Страница:
цитируют обро-ненную Елизаветой фразу: "Лесток, ты готовишь себе пучок
розог", мол, ты хлопочешь о Бестужеве, а он тебя потом и высечет. Семь лет
назад легкомысленный лейб-медик не придал этой фразе никако-го значения.
Однако судьба рассудила иначе.
Если бы задачи Лестока и Бестужева совпадали, то они могли бы не только
сотрудничать, но и дружить. Оба знали цену день-гам, были гурманами в еде и
благородных напитках, понимали кра-соту интриги и во власти святого азарта
одерживали победы на зеленом сукне. С шакалом лучше дружить, чем с этим
Лестоком! Лейб-медик считал, что вся необъятная Россия у него в кармане. Уже
за одно это следовало поставить его на место! Не Россия для тебя, любезный,
а ты для России. Какие только ловушки не расставлял Лесток, чтобы убрать
вице-канцлера. И архив у Бестуже-ва похитили, и лопухинское дело придумали,
и Ботту, посланника австрийского, сюда приплели. Лесток с Шетарди потирали
руки -- вот еще чуть-чуть -- и победим, вице-канцлера под топор или в
ссыл-ку, и восторжествует французская политика.
Сорвалось... Шетарди покинул Россию, над Лестоком нависла то-гда угроза
опалы, но уничтожить его, размазать, чтоб духу не было, Бестужеву тогда не
удалось.
Не получилось тогда, получится теперь. И кличка-то у него ка-кая
независимая -- Смелый! Каждая расшифрованная депеша давала канцлеру новую
пищу для негодования, но и затягивала бант на толстой шее - Погоди, смелый,
скоро этот бант станет удавкой...
В последнем письме в Берлин Финкенштейн приводил слова поте-рявшего
совесть Лестока: "...одного боюсь, как бы Бестужев по бестолковости не
задержал продвижения русской армии и тем не спас ее от неминуемого
поражения". Богомерзкие эти слова были сказаны Лестоком мальтийскому рыцарю
Сакромозо. Какое дело ост-рову Мальта до прусских дел? И вообще, надобно
поразведать, чем промышляет в России Сакромозо, с кем водит дружбу этот
рыцарь. Уж не ряженый ли он?
Проверил... Сакромозо водил дружбу со многими, около Иност-ранной
коллегии вертелся, но более всего заигрывал с великой княгиней и Лестоком.
Бестужев долго и серьезно готовился к разговору с императри-цей: депеши
были подобраны в должном порядке, нужные места не только подчеркнуты
красными чернилами, но и переписаны на от-дельные листки крупным,
каллиграфическим почерком. Но Бестужев знал: главное должно быть не
написано, а сказано, и сказано в такой форме, чтобы государыня все поняла. И
слово он достойное нашел -- "пресечь"!
Произнося это слово, канцлер энергически взмахивал рукой, не-красивое
лицо его наливалось кровью. Но тут была и некая тон-кость. Объяснить, что
именно пресечь, надобно было одной короткой фразой. Если не сможешь, начнешь
для объяснения употреблять сложносочиненные предложения с предлогами и
союзами, то можешь быть уверен -- разговор ты прошляпил,
Депеши Финкенштейна государыня читать не будет -- слишком долго и
путано. Поэтому надобно заостриться на деталях. Пойдем дальше... Про
арестованного Сакромозо государыня ничего знать не должна -- пока.
Беспричинный арест мальтийского рыцаря пахнет международным скандалом.
Но ведь никто и не собирался держать в крепости этого иност-ранного
красавца. Надо было тихо и без шума услать его за пределы России. Нашли
простой способ скомпрометировать: появление Сакромозо в покоях великой
княгини -- событие политического порядка! Да и Екатерину лишний раз не
мешало поставить на место. Арест прошел тихо, незаметно.
Однако великую княгиню удалось поставить на место более про-стым
способом, без упоминания имени Сакромозо. Кто же знал, что, когда Сакромозо
явится вечером во дворец, на него уже будет иметься столь серьезный
компромат, что его не из России высылать, а судить надобно!
Вот ведь как в жизни случается! Сядешь, например, в жаркий полдень под
дерево в размышлении, чем бы жажду заглушить, и в этот самый момент с
дерева, о котором ты и не знал, что оно яблоня, валится прямо тебе в руки
сочный плод. Словно ты Ньютон какой -- прямо в руки и яблоко!
Этим сочным плодом (канцлеру не понравилось сравнение, и он поправился
мысленно), этим неожиданным подарком был труп купца Гольденберга,
обнаруженный на маскараде. Кто его убил, зачем -- неважно, найдут, главное,
все карманы покойника были набиты тайными письмами.
Из всех этих писем только одно могло заинтересовать госуда-рыню --
послание великой княгини к шпионке матери Иоганне Ангальт-Цербстской. Но
ведь и раньше предупреждал их величество, что великая княгиня -- колючий
цветок, несмотря на запрет ищет способ напрямую общаться с маменькой. А что
государыня? Только изволили улыбаться и журить своего старого канцлера:
"Вечно ты, Алексей Петрович, в каждой собаке волка ищешь!" Теперь поверила.
Пойдем дальше... Поняла ли государыня, что убитый Гольденберг --
прусский шпион, сие не важно. Скорее всего и думать забы-ла об этом. Их
величество не только криминальными делами брез-гует, но и государственные
держит в небрежении.
В карманах Гольденберга находилась шпионская цифирная ин-формация, тут
тебе и военные секреты, и численность войск, и коли-чество провианту. Ясно,
что эту тайнопись вручил Гольденбергу Сакромозо, они весь вечер на маскараде
были вместе и не скрыва-ли этого. Но Сакромозо сам в передаче не сознается,
на дыбу его не поднимешь -- иностранец! Значит, сидит он себе на Каменном
Носу, и пусть сидит... потом разберемся. Главная цель сейчас до-казать, что
информацию про армию дал Сакромозо Лесток. А может, не Лесток? Надо снять
допрос с Сакромозо...
Бестужев встал, прошелся по комнате. Кто ж другой, если не Лесток?
Смелый,.. А может, это дело рук "важного"? Не-ет, не ста-нет Воронцов марать
об это руки.
Надобно доказать, что это именно Лесток, и еще бы хорошо за-говор...
Чтоб против матушки-государыни, а Лесток... пусть не главный заговорщик,
пусть просто участник... Это даже лучше, что просто участник...
В этот момент внизу неожиданно раздался грохот. Он был столь силен, что
Алексей Петрович решил, что чья-то карета переверну-лась, и подошел к окну.
На улице было пусто, а снизу, с первого этажа, уже неслись неразборчивые
крики. Внятен был только голос жены.
Бестужев выругался сквозь зубы. Уж если так стучат и орут, зная, что он
работает, значит произошло что-то из рук вон...
Он хотел было крикнуть лакея, но передумал. Застегнул пуго-вицы на
камзоле, взял свечу и пошел на лестницу.
