Страница:
"не пресеклась его линия и дала свои десциденты".
Выбор невесты и привоз ее в Москву -- это целая глава в русской
истории. Бестужев настаивал на браке наследника с Марианной Сак-сонской,
желая упрочить этим союз с Саксонией и прочими морски-ми державами, читай --
с Англией. Елизавета медлила и размышляла. Какая Марианна, почему Марианна?
Надо сказать, что Елизавета, доверив Бестужеву руководство страной,
по-человечески его недолюбливала. Она ценила его ум, от-давала должное его
умению вести политическую интригу, защищала от наветов, которых было великое
множество во все семнадцать лет его правления. Историки писали, что в
середине XVIII века вся евро-пейская политика, казалось, была помешана на
том, чтобы правдами и неправдами свергнуть русского канцлера. Фридрих II с
негодова-нием заявлял, что даже если Елизавета откроет заговор Бестужева
против нее, то и тогда будет его защищать.
Все это так, но канцлер столь часто раздражал Елизавету, на-столько
часто смел быть скучным, назидательным, неизящным, что уж если появилась
возможность проявить свою волю в таком жен-ском деле, как выбор невесты, то
она с удовольствием этим восполь-зовалась. Кандидатура Марианны была не
единственной. Противники Бестужева -- лейб-медик Лесток и воспитатель
великого князя швед Брюммер -- имели свои планы относительно выбора невесты
великого князя Петра Федоровича.
Надо ли объяснять, что брак наследника -- вещь наиважнейшая, в каком-то
смысле он надолго определит политику не только в Рос-сии, но и повлияет на
дела в Европе. Креатура Лестока -- Брюммера -- четырнадцатилетняя девица из
маленького городка Цербст под Берлином. Софья-Августа-Фредерика -- дочь
прусского герцога Христиана Ангальт-Цербстского и жены его Иоганны, особы
шуст-рой, пронырливой, словом, интригантки международного масштаба. Почему
удалось Лестоку и Брюммеру уговорить государыню на этой девочке остановить
свой выбор?
Родство с немецким домом было в традиции русского двора, тра-диция эта
была заложена Петром I. Кроме того, нищая и незамет-ная невеста, по мысли
Елизаветы, не могла иметь своего лица и не могла стать исполнителем
чьей-либо чуждой России воли. Но чуть ли не главным было то, что Софья
Цербстская была племянницей по-койного, но, как казалось государыне, еще
любимого жениха Карла Голштинского.
Жениха выбрал Елизавете отец -- Петр 1. Между молодыми людь-ми возникли
самые теплые чувства. Уже и свадьба была назначена, и вдруг накануне важного
события принц Карл умирает от оспы. Юная Елизавета была безутешна, даже
теперь, по прошествии почти двенадцати лет, при воспоминании о женихе на
глаза ее навертыва-ются слезы.
Софья Цербстская с матерью Иоганной была вызвана депешей в Россию. Им
надлежало ехать скрытно под именем графинь Рейнбек, дабы шпионы прусские и
прочие, а особливо чуткие уши Бестужева, которые и на расстоянии тысячи
километров улавливали нужный звук, не услыхали до времени важной тайны.
В любом учебнике истории можно найти дату путешествия гра-финь Рейнбек
-- январь 1744 года, из дневников и писем можно уста-новить, как бедствовали
они в дороге, ночуя на убогих постоялых дворах, как боялись угодить в
полыньи при переезде рек, как страши-лись разбойников.
Забытым осталось только маленькое дорожное происшествие, а именно --
случайное знакомство с русским студентом, который в зимние вакации
путешествовал по Германии. Студент прилично изъ-яснялся по-французски и
отлично по-немецки, вежливым поведением смог угодить маменьке и, конечно,
пленился очаровательной дочкой. Она выглядела старше своих лет --
шестнадцать, а может, и все сем-надцать, стройная, оживленная, веселая.
Светло-карие глаза ее в еловых лесах, словно вбирая в себя цвет
величественных "танненбаум" (ах, как прелестно звучало это в ее устах!),
становились зелеными, остренький подбородок нетерпеливо вскидывался вверх --
она словно торопила карету: скорей, скорей! Молодой студент и сам не понял,
как изменил маршрут. Вместо того, чтобы своевременно повернуть к Геттингену,
он увязался за каретой и следовал за ней до самой Риги, и только здесь у
городской ратуши он узнал, в кого сподобила судьба его влюбиться. Для всех
эта де-вушка, бывшая графиня Рейнбек, стала принцессой Цербстской, а молодой
студент все еще таил в душе очаровательное прозвище Фике, губы помнили вкус
ее губ, и смех звучал в ушах, словно колоколь-чики в музыкальной шкатулке.
Никита не поверил. Здесь ошибка, недоразумение, сплетня, если хотите!
Никакая она не невеста, а если и везут ее с маменькой в Петербург в царской
роскошной карете, так только потому, что они гостьи государыни. В
сопровождении негодующего Гаврилы Никита поспешил в Петербург,-- им надо
объясниться! Пусть Фике сама скажет, что предназначена другому, а вся их
дорожная любовь -- только шутка, каприз!
Он прожил в Петербурге месяц или около того, так и не встре-тившись с
юной Фике. Государыня и весь двор находились в Москве, туда и поехала
Иоганна Ангальт-Цербстская с дочерью.
Никита терпеливо ждал их возвращения, хотя надежд на встречу не было
никаких. Теперь он точно знал, что познакомился в дороге не просто с чужой
невестой, но невестой наследника,
Каким-то неведомым способом его дорожное приключение стало известно
отцу: наверное, Гаврила проболтался. Князь Оленев не стал устраивать сыну
разнос, не попрекнул его за беспечность, но сделал все, чтобы Никита как
можно скорее вернулся в Геттинген и продол-жил учение.
Тайная любовь Никиты стала известна друзьям. Саша не удер-жался от
того, чтобы не позубоскалить: "Много насмотрено, мало накуплено..." Он не
желал относиться серьезно к увлечению друга. "Считай, что она умерла, и дело
с концом!" -- таков был его совет. Алеша был деликатнее, никаких советов не
давал. "Вот ведь угораз-дило тебя..." -- и весь сказ. Он считал, что любовь
Никиты сродни болезни -- лихорадке или тифу, и втайне надеялся, что время --
луч-ший лекарь.
Четыре года -- большой срок. У Никиты хватило ума поставить на своих
воспоминаниях жирный крест, но с самого первого дня воз-вращения домой он
ждал, что судьба пошлет ему случай встретить-ся с бывшей Фике, ныне Их
Величеством, Великой Княгиней Екате-риной.
