. Все еще разъяснится самым простым и не-винным способом.
-- Невинным способом! -- всплеснула руками Вера Константи-новна.-- Это
где-нибудь в Венециях аль в Парижах разъясняется не-винным способом, а у
нас-то дома... Попомни мое слово. Добро еще, если Никита сидит заложником в
разбойной шайке и выкупа ждет. А вернее всего, что это дело политическое.--
Последнее слово свекровь произнесла грустно и буднично, словно речь шла о
про-кисшем супе.
Только тут Софья обратила внимание, что Вера Константинов-на уже
раскрыла свой рабочую сумку, водрузила на нос очки, а те-перь оглаживает
себе грудь в поисках иголки. Значит, пришла она не на пять минут, а для
длинной нравоучительной беседы. Странно, однако, она началась...
-- Что вы меня пугаете, маменька?
-- Я б не пугала. Я бы вообще вмешиваться в это дело не ста-ла, кабы не
поехала ты сегодня с утра в казармы разыскивать Сашу Белова. Не нашла? И
добро бы сама беседовала с ординарцем, а то послала кучера. Анисим тебе
наговорит... Он не просто туго-дум, он дурак.
-- В военные палаты женщин не пускают,-- обиженно бросила Софья,-- и
знай я, что у Анисима такой длинный язык...
-- Вот, вот... Мало того, что это неприлично -- искать по казармам
чужого мужа, так ведь и опасно. Ты губы-то не поджи-май! У тебя дом, дети.
Все в один миг можно перечеркнуть. И не посмотрят, что ты женщина. У нас
женщин и в крепость сажают, и кнутом наказывают.
Пухлые ручки свекрови проворно сшивали куски ткани, разнящие-ся не
только формой и фактурой, но и цветом. Из блеклой парчи и косматого
лазоревого бархата она сочиняла модную душегрею. Вера Константиновна
приехала в Петербург, привезя из псковской дере-вушки два воза добра. В
числе столов и лавок, посуды и икон был и окованный железом сундук с одеждой
умерших прародителей. Пятьдесят лет без малого все эти терлики, охабени и
кафтаны карлотовые лежали без употребления, и теперь, твердо уверившись во
мнении, что прежняя мода на Русь не вернется. Вера Констан-тиновна занялась
перешиванием старого гардероба в современный. Работа портнихи неизменно
настраивала свекровь на доброжелательный лад, поэтому мрачные предчувствия
ее выглядели особенно неуместно.
-- Пока я не сделала ничего такого, за что меня следует нака-зывать
кнутом,-- оскорбилась Софья.-- Я просто хотела найти Сашу, чтобы справиться
у него, нет ли новостей. Наши предположения потвердились.-- Она вкратце
рассказала о найденной Гаврилой записке.
-- Прочти, что Алешеньке написала,-- примирительно сказала свекровь.
В уверенности и наивной непререкаемости, с какой она указа-ла на
исписанные листы, была она вся. Вере Константиновне и в голову не приходило,
что Софья может писать кому-нибудь, кроме мужа, и что в переписке супругов
могут быть какие-то секреты.
Когда письмо было прочитано. Вера Константиновна откусила нитку и
сказала задумчиво:
-- Ты на меня не обижайся. Я тебя просто предупредить хоте-ла.
Начинаешь важное дело, посоветуйся со старшими, узнай их мысли, касаемые
данного предмета. Вдень-ка мне нитку...
Мысли, "касаемые данного предмета", были высказаны в нетороп-ливой
манере и были столь причудливы, что Софья в себя не могла прийти от
изумления. Время от времени рука с иголкой замирала, свекровь вскидывала на
Софью увеличенные линзами очков глаза. Двойное отражение свечи придавало ее
словам таинственный харак-тер. Очевидно было, что она подслушала разговор с
Лядащевым весь, целиком, и экстракт ее раздумий сводился к следущему: "Если
Ни-кита поехал на свидание к великой княгине и после этого пропал, то самый
простой и разумный путь справиться об этом у самой великой княгини".
