Страница:
безлюден Екатерингофский парк, всегда может найтись не-годяй, который
позарится на чужое добро. В карете буду сидеть я!
-- Видишь ли, душа моя,-- Алеша изо всех сил старался гово-рить
спокойно,-- еще хуже будет, если вышеупомянутый негодяй по-зарится на тебя.
Тогда, как говорится, черт с ней, с каретой! Не ругайся, как не стыдно! В
карете я буду не одна. Мы поедем с Марией, и в руках у нас будут пистолеты.
Алеша тихо застонал.
-- А в кустах мы посадим маменьку, чтоб в случае чего сбегала за
полицейской командой. Можно и детей прихватить для отвода глаз, пусть себе
играют на берегу!
Софья не обиделась, переждала, пока Алеша израсходует весь запас
насмешек, после чего сказала важно:
-- Твой сарказм неуместен,-- но тут же сбилась с высокого тона,
зашептала поспешно,--дай святое честное слово, что никому... ни одной живой
душе, ни словом, ни жестом, понимаешь? Мария-Никита...-- она нагнулась к уху
мужа и шепнула ему сердечную тай-ну Марии.
-- Да про эту тайну кричат все вороны в нашем саду,-- рассме-ялся
Алеша.
-- Не вороны, а соловьи,-- ласково улыбнулась Софья,-- и не кричат, а
поют.
Алеша понял, что побежден. Однако немало душевной работы понадобилось
ему, чтобы понять, что не из каприза или упрямства придумала Софья и дом
князя Черкасского, и себя в карете на берегу. Наверное, она права, Никиту
надо хорошо спрятать, а потом подумать, как вывезти его за пределы России.
Софья тем временем направилась к Аглае Назаровне. Кто такой князь
Черкасский и супруга его Аглая Назаровна, и какую роль сыграли они в жизни
Алексея и Софьи, мы уже поведали читателям, поэтому не будем повторяться.
Аглая Назаровна, горячая, властная и больная дама, проживала в богатом
своем особняке посреди обширного парка. Примирение с мужем несколько
укротило ее бешеный нрав, и хотя она так же искала справедливости, это
выливалось теперь не в судилище в "трон-ной зале", где она наказывала и
миловала дворню, а в широкую благотворительность. Она жертвовала деньги на
госпитали, дома призрения, монастыри, тяжелые припадки мучили ее теперь
крайне редко, однако ноги оставались по-прежнему неподвижны.
С князем они жили как и раньше; каждый на своей половине и столовался,
и ночевал, но раз в неделю в четверг Черкасский удостаивал супругу
продолжительной беседы. Аглая Назаровна гото-вилась к этой беседе, как к
выходу в свет: и платье лучшее, и над прической парикмахер не менее часа
колдовал. Кресло с вос-седающей в нем барыней несли на половину князя с
торжествен-ностью, подобающей разве что царице Савской.
Беседы их носили ученый и познавательный характер, говорили о
философии, искусстве, истории; и все это, придуманное и освоенное на Западе
за многие столетия, князь словно промерял на торс род-ного отечества,
придирчиво размышляя: а удобно ли будет России жить и дышать в этих одеждах.
Прикованная болезнью к креслу Аглая Назаровна не чужда была чтению, но
книжки любила изыс-канные и понятные -- про любовь, про томных дам и
чувствитель-ных кавалеров. Беседы с князем требовали знакомства с другой
литературой, но чего не сделаешь для любимого человека? Уже то хорошо, что
ей уготовлена роль слушательницы, но чтоб поддак-нуть в нужный момент и
изобразить на лице понимание, ей прихо-дилось корпеть над фолиантами,
взятыми из библиотеки князя.
В тот момент, когда явилась Софья с визитом, Аглая Назаровна с трудом
продиралась через сочинение Самуила Пуфендорфа, юриста и историка из
Лейпцига. У ее ног на низкой скамеечке сидела карлица Прошка с бумагой на
коленях и чернильницей на шее, дабы заносить на лист пересказанные хозяйкой
особо важные и понятные мысли ученого немца. Однако усталость была, злоба
была, а мыслей понятных не было, сплошной чистый лист бумаги.
