Страница:
который испугался, быстро смел карты со стола и спрятал их в карман. Не
обращая внимания на Сашины вопросы, он подал Шафару знак, и они на цыпочках
вышли из камеры. Спустя несколько минут гулкие шаги раздались подле Сашиной
двери, потом послышался звук отпираемого засова. Это могло означать только
одно: рядом появился сосед. Эта бли-зость -- мало, что ли, пустых камер в
крепости -- наводила на непри-ятную мысль: он связан, с новоиспеченным
арестантом общим делом. Каким?
Утром, как обычно, служитель принес завтрак. Был он сух, сосре-доточен
и на все вопросы отвечал "не могу знать", словно не резались они в этой
камере в "дурачки с пар" и "дурачки в наклад-ку" по такой высокой ставке,
что и сказать совестно.
Однако к ужину поведение служителя переменилось. Прежде чем уйти из
камеры, он наморщил мясистый лоб, убедился, на месте ли болячка, потом через
силу выдавил:
-- Я к вам послабление имел, сами знаете. Но об этом -- молчок. В
противном случае и у вас, и у меня будут огромные неприят-ности.
-- Это понятно,-- с готовностью согласился Саша.-- Но я чело-век чести,
карточный долг не дает мне спокойно спать. Когда пой-дешь, мил человек, к
супруге моей за деньгами?
-- Не торопите меня, сударь. Такие дела не в один день дела-ются!
Служитель был верен себе, не один томительный день прошел, прежде чем,
ставя перед Сашей миску с едой, он шепнул с отвле-ченным видом:
-- Ходил. Долг получил сполна, но монеты мелкого достоинства и кошелек
плохенький.
-- Что мне просили передать?--У Саши от волнения пересохло горло.
Он был уверен, что получит сейчас записку или в крайнем слу-чае что-то
на словах, но служитель молча положил на стол кольцо с рубином. Положил и
ручкой эдак сделал; жест этот мог обозначать только одно: я честный человек,
хотя вполне мог бы и украсть.
-- Дай мне только выйти отсюда, в, накладе не останешься!-- заверил его
Саша.
Оставшись один, он надел кольцо на безымянный палец. Может, это знак
какой-нибудь -- кровавый рубин? Кольцо жало, он примерил его на мизинец,
потом посмотрел на свет.
Записка была вложена под камень, крохотная и невесомая, как лепесток.
Саша развернул ее трепетной рукой. Там было написано три слова:
"Вина--Лесток Гольденберг". "Это Лядащев",--подумал Саша, тщательно
разжевывая записку.
Никита пришел в себя, когда Мария уронила чайную ложку, именно этот
бренчащий, обыденный звук вывел его из небытия. В по-исках ложки девушка
опустилась на колени и вдруг поняла: что-то изменилось в комнате. Ей
показалось, что она спиной чувствует его осмысленный взгляд. Но Никита
смотрел вверх, глаза его были не-подвижны и блестящи, как влажное зеленое
стекло.
Мария тоже посмотрела на потолок. Художник был плох, нари-сованные розы
были непомерно большими и плотными, как капуст-ные кочаны, и казалось, не
вплети их живописец в венок из незабу-док, они непременно попадали бы вниз
под весом собственной тя-жести.
Однако нельзя до бесконечности сидеть на полу. Мария медленно и неловко
поднялась. На шум Никита повернул голову, вернее, пере-катил ее с затылка на
ухо, взгляд его оставался безучастным.
-- Ложка упала,-- сказала Мария, предъявляя ее как веществен-ное
доказательство, и почувствовала, что запунцовела вся от макушки до пяток.
Он ничего не ответил, только сморщил растрескавшиеся губы. При желании
это движение можно было принять за улыбку. Мария приободрилась и села,
сложив по-ученически руки на коленях.
-- Как вы себя чувствуете, князь? Вы только молчите, не отве-чайте мне.
Вам нельзя говорить. Вы четыре дня без сознания!-- Она подняла руку с
растопыренными пальцами.--Помните? Вы были в тюрьме, мы вас похитили, а
теперь прячем...
И опять неопределенное движение губ. Мария не столько услы-хала,
сколько угадала вопрос: "Где?"
-- Во флигеле у князей Черкасских. Вокруг парк. Аглая Наза-ровна
приходила сюда, чтобы на вас посмотреть. Не приходила, ко-нечно, ее
приносили на носилках. Она замечательная! А Гаврила спит рядом в комнате.
Он, бедняга, от недосыпа еле языком ворочает. Аглая Назаровна его к себе
требовала, а как увидела вас, так и ска-зала -- пусть барина лечит, меня
потом...
Мария говорила шепотом, ей казалось, что говорить громко не-прилично,
но даже этого малого звука было достаточно, чтобы Гаврила пробудился ото
сна. Он буквально вломился в комнату, подбежал к изголовью кровати, потом
вдруг смешался, обошел ее на цыпочках и с благоговением припал к ногам
Никиты.
-- Очнулся! Слава тебе. Господи! Позади беды... Все позади. Слезы и
молитва заняли у камердинера не более минуты, с колен поднялся уже
совершенно другой человек: деловитый, уверенный и непреклонный.
-- Любезная Мария, позвольте мне занять ваше место. Перевяз-ка,
лечебное питье, сон.
Мария пробовала возражать: она поможет наложить бинты, она уже
помогала...
-- Одно дело за бесчувственным ходить, а совсем другое, когда человек в
сознании. Ваш вид может вызвать в организме ненужное волнение, и вообще... А
ну как рана откроется! Завтра приходите, а лучше послезавтра.
Гавриле очень хотелось сказать, что хорошо бы отложить визиты до
полного выздоровления барина, но пожалел девицу. Она была хо-рошей
помощницей все эти дни, и никаких там "ах, боюсь", "ах упаду в обморок!"
На пороге Мария выглянула из-за плеча камердинера. Никита смотрел ей
вслед внимательно и строго.
Выпроводив девицу, Гаврила немедленно приступил к обязанно-стям лекаря
и алхимика, принес корпию, бальзамные мази, приго-товил жаропонижающее
лекарство.
-- Кто она?-- спросил вдруг внятно Никита.
-- Девица-то? Мария Луиджи, дочка венецианского ювелирщика. Нет, вы
молчите, Никита Григорьевич! Вам нельзя напрягаться. Я вам и так все
расскажу. Добродетельная девица, эта Мария. В ка-рете ездила, чтоб вас из
беды извлечь. А сейчас все, роток на за-мок...
Гаврила начал осторожно распеленывать барина, снимая, как жу-ков,
расположенные в складках бинтов драгоценные камни. Больше всего здесь было
"зодиачных" аметистов, которые сообразно месяцу рождения Никиты должны были
"притягивать" его планету и подоб-но жизненным духам вливать силы в артерию,
печень, селезенку и кости больного. Непосредственно у раны, которая,
благодарение Богу, не гноилась и превратилась в струп, располагалась
золотисто-коричневая яшма, которая, как известно, обладает
кровоостанавли-вающими свойствами.
-- Не надо камней. Они жесткие. Как на горохе спишь.
