Страница:
-- Я не знаю, где второй,-- равнодушно отозвался Бурин и стрельнул
глазами-углями куда-то в угол.
Будь Бестужев меньше пьян, он непременно заметил бы, что рав-нодушие
друга показное, что возбужден он больше обычного, руки дрожат, а сам все
играет со старинным кортиком -- то в стол его воткнет, то в стену бросит.
Граф Антон отнял у друга кортик, он не любил эти игрушки, и сказал
уверенно:
-- Я знаю, где второй вексель -- у Белова. Этот каналья с друж-ком
своим первым труп обнаружил. Стерво поганое, безродное... Со света сживу!
Он еще долго бесновался, призывая на голову Белова всевоз-можные кары,
потом затих и сказал тускло:
- Все. Поехали в Красный кабак.
На фонтанной речке в первом проулке от Семеновского моста в домике с
красными ставнями и огромной, грубо размалеванной вы-веской, на которой
лихой кавалерист целился прямо в солнце, разме-щалась оружейная мастерская
господина Ринальдо. Место было бой-кое, хозяин был знаток в своем деле,
однако мастерская не пользовалась популярностью среди знати. Может быть,
виной тому было соседство с апартаментами Ушакова, сурового стража Тайной
канцелярии, не исключено также, что хозяина больше помнили под именем Ивана
Поддевкина, а никакого не Ринальдо -- трудно ска-зать. Скромный труженик был
близок к разорению, однако судьба пожалела его, Ушаков преставился, а у
Семеновского моста вырос постоялый двор под звучным названием Казачье
подворье. Вот тут клиент с поломанным холодные и горячим оружием потек
рекой. Дела Ринальдо пошли на лад, в дневные часы у него было полно народу.
Со временем оружейник стал не только чинить, клепать и править, но и
подторговывать оружием.
Как-то вечером, хороший выдался вечерок, теплый и безветрен-ный, у
вывески с кавалеристом остановился франтоватого вида;
господин с черным футляром под мышкой. Прежде чем войти, он за-чем-то
заглянул в окно, внимательно осмотрел помещение и только после этого толкнул
дверь. В мастерской, кроме хозяина и чернобрового, страстного клиен-та,
никого не было. Последний доказывал Ринальдо, что сабля его плохо
выправлена. В чем был изъян, понять было трудно, потому что чернобровый
рубил саблей воздух перед самым носом хозяина, приговаривая капризно:
"Видишь, как плохо ходит? Нет, ты не отворачивайся! Ты сюда смотри!" В сцене
этой было что-то жутко-ватое, казалось, что клокочущий клиент намеревается
отсечь хозяину его круглый шишковатый нос и не делает. этого только потому,
что неисправная сабля не может справиться дажес такой простой задачей.
При появлении нового лица оба отшатнулись друг от друга. Хозяин
повернулся к вошедшему, а горячий господин отошел в сторонку и принялся
внимательно рассматривать лубочную картинку на стене, изображавшую битву
галерного русского флота со шведами.
-- Чего изволите, сударь?
Сударь изволил отдать в починку богато изукрашенный пистолет с выпавшим
курком и стершимся колесцовым механизмом, который давно отказался выбивать
искру и воспламенять порох. Ринальдо взял пистолет, не только осмотрел его,
но и ощупал, потом в нере-шительности поцокал языком.
-- Дешевле купить новый... Франт вроде смутился.
-- Но новые пистолеты непомерно дороги, а моя нужда в них крайне редка,
знаете ли... Я человек невоенный. Может быть, у вас найдется пара приличных
пистолетов за умеренную цену?
-- У него одна рухлядь! Не верьте ему,-- раздался голос черно-брового,
который уже стоял рядом, опираясь на саблю и заглядывая через плечо
франта.-- Он пистолеты знаете как собирает? От одного ствол, от другого
кремневой винт, скобу ставит черт знает из чего...
Ринальдо добродушно рассмеялся, видно, он не относился всерьез к
критике чернобрового.
-- Грех вам, Яков Пахомыч. Уж сколько я вам всего перечинил, и
пистолеты, и шпаги, и фузеи. Этот человек знает толк в оружии,-- обратился
Ринальдо к франту. -- У него и кистени разных видов имеются, и перначи, и
буздыганы!
-- Откуда у вас такое богатство? Сейчас это уже экзотика. Яков Пахомыч
небрежно улыбнулся.
-- Занесла меня нелегкая в Москву, и квартировал я там у ста-рушки в
Таганной слободе. Старушка, вдовица стрельца, казненного
Петром-батюшкой,--голос его снизился до шепота.--Так у этой бо-гом забытой
старушки на чердаке хранился под соломой целый арсенал. Купил за бесценок.
Однако все оружие требует починки...
-- Так несите,-- с готовностью сказал Ринальдо.
-- Как бы не так! Ты ведь меня как липу обдерешь. Где я тебе столько
деньжищ возьму?
-- Ладно, починю я вам пистолет,--обратился хозяин к фран-ту.--Орнамент
больно хорош, французская работа. Канфаренный тон, правда, вытерся, позолоты
никакой не осталось, но ведь реликт! Однако курок я вам поставлю самый
простой.
-- Соглашайтесь,-- немедленно отозвался чернобровый.-- Зачем вам курок
в виде птицы? Только отвлекает внимание и режет паль-цы. Оружие должно быть
удобным!
-- Вы думаете? --- Франт слушал с явным удовольствием.
-- Ну конечно! Вся эта гравировка, чеканка, финтифлюшки вся-кие хороши
для парада. Нацепит шпагу или палаш, гарда алмазами украшена, а сам оружием
пользоваться не умеет! О, глупость люд-ская! А эта дурацкая привычка все
совмещать! Вообразите, у меня есть пистолет, между нами, в карты выиграл,
так' он совмещен... с чем бы вы думали? Ни за что не угадаете! С
чернильницей и подсвечником. Пистолет должен стрелять, а здесь экое
малоумие: подставка в виде ноги, курок вмонтирован сверху, чернильница
при-собачена сбоку и откидной подсвечник. Раздражает меня это соору-жение
несказанно. Держу в доме только как курьез. Рад бы изба-виться, проиграть,
но,-- добавил он со смехом,-- как назло стало везти в карты...
-- А не продадите ли вы мне сей курьез,--умоляюще проговорил франт.--
Очень люблю этакие остроумные штучки. Пишу, знаете ли, много, стреляю
мало...
-- Продам, и с огромным удовольствием. Только с полной чер-нильницей
пистолет сей за поясом не носите. Порох подмокнет-- шут с ним, но ведь порты
в чернилах можно изгваздать.
Оба меж тем вышли на улицу и остановились под вывеской, что-бы
докончить разговор.
-- Разрешите представиться... Лядащев Василий Федорович.
-- Весьма рад знакомству. Поручик Яков Бурин.
-- Так вы разрешите заглянуть к вам за пистолетом?
-- Извольте. Сегодня я занят, а завтра...
-- Часу в пятом вас устроит?