Шум уже стих, только словно поскуливал кто-то в буфетной или в
кладовой. Заслышав его шаги, навстречу вышла жена. Встрепан-ная, с деланной
улыбкой, она загородила дорогу мужу, лепеча ис-пуганно:
-- Что вы, мой друг? Квасу хотите? Сейчас велю принести... Бестужев
отодвинул жену рукой, прошел в буфетную. Там на лавке в беспамятстве лежал
старый камердинер Никифор. Алексей Петрович подумал было, что он пьян, но
как только поднес све-чу, увидел, что лицо и голова Никифора в крови, а рука
висит плетью.
-- Кто? -- Бестужев повернулся к жене и по глазам ее увидел, что мог бы
и не спрашивать, и так все ясно.
-- Антоша вернулся.-- Анна Федоровна сложила трясущиеся пальцы щепоткой
и закрыла рот, словно затыкая его, запрещая гово-рить дальше.
-- А Никифор его не пускал? Жена кивнула.
-- Где этот мерзавец? -- негромко и спокойно спросил Алексей
Петрович.-- Ушел?
-- У себя,-- выдохнула супруга и, предвидя тяжелую сцену, за-причитала
на высокой ноте, вздела руки:-- Не ходите, Христом Богом молю. Не ходите! Не
в себе он.-- Она вдруг повалилась на пол, обнимая ноги мужа.
Алексей Петрович не терпел подобных причитаний, считая их чистым
притворством. Супруга его, немка, ненавидела все русское, но в критические
минуты вела себя как баба-распустеха. Так, казалось ей, она скорее доберется
до нутра мужа. Впрочем, на этот раз она была вполне искренна, видно, сильно
испугал ее сы-нок, маменькин баловень.
Бестужеву вдруг стало жалко жену, он даже погладил ее по го-лове, утер
тыльной стороной ладони мокрый лоб, а потом сказал жестко:
-- За мной не ходи!
Комнаты, которые когда-то назывались детскими, уже много лет пустовали,
но изредка в них наведывался граф Антон. Кажет-ся, нет большей радости для
родителя, чем лицезреть в своем до-му дитятю. Но сын никогда не приходил
трезвым, всегда устраи-вал непотребные сцены. И всегда мать его покрывала. А
сейчас вообще особый случай.
Алексей Петрович пинком открыл дверь. Кроме зажженной лам-пады,
никакого света в комнате не было. Сын сидел в кресле, не сидел -- лежал,
широко раскинув ноги. Завидя отца, он не встал, не поздоровался, только
мрачно, тяжело уставился на родителя.
-- Я тебе что говорил? -- делая ударение на каждом слове, про-изнес
Алексей Петрович.-- Ты где должен находиться? Почему съехал с Воробьиной
мызы? -- Голос его неожиданно рванулся вверх и замер на неловко скулящей
ноте.
Мызой называл Бестужев свое загородное имение подле села Воробьеве,
куда он выпроводил сына после постыдной дуэли. На-каз был -- в столицу ни
ногой! И вдруг явился.
Граф Антон не отвечал, продолжая также напряженно смотреть на отца.
Взгляд его можно было бы назвать бессмысленным, если бы не выражение лютой
злобы. "Да слышит ли он меня?" -- подумал Бестужев.
-- Авдотья где? Слышишь, про жену спрашиваю! Опять на тебя, бесово
ребро, государыне жаловаться побежит!
-- Я желаю жить здесь... в родительском дому,--тяжело ворочая языком,
но внятно произнес граф Антон и мотнул подбородком, стараясь скрыть икоту.
Неожиданно для себя Алексей Петрович чихнул да не один раз, а четыре
кряду. Проклятая простуда, и ведь платка с собой нет, манжетой приходится
утираться.
В комнату тут же влетела жена, вложила в руки мужа утираль-ник. Только
здесь Алексей Петрович увидел, что, кроме сына, в комнате находится еще один
человек -- молодой офицер, весь ка-кой-то черный. На нем был плащ до пят,
темный парик нечесан, бук-ли на висках топорщились по-мужичьи. Он неловко
отклеился от стены и лихо, со щелканьем каблуков и бодливым жестом головы
представился:
-- Бурин Яков.
-- А это Яков Пахомыч, друг наш,-- затараторила Анна Федо-ровна.-- Он
Антошеньку и привез. Дозвольте, Алексей Петрович, гос-подам в доме
переночевать.
Бестужев звонко высморкался и вышел из комнаты, шаркая нога-ми,
поднялся на второй этаж. Коль промолчал, значит разрешил, видно, так и
поняли его уход -- загалдели, затрещали голосами.
Он сел к столу. Вот они... депеши, а ведь как хорошо рабо-тал! Каждое
лыко в строку, а сейчас мозги словно заклинило. На чем он остановился? Чтоб
окончательно сокрушить Лестока, надо-бен хороший заговор. А где он его
возьмет?
Про заговор забудь, заговор в один день не сочинишь. А вот наблюдение
за домом Лестока осуществить не помешает. Про рыцаря мальтийского никому ни
слова. В разговоре с государыней на-мекнем, что к врагам нашим попали зело
важные сведения. Отку-да? От некоторых лиц, коих в шифровальных депешах не
по име-нам, а по шпионским кличкам поминают. И эти самые Важный и Смелый
рвутся к власти, используя иностранную креатуру в своих целях, и подрывают
этим престиж отечества нашего. Коротко и ясно: Лестока и Воронцова --
пресечь!
"Помочь ему может только Лесток". Такую фразу обронила великая княгиня,
разговаривая с Софьей, и чем больше думал Саша над этой фразой, тем меньше
она ему нравилась.
Да назови она кого угодно, хоть Бестужева, хоть саму госуда-рыню, хоть
Господа Бога! В последнем случае он понял бы, что на-до действовать,
рассчитывая только на себя. Впрочем, до Бестуже-ва так же далеко, как до
Всевышнего. Давно ли он стоял в кабине-те тогда еще вице-канцлера Бестужева,
и не жалким просителем, а помощником, оказавшим неоценимую услугу. Бестужев
был щедр. Кто, как не он, сделал Сашу гвардейцем, и хоть не напрямую,
косвен-но, но помог получить руку Анастасии.
Бестужев расплатился сполна и точно дал понять -- скандальной истории с
его похищенным архивом не было, и горе тому, кто об этом вспомнит!
За все четыре года Сашиной службы у генерала Чернышевского Алексей
Петрович даже намеком (а случалось бывать в общих гости-ных) не дал понять,
что когда-то, пусть на миг, их судьбы сплелись в тугой узелок. К Бестужеву
можно будет обратиться только в крайнем случае, а пока, похоже, этот
"крайний" еще не наступил. "Произошла ошибка",-- сказала великая княгиня. А
какая ошибка? Было любовное свидание. Если их застали вместе, то Никите
гро-зит ссылка, а пока, естественно, арест. Но это недоразумение можно
решить росчерком пера.