-- Тише, Никитушка,--это несколько фамильярное и теплое об-ращение
выскочило само собой.--Я только сверху положу. Парочку маленьких. Вот так...
А теперь перекусить бы надо.
-- Посади.
Гаврила с готовностью бросился выполнять просьбу барина.
При-поднявшись, Никита покачал головой, словно проверяя, держит ли ее шея, и
замер, неожиданно поймав в зеркале свое отражение. Бо-родатый, лохматый
человек с удивленными глазами. Никита опять мотнул головой, словно
сомневаясь! что тот, отраженный, повторит его движение.
-- Не узнаете?--грустно спросил Гаврила.--Обросли вы очень и похудели.
-- Ерунда, просто я от себя отвык...-- Никита упал на подушки.
Каша, а может быть, протертая брюква, была отвратительна, но вареная
телятина показалась неожиданно, вкусной. И заснул он легко, не провалился в
бездну, когда все падаешь, подозревая, что дна во-все нет. Он вошел в сон,
как в теплую воду.
Никита проснулся, когда было очень рано, голубой сумрак висел за
высокими голландскими окнами. Верхняя створка была от-крыта настежь, могучая
ветка клена была видна каждым своим раз-лапистым листом, ствол дерева только
угадывался в тумане. Что-то капало с дерева -- дождь, роса?
Удивительно покойно было у него на душе. Все в мире пребывало в
гармонии. Хороша была эта комната с жесткой кроватью, столиком с лекарствами
и кудлатой головой Гаврилы, который так и уснул, сидя в кресле. Хорош был
мир за окном, он был просторен...
Очевидно, чтобы почувствовать это, надо какое-то время проси-деть в
темнице. В ней мир мал, как в чреве кита. Смерть тоже темница, но что люди
знают о смерти? Пока ты жив--ее нет, когда ты умер--ее уже нет, есть только
сам миг умирания. Это, пожалуй, не страшно, уйти к праотцам, сколько там уже
достойней-ших, но... Если подумать, смерть -- это потеря мира вокруг тебя...
Кто знает, может, есть другие миры, но как жалко этот...
В парке все еще спят, и птицы, и насекомые, а где-то в хижине
землепашца уже вжикнула струя молока в подойник, взбивая пену, и звук
отбиваемой косы разнесся по деревне. В Геттингене, сидя на книжках, пьют
пиво студенты, в Греции среди олив или на старом некрополе бродят козы, на
севере самоед над фитильком, плавающим в рыбьем жиру, чинит меховую одежду,
в старом, нагретом све-тильниками храме восседает Будда, а над Финским
заливом сияет Полярная звезда, указывая путь мореплавателям. Матерь Божья,
ка-кое счастье чувствовать себя живым! Никиту ознобил холодок во-сторга.
Пока еще это все принадлежит ему.
Раненое плечо слегка ныло, но боль ощущалась как приятная. Он ощупал
бинты с жесткими аметистами и улыбнулся. Ради Гаврилы он готов стерпеть эту
начинку.
И особенно приятно было, что мысль о женщине с ласковыми глазами,
которую звали Фике, не только не причиняла боли, но даже не развлекала. Он
задвинул воспоминание о ней в самый глухой угол сознания. Так бросают на дно
сундука отслужившую вещь, зная заранее, что она не понадобится. Было и
прошло... И даже неинтерес-но знать, из-за каких превратностей судьбы он
угодил в темницу, а потом под пулю.
За окном раздались далекие звуки, усадьба просыпалась. Гаврила
заворочался в кресле, и Никита тут же закрыл глаза, ему не хотелось вести
утренние обыденные разговоры. И опять он закачался на теплых волнах. "Экая у
нее стройная шейка,-- подумалось вдруг.-- Не иначе как она носит высокие,
жесткие воротники, шея сама собой и удлиняется. Что за чушь иногда лезет в
голову!"
После завтрака, не обильного, но сытного, Никита задал вопрос, который
пришел в голову сразу после пробуждения.
-- Гаврила, а почему не идет эта стройная девушка--Мария?
-- Я ей только завтра разрешил прийти.
---- Разреши-ил! Что за наглость такая? Как тебе не стыдно? --
Выздоравливаете, Никита Григорьевич,--осклабился камерди-нер.-- Вот уже и
ругаться изволили начать...
-- Ты мне зубы не заговаривай. Пошли ей записку. Намекни, мол, пусть
придет.
-- Она и без всяких намеков прибежит. Проявляет к вам сия девица
огромное внимание. Оно и понятно -- влюблена...
-- Гаврила, не говори глупостей.-- Никите очень хотелось, что-бы
камердинер как можно дольше развивал эту тему.
-- Какие ж глупости? Мы как приехали во флигель, она встала У кровати,
вцепилась руками в эти столбики и смотрит на вас, а сама как неживая. Софья
Георгиевна ей говорят: "Надо домой ехать немедленно. Хватятся нас -- ругать
будут! Еще разыскивать начнут". А Мария словно и не слышит. Еле отлепили ее
от кровати-то. На следующий день опять явилась: "Гаврила, я за барином буду
ходить". И не просит, требует. Я иногда допускал. Особливо когда домой надо
было наведаться за камнями,--пояснил он с достоинством.-- Вы не волнуйтесь,
Никита Григорьевич, я ходил с полными предосто-рожностями.
-- Я и не волнуюсь. Кого ты боишься?
-- Сыщики бродят. Расспрашивают. Вас ищут.
Да, конечно, ищут. Объяснил бы кто-нибудь, в чем он виноват. Но стоило
Никите задать самый невинный вопрос, как Гаврила начинал бродить вокруг да
около: не знаю, вам нельзя волно-ваться, вот Алексей Иванович пожалует,
тогда и спросите.
Мария появилась раньше, чем ей было дозволено. Она выглядела смущенной,
но повела себя столь решительно, что Гаврила не посмел спорить, отступился.
А может, явная заинтересованность барина де-вицей сыграла свою роль. Если
девица полезна для здоровья, то он и не против.
-- Здравствуйте, князь. Я буду у вас до вечера и никуда не уйду. -- Все
это было сказано резко, напористо. Она села к изголовью и поставила на стол
корзинку.-- Это земляника. Вы любите зем-лянику?
-- Обожаю,-- серьезно сказал Никита, пристально всматриваясь в гостью.
-- Гаврила, дай чашку, я сама буду поить князя. Камердинер безмолвно
повиновался. Никита рассмеялся и открыл рот. Он уже мог пить чай без
посторонней помощи, но почему бы не доставить себе удовольствие и не принять
его из рук милой девушки. Мария подносила ложку, выливая содержимое в его
рот, складывала губы сердечком и непроизвольно повторяла глотательные
движения. С чайной процедурой было покончено, надо о чем-то говорить.
-- Вам не скучно здесь лежать одному?
-- Нет, что вы... Мне было скучно, а теперь мне весело.-- Он рассмеялся
счастливо.-- Но где все? Почему они не идут? Алешка, Софья, Саша...
-- Алеша в Кронштадте, там случилась аварея, а Саша очень занят по
делам службы.