Книга Пуфендорфа была упомянута князем как важнейшая, пото-му что сам
Петр Великий радел о ее переводе. Состояла она из двух трактатов, из коих
первый --"О должности человека и гражда-нина"--был переведен на русский еще
при жизни государя, а вто-рой--"О вере христианской"--был императором
отринут как ненуж-ный для России. Это была серьезная беда для Аглаи
Назаровны. В первом трактате она ничего не понимала, а второй, кажется,
вполне доступный ее разумению, мало того, что писан по-немецки, так еще
готическим шрифтом. Мука, да и только!
Появление Софьи было воспринято с радостью. Гостья была не только
приятна и умна, она освобождала хозяйку от непосильной работы, давала
возможность расслабиться и узнать, что происходит в мире за высокой
узорчатой оградой ее парка. Немедленно был сервирован стол, всю скатерть
заставили фруктами, орехами и даже венгерским вином в высоких бутылках.
-- Разговор у меня к вам секретный,-- начала Софья. Из комнаты были
тотчас высланы все слуги, и только карлица Прошка осталась сидеть у барских
ног: от нее таиться было так же глупо, как от собачки, дремавшей в кресле.
Софья решила ничего не скрывать от своей знатной благодетель-ницы.
Аглая Назарова могла быть вздорной, крикливой, нелепой, обидчивой, то есть
необычайно трудной в общении, но слово "честь" было для нее законом, и она
не была трусихой. Рассказ Софьи княгиня слушала, как волшебную сказку. Лоб
ее собрался морщина-ми, нежные мешочки под глазами взволнованно дрожали, а
мослас-тая, в карих крапинках рука исщипала карле все запястье. Заметив
Прошкины муки, Аглая Назаровна разозлилась: "Видишь, не в себе я, отойди!"
Когда карлица поспешно исполнила приказание, она тут же налила себе вина и
успокоилась, готовая с полным вниманием слушать Софью. Когда рассказ был
кончен, княгиня сказала:
-- Экое окаянство у нас в России случается! Вот бы послушал эту историю
покойный Пуфендорф. Интересно узнать его мнение. А то ведь все мудрствует,
что ни слово, то загадка. "Право не зависит от законов
вероисповедания,--произнесла она нараспев,-- а должно согласовываться только
с законами разума". Да. ведь это чушь!
-- Вы так думаете?-- вежливо улыбнулась Софья.-- Почему?
-- А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного
по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу... а рус-скому полагается единая
супруга.
-- Это, конечно, так, но при чем здесь...?
-- Дружок ваш арестованный?-- перебила ее княгиня.-- А при том, что
слыхала я: великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не
по-христиански. Жалко юношу. Как ты говоришь его фамилия?
-- Князь Никита Оленев.-- Софья понизила голос.-- И сознаюсь вам, ваше
сиятельство, мы решили его похитить, да, да".. Только везти его после
похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам тоже опасно. Вы понимаете?
-- Откуда мне знакома эта фамилия?
-- Ну как же... у него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и
парфюмер.
-- У меня и спрячем.--Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули.--
Князя во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу в мо-их покоях.
Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе,
заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя
Оленева был пленником и благодетелем этого до-ма. Он был привезен сюда
силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившихся от его же кухни мазей,
но по воле провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны.
Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: "А
ножки-то у них двигаются!" И с тех пор лелеяла Прошка надеж-ду, что настанет
светлый миг и Гаврила, как посланец Божий, войдет в их дом и излечит хозяйку
от паралича.
-- А долго ждать-то?--деловито и строго спросила Аглая На-заровна, щеки
ее малиново рдели от нетерпения.-- Сможете ли вы все сделать толком? Может,
мне на Каменный Нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу
приступом возь-мем!
-- О, нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень, ти-хо и
тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова.
Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила
перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным
облегчением.
- Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем
обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами пове-даю о должности
человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит.
