Страница:
подписью "патриот", в коем бы подробно объяснял злонамеренное поведение
служащего в Иностран-ной коллегии Оленева. Однако анонимное письмо не всегда
надежная вещь, проницательный Бестужев мог заподозрить клевету.
Решение пришло на обеде у Финкенштейна. За ростбифом и не-мецкой
колбасой Лесток осмыслил главное, за десертом продумал детали, а за кофе
нашептал послу под большим секретом "все, что ему известно об этом деле".
Особо подчеркнуто было, что если господину Финкенштейну вздумается писать об
этом в Берлин, то -- "убедительно прошу не называть меня ни под каким
видом!". Далее следовало проследить, чтоб ни одна из тайных депеш пруссака
не миновала "черного кабинета" и расшифровки, потому что не только на старух
бывает проруха, но и на бестужевских чиновников.
К слову сказать, Финкенштейн не послушал Лестока и все-таки приписал
слова, где в похвальном смысле упомянул усердие "смело-го", но о
последствиях этого после.
Прочитав финкенштейнову депешу, Бестужев велел немедля сыс-кать оного
Оленева, пока не для ареста, а для разговора и, может быть, для слежки. Но
случилась неурядица. Оленев, оказывается, исчез, и никто толком не мог
оказать о его местонахождении, высказывались даже предположения, что он
утонул, но в это верила только полицейская служба. Уже три дня Дементий
Палыч трудил мозги, измышляя, как об этом донести Бестужеву, и вдруг!
Сообщение Василия Федоровича иначе как подарком и назвать было нельзя.
Все случилось не так, как представлял себе Никита, а совсем просто,
по-домашнему -- никуда его не повели, а оставили сидеть на топчане, ради
прихода следователей служитель затопил печь, употребив на этот раз сухие
дрова, и они затрещали весело, распространяя по камере свежий березовый дух.
Следователей было двое. Один сухой, чернявый, горячий, весь движение и
мерцание -- глазом, жестом, нервным подергиванием ног, обутых в зеркально
начищенные сапоги, Никита мысленно назвал его Старый орел, второй короткий,
плотный, разумный, этакий комод. Он сел за стол, разложил бумаги,
непринужденным жестом, словно шляпу, снял парик. Обнажившийся лоб был
огромный, сократовский, словно из пожелтелого мрамора изваянный, и Никита
невольно почувствовал уважение к этому лбу, может быть, под ним водились
черные, но отнюдь не глупые мысли. Видимо, этот Комод и был старшим.
-- Итак,--начал тот, умакнув перо в чернильницу,--ваше имя и звание.
Какая-то соринка или волосок на кончике пера привлекли его внимание, и
Никита тоже машинально уставился на перо, судорожно соображая, что ответить.
-- Что же вы молчите?-- вмешался Старый орел и нервно забегал по
комнате, стуча подковками на каблуках.
Только тут до Никиты дошло, что допрос ведется по-русски. Что это --
уловка или забывчивость? Арестовывали-то по-немецки.
-- Я вас не понимаю,-- произнес Никита с хорошим геттингенским
акцентом.
-- Он не понимает,-- без раздражения отметил Старый орел, ткнул острым
пальцем в бумагу, и Никита подумал, что, наверное, старший -- он.
-- Так и запишем,-- согласился лысый, что-то нацарапал в угол-ке листа
и, легко передя на немецкий, спросил:
-- Ваше имя и звание?
-- Рыцарь Мальтийского ордена Сакромозо.
Лысый удовлетворенно кивнул. Далее разговор шел только по-немецки,
причем лысый Комод великолепно справлялся с этим язы-ком, а Орел мекал, и
некоторые фразы ему приходилось переводить.
-- Объясните, за какой надобностью прибыли в столицу нашу -- Петербург?
-- Как частное лицо,-- быстро ответил Никита.
-- Сколь долго вы пребывали в нашей столице? "А, черт... Понятия не
имею!"-- Никита поднял к потолку глаза и зашевелил губами, словно
подсчитывая.
-- Не утруждайте себя,-- вмешался Старый орел.-- Вы прибыли десятого
февраля сего года. Подтверждаете эту дату?
-- О, конечно!-- с благодарностью улыбнулся Никита.-- Помню только, что
холод был собачий, чуть нос себе не отморозил, а дату запамятовал.
Вопросов было много. Были ли у вас дипломатические пору-чения?-- Нет...
Были ли секретные поручения?-- Нет... А не были ли вы уполномочены своим
правительством изучать наш строй?-- Нет... Дела военные?-- Нет...
Уже два листа исписаны мелким почерком, а Никита все твердил свое
"нет".
-- Как долго вы намерены пребывать в столице нашей -- Петер-бурге?
Тут Никита словно опомнился. Ведь по всем дипломатическим законам он
вообще имеет право не отвечать и уж во всяком случае потребовать, чтобы ему
объяснили, по какому праву дер-жат в тюрьме иностранного подданного? Но
допрос уже слишком да-леко зашел, и вообще все текло как-то не так, слишком
уж спокойно. Очевидно, Никита плохо играл роль Сакромозо.
-- Я думаю, это не от меня зависит!--крикнул он запальчиво. Оба
следователя словно не заметили, как изменился тон заключен-ного, последнюю
фразу вовсе оставили без внимания, и тут был задан вопрос, который заставил
Никиту насторожиться. Можно было бы даже испугаться, если бы положение его и
так не было достаточно бедственным.
-- В каких отношениях состоите вы с прусским купцом Хансом Леонардом
Гольденбергом?
"Так он же убит!"-- хотелось крикнуть Никите, но он опомнился, не
крикнул, а принял независимый вид и ответил почти беспечно:
-- Я не знаю никакого купца, тем более прусского. Старый орел
немедленно взвился с места, затрещал пальцами, забряцал подковками, а потом
обронил как-то светски:
-- Смею вам не поверить. Распишитесь вот здесь...--Он ткнул пальцем в
бумагу.
Никита отрицательно замотал головой: еще не хватало, чтобы он
расписывался за Сакромозо. К его удивлению, следователи не стали настаивать,
встали. Очевидно, допрос кончился. Это произошло так внезапно и быстро --
бумаги в папку, перо за ухо, чернильницу в руки и в дверь,-- что Никита так
и не успел выкрикнуть фразу, которую придумал загодя: "Протестую! Я
иностранный подданный! По какому праву вы держите меня здесь?"
Не спросил сегодня, спросит завтра. Следующий день побежал как бы
резвее, Никита все прислушивался. Теперь на допросе он будет вести себя
умнее. Главное, заставить их сбить темп. И вообще надо молчать, и хорошо бы
их разозлить, может, сболтнут лишнее. Кроме как от следователей, ему
неоткуда получить подсказку, как вести себя дальше.
Почему они спросили о Гольденберге? А не есть ли этот Сакро-мозо тот
самый спутник купца, с которым он вышел из поломанной кареты? Интересно бы
знать, в каких они были отношениях. А вдруг Сакромозо и есть убийца
Гольденберга? При этой мысли мурашки пробежали у него по спине. Не приведи
Господь...