Со всей охотой Бурин сообщил Лядащеву свое местожительство, и,
чрезвычайно довольные друг другом, они расстались.
На следующий день прежде чем посетить поручика Бурина Ля-дащев опять
наведался в оружейную мастерскую. Разговор его с Ринальдо был коротким, но
оружейник после него выглядел предельно озабоченным и добрых полчаса
шарахался от каждого клиента, слов-но ожидал от него какой-то каверзы.
Жилище Бурина найти было мудрено. За сорок лет существования столицы
этот ее угол успел прожить и юность, полную надежд, и прекрасный зрелый
возраст, когда надежды осуществились в виде двух деревянных особняков,
которым окраска придала вид каменных, и полную дряхлость, когда один из
особняков сгорел, а другой разобрали и увезли неведомо куда. Грязный
переулок утыкался в парк, который опять стал осиновым лесом. Прихотливая
тропинка не-скоро вывела Лядащева к дому. Перед крыльцом стоял полный мусора
фонтан с кривой трубкой и гипсовым крылом ангела или птицы, угадать было уже
невозможно. Высокая щелястая лестница была засыпана толстыми, как гусеницы,
осиновыми сережками.
Бурин снимал угловые комнаты с выходом окон на реку Мью. Темное,
сыроватое, скудно обставленное помещение, на полу лосня-щийся войлок, на
стенах вышитые бисером незамысловатые пей-зажи в рамочках, за иконостасом
засохшие бессмертники. Однако Бурин никак не стеснялся своего убогого
жилища, и это понрави-лось Лядащеву. Вообще, хоть он и не хотел себе в этом
сознаться, поручик был ему чем-то симпатичен.
Приобретенное у вдовы стрельца оружие оказалось против ожи-дания кучей
металлического лома, небрежно сваленного в углу. Но это тоже не смущало
хозяина. "Будут деньги, все починю и все продам",-- говорил он небрежно и
тянул из кучи, чтобы показать гостю что придется.
-- Меч... Вы посмотрите какой! Выправить, отчистить--ему цены не будет.
А это булава -- и никаких украшений! Здесь кистени у ме-ня... Я не люблю
русское оружие, но знаю людей, которые его очень ценят.
Металлическая цепь, на которую была навешана гирька, проржа-вела и не
гнулась, но в деятельных руках хозяина кистень принял свой первоначальный,
устрашающий вид, и Лядащев подумал с опас-кой: "Как же я ему вопросы буду
задавать? Ведь он и прибить может..."
Нашелся и пистолет с чернильницей, он был целый и почти в порядке, если
не считать металлической ноги-подставки, которая заедала при установке, не
желая вылезать из своего ложа. О цене договорились легко, вроде бы и дело
сделано, пора прощаться. Вот тут Лядащев и приступил к основному разговору.
-- Сознаюсь, Яков Пахомыч, что пожаловал к вам не только ради покупки
пистолета. Видите ли... Я в некотором роде доверенное лицо некоего Луиджи.
-- Ювелирщика?-- вскричал Бурин, всю его доброжелательность как рукой
сняло.-- Этот подлец посмел кого-то мне подсылать?
Он быстрыми шагами заходил по комнате из угла в угол и каж-дый раз,
доходя до стены, с ненавистью ударял в нее кулаком.
-- Это как же? Ты меня выследил, что ли?--спросил он, перехо-дя на
"ты".
-- Выследил.
Видимо, Бурин ожидал оправданий или возмущения со стороны гостя,
спокойное признание Лядащева его удивило.
-- И что хочет от меня ювелирщик?
-- Он хочет узнать, откуда у вас вексель Бестужева.
-- Во-о-на что?-- протянул Бурин, потом сложил пальцы в кукиш и поднес
их к самому носу Лядащева.
-- Не надо нервничать,-- произнес тот проникновенно, однако отступил к
двери.
-- Нет, ты не уходи... Ты мою дулю до Луиджи донеси!-- Бурин вдруг
схватил руку Лядащева и стал складывать пальцы его в ку-киш.-- Вот так прямо
по улице и иди, а потом в рожу ему и ткни. И передай заодно, что дом его
окаянный я все равно сожгу!
Едва он произнес эти странные слова, как Лядащев звонко рас-хохотался.
Идея идти с кукишем в кармане развеселила его до край-ности. Бурин с горящим
взглядом и трагически заломленными бро-вями показался вдруг совсем не
страшен, а в чем-то даже наивен. Продолжая смеяться, Лядащев прошел к столу,
сел, удобно закинув ногу на ногу. Главный вопрос, пока еще не заданный: "А
не ты ли прикончил Гольденберга?"-- не только не отпал, но превра-тился в
уверенность.
-- Ты что ржешь-то?-- со злобой спросил Бурин, несколько рас-терявшись.
.
-- Зато ты слишком серьезен! А ты, поручик, предприимчивый малый, как я
посмотрю,-- весело и даже восторженно продолжал Лядащев.-- Одного не пойму,
почему ты так уверен в своей без-наказанности?
-- За что меня наказывать-то?
Бурин нагнулся и вытащил из кучи лома ржавое, но грозное оружие,
известное в обиходе как пернач. Ручка, его была отпо-лирована многими
прикосновениями до блеска, металлическое ябло-ко, торчащее ребрами, хоть и
потеряло несколько перьев, могло лишить жизни не только человека, но и быка.
Бурин неторопливо крутил своим оружием, словно кисть тренировал, и неотрывно
смот-рел гостю в переносицу.
"Вряд ли он метнет мне в башку этой штукой,-- размышлял
Лядащев.--Сейчас ему интересно меня послушать, выведать, что я знаю. Да и не
безумец же он!"
-- Ты игрушку положи,-- сказал он вслух, доставая из-за пояса боевой,
тщательно заряженный еще дома пистолет. Бурин усмехнулся и бросил пернач в
общую кучу.
-- Вот и хорошо. Теперь продолжим... И чтоб полная ясность была, скажу
сразу: на маскараде у подъемной машины был третий.
Это был блеф, не было у Лядащева свидетеля, но опыт давно научил: на
допросе лучше не спрашивать, а утверждать. Коли догадка верна, то сразу все
и разрешится.
-- ... он за шторой стоял, и все видел.
-- Не было там никакой шторы,-- быстро сказал Бурин и понял, что
попался.
-- Были шторы, дорогой,--со снисходительной и даже сочувст-венной
интонацией протянул Лядащев.-- И свидетель мой видел, как ты Гольденберга
кинжалом проткнул. И оружейник Ринальдо под-твердил, что кинжал этот тебе
принадлежит.
-- Это была честная дуэль!
-- Тогда почему же у Гольденберга шпага осталась в ножнах?
И здесь Лядащев рисковал. Он не только не знал, где в момент убийства
находилась шпага, он даже не был уверен, была ли она вообще на Гольденберге.
Маскарад не то место, куда являются при оружии.
Мысли эти пронеслись в мгновение ока, а дальше Лядащев стре-мительно
бросился на пол, потому что Бурин с необыкновенной ловкостью опять схватил
пернач и с силой запустил его в противника. Пернач врезался в стену, сбил
бисерный пейзаж с мельницей -- подарок драгоценной сестрицы, и грохнулся на
пол. В ту же секунду Лядащев был на ногах, рука его сжимала пистолет.