-- Ну что вы такое говорите, матушка? -- не выдержала Софья.-- Кто ж
нас пустит к великой княгине? Да ее и в городе нет.
-- Вот именно. А в Царском Селе с ней гораздо сподручнее свидеться.
Только это тайна! И Белов об этом не должен знать.
-- Помилуйте, матушка, да разве я посмею что-либо в этом деле скрыть от
Саши!
-- Ты меня не поняла. То, что мы узнаем, рассказывай пожалуй-ста, но
как мы узнаем -- об этом не должна знать ни одна живая душа. Я уже говорила
об этом предмете с господином Луиджи. Он обещал подумать.
-- Луиджи? Наш хозяин?
От неожиданности Софья рассмеялась громко, почти неприлич-но --
истерически. Право слово, мозги у стариков повернуты иногда в другую
сторону! "И как вы посмели?" -- хотела крикнуть она, но вовремя одумалась.
-- Как вы могли, матушка? Кто дал вам право посвящать в нашу тайну
совершенно незнакомого человека? Ведь только что сами тол-ковали про
казематы и кнут! Луиджи иностранец, он бредит своей Венецией, ему до нас и
дела нет.
Софья ожидала, что свекровь поднимется с негодованием и уйдет, хлопнув
дверью, как неоднократно поступала ранее со строп-тивой невесткой. Однако
Вера Константиновна не только не обиде-лась, но улыбнулась удовлетворенно.
-- Ты не знаешь господина Винченца. Более доброго и порядоч-ного
человека не сыскать во всем Петербурге.
"Дамский угодник!"--с негодованием подумала Софья, злясь на себя, что
никогда не посмеет высказать эти мысли вслух. В его-то сорокалетние годы
вести себя так неосмотрительно! Уже и прислуга прыскает в кулак, замечая
самые неприкрытые знаки внимания Вере Константиновне. И она хороша! Хихикает
с ним, словно девочка. Как неосмотрительна бывает старость! Уж она-то в их
годы будет знать, как себя вести...
-- А если он и бредит своей Венецией,--свекровь сняла очки и посмотрела
на Софью грустным, затуманенным взглядом,-- то как же не бредить-то, помилуй
Бог? Здесь у самой сердце замирает. Он мне рассказывал. Море теплое-теплое,
солнце жаркое-жаркое, и всю-ду гондолы. Это как наши рябики, только черные и
гребут в них стоя. Ну что ты на меня смотришь? Придвинься ближе. О таких
де-лах надо шепотом.
Софья послушно склонила голову.
-- Великая княгиня с мужем своим Петром Федоровичем обре-таются в
Царском Селе. Кажется, они в опале. К великой княгине никого не пускают,
кроме,-- она приблизила губы к самому уху Софьи,-- портного Яхмана и ювелира
Луиджи. Он для их высочества Екатерины гарнитур делал. Я видела. Красота!
Алмазы так и сияют! А потом их величество Елизавета раздумала дарить
гарнитур их высочеству. Гарнитур себе забрала, а Луиджи сказала -- подбери
другой, поскромнее, да сам и отвези. Это было еще до отъезда государыни в
Петергоф. Теперь господин Луиджи в некотором за-труднении и решил сам
отправиться в Царское Село.
-- И он может все узнать? -- восторженно прошептала Софья.
-- Об этом пока разговора не было,-- важно присовокупила Вера
Константиновна,-- но он обещал подумать. А с дочкой его Марией я отдельно
говорила. Уж она-то отца уломает!
-- Ка-ак? Матушка, и Мария все знает? Скоро все галки в нашем саду
будут кричать на весь свет, что Никита влюблен в великую княгиню и ездил к
ней на свидание.