Три, а может, четыре дня Никита общался только со служителем, если
можно назвать общением молчаливое созерцание его долговязой фигуры. Никите
уже стало казаться, что его вдруг забурлившая арестантская жизнь вошла в
старые берега. Будь проклят тот день, в который ничего не происходит! Можно
перенести страх, обиду, го-ре, болезнь, прибавьте к этому еще кучу
отвратительных понятий, а в конце припишите слово "скука", и оно перетянет
все предыдущие. Потому что страх, обида и прочее -- это от Бога, и это
Испытание, а скука -- от дьявола. Она не испытание, она Возмездие. Можно
спросить с жаром: "За что. Господи, за что?" Можно помолиться, поплакать,
разбить лоб об пол, проклиная свою глупость и довер-чивость! Но не смешно
ли, господа, продолжать твердить с глупым упрямством, что он Сакромозо? Нет,
не смешно, потому что скучно. И молиться он не хочет. Ничего он не хочет.
Кто больший враг человеку, чем он сам?
Примерно такие мысли возились в голове у Никиты, когда в ка-мере в
неурочный час, к вечеру, как-то незаметно появился чело-век без примет. То
есть у него была примета и весьма существен-ная, он хромал, но менее всего к
этому человеку подходила клич-ка "хромой". В нем не только не ощущалось
никакой ущербности, но как-то даже неудобно было ее замечать. Страж закона!
"Гос-подин Страж, так и будем его называть,-- подсказал себе Никита и
усмехнулся.-- Дьявол, носитель вселенской скуки, тоже припадал на одну ногу.
Но носил ли он такой ботинок? И как цепко когтит он набалдашник трости!
Словно этот костяной шар не менее как держава, а он -- орел, венчающий
русский герб".
Служитель вместо коптилки запалил свечу. Господин Страж сел за стол,
развернул папку с исписанными давеча листами и, грустно, почти любовно глядя
Никите в глаза, спросил по-русски:
-- Так вы продолжаете утверждать, что ваше имя Сакромозо?
У следователя не было ни малейшего сомнения, что он будет понят, и
Никита явственно услышал, словно кто-то в ухо ему дыхнул:
разоблачен! Почему-то совершенно очевидно было, что с теми, первы-ми,
можно было ломать комедию, а с этим не то, чтобы стыдно, опять-таки --
скучно...
-- Ничего я не скажу,-- ответил Никита по-русски и разлегся на топчане
с таким видом, словно он был один в комнате.
-- Вы раздражены, я понимаю,-- участливо произнес следова-тель.-- Но вы
сами во всем виноваты. Согласитесь...
Дементий Палыч умолк, ожидая реплики или хотя бы вздоха арестованного,
но с топчана не доносилось ни звука. И вдруг явственно и громко в камеру
вошел гул моря. Дементию Палычу да-же показалось, что дом слегка
раскачивается на волнах. Он потряс головой, будто отгоняя дурноту или хмель,
хотя никогда не был он столь трезв, как сейчас. Раздражало только, что он не
видит лица арестованного.
-- Начнем сначала,-- бодро сказал Дементий Палыч.-- Ваше имя и звание?
Никита внезапно сел, почесал руки: их словно судорогой сводило. От
следователя на стену падала большая носатая тень, перо в руке казалось
кинжалом.
-- Я, пожалуй, останусь Сакромозо,-- сказал Никита.
-- Вы ведете игру, мне не понятную... пока. Очевидно, кто-то ве-лел
присвоить вам чужое имя? Очевидно, за деньги... или под честное слово?
Никита молча, чуть покачиваясь, смотрел на следователя.
-- Я помогу вам,--продолжал Дементий Палыч,--вы князь Ни-кита
Григорьевич Оленев. Вас арестовали в покоях великой княгини. Как вы туда
попали?
Никита задумался ненадолго, потом коротко бросил:
-- Не скажу!
-- Перестаньте дурачиться, юноша. Неужели вы решили водить за нос всю
Тайную канцелярию? Но зачем -- вот главный вопрос. Когда будет получен ответ
на него, тогда и все прочие вопросы об-заведутся ответами. И беседовать мы с
вами будем до тех пор, пока вы не ответите мне внятно: зачем вы назвались
именем Сакромозо?
"Это тупик,-- думал Никита, рассеянно скользя глазами по ком-нате.-- На
эту тему мы можем беседовать годы. Неужели в этих стенах пройдет вся моя
жизнь?-- Взгляд его уперся в фигуру Дементия Палыча.-- Хромой черт! Нет, я
здесь жить не буду. Сбегу - или руки на себя наложу".
Меньше всего он в этот момент думал о Екатерине. "Не впуты-вать ее!"--
это было столь однозначно, что не стоило отдельной мысли. Сказать этому
Стражу, мол, она приказала, также невозмож-но, как перепилить себя пилой в
надежде, что каждая часть тела выйдет на свободу.
Дементий Палыч не мог угадать мыслей арестованного. Он видел
бородатого, тоскующего человека, который слегка повредился в уме, иначе
зачем бы он так тупо и сосредоточенно рассматривал комнату, которую видит
каждый день? И уж совсем непереносимо, когда вы являетесь объектом этого
угрюмого, бессмысленного взгляда, кото-рый украсился вдруг оскорбительной
усмешкой. Дементий Палыч знал этот взгляд. Он быстро спрятал свой немецкий
башмак под стол и люто обозлился на князя, что тот вынудил его к этому
воро-ватому жесту. В довершение всего Оленев опять лег, как бы давая понять,
что считает допрос оконченным. "Пащенок, а туда же..."-- подумал Дементий
Палыч злобно и вдруг крикнул фальцетом:
-- Извольте встать!
Для убедительности он стукнул по столу с такой силой, что све-ча
выскочила из шандала и погасла. Они очутились в полной темноте.
-- Ты на меня не ори,-- спокойно сказал Никита, у него вдруг возникло
ощущение, что он один в камере и беседует не с колчено-гим Стражем, а сам
собой.-- Говорить мне с тобой не о чем, но одно слово подарю: "Случайность".
И ты уж сам шевели мозгами, тебе их хватит.
Дементий Палыч нащупал наконец огниво, чиркнул палочкой по насечке.
Свеча неохотно загорелась. Вот ведь чертовщина какая -- руки у следователя
тряслись. Оленев удобно сидел на топчане, прива-лившись спиной к стене, а
насмешливый взгляд его опять шарил под столом, там, где прятал Страж
немецкий ботинок.
-- Ах, случайность?-- повторил следователь ехидно.-- И с Гольденбергом
ты случайно знакомство водил?
-- Вы что-то путаете, милейший!
"Щенок спесивый! Князя из себя корчит!-- мысленно возопил Дементий
Палыч.-- Я тебе покажу князя! Я тебя на место задвину, ты у меня по темнице
своей ходко забегаешь! Завоешь, мерзавец, слезно... Соплями весь топчан
извозишь!"