Последние слова Мария произнесла с некоторым усилием, но Ни-ките и в
голову не пришло заподозрить неладное.
-- А Софья сегодня придет. Она очень рада, что вам лучше.
-- Софья ваша подруга? Я помню, как встретил вас в саду перед
маскарадом.
-- Потом вы пошли на свидание к важной даме и не вер-нулись,--
прошептала Мария.
-- Вам и это известно?
"Мне все известно, только говорить запрещено!--хотелось крик-нуть
Марии.-- А это очень трудно, держать язык за зубами, особенно, если есть
вещи, касающиеся меня лично!"
Появился лакей с запиской от Аглаи Назаровны. Княгиня прове-дала, что
Никита пошел на поправку, и потребовала к себе Гаврилу хоть на час.
Отказаться было невозможно. Камердинер потоптался около кровати барина,
приготовил лечебное питье и со словами: "Если что, бегите за мной
немедленно",-- вышел.
Оставшись с Никитой наедине, Мария тут же потеряла половину своей
храбрости. Главное, не смотреть больному в глаза. А он, каза-лось, не
замечал затянувшейся паузы, лежал тихо, без движения и вдумчивым, изучающим
взглядом смотрел на девушку.
-- Меня арестовали,-- сказал он наконец, словно очнувшись.
-- Вместо Сакромозо...-- тихонько добавила Мария.
От удивления Никита сел, но тут же со стоном повалился назад; видно,
неловким движением он потревожил рану. Перепуганная Ма-рия сразу бросилась к
нему, пытаясь помочь. Губы его неожиданно коснулись ее руки. Она замерла.
-- Не убирайте руки...-- Никита прижался щекой к ее ладони.-- Но ради
всего святого, откуда вам это известно?
-- Можно я вам задам один вопрос?-- Голос девушки задро-жал.-- Если не
захотите, можете не отвечать. Только не обижайтесь на меня. Хорошо?
-- Да разве я могу на вас обидеться? Вы самая очаровательная сиделка в
мире... Нет, что я говорю? При чем здесь сиделка? Вы вообще самая чудесная
и...
-- Я хочу спросить вас о важной даме,-- перебила его Мария.-- Не будем
называть ее имени, но... Вы любите ее? Никита поднял голову, и она резко
убрала руку.
-- Я не мог тогда не пойти к ней- Она позвала, и я пошел.
-- Она не звала вас,--выпалила Мария.
-- Как не звала? Я же сам получил записку.
-- Записка предназначалась не вам. Податели ее перепутали на маскараде
кареты. На вас и Сакромозо были одинаковые костюмы.
-- Во-он оно что...-- протянул Никита и замолчал надолго, слов-но в
раковину спрятался.
Марии показалось, что он вообще забыл о ее присутствии. На-верное,
сейчас он нашел наконец объяснение несуразностям, которые преследовали его
последние два месяца. Он оскорблен, обижен. Ведь это так мучительно
чувствовать себя глупцом, занявшим чье-то место. И сколь велика плата за его
самомнение! Но Мария заглушила в себе ревнивые чувства.
-- Известная особа вообще никому не назначала свидания,-- сказала она,
всем своим видом выражая сочувствие.-- Записку сочи-нили в Тайной
канцелярии. ,
-- О, я идиот! Коровья голова! Сколько передумал в тюрьме, но такое мне
даже в голову це приходило! Это отвратительно, непоря-дочно! Но зачем это
нужно Тайной канцелярии?
-- Лядащев предполагает, что этой запиской хотели скомпроме-тировать
известных вам особ.
-- При чем здесь Лядащев?--вскричал Никита.
-- Василий Федорович и распутал весь этот клубок. Нам такое просто не
под силу.
-- Не мудрено. Ворон ворону глаз не выклюет!
-- Он давно не служит в Тайной канцелярии!--обиделась Мария за
Лядащева.
-- Это ведомство как родимое пятно, оно не смывается.
-- Вы несправедливы!
-- Отчего же?-- Голос Никиты звучал холодно и отчужденно.-- Я
благодарен Василию Федоровичу за внимание к моей скромной особе и при
встрече непременно скажу ему об этом. И поверьте, я сочувствую ему всем
сердцем. Этот человек достоин лучшей доли, чем служба в Тайной канцелярии.
Будем надеяться, что мне никогда больше не понадобится его помощь.
-- Кабы так!-- вырвалось у Марии.
-- Вы хотите сказать... Ах, да, конечно. А иначе почему возле моего
дома бродят сыщики и почему меня прячут здесь?
Разговор шел совсем не так, как хотелось Марии. Он начался так нежно,
трепетно, и вдруг нахлынули все эти политические дела, словно в мутный,
зловонный поток попали, и он потащил их неведо-мо куда. Никита понял
огорчение девушки и сразу сменил тон.
-- Давайте лучше есть землянику...
-- Конечно, князь...-- Мария зачерпнула полную ложку ягод.
-- Не зовите меня -- князь. Для вас я Никита. А землянику надо есть
горстями.
Мария вмиг бросила ложку и пододвинула корзину к молодому человеку, но
тот со смехом покачал головой.
-- Только из ваших рук.
Конечно, она покраснела, но покорно сложила руку ковшиком и насыпала в
нее земляники. Никита брал ягоду губами осторожно, словно целовал, а у Марии
спина заболела от напряжения. ,
Что может быть лучше в мире, чем земляника прямо с теплой,
вздрагивающей ладони? Дурацкий вопрос сам вылетел. Доел земля-нику и
спросил:
-- Мария, скажите, в чем меня сейчас обвиняют? Девушка так и застыла с
перепачканной кровавым соком рукой. Появление Гаврилы избавило ее от
продолжения тяжелого разговора. Камердинер пришел не один, вместе с ним
явилась Софья. Она перекрестила Никиту, поцеловала в лоб, а потом села прямо
на кро-вать, с умилением всматриваясь в его лицо. В ее улыбке было что-то
материнское, так она смотрела на спящих детей своих.
Никита попробовал было порасспрашивать Софью. В его вопросах
проглядывала осведомленность куда большая, чем следовало, и Софья
укоризненно посмотрела на Марию.
-- Никита, милый. Я не знаю, что тебе отвечать. Приедет Алеша, мы все
вместе соберемся для важного разговора. А тебе надо скорее встать на ноги.
Нам так надо, чтобы ты был здоров!
Расстались они в сумерки, Мария пообещала прийти завтра сразу после
обеда. Никита рад был остаться наедине. От счастливых со-бытий тоже устают,
кроме того, он хотел привести в порядок мысли, чтобы каждый кирпичик -- в
свое гнездо. Зачем он приставал с воп-росами к Марии и Софье, если и сам
знает, какие обвинения ему предъявляют. Колченогий страж все это проорал на
допросе: убий-ство купца и еще какая-то дрянь, связанная с его работой в
Ино-странной коллегии. Опять Германия? Не хочу, не хочу...
-- А что хотите, голубь мой?-- Гаврила склонился к изголовью, видно,
последние слова Никита произнес вслух.