В рассуждениях Саши было множество натяжек, но он и себе не хотел
напоминать, что хоть и был когда-то Лесток во вражьем стане и по его вине
Анна Гавриловна Бестужева отбывает ссылку в Якутске, но вести с ним разговор
о Никите Оленеве куда легче, чем с Бестужевым. Лесток весел, неизменно
благодушен и весьма вежливо раскланивается с Сашей при случайных встречах.
"Ах, мой юный друг. Политика -- жестокая игра, а человеческие отноше-ния --
совсем другое. Поверьте, я всегда относился к вам с сим-патией".
Но предстоящий разговор -- именно политика, а в этих вопросах Лесток
умен, хитер, коварен -- вот обратная сторона его улыбок. Но и к нему можно
подобрать ключик, он ведь и доверчивым бывает, славный лейб-медик. Он,
словно престарелая кокетка, уверен в своем обаянии. А такой скажи только,
что сегодня она "чудо, как хороша", и разговор сразу пойдет в нужном тебе
направлении.
Направление выберем, чтоб путь к цели был наикратчайшим, ни-каких
окольных путей: "Сударь, я пришел к вам просить о милосер-дии! Только вам
под силу... Дальше та-та-та... великая княгиня и прочее..." А если он
удивится и сделает вид, что ничего не понимает? Лесток ведь всегда хитрит,
даже если в этом нет необ-ходимости. Он и завтракает, наверное, с хитрой
улыбочкой: вот обману сейчас жаркое... вот одурачу каплуна...
Еще утром Белов договорился об аудиенции с Шавюзо, а вечером он уже
сидел в жестком кресле китайской гостиной и смотрел на загадочные древние
пейзажи, где иероглифы были выписаны не ме-нее тщательно, чем леса и горы,
на лакированные тарелочки с аистами и невесомые, почти прозрачные чашки.
Лесток изволил опаздывать... Может, он вообще в отсутствии и Шавюзо своей
властью решил задержать его до прихода хозяина. Шавюзо, как хо-рошая гончая,
нюхом чует, что может быть небезынтересно дядюшке. Уже сорок минут истекло,
как Саша начал рассматривать китайскую красоту.
Дверь неслышно отворилась, и тут же раздался вкрадчивый голос:
-- Мой юный друг! Я чрезвычайно рад нашей встрече. Что приве-ло вас в
мой дом?
Лесток был роскошен в ярком шлафроке. Ба... да это не шлаф-рок, а
китайское платье с драконом на спине. "Сейчас пойдет у нас разговор, как
китайская пытка,-- подумал Саша,-- я буду говорить без остановки и
вертеться, как уж на сковороде, а он капать словами, словно на выбритое
темя. Как взять этого драко-на за рога?.."
-- Я пришел просить вас о помощи в чрезвычайно деликатном деле. Имя
ваше было упомянуто в приватном разговоре с великой княгиней. Более того, их
высочество сказали, что вы единствен-ный человек, к коему стоит обратиться
по моему делу.
Легкое удивление, словно непроизвольное движение пухлой руки, и никаких
вопросов, только вежливое: продолжайте, продолжайте... Экая бархатная
беседа, словно не о живом человеке речь, а о кус-те сирени за окном, что так
восхитительно, ах, ах, благоухает.
Саша коротко и четко рассказал о том, как Никита Оленев, "вы наверняка
помните, бывший гардемарин", ушел на свидание к великой княгине, а дальше --
только догадки.
Главное, не сказать лишнее, но это очень трудно, когда, же-лая придать
рассказу достоверность, приходится вспоминать какие-то подробности. Меньше
всего Саше хотелось в этом кабинете на-зывать имя Софьи, но как иначе
убедишь Лестока, что разговор с опальной Екатериной действительно состоялся.
Сейчас главное заставить Лестока задавать вопросы, по ним можно будет
хотя бы приблизительно определить осведомленность лейб-медика в этом деле.
-- Естественно, я обратился в полицию. Были предприняты неко-торые
попытки розыска. Попытки... не более, которые ни к чему не привели.
Полицейские чиновники высказали предположение, что Оленев утонул. Но теперь
есть твердые сведения, что он жив. Мой друг арестован и содержится под
стражей в неизвестном нам мес-те.-- Саша умолк, твердо решив, что, как бы ни
было тяжело молча-ние, первым он рта не раскроет.
Лесток это понял, подобрал длинные рукава своего роскошного кимоно и
спросил рассеянно: "А не выпить ли нам токайского?" Глаза его смеялись, но
смотрели куда-то мимо Саши, при этом он имел вид недоуменный или озадаченный
-- не сразу поймешь, во вся-ком случае ему было весело. Потом он достал
табакерку и принялся нюхать табак, оглушительно чихая и прикрываясь большим
фуляром с вышитыми в уголке ирисами. Про Сашу он словно забыл.
Вино наконец принесли. Лесток его пригубил и тут же отставил.
-- А каким образом случилось, что сей молодой гардемарин возымел
наглость посетить великую княгиню?
-- Они некоторым образом знакомы. Во время длинной дороги в Россию
Никита Оленев оказался случайным попутчиком неких графинь Рейнбек.
-- Понятно. Но с чего вдруг Оленеву взбрело на ум именно сей-час
продолжать знакомство?
-- Оленев совсем недавно вернулся из Геттингенского универси-тета. На
последнем балу после весьма длительного перерыва он встретился с великой
княгиней. Очевидно, она назначила ему встречу.
Лесток стал серьезен. Саша хорошо изучил этого человека во время старых
допросов, когда он мальчишкой-гардемарином стоял навытяжку перед Лестоком и
беззастенчиво врал. Но как пять лет назад он не понял, верил ли лейб-медик в
его вранье, так и теперь он не знал -- поверил ли он его правде. Похоже,
Лесток только изобра-жает на лице серьезность, пока разговор не затронул его
за живое.
-- Мой юный друг, вы уже не тот мальчик, с которым я беседовал
когда-то. Помните виньетку из незабудок в вашей личной тетрад-ке?--Лесток
словно подслушал его мысли.--Тогда вы могли позво-лить себе наивность.
Тогда... не сейчас. Супруга ваша занимает чрезвычайно высокое положение, и
жизнь двора для вас сейчас не тайна. Не мне говорить вам, что случайный
мужчина, появивший-ся в покоях великой княгини, подлежит немедленному
аресту. Та-кова воля их величества Елизаветы Петровны.
-- Да, конечно... Можно предположить несчастный случай, на-пример,
чей-то донос сделал их тайную встречу явной.
-- У Бестужева достаточно шпионов. Вам известна история с Андреем
Чернышевым? Он угодил под арест только за то, что слиш-ком часто беседовал с
великой княгиней в аллеях парка, а может, и не только беседовал, и не только
в аллеях-- Зачем мы будем гадать? Я не видел великой княгини почти две
недели. Бедная девочка...-- Тон Лестока был искренен и сострадателен, но у
Саши опять воз-никло ощущение, что мысли Лестока заняты чем-то другим.-- И
какой помощи вы хотите от меня?
-- Восстановить справедливость. Я уверен -- Никита Оленев ни в чем не
виновен.
-- И как, по-вашему, я должен восстанавливать справедливость?