О возобновлении каких бы то ни было отношений не могло быть и речи, но
ведь он клятву давал на постоялом дворе близ Риги. За-бытая Богом дыра среди
снегов, жалкая халупа, где герцогиня Иоганна, Фике и вся их челядь вынуждены
были ночевать в одной кое-как протопленной комнате. За окном выл ветер, в
соседней горнице плакали дети, собака надрывалась от лая, чуя волков, а
Никита и Фике целовались в холодных сенцах.
-- Будете моим рыцарем? -- Она спрашивала очень серьезно.-- Будете
верны мне всю жизнь?
-- Да, да...-- твердил Никита восторженно, стоя перед ней на одном
колене.
Холодная ручка коснулась его лба, словно благословляя. Потом раздался
пронзительный, резкий голос матери; "Фике, где вы?" И девушка исчезла.
Наверное, великая княгиня забыла эту клятву, а может быть, ни секунды
не относилась к ней всерьез -- игра, шутка... Это ее право. А право Никиты
помнить о клятве всегда и при первом зове прийти на помощь, даже если этот
зов будет опять пустым капризом.
Сашу Белова, блестящего гвардейского офицера, флигель-адъютанта
генерала Чернышевского и мужа одной из самых краси-вых женщин России --
Анастасии Ягужинской, нельзя было назвать в полной мере счастливым
человеком. Правда, вопрос о счастье, тем более полном, уже таит в себе
некоторое противоречие. Полностью счастливы одни дураки, а на краткий миг --
влюбленные. Жизнь же умного человека не может состоять из сплошного, косяком
плыву-щего счастья, потому что она складывается из коротких удач, мел-ких, а
иногда и крупных неприятностей, неотвратимых обид, хороше-го, но и плохого
настроения, дрянной погоды, жмущих сапог, перманентного безденежья и прочей
ерунды, вопрос только--вышиты ли эти, выражаясь образным языком,
составляющие бытия по белому или черному фону.
Если бы нищий курсант навигацкой школы увидел в каком-либо волшебном
стекле, какую он за пять лет сделает карьеру, он бы голо-ву потерял от
восторга, а теперь он подгоняет каждый день кнутом, чтоб быстрей пробежал,
чтоб выбраться наконец из будней для како-го-то особого праздника, а каким
он должен быть -- этот праздник, Саша и сам не знал.
Простив Анастасию за мать, которая участвовала в заговоре, а теперь,
безъязыкая, томилась в ссылке под Якутском, государыня сделала Анастасию
своей фрейлиной, а после замужества с Бело-вым -- статс-дамой. Простить-то
простила, а полюбить -- не полюби-ла. Жить Анастасии Елизавета назначила при
дворце в небольших, плохо обставленных покойцах, и новоиспеченная статс-дама
никак не могла понять, что это -- знак особого расположения или желание
видеть дочь опальной заговорщицы всегда на глазах. Возвращенный дом
покойного отца ее -- Ягужинского, что на Малой Морской, по большей части
пустовал, потому что Саша имел жилье в апартамен-тах генерала Чернышевского,
у которого служил, и только изредка, когда удавалось сбежать от бдительного
ока гофмейстерины -- на-чальницы, Анастасия встречалась в нем с мужем, чтобы
пожить пару дней примерными супругами.
Чаще Саша виделся с женой во дворце, в знак особой милости ему даже
разрешалось пожить какой-то срок в ее не топленных по-коях, но что это была
за жизнь! Ему казалось, что каждый их шаг во дворце просматривается, как
движение рыб в аквариуме. Кроме того, сам дворец с его беспорядочным бытом,
сплетнями, наушниче-ством, мелочными переживаниями, мол, кто-то не так
посмотрел или не в полную силу улыбнулся, претил Саше. Он с удивлением
понял, что рожден педантом и привержен порядку: чтоб есть вовремя и спать
семь часов -- не меньше.
И получилось так, что замужество их стало еще одной формой ожидания тех
светлых дней, когда сменятся обстоятельства и они наконец станут
принадлежать друг другу в полной мере. Добро бы Анастасия жила постоянно в
Петербурге, ан нет... Государыня не-навидела жить на одном месте, как
заведенная ездила она то в Петергоф, то в Царское, то в Гостилицы, к
любимому своему фавориту Алексею Разумовскому, то на богомолье, и Анастасия,
в числе прочей свиты, повторяла маршрут государыни. Так прошел год,
другой... А потом стало понятно, что так жить чете Беловых на роду написа-но
и этим радостям им и надлежит радоваться.
Философически настроенный Никита, выслушав в очередной раз не жалобы, а
скорей брюзжание друга, ответил ему вопросом: "А мо-жет быть, оно и к
лучшему? Любовь не переносит обыденности, ут-реннего кофе в неглиже,
насморка и головной боли, безденежья и враз испортившегося настроения, а вы
с Анастасией -- вечные моло-дожены!" "Тогда, пожалуй, я не завидую
молодоженам",-- ответил ему Саша.
Еще служба его дурацкая! Генерал Чернышевский, человек в ле-тах,
по-солдатски простодушный, вознесенный коллегией на высокий пост за прежние,
еще при Петре I оказанные государству услуги, искренне считал, что
флигель-адъютанты придуманы исключительно для исполнения его личных желаний,
которых несмотря на возраст у него было великое множество, и не последнее в
них место занима-ли амурные. Почти все ординарцы и адъютанты должны были
жить при особе генерала, у него же столовались в общей, казенного вида
комнате. Помещение это, продолговатое, с узкими, на голландский манер
окнами, с литографиями на стенах и длинным столом с кару-селью чашек и вечно
кипящим самоваром, было всегда полно лю-дей. Кто-то очень деловито входил и
выходил, лица все имели важно прихмуренные и обеспокоенные какой-то важной
мыслью. Генерал любил эту комнату и часто в нее захаживал, чтобы запросто
попить чайку с подчиненными. Выражение постоянной озабоченности на ли-цах
очень ему нравилось, наводя на мысль, что это не просто столо-вая, а
штаб-квартира.
День начинался с того, что Саша бегал по государеву двору, что-бы
расспросить у челяди, какое ныне у матушки-государыни на-строение и не ждут
ли генерала Чернышевского немедленно ко двору. Ответ был всегда один --
государыня еще почивает, генерала не ждут, а коли будет в нем надоба, то
будет прислан особый курьер.
Каждое утро Сашу терзала одна и та же мысль -- не ездить ни-куда, а
соснуть в соседней комнатенке, чтоб через час предстать пред генералом все с
той же фразой: "Почивают, а коли будет нужда..." и так далее, но у него
хватало ума этого не делать. Еще донесет ка-кой-нибудь дурак, а генерал
усмотрит в Сашином поведении чуть ли не измену Родине.