-- Спать хочу!--гаркнул молодой князь.--И если ты, мерзавец, еще раз
назовешь меня голубем...
-- Нет, нет, Никита Григорьевич. Вы -- орел! Голубь птица
глу-пая,--совершенно смешался Гаврила.
-- ...или орлом!-- гневно продолжал Никита, но вдруг рассмеял-ся.-- Не
буди меня до обеда. Сны буду смотреть. Авось повезет! Мария пришла, как и
обещала, в три часа.
-- Больше никаких вопросов, князь Никита- Я получила страш-ный нагоняй
от Софьи. Все вопросы будете задавать Алексею Ивано-вичу.
-- Ну хорошо! А ответить-то мне можно? Помните, я так и не ответил
вчера на ваш вопрос.
-- Забудем об этом,--губы Марии дрогнули от обиды.--Я вела себя крайне
неосмотрительно.
-- Милая Мария, осмотрительность вам совсем не к лицу! Я не люблю
известную вам особу. Слышите? Встреча с другой, тоже из-вестной вам особой,
совершенно излечила меня от этого тяжелого, как недуг, чувства. Я понятно
выражаюсь? Почему вы так смотрите на меня, Мария?
Девушка в смущении поднялась с места и начала задергивать штору,
приговаривая: "Солнце прямо в глаза... нет солнца, плохо... выглянет --
печет невыносимо..."
-- Пожалуйста, поправьте мне подушки.
-- Сейчас.-- она нагнулась, взяла подушку за уголки, неожидан-но для
себя зажмурилась. В тот же миг руки Никиты обхватили ее за талию, и она
очутилась в его объятиях.
Гаврила открыл зверь и замер, застав эту картину. Влюбленные не
заметили его появления. Что испытывал в это мгновение верный камердинер --
негодование, радость? На лице его застыла особая, нежная и чуть грустная
улыбка, которая возникает у людей, когда они смотрят на влюбленную юность.
Но внутренний голос Гаврилы не был столь сентиментален: "Ювелирщик --
отец-то! Пустой человек! Кто в камне светскую красоту ищет да еще деньги на
этом большие имеет, тот бесу слуга!"
Он вздохнул и осторожно прикрыл дверь.
Слуга в дом Черкасских был послан за Марией к шести часам вечера.
Луиджи был в восторге, что его умная дочь смогла обза-вестись столь
значительным знакомством. О том, что в княжеском флигеле находится раненый
молодой человек, ювелир даже не подозревал.
Не заходя домой, Мария решила посетить Софью. Девушка была взволнована
до крайности, и это волнение не имело названий. Всего не расскажешь подруге,
но можно хотя бы контуром обри-совать тот безграничный восторг, который она
испытала у постели Никиты.
Мария уже свернула с кленовой аллеи на тропку, ведущую к флигельку
Корсаков, как услыхала цокот подков на улице, а затем звук открываемой
калитки. "Неужели Алеша вернулся,-- подумала она с радостью,-- значит мой
визит сейчас неуместен. Однако он никогда не приезжает верхами..."
Она вернулась в аллею и столкнулась с молодым человеком в форме
поручика. Он пронзительно глянул на Марию бедовыми, черными глазами и тут же
отвел их вбок. Он вообще был какой-то черный. Брови -- как два прямых мазка
сажей, волосы, а может, парик, тускло-серого с чернотой цвета, тщательно
выбритые щеки отливали синевой. Костюм на нем был мят и неопрятен, однако
сапоги начищены до блеска. Он вежливо поклонился, слегка до-тронувшись до
эфеса, и шпага подпрыгнула под его рукой, задрав полу короткого, не по
форме, плаща. Так с задранной по-лой, решительно впечатывая каблуки в
гравий, он отправился к дому Луиджи.
Мария внимательно проводила его взглядом. Откуда она знает этого
человека? Наверно, видела у отца... Мало ли народу в Петер-бурге желают
заказать себе или невестам своим драгоценные уборы? Однако поношенный вид
поручика наводил на мысль, что изделия Луиджи вряд ли сейчас ему по карману.
Мария опять повернула к дому Корсаков, но сразу поняла, что
разговаривать сейчас с Софьей ей не хочется. Чем-то смутила ее не-давняя
встреча, сбила с толку. Она обошла дом, мимо отцветших сиреней и жимолости
вышла по тропинке к дальней беседке. Проле-тевший над Петербургом шторм
учинил здесь большой беспорядок. На лавке и на полу валялись сорванные
листья и целые ветки ломких ив, любимые розы ее были поломаны, видно было,
что сюда давно никто не приходил.
Она смела листья со скамьи, села, в задумчивости теребя кре-стик на
груди. Со всей уверенностью Мария могла сказать, что уже видела лицо
посетителя, такие лица не забываются. Знакомыми были походка -- ходит так,
словно колени плохо гнутся -- и задираю-щая подол плаща шпага. Помнится, она
еще подумала тогда, что посетитель носит шпагу как рапиру. Но когда это
было?
Ночь... Она услыхала, как к дому подъехала карета. К окну она подбежала
прямо в сорочке, очень хотелось увидеть, как Софья с Никитой после маскарада
пройдут мимо ее дома. Потом она долго ждала, когда же Никита распрощается с
Софьей и вернется к каре-те. Наконец он вышел. Мария очень удивилась, что
Никита идет со стороны их дома, однако скоро она поняла, что ошиблась. Это
был не Никита, а этот -- черный. Она еще подумала тогда: что за странные
посетители являются к отцу ночью,
Никиту она тоже дождалась, он вышел много позже. На лужайке под ее
окном он задержался. Марии показалось даже, что он смотрит в ее сторону, и
она спряталась за штору, а когда выгля-нула, его уже не было.
-- Надо сказать отцу, чтоб завел, наконец, садовника,--сказала Мария
вслух, поправила розы и, тут же забыв об этом, направилась к дому. В
гостиной было пусто и темно. Она не стала зажигать свежей, а прошла сразу в
узкий коридорчик, ведущий в кабинет от-ца. Слышны были два голоса, один
отцовский, громкий, другой глухой, невнятный. Оба спорят, вернее сказать --
ругаются, о чем -- не разобрать, Мария проследовала по коридорчику дальше,
зашла в крохотную отцовскую спальню, которая граничила с кабинетом и
отделялась от него узкой, в тонкую доску, дверью. Вот здесь уже можно было
расслышать каждое слово.
Ах, как жалко, как глупо, что она не догадалась прийти сюда сразу ч
услышать начало разговора. Сейчас ясно одно, поручик грозит отцу шпагой, а
тот кричит: негодяй, позову слуг, я не ростов-щик, а честный ремесленник!
Вдруг стало тихо... Раздался шум отодвигаемого стула, кто-то из них
сел, наверное, поручик, отец погрузнее.
-- Если вы честный ремесленник,-- сказал вдруг четко и очень спокойно
поручик,--то не взяли бы в счет долга чужой вексель.
-- С паршивой козы хоть шерсти кусок,-- огрызнулся звонким голосом
отец.