-- Ну, я не знаю. Если Оленева нельзя освободить росчерком пера --
тогда побег. Но для этого надо знать, где его содержат.
Лесток неопределенно пожевал губами, крамольная Сашина идея его не
смутила.
-- Где служил ваш друг?
-- В Иностранной коллегии.
-- Ну, ну...-- Лицо Лестока приняло странное выражение, словно он
блефовал, но решил продолжать игру до конца, потом рассмеялся, звонко
щелкнул пальцами.-- Я помогу вам. Может быть, это безумие, но просьба
великой княгини для меня закон. Только побег чрезвы-чайно сложное
предприятие. Это не под силу осуществить одному человеку. Помнится, вас было
трое. Один в тюрьме, вы передо мной,-- он принялся загибать пальцы,-- а
третий?
-- Вы имеете в виду Корсака? Мичман Корсак командирован в Регервик на
строительство порта.
-- Но ведь ему положен отпуск? -- Лесток неожиданно под-мигнул.
Такой удачи, право слово, Саша не ожидал.
-- Отпуск -- это прекрасно. Алешка давно рвется домой!
-- Вот и славно. Вы освободите друга, а мы тем временем устро-им так,
что Корсак поплывет куда-нибудь в Гамбург или в Вене-цию. На том же корабле
уплывет из России Никита Оленев. Как вам эта идея?
-- Замечательная идея! Но захочет ли Оленев плыть за границу? Он ведь
ни в чем не виноват, а фактически будет лишен родины.
-- На нашей родине,--Лесток подчеркнул слово "нашей", мол, забудьте,
что я был когда-то французом,-- не бывает невиновных. Арестован -- значит
виновен. А когда предстоит выбор между Си-бирью и Европой, то, как
подсказывает мне опыт, люди всегда выби-рают последнее. И еще...-- Он поднял
палец, видя, что Саша пытается вставить слово.
Однако он не сказал, что именно "еще", а встал с кресла и пошел вдоль
стен, внимательно, словно заново, рассматривая ки-тайские безделушки.
Зеленый дракон на его круглой спине распла-стался по-лягушачьи и зорко
следил за Сашей красным глазом. А давно ли Оленев служит в Иностранной
коллегии? В каком подот-деле? Не у Веселовского ли? Оленев, помнится,
внебрачный сын князя Оленева? Ах, усыновлен по всем правилам? А папенька в
Лондоне? Видите, как все хорошо складывается? Вопросы Лесток задавал как бы
между прочим, а сам обдумывал что-то, собирая лоб в гармошку.
Наконец он сел, улыбнулся дружелюбно.
-- Так вот, мой юный друг. Услуга за услугу. На том же самом корабле
отплывет некий человек. Все его документы будут оформле-ны подобающим
образом. Но я бы не хотел, чтобы эту тайну знал кто-либо, кроме нас двоих.
-- Конечно, ваше сиятельство.
-- Итак, первая задача выяснить, где обретается ваш друг Оле-нев. Как
только я выясню это, немедленно найду вас через моего секретаря. Но если мне
понадобится ваша шпага,-- Лесток сделал роскошный жест рукой,-- я могу на
вас положиться? -- Он при-стально посмотрел на Сашу.
-- Да, ваше сиятельство.-- Саша встал, почувствовав, что время,
отпущенное для аудиенции, истаяло.
На улице прыскал мелкий дождичек, что было вполне кстати, чтобы
остудить горячий лоб и пылающее воображение. Это что же получается, черт
подери! Они теперь в одной упряжке с Лестоком? А хоть бы и с Лестоком.
Главное, Никиту освободить!
Саша обогнул решетку палисадника и вышел на набережную. Ка-кой-то
человек, немолодой, озабоченный, обогнал его и чуть ли не бе-гом спустился
по откосу к воде. Там стояла причаленная лодка, и мужчина стал отвязывать
веревку. Саша обратил внимание на этого человека не из-за лодки, а из-за
некой небрежности в костюме. Камзол его, старый, но отутюженный и украшенный
новыми галуна-ми, был порван сзади, словно мужчина где-то зацепился за
гвоздь и вырвал кусок ткани, что называется, с мясом. Через дыру
прогля-дывала необычайно яркая, оранжевая подкладка.
Саша мог поручиться, что уже видел сегодня этого человека, он также
неимоверно куда-то торопился, оранжевая подкладка тогда горела, как
маленький факел. Но где, когда? Он вспомнил Никитин закон парности и
усмехнулся. Мужчина меж тем прыгнул в лодку и теперь короткими, сильными
гребками выводил ее на середину ре-ки. Поразмысли Саша еще минуту, он бы
непременно вспомнил, что видел мужчину у дома Лестока два часа назад, и это
открытие сыгра-ло бы немаловажную роль в его жизни.
Но голова у Саши была занята совсем другим. Еще во время бе-седы в
лаковой гостиной он заострил внимание на кое-каких дета-лях и теперь пытался
поймать за хвост ускользающую мыслишку. Ах, да... Что толковал Лесток о
человеке с документами, "оформлен-ными подобающим образом"? Нет ли во всем
этом противозакония? И почему Лесток проявил столько усердия? Не одурачил ли
его лейб-медик, обрядившись с такой охотой в тогу благодетеля?
Помещение девять шагов в длину, шесть в ширину, у входа дав-но
беленная, местами облупленная до кирпича печь, лавка, грубый сосновый стол,
на нем библия на немецком языке без трех первых страниц. Окно узкое, с
решеткой и железными ставнями. Днем од-ну створку открывали, и был виден
крепкий, дощатый забор. Даже стоя вплотную к окну, нельзя было увидеть верх
забора, из чего можно было заключить, что арестантская каморка находится на
первом этаже или в полуподвале, второе -- вернее: уж очень сыро. Между окном
и забором настолько узкая щель, что трудно понять, как в нее протискивается
человек, чтобы открыть или закрыть ставни.
Все это Никита рассмотрел утром, а ночью, когда его достави-ли в
камеру, усадили на лавку и позволили наконец снять с глаз повязку, он увидел
темноту. Лязгнул повернувшийся в замке ключ, потом задвинули засов, кажется,
даже цепи гремели. Пока раздавались эти звуки, он еще принадлежал миру
людей, но когда и они стихли, осталось только дыхание моря, он ощутил этот
мрак, как плотную, вязкую массу. Кажется, подпрыгни, и повис-нешь в этой
темноте, как в клею.
Шум моря был совсем рядом -- огромный, необъятный, до звезд, а потом
появился и малый шум, невнятный, как шепот: это мышь возилась в углу, грызла
старую корку или щепку. Может, он на корабле? Шум волн создавал иллюзию
покачивания. Слушай хоть до звона в ушах -- только стук собственного сердца,
море и темнота.
Никита ощупал лавку, на которой сидел, обнаружил некое подо-бие подушки
и одеяло, оно было коротким и колючим.
-- Я в темнице,-- сказал он шепотом, словно проверяя, зазвучит ли в
темноте его голос, потом перекрестился широким крестом и лег спать.