О том, что он влюблен,-- улыбнулась свекровь,-- я никому ничего не
говорила. Тем более, что он и сам этого точно не знает, попомни мое слово...
Итак, Винченцо Луиджи, венецианец, сорок шесть лет. Он при-был в Россию
пятнадцатилетним юношей с отцом своим Пьетро Луиджи, который называл себя
архитектором, хотя и не имел на это права. Но в России давно утвердилось
мнение, что лучших певцов и строителей, чем итальянцы, в мире нет и быть не
может, поэтому Пьетро был весьма радушно встречен в зарождавшемся Петербурге
и даже принят ко двору; как известно, Петр Великий был весьма де-мократичен.
Луиджи-отец был определен к строительству Петропавловской крепости, а
Луиджи-сын предпочел другое ремесло. Слава досточти-мого Бенвенуто Челлини,
великого флорентийца, не давала ему покоя. Но не только о славе мечтал юный
Винченцо. В ювелирном ремесле, чудилось ему, был самый надежный и быстрый
способ раз-богатеть и, следовательно, скорей вернуться на родину. Винченцо
поступил в ученики к искусному брильянтщику Граверо.
Жизнь предвещала удачу, но тут все напасти разом свалились на бедную
семью. Луиджи-старший упал с крыши собора и умер в одно-часье. Винченцо
оказался без средств к существованию и в крайнем разладе с учителем,
развратником и пьяницей, который все норовил наставлять юного венецианца
именно в этих науках, пренебрегая огранкой камней.
Если б были тогда у Винченцо деньги хотя бы на дорогу, он на-верняка
сбежал бы из этой призрачной, холодной, хмурой северной Венеции в Венецию
подлинную, которая снилась ему каждую ночь. По узкому каналу, зажатому
темными, ни огонька, домами, скользила его гондола. Лохматые звезды плавали
в черной воде. Гортанно и звонко перекликались гондольеры, дабы не
столкнуться на повороте лебяжьими носами своих гондол. Где-то звучала
музыка, и Винченцо терзался, силясь понять, поют ли у моста Риальто или на
площади Санти ДжованниПаоло, где высится бронзовая статуя мрачного
кондотьера Коллеони. Проснувшись, он обнаруживал, что подушка его мокра от
слез. Луиджи переворачивал ее, засыпал и опять видел ночную Венецию. По
утрам ему приходила в голову дурацкая мысль:
если хочешь увидеть свой родной город золотым, солнечным, то и заснуть
надобно днем и в хорошую погоду. Однако бдительный Граверо не позволял ему
предаваться грезам в рабочее время.
Оставалось одно -- работать и терпеть постоянную ругань, а иногда и
побои: восемнадцатилетнему ученику трудно было совла-дать с пьяным учителем,
имеющим силу гориллы.
Но все это в прошлом. Овладев мастерством, Луиджи ушел от сво-его
грозного учителя, завел крохотную мастерскую, а вскоре за-жглась и его
звезда, когда в числе прочих ювелиров он был при-глашен во дворец к царице
Анне Иоанновне для огранки полученных с Востока драгоценных камней. Все это
были подарки из Китая, Персии и прочих государств, желающих подтвердить
вновь испечен-ной императрице свое благорасположение.
Дабы не отпускать от себя только что приобретенное богатство, Анна
Иоанновна приказала оборудовать мастерские рядом со своими покоями и потом
часто заходила в эти мастерские, наблюдая с любо-пытством, как режут и
шлифуют рубины, изумруды и прочая. Блеск драгоценностей, до которых
императрица была большая охотница, не помешал ей обратить внимание на одного
из ювелиров.