Мария невольно улыбнулась, отец так и не смог выучить ни одной русской
пословицы, и при его акценте они удивительно смешно звучат. Однако поручику
обращая внимания на Сашины вопросы, он подал Шафару знак, и они на цыпочках
вышли из камеры. Спустя несколько минут гулкие шаги раздались подле Сашиной
двери, потом послышался звук отпираемого засова. Это могло означать только
одно: рядом появился сосед. Эта бли-зость -- мало, что ли, пустых камер в
крепости -- наводила на непри-ятную мысль: он связан, с новоиспеченным
арестантом общим делом. Каким?
Утром, как обычно, служитель принес завтрак. Был он сух, сосре-доточен
и на все вопросы отвечал "не могу знать", словно не резались они в этой
камере в "дурачки с пар" и "дурачки в наклад-ку" по такой высокой ставке,
что и сказать совестно.
Однако к ужину поведение служителя переменилось. Прежде чем уйти из
камеры, он наморщил мясистый лоб, убедился, на месте ли болячка, потом через
силу выдавил:
-- Я к вам послабление имел, сами знаете. Но об этом -- молчок. В
противном случае и у вас, и у меня будут огромные неприят-ности.
-- Это понятно,-- с готовностью согласился Саша.-- Но я чело-век чести,
карточный долг не дает мне спокойно спать. Когда пой-дешь, мил человек, к
супруге моей за деньгами?
-- Не торопите меня, сударь. Такие дела не в один день дела-ются!
Служитель был верен себе, не один томительный день прошел, прежде чем,
ставя перед Сашей миску с едой, он шепнул с отвле-ченным видом:
-- Ходил. Долг получил сполна, но монеты мелкого достоинства и кошелек
плохенький.
-- Что мне просили передать?--У Саши от волнения пересохло горло.
Он был уверен, что получит сейчас записку или в крайнем слу-чае что-то
на словах, но служитель молча положил на стол кольцо с рубином. Положил и
ручкой эдак сделал; жест этот мог обозначать только одно: я честный человек,
хотя вполне мог бы и украсть.
-- Дай мне только выйти отсюда, в, накладе не останешься!-- заверил его
Саша.
Оставшись один, он надел кольцо на безымянный палец. Может, это знак
какой-нибудь -- кровавый рубин? Кольцо жало, он примерил его на мизинец,
потом посмотрел на свет.
Записка была вложена под камень, крохотная и невесомая, как лепесток.
Саша развернул ее трепетной рукой. Там было написано три слова:
"Вина--Лесток Гольденберг". "Это Лядащев",--подумал Саша, тщательно
разжевывая записку.
Никита пришел в себя, когда Мария уронила чайную ложку, именно этот
бренчащий, обыденный звук вывел его из небытия. В по-исках ложки девушка
опустилась на колени и вдруг поняла: что-то изменилось в комнате. Ей
показалось, что она спиной чувствует его осмысленный взгляд. Но Никита
смотрел вверх, глаза его были не-подвижны и блестящи, как влажное зеленое
стекло.
Мария тоже посмотрела на потолок. Художник был плох, нари-сованные розы
были непомерно большими и плотными, как капуст-ные кочаны, и казалось, не
вплети их живописец в венок из незабу-док, они непременно попадали бы вниз
под весом собственной тя-жести.
Однако нельзя до бесконечности сидеть на полу. Мария медленно и неловко
поднялась. На шум Никита повернул голову, вернее, пере-катил ее с затылка на
ухо, взгляд его оставался безучастным.
-- Ложка упала,-- сказала Мария, предъявляя ее как веществен-ное
доказательство, и почувствовала, что запунцовела вся от макушки до пяток.
Он ничего не ответил, только сморщил растрескавшиеся губы. При желании
это движение можно было принять за улыбку. Мария приободрилась и села,
сложив по-ученически руки на коленях.
-- Как вы себя чувствуете, князь? Вы только молчите, не отве-чайте мне.
Вам нельзя говорить. Вы четыре дня без сознания!-- Она подняла руку с
растопыренными пальцами.--Помните? Вы были в тюрьме, мы вас похитили, а
теперь прячем...
И опять неопределенное движение губ. Мария не столько услы-хала,
сколько угадала вопрос: "Где?"
-- Во флигеле у князей Черкасских. Вокруг парк. Аглая Наза-ровна
приходила сюда, чтобы на вас посмотреть. Не приходила, ко-нечно, ее
приносили на носилках. Она замечательная! А Гаврила спит рядом в комнате.
Он, бедняга, от недосыпа еле языком ворочает. Аглая Назаровна его к себе
требовала, а как увидела вас, так и ска-зала -- пусть барина лечит, меня
потом...
Мария говорила шепотом, ей казалось, что говорить громко не-прилично,
но даже этого малого звука было достаточно, чтобы Гаврила пробудился ото
сна. Он буквально вломился в комнату, подбежал к изголовью кровати, потом
вдруг смешался, обошел ее на цыпочках и с благоговением припал к ногам
Никиты.
-- Очнулся! Слава тебе. Господи! Позади беды... Все позади. Слезы и
молитва заняли у камердинера не более минуты, с колен поднялся уже
совершенно другой человек: деловитый, уверенный и непреклонный.
-- Любезная Мария, позвольте мне занять ваше место. Перевяз-ка,
лечебное питье, сон.
Мария пробовала возражать: она поможет наложить бинты, она уже
помогала...
-- Одно дело за бесчувственным ходить, а совсем другое, когда человек в
сознании. Ваш вид может вызвать в организме ненужное волнение, и вообще... А
ну как рана откроется! Завтра приходите, а лучше послезавтра.
Гавриле очень хотелось сказать, что хорошо бы отложить визиты до
полного выздоровления барина, но пожалел девицу. Она была хо-рошей
помощницей все эти дни, и никаких там "ах, боюсь", "ах упаду в обморок!"
На пороге Мария выглянула из-за плеча камердинера. Никита смотрел ей
вслед внимательно и строго.
Выпроводив девицу, Гаврила немедленно приступил к обязанно-стям лекаря
и алхимика, принес корпию, бальзамные мази, приго-товил жаропонижающее
лекарство.
-- Кто она?-- спросил вдруг внятно Никита.
-- Девица-то? Мария Луиджи, дочка венецианского ювелирщика. Нет, вы
молчите, Никита Григорьевич! Вам нельзя напрягаться. Я вам и так все
расскажу. Добродетельная девица, эта Мария. В ка-рете ездила, чтоб вас из
беды извлечь. А сейчас все, роток на за-мок...
Гаврила начал осторожно распеленывать барина, снимая, как жу-ков,
расположенные в складках бинтов драгоценные камни. Больше всего здесь было
"зодиачных" аметистов, которые сообразно месяцу рождения Никиты должны были
"притягивать" его планету и подоб-но жизненным духам вливать силы в артерию,
печень, селезенку и кости больного. Непосредственно у раны, которая,
благодарение Богу, не гноилась и превратилась в струп, располагалась
золотисто-коричневая яшма, которая, как известно, обладает
кровоостанавли-вающими свойствами.
-- Не надо камней. Они жесткие. Как на горохе спишь.