Когда он проснулся, одна ставня уже была открыта, а на столе стоял
розог", мол, ты хлопочешь о Бестужеве, а он тебя потом и высечет. Семь лет
назад легкомысленный лейб-медик не придал этой фразе никако-го значения.
Однако судьба рассудила иначе.
Если бы задачи Лестока и Бестужева совпадали, то они могли бы не только
сотрудничать, но и дружить. Оба знали цену день-гам, были гурманами в еде и
благородных напитках, понимали кра-соту интриги и во власти святого азарта
одерживали победы на зеленом сукне. С шакалом лучше дружить, чем с этим
Лестоком! Лейб-медик считал, что вся необъятная Россия у него в кармане. Уже
за одно это следовало поставить его на место! Не Россия для тебя, любезный,
а ты для России. Какие только ловушки не расставлял Лесток, чтобы убрать
вице-канцлера. И архив у Бестуже-ва похитили, и лопухинское дело придумали,
и Ботту, посланника австрийского, сюда приплели. Лесток с Шетарди потирали
руки -- вот еще чуть-чуть -- и победим, вице-канцлера под топор или в
ссыл-ку, и восторжествует французская политика.
Сорвалось... Шетарди покинул Россию, над Лестоком нависла то-гда угроза
опалы, но уничтожить его, размазать, чтоб духу не было, Бестужеву тогда не
удалось.
Не получилось тогда, получится теперь. И кличка-то у него ка-кая
независимая -- Смелый! Каждая расшифрованная депеша давала канцлеру новую
пищу для негодования, но и затягивала бант на толстой шее - Погоди, смелый,
скоро этот бант станет удавкой...
В последнем письме в Берлин Финкенштейн приводил слова поте-рявшего
совесть Лестока: "...одного боюсь, как бы Бестужев по бестолковости не
задержал продвижения русской армии и тем не спас ее от неминуемого
поражения". Богомерзкие эти слова были сказаны Лестоком мальтийскому рыцарю
Сакромозо. Какое дело ост-рову Мальта до прусских дел? И вообще, надобно
поразведать, чем промышляет в России Сакромозо, с кем водит дружбу этот
рыцарь. Уж не ряженый ли он?
Проверил... Сакромозо водил дружбу со многими, около Иност-ранной
коллегии вертелся, но более всего заигрывал с великой княгиней и Лестоком.
Бестужев долго и серьезно готовился к разговору с императри-цей: депеши
были подобраны в должном порядке, нужные места не только подчеркнуты
красными чернилами, но и переписаны на от-дельные листки крупным,
каллиграфическим почерком. Но Бестужев знал: главное должно быть не
написано, а сказано, и сказано в такой форме, чтобы государыня все поняла. И
слово он достойное нашел -- "пресечь"!
Произнося это слово, канцлер энергически взмахивал рукой, не-красивое
лицо его наливалось кровью. Но тут была и некая тон-кость. Объяснить, что
именно пресечь, надобно было одной короткой фразой. Если не сможешь, начнешь
для объяснения употреблять сложносочиненные предложения с предлогами и
союзами, то можешь быть уверен -- разговор ты прошляпил,
Депеши Финкенштейна государыня читать не будет -- слишком долго и
путано. Поэтому надобно заостриться на деталях. Пойдем дальше... Про
арестованного Сакромозо государыня ничего знать не должна -- пока.
Беспричинный арест мальтийского рыцаря пахнет международным скандалом.
Но ведь никто и не собирался держать в крепости этого иност-ранного
красавца. Надо было тихо и без шума услать его за пределы России. Нашли
простой способ скомпрометировать: появление Сакромозо в покоях великой
княгини -- событие политического порядка! Да и Екатерину лишний раз не
мешало поставить на место. Арест прошел тихо, незаметно.
Однако великую княгиню удалось поставить на место более про-стым
способом, без упоминания имени Сакромозо. Кто же знал, что, когда Сакромозо
явится вечером во дворец, на него уже будет иметься столь серьезный
компромат, что его не из России высылать, а судить надобно!
Вот ведь как в жизни случается! Сядешь, например, в жаркий полдень под
дерево в размышлении, чем бы жажду заглушить, и в этот самый момент с
дерева, о котором ты и не знал, что оно яблоня, валится прямо тебе в руки
сочный плод. Словно ты Ньютон какой -- прямо в руки и яблоко!
Этим сочным плодом (канцлеру не понравилось сравнение, и он поправился
мысленно), этим неожиданным подарком был труп купца Гольденберга,
обнаруженный на маскараде. Кто его убил, зачем -- неважно, найдут, главное,
все карманы покойника были набиты тайными письмами.
Из всех этих писем только одно могло заинтересовать госуда-рыню --
послание великой княгини к шпионке матери Иоганне Ангальт-Цербстской. Но
ведь и раньше предупреждал их величество, что великая княгиня -- колючий
цветок, несмотря на запрет ищет способ напрямую общаться с маменькой. А что
государыня? Только изволили улыбаться и журить своего старого канцлера:
"Вечно ты, Алексей Петрович, в каждой собаке волка ищешь!" Теперь поверила.
Пойдем дальше... Поняла ли государыня, что убитый Гольденберг --
прусский шпион, сие не важно. Скорее всего и думать забы-ла об этом. Их
величество не только криминальными делами брез-гует, но и государственные
держит в небрежении.
В карманах Гольденберга находилась шпионская цифирная ин-формация, тут
тебе и военные секреты, и численность войск, и коли-чество провианту. Ясно,
что эту тайнопись вручил Гольденбергу Сакромозо, они весь вечер на маскараде
были вместе и не скрыва-ли этого. Но Сакромозо сам в передаче не сознается,
на дыбу его не поднимешь -- иностранец! Значит, сидит он себе на Каменном
Носу, и пусть сидит... потом разберемся. Главная цель сейчас до-казать, что
информацию про армию дал Сакромозо Лесток. А может, не Лесток? Надо снять
допрос с Сакромозо...
Бестужев встал, прошелся по комнате. Кто ж другой, если не Лесток?
Смелый,.. А может, это дело рук "важного"? Не-ет, не ста-нет Воронцов марать
об это руки.
Надобно доказать, что это именно Лесток, и еще бы хорошо за-говор...
Чтоб против матушки-государыни, а Лесток... пусть не главный заговорщик,
пусть просто участник... Это даже лучше, что просто участник...
В этот момент внизу неожиданно раздался грохот. Он был столь силен, что
Алексей Петрович решил, что чья-то карета переверну-лась, и подошел к окну.
На улице было пусто, а снизу, с первого этажа, уже неслись неразборчивые
крики. Внятен был только голос жены.
Бестужев выругался сквозь зубы. Уж если так стучат и орут, зная, что он
работает, значит произошло что-то из рук вон...
Он хотел было крикнуть лакея, но передумал. Застегнул пуго-вицы на
камзоле, взял свечу и пошел на лестницу.