Луиджи не был высок ростом, к тридцати годам волосы его поре-дели и
фигура чуть расплылась, обозначив под камзолом округлый живот, но лицо его
ничуть не подурнело, в выражении его не было и тени угрюмости или испуга,
которые неизменно безобразят черты наших соотечественников при виде высоких
персон. Многие считают, что главное в лице -- глаза, иные, правда,
утверждают, что не менее важен нос. У Луиджи был красивый нос, но ничем не
примеча-тельный, однако глаза заслуживают особого разговора. И не в том
дело, что, уезжая из Венеции, юный Винченцо отразил в них навсегда цвет
лагуны (понятно, что они были голубыми), а потом вобрал в глубину их
таинственное мерцание материала, с которым работал. Глаза его имели особое
выражение кротости и доброты, с которым он смотрел на божий свет, а особливо
на лучшее творение его -- женщи-ну. Он не был донжуаном, а по-русски
бабником, он просто жалел весь женский пол, и попадай под его взгляд хоть
служанка, хоть императрица, душа их вдруг начинала томиться, таять, и сама
собой формулировалась в голове мысль: этот итальянец все поймет в моей
горькой жизни. Только поговорить бы с ним негромко, погреться в сиянии его
удивительных глаз.
Винченцо Луиджи получил заказ из рук самой государыни, и уже через
полгода имел достаточно средств, чтобы вернуться в Венецию зажиточным
человеком, но вместо этого купил в Канцелярии от строений каменный дом с
садом, флигелем и амбарами, устроил в подвале первоклассную мастерскую и
завел учеников. Благородная жадность к работе и желтому металлу, которая в
странах Запада в отличие от нас, русских, вовсе не считается пороком, всегда
была двигателем прогресса. В России же прогресс толкается вперед столь
ненадежным двигателем как загадочная русская душа, но это так, к слову. И
потом, это, может быть, не так уж плохо.
Мечта о Венеции не остудилась в его сердце, но, качаясь в рябике на
невской волне и рассматривая отраженную в воде Большую Медведицу, Луиджи
как-то сумел договориться со своим внутренним голосом, доходчиво объяснив
ему, что родина может еще немного подождать.
Между делом он женился на русской деве -- розе зимних снегов,
меланхолической и хладнокровной, которая не умела вести хозяйство, требовала
к себе куда больше внимания, чем успевал дать ей муж, и все хандрила, мерзла
в перетопленных, угарных покоях. Подарив ему дочь, она полностью
израсходовала запас жизненных сил и незаметно угасла от чахотки.
Лет до пяти, а может быть, и более, Луиджи, можно сказать, не замечал
Марии. Дети -- это так беспокойно, так мешают работать, Да и где им было
встречаться? В детскую он не ходил, целыми днями в мастерской или по
клиентам. Иногда только издали он видел в саду толстенькую, неповоротливую
девочку, слышал ее громкий, требовательный голос. Няньки жаловались, что
дитя кап-ризно не в меру.
А потом вдруг вытянулась, похудела, откуда-то взялась в ней
удивительная прыть. С утра до вечера, пренебрегая игрушками, она скакала по
дому, неутомимая, как белка. Запрет на отцовскую мастерскую она сняла сама,
и не единожды заставал Луиджи ма-ленькую модницу за примеркой неоконченных
алмазных уборов, а то еще хуже, находил в испачканном, с трудом разжатом
кулачке са-мой лучшей и тонкой огранки камни. "Это нельзя! Никогда!
Нака-зать немедля!" Непривычный к угрозам голос Луиджи срывался на фальцет.
Мария притворно выжимала из себя слезу, а потом вдруг прыскала в кулак и
безбоязненно бросалась к отцу на шею. Их отношения начались с конфликтов, он
наказывал, она ластилась и, наконец, заставила отца полюбить себя без
памяти. Любовь эта, нежная, чувствительная, принесла не только радость, но и
вогнала в сердце шип, называемый словом ответственность. Имеет ли он право
растить этот веселый цветок в суровых хлябях русской столицы? В дом стал
ходить менее удачливый и вечно голодный со-племенник, чтобы обучать Марию
итальянскому языку, а Луиджи дал себе слово через год, в крайнем случае
через два, вернуться на родину. Как раз к этому сроку он надеялся округлить
весьма зна-чительную сумму, посланную через посредников в венецианский банк.