Далее целый день мотаешься по курьерским делам или бежишь подле колеса
генеральской кареты. Визиты, черт их дери... К вельмо-жам, к фаворитам и
родственникам государыни, к послам инозем-ным и лицам духовным, а также ко
вдовушкам, чьи покойные мужья воевали когда-то в начальниках ныне
здравствующего генерала. Во время визитов адъютантам надлежало терпеливо
ждать в прихожихна тесных буфетных и благодарить судьбу, если там были
канапе или хотя бы стулья.
Служба эта, однако, считалась престижной, и многие завидовали Саше за
связи при дворе и благорасположение к нему сильных мира сего.
Унылость службы и вечное безденежье пристрастили Сашу к кар-там.
Впрочем, играли все, а уж гвардейскому офицеру не играть -- это все равно,
что иметь тайный порок вроде мужского бессилия или скаредности. Хотя
бережливость не в чести у русского человека. Ес-ли в католических или
лютеранских странах мот осуждается не толь-ко церковью, но и общественным
мнением, потому что мотовством своим вредит душе, разоряет наследников и тем
наносит вред госу-дарству, то в России безудержное мотовство называется
широтой на-туры, почти удалью, и вполне приветствуется.
Саша умел считать деньги, говоря при этом, что он не скуп, но бережлив,
а что думают по этому поводу окружающие, ему было на-плевать. Всем играм он
предпочитал ломбер, в игре был сдержан, чувствовал противника, ставки не
завышал и почти всегда был в вы-игрыше. Удача его в картах вызывала не
только восхищение, но и за-висть.
Неожиданно разразился скандал. Собрались в Красном кабаке, старомодном
притоне, который еще со времен Петра I облюбовали гвардейцы. В этот вечер
Саша играл особенно удачно. И нашелся болван, скорее негодяй, из штафирок,
который в сильном подпитии, трезвым бы он не осмелился, громко выкрикнул
предположение-- а не играет ли Белов порошковыми картами?
Негодяй был немедленно призван к барьеру, и здесь же на болоте, что
отделяет Красный кабак от Петербурга, ранним утром произо-шла дуэль. На этой
дуэли надо остановиться подробнее, потому что она сыграла роковую роль в
Сашиной судьбе.
Игра в ту ночь была трудной, не было настоящего веселья, не было
азарта, все как будто работу справляли, а тут еще следящий за каждым Сашиным
движением мрачный, подвыпивший тип. Блед-ное лицо его с кислым выражением и
прилипшими к потному лбу волосами показалось Саше знакомым, но в кабаке было
темно, чадно, дымно, где тут разглядишь. И только когда были брошены
оскорби-тельные слова и Саша схватился за шпагу, чей-то рассудительный голос
прошептал в ухо:
-- Не связывайся! Дай в рожу кулаком, с него довольно будет. Это же
Бестужев!
-- А по мне хоть королева английская! К барьеру! -- крикнул Саша, он
был в бешенстве.
О непутевом графе Антоне, единственном сыне всесильного канц-лера,
ходила по Петербургу дурная слава. Давно подмечено: если судьба не может
отомстить человеку лично, она мстит ему через де-тей. Много сил, времени,
денег потратил канцлер для устройства карьеры сына. Он сделал его камергером
при дворе, подыскал бле-стящую невесту -- графиню Авдотью Даниловну,
племянницу Разумовских. Год назад он отправил молодую чету в Вену с почетной
миссией -- поздравлениями по случаю рождения эрцгерцога Леопольда.
Но благодетельствовать Бестужева-младшего -- это лить воду в бездонную
бочку. Граф Антон был необразован, груб, самонадеян, а хуже всего -- пил
горькую и был скверен во хмелю. Жену он тира-нил, вечно ввязывался в
скандальные истории, с отцом был крайне непочтителен, а из Вены привез такие
долги, что, говорят, папенька учил его подзатыльниками.
Все это было известно Саше, а не признал он сразу эту пьяную рожу
только потому, что никогда не общался с графом коротко и видел его только
издали. Венская поездка, а скорее беспробудное пьянство, внесла в лицо и
фигуру молодого графа свои коррективы -- он как-то странно ссутулился,
словно носил на спине непосильную поклажу, руки обвисли, и подбородок сам
собой утыкался в грудь, шея отказывалась держать эту хмельную, дурную
голову.
Саше предстояло выбрать оружие, он остановился на шпагах. Бестужев не
возражал, только встряхивал головой, словно от мухи отбивался.
Пока дошли по осклизлой тропочке до лужайки, где не одно поко-ление
гвардейцев сводило счеты, графа совсем развезло, он успел упасть, вымазав в
грязи не только руки и одежду, но и лицо.
-- Бестужев, ты на ногах не стоишь! Проси прощения или отло-жи дуэль!
-- предложил один из секундантов.
Тот опять встряхнул головой и прохрипел только одно слово:
"Пистолеты..."
Саша ненавидел этого человека! Нет большего оскорбления, чем обвинение
в шулерстве, но, скрипя зубами от ярости, он сказал, что согласен на
пистолеты, но лучше все-таки перенести дуэль на завтра -- не стрелять же в
эту беспомощную скотину, пародию на род человеческий. Граф Антон опять
забубнил что-то нечленораз-дельное. Смысл речей нельзя было понять, но тон
их был оскорби-тельный.
Секунданты отмерили шаги. Прежде чем идти на условленное место, Саша
оглянулся на обидчика и поймал его взгляд. В нем были ненависть, тоска, но
он был вполне осмыслен, и, что удивительно, главным его выражением было
любопытство. Можно было подумать, что у графа имеются к Саше какие-то свои
счеты, чем-то он ему ин-тересен, а обвинение в шулерстве только предлог,
чтобы обидеть по-сильнее.
Саша выругался негромко. Какое дело графу Антону до его. Са-шиной
жизни? А может быть, это папенька все подстроил; желания канцлера
неисповедимы. Саша решил, что не будет наказывать гра-фа смертью. Для этих
дел надобно, чтобы противник был трезв, ина-че противу правил чести
дворянской.
-- Падаль...-- прошептал Саша, вскинув пистолет.-- Пальну в воздух.--
Он сам себе не хотел сознаться, что граф вызывает у него не только
брезгливость, но и жалость.
Снег на лужайке уже стаял, обнажив глинистую, поросшую жух-лым бурьяном
почву, в овраге шумели холодные ручьи. Саша готов был поклясться, что
выстрелил уже после того, как граф рухнул в грязь, может быть, на доли
секунды, но после. Отчего же он кричит таким страшным голосом? Мало того,
что он дурак и скандалист, так он еще и трус!
Секунданты бросились к графу. Пуля прошла через ладонь, кам-зол и лицо
его были испачканы кровью. Может, он сам в себя выст-релил? Саша медленно
приближался к лежащему, как груда тряпья, графу, и в тот самый момент, когда
секунданты подняли его на ру-ки, граф извернулся и сделал ответный выстрел.
Словно свежий ветер дунул в Сашину щеку, от смерти его отделял вершок, не
больше.