Он набрал воздуха в легкие:
-- И сведения тайные в коллегии Иностранной по крупицам собирали --
тоже случайно! И цифры Гольденбергу носил, сам зна-ешь какие, тоже случайно?
Кончив кричать, следователь перевел дух и только тут заметил, что тоску
с князя, как рукой сняло. Перед ним сидел до крайности удивленный и, что
особенно странно, веселый молодой человек.
Ах, не стоило на него высыпать все разом. Эти вопросы надобно выдавать
по штуке на допрос. Ишь глазищи-то вылупил! Ладно, пусть поразмыслит на
досуге.
Стараясь не хромать и прямо держать спину, Дементий Палыч проследовал к
двери.
-- Больше на допрос один не ходи! Прибью!-- крикнул ему вслед Никита и,
как только дверь закрылась, быстрым, упругим шагом про-шелся по комнате.
Жизнь устроена из рук вон, миром правит глупость, случайность,
подлость, безумие, но что ни говори, скуке в ней нет места. Подождите,
господа, дайте сосредоточиться -- о чем ему только что толковал этот
невообразимый колченогий господин Страж?
-- Боже мой, зачем ты приехал? Государыня пребывает в меланхо-лии, все
ей не так, меня поминутно кличет, а смотрит недобро,-- торопливо говорила
Анастасия, как бы ненароком заталкивая Сашу за штору в уголке полутемной
гостиной Петергофского дворца.
-- Зачем приехал? Соскучился,--беспечно ответил Саша, с удив-лением
рассматривая большой, с кудряшками на висках черный парик, украшавший голову
жены.
-- Что ты на меня так смотришь? Не заметил разве, что мы все в черных
париках. Мне в знак особой милости разрешили свои волосы не стричь, поэтому
и голова как кочан.
-- А другим остригли?
-- Наголо,-- резко сказала Анастасия и, что было совсем на нее не
похоже, шмыгнула носом, словно перед этим плакала.
Саша посмотрел на нее внимательно: глаза жены и впрямь были красными.
История с черными париками очень взволновала женскую поло-вину дворца,
и не одна Анастасия ходила с исплаканными глазами. Объяснялось все просто.
Накануне перед балом парикмахер Елизаве-ты покрасил ей волосы, да, видно, не
проверил загодя французскую краску -- перетемнил. Государыня признавала
только светлый цвет, а тут мало того, что волосы темны, так еще краска легла
неровно, одна прядка светлая, другая каштановая. В те давние времена
модни-цы еще не поняли особого шика разноцветных прядей. Елизавета была в
великом гневе. Смущенный и испуганный парикмахер поклял-ся, что все
исправит, стал полоскать волосы государыни в каком-то им самим придуманном
растворе, который благоухал и давал пре-красную пену. Однако после
полоскания волосы хоть и стали одно-цветными, но еще больше потемнели, и не
в каштановый тон, а в се-рый с грязноватым оттенком. Парикмахер был
отхлестан по щекам, а всем дамам и фрейлинам ведено было, дабы оттенить
голову государыни, носить черные парики. Приличных париков нужного цвета
нашлось с десяток, не более, а все прочие косматые, нече-саные, пыльные и
усохшие до детских размеров. Девицу или даму можно обругать, опозорить,
кнутом отстегать, но нет для нее больше-го наказания, чем заставить себя
изуродовать. А здесь даже обижать-ся не сметь! Если мал парик, то без
разговоров снимали лишние волосы, а то и вовсе брили голову. Охи, вздохи,
плач... Словно стая черных галок спустилась в петергофский парк, проникла в
царские покои.
-- Да будет тебе.-- Саша поцеловал жену в шею, потом коснулся губами
щеки, она пахла мятной водой, обязательной при-надлежностью косметики,
прозванной "холодцом"; может, из-за это-го щека показалась холодной, словно
неживой.--Черный цвет тебе - очень к лицу. И потом ты у меня такая
красавица, тебе хоть стог на голову надень...
-- Не родись красив, а родись счастлив,-- прошептала Анастасия, и глаза
ее угрожающе заблестели.-- Давеча присоветовала государы-не на фонтаж* брошь
с жемчугами, а она как закричит: "Ты нарочно! Я с утра и так бледна!" А на
фонтаже блонды молочного цвета. Что ж на них надевать, как не жемчуг?
Прогонит она меня от себя. Сердцем чую...
-- Вот и славно,-- весело подхватил Саша.-- Поживем своим до-мом.
Хочешь, за границу поедем. Я в отставку подам...
-- Не говори так.-- В голосе Анастасии прозвучала незнакомая доселе
суровость.-- Если прогонит, я умру...
Саша нахмурился. Он знал, что если разговор коснулся отноше-ний жены с
государыней, то его лучше кончить, потому что утыка-ешься в стену, и если в
первое время замужества на эту тему мож-но было зубоскалить, мало ли у
Елизаветы недостатков, и порицать двор, и смеяться над глупостью
приближенных, то сейчас разреша-лось только безвольно благоговеть перед
величием трона и местом, которое подле него занимала Анастасия. Сашу это
несказанно злило и, стыдно сказать, унижало, потому что подчеркивало разницу
в происхождении.
-- Не будем об этом,--примирительно сказал Саша.--Я ведь по делу
приехал. Оно касается Никиты. Понимаешь, он арестован по ошибке...
Рука Анастасии плотно закрыла ему рот.
-- Не здесь...--И она повлекла его через залу, анфиладу ком-нат, потом
в узкий коридорчик и оттуда в парк.
Кажется, чего проще -- найти уединенное место среди деревьев и кустов,
но Анастасии все казалось, что слишком людно. В нижнем парке у фонтанов
пестрая группа черноволосых фрейлин играла в волан, у Монплезира толпились
освобожденные после дежурства гвардейцы, в большом пруду у Марли какие-то
чудаки ловили кара-сей.
Наконец они поднялись в верхний парк и нашли уединение в са-довой
беседке. Деревянная решетка ее, собранная из перекрещенных планок,
закрывалась от посторонних глаз огромным кустом шипов-ника, но через узкий
дверной проем можно было видеть весь парк и заметить любого, кто направится
в их сторону по аллее молодых, подстриженных лип.
-- Ну вот, теперь говори.-- Анастасия поправила парик, как не-удобную
шапку, и внимательным взглядом окинула куст шиповника. Над малиновым цветком
басовито гудел шмель.
-- А он не донесет?-- добродушно усмехнулся Саша, копируя жужжание, но
тут же сделался серьезен, поймав строгий взгляд жены.-- Произошла роковая
подмена. Никита арестован вместо ры-царя Сакромозо, которому великая княгиня
якобы назначила свида-ние.
-- Что значит "якобы"? Кто же его назначил?
Тайная канцелярия, а вернее сказать -- Бестужев. Он решил таким
образом скомпрометировать великую княгиню. А Никите случайно попала в руки
записка с приглашением.
________________________________
* фонтаж -- головной убор с кружевами.