Шум уже стих, только словно поскуливал кто-то в буфетной или в
кладовой. Заслышав его шаги, навстречу вышла жена. Встрепан-ная, с деланной
улыбкой, она загородила дорогу мужу, лепеча ис-пуганно:
-- Что вы, мой друг? Квасу хотите? Сейчас велю принести... Бестужев
отодвинул жену рукой, прошел в буфетную. Там на лавке в беспамятстве лежал
старый камердинер Никифор. Алексей Петрович подумал было, что он пьян, но
как только поднес све-чу, увидел, что лицо и голова Никифора в крови, а рука
висит плетью.
-- Кто? -- Бестужев повернулся к жене и по глазам ее увидел, что мог бы
и не спрашивать, и так все ясно.
-- Антоша вернулся.-- Анна Федоровна сложила трясущиеся пальцы щепоткой
и закрыла рот, словно затыкая его, запрещая гово-рить дальше.
-- А Никифор его не пускал? Жена кивнула.
-- Где этот мерзавец? -- негромко и спокойно спросил Алексей
Петрович.-- Ушел?
-- У себя,-- выдохнула супруга и, предвидя тяжелую сцену, за-причитала
на высокой ноте, вздела руки:-- Не ходите, Христом Богом молю. Не ходите! Не
в себе он.-- Она вдруг повалилась на пол, обнимая ноги мужа.
Алексей Петрович не терпел подобных причитаний, считая их чистым
притворством. Супруга его, немка, ненавидела все русское, но в критические
минуты вела себя как баба-распустеха. Так, казалось ей, она скорее доберется
до нутра мужа. Впрочем, на этот раз она была вполне искренна, видно, сильно
испугал ее сы-нок, маменькин баловень.
Бестужеву вдруг стало жалко жену, он даже погладил ее по го-лове, утер
тыльной стороной ладони мокрый лоб, а потом сказал жестко:
-- За мной не ходи!
Комнаты, которые когда-то назывались детскими, уже много лет пустовали,
но изредка в них наведывался граф Антон. Кажет-ся, нет большей радости для
родителя, чем лицезреть в своем до-му дитятю. Но сын никогда не приходил
трезвым, всегда устраи-вал непотребные сцены. И всегда мать его покрывала. А
сейчас вообще особый случай.
Алексей Петрович пинком открыл дверь. Кроме зажженной лам-пады,
никакого света в комнате не было. Сын сидел в кресле, не сидел -- лежал,
широко раскинув ноги. Завидя отца, он не встал, не поздоровался, только
мрачно, тяжело уставился на родителя.
-- Я тебе что говорил? -- делая ударение на каждом слове, про-изнес
Алексей Петрович.-- Ты где должен находиться? Почему съехал с Воробьиной
мызы? -- Голос его неожиданно рванулся вверх и замер на неловко скулящей
ноте.
Мызой называл Бестужев свое загородное имение подле села Воробьеве,
куда он выпроводил сына после постыдной дуэли. На-каз был -- в столицу ни
ногой! И вдруг явился.
Граф Антон не отвечал, продолжая также напряженно смотреть на отца.
Взгляд его можно было бы назвать бессмысленным, если бы не выражение лютой
злобы. "Да слышит ли он меня?" -- подумал Бестужев.
-- Авдотья где? Слышишь, про жену спрашиваю! Опять на тебя, бесово
ребро, государыне жаловаться побежит!
-- Я желаю жить здесь... в родительском дому,--тяжело ворочая языком,
но внятно произнес граф Антон и мотнул подбородком, стараясь скрыть икоту.
Неожиданно для себя Алексей Петрович чихнул да не один раз, а четыре
кряду. Проклятая простуда, и ведь платка с собой нет, манжетой приходится
утираться.
В комнату тут же влетела жена, вложила в руки мужа утираль-ник. Только
здесь Алексей Петрович увидел, что, кроме сына, в комнате находится еще один
человек -- молодой офицер, весь ка-кой-то черный. На нем был плащ до пят,
темный парик нечесан, бук-ли на висках топорщились по-мужичьи. Он неловко
отклеился от стены и лихо, со щелканьем каблуков и бодливым жестом головы
представился:
-- Бурин Яков.
-- А это Яков Пахомыч, друг наш,-- затараторила Анна Федо-ровна.-- Он
Антошеньку и привез. Дозвольте, Алексей Петрович, гос-подам в доме
переночевать.
Бестужев звонко высморкался и вышел из комнаты, шаркая нога-ми,
поднялся на второй этаж. Коль промолчал, значит разрешил, видно, так и
поняли его уход -- загалдели, затрещали голосами.
Он сел к столу. Вот они... депеши, а ведь как хорошо рабо-тал! Каждое
лыко в строку, а сейчас мозги словно заклинило. На чем он остановился? Чтоб
окончательно сокрушить Лестока, надо-бен хороший заговор. А где он его
возьмет?
Про заговор забудь, заговор в один день не сочинишь. А вот наблюдение
за домом Лестока осуществить не помешает. Про рыцаря мальтийского никому ни
слова. В разговоре с государыней на-мекнем, что к врагам нашим попали зело
важные сведения. Отку-да? От некоторых лиц, коих в шифровальных депешах не
по име-нам, а по шпионским кличкам поминают. И эти самые Важный и Смелый
рвутся к власти, используя иностранную креатуру в своих целях, и подрывают
этим престиж отечества нашего. Коротко и ясно: Лестока и Воронцова --
пресечь!
"Помочь ему может только Лесток". Такую фразу обронила великая княгиня,
разговаривая с Софьей, и чем больше думал Саша над этой фразой, тем меньше
она ему нравилась.
Да назови она кого угодно, хоть Бестужева, хоть саму госуда-рыню, хоть
Господа Бога! В последнем случае он понял бы, что на-до действовать,
рассчитывая только на себя. Впрочем, до Бестуже-ва так же далеко, как до
Всевышнего. Давно ли он стоял в кабине-те тогда еще вице-канцлера Бестужева,
и не жалким просителем, а помощником, оказавшим неоценимую услугу. Бестужев
был щедр. Кто, как не он, сделал Сашу гвардейцем, и хоть не напрямую,
косвен-но, но помог получить руку Анастасии.
Бестужев расплатился сполна и точно дал понять -- скандальной истории с
его похищенным архивом не было, и горе тому, кто об этом вспомнит!
За все четыре года Сашиной службы у генерала Чернышевского Алексей
Петрович даже намеком (а случалось бывать в общих гости-ных) не дал понять,
что когда-то, пусть на миг, их судьбы сплелись в тугой узелок. К Бестужеву
можно будет обратиться только в крайнем случае, а пока, похоже, этот
"крайний" еще не наступил. "Произошла ошибка",-- сказала великая княгиня. А
какая ошибка? Было любовное свидание. Если их застали вместе, то Никите
гро-зит ссылка, а пока, естественно, арест. Но это недоразумение можно
решить росчерком пера.
В рассуждениях Саши было множество натяжек, но он и себе не хотел
напоминать, что хоть и был когда-то Лесток во вражьем стане и по его вине
Анна Гавриловна Бестужева отбывает ссылку в Якутске, но вести с ним разговор
о Никите Оленеве куда легче, чем с Бестужевым. Лесток весел, неизменно
благодушен и весьма вежливо раскланивается с Сашей при случайных встречах.