Далее события развивались следующим образом. Наутро, про-трезвев и
увидев свою стянутую бинтами руку, граф Антон вместо того, чтобы раскаяться
в пьяной болтовне, сел к столу и корявым почерком накатал бумагу по
инстанции с жалобой.
По петербургским гостиным пошли оживленные разговоры. Конечно, все
общество осуждало пьяного дуэлянта, но более все развле-кались. Слышали
новость? Бестужев-сын учинил скандал, устроил дуэль, а теперь жалуется. Ну,
ему это не впервой... Казалось, обще-ство радуется, что есть на свете такие
негодяи, что готовы дворян-скую честь запихнуть в канцелярскую реляцию,
читай -- донос. А вы слышали, куда он ранен? В ладонь... Не иначе, он
пытался пой-мать пулю, чтобы спасти свою замечательную жизнь! Вот
канцле-ру-то радость... ха-ха-ха...
Но Саше было не до смеха. Самое меньшее, что ему грозило пос-ле разбора
дела, это ссылка в дальние тобольские степи или астра-ханские лиманы.
Белов жил, как в чаду. Генерал Чернышевский хлопотал за сво-его
подопечного, Анастасия ломала в отчаянии руки. Она хотела бро-ситься к ногам
государыни, но умные люди отсоветовали ей делать столь опрометчивый шаг.
Возможно, Елизавета еще и не знает ниче-го. А потому не стоит лить масло в
огонь, всем известно -- государы-ня строжайше запретила дуэли.
Никита узнал о злополучной дуэли не сразу, Саше стыдно было
исповедоваться перед другом в том, что связался с дрянью и стал участником
фарса. Никита, однако, отнесся к событиям весьма серь-езно, а точнее сказать
-- пришел в бешенство. Он встретился с гра-фом Антоном на улице, поклонился
вежливо.
-- Мы не представлены... Но для того, что я имею вам сообщить, это и не
важно.
Бестужев молча и внимательно смотрел на молодого человека, видно было,
что он знает, кто его остановил.
-- Если Белов будет разжалован и сослан,-- продолжал Ники-та,-- вам
предстоит драться со мной.
Граф скривился, придержал забинтованной рукой треуголку, ко-торую
трепал ветер, и молча проследовал дальше.
Никита ничего не сказал Саше об уличном разговоре, он был про-тивником
дуэлей, но случаются в жизни и безвыходные положения.
Вот в эти-то дни и вынырнул из своего московского небытия на
петербургские просторы Василий Федорович Лядащев. Они столкну-лись с Сашей
на Невской першпективе, зашли в герберг, выпили виноградного вина, вспомнили
былые времена, а потом сразились на бильярде. Оказывается, Лядащев объявился
в Петербурге месяц на-зад, приехал в столицу в размышлении, как жить дальше.
Держался он с Сашей дружески, словно они всегда были на равной ноге и
толь-ко вчера расстались. Однако Саша не поверил ни в случайность этой
встречи, ни в болтовню Лядащева. Естественно, Саше и в голову не пришло
жаловаться на неприятности. Лядащев незаметно выведал у него все сам, но
только поставив точку в рассказе, Саша понял, что старому приятелю и
благодетелю известно все до мелочей, и, заста-вив Сашу повториться, он вел
себя как меломан, пожелавший услы-шать знакомую мелодийку в исполнении
автора.
-- Большего скандала, чем был, уже не будет,-- подытожил Ля-дащев их
разговор.-- Все уйдет в песок. Поверь старому волку.
Слова Лядащева оказались пророческими. Скандал вдруг рассосался. Еще
вчера судачили в гостиных, сегодня вдруг смолкли. Напи-санная по инстанции
бумага куда-то пропала, а граф Антон тихо отбыл в свою загородную усадьбу.
Отъезд графа выглядел вполне естественно -- на фоне сельских пейзажей
раны затягиваются не в пример быстрее, чем в городских ландшафтах, но злые
языки поговаривали, что граф сослан из-за плохого отношения к жене:
нажаловалась-де Авдотья Даниловна го-сударыне, и та топнула ногой -- доколе
граф Антон будет позорить двор? Саше, однако, представлялась совсем другая
картина. Из го-ловы не шла встреча с Лядащевым, и, зная прежнее могущество
этого человека, он не мог избавиться от мысли, что именно Василий Федо-рович
надавил на скрытые пружины придворной жизни и тем спас своего молодого друга
от неминуемой кары. Ординарец генерала Чернышевского совершенно определенно
намекнул Саше, что Лядащев вернулся на службу в Тайную канцелярию, но
скрытно от всех, работая по особо важным поручениям. Это была сплетня, но
Саше хотелось в нее верить, и он в нее поверил.
Проклятая дуэль состоялась полмесяца назад или около того, а сейчас
апрельским вечером Лядащев и Никита сидят за столом в доме на Малой Морской,
приветливо улыбаются хозяину, а Саша из кожи вон лезет, чтобы придумать, о
чем с ними говорить. С каждым в отдельности -- о чем угодно, слова сами с
языка летят, и всегда времени не хватает, чтоб исчерпать все темы, но когда
гости смот-рят в разные стороны и даже не пытаются замять неловкость, а всем
видом выказывают свою неприязнь друг к другу, то здесь хозяину надо находить
выход из положения.
Они пришли вдвоем, и поначалу Саша удивился, решив, что у Лядащева и
Никиты появились какие-то общие дела. Недоразумение быстро разрешилось: они
столкнулись у подъезда, холодно, но веж-ливо раскланялись, одновременно
осведомились у лакея, дома ли хо-зяин, и молча друг за другом прошли в
комнату.
Лядащев наконец пришел Саше на помощь, заинтересовался часами на камине
и начал болтать по-светски, вызывая Никиту на беседу.
-- Забавно... У древних тоже было в сутках 24 часа, но в течение дня
они распоряжались этими часами как им захочется, то есть бра-ли время от
рассвета до заката и делили его на двенадцать. Поэтому летние часы днем были
очень длинны, а зимние совсем коротки. Помимо солнечных, о которых все
знают, существовали еще водяные часы.-- Он принял мечтательный вид.-- Дева
бросила жемчужину в сосуд, чтобы остановить время...
Никита глянул на него диковато.
-- Какая дева?
-- Из древней поэмы. По бассейну плавал сосуд с крохотной ды-рочкой в
дне, наполняясь, он отмерял секунды. Остроумно... Это уже потом появились
колеса, маятники и, наконец, пружина...
-- Лядащев, я вас не узнаю! -- вмешался Саша.-- Вас интересуют часы?
-- Не столько часы, сколько время.
-- Пятнадцать минут девятого...
-- Они, кстати, отстают, но я не об этом. Я говорю о времени как о
понятии. Обычно, это не занимает молодых.