Конечно, не совсем так и с большими потерями, но удался. Уже в ходе его
осуществления выяснилось, как много мело-чей они не учли, как были наивны в
главных предположениях, ко, как говорил Ларошфуко, "судьба устраивает все к
выгоде тех, которым она покровительствует". К пяти часам дня, а именно это
время было выбрано для нападения, жизнь на Каменном Носу протекала таким
образом, что все было на руку друзьям, потому что не забудь солдат закрыть
дверь на щеколду, которую всегда закрывал, не люби старший из команды игру в
фаро и не проиграй сержант Прошкин недельный заработок, план освобождения
Никиты и вовсе был бы сорван.
Однако все по порядку. Для нападения на мызу был подобран следующий
реквизит: три маски черные, парик рыжий с бородой, рваные порты с рваной же
рубахой, две лодки, карета, веревки с кошками-якорьками на концах, а также
шпаги, ножи и пистолеты.
План нападения был таков: Алексей вблизи причала разыгрывает
кораблекрушение, для чего дырявит утлую лодчонку, топит ее и, барахтаясь в
воде, что есть мочи кричит: "Спасите, православные!" По замыслу автора плана
солдаты бросятся его спасать, а он, разыг-рывая пьяного, будет тянуть эту
канитель по возможности дольше, отвлекая на себя все силы и внимание охраны.
Далее его, бесчувственного, должны внести в дом.
В это время Саше, Адриану и Гавриле надлежало с помощью веревок с
кошками проникнуть на мызу с тыла, то есть через забор, после чего со всеми
предосторожностями дойти до двери в дом, которую Алеша должен был отпереть.
Далее "разбойники" проникают в караульное помещение: "Кошелек или жизнь".
Трам-тарарам, выстрелы, шпаги и так далее. Солдат вяжут, всем кляпы в рот,
по оставленным веревкам нападавшие с Никитой перелезают че-рез забор и по
заросшему белыми зонтиками лугу бегут к лодке, спрятанной в осоке. Там
четыре весла; даже если солдаты развяжут-ся как-то и бросятся в погоню, все
равно не догнать им быстро-ходного ялика.
А на Екатерингофской дороге в тени дубов их ждет карета, в которой
сидят Мария и Софья. Одна из лошадей выпряжена, Саша поскачет домой верхом.
Адриан и Алеша вернутся в город на ялике. Сделали дело и разбежались --
таков был стратегический план.
Утро назначенного четверга было жарким и ветреным, а после полудня небо
вдруг затянуло тучами и пошел дождь, маленький и противный. Плохая погода
ничем не могла нарушить планы наших героев, разве что несколько неожиданным
для Веры Константиновны было горячее желание Марии и Софьи поехать
покататься в карете Оленевых, которую Гаврила лихо подогнал к калитке. Она
устала повторять, что Софья непременно простудится, а дальше гнилая
лихорадка и смерть, там дети сироты и вообще, можно ли быть та-кой
неразумной? Софья не возражала, однако видно было, что она поступит
по-своему. В поддержку подруги Мария излишне взвол-нованно тараторила что-то
про модные лавки, а сама пыталась от-теснить Веру Константиновну от входной
двери и скрыть от ее глаз Гаврилу, который выносил из дома мешок с
реквизитом. Наконец Гав-рила взгромоздился на козлы. Вид у него был
торжественный, дожил до великого часа, однако подсознание, о котором в
середине XVIII века ничего еще не было известно, но которое существовало,
нагнало на него икоту, а что еще хуже, заставило мелко трястись. Его дрожь
передалась карете, и она выглядела почти как живое су-щество, заразившееся
болезнью Святого Витта. Но попробовал бы кто-нибудь заподозрить его в
трусости! Просто холодно, милые дамы, дождь ведь сеет...
Доехали, доплыли, все как по расписанию. В устье Екатерингофки в
заранее выбранном месте Гаврила пересел в ялик к Саше и Адриану, а бородатый
Алексей перебрался в убогую лодчонку.
Он без помех доплыл до Каменного Носа, по пути успел прору-бить в днище
изрядную пробоину. В отдалении, прижимаясь к берегу, неслышно следовал Сашин
ялик. Неожиданности начались с того, что проклятая Алешина лодчонка никак не
желала тонуть. Она нелепо задралась кормой вверх и продолжала держаться на
плаву несмотря на все Алешины усилия. Кричать о помощи было рано. Если за
лодкой наблюдают солдаты, то призывы тонущего мало бы тронули их. Держись за
корму -- и доберешься благополучно до берега.