Воцарение на престол младенца Ивана с маменькой-регентшей внесло
существенные изменения в планы ювелира. Неустойчивое положение трона рождает
многие беспорядки. На жизни Луиджи они отпечатались тем, что знатные
вельможи, которые всегда имеют обыкновение брать драгоценные изделия в
кредит, здесь и вовсе перестали платить. Жаловаться на них можно было разве
что Гос-поду Богу, но русский Бог глух к стенаниям иностранца. Деньги не
копились, а таяли с неимоверной быстротой. Возвращение на родину становилось
неотвратимой реальностью. Уже найден был покупатель на дом и упакованы вещи.
Удержал его от отъезда Лесток, с которым Луиджи был знаком довольно
тесно. За три дня до памятной ночи, когда Елизавета взо-шла на престол,
Луиджи случилось ужинать вместе с Лестоком у итальянского купца Марка-Бени,
были там еще французский посол и секретарь посольства Вальденкур. Пили вино,
произносили тос-ты. Луиджи предложил выпить за солнечную Венецию, в которую
от-плывал через три дня. Тост был поддержан криками радости, однако Лесток
улучил минутку, отвел ювелира в сторонку и строго-на-строго посоветовал в
ближайшие три дня сидеть в своем доме и не высовывать носа, если желает
сберечь себе деньги и жизнь.
Луиджи умел слушать дельные советы. Он вышел подышать све-жим воздухом
только тогда, когда армия присягнула государыне Елизавете.
Вопрос о немедленном отъезде сам собой рассосался. Государы-ня была
весьма милостива. Она собственноручно приняла из рук ювелира драгоценные
поделки, восхитилась его работой и запре-тила думать об отъезде. Луиджи
опять засучил рукава, тем более, что в знак особой милости ему разрешено
было работать без посред-ников, то есть самому сноситься с китайскими
купцами и поку-пать драгоценности беспошлинно. Тут и вельможи вспомнили
ста-рые долги: каждому нужно одеться и выйти в свет, а если платье не
"облито" брильянтами, то ты как бы голый. Деньги к Луиджи тек-ли рекой.
Здесь ювелир окончательно понял, что в ближайшие десять-двадцать лет
ему из России не вырваться, приковала суровая страна своей щедростью, но
Марии-то за какие грехи страдать без отечества?
Девочке минуло 12 лет. Бойка, смышлена, истинная итальянка. Правда,
даже слепой родительский глаз видел, что не красавица, зато мила безмерно.
Отлепил, оторвал дитя от сердца и, как го-рячо она ни плакала, услал с
русской нянькой девочку в Венецию к престарелой тетке, чтобы та подыскала
приличный пансион или монастырь, где девица могла бы набраться манер,
знаний, навыков полезных, словом, всего того, что дает натуре культурный
Запад.
Луиджи остался с любимой работой, однако в этой суете сужде-но было ему
полной мерой узнать, что такое одиночество. Пустую-щий после ремонта
флигелек он сдал с тоски. Пусть звенят в саду детские голоса, пусть
приглашают его хоть изредка в семейный уют. Имелась, правда, еще одна задняя
мысль: Корсак человек воен-ный, и уже одно его присутствие отвратит от
нападения разбойни-ков, коих развелось в Петербурге великое множество.
Надежды эти, однако, не оправдались. Молодой мичман редко бывал дома, а
потом и вовсе отбыл в длительную командировку, препоручив его заботам
собственное семейство.
По счастью, разбойники обходили дом Луиджи стороной, а отно-шения с
молодой Софьей и особенно с маменькой Корсака установи-лись самые
дружественные. Но будем точными, к Вере Константинов-не Луиджи испытывал не
только дружеские чувства. Что нашел уже давно не мечтательный, а деловой и
прижимистый венецианец в по-жилой русской даме, знает только Амур-проказник.