-- В тридцать с гаком вы причислили себя к старикам? -- рас-смеялся
Выбор невесты и привоз ее в Москву -- это целая глава в русской
истории. Бестужев настаивал на браке наследника с Марианной Сак-сонской,
желая упрочить этим союз с Саксонией и прочими морски-ми державами, читай --
с Англией. Елизавета медлила и размышляла. Какая Марианна, почему Марианна?
Надо сказать, что Елизавета, доверив Бестужеву руководство страной,
по-человечески его недолюбливала. Она ценила его ум, от-давала должное его
умению вести политическую интригу, защищала от наветов, которых было великое
множество во все семнадцать лет его правления. Историки писали, что в
середине XVIII века вся евро-пейская политика, казалось, была помешана на
том, чтобы правдами и неправдами свергнуть русского канцлера. Фридрих II с
негодова-нием заявлял, что даже если Елизавета откроет заговор Бестужева
против нее, то и тогда будет его защищать.
Все это так, но канцлер столь часто раздражал Елизавету, на-столько
часто смел быть скучным, назидательным, неизящным, что уж если появилась
возможность проявить свою волю в таком жен-ском деле, как выбор невесты, то
она с удовольствием этим восполь-зовалась. Кандидатура Марианны была не
единственной. Противники Бестужева -- лейб-медик Лесток и воспитатель
великого князя швед Брюммер -- имели свои планы относительно выбора невесты
великого князя Петра Федоровича.
Надо ли объяснять, что брак наследника -- вещь наиважнейшая, в каком-то
смысле он надолго определит политику не только в Рос-сии, но и повлияет на
дела в Европе. Креатура Лестока -- Брюммера -- четырнадцатилетняя девица из
маленького городка Цербст под Берлином. Софья-Августа-Фредерика -- дочь
прусского герцога Христиана Ангальт-Цербстского и жены его Иоганны, особы
шуст-рой, пронырливой, словом, интригантки международного масштаба. Почему
удалось Лестоку и Брюммеру уговорить государыню на этой девочке остановить
свой выбор?
Родство с немецким домом было в традиции русского двора, тра-диция эта
была заложена Петром I. Кроме того, нищая и незамет-ная невеста, по мысли
Елизаветы, не могла иметь своего лица и не могла стать исполнителем
чьей-либо чуждой России воли. Но чуть ли не главным было то, что Софья
Цербстская была племянницей по-койного, но, как казалось государыне, еще
любимого жениха Карла Голштинского.
Жениха выбрал Елизавете отец -- Петр 1. Между молодыми людь-ми возникли
самые теплые чувства. Уже и свадьба была назначена, и вдруг накануне важного
события принц Карл умирает от оспы. Юная Елизавета была безутешна, даже
теперь, по прошествии почти двенадцати лет, при воспоминании о женихе на
глаза ее навертыва-ются слезы.
Софья Цербстская с матерью Иоганной была вызвана депешей в Россию. Им
надлежало ехать скрытно под именем графинь Рейнбек, дабы шпионы прусские и
прочие, а особливо чуткие уши Бестужева, которые и на расстоянии тысячи
километров улавливали нужный звук, не услыхали до времени важной тайны.
В любом учебнике истории можно найти дату путешествия гра-финь Рейнбек
-- январь 1744 года, из дневников и писем можно уста-новить, как бедствовали
они в дороге, ночуя на убогих постоялых дворах, как боялись угодить в
полыньи при переезде рек, как страши-лись разбойников.
Забытым осталось только маленькое дорожное происшествие, а именно --
случайное знакомство с русским студентом, который в зимние вакации
путешествовал по Германии. Студент прилично изъ-яснялся по-французски и
отлично по-немецки, вежливым поведением смог угодить маменьке и, конечно,
пленился очаровательной дочкой. Она выглядела старше своих лет --
шестнадцать, а может, и все сем-надцать, стройная, оживленная, веселая.
Светло-карие глаза ее в еловых лесах, словно вбирая в себя цвет
величественных "танненбаум" (ах, как прелестно звучало это в ее устах!),
становились зелеными, остренький подбородок нетерпеливо вскидывался вверх --
она словно торопила карету: скорей, скорей! Молодой студент и сам не понял,
как изменил маршрут. Вместо того, чтобы своевременно повернуть к Геттингену,
он увязался за каретой и следовал за ней до самой Риги, и только здесь у
городской ратуши он узнал, в кого сподобила судьба его влюбиться. Для всех
эта де-вушка, бывшая графиня Рейнбек, стала принцессой Цербстской, а молодой
студент все еще таил в душе очаровательное прозвище Фике, губы помнили вкус
ее губ, и смех звучал в ушах, словно колоколь-чики в музыкальной шкатулке.
Никита не поверил. Здесь ошибка, недоразумение, сплетня, если хотите!
Никакая она не невеста, а если и везут ее с маменькой в Петербург в царской
роскошной карете, так только потому, что они гостьи государыни. В
сопровождении негодующего Гаврилы Никита поспешил в Петербург,-- им надо
объясниться! Пусть Фике сама скажет, что предназначена другому, а вся их
дорожная любовь -- только шутка, каприз!
Он прожил в Петербурге месяц или около того, так и не встре-тившись с
юной Фике. Государыня и весь двор находились в Москве, туда и поехала
Иоганна Ангальт-Цербстская с дочерью.
Никита терпеливо ждал их возвращения, хотя надежд на встречу не было
никаких. Теперь он точно знал, что познакомился в дороге не просто с чужой
невестой, но невестой наследника,
Каким-то неведомым способом его дорожное приключение стало известно
отцу: наверное, Гаврила проболтался. Князь Оленев не стал устраивать сыну
разнос, не попрекнул его за беспечность, но сделал все, чтобы Никита как
можно скорее вернулся в Геттинген и продол-жил учение.
Тайная любовь Никиты стала известна друзьям. Саша не удер-жался от
того, чтобы не позубоскалить: "Много насмотрено, мало накуплено..." Он не
желал относиться серьезно к увлечению друга. "Считай, что она умерла, и дело
с концом!" -- таков был его совет. Алеша был деликатнее, никаких советов не
давал. "Вот ведь угораз-дило тебя..." -- и весь сказ. Он считал, что любовь
Никиты сродни болезни -- лихорадке или тифу, и втайне надеялся, что время --
луч-ший лекарь.
Четыре года -- большой срок. У Никиты хватило ума поставить на своих
воспоминаниях жирный крест, но с самого первого дня воз-вращения домой он
ждал, что судьба пошлет ему случай встретить-ся с бывшей Фике, ныне Их
Величеством, Великой Княгиней Екате-риной.