Бурин стоял с мертвым лицом, на лбу его проступила обильная испарина.
Видно было, что рука, метнувшая пернач, упредила мысль. Он вовсе не
собирался убивать Лядащева, но уж больно тот был ему ненавистен. Вначале -
убей, потом подумай--есть ли на свете бо-лее, глупый и подлый лозунг?
Наверное, так же случилось и с Гольденбергом. Нашли укромное местечко,
начали деловой разговор. Бурин просил, а может, настаивал. Гольденберг не
соглашался.
Дать бы тебе пистолетом по башке... Или сам все понял?-- спросил
Лядащев, подходя вплотную к Бурину. Тот молчал, только озирался затравленно.
Лядащев слегка толкнул его, и он рухнул в кресло.
-- Что ты от меня хочешь?-- Голос усталый, глаза закрыты.
-- Правды.
-- Зачем? Шантажировать? Я человек небогатый.
-- Промотал денежки? Ожерелье заказал... и чтоб последний ка-мешек с
трещинкой.
-- И это ты знаешь.
-- Убитого приволок к подъемной машине и наверх отправил на-жатием
рычажка. С глаз долой, из сердца вон. Так, что ли?
-- Ну, положим...
-- Как вексель получил? Обыскивал?
-- Он их в руках держал.
-- Значит векселей было несколько?
-- Два.
С чего вдруг вздумалось ему отвечать на вопросы этого злато-кудрого
красавца, Бурин и сам не знал. Наверное, апатия, а ско-рее ненависть к
другому, который чужими руками вздумал разом ре-шить свои денежные дела.
Теперь, пьяная скотина, держит себя так, словно он и ни при чем. А ведь
намека-ал...
Если сознаться, то Бурин давно ареста ждал, слишком уж шум-ный скандал
заварился вокруг убиенного Гольденберга. Но одно дело, когда арестовывать
приходит военное лицо, а совсем другое, когда является штафирка, мерзавец,
чернильная душа! Однако откуда ему известно про вексель? Судить его будут
либо за убийство, либо -за вексель, но чтоб и за то, и за другое...
Все вернулось разом, и силы, и ненависть. Бурин резко вско-чил с кресла
и цепко, словно клещами, обхватил лядащевское горло. Они были примерно
одного роста, но Василий Федорович в разъ-ездах по заграницам и в
философических размышлениях о смысле времени порядком отяжелел, а Бурин был
поджарый, жилистый. Ля-дащев захрипел, глаза полезли из орбит.. Из последних
сил он пнул противника коленкой в пах, тот сложился пополам. И пошла
руко-пашная баталия!
Лядащев вначале все норовил прекратить драку, хватая против-ника за
руки и не давая ему воспользоваться сложенным в кучу оружием, но у того было
одно на уме -- кулаком в ненавистное лицо, в рожу, в рыло! Наконец драка
вошла в полное остервенение. Они молотили друг Друга, вцепившись в волосы,
колошматили баш-кой об стену, ставили подножки, падали, то Лядащев сидел
верхом на Бурине--о, кровушка из носа потекла, хорошо!--то Бурин сидел на
Лядащеве -- один глаз у гада ползучего заплыл, сейчас другой под-правим!
Валилась мебель, скрипели половицы, на которых подпрыги-вало, бряцая,
странное оружие, и хмуро взирал на дерущихся святой лик Николая Угодника,
который словно отгораживался изящ-ной дланью от людской срамоты.
Дрались они не молча -- разговаривали. Мы берем на себя сме-лость
привести здесь, несколько отредактировав, выдержки из их диалога. Беседовали
они куда как крепко.
-- Ты, гнида, для кого стараешься? С ювелирщиком хочешь век-сель
поделить?
-- Заткни себе глотку этим векселем! И Гольденберг твой... Друг мой в
крепости оказался!
-- За друга стараешься? И я тра-та-та... за друга!
-- Так стало быть, Антоша Бестужев тебе этот вексель пода-рил? Какой
добрый!
-- А это не твоего вшивого ума дело!
Обессиленные, они привалились к стене, цепко держа друг друга за руки.
Вдруг Бурин резко оттолкнул противника и отошел к 'окну, привлеченный только
ему понятным звуком. Однако взгляда было достаточно ему, чтобы
преобразиться.
-- Ты пистолет покупать приходил. И все... Понял? Он торопливо ставил
мебель на место, ногой сгонял в кучу рас-киданное стрельцовое оружие, на
бегу застегивал камзол-
-- Ты рожу-то обмой,--проворчал Лядащев, подходя к окну.-- Что, гости
пожаловали? Батюшки, сам Антон Алексеевич Бестужев!
Граф Антон привязал лошадь к дереву и теперь стоял, всматри-ваясь в
окна. Увидев вместо Бурина лицо Лядащева, он нахмурился, выругался сквозь
зубы и даже вернулся к лошади, явно размышляя-- войти или уехать. Однако
первое желание взяло верх, и он нетороп-ливо пошел к лестнице.
Когда он вошел в комнату, она была почти убрана, хозяин стоял над
рукомоем и осторожно обмывал избитое лицо, Лядащев перед зеркалом аккуратно
надел парик, вежливо поклонился вошед-шему, словно это самое обычное дело --
подбитый глаз, изодранные кружева, выдранные с мясом пуговицы, и обратился к
Бурину:
-- Сударь, проводите меня...
Тот встряхнулся, как собака, и послушно пошел в сени. В тем-ном закутке
Лядащев приблизил губы к распухшему буринскому уху.
-- Мой тебе совет. Иди с повинной. Сам. И помни -- Гольденберг прусский
шпион. Это поможет тебе оправдаться. А вексель -- это дело приватное.
Появятся вопросы, найдешь меня.-- Он сунул в карман Бурину бумажку с
указанием своей фамилии и адреса.
Злобный, налитый кровью глаз проводил Лядащева, потом облада-тель его
не удержался и плюнул.
Очутившись на улице, Василий Федорович рассмеялся. Ну и до-прос! Таких
ему еще не приходилось снимать. А про второй вексель Бестужев-сын ничего не
знает, это ясно и ежу! Один вексель Бурин хозяину вернул, а второй
прикарманил за услугу... Тьфу... Он яростно выплюнул какую-то дрянь изо рта,
волос или нитку. И с не-ожиданной теплотой подумал вдруг о Белове. Кажется,
он назвал его другом? Конечно, друг, кто же еще...
Бурин тем временем вернулся в комнату, опять подошел к рукомою и
принялся полоскать лицо.
-- За что он тебя?--хмуро спросил граф Антон.
-- Не он меня, а я его!-- ощерился Бурин.-- В цене не сошлись. Он у
меня пистолет покупал.
-- Да будет вздор молоть. Ты мне зубы не заговаривай! Я этого человека
знаю. Он раньше в Тайной канцелярии служил, а чем теперь промышляет, мне
неведомо.