-- Тише, Никитушка,--это несколько фамильярное и теплое об-ращение
выскочило само собой.--Я только сверху положу. Парочку маленьких. Вот так...
А теперь перекусить бы надо.
-- Посади.
Гаврила с готовностью бросился выполнять просьбу барина.
При-поднявшись, Никита покачал головой, словно проверяя, держит ли ее шея, и
замер, неожиданно поймав в зеркале свое отражение. Бо-родатый, лохматый
человек с удивленными глазами. Никита опять мотнул головой, словно
сомневаясь! что тот, отраженный, повторит его движение.
-- Не узнаете?--грустно спросил Гаврила.--Обросли вы очень и похудели.
-- Ерунда, просто я от себя отвык...-- Никита упал на подушки.
Каша, а может быть, протертая брюква, была отвратительна, но вареная
телятина показалась неожиданно, вкусной. И заснул он легко, не провалился в
бездну, когда все падаешь, подозревая, что дна во-все нет. Он вошел в сон,
как в теплую воду.
Никита проснулся, когда было очень рано, голубой сумрак висел за
высокими голландскими окнами. Верхняя створка была от-крыта настежь, могучая
ветка клена была видна каждым своим раз-лапистым листом, ствол дерева только
угадывался в тумане. Что-то капало с дерева -- дождь, роса?
Удивительно покойно было у него на душе. Все в мире пребывало в
гармонии. Хороша была эта комната с жесткой кроватью, столиком с лекарствами
и кудлатой головой Гаврилы, который так и уснул, сидя в кресле. Хорош был
мир за окном, он был просторен...
Очевидно, чтобы почувствовать это, надо какое-то время проси-деть в
темнице. В ней мир мал, как в чреве кита. Смерть тоже темница, но что люди
знают о смерти? Пока ты жив--ее нет, когда ты умер--ее уже нет, есть только
сам миг умирания. Это, пожалуй, не страшно, уйти к праотцам, сколько там уже
достойней-ших, но... Если подумать, смерть -- это потеря мира вокруг тебя...
Кто знает, может, есть другие миры, но как жалко этот...
В парке все еще спят, и птицы, и насекомые, а где-то в хижине
землепашца уже вжикнула струя молока в подойник, взбивая пену, и звук
отбиваемой косы разнесся по деревне. В Геттингене, сидя на книжках, пьют
пиво студенты, в Греции среди олив или на старом некрополе бродят козы, на
севере самоед над фитильком, плавающим в рыбьем жиру, чинит меховую одежду,
в старом, нагретом све-тильниками храме восседает Будда, а над Финским
заливом сияет Полярная звезда, указывая путь мореплавателям. Матерь Божья,
ка-кое счастье чувствовать себя живым! Никиту ознобил холодок во-сторга.
Пока еще это все принадлежит ему.
Раненое плечо слегка ныло, но боль ощущалась как приятная. Он ощупал
бинты с жесткими аметистами и улыбнулся. Ради Гаврилы он готов стерпеть эту
начинку.
И особенно приятно было, что мысль о женщине с ласковыми глазами,
которую звали Фике, не только не причиняла боли, но даже не развлекала. Он
задвинул воспоминание о ней в самый глухой угол сознания. Так бросают на дно
сундука отслужившую вещь, зная заранее, что она не понадобится. Было и
прошло... И даже неинтерес-но знать, из-за каких превратностей судьбы он
угодил в темницу, а потом под пулю.
За окном раздались далекие звуки, усадьба просыпалась. Гаврила
заворочался в кресле, и Никита тут же закрыл глаза, ему не хотелось вести
утренние обыденные разговоры. И опять он закачался на теплых волнах. "Экая у
нее стройная шейка,-- подумалось вдруг.-- Не иначе как она носит высокие,
жесткие воротники, шея сама собой и удлиняется. Что за чушь иногда лезет в
голову!"
После завтрака, не обильного, но сытного, Никита задал вопрос, который
пришел в голову сразу после пробуждения.
-- Гаврила, а почему не идет эта стройная девушка--Мария?
-- Я ей только завтра разрешил прийти.
---- Разреши-ил! Что за наглость такая? Как тебе не стыдно? --
Выздоравливаете, Никита Григорьевич,--осклабился камерди-нер.-- Вот уже и
ругаться изволили начать...
-- Ты мне зубы не заговаривай. Пошли ей записку. Намекни, мол, пусть
придет.
-- Она и без всяких намеков прибежит. Проявляет к вам сия девица
огромное внимание. Оно и понятно -- влюблена...
-- Гаврила, не говори глупостей.-- Никите очень хотелось, что-бы
камердинер как можно дольше развивал эту тему.
-- Какие ж глупости? Мы как приехали во флигель, она встала У кровати,
вцепилась руками в эти столбики и смотрит на вас, а сама как неживая. Софья
Георгиевна ей говорят: "Надо домой ехать немедленно. Хватятся нас -- ругать
будут! Еще разыскивать начнут". А Мария словно и не слышит. Еле отлепили ее
от кровати-то. На следующий день опять явилась: "Гаврила, я за барином буду
ходить". И не просит, требует. Я иногда допускал. Особливо когда домой надо
было наведаться за камнями,--пояснил он с достоинством.-- Вы не волнуйтесь,
Никита Григорьевич, я ходил с полными предосто-рожностями.
-- Я и не волнуюсь. Кого ты боишься?
-- Сыщики бродят. Расспрашивают. Вас ищут.
Да, конечно, ищут. Объяснил бы кто-нибудь, в чем он виноват. Но стоило
Никите задать самый невинный вопрос, как Гаврила начинал бродить вокруг да
около: не знаю, вам нельзя волно-ваться, вот Алексей Иванович пожалует,
тогда и спросите.
Мария появилась раньше, чем ей было дозволено. Она выглядела смущенной,
но повела себя столь решительно, что Гаврила не посмел спорить, отступился.
А может, явная заинтересованность барина де-вицей сыграла свою роль. Если
девица полезна для здоровья, то он и не против.
-- Здравствуйте, князь. Я буду у вас до вечера и никуда не уйду. -- Все
это было сказано резко, напористо. Она села к изголовью и поставила на стол
корзинку.-- Это земляника. Вы любите зем-лянику?
-- Обожаю,-- серьезно сказал Никита, пристально всматриваясь в гостью.
-- Гаврила, дай чашку, я сама буду поить князя. Камердинер безмолвно
повиновался. Никита рассмеялся и открыл рот. Он уже мог пить чай без
посторонней помощи, но почему бы не доставить себе удовольствие и не принять
его из рук милой девушки. Мария подносила ложку, выливая содержимое в его
рот, складывала губы сердечком и непроизвольно повторяла глотательные
движения. С чайной процедурой было покончено, надо о чем-то говорить.
-- Вам не скучно здесь лежать одному?
-- Нет, что вы... Мне было скучно, а теперь мне весело.-- Он рассмеялся
счастливо.-- Но где все? Почему они не идут? Алешка, Софья, Саша...
-- Алеша в Кронштадте, там случилась аварея, а Саша очень занят по
делам службы.