О возобновлении каких бы то ни было отношений не могло быть и речи, но
ведь он клятву давал на постоялом дворе близ Риги. За-бытая Богом дыра среди
снегов, жалкая халупа, где герцогиня Иоганна, Фике и вся их челядь вынуждены
были ночевать в одной кое-как протопленной комнате. За окном выл ветер, в
соседней горнице плакали дети, собака надрывалась от лая, чуя волков, а
Никита и Фике целовались в холодных сенцах.
-- Будете моим рыцарем? -- Она спрашивала очень серьезно.-- Будете
верны мне всю жизнь?
-- Да, да...-- твердил Никита восторженно, стоя перед ней на одном
колене.
Холодная ручка коснулась его лба, словно благословляя. Потом раздался
пронзительный, резкий голос матери; "Фике, где вы?" И девушка исчезла.
Наверное, великая княгиня забыла эту клятву, а может быть, ни секунды
не относилась к ней всерьез -- игра, шутка... Это ее право. А право Никиты
помнить о клятве всегда и при первом зове прийти на помощь, даже если этот
зов будет опять пустым капризом.
Сашу Белова, блестящего гвардейского офицера, флигель-адъютанта
генерала Чернышевского и мужа одной из самых краси-вых женщин России --
Анастасии Ягужинской, нельзя было назвать в полной мере счастливым
человеком. Правда, вопрос о счастье, тем более полном, уже таит в себе
некоторое противоречие. Полностью счастливы одни дураки, а на краткий миг --
влюбленные. Жизнь же умного человека не может состоять из сплошного, косяком
плыву-щего счастья, потому что она складывается из коротких удач, мел-ких, а
иногда и крупных неприятностей, неотвратимых обид, хороше-го, но и плохого
настроения, дрянной погоды, жмущих сапог, перманентного безденежья и прочей
ерунды, вопрос только--вышиты ли эти, выражаясь образным языком,
составляющие бытия по белому или черному фону.
Если бы нищий курсант навигацкой школы увидел в каком-либо волшебном
стекле, какую он за пять лет сделает карьеру, он бы голо-ву потерял от
восторга, а теперь он подгоняет каждый день кнутом, чтоб быстрей пробежал,
чтоб выбраться наконец из будней для како-го-то особого праздника, а каким
он должен быть -- этот праздник, Саша и сам не знал.
Простив Анастасию за мать, которая участвовала в заговоре, а теперь,
безъязыкая, томилась в ссылке под Якутском, государыня сделала Анастасию
своей фрейлиной, а после замужества с Бело-вым -- статс-дамой. Простить-то
простила, а полюбить -- не полюби-ла. Жить Анастасии Елизавета назначила при
дворце в небольших, плохо обставленных покойцах, и новоиспеченная статс-дама
никак не могла понять, что это -- знак особого расположения или желание
видеть дочь опальной заговорщицы всегда на глазах. Возвращенный дом
покойного отца ее -- Ягужинского, что на Малой Морской, по большей части
пустовал, потому что Саша имел жилье в апартамен-тах генерала Чернышевского,
у которого служил, и только изредка, когда удавалось сбежать от бдительного
ока гофмейстерины -- на-чальницы, Анастасия встречалась в нем с мужем, чтобы
пожить пару дней примерными супругами.
Чаще Саша виделся с женой во дворце, в знак особой милости ему даже
разрешалось пожить какой-то срок в ее не топленных по-коях, но что это была
за жизнь! Ему казалось, что каждый их шаг во дворце просматривается, как
движение рыб в аквариуме. Кроме того, сам дворец с его беспорядочным бытом,
сплетнями, наушниче-ством, мелочными переживаниями, мол, кто-то не так
посмотрел или не в полную силу улыбнулся, претил Саше. Он с удивлением
понял, что рожден педантом и привержен порядку: чтоб есть вовремя и спать
семь часов -- не меньше.
И получилось так, что замужество их стало еще одной формой ожидания тех
светлых дней, когда сменятся обстоятельства и они наконец станут
принадлежать друг другу в полной мере. Добро бы Анастасия жила постоянно в
Петербурге, ан нет... Государыня не-навидела жить на одном месте, как
заведенная ездила она то в Петергоф, то в Царское, то в Гостилицы, к
любимому своему фавориту Алексею Разумовскому, то на богомолье, и Анастасия,
в числе прочей свиты, повторяла маршрут государыни. Так прошел год,
другой... А потом стало понятно, что так жить чете Беловых на роду написа-но
и этим радостям им и надлежит радоваться.
Философически настроенный Никита, выслушав в очередной раз не жалобы, а
скорей брюзжание друга, ответил ему вопросом: "А мо-жет быть, оно и к
лучшему? Любовь не переносит обыденности, ут-реннего кофе в неглиже,
насморка и головной боли, безденежья и враз испортившегося настроения, а вы
с Анастасией -- вечные моло-дожены!" "Тогда, пожалуй, я не завидую
молодоженам",-- ответил ему Саша.
Еще служба его дурацкая! Генерал Чернышевский, человек в ле-тах,
по-солдатски простодушный, вознесенный коллегией на высокий пост за прежние,
еще при Петре I оказанные государству услуги, искренне считал, что
флигель-адъютанты придуманы исключительно для исполнения его личных желаний,
которых несмотря на возраст у него было великое множество, и не последнее в
них место занима-ли амурные. Почти все ординарцы и адъютанты должны были
жить при особе генерала, у него же столовались в общей, казенного вида
комнате. Помещение это, продолговатое, с узкими, на голландский манер
окнами, с литографиями на стенах и длинным столом с кару-селью чашек и вечно
кипящим самоваром, было всегда полно лю-дей. Кто-то очень деловито входил и
выходил, лица все имели важно прихмуренные и обеспокоенные какой-то важной
мыслью. Генерал любил эту комнату и часто в нее захаживал, чтобы запросто
попить чайку с подчиненными. Выражение постоянной озабоченности на ли-цах
очень ему нравилось, наводя на мысль, что это не просто столо-вая, а
штаб-квартира.
День начинался с того, что Саша бегал по государеву двору, что-бы
расспросить у челяди, какое ныне у матушки-государыни на-строение и не ждут
ли генерала Чернышевского немедленно ко двору. Ответ был всегда один --
государыня еще почивает, генерала не ждут, а коли будет в нем надоба, то
будет прислан особый курьер.
Каждое утро Сашу терзала одна и та же мысль -- не ездить ни-куда, а
соснуть в соседней комнатенке, чтоб через час предстать пред генералом все с
той же фразой: "Почивают, а коли будет нужда..." и так далее, но у него
хватало ума этого не делать. Еще донесет ка-кой-нибудь дурак, а генерал
усмотрит в Сашином поведении чуть ли не измену Родине.
Далее целый день мотаешься по курьерским делам или бежишь подле колеса
генеральской кареты. Визиты, черт их дери... К вельмо-жам, к фаворитам и
родственникам государыни, к послам инозем-ным и лицам духовным, а также ко
вдовушкам, чьи покойные мужья воевали когда-то в начальниках ныне
здравствующего генерала. Во время визитов адъютантам надлежало терпеливо
ждать в прихожихна тесных буфетных и благодарить судьбу, если там были
канапе или хотя бы стулья.