Бурин закусив разбитую губу. Новость пришлась ему явно не по вкусу, но
он не подал виду.
А по мне хоть в преисподней у господина дьявола!-- крикнул он
залихватски.-- Мне, главное, свою цену получить. И я получил. Говори, зачем
пришел?
Арестант, занявший соседнюю с Беловым камеру, был Шавюзо. Его взяли по
дороге домой, когда он возвращался после дружеской пирушки в приличной
компании. Лесток все узнал от кучера. В голове его брезжила слабая надежда,
что арест был вызван каким-нибудь личным проступком секретаря, например,
дачей взятки или непотреб-ной дракой, но трезвый голос подсказывал: это к
тебе подбираются. Кабы был ты в силе, секретарю простили бы любой грех.
Похоже, что дни твои, Лесток, а может быть, и часы, сочтены.
Он приказал разжечь камин и принялся разбирать бумаги. Шавю-зо был
аккуратен: все письма разложены по годам, снабжены нуж-ным шифром. Даже
жалко было губить всю эту канцелярскую кра-соту. Лесток раскладывал письма
на три стопки. Первый ворох бумаг подлежал немедленному уничтожению, вторую
часть документов -- политических -- он складывал в коричневую папку: их
следовало со-хранить любой ценой. Этих бумаг было немного, но в коричневой
папке было его оправдание и оружие против Бестужева. Конечно, если этим
оружием захочет кто-нибудь воспользоваться там, за гра-ницей. Третью стопку
обвяжет потом золотой лентой и повезет во дворец -- это была его личная
переписка с государыней. Только на эти атласные, с виньетками, пахнувшие
лавандовой водой бумажки можно было рассчитывать в его положении.
Камин прогорел. Лесток положил плотно скомканные бумаги на тлеющие
угли. Снизу вспыхнуло слабое пламя, бумаги стали расправ-ляться с невнятным
шорохом, корчиться, словно тело в пытке. Он схватил мехи и начал с
остервенением раздувать пламя. Опомнился только тогда, когда пепел полетел
по кабинету.
Папку он решил отнести господину Вульфен Штерну, шведскому посланнику,
который днями намеревался уехать из России. С Вульфенштерном у Лестока давно
установились дружеские отношения, он не откажет принять папку на хранение.
Но кто передаст эти бумаги? Ехать самому опасно, секретаря нет. Может,
поручить жене? Но ведь перепутает все, молода, красива, бестолкова!
Так ничего и не придумав, Лесток повалился спать, а утром по-слал к
Вульфенштерну камердинера. Папку он сопроводил запиской, написанной эзоповым
языком, но посланник умный человек, поймет. Сам же стал собираться во
дворец. Он кинется еще раз к ногам государыни, вручит судьбу свою и
переписку, которая напом-нит о светлых днях, когда он был не только
лейб-медиком и другом, но и возлюбленным! Всю длинную дорогу Лесток молился,
но, видно, небо забыло о нем. Экс-лейб-медик даже не был принят.
Вечером он вернулся домой, прошел в лаковую гостиную, сел, рассматривая
шелковые китайские пейзажи, потом запустил в них пачкой писем, обвязанных
золотой лентой. В гостиную прибежала жена.
-- Драгоценный супруг мой, где вы были? Весь день не евши, не пивши!
Что вы делаете в одиночестве?
-- Ареста жду, друг мой Маша.
Но до ареста оставалось еще три дня, мучительных и бесконечно долгих
для Лестока, и скорых, деятельных, уплотненных до минуты для Бестужева.
Теперь у него все шло по плану.
Неделю назад канцлер представил императрице записку, имею-щую форму
доклада. Записка была написана умно, каверзно, не в лоб, а тонким намеком.
Елизавете давали понять, что "есть серьезные опасения относительно покушения
на ее престол". Дока-зательством служили тревожные слухи из Берлина. Эти
слухи не столько содержанием, сколько настроением напоминали те, что
по-явились в правление Анны Леопольдовны, когда трон ее шатался. На-род уже
возжаждал тогда посадить на трон Елизавету Петровну. Далее Бестужев
напомнил, что английский посланник довел эти слухи до ушей Остермана,
кабинет-министра того правительства, а также до самой правительницы, но та
отнеслась к слухам легкомысленно, и Брауншвейгская фамилия потеряла трон
русский. Со всей страстью умолял Бестужев не повторять остермановой ошибки:
"... кружок известных лиц совсем стыд потерял! Главари их формаль-ной
потаенной шайки: "смелый прусский партизан"--Лесток и "важ-ный прусский
партизан"-- Воронцов только и ждут, чтобы ослабить или сместить канцлера". В
конце записки Бестужев прямо гово-рил о необходимости ареста главарей.
Елизавета, как обычно, не ответила ни "да", ни "нет". Бесту-жев даже
подумал грешным делом, что государыня оной записки не прочла до конца, а так
только... посмотрела по верхам. Но, оказы-вается, бочка негодования на
Лестока была уже полна, недоста-вало только последней капли, чтобы
перелилась она через край.
А последней каплей была обычная тетрадь перлюстрированных депеш,
которую за незначительностью, а вернее сказать, за тривиаль-ностью, Бестужев
поручил отвезти в Петергоф своему обер-секретарю. Канцлер забыл, что в
тетрадь был вложен черновик письма, который начинался со слов: "Во имя
человеколюбия..." В письме говорилось об избитом Лестоком агенте и о
поручике Белове, который состоял у лейб-медика на посылках.
И, о .чудо! Сердце Елизаветы дрогнуло. Она призвала канцлера. Как мы
знаем из бумаг, в этой беседе государыня "изволила рассуждать, что явное
подозрение есть, что Лесток и вице-канцлер Воронцов с Финкенштейном --
иностранным министром, великую откровенность имеют, так что сей Финкенштейн
все тайности о здешних делах знает". И еще было указано, что "Финкенштейн об
имеющей здесь быть вскоре революции короля нашего обнадежи-вает". Революцией
в XVIII веке называли смещение с престола, для Елизаветы не было более
ненавистного слова. Уф... Бестужев мог вытереть трудовой пот.
Воздадим должное канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву, слу-жащему изо
всех сил, то есть, как он умел, пользе и славе России. Все семнадцать лет,
которые занимал он этот пост, канцлер борол-ся с франко-прусской политикой и
партией, которая представляла эту политику в Петербурге. Все эти годы в
Западной Европе бытовало мнение, что государственный строй в России куда как
зыбок и стоит только как следует постараться -- интригой, подкопом, взяткой
-- и все само собой развалится. И так же сам собой воцарится строй, выгодный
и Франции, и Австрии, и Берлину. Конечно, в эту ошибку впал и Фридрих
Великий. Сколько денег было потрачено, сколько шпионов заслано, а Бестужев
стоит, как скала, и не собирается менять своей внешней политики.
Одна за другой держат поражение креатуры французского и прус-ских
дворов. Теперь пришла очередь за Лестоком. Прежде чем аре-стовать
лейб-медика Бестужев составил некий список, озаглавленный "Проект допросов
глазами-углями куда-то в угол.