Последние слова Мария произнесла с некоторым усилием, но Ни-ките и в
голову не пришло заподозрить неладное.
-- А Софья сегодня придет. Она очень рада, что вам лучше.
-- Софья ваша подруга? Я помню, как встретил вас в саду перед
маскарадом.
-- Потом вы пошли на свидание к важной даме и не вер-нулись,--
прошептала Мария.
-- Вам и это известно?
"Мне все известно, только говорить запрещено!--хотелось крик-нуть
Марии.-- А это очень трудно, держать язык за зубами, особенно, если есть
вещи, касающиеся меня лично!"
Появился лакей с запиской от Аглаи Назаровны. Княгиня прове-дала, что
Никита пошел на поправку, и потребовала к себе Гаврилу хоть на час.
Отказаться было невозможно. Камердинер потоптался около кровати барина,
приготовил лечебное питье и со словами: "Если что, бегите за мной
немедленно",-- вышел.
Оставшись с Никитой наедине, Мария тут же потеряла половину своей
храбрости. Главное, не смотреть больному в глаза. А он, каза-лось, не
замечал затянувшейся паузы, лежал тихо, без движения и вдумчивым, изучающим
взглядом смотрел на девушку.
-- Меня арестовали,-- сказал он наконец, словно очнувшись.
-- Вместо Сакромозо...-- тихонько добавила Мария.
От удивления Никита сел, но тут же со стоном повалился назад; видно,
неловким движением он потревожил рану. Перепуганная Ма-рия сразу бросилась к
нему, пытаясь помочь. Губы его неожиданно коснулись ее руки. Она замерла.
-- Не убирайте руки...-- Никита прижался щекой к ее ладони.-- Но ради
всего святого, откуда вам это известно?
-- Можно я вам задам один вопрос?-- Голос девушки задро-жал.-- Если не
захотите, можете не отвечать. Только не обижайтесь на меня. Хорошо?
-- Да разве я могу на вас обидеться? Вы самая очаровательная сиделка в
мире... Нет, что я говорю? При чем здесь сиделка? Вы вообще самая чудесная
и...
-- Я хочу спросить вас о важной даме,-- перебила его Мария.-- Не будем
называть ее имени, но... Вы любите ее? Никита поднял голову, и она резко
убрала руку.
-- Я не мог тогда не пойти к ней- Она позвала, и я пошел.
-- Она не звала вас,--выпалила Мария.
-- Как не звала? Я же сам получил записку.
-- Записка предназначалась не вам. Податели ее перепутали на маскараде
кареты. На вас и Сакромозо были одинаковые костюмы.
-- Во-он оно что...-- протянул Никита и замолчал надолго, слов-но в
раковину спрятался.
Марии показалось, что он вообще забыл о ее присутствии. На-верное,
сейчас он нашел наконец объяснение несуразностям, которые преследовали его
последние два месяца. Он оскорблен, обижен. Ведь это так мучительно
чувствовать себя глупцом, занявшим чье-то место. И сколь велика плата за его
самомнение! Но Мария заглушила в себе ревнивые чувства.
-- Известная особа вообще никому не назначала свидания,-- сказала она,
всем своим видом выражая сочувствие.-- Записку сочи-нили в Тайной
канцелярии. ,
-- О, я идиот! Коровья голова! Сколько передумал в тюрьме, но такое мне
даже в голову це приходило! Это отвратительно, непоря-дочно! Но зачем это
нужно Тайной канцелярии?
-- Лядащев предполагает, что этой запиской хотели скомпроме-тировать
известных вам особ.
-- При чем здесь Лядащев?--вскричал Никита.
-- Василий Федорович и распутал весь этот клубок. Нам такое просто не
под силу.
-- Не мудрено. Ворон ворону глаз не выклюет!
-- Он давно не служит в Тайной канцелярии!--обиделась Мария за
Лядащева.
-- Это ведомство как родимое пятно, оно не смывается.
-- Вы несправедливы!
-- Отчего же?-- Голос Никиты звучал холодно и отчужденно.-- Я
благодарен Василию Федоровичу за внимание к моей скромной особе и при
встрече непременно скажу ему об этом. И поверьте, я сочувствую ему всем
сердцем. Этот человек достоин лучшей доли, чем служба в Тайной канцелярии.
Будем надеяться, что мне никогда больше не понадобится его помощь.
-- Кабы так!-- вырвалось у Марии.
-- Вы хотите сказать... Ах, да, конечно. А иначе почему возле моего
дома бродят сыщики и почему меня прячут здесь?
Разговор шел совсем не так, как хотелось Марии. Он начался так нежно,
трепетно, и вдруг нахлынули все эти политические дела, словно в мутный,
зловонный поток попали, и он потащил их неведо-мо куда. Никита понял
огорчение девушки и сразу сменил тон.
-- Давайте лучше есть землянику...
-- Конечно, князь...-- Мария зачерпнула полную ложку ягод.
-- Не зовите меня -- князь. Для вас я Никита. А землянику надо есть
горстями.
Мария вмиг бросила ложку и пододвинула корзину к молодому человеку, но
тот со смехом покачал головой.
-- Только из ваших рук.
Конечно, она покраснела, но покорно сложила руку ковшиком и насыпала в
нее земляники. Никита брал ягоду губами осторожно, словно целовал, а у Марии
спина заболела от напряжения. ,
Что может быть лучше в мире, чем земляника прямо с теплой,
вздрагивающей ладони? Дурацкий вопрос сам вылетел. Доел земля-нику и
спросил:
-- Мария, скажите, в чем меня сейчас обвиняют? Девушка так и застыла с
перепачканной кровавым соком рукой. Появление Гаврилы избавило ее от
продолжения тяжелого разговора. Камердинер пришел не один, вместе с ним
явилась Софья. Она перекрестила Никиту, поцеловала в лоб, а потом села прямо
на кро-вать, с умилением всматриваясь в его лицо. В ее улыбке было что-то
материнское, так она смотрела на спящих детей своих.
Никита попробовал было порасспрашивать Софью. В его вопросах
проглядывала осведомленность куда большая, чем следовало, и Софья
укоризненно посмотрела на Марию.
-- Никита, милый. Я не знаю, что тебе отвечать. Приедет Алеша, мы все
вместе соберемся для важного разговора. А тебе надо скорее встать на ноги.
Нам так надо, чтобы ты был здоров!
Расстались они в сумерки, Мария пообещала прийти завтра сразу после
обеда. Никита рад был остаться наедине. От счастливых со-бытий тоже устают,
кроме того, он хотел привести в порядок мысли, чтобы каждый кирпичик -- в
свое гнездо. Зачем он приставал с воп-росами к Марии и Софье, если и сам
знает, какие обвинения ему предъявляют. Колченогий страж все это проорал на
допросе: убий-ство купца и еще какая-то дрянь, связанная с его работой в
Ино-странной коллегии. Опять Германия? Не хочу, не хочу...
-- А что хотите, голубь мой?-- Гаврила склонился к изголовью, видно,
последние слова Никита произнес вслух.
-- Спать хочу!--гаркнул молодой князь.--И если ты, мерзавец, еще раз
назовешь меня голубем...