________________________________
Анастасия вздохнула глубоко, потом поежилась и, нервна теребя кудряшки
у виска, спросила настороженно:
-- И чего же вы хотите от меня?
Саша сразу обозлился на это "вы", Анастасия ревновала Сашу к друзьям и
часто говорила в запальчивости: "Они тебе нужнее, чем я!",-- а если доходило
до громкого разговора, когда он упрекал жену в приверженности ко двору, она
отвечала: "Да, это моя жизнь. А у тебя своя! Ради вашей мужской дружбы ты
меня не пощадишь!" И попробуй объясни ей, что обида говорит в ней, а не
разум.
Но сейчас об этом лучше не вспоминать. Если у женщины крас-ные глаза, а
на голове нелепый парик, то говорить с ней надо терпеливо и ласково, как с
ребенком.
. -- Мы посоветовались и решили, что сейчас от тебя зависит все. Тебе
отводится главная роль.
-- Какая?
-- Ты должна поговорить с государыней.
-- Вы решили!--вспыхнула Анастасия.--Это ты и Софья?
-- И еще Алешка. Я же писал тебе, что он приехал.
-- Ах, да...
-- И еще Мария.
-- Какая Мария?
-- Подруга Софьи, дочь ювелирщика Луиджи.
-- Ну, конечно, если дочь ювелирщика решила, то мне остается только
подчиниться...
-- Настя, не сердись, что с тобой? Мы обязаны помочь Никите! Если он и
должен понести наказание, то за беспечность -- не более.
-- Это не беспечность--быть влюбленным в великую княгиню,-- быстро
сказала Анастасия.--Это гораздо хуже.
-- Пусть,-- согласился Саша.-- Назовем это непочтением,
без-рассудством, в конце концов. Но ведь он в этом никогда не созна-ется. Я
его знаю. На плаху пойдет, чтоб не замарать имени Екатерины. И добро бы
любовь, а то ведь так, дорожное приключе-ние, а остальное он сам придумал.
Он вкратце рассказал события последних дней. Анастасия слуша-ла его не
перебивая, потом спросила неуверенно:
-- И вы хотите, чтобы я рассказала об этом Их Величеству? Ах, как
высокопарно умеет излагать Анастасия самую простую мысль! Да, да... Он
именно хочет, чтобы Елизавета узнала истину.
-- Истину?-- Анастасия рассмеялась желчно.-- Мы здесь во дворце не
живем, а играем в жизнь. Правила игры каждый всосал с молоком матери. А
правила такие -- маскировать пред государыней все плохое и выставлять
напоказ хорошее. Если нет ничего хороше-го, то можно придумывать,
фантазировать, то есть врать, только бы улыбнулась матушка Елизавета. А ты с
дочерью ювелирщика жаждешь донести до государыни истину -- смешно...
У Саши на щеках заходили желваки. Анастасия увидела, что он на пределе,
и сразу сменила тон:
-- Бедный Никита, угораздило его... Погоди, дай подумать.-- И она
надолго замолкла, глядя на кончик выглядывающей из-под платья туфли. Потом
сорвала травинку, торчащую сквозь решетку, принялась ее жевать, измочалила
до отдельных волокон.
-- Что ты так долго думаешь?--не выдержал Саша.
Анастасия поморщилась, не говоря ни слова. Она думала не о том, стоит
ли ей разговаривать с государыней, ее занимал другой вопрос: стоит или не
стоит сказать сейчас мужу об истинной причине ее страхов. Впрочем, когда
страхов много, это еще не беда. У нее был один, главный Страх, от которого
она ночей не спала, в каждом взгляде государыни видела угрозу. А дело все в
том, что Шмидша проболталась, выкрикнула ей в бешенстве ужасную фразу: "С
матерью-изменщицей переписываешься? Ужо тебе!"
Три года назад, когда счастье над Анастасией воссияло, когда обручилась
она с любимым и вернулась ко двору, совершила она беспечный поступок --
послала с нарочным небольшую писульку в Якутск. Нарочный был верный человек,
старый слуга ее матери, кото-рому разрешили отбывать ссылку вместе с
госпожой. Писулька была самая невинная. Анастасия сообщала матери о своем
браке и просила на то ее благословения.
Якутск -- это на краю земли. Там кругом снега, льды, и так круглый год.
Как-то после ласк на супружеском ложе, беспечная и веселая, она увидела эту
страну во сне, и холодом пахнуло с ее по-душки. Все там блестело прозрачным,
колючим льдом. Она просну-лась окоченелая, в слезах, со сведенными судорогой
ногами. После этого и написала записочку, чтоб подбодрить мать, утешить и
дать знак: жива я, помню и люблю.
Отослала писульку и ответа ждать забыла. Какой может быть ответ, если
бросила она свои слова теплые в ад, в холодную, зло-вонную яму, а год
спустя, когда повертелась она при дворе, приобрела опыт, то поняла, что
писулька ее--серьезное преступле-ние против государыни. Потом она стала с
ужасом ждать, что, не приведи Господь, Анна Гавриловна вздумает ей ответить.
Мать всегда была безрассудна, отпишет целую депешу с благословением да
отправит со случайными людьми. И ведь не только благословения просила она у
матери в той записочке. Она еще каялась и присо-вокупляла: "Коли виновна --
прости!" Знать бы, что перехватили го-сударевы ищейки -- само письмо или
материнскую депешу.
Анастасия поняла, что начала говорить вслух, только поймав удивленный
взгляд мужа.
-- О чем ты, Настя?
-- Нет, это я так... не обращай внимания.-- Она твердо решила пока
ничего не говорить мужу. Саша все равно не отступится от своей затеи, а
знать лишнее -- только волноваться зря.
-- Вот что я тебе скажу,-- спокойно начала Анастасия.--Помочь Никите
необходимо, но рассказать тайну Екатерины я не вправе. Поверь мне, только
хуже будет. Государыня страсть как не любит, когда кто-то смеет совать нос в
семейные дела. О Никите рассказать государыне должна сама Екатерина.
-- Но она в ссылке! Екатерина сказала, что не в силах помочь Никите, и
назвала фамилию Лестока.
Анастасия рассмеялась.
-- Это она пошутила. Уж за себя-то великая княгиня постоять сможет.
Если ей станет известно, что в Тайной канцелярии сочиняют записки, чтобы
заманивать в ее покои молодых людей, дабы скомпро-метировать и тех, и
этих... Понимаешь? Но какая это гадость! Если бы ты знал, как я боюсь Тайной
канцелярии!
Саша отмахнулся от жалоб жены, словно и не слышал их вовсе.
-- Но великая княгиня в Царском Селе. Как до нее добраться?
-- Это она сегодня в Царском Селе, а завтра будет в Гостилицах. Мы все
едем к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому. Там будет пышный праздник в
честь отъезда австрийского посла. Я точно знаю, на этом празднике будут
великие князь и княгиня. За ними в Царское уже послана карета. Видимо,
государыня их простила.