Будь Бестужев меньше пьян, он непременно заметил бы, что рав-нодушие
друга показное, что возбужден он больше обычного, руки дрожат, а сам все
играет со старинным кортиком -- то в стол его воткнет, то в стену бросит.
Граф Антон отнял у друга кортик, он не любил эти игрушки, и сказал
уверенно:
-- Я знаю, где второй вексель -- у Белова. Этот каналья с друж-ком
своим первым труп обнаружил. Стерво поганое, безродное... Со света сживу!
Он еще долго бесновался, призывая на голову Белова всевоз-можные кары,
потом затих и сказал тускло:
- Все. Поехали в Красный кабак.
На фонтанной речке в первом проулке от Семеновского моста в домике с
красными ставнями и огромной, грубо размалеванной вы-веской, на которой
лихой кавалерист целился прямо в солнце, разме-щалась оружейная мастерская
господина Ринальдо. Место было бой-кое, хозяин был знаток в своем деле,
однако мастерская не пользовалась популярностью среди знати. Может быть,
виной тому было соседство с апартаментами Ушакова, сурового стража Тайной
канцелярии, не исключено также, что хозяина больше помнили под именем Ивана
Поддевкина, а никакого не Ринальдо -- трудно ска-зать. Скромный труженик был
близок к разорению, однако судьба пожалела его, Ушаков преставился, а у
Семеновского моста вырос постоялый двор под звучным названием Казачье
подворье. Вот тут клиент с поломанным холодные и горячим оружием потек
рекой. Дела Ринальдо пошли на лад, в дневные часы у него было полно народу.
Со временем оружейник стал не только чинить, клепать и править, но и
подторговывать оружием.
Как-то вечером, хороший выдался вечерок, теплый и безветрен-ный, у
вывески с кавалеристом остановился франтоватого вида;
господин с черным футляром под мышкой. Прежде чем войти, он за-чем-то
заглянул в окно, внимательно осмотрел помещение и только после этого толкнул
дверь. В мастерской, кроме хозяина и чернобрового, страстного клиен-та,
никого не было. Последний доказывал Ринальдо, что сабля его плохо
выправлена. В чем был изъян, понять было трудно, потому что чернобровый
рубил саблей воздух перед самым носом хозяина, приговаривая капризно:
"Видишь, как плохо ходит? Нет, ты не отворачивайся! Ты сюда смотри!" В сцене
этой было что-то жутко-ватое, казалось, что клокочущий клиент намеревается
отсечь хозяину его круглый шишковатый нос и не делает. этого только потому,
что неисправная сабля не может справиться дажес такой простой задачей.
При появлении нового лица оба отшатнулись друг от друга. Хозяин
повернулся к вошедшему, а горячий господин отошел в сторонку и принялся
внимательно рассматривать лубочную картинку на стене, изображавшую битву
галерного русского флота со шведами.
-- Чего изволите, сударь?
Сударь изволил отдать в починку богато изукрашенный пистолет с выпавшим
курком и стершимся колесцовым механизмом, который давно отказался выбивать
искру и воспламенять порох. Ринальдо взял пистолет, не только осмотрел его,
но и ощупал, потом в нере-шительности поцокал языком.
-- Дешевле купить новый... Франт вроде смутился.
-- Но новые пистолеты непомерно дороги, а моя нужда в них крайне редка,
знаете ли... Я человек невоенный. Может быть, у вас найдется пара приличных
пистолетов за умеренную цену?
-- У него одна рухлядь! Не верьте ему,-- раздался голос черно-брового,
который уже стоял рядом, опираясь на саблю и заглядывая через плечо
франта.-- Он пистолеты знаете как собирает? От одного ствол, от другого
кремневой винт, скобу ставит черт знает из чего...
Ринальдо добродушно рассмеялся, видно, он не относился всерьез к
критике чернобрового.
-- Грех вам, Яков Пахомыч. Уж сколько я вам всего перечинил, и
пистолеты, и шпаги, и фузеи. Этот человек знает толк в оружии,-- обратился
Ринальдо к франту. -- У него и кистени разных видов имеются, и перначи, и
буздыганы!
-- Откуда у вас такое богатство? Сейчас это уже экзотика. Яков Пахомыч
небрежно улыбнулся.
-- Занесла меня нелегкая в Москву, и квартировал я там у ста-рушки в
Таганной слободе. Старушка, вдовица стрельца, казненного
Петром-батюшкой,--голос его снизился до шепота.--Так у этой бо-гом забытой
старушки на чердаке хранился под соломой целый арсенал. Купил за бесценок.
Однако все оружие требует починки...
-- Так несите,-- с готовностью сказал Ринальдо.
-- Как бы не так! Ты ведь меня как липу обдерешь. Где я тебе столько
деньжищ возьму?
-- Ладно, починю я вам пистолет,--обратился хозяин к фран-ту.--Орнамент
больно хорош, французская работа. Канфаренный тон, правда, вытерся, позолоты
никакой не осталось, но ведь реликт! Однако курок я вам поставлю самый
простой.
-- Соглашайтесь,-- немедленно отозвался чернобровый.-- Зачем вам курок
в виде птицы? Только отвлекает внимание и режет паль-цы. Оружие должно быть
удобным!
-- Вы думаете? --- Франт слушал с явным удовольствием.
-- Ну конечно! Вся эта гравировка, чеканка, финтифлюшки вся-кие хороши
для парада. Нацепит шпагу или палаш, гарда алмазами украшена, а сам оружием
пользоваться не умеет! О, глупость люд-ская! А эта дурацкая привычка все
совмещать! Вообразите, у меня есть пистолет, между нами, в карты выиграл,
так' он совмещен... с чем бы вы думали? Ни за что не угадаете! С
чернильницей и подсвечником. Пистолет должен стрелять, а здесь экое
малоумие: подставка в виде ноги, курок вмонтирован сверху, чернильница
при-собачена сбоку и откидной подсвечник. Раздражает меня это соору-жение
несказанно. Держу в доме только как курьез. Рад бы изба-виться, проиграть,
но,-- добавил он со смехом,-- как назло стало везти в карты...
-- А не продадите ли вы мне сей курьез,--умоляюще проговорил франт.--
Очень люблю этакие остроумные штучки. Пишу, знаете ли, много, стреляю
мало...
-- Продам, и с огромным удовольствием. Только с полной чер-нильницей
пистолет сей за поясом не носите. Порох подмокнет-- шут с ним, но ведь порты
в чернилах можно изгваздать.
Оба меж тем вышли на улицу и остановились под вывеской, что-бы
докончить разговор.
-- Разрешите представиться... Лядащев Василий Федорович.
-- Весьма рад знакомству. Поручик Яков Бурин.
-- Так вы разрешите заглянуть к вам за пистолетом?
-- Извольте. Сегодня я занят, а завтра...
-- Часу в пятом вас устроит?
Со всей охотой Бурин сообщил Лядащеву свое местожительство, и,
чрезвычайно довольные друг другом, они расстались.