Алеше ничего не оставалось, как нырнуть. Под водой он успел отплыть от
лодчонки на порядочное расстояние, а когда вынырнул, ловя воздух ртом,
последующий крик о помощи выглядел вполне правдоподобно. "Спасите,
православные!" Алеша бил по воде руками, делал вид, что уходит под воду,
вопил голосом и пьяным, и трезвым. Мыза безмолвствовала, никто не спешил к
нему на помощь, причал был пуст, калитка заперта. Охрипнув, осипнув,
наглотавшись соленой воды и проклиная человеческое равнодушие, Алексей
доплыл до берега и с трудом вылез на осклизлый причал. Борода у правого уха
отклеилась, и он закусил конец ее зубами. Хорошо хоть усы были на месте.
Алексей толкнулся в калитку--заперта! Он окинул взглядом за-бор --
высоко, не перелезть] Вода стекала с него ручьями, и холод собачий, черт бы
вас всех!..
В этот момент осторожно звякнул крюк, калитка неслышно от-ворилась, и
он увидел Сашу, который стоял в выжидательной позе, прижимая палец к губам.
У стены дома находились Адриан с двумя пистолетами в руках и поникший,
исцарапанный Гаврила. Губы его неслышно шептали молитву. Алеша открыл было
рот, пытаясь объ-яснить неурядицу, но Саша погрозил ему пальцем и улыбнулся,
глаза его в прорези маски сощурились на мгновение, но тут же опять по-рысьи
настороженно вперились в дверь дома.
Внутренний двор усадьбы выглядел совсем не так, как представ-лял себе
Алексей. Забор был крепок и ладен, а дом и прочие постройки не просто
старыми--дряхлыми. Срубы покосились, ниж-ние венцы разъели жучок и плесень,
однако дубовая дверь, за которую им следовало попасть, сияла новыми
металлическими на-кладками, Алексей подошел к ней вплотную, пытаясь
высмотреть в щель, каков там запор и нельзя ли открыть его ножом. Он надавил
на дверь плечом, и она неожиданно открылась.
А православные тем временем резались в карты. Чем другим может заняться
солдат в карауле, если за окном дождь, начальство далеко, а безделье
осточертело? Харитон отнес арестанту обед и отправился вздремнуть в свою
каморку под лестницей. Сержант Прошкин, силач и забияка, после проигрыша
напился с горя и по-валился на лавку, чтобы сотрясать покои своим
богатырским храпом. Четверо служивых продолжали игру. Старшему Кушнакову
везло, по-этому никто не смел выйти из-за стола: карты иногда приковывают
людей к месту покрепче, чем цепи.
Скрипнула открываемая в сенцах дверь.
-- Ты что, Иван, щеколду не закинул?--спросил старший.
-- Да это Харитон бродит,-- отозвался солдат и крикнул гром-ко:--
Харитон, ты, что ли?
-- Ори, ори глухарю на току!
Это замечание рассмешило солдат. Представить сутулого, худого Харитона
распушившим крылья и хвост -- что может быть смешнее? Игра продолжалась.
-- Куда короля пик дел?--успел выкрикнуть старший, как дверь в
караульное помещение широко распахнулась.
Люди в масках вбежали в комнату и встали по углам, нацелив на играющих
пистолеты. Крикни Сашка: "Предоставить арестанта или всех перебьем!"--
похищение, может быть, обошлось бы без единого выстрела. Но Сашка крикнул
заученное: "Кошелек или жизнь!" Содержимое кошельков было беспечно разложено
на столе, вот оно -- бери, но старший не хотел расставаться со своим добром.
Он вдруг бросился на пол и ухватил за ноги самого неказистого и мокрого
злоумышленника. От неожиданности косматый мужичишко пальнул в воздух. Тут и
началось светопреставление.