-- А может, хочет показать австрияку, что у нее нет разногласий с
служащего в Иностран-ной коллегии Оленева. Однако анонимное письмо не всегда
надежная вещь, проницательный Бестужев мог заподозрить клевету.
Решение пришло на обеде у Финкенштейна. За ростбифом и не-мецкой
колбасой Лесток осмыслил главное, за десертом продумал детали, а за кофе
нашептал послу под большим секретом "все, что ему известно об этом деле".
Особо подчеркнуто было, что если господину Финкенштейну вздумается писать об
этом в Берлин, то -- "убедительно прошу не называть меня ни под каким
видом!". Далее следовало проследить, чтоб ни одна из тайных депеш пруссака
не миновала "черного кабинета" и расшифровки, потому что не только на старух
бывает проруха, но и на бестужевских чиновников.
К слову сказать, Финкенштейн не послушал Лестока и все-таки приписал
слова, где в похвальном смысле упомянул усердие "смело-го", но о
последствиях этого после.
Прочитав финкенштейнову депешу, Бестужев велел немедля сыс-кать оного
Оленева, пока не для ареста, а для разговора и, может быть, для слежки. Но
случилась неурядица. Оленев, оказывается, исчез, и никто толком не мог
оказать о его местонахождении, высказывались даже предположения, что он
утонул, но в это верила только полицейская служба. Уже три дня Дементий
Палыч трудил мозги, измышляя, как об этом донести Бестужеву, и вдруг!
Сообщение Василия Федоровича иначе как подарком и назвать было нельзя.
Все случилось не так, как представлял себе Никита, а совсем просто,
по-домашнему -- никуда его не повели, а оставили сидеть на топчане, ради
прихода следователей служитель затопил печь, употребив на этот раз сухие
дрова, и они затрещали весело, распространяя по камере свежий березовый дух.
Следователей было двое. Один сухой, чернявый, горячий, весь движение и
мерцание -- глазом, жестом, нервным подергиванием ног, обутых в зеркально
начищенные сапоги, Никита мысленно назвал его Старый орел, второй короткий,
плотный, разумный, этакий комод. Он сел за стол, разложил бумаги,
непринужденным жестом, словно шляпу, снял парик. Обнажившийся лоб был
огромный, сократовский, словно из пожелтелого мрамора изваянный, и Никита
невольно почувствовал уважение к этому лбу, может быть, под ним водились
черные, но отнюдь не глупые мысли. Видимо, этот Комод и был старшим.
-- Итак,--начал тот, умакнув перо в чернильницу,--ваше имя и звание.
Какая-то соринка или волосок на кончике пера привлекли его внимание, и
Никита тоже машинально уставился на перо, судорожно соображая, что ответить.
-- Что же вы молчите?-- вмешался Старый орел и нервно забегал по
комнате, стуча подковками на каблуках.
Только тут до Никиты дошло, что допрос ведется по-русски. Что это --
уловка или забывчивость? Арестовывали-то по-немецки.
-- Я вас не понимаю,-- произнес Никита с хорошим геттингенским
акцентом.
-- Он не понимает,-- без раздражения отметил Старый орел, ткнул острым
пальцем в бумагу, и Никита подумал, что, наверное, старший -- он.
-- Так и запишем,-- согласился лысый, что-то нацарапал в угол-ке листа
и, легко передя на немецкий, спросил:
-- Ваше имя и звание?
-- Рыцарь Мальтийского ордена Сакромозо.
Лысый удовлетворенно кивнул. Далее разговор шел только по-немецки,
причем лысый Комод великолепно справлялся с этим язы-ком, а Орел мекал, и
некоторые фразы ему приходилось переводить.
-- Объясните, за какой надобностью прибыли в столицу нашу -- Петербург?
-- Как частное лицо,-- быстро ответил Никита.
-- Сколь долго вы пребывали в нашей столице? "А, черт... Понятия не
имею!"-- Никита поднял к потолку глаза и зашевелил губами, словно
подсчитывая.
-- Не утруждайте себя,-- вмешался Старый орел.-- Вы прибыли десятого
февраля сего года. Подтверждаете эту дату?
-- О, конечно!-- с благодарностью улыбнулся Никита.-- Помню только, что
холод был собачий, чуть нос себе не отморозил, а дату запамятовал.
Вопросов было много. Были ли у вас дипломатические пору-чения?-- Нет...
Были ли секретные поручения?-- Нет... А не были ли вы уполномочены своим
правительством изучать наш строй?-- Нет... Дела военные?-- Нет...
Уже два листа исписаны мелким почерком, а Никита все твердил свое
"нет".
-- Как долго вы намерены пребывать в столице нашей -- Петер-бурге?
Тут Никита словно опомнился. Ведь по всем дипломатическим законам он
вообще имеет право не отвечать и уж во всяком случае потребовать, чтобы ему
объяснили, по какому праву дер-жат в тюрьме иностранного подданного? Но
допрос уже слишком да-леко зашел, и вообще все текло как-то не так, слишком
уж спокойно. Очевидно, Никита плохо играл роль Сакромозо.
-- Я думаю, это не от меня зависит!--крикнул он запальчиво. Оба
следователя словно не заметили, как изменился тон заключен-ного, последнюю
фразу вовсе оставили без внимания, и тут был задан вопрос, который заставил
Никиту насторожиться. Можно было бы даже испугаться, если бы положение его и
так не было достаточно бедственным.
-- В каких отношениях состоите вы с прусским купцом Хансом Леонардом
Гольденбергом?
"Так он же убит!"-- хотелось крикнуть Никите, но он опомнился, не
крикнул, а принял независимый вид и ответил почти беспечно:
-- Я не знаю никакого купца, тем более прусского. Старый орел
немедленно взвился с места, затрещал пальцами, забряцал подковками, а потом
обронил как-то светски:
-- Смею вам не поверить. Распишитесь вот здесь...--Он ткнул пальцем в
бумагу.
Никита отрицательно замотал головой: еще не хватало, чтобы он
расписывался за Сакромозо. К его удивлению, следователи не стали настаивать,
встали. Очевидно, допрос кончился. Это произошло так внезапно и быстро --
бумаги в папку, перо за ухо, чернильницу в руки и в дверь,-- что Никита так
и не успел выкрикнуть фразу, которую придумал загодя: "Протестую! Я
иностранный подданный! По какому праву вы держите меня здесь?"
Не спросил сегодня, спросит завтра. Следующий день побежал как бы
резвее, Никита все прислушивался. Теперь на допросе он будет вести себя
умнее. Главное, заставить их сбить темп. И вообще надо молчать, и хорошо бы
их разозлить, может, сболтнут лишнее. Кроме как от следователей, ему
неоткуда получить подсказку, как вести себя дальше.
Почему они спросили о Гольденберге? А не есть ли этот Сакро-мозо тот
самый спутник купца, с которым он вышел из поломанной кареты? Интересно бы
знать, в каких они были отношениях. А вдруг Сакромозо и есть убийца
Гольденберга? При этой мысли мурашки пробежали у него по спине. Не приведи
Господь...