На следующий день прежде чем посетить поручика Бурина Ля-дащев опять
наведался в оружейную мастерскую. Разговор его с Ринальдо был коротким, но
оружейник после него выглядел предельно озабоченным и добрых полчаса
шарахался от каждого клиента, слов-но ожидал от него какой-то каверзы.
Жилище Бурина найти было мудрено. За сорок лет существования столицы
этот ее угол успел прожить и юность, полную надежд, и прекрасный зрелый
возраст, когда надежды осуществились в виде двух деревянных особняков,
которым окраска придала вид каменных, и полную дряхлость, когда один из
особняков сгорел, а другой разобрали и увезли неведомо куда. Грязный
переулок утыкался в парк, который опять стал осиновым лесом. Прихотливая
тропинка не-скоро вывела Лядащева к дому. Перед крыльцом стоял полный мусора
фонтан с кривой трубкой и гипсовым крылом ангела или птицы, угадать было уже
невозможно. Высокая щелястая лестница была засыпана толстыми, как гусеницы,
осиновыми сережками.
Бурин снимал угловые комнаты с выходом окон на реку Мью. Темное,
сыроватое, скудно обставленное помещение, на полу лосня-щийся войлок, на
стенах вышитые бисером незамысловатые пей-зажи в рамочках, за иконостасом
засохшие бессмертники. Однако Бурин никак не стеснялся своего убогого
жилища, и это понрави-лось Лядащеву. Вообще, хоть он и не хотел себе в этом
сознаться, поручик был ему чем-то симпатичен.
Приобретенное у вдовы стрельца оружие оказалось против ожи-дания кучей
металлического лома, небрежно сваленного в углу. Но это тоже не смущало
хозяина. "Будут деньги, все починю и все продам",-- говорил он небрежно и
тянул из кучи, чтобы показать гостю что придется.
-- Меч... Вы посмотрите какой! Выправить, отчистить--ему цены не будет.
А это булава -- и никаких украшений! Здесь кистени у ме-ня... Я не люблю
русское оружие, но знаю людей, которые его очень ценят.
Металлическая цепь, на которую была навешана гирька, проржа-вела и не
гнулась, но в деятельных руках хозяина кистень принял свой первоначальный,
устрашающий вид, и Лядащев подумал с опас-кой: "Как же я ему вопросы буду
задавать? Ведь он и прибить может..."
Нашелся и пистолет с чернильницей, он был целый и почти в порядке, если
не считать металлической ноги-подставки, которая заедала при установке, не
желая вылезать из своего ложа. О цене договорились легко, вроде бы и дело
сделано, пора прощаться. Вот тут Лядащев и приступил к основному разговору.
-- Сознаюсь, Яков Пахомыч, что пожаловал к вам не только ради покупки
пистолета. Видите ли... Я в некотором роде доверенное лицо некоего Луиджи.
-- Ювелирщика?-- вскричал Бурин, всю его доброжелательность как рукой
сняло.-- Этот подлец посмел кого-то мне подсылать?
Он быстрыми шагами заходил по комнате из угла в угол и каж-дый раз,
доходя до стены, с ненавистью ударял в нее кулаком.
-- Это как же? Ты меня выследил, что ли?--спросил он, перехо-дя на
"ты".
-- Выследил.
Видимо, Бурин ожидал оправданий или возмущения со стороны гостя,
спокойное признание Лядащева его удивило.
-- И что хочет от меня ювелирщик?
-- Он хочет узнать, откуда у вас вексель Бестужева.
-- Во-о-на что?-- протянул Бурин, потом сложил пальцы в кукиш и поднес
их к самому носу Лядащева.
-- Не надо нервничать,-- произнес тот проникновенно, однако отступил к
двери.
-- Нет, ты не уходи... Ты мою дулю до Луиджи донеси!-- Бурин вдруг
схватил руку Лядащева и стал складывать пальцы его в ку-киш.-- Вот так прямо
по улице и иди, а потом в рожу ему и ткни. И передай заодно, что дом его
окаянный я все равно сожгу!
Едва он произнес эти странные слова, как Лядащев звонко рас-хохотался.
Идея идти с кукишем в кармане развеселила его до край-ности. Бурин с горящим
взглядом и трагически заломленными бро-вями показался вдруг совсем не
страшен, а в чем-то даже наивен. Продолжая смеяться, Лядащев прошел к столу,
сел, удобно закинув ногу на ногу. Главный вопрос, пока еще не заданный: "А
не ты ли прикончил Гольденберга?"-- не только не отпал, но превра-тился в
уверенность.
-- Ты что ржешь-то?-- со злобой спросил Бурин, несколько рас-терявшись.
.
-- Зато ты слишком серьезен! А ты, поручик, предприимчивый малый, как я
посмотрю,-- весело и даже восторженно продолжал Лядащев.-- Одного не пойму,
почему ты так уверен в своей без-наказанности?
-- За что меня наказывать-то?
Бурин нагнулся и вытащил из кучи лома ржавое, но грозное оружие,
известное в обиходе как пернач. Ручка, его была отпо-лирована многими
прикосновениями до блеска, металлическое ябло-ко, торчащее ребрами, хоть и
потеряло несколько перьев, могло лишить жизни не только человека, но и быка.
Бурин неторопливо крутил своим оружием, словно кисть тренировал, и неотрывно
смот-рел гостю в переносицу.
"Вряд ли он метнет мне в башку этой штукой,-- размышлял
Лядащев.--Сейчас ему интересно меня послушать, выведать, что я знаю. Да и не
безумец же он!"
-- Ты игрушку положи,-- сказал он вслух, доставая из-за пояса боевой,
тщательно заряженный еще дома пистолет. Бурин усмехнулся и бросил пернач в
общую кучу.
-- Вот и хорошо. Теперь продолжим... И чтоб полная ясность была, скажу
сразу: на маскараде у подъемной машины был третий.
Это был блеф, не было у Лядащева свидетеля, но опыт давно научил: на
допросе лучше не спрашивать, а утверждать. Коли догадка верна, то сразу все
и разрешится.
-- ... он за шторой стоял, и все видел.
-- Не было там никакой шторы,-- быстро сказал Бурин и понял, что
попался.
-- Были шторы, дорогой,--со снисходительной и даже сочувст-венной
интонацией протянул Лядащев.-- И свидетель мой видел, как ты Гольденберга
кинжалом проткнул. И оружейник Ринальдо под-твердил, что кинжал этот тебе
принадлежит.
-- Это была честная дуэль!
-- Тогда почему же у Гольденберга шпага осталась в ножнах?
И здесь Лядащев рисковал. Он не только не знал, где в момент убийства
находилась шпага, он даже не был уверен, была ли она вообще на Гольденберге.
Маскарад не то место, куда являются при оружии.
Мысли эти пронеслись в мгновение ока, а дальше Лядащев стре-мительно
бросился на пол, потому что Бурин с необыкновенной ловкостью опять схватил
пернач и с силой запустил его в противника. Пернач врезался в стену, сбил
бисерный пейзаж с мельницей -- подарок драгоценной сестрицы, и грохнулся на
пол. В ту же секунду Лядащев был на ногах, рука его сжимала пистолет.