Служба эта, однако, считалась престижной, и многие завидовали Саше за
связи при дворе и благорасположение к нему сильных мира сего.
Унылость службы и вечное безденежье пристрастили Сашу к кар-там.
Впрочем, играли все, а уж гвардейскому офицеру не играть -- это все равно,
что иметь тайный порок вроде мужского бессилия или скаредности. Хотя
бережливость не в чести у русского человека. Ес-ли в католических или
лютеранских странах мот осуждается не толь-ко церковью, но и общественным
мнением, потому что мотовством своим вредит душе, разоряет наследников и тем
наносит вред госу-дарству, то в России безудержное мотовство называется
широтой на-туры, почти удалью, и вполне приветствуется.
Саша умел считать деньги, говоря при этом, что он не скуп, но бережлив,
а что думают по этому поводу окружающие, ему было на-плевать. Всем играм он
предпочитал ломбер, в игре был сдержан, чувствовал противника, ставки не
завышал и почти всегда был в вы-игрыше. Удача его в картах вызывала не
только восхищение, но и за-висть.
Неожиданно разразился скандал. Собрались в Красном кабаке, старомодном
притоне, который еще со времен Петра I облюбовали гвардейцы. В этот вечер
Саша играл особенно удачно. И нашелся болван, скорее негодяй, из штафирок,
который в сильном подпитии, трезвым бы он не осмелился, громко выкрикнул
предположение-- а не играет ли Белов порошковыми картами?
Негодяй был немедленно призван к барьеру, и здесь же на болоте, что
отделяет Красный кабак от Петербурга, ранним утром произо-шла дуэль. На этой
дуэли надо остановиться подробнее, потому что она сыграла роковую роль в
Сашиной судьбе.
Игра в ту ночь была трудной, не было настоящего веселья, не было
азарта, все как будто работу справляли, а тут еще следящий за каждым Сашиным
движением мрачный, подвыпивший тип. Блед-ное лицо его с кислым выражением и
прилипшими к потному лбу волосами показалось Саше знакомым, но в кабаке было
темно, чадно, дымно, где тут разглядишь. И только когда были брошены
оскорби-тельные слова и Саша схватился за шпагу, чей-то рассудительный голос
прошептал в ухо:
-- Не связывайся! Дай в рожу кулаком, с него довольно будет. Это же
Бестужев!
-- А по мне хоть королева английская! К барьеру! -- крикнул Саша, он
был в бешенстве.
О непутевом графе Антоне, единственном сыне всесильного канц-лера,
ходила по Петербургу дурная слава. Давно подмечено: если судьба не может
отомстить человеку лично, она мстит ему через де-тей. Много сил, времени,
денег потратил канцлер для устройства карьеры сына. Он сделал его камергером
при дворе, подыскал бле-стящую невесту -- графиню Авдотью Даниловну,
племянницу Разумовских. Год назад он отправил молодую чету в Вену с почетной
миссией -- поздравлениями по случаю рождения эрцгерцога Леопольда.
Но благодетельствовать Бестужева-младшего -- это лить воду в бездонную
бочку. Граф Антон был необразован, груб, самонадеян, а хуже всего -- пил
горькую и был скверен во хмелю. Жену он тира-нил, вечно ввязывался в
скандальные истории, с отцом был крайне непочтителен, а из Вены привез такие
долги, что, говорят, папенька учил его подзатыльниками.
Все это было известно Саше, а не признал он сразу эту пьяную рожу
только потому, что никогда не общался с графом коротко и видел его только
издали. Венская поездка, а скорее беспробудное пьянство, внесла в лицо и
фигуру молодого графа свои коррективы -- он как-то странно ссутулился,
словно носил на спине непосильную поклажу, руки обвисли, и подбородок сам
собой утыкался в грудь, шея отказывалась держать эту хмельную, дурную
голову.
Саше предстояло выбрать оружие, он остановился на шпагах. Бестужев не
возражал, только встряхивал головой, словно от мухи отбивался.
Пока дошли по осклизлой тропочке до лужайки, где не одно поко-ление
гвардейцев сводило счеты, графа совсем развезло, он успел упасть, вымазав в
грязи не только руки и одежду, но и лицо.
-- Бестужев, ты на ногах не стоишь! Проси прощения или отло-жи дуэль!
-- предложил один из секундантов.
Тот опять встряхнул головой и прохрипел только одно слово:
"Пистолеты..."
Саша ненавидел этого человека! Нет большего оскорбления, чем обвинение
в шулерстве, но, скрипя зубами от ярости, он сказал, что согласен на
пистолеты, но лучше все-таки перенести дуэль на завтра -- не стрелять же в
эту беспомощную скотину, пародию на род человеческий. Граф Антон опять
забубнил что-то нечленораз-дельное. Смысл речей нельзя было понять, но тон
их был оскорби-тельный.
Секунданты отмерили шаги. Прежде чем идти на условленное место, Саша
оглянулся на обидчика и поймал его взгляд. В нем были ненависть, тоска, но
он был вполне осмыслен, и, что удивительно, главным его выражением было
любопытство. Можно было подумать, что у графа имеются к Саше какие-то свои
счеты, чем-то он ему ин-тересен, а обвинение в шулерстве только предлог,
чтобы обидеть по-сильнее.
Саша выругался негромко. Какое дело графу Антону до его. Са-шиной
жизни? А может быть, это папенька все подстроил; желания канцлера
неисповедимы. Саша решил, что не будет наказывать гра-фа смертью. Для этих
дел надобно, чтобы противник был трезв, ина-че противу правил чести
дворянской.
-- Падаль...-- прошептал Саша, вскинув пистолет.-- Пальну в воздух.--
Он сам себе не хотел сознаться, что граф вызывает у него не только
брезгливость, но и жалость.
Снег на лужайке уже стаял, обнажив глинистую, поросшую жух-лым бурьяном
почву, в овраге шумели холодные ручьи. Саша готов был поклясться, что
выстрелил уже после того, как граф рухнул в грязь, может быть, на доли
секунды, но после. Отчего же он кричит таким страшным голосом? Мало того,
что он дурак и скандалист, так он еще и трус!
Секунданты бросились к графу. Пуля прошла через ладонь, кам-зол и лицо
его были испачканы кровью. Может, он сам в себя выст-релил? Саша медленно
приближался к лежащему, как груда тряпья, графу, и в тот самый момент, когда
секунданты подняли его на ру-ки, граф извернулся и сделал ответный выстрел.
Словно свежий ветер дунул в Сашину щеку, от смерти его отделял вершок, не
больше.