Три, а может, четыре дня Никита общался только со служителем, если
можно назвать общением молчаливое созерцание его долговязой фигуры. Никите
уже стало казаться, что его вдруг забурлившая арестантская жизнь вошла в
старые берега. Будь проклят тот день, в который ничего не происходит! Можно
перенести страх, обиду, го-ре, болезнь, прибавьте к этому еще кучу
отвратительных понятий, а в конце припишите слово "скука", и оно перетянет
все предыдущие. Потому что страх, обида и прочее -- это от Бога, и это
Испытание, а скука -- от дьявола. Она не испытание, она Возмездие. Можно
спросить с жаром: "За что. Господи, за что?" Можно помолиться, поплакать,
разбить лоб об пол, проклиная свою глупость и довер-чивость! Но не смешно
ли, господа, продолжать твердить с глупым упрямством, что он Сакромозо? Нет,
не смешно, потому что скучно. И молиться он не хочет. Ничего он не хочет.
Кто больший враг человеку, чем он сам?
Примерно такие мысли возились в голове у Никиты, когда в ка-мере в
неурочный час, к вечеру, как-то незаметно появился чело-век без примет. То
есть у него была примета и весьма существен-ная, он хромал, но менее всего к
этому человеку подходила клич-ка "хромой". В нем не только не ощущалось
никакой ущербности, но как-то даже неудобно было ее замечать. Страж закона!
"Гос-подин Страж, так и будем его называть,-- подсказал себе Никита и
усмехнулся.-- Дьявол, носитель вселенской скуки, тоже припадал на одну ногу.
Но носил ли он такой ботинок? И как цепко когтит он набалдашник трости!
Словно этот костяной шар не менее как держава, а он -- орел, венчающий
русский герб".
Служитель вместо коптилки запалил свечу. Господин Страж сел за стол,
развернул папку с исписанными давеча листами и, грустно, почти любовно глядя
Никите в глаза, спросил по-русски:
-- Так вы продолжаете утверждать, что ваше имя Сакромозо?
У следователя не было ни малейшего сомнения, что он будет понят, и
Никита явственно услышал, словно кто-то в ухо ему дыхнул:
разоблачен! Почему-то совершенно очевидно было, что с теми, первы-ми,
можно было ломать комедию, а с этим не то, чтобы стыдно, опять-таки --
скучно...
-- Ничего я не скажу,-- ответил Никита по-русски и разлегся на топчане
с таким видом, словно он был один в комнате.
-- Вы раздражены, я понимаю,-- участливо произнес следова-тель.-- Но вы
сами во всем виноваты. Согласитесь...
Дементий Палыч умолк, ожидая реплики или хотя бы вздоха арестованного,
но с топчана не доносилось ни звука. И вдруг явственно и громко в камеру
вошел гул моря. Дементию Палычу да-же показалось, что дом слегка
раскачивается на волнах. Он потряс головой, будто отгоняя дурноту или хмель,
хотя никогда не был он столь трезв, как сейчас. Раздражало только, что он не
видит лица арестованного.
-- Начнем сначала,-- бодро сказал Дементий Палыч.-- Ваше имя и звание?
Никита внезапно сел, почесал руки: их словно судорогой сводило. От
следователя на стену падала большая носатая тень, перо в руке казалось
кинжалом.
-- Я, пожалуй, останусь Сакромозо,-- сказал Никита.
-- Вы ведете игру, мне не понятную... пока. Очевидно, кто-то ве-лел
присвоить вам чужое имя? Очевидно, за деньги... или под честное слово?
Никита молча, чуть покачиваясь, смотрел на следователя.
-- Я помогу вам,--продолжал Дементий Палыч,--вы князь Ни-кита
Григорьевич Оленев. Вас арестовали в покоях великой княгини. Как вы туда
попали?
Никита задумался ненадолго, потом коротко бросил:
-- Не скажу!
-- Перестаньте дурачиться, юноша. Неужели вы решили водить за нос всю
Тайную канцелярию? Но зачем -- вот главный вопрос. Когда будет получен ответ
на него, тогда и все прочие вопросы об-заведутся ответами. И беседовать мы с
вами будем до тех пор, пока вы не ответите мне внятно: зачем вы назвались
именем Сакромозо?
"Это тупик,-- думал Никита, рассеянно скользя глазами по ком-нате.-- На
эту тему мы можем беседовать годы. Неужели в этих стенах пройдет вся моя
жизнь?-- Взгляд его уперся в фигуру Дементия Палыча.-- Хромой черт! Нет, я
здесь жить не буду. Сбегу - или руки на себя наложу".
Меньше всего он в этот момент думал о Екатерине. "Не впуты-вать ее!"--
это было столь однозначно, что не стоило отдельной мысли. Сказать этому
Стражу, мол, она приказала, также невозмож-но, как перепилить себя пилой в
надежде, что каждая часть тела выйдет на свободу.
Дементий Палыч не мог угадать мыслей арестованного. Он видел
бородатого, тоскующего человека, который слегка повредился в уме, иначе
зачем бы он так тупо и сосредоточенно рассматривал комнату, которую видит
каждый день? И уж совсем непереносимо, когда вы являетесь объектом этого
угрюмого, бессмысленного взгляда, кото-рый украсился вдруг оскорбительной
усмешкой. Дементий Палыч знал этот взгляд. Он быстро спрятал свой немецкий
башмак под стол и люто обозлился на князя, что тот вынудил его к этому
воро-ватому жесту. В довершение всего Оленев опять лег, как бы давая понять,
что считает допрос оконченным. "Пащенок, а туда же..."-- подумал Дементий
Палыч злобно и вдруг крикнул фальцетом:
-- Извольте встать!
Для убедительности он стукнул по столу с такой силой, что све-ча
выскочила из шандала и погасла. Они очутились в полной темноте.
-- Ты на меня не ори,-- спокойно сказал Никита, у него вдруг возникло
ощущение, что он один в камере и беседует не с колчено-гим Стражем, а сам
собой.-- Говорить мне с тобой не о чем, но одно слово подарю: "Случайность".
И ты уж сам шевели мозгами, тебе их хватит.
Дементий Палыч нащупал наконец огниво, чиркнул палочкой по насечке.
Свеча неохотно загорелась. Вот ведь чертовщина какая -- руки у следователя
тряслись. Оленев удобно сидел на топчане, прива-лившись спиной к стене, а
насмешливый взгляд его опять шарил под столом, там, где прятал Страж
немецкий ботинок.
-- Ах, случайность?-- повторил следователь ехидно.-- И с Гольденбергом
ты случайно знакомство водил?
-- Вы что-то путаете, милейший!
"Щенок спесивый! Князя из себя корчит!-- мысленно возопил Дементий
Палыч.-- Я тебе покажу князя! Я тебя на место задвину, ты у меня по темнице
своей ходко забегаешь! Завоешь, мерзавец, слезно... Соплями весь топчан
извозишь!"