Бурин стоял с мертвым лицом, на лбу его проступила обильная испарина.
Видно было, что рука, метнувшая пернач, упредила мысль. Он вовсе не
собирался убивать Лядащева, но уж больно тот был ему ненавистен. Вначале -
убей, потом подумай--есть ли на свете бо-лее, глупый и подлый лозунг?
Наверное, так же случилось и с Гольденбергом. Нашли укромное местечко,
начали деловой разговор. Бурин просил, а может, настаивал. Гольденберг не
соглашался.
Дать бы тебе пистолетом по башке... Или сам все понял?-- спросил
Лядащев, подходя вплотную к Бурину. Тот молчал, только озирался затравленно.
Лядащев слегка толкнул его, и он рухнул в кресло.
-- Что ты от меня хочешь?-- Голос усталый, глаза закрыты.
-- Правды.
-- Зачем? Шантажировать? Я человек небогатый.
-- Промотал денежки? Ожерелье заказал... и чтоб последний ка-мешек с
трещинкой.
-- И это ты знаешь.
-- Убитого приволок к подъемной машине и наверх отправил на-жатием
рычажка. С глаз долой, из сердца вон. Так, что ли?
-- Ну, положим...
-- Как вексель получил? Обыскивал?
-- Он их в руках держал.
-- Значит векселей было несколько?
-- Два.
С чего вдруг вздумалось ему отвечать на вопросы этого злато-кудрого
красавца, Бурин и сам не знал. Наверное, апатия, а ско-рее ненависть к
другому, который чужими руками вздумал разом ре-шить свои денежные дела.
Теперь, пьяная скотина, держит себя так, словно он и ни при чем. А ведь
намека-ал...
Если сознаться, то Бурин давно ареста ждал, слишком уж шум-ный скандал
заварился вокруг убиенного Гольденберга. Но одно дело, когда арестовывать
приходит военное лицо, а совсем другое, когда является штафирка, мерзавец,
чернильная душа! Однако откуда ему известно про вексель? Судить его будут
либо за убийство, либо -за вексель, но чтоб и за то, и за другое...
Все вернулось разом, и силы, и ненависть. Бурин резко вско-чил с кресла
и цепко, словно клещами, обхватил лядащевское горло. Они были примерно
одного роста, но Василий Федорович в разъ-ездах по заграницам и в
философических размышлениях о смысле времени порядком отяжелел, а Бурин был
поджарый, жилистый. Ля-дащев захрипел, глаза полезли из орбит.. Из последних
сил он пнул противника коленкой в пах, тот сложился пополам. И пошла
руко-пашная баталия!
Лядащев вначале все норовил прекратить драку, хватая против-ника за
руки и не давая ему воспользоваться сложенным в кучу оружием, но у того было
одно на уме -- кулаком в ненавистное лицо, в рожу, в рыло! Наконец драка
вошла в полное остервенение. Они молотили друг Друга, вцепившись в волосы,
колошматили баш-кой об стену, ставили подножки, падали, то Лядащев сидел
верхом на Бурине--о, кровушка из носа потекла, хорошо!--то Бурин сидел на
Лядащеве -- один глаз у гада ползучего заплыл, сейчас другой под-правим!
Валилась мебель, скрипели половицы, на которых подпрыги-вало, бряцая,
странное оружие, и хмуро взирал на дерущихся святой лик Николая Угодника,
который словно отгораживался изящ-ной дланью от людской срамоты.
Дрались они не молча -- разговаривали. Мы берем на себя сме-лость
привести здесь, несколько отредактировав, выдержки из их диалога. Беседовали
они куда как крепко.
-- Ты, гнида, для кого стараешься? С ювелирщиком хочешь век-сель
поделить?
-- Заткни себе глотку этим векселем! И Гольденберг твой... Друг мой в
крепости оказался!
-- За друга стараешься? И я тра-та-та... за друга!
-- Так стало быть, Антоша Бестужев тебе этот вексель пода-рил? Какой
добрый!
-- А это не твоего вшивого ума дело!
Обессиленные, они привалились к стене, цепко держа друг друга за руки.
Вдруг Бурин резко оттолкнул противника и отошел к 'окну, привлеченный только
ему понятным звуком. Однако взгляда было достаточно ему, чтобы
преобразиться.
-- Ты пистолет покупать приходил. И все... Понял? Он торопливо ставил
мебель на место, ногой сгонял в кучу рас-киданное стрельцовое оружие, на
бегу застегивал камзол-
-- Ты рожу-то обмой,--проворчал Лядащев, подходя к окну.-- Что, гости
пожаловали? Батюшки, сам Антон Алексеевич Бестужев!
Граф Антон привязал лошадь к дереву и теперь стоял, всматри-ваясь в
окна. Увидев вместо Бурина лицо Лядащева, он нахмурился, выругался сквозь
зубы и даже вернулся к лошади, явно размышляя-- войти или уехать. Однако
первое желание взяло верх, и он нетороп-ливо пошел к лестнице.
Когда он вошел в комнату, она была почти убрана, хозяин стоял над
рукомоем и осторожно обмывал избитое лицо, Лядащев перед зеркалом аккуратно
надел парик, вежливо поклонился вошед-шему, словно это самое обычное дело --
подбитый глаз, изодранные кружева, выдранные с мясом пуговицы, и обратился к
Бурину:
-- Сударь, проводите меня...
Тот встряхнулся, как собака, и послушно пошел в сени. В тем-ном закутке
Лядащев приблизил губы к распухшему буринскому уху.
-- Мой тебе совет. Иди с повинной. Сам. И помни -- Гольденберг прусский
шпион. Это поможет тебе оправдаться. А вексель -- это дело приватное.
Появятся вопросы, найдешь меня.-- Он сунул в карман Бурину бумажку с
указанием своей фамилии и адреса.
Злобный, налитый кровью глаз проводил Лядащева, потом облада-тель его
не удержался и плюнул.
Очутившись на улице, Василий Федорович рассмеялся. Ну и до-прос! Таких
ему еще не приходилось снимать. А про второй вексель Бестужев-сын ничего не
знает, это ясно и ежу! Один вексель Бурин хозяину вернул, а второй
прикарманил за услугу... Тьфу... Он яростно выплюнул какую-то дрянь изо рта,
волос или нитку. И с не-ожиданной теплотой подумал вдруг о Белове. Кажется,
он назвал его другом? Конечно, друг, кто же еще...
Бурин тем временем вернулся в комнату, опять подошел к рукомою и
принялся полоскать лицо.
-- За что он тебя?--хмуро спросил граф Антон.
-- Не он меня, а я его!-- ощерился Бурин.-- В цене не сошлись. Он у
меня пистолет покупал.
-- Да будет вздор молоть. Ты мне зубы не заговаривай! Я этого человека
знаю. Он раньше в Тайной канцелярии служил, а чем теперь промышляет, мне
неведомо.