Далее события развивались следующим образом. Наутро, про-трезвев и
увидев свою стянутую бинтами руку, граф Антон вместо того, чтобы раскаяться
в пьяной болтовне, сел к столу и корявым почерком накатал бумагу по
инстанции с жалобой.
По петербургским гостиным пошли оживленные разговоры. Конечно, все
общество осуждало пьяного дуэлянта, но более все развле-кались. Слышали
новость? Бестужев-сын учинил скандал, устроил дуэль, а теперь жалуется. Ну,
ему это не впервой... Казалось, обще-ство радуется, что есть на свете такие
негодяи, что готовы дворян-скую честь запихнуть в канцелярскую реляцию,
читай -- донос. А вы слышали, куда он ранен? В ладонь... Не иначе, он
пытался пой-мать пулю, чтобы спасти свою замечательную жизнь! Вот
канцле-ру-то радость... ха-ха-ха...
Но Саше было не до смеха. Самое меньшее, что ему грозило пос-ле разбора
дела, это ссылка в дальние тобольские степи или астра-ханские лиманы.
Белов жил, как в чаду. Генерал Чернышевский хлопотал за сво-его
подопечного, Анастасия ломала в отчаянии руки. Она хотела бро-ситься к ногам
государыни, но умные люди отсоветовали ей делать столь опрометчивый шаг.
Возможно, Елизавета еще и не знает ниче-го. А потому не стоит лить масло в
огонь, всем известно -- государы-ня строжайше запретила дуэли.
Никита узнал о злополучной дуэли не сразу, Саше стыдно было
исповедоваться перед другом в том, что связался с дрянью и стал участником
фарса. Никита, однако, отнесся к событиям весьма серь-езно, а точнее сказать
-- пришел в бешенство. Он встретился с гра-фом Антоном на улице, поклонился
вежливо.
-- Мы не представлены... Но для того, что я имею вам сообщить, это и не
важно.
Бестужев молча и внимательно смотрел на молодого человека, видно было,
что он знает, кто его остановил.
-- Если Белов будет разжалован и сослан,-- продолжал Ники-та,-- вам
предстоит драться со мной.
Граф скривился, придержал забинтованной рукой треуголку, ко-торую
трепал ветер, и молча проследовал дальше.
Никита ничего не сказал Саше об уличном разговоре, он был про-тивником
дуэлей, но случаются в жизни и безвыходные положения.
Вот в эти-то дни и вынырнул из своего московского небытия на
петербургские просторы Василий Федорович Лядащев. Они столкну-лись с Сашей
на Невской першпективе, зашли в герберг, выпили виноградного вина, вспомнили
былые времена, а потом сразились на бильярде. Оказывается, Лядащев объявился
в Петербурге месяц на-зад, приехал в столицу в размышлении, как жить дальше.
Держался он с Сашей дружески, словно они всегда были на равной ноге и
толь-ко вчера расстались. Однако Саша не поверил ни в случайность этой
встречи, ни в болтовню Лядащева. Естественно, Саше и в голову не пришло
жаловаться на неприятности. Лядащев незаметно выведал у него все сам, но
только поставив точку в рассказе, Саша понял, что старому приятелю и
благодетелю известно все до мелочей, и, заста-вив Сашу повториться, он вел
себя как меломан, пожелавший услы-шать знакомую мелодийку в исполнении
автора.
-- Большего скандала, чем был, уже не будет,-- подытожил Ля-дащев их
разговор.-- Все уйдет в песок. Поверь старому волку.
Слова Лядащева оказались пророческими. Скандал вдруг рассосался. Еще
вчера судачили в гостиных, сегодня вдруг смолкли. Напи-санная по инстанции
бумага куда-то пропала, а граф Антон тихо отбыл в свою загородную усадьбу.
Отъезд графа выглядел вполне естественно -- на фоне сельских пейзажей
раны затягиваются не в пример быстрее, чем в городских ландшафтах, но злые
языки поговаривали, что граф сослан из-за плохого отношения к жене:
нажаловалась-де Авдотья Даниловна го-сударыне, и та топнула ногой -- доколе
граф Антон будет позорить двор? Саше, однако, представлялась совсем другая
картина. Из го-ловы не шла встреча с Лядащевым, и, зная прежнее могущество
этого человека, он не мог избавиться от мысли, что именно Василий Федо-рович
надавил на скрытые пружины придворной жизни и тем спас своего молодого друга
от неминуемой кары. Ординарец генерала Чернышевского совершенно определенно
намекнул Саше, что Лядащев вернулся на службу в Тайную канцелярию, но
скрытно от всех, работая по особо важным поручениям. Это была сплетня, но
Саше хотелось в нее верить, и он в нее поверил.
Проклятая дуэль состоялась полмесяца назад или около того, а сейчас
апрельским вечером Лядащев и Никита сидят за столом в доме на Малой Морской,
приветливо улыбаются хозяину, а Саша из кожи вон лезет, чтобы придумать, о
чем с ними говорить. С каждым в отдельности -- о чем угодно, слова сами с
языка летят, и всегда времени не хватает, чтоб исчерпать все темы, но когда
гости смот-рят в разные стороны и даже не пытаются замять неловкость, а всем
видом выказывают свою неприязнь друг к другу, то здесь хозяину надо находить
выход из положения.
Они пришли вдвоем, и поначалу Саша удивился, решив, что у Лядащева и
Никиты появились какие-то общие дела. Недоразумение быстро разрешилось: они
столкнулись у подъезда, холодно, но веж-ливо раскланялись, одновременно
осведомились у лакея, дома ли хо-зяин, и молча друг за другом прошли в
комнату.
Лядащев наконец пришел Саше на помощь, заинтересовался часами на камине
и начал болтать по-светски, вызывая Никиту на беседу.
-- Забавно... У древних тоже было в сутках 24 часа, но в течение дня
они распоряжались этими часами как им захочется, то есть бра-ли время от
рассвета до заката и делили его на двенадцать. Поэтому летние часы днем были
очень длинны, а зимние совсем коротки. Помимо солнечных, о которых все
знают, существовали еще водяные часы.-- Он принял мечтательный вид.-- Дева
бросила жемчужину в сосуд, чтобы остановить время...
Никита глянул на него диковато.
-- Какая дева?
-- Из древней поэмы. По бассейну плавал сосуд с крохотной ды-рочкой в
дне, наполняясь, он отмерял секунды. Остроумно... Это уже потом появились
колеса, маятники и, наконец, пружина...
-- Лядащев, я вас не узнаю! -- вмешался Саша.-- Вас интересуют часы?
-- Не столько часы, сколько время.
-- Пятнадцать минут девятого...
-- Они, кстати, отстают, но я не об этом. Я говорю о времени как о
понятии. Обычно, это не занимает молодых.
-- В тридцать с гаком вы причислили себя к старикам? -- рас-смеялся