Он набрал воздуха в легкие:
-- И сведения тайные в коллегии Иностранной по крупицам собирали --
тоже случайно! И цифры Гольденбергу носил, сам зна-ешь какие, тоже случайно?
Кончив кричать, следователь перевел дух и только тут заметил, что тоску
с князя, как рукой сняло. Перед ним сидел до крайности удивленный и, что
особенно странно, веселый молодой человек.
Ах, не стоило на него высыпать все разом. Эти вопросы надобно выдавать
по штуке на допрос. Ишь глазищи-то вылупил! Ладно, пусть поразмыслит на
досуге.
Стараясь не хромать и прямо держать спину, Дементий Палыч проследовал к
двери.
-- Больше на допрос один не ходи! Прибью!-- крикнул ему вслед Никита и,
как только дверь закрылась, быстрым, упругим шагом про-шелся по комнате.
Жизнь устроена из рук вон, миром правит глупость, случайность,
подлость, безумие, но что ни говори, скуке в ней нет места. Подождите,
господа, дайте сосредоточиться -- о чем ему только что толковал этот
невообразимый колченогий господин Страж?
-- Боже мой, зачем ты приехал? Государыня пребывает в меланхо-лии, все
ей не так, меня поминутно кличет, а смотрит недобро,-- торопливо говорила
Анастасия, как бы ненароком заталкивая Сашу за штору в уголке полутемной
гостиной Петергофского дворца.
-- Зачем приехал? Соскучился,--беспечно ответил Саша, с удив-лением
рассматривая большой, с кудряшками на висках черный парик, украшавший голову
жены.
-- Что ты на меня так смотришь? Не заметил разве, что мы все в черных
париках. Мне в знак особой милости разрешили свои волосы не стричь, поэтому
и голова как кочан.
-- А другим остригли?
-- Наголо,-- резко сказала Анастасия и, что было совсем на нее не
похоже, шмыгнула носом, словно перед этим плакала.
Саша посмотрел на нее внимательно: глаза жены и впрямь были красными.
История с черными париками очень взволновала женскую поло-вину дворца,
и не одна Анастасия ходила с исплаканными глазами. Объяснялось все просто.
Накануне перед балом парикмахер Елизаве-ты покрасил ей волосы, да, видно, не
проверил загодя французскую краску -- перетемнил. Государыня признавала
только светлый цвет, а тут мало того, что волосы темны, так еще краска легла
неровно, одна прядка светлая, другая каштановая. В те давние времена
модни-цы еще не поняли особого шика разноцветных прядей. Елизавета была в
великом гневе. Смущенный и испуганный парикмахер поклял-ся, что все
исправит, стал полоскать волосы государыни в каком-то им самим придуманном
растворе, который благоухал и давал пре-красную пену. Однако после
полоскания волосы хоть и стали одно-цветными, но еще больше потемнели, и не
в каштановый тон, а в се-рый с грязноватым оттенком. Парикмахер был
отхлестан по щекам, а всем дамам и фрейлинам ведено было, дабы оттенить
голову государыни, носить черные парики. Приличных париков нужного цвета
нашлось с десяток, не более, а все прочие косматые, нече-саные, пыльные и
усохшие до детских размеров. Девицу или даму можно обругать, опозорить,
кнутом отстегать, но нет для нее больше-го наказания, чем заставить себя
изуродовать. А здесь даже обижать-ся не сметь! Если мал парик, то без
разговоров снимали лишние волосы, а то и вовсе брили голову. Охи, вздохи,
плач... Словно стая черных галок спустилась в петергофский парк, проникла в
царские покои.
-- Да будет тебе.-- Саша поцеловал жену в шею, потом коснулся губами
щеки, она пахла мятной водой, обязательной при-надлежностью косметики,
прозванной "холодцом"; может, из-за это-го щека показалась холодной, словно
неживой.--Черный цвет тебе - очень к лицу. И потом ты у меня такая
красавица, тебе хоть стог на голову надень...
-- Не родись красив, а родись счастлив,-- прошептала Анастасия, и глаза
ее угрожающе заблестели.-- Давеча присоветовала государы-не на фонтаж* брошь
с жемчугами, а она как закричит: "Ты нарочно! Я с утра и так бледна!" А на
фонтаже блонды молочного цвета. Что ж на них надевать, как не жемчуг?
Прогонит она меня от себя. Сердцем чую...
-- Вот и славно,-- весело подхватил Саша.-- Поживем своим до-мом.
Хочешь, за границу поедем. Я в отставку подам...
-- Не говори так.-- В голосе Анастасии прозвучала незнакомая доселе
суровость.-- Если прогонит, я умру...
Саша нахмурился. Он знал, что если разговор коснулся отноше-ний жены с
государыней, то его лучше кончить, потому что утыка-ешься в стену, и если в
первое время замужества на эту тему мож-но было зубоскалить, мало ли у
Елизаветы недостатков, и порицать двор, и смеяться над глупостью
приближенных, то сейчас разреша-лось только безвольно благоговеть перед
величием трона и местом, которое подле него занимала Анастасия. Сашу это
несказанно злило и, стыдно сказать, унижало, потому что подчеркивало разницу
в происхождении.
-- Не будем об этом,--примирительно сказал Саша.--Я ведь по делу
приехал. Оно касается Никиты. Понимаешь, он арестован по ошибке...
Рука Анастасии плотно закрыла ему рот.
-- Не здесь...--И она повлекла его через залу, анфиладу ком-нат, потом
в узкий коридорчик и оттуда в парк.
Кажется, чего проще -- найти уединенное место среди деревьев и кустов,
но Анастасии все казалось, что слишком людно. В нижнем парке у фонтанов
пестрая группа черноволосых фрейлин играла в волан, у Монплезира толпились
освобожденные после дежурства гвардейцы, в большом пруду у Марли какие-то
чудаки ловили кара-сей.
Наконец они поднялись в верхний парк и нашли уединение в са-довой
беседке. Деревянная решетка ее, собранная из перекрещенных планок,
закрывалась от посторонних глаз огромным кустом шипов-ника, но через узкий
дверной проем можно было видеть весь парк и заметить любого, кто направится
в их сторону по аллее молодых, подстриженных лип.
-- Ну вот, теперь говори.-- Анастасия поправила парик, как не-удобную
шапку, и внимательным взглядом окинула куст шиповника. Над малиновым цветком
басовито гудел шмель.
-- А он не донесет?-- добродушно усмехнулся Саша, копируя жужжание, но
тут же сделался серьезен, поймав строгий взгляд жены.-- Произошла роковая
подмена. Никита арестован вместо ры-царя Сакромозо, которому великая княгиня
якобы назначила свида-ние.
-- Что значит "якобы"? Кто же его назначил?
Тайная канцелярия, а вернее сказать -- Бестужев. Он решил таким
образом скомпрометировать великую княгиню. А Никите случайно попала в руки
записка с приглашением.
________________________________
* фонтаж -- головной убор с кружевами.