Бурин закусив разбитую губу. Новость пришлась ему явно не по вкусу, но
он не подал виду.
А по мне хоть в преисподней у господина дьявола!-- крикнул он
залихватски.-- Мне, главное, свою цену получить. И я получил. Говори, зачем
пришел?
Арестант, занявший соседнюю с Беловым камеру, был Шавюзо. Его взяли по
дороге домой, когда он возвращался после дружеской пирушки в приличной
компании. Лесток все узнал от кучера. В голове его брезжила слабая надежда,
что арест был вызван каким-нибудь личным проступком секретаря, например,
дачей взятки или непотреб-ной дракой, но трезвый голос подсказывал: это к
тебе подбираются. Кабы был ты в силе, секретарю простили бы любой грех.
Похоже, что дни твои, Лесток, а может быть, и часы, сочтены.
Он приказал разжечь камин и принялся разбирать бумаги. Шавю-зо был
аккуратен: все письма разложены по годам, снабжены нуж-ным шифром. Даже
жалко было губить всю эту канцелярскую кра-соту. Лесток раскладывал письма
на три стопки. Первый ворох бумаг подлежал немедленному уничтожению, вторую
часть документов -- политических -- он складывал в коричневую папку: их
следовало со-хранить любой ценой. Этих бумаг было немного, но в коричневой
папке было его оправдание и оружие против Бестужева. Конечно, если этим
оружием захочет кто-нибудь воспользоваться там, за гра-ницей. Третью стопку
обвяжет потом золотой лентой и повезет во дворец -- это была его личная
переписка с государыней. Только на эти атласные, с виньетками, пахнувшие
лавандовой водой бумажки можно было рассчитывать в его положении.
Камин прогорел. Лесток положил плотно скомканные бумаги на тлеющие
угли. Снизу вспыхнуло слабое пламя, бумаги стали расправ-ляться с невнятным
шорохом, корчиться, словно тело в пытке. Он схватил мехи и начал с
остервенением раздувать пламя. Опомнился только тогда, когда пепел полетел
по кабинету.
Папку он решил отнести господину Вульфен Штерну, шведскому посланнику,
который днями намеревался уехать из России. С Вульфенштерном у Лестока давно
установились дружеские отношения, он не откажет принять папку на хранение.
Но кто передаст эти бумаги? Ехать самому опасно, секретаря нет. Может,
поручить жене? Но ведь перепутает все, молода, красива, бестолкова!
Так ничего и не придумав, Лесток повалился спать, а утром по-слал к
Вульфенштерну камердинера. Папку он сопроводил запиской, написанной эзоповым
языком, но посланник умный человек, поймет. Сам же стал собираться во
дворец. Он кинется еще раз к ногам государыни, вручит судьбу свою и
переписку, которая напом-нит о светлых днях, когда он был не только
лейб-медиком и другом, но и возлюбленным! Всю длинную дорогу Лесток молился,
но, видно, небо забыло о нем. Экс-лейб-медик даже не был принят.
Вечером он вернулся домой, прошел в лаковую гостиную, сел, рассматривая
шелковые китайские пейзажи, потом запустил в них пачкой писем, обвязанных
золотой лентой. В гостиную прибежала жена.
-- Драгоценный супруг мой, где вы были? Весь день не евши, не пивши!
Что вы делаете в одиночестве?
-- Ареста жду, друг мой Маша.
Но до ареста оставалось еще три дня, мучительных и бесконечно долгих
для Лестока, и скорых, деятельных, уплотненных до минуты для Бестужева.
Теперь у него все шло по плану.
Неделю назад канцлер представил императрице записку, имею-щую форму
доклада. Записка была написана умно, каверзно, не в лоб, а тонким намеком.
Елизавете давали понять, что "есть серьезные опасения относительно покушения
на ее престол". Дока-зательством служили тревожные слухи из Берлина. Эти
слухи не столько содержанием, сколько настроением напоминали те, что
по-явились в правление Анны Леопольдовны, когда трон ее шатался. На-род уже
возжаждал тогда посадить на трон Елизавету Петровну. Далее Бестужев
напомнил, что английский посланник довел эти слухи до ушей Остермана,
кабинет-министра того правительства, а также до самой правительницы, но та
отнеслась к слухам легкомысленно, и Брауншвейгская фамилия потеряла трон
русский. Со всей страстью умолял Бестужев не повторять остермановой ошибки:
"... кружок известных лиц совсем стыд потерял! Главари их формаль-ной
потаенной шайки: "смелый прусский партизан"--Лесток и "важ-ный прусский
партизан"-- Воронцов только и ждут, чтобы ослабить или сместить канцлера". В
конце записки Бестужев прямо гово-рил о необходимости ареста главарей.
Елизавета, как обычно, не ответила ни "да", ни "нет". Бесту-жев даже
подумал грешным делом, что государыня оной записки не прочла до конца, а так
только... посмотрела по верхам. Но, оказы-вается, бочка негодования на
Лестока была уже полна, недоста-вало только последней капли, чтобы
перелилась она через край.
А последней каплей была обычная тетрадь перлюстрированных депеш,
которую за незначительностью, а вернее сказать, за тривиаль-ностью, Бестужев
поручил отвезти в Петергоф своему обер-секретарю. Канцлер забыл, что в
тетрадь был вложен черновик письма, который начинался со слов: "Во имя
человеколюбия..." В письме говорилось об избитом Лестоком агенте и о
поручике Белове, который состоял у лейб-медика на посылках.
И, о .чудо! Сердце Елизаветы дрогнуло. Она призвала канцлера. Как мы
знаем из бумаг, в этой беседе государыня "изволила рассуждать, что явное
подозрение есть, что Лесток и вице-канцлер Воронцов с Финкенштейном --
иностранным министром, великую откровенность имеют, так что сей Финкенштейн
все тайности о здешних делах знает". И еще было указано, что "Финкенштейн об
имеющей здесь быть вскоре революции короля нашего обнадежи-вает". Революцией
в XVIII веке называли смещение с престола, для Елизаветы не было более
ненавистного слова. Уф... Бестужев мог вытереть трудовой пот.
Воздадим должное канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву, слу-жащему изо
всех сил, то есть, как он умел, пользе и славе России. Все семнадцать лет,
которые занимал он этот пост, канцлер борол-ся с франко-прусской политикой и
партией, которая представляла эту политику в Петербурге. Все эти годы в
Западной Европе бытовало мнение, что государственный строй в России куда как
зыбок и стоит только как следует постараться -- интригой, подкопом, взяткой
-- и все само собой развалится. И так же сам собой воцарится строй, выгодный
и Франции, и Австрии, и Берлину. Конечно, в эту ошибку впал и Фридрих
Великий. Сколько денег было потрачено, сколько шпионов заслано, а Бестужев
стоит, как скала, и не собирается менять своей внешней политики.
Одна за другой держат поражение креатуры французского и прус-ских
дворов. Теперь пришла очередь за Лестоком. Прежде чем аре-стовать
лейб-медика Бестужев составил некий список, озаглавленный "Проект допросов