Может, пленился Луиджи здоровым румянцем на все еще тугих щеках, умением
гото-вить кофе или незлобивым нравом? Вера Константиновна была всег-да всем
довольна. Парчово-бархатные душегреи ее, сшитые из кусков и кусочков, хоть и
выглядели несколько странно, но отличались диковатой красотой, словно букет,
в котором перепутаны все цвета и царственная лилея соседствует с печальным
лютиком.
Мария приехала неожиданно, свалилась, как говорят русские, как снег на
голову, и завертелось, закружилось все в доме. А хо-роша-то стала --о.
Мадонна! -- и что удивительно, похожа стала на покойную мать, но как бы в
сильно улучшенном варианте. Темно-русая головка причесана на пробор, ранее
острый подбородок прият-но закруглился, на щеках ямочки, от отца только
смуглость. Рот, может быть, и великоват, но стоит ли так подробно
разбираться в деталях, если главным в лице ее было живое, вечно меняющееся
вы-ражение любопытства и причастности ко всему, что есть в мире
пре-красного.
Ах, папенька, Венеция это чудесно, сказочно, необычайно, но жить она
будет здесь. В пансионе все добры, умны, несколько нудно" ваты, пожалуй, но
лучше всего дома. Она умеет вышивать гладью, крестом, бисером, она умеет
рисовать и помнит все католические молитвы, она выучила французский и
итальянский и, к счастью, не забыла родной -- русский язык. Лучшего отца на
свете зовут Винченцо Луиджи, и они никогда не расстанутся.
Ювелир только вздыхал от счастья, и нужно ли говорить, что он во всем
согласился с дочерью.
Луиджи думал два дня, потом направился во флигель для важно-го
разговора. Ему очень хотелось нанести визит втайне от Марии, но не тут-то
было.
Тихий дождь шелестел в листьях. Пока Луиджи раздумывал, на-деть ли ему
плащ или без него добежать до флигеля, на крыльце по-явилась Мария с большим
оранжевым зонтом.
-- Я тоже хочу в гости. Меня приглашали ко второму завтраку. И не
хмурься. Я все знаю,-- говорила она скороговоркой, выталки-вая отца на
тропинку.-- Помоги раскрыть зонт... Вы будете говорить о пропавшем молодом
человеке? Я буду сидеть тихо. Обещаю, слово не скажу.
Так и явились вдвоем. Софья пригласила их в гостиную. Рассе-лись. Дамы
чопорные, руки сложены на коленях, лица насторожен-ные. Разговор начала Вера
Константиновна и повела его не об интересующем всех предмете, а о телятине,
которая вдруг подоро-жала. Луиджи так и лучился взглядом, тема телятины его
живо ин-тересовала.
-- Что ни говорите,-- продолжала хозяйка,-- а связано это с
правительственным повышением цен на вино и соль. Виданное ли де-ло -- за
ведро вина платить по пятьдесят копеек! Да кто ж это может себе позволить? А
коли вино дорожает, то все дорожает. Те-перь уже не купишь вина к обеду...
-- Маменька...-- с легкой укоризной произнесла Софья, усмотрев в
излишней страстности свекрови что-то неприличное: дамам ли сетовать о
вздорожании вин!
Служанка меж тем проворно накрывала на стол. Поговорили о том о сем.
Луиджи сообщил о новом природном лекарстве под названием "нефть". Если этой
маслянистой жидкостью мазать по-раженные места, то весьма помогает для
разгибания перстов и сообщает ногам лучшее движение. Ходят слухи, что скоро
медицин-ская коллегия построит целую нефтяную фабрику.
Мария сидела пай-девочкой, не поднимала глаз, а Софья украд-кой
рассматривала ее французское платье из флера с позументом и каскадом кружев
у рукавов.