"Ах, мой юный друг. Политика -- жестокая игра, а человеческие отноше-ния --
совсем другое. Поверьте, я всегда относился к вам с сим-патией".
Но предстоящий разговор -- именно политика, а в этих вопросах Лесток
умен, хитер, коварен -- вот обратная сторона его улыбок. Но и к нему можно
подобрать ключик, он ведь и доверчивым бывает, славный лейб-медик. Он,
словно престарелая кокетка, уверен в своем обаянии. А такой скажи только,
что сегодня она "чудо, как хороша", и разговор сразу пойдет в нужном тебе
направлении.
Направление выберем, чтоб путь к цели был наикратчайшим, ни-каких
окольных путей: "Сударь, я пришел к вам просить о милосер-дии! Только вам
под силу... Дальше та-та-та... великая княгиня и прочее..." А если он
удивится и сделает вид, что ничего не понимает? Лесток ведь всегда хитрит,
даже если в этом нет необ-ходимости. Он и завтракает, наверное, с хитрой
улыбочкой: вот обману сейчас жаркое... вот одурачу каплуна...
Еще утром Белов договорился об аудиенции с Шавюзо, а вечером он уже
сидел в жестком кресле китайской гостиной и смотрел на загадочные древние
пейзажи, где иероглифы были выписаны не ме-нее тщательно, чем леса и горы,
на лакированные тарелочки с аистами и невесомые, почти прозрачные чашки.
Лесток изволил опаздывать... Может, он вообще в отсутствии и Шавюзо своей
властью решил задержать его до прихода хозяина. Шавюзо, как хо-рошая гончая,
нюхом чует, что может быть небезынтересно дядюшке. Уже сорок минут истекло,
как Саша начал рассматривать китайскую красоту.
Дверь неслышно отворилась, и тут же раздался вкрадчивый голос:
-- Мой юный друг! Я чрезвычайно рад нашей встрече. Что приве-ло вас в
мой дом?
Лесток был роскошен в ярком шлафроке. Ба... да это не шлаф-рок, а
китайское платье с драконом на спине. "Сейчас пойдет у нас разговор, как
китайская пытка,-- подумал Саша,-- я буду говорить без остановки и
вертеться, как уж на сковороде, а он капать словами, словно на выбритое
темя. Как взять этого драко-на за рога?.."
-- Я пришел просить вас о помощи в чрезвычайно деликатном деле. Имя
ваше было упомянуто в приватном разговоре с великой княгиней. Более того, их
высочество сказали, что вы единствен-ный человек, к коему стоит обратиться
по моему делу.
Легкое удивление, словно непроизвольное движение пухлой руки, и никаких
вопросов, только вежливое: продолжайте, продолжайте... Экая бархатная
беседа, словно не о живом человеке речь, а о кус-те сирени за окном, что так
восхитительно, ах, ах, благоухает.
Саша коротко и четко рассказал о том, как Никита Оленев, "вы наверняка
помните, бывший гардемарин", ушел на свидание к великой княгине, а дальше --
только догадки.
Главное, не сказать лишнее, но это очень трудно, когда, же-лая придать
рассказу достоверность, приходится вспоминать какие-то подробности. Меньше
всего Саше хотелось в этом кабинете на-зывать имя Софьи, но как иначе
убедишь Лестока, что разговор с опальной Екатериной действительно состоялся.
Сейчас главное заставить Лестока задавать вопросы, по ним можно будет
хотя бы приблизительно определить осведомленность лейб-медика в этом деле.
-- Естественно, я обратился в полицию. Были предприняты неко-торые
попытки розыска. Попытки... не более, которые ни к чему не привели.
Полицейские чиновники высказали предположение, что Оленев утонул. Но теперь
есть твердые сведения, что он жив. Мой друг арестован и содержится под
стражей в неизвестном нам мес-те.-- Саша умолк, твердо решив, что, как бы ни
было тяжело молча-ние, первым он рта не раскроет.
Лесток это понял, подобрал длинные рукава своего роскошного кимоно и
спросил рассеянно: "А не выпить ли нам токайского?" Глаза его смеялись, но
смотрели куда-то мимо Саши, при этом он имел вид недоуменный или озадаченный
-- не сразу поймешь, во вся-ком случае ему было весело. Потом он достал
табакерку и принялся нюхать табак, оглушительно чихая и прикрываясь большим
фуляром с вышитыми в уголке ирисами. Про Сашу он словно забыл.
Вино наконец принесли. Лесток его пригубил и тут же отставил.
-- А каким образом случилось, что сей молодой гардемарин возымел
наглость посетить великую княгиню?
-- Они некоторым образом знакомы. Во время длинной дороги в Россию
Никита Оленев оказался случайным попутчиком неких графинь Рейнбек.
-- Понятно. Но с чего вдруг Оленеву взбрело на ум именно сей-час
продолжать знакомство?
-- Оленев совсем недавно вернулся из Геттингенского универси-тета. На
последнем балу после весьма длительного перерыва он встретился с великой
княгиней. Очевидно, она назначила ему встречу.
Лесток стал серьезен. Саша хорошо изучил этого человека во время старых
допросов, когда он мальчишкой-гардемарином стоял навытяжку перед Лестоком и
беззастенчиво врал. Но как пять лет назад он не понял, верил ли лейб-медик в
его вранье, так и теперь он не знал -- поверил ли он его правде. Похоже,
Лесток только изобра-жает на лице серьезность, пока разговор не затронул его
за живое.
-- Мой юный друг, вы уже не тот мальчик, с которым я беседовал
когда-то. Помните виньетку из незабудок в вашей личной тетрад-ке?--Лесток
словно подслушал его мысли.--Тогда вы могли позво-лить себе наивность.
Тогда... не сейчас. Супруга ваша занимает чрезвычайно высокое положение, и
жизнь двора для вас сейчас не тайна. Не мне говорить вам, что случайный
мужчина, появивший-ся в покоях великой княгини, подлежит немедленному
аресту. Та-кова воля их величества Елизаветы Петровны.
-- Да, конечно... Можно предположить несчастный случай, на-пример,
чей-то донос сделал их тайную встречу явной.
-- У Бестужева достаточно шпионов. Вам известна история с Андреем
Чернышевым? Он угодил под арест только за то, что слиш-ком часто беседовал с
великой княгиней в аллеях парка, а может, и не только беседовал, и не только
в аллеях-- Зачем мы будем гадать? Я не видел великой княгини почти две
недели. Бедная девочка...-- Тон Лестока был искренен и сострадателен, но у
Саши опять воз-никло ощущение, что мысли Лестока заняты чем-то другим.-- И
какой помощи вы хотите от меня?
-- Восстановить справедливость. Я уверен -- Никита Оленев ни в чем не
виновен.
-- И как, по-вашему, я должен восстанавливать справедливость?
-- Ну, я не знаю. Если Оленева нельзя освободить росчерком пера --
тогда побег. Но для этого надо знать, где его содержат.