-- Нет, нет, Никита Григорьевич. Вы -- орел! Голубь птица
глу-пая,--совершенно смешался Гаврила.
-- ...или орлом!-- гневно продолжал Никита, но вдруг рассмеял-ся.-- Не
буди меня до обеда. Сны буду смотреть. Авось повезет! Мария пришла, как и
обещала, в три часа.
-- Больше никаких вопросов, князь Никита- Я получила страш-ный нагоняй
от Софьи. Все вопросы будете задавать Алексею Ивано-вичу.
-- Ну хорошо! А ответить-то мне можно? Помните, я так и не ответил
вчера на ваш вопрос.
-- Забудем об этом,--губы Марии дрогнули от обиды.--Я вела себя крайне
неосмотрительно.
-- Милая Мария, осмотрительность вам совсем не к лицу! Я не люблю
известную вам особу. Слышите? Встреча с другой, тоже из-вестной вам особой,
совершенно излечила меня от этого тяжелого, как недуг, чувства. Я понятно
выражаюсь? Почему вы так смотрите на меня, Мария?
Девушка в смущении поднялась с места и начала задергивать штору,
приговаривая: "Солнце прямо в глаза... нет солнца, плохо... выглянет --
печет невыносимо..."
-- Пожалуйста, поправьте мне подушки.
-- Сейчас.-- она нагнулась, взяла подушку за уголки, неожидан-но для
себя зажмурилась. В тот же миг руки Никиты обхватили ее за талию, и она
очутилась в его объятиях.
Гаврила открыл зверь и замер, застав эту картину. Влюбленные не
заметили его появления. Что испытывал в это мгновение верный камердинер --
негодование, радость? На лице его застыла особая, нежная и чуть грустная
улыбка, которая возникает у людей, когда они смотрят на влюбленную юность.
Но внутренний голос Гаврилы не был столь сентиментален: "Ювелирщик --
отец-то! Пустой человек! Кто в камне светскую красоту ищет да еще деньги на
этом большие имеет, тот бесу слуга!"
Он вздохнул и осторожно прикрыл дверь.
Слуга в дом Черкасских был послан за Марией к шести часам вечера.
Луиджи был в восторге, что его умная дочь смогла обза-вестись столь
значительным знакомством. О том, что в княжеском флигеле находится раненый
молодой человек, ювелир даже не подозревал.
Не заходя домой, Мария решила посетить Софью. Девушка была взволнована
до крайности, и это волнение не имело названий. Всего не расскажешь подруге,
но можно хотя бы контуром обри-совать тот безграничный восторг, который она
испытала у постели Никиты.
Мария уже свернула с кленовой аллеи на тропку, ведущую к флигельку
Корсаков, как услыхала цокот подков на улице, а затем звук открываемой
калитки. "Неужели Алеша вернулся,-- подумала она с радостью,-- значит мой
визит сейчас неуместен. Однако он никогда не приезжает верхами..."
Она вернулась в аллею и столкнулась с молодым человеком в форме
поручика. Он пронзительно глянул на Марию бедовыми, черными глазами и тут же
отвел их вбок. Он вообще был какой-то черный. Брови -- как два прямых мазка
сажей, волосы, а может, парик, тускло-серого с чернотой цвета, тщательно
выбритые щеки отливали синевой. Костюм на нем был мят и неопрятен, однако
сапоги начищены до блеска. Он вежливо поклонился, слегка до-тронувшись до
эфеса, и шпага подпрыгнула под его рукой, задрав полу короткого, не по
форме, плаща. Так с задранной по-лой, решительно впечатывая каблуки в
гравий, он отправился к дому Луиджи.
Мария внимательно проводила его взглядом. Откуда она знает этого
человека? Наверно, видела у отца... Мало ли народу в Петер-бурге желают
заказать себе или невестам своим драгоценные уборы? Однако поношенный вид
поручика наводил на мысль, что изделия Луиджи вряд ли сейчас ему по карману.
Мария опять повернула к дому Корсаков, но сразу поняла, что
разговаривать сейчас с Софьей ей не хочется. Чем-то смутила ее не-давняя
встреча, сбила с толку. Она обошла дом, мимо отцветших сиреней и жимолости
вышла по тропинке к дальней беседке. Проле-тевший над Петербургом шторм
учинил здесь большой беспорядок. На лавке и на полу валялись сорванные
листья и целые ветки ломких ив, любимые розы ее были поломаны, видно было,
что сюда давно никто не приходил.
Она смела листья со скамьи, села, в задумчивости теребя кре-стик на
груди. Со всей уверенностью Мария могла сказать, что уже видела лицо
посетителя, такие лица не забываются. Знакомыми были походка -- ходит так,
словно колени плохо гнутся -- и задираю-щая подол плаща шпага. Помнится, она
еще подумала тогда, что посетитель носит шпагу как рапиру. Но когда это
было?
Ночь... Она услыхала, как к дому подъехала карета. К окну она подбежала
прямо в сорочке, очень хотелось увидеть, как Софья с Никитой после маскарада
пройдут мимо ее дома. Потом она долго ждала, когда же Никита распрощается с
Софьей и вернется к каре-те. Наконец он вышел. Мария очень удивилась, что
Никита идет со стороны их дома, однако скоро она поняла, что ошиблась. Это
был не Никита, а этот -- черный. Она еще подумала тогда: что за странные
посетители являются к отцу ночью,
Никиту она тоже дождалась, он вышел много позже. На лужайке под ее
окном он задержался. Марии показалось даже, что он смотрит в ее сторону, и
она спряталась за штору, а когда выгля-нула, его уже не было.
-- Надо сказать отцу, чтоб завел, наконец, садовника,--сказала Мария
вслух, поправила розы и, тут же забыв об этом, направилась к дому. В
гостиной было пусто и темно. Она не стала зажигать свежей, а прошла сразу в
узкий коридорчик, ведущий в кабинет от-ца. Слышны были два голоса, один
отцовский, громкий, другой глухой, невнятный. Оба спорят, вернее сказать --
ругаются, о чем -- не разобрать, Мария проследовала по коридорчику дальше,
зашла в крохотную отцовскую спальню, которая граничила с кабинетом и
отделялась от него узкой, в тонкую доску, дверью. Вот здесь уже можно было
расслышать каждое слово.
Ах, как жалко, как глупо, что она не догадалась прийти сюда сразу ч
услышать начало разговора. Сейчас ясно одно, поручик грозит отцу шпагой, а
тот кричит: негодяй, позову слуг, я не ростов-щик, а честный ремесленник!
Вдруг стало тихо... Раздался шум отодвигаемого стула, кто-то из них
сел, наверное, поручик, отец погрузнее.
-- Если вы честный ремесленник,-- сказал вдруг четко и очень спокойно
поручик,--то не взяли бы в счет долга чужой вексель.
-- С паршивой козы хоть шерсти кусок,-- огрызнулся звонким голосом
отец.
Мария невольно улыбнулась, отец так и не смог выучить ни одной русской
пословицы, и при его акценте они удивительно смешно звучат. Однако поручику