________________________________
Анастасия вздохнула глубоко, потом поежилась и, нервна теребя кудряшки
у виска, спросила настороженно:
-- И чего же вы хотите от меня?
Саша сразу обозлился на это "вы", Анастасия ревновала Сашу к друзьям и
часто говорила в запальчивости: "Они тебе нужнее, чем я!",-- а если доходило
до громкого разговора, когда он упрекал жену в приверженности ко двору, она
отвечала: "Да, это моя жизнь. А у тебя своя! Ради вашей мужской дружбы ты
меня не пощадишь!" И попробуй объясни ей, что обида говорит в ней, а не
разум.
Но сейчас об этом лучше не вспоминать. Если у женщины крас-ные глаза, а
на голове нелепый парик, то говорить с ней надо терпеливо и ласково, как с
ребенком.
. -- Мы посоветовались и решили, что сейчас от тебя зависит все. Тебе
отводится главная роль.
-- Какая?
-- Ты должна поговорить с государыней.
-- Вы решили!--вспыхнула Анастасия.--Это ты и Софья?
-- И еще Алешка. Я же писал тебе, что он приехал.
-- Ах, да...
-- И еще Мария.
-- Какая Мария?
-- Подруга Софьи, дочь ювелирщика Луиджи.
-- Ну, конечно, если дочь ювелирщика решила, то мне остается только
подчиниться...
-- Настя, не сердись, что с тобой? Мы обязаны помочь Никите! Если он и
должен понести наказание, то за беспечность -- не более.
-- Это не беспечность--быть влюбленным в великую княгиню,-- быстро
сказала Анастасия.--Это гораздо хуже.
-- Пусть,-- согласился Саша.-- Назовем это непочтением,
без-рассудством, в конце концов. Но ведь он в этом никогда не созна-ется. Я
его знаю. На плаху пойдет, чтоб не замарать имени Екатерины. И добро бы
любовь, а то ведь так, дорожное приключе-ние, а остальное он сам придумал.
Он вкратце рассказал события последних дней. Анастасия слуша-ла его не
перебивая, потом спросила неуверенно:
-- И вы хотите, чтобы я рассказала об этом Их Величеству? Ах, как
высокопарно умеет излагать Анастасия самую простую мысль! Да, да... Он
именно хочет, чтобы Елизавета узнала истину.
-- Истину?-- Анастасия рассмеялась желчно.-- Мы здесь во дворце не
живем, а играем в жизнь. Правила игры каждый всосал с молоком матери. А
правила такие -- маскировать пред государыней все плохое и выставлять
напоказ хорошее. Если нет ничего хороше-го, то можно придумывать,
фантазировать, то есть врать, только бы улыбнулась матушка Елизавета. А ты с
дочерью ювелирщика жаждешь донести до государыни истину -- смешно...
У Саши на щеках заходили желваки. Анастасия увидела, что он на пределе,
и сразу сменила тон:
-- Бедный Никита, угораздило его... Погоди, дай подумать.-- И она
надолго замолкла, глядя на кончик выглядывающей из-под платья туфли. Потом
сорвала травинку, торчащую сквозь решетку, принялась ее жевать, измочалила
до отдельных волокон.
-- Что ты так долго думаешь?--не выдержал Саша.
Анастасия поморщилась, не говоря ни слова. Она думала не о том, стоит
ли ей разговаривать с государыней, ее занимал другой вопрос: стоит или не
стоит сказать сейчас мужу об истинной причине ее страхов. Впрочем, когда
страхов много, это еще не беда. У нее был один, главный Страх, от которого
она ночей не спала, в каждом взгляде государыни видела угрозу. А дело все в
том, что Шмидша проболталась, выкрикнула ей в бешенстве ужасную фразу: "С
матерью-изменщицей переписываешься? Ужо тебе!"
Три года назад, когда счастье над Анастасией воссияло, когда обручилась
она с любимым и вернулась ко двору, совершила она беспечный поступок --
послала с нарочным небольшую писульку в Якутск. Нарочный был верный человек,
старый слуга ее матери, кото-рому разрешили отбывать ссылку вместе с
госпожой. Писулька была самая невинная. Анастасия сообщала матери о своем
браке и просила на то ее благословения.
Якутск -- это на краю земли. Там кругом снега, льды, и так круглый год.
Как-то после ласк на супружеском ложе, беспечная и веселая, она увидела эту
страну во сне, и холодом пахнуло с ее по-душки. Все там блестело прозрачным,
колючим льдом. Она просну-лась окоченелая, в слезах, со сведенными судорогой
ногами. После этого и написала записочку, чтоб подбодрить мать, утешить и
дать знак: жива я, помню и люблю.
Отослала писульку и ответа ждать забыла. Какой может быть ответ, если
бросила она свои слова теплые в ад, в холодную, зло-вонную яму, а год
спустя, когда повертелась она при дворе, приобрела опыт, то поняла, что
писулька ее--серьезное преступле-ние против государыни. Потом она стала с
ужасом ждать, что, не приведи Господь, Анна Гавриловна вздумает ей ответить.
Мать всегда была безрассудна, отпишет целую депешу с благословением да
отправит со случайными людьми. И ведь не только благословения просила она у
матери в той записочке. Она еще каялась и присо-вокупляла: "Коли виновна --
прости!" Знать бы, что перехватили го-сударевы ищейки -- само письмо или
материнскую депешу.
Анастасия поняла, что начала говорить вслух, только поймав удивленный
взгляд мужа.
-- О чем ты, Настя?
-- Нет, это я так... не обращай внимания.-- Она твердо решила пока
ничего не говорить мужу. Саша все равно не отступится от своей затеи, а
знать лишнее -- только волноваться зря.
-- Вот что я тебе скажу,-- спокойно начала Анастасия.--Помочь Никите
необходимо, но рассказать тайну Екатерины я не вправе. Поверь мне, только
хуже будет. Государыня страсть как не любит, когда кто-то смеет совать нос в
семейные дела. О Никите рассказать государыне должна сама Екатерина.
-- Но она в ссылке! Екатерина сказала, что не в силах помочь Никите, и
назвала фамилию Лестока.
Анастасия рассмеялась.
-- Это она пошутила. Уж за себя-то великая княгиня постоять сможет.
Если ей станет известно, что в Тайной канцелярии сочиняют записки, чтобы
заманивать в ее покои молодых людей, дабы скомпро-метировать и тех, и
этих... Понимаешь? Но какая это гадость! Если бы ты знал, как я боюсь Тайной
канцелярии!
Саша отмахнулся от жалоб жены, словно и не слышал их вовсе.
-- Но великая княгиня в Царском Селе. Как до нее добраться?
-- Это она сегодня в Царском Селе, а завтра будет в Гостилицах. Мы все
едем к графу Алексею Григорьевичу Разумовскому. Там будет пышный праздник в
честь отъезда австрийского посла. Я точно знаю, на этом празднике будут
великие князь и княгиня. За ними в Царское уже послана карета. Видимо,
государыня их простила.
-- А может, хочет показать австрияку, что у нее нет разногласий с