Говорить о деле начали только тогда, когда откушали по чаш-ке чаю и
попробовали пирог -- чудо кулинарного искусства. Ве-ра Константиновна не
решалась поставить вопрос в лоб, а все кру-жила вокруг ювелира, постепенно
сужая радиус действия. Вы наш защитник, Винченцо Петрович, вы так
обходительны с дамами, а особливо с высокими особами, они вам во всем
доверяют, да и как не доверять, если вы об их красоте первый радетель.
Луиджи принялся за вторую чашку, разнежился и сказал, что приготовил
для великой княгини новый убор. Брильянты в нем скреплены агатами в золотой
оправе. Агат, конечно, камень не-броский, но по астрологическому календарю
является талисманом-хранителем для их высочества Екатерины Алексеевны. После
этого он сообщил, что принял отчаянное, несравнимое по смелости ре-шение:
коли представится случай шепнуть великой княгине вопрос, простите-де, ваше
высочество, не сочтите за дерзость, не ведом ли вам сей юноша -- Никита
Оленев, то он этот вопрос шепнет. Но это при условии, что Екатерина будет
пребывать в добром здравии и хорошем настроении. И разумеется, спросить
можно только в том случае, если их высочество будут пребывать в одиночестве,
и глав-ное, если работа им придется по вкусу, потому что если ожерелье не
понравится, то в голове будет одна мысль, как бы со стыда не сгореть.
Вера Константиновна кивала головой с полным согласием, а Софья нервно
теребила бахрому на скатерти, сплетая ее в тугие косички. Как можно так
длинно и нудно говорить о великой кня-гине? Право слово, любой, даже самый
милый человек в близости дворца тупеет.
-- Простите, Винченцо Петрович,--решилась вступить в разго-вор Софья,--
а если великая княгиня посмотрит на вас эдак,-- она приняла гордый и
надменный вид,-- и скажет: "Нет, не ведом, знать не знаю никакого Никиту
Оленева!" Тогда что?
Луиджи размял пастилку языком, хлебнул чаю, вытер губы и по-жал
плечами.
-- Упаду в ноги. Скажу, простите за дерзость,-- сказал он с
достоинством.
-- А чего ты еще хочешь? -- Вера Константиновна недовольно посмотрела
на невестку.
-- Упасть в ноги -- это правильно. Но дальше не так... Дальше
надо просить великую княгиню о защите. Напомнить, как предан ей сей
юноша, сказать, что четыре года он жил лишь мечтой о том, чтобы увидеть ее
хоть издали.
Прекрасные глаза ювелира приняли какое-то совершенно новое выражение,
они даже стали слегка косить, столь велико было потря-сение от бестактной
просьбы. За столом все замерли, и в этой тиши-не особенно выпукло прозвучал
вопрос, заданный доселе молчавшей Марией.
-- Господин Оленев влюблен в великую княгиню?
-- Ну откуда я знаю? -- рассердилась Софья, меньше всего ей хотелось
обсуждать этот деликатный вопрос с посторонними людьми.
-- И она в него влюблена? -- продолжала Мария, всматриваясь в Софью с
таким пристальным вниманием, словно могла поймать ответ визуально, угадать
по выражению глаз.
Только тут Луиджи очнулся от шока.
-- М-м-можно ли это? -- Он зацепился языком за первую букву и тянул ее
за собой, изображая неопределенное мычание.-- Да смею ли я касаться столь
деликатного предмета? Я только при-дворный ювелир и не более того. Две
встречи в саду с прекрасным, ныне исчезнувшим юношей дают ли мне право столь
бесцеремонно вторгаться... рисковать будущим дочери моей...--Тут слова его
пресеклись и Луиджи закашлялся, ему не хватило воздуха.
Вера Константиновна погрозила Софье пальцем и с взволнован-ной
заботливостью стала бить гостя по спине, но, вспомнив о при-сутствии Марии,