Лесток неопределенно пожевал губами, крамольная Сашина идея его не
смутила.
-- Где служил ваш друг?
-- В Иностранной коллегии.
-- Ну, ну...-- Лицо Лестока приняло странное выражение, словно он
блефовал, но решил продолжать игру до конца, потом рассмеялся, звонко
щелкнул пальцами.-- Я помогу вам. Может быть, это безумие, но просьба
великой княгини для меня закон. Только побег чрезвы-чайно сложное
предприятие. Это не под силу осуществить одному человеку. Помнится, вас было
трое. Один в тюрьме, вы передо мной,-- он принялся загибать пальцы,-- а
третий?
-- Вы имеете в виду Корсака? Мичман Корсак командирован в Регервик на
строительство порта.
-- Но ведь ему положен отпуск? -- Лесток неожиданно под-мигнул.
Такой удачи, право слово, Саша не ожидал.
-- Отпуск -- это прекрасно. Алешка давно рвется домой!
-- Вот и славно. Вы освободите друга, а мы тем временем устро-им так,
что Корсак поплывет куда-нибудь в Гамбург или в Вене-цию. На том же корабле
уплывет из России Никита Оленев. Как вам эта идея?
-- Замечательная идея! Но захочет ли Оленев плыть за границу? Он ведь
ни в чем не виноват, а фактически будет лишен родины.
-- На нашей родине,--Лесток подчеркнул слово "нашей", мол, забудьте,
что я был когда-то французом,-- не бывает невиновных. Арестован -- значит
виновен. А когда предстоит выбор между Си-бирью и Европой, то, как
подсказывает мне опыт, люди всегда выби-рают последнее. И еще...-- Он поднял
палец, видя, что Саша пытается вставить слово.
Однако он не сказал, что именно "еще", а встал с кресла и пошел вдоль
стен, внимательно, словно заново, рассматривая ки-тайские безделушки.
Зеленый дракон на его круглой спине распла-стался по-лягушачьи и зорко
следил за Сашей красным глазом. А давно ли Оленев служит в Иностранной
коллегии? В каком подот-деле? Не у Веселовского ли? Оленев, помнится,
внебрачный сын князя Оленева? Ах, усыновлен по всем правилам? А папенька в
Лондоне? Видите, как все хорошо складывается? Вопросы Лесток задавал как бы
между прочим, а сам обдумывал что-то, собирая лоб в гармошку.
Наконец он сел, улыбнулся дружелюбно.
-- Так вот, мой юный друг. Услуга за услугу. На том же самом корабле
отплывет некий человек. Все его документы будут оформле-ны подобающим
образом. Но я бы не хотел, чтобы эту тайну знал кто-либо, кроме нас двоих.
-- Конечно, ваше сиятельство.
-- Итак, первая задача выяснить, где обретается ваш друг Оле-нев. Как
только я выясню это, немедленно найду вас через моего секретаря. Но если мне
понадобится ваша шпага,-- Лесток сделал роскошный жест рукой,-- я могу на
вас положиться? -- Он при-стально посмотрел на Сашу.
-- Да, ваше сиятельство.-- Саша встал, почувствовав, что время,
отпущенное для аудиенции, истаяло.
На улице прыскал мелкий дождичек, что было вполне кстати, чтобы
остудить горячий лоб и пылающее воображение. Это что же получается, черт
подери! Они теперь в одной упряжке с Лестоком? А хоть бы и с Лестоком.
Главное, Никиту освободить!
Саша обогнул решетку палисадника и вышел на набережную. Ка-кой-то
человек, немолодой, озабоченный, обогнал его и чуть ли не бе-гом спустился
по откосу к воде. Там стояла причаленная лодка, и мужчина стал отвязывать
веревку. Саша обратил внимание на этого человека не из-за лодки, а из-за
некой небрежности в костюме. Камзол его, старый, но отутюженный и украшенный
новыми галуна-ми, был порван сзади, словно мужчина где-то зацепился за
гвоздь и вырвал кусок ткани, что называется, с мясом. Через дыру
прогля-дывала необычайно яркая, оранжевая подкладка.
Саша мог поручиться, что уже видел сегодня этого человека, он также
неимоверно куда-то торопился, оранжевая подкладка тогда горела, как
маленький факел. Но где, когда? Он вспомнил Никитин закон парности и
усмехнулся. Мужчина меж тем прыгнул в лодку и теперь короткими, сильными
гребками выводил ее на середину ре-ки. Поразмысли Саша еще минуту, он бы
непременно вспомнил, что видел мужчину у дома Лестока два часа назад, и это
открытие сыгра-ло бы немаловажную роль в его жизни.
Но голова у Саши была занята совсем другим. Еще во время бе-седы в
лаковой гостиной он заострил внимание на кое-каких дета-лях и теперь пытался
поймать за хвост ускользающую мыслишку. Ах, да... Что толковал Лесток о
человеке с документами, "оформлен-ными подобающим образом"? Нет ли во всем
этом противозакония? И почему Лесток проявил столько усердия? Не одурачил ли
его лейб-медик, обрядившись с такой охотой в тогу благодетеля?
Помещение девять шагов в длину, шесть в ширину, у входа дав-но
беленная, местами облупленная до кирпича печь, лавка, грубый сосновый стол,
на нем библия на немецком языке без трех первых страниц. Окно узкое, с
решеткой и железными ставнями. Днем од-ну створку открывали, и был виден
крепкий, дощатый забор. Даже стоя вплотную к окну, нельзя было увидеть верх
забора, из чего можно было заключить, что арестантская каморка находится на
первом этаже или в полуподвале, второе -- вернее: уж очень сыро. Между окном
и забором настолько узкая щель, что трудно понять, как в нее протискивается
человек, чтобы открыть или закрыть ставни.
Все это Никита рассмотрел утром, а ночью, когда его достави-ли в
камеру, усадили на лавку и позволили наконец снять с глаз повязку, он увидел
темноту. Лязгнул повернувшийся в замке ключ, потом задвинули засов, кажется,
даже цепи гремели. Пока раздавались эти звуки, он еще принадлежал миру
людей, но когда и они стихли, осталось только дыхание моря, он ощутил этот
мрак, как плотную, вязкую массу. Кажется, подпрыгни, и повис-нешь в этой
темноте, как в клею.
Шум моря был совсем рядом -- огромный, необъятный, до звезд, а потом
появился и малый шум, невнятный, как шепот: это мышь возилась в углу, грызла
старую корку или щепку. Может, он на корабле? Шум волн создавал иллюзию
покачивания. Слушай хоть до звона в ушах -- только стук собственного сердца,
море и темнота.
Никита ощупал лавку, на которой сидел, обнаружил некое подо-бие подушки
и одеяло, оно было коротким и колючим.
-- Я в темнице,-- сказал он шепотом, словно проверяя, зазвучит ли в
темноте его голос, потом перекрестился широким крестом и лег спать.
Когда он проснулся, одна ставня уже была открыта, а на столе стоял