Через минуту вся комната утонула в плотном пороховом дыму, уже не видно
было, в кого палить, уши заложило от выстрелов. В ход пошли шпаги. Стол с
картами, бутылками, деньгами пере-вернулся, и каблуки сражающихся нещадно
топтали личики дам и валетов. Медные и серебряные монеты со звоном
подскакивали на половицах и раскатывались по углам.
Саше несказанно мешала маска, она суживала видимое простран-ство,
стягивала лицо, делала его чужим, а в бою, как перед смертью, тебе не должны
мешать подобные мелочи. Кроме того, ему досталось двое противников. Первым
был старший из команды. Шпагой он владел бесподобно, при этом без остановки
орал, то угрожая напа-давшим, то призывая мерзавца Прошкина "открыть наконец
зенки", то прикрикивая на своего напарника, миловидного, рыхлого сол-датика.
Этот, каналья, вместо того чтобы драться, то и дело нагибал-ся к полу,
пытаясь словить серебряные монеты. Чаще, чем шпагу его, Саша видел по-женски
округлый, обтянутый синим сукном зад, но даже пнуть его он не имел
возможности: шпага старшего мелькала со скоростью спиц мчащейся кареты.
Алеша тоже вертелся волчком, потому что его противник выбрал странное
оружие, если можно таким назвать шандалы, бутылки и тяжелые крынки, которые
стояли на подоконнике. Шпагу этот лов-кий долговязый солдатик отбросил еще в
начале боя, она его явно не слушалась, но по-паучьи цепкие руки его все
время что-то хватали и метали в Алешину голову.
Адриану повезло больше других, он не столько дрался со своим
противником, сколько играл шпагой, как на сцене. Видно было, что ни тому, ни
другому никак не хочется быть раненым, а уж тем более убитым. Они все время
менялись местами, сталкиваясь неожиданно, толкали друг друга плечом и
скалили зубы, явно не испытывая злобы.
Гаврила не принимал участия в схватке, он, как и было задума-но,
пытался сыскать камеру, в которой содержали его барина. При-мерное
расположение комнат в этом помещении он знал, Алеша подробно объяснил, где
он видел Никиту, но какая из дверей в этот темном коридоре нужная? Гавриле
категорически запрещено было применять для поиска голос, никаких там "барин"
или "Никита Григорьевич". Но, видно, услышав выстрелы, Никита понял, что
про-исходит что-то необычное и забарабанил в дверь. Вот тут уж верный
камердинер не мог сдержаться:
-- А-а-а! -- заблажил он во весь голос.-- Ключи где? Тут я! Зачем в
этот самый момент служителю Харитону понадобилось выйти в коридор, известно
одной фортуне. Видно, хоть и был он глух, однако обоняние не потерял, запах
пороховой гари разносился по всему дому. Гаврила оглянулся на его
торопливые, шаркающие шаги. На шее у Харитона позвякивала связка ключей.
-- Открывай!-- гаркнул Гаврила, неловко схватившись за висев-шую у
пояса саблю. Она неохотно, с противным скрежетом выполз-ла из ножен.
Харитон даже не пытался оказать сопротивление, трясущимися руками он
нащупал нужный ключ. Дверь отворилась, и Никиту приняли крепкие руки
камердинера,
-- Мальчик мой ясный, Никита Григорьевич!--зарыдал Гаврила, уткнувшись
в грудь барина.-- Вырвали мы вас из рук супостатов. Да куда вы рветесь-то?
Там и без вас управятся!
Никита, худой,бледный, скорее удивленный, чем обрадованный, смотрел на
камердинера без улыбки, потом разом отлепил от себя его руки и бросился на
шум боя. Гаврила, потрясая саблей, последовал за ним. О Харитоне было
забыто. А глухой служитель бочком побрел в конец коридора, вся его фигура
выражала только покорность и унижение. В своей комнатенке он не задержался,
а на-правился по винтовой лестнице в тихую обитель--бывший маяк.
Площадка боя уже обагрилась кровью: Саша исхитрился-таки чиркнуть
шпагой ненавистный зад. Миловидный солдатик лежал под столом и надрывно
стонал, однако руки его, кажется, помимо воли несчастного, трудолюбиво
набивали монетами карман. Противник Адриана дал наконец себя связать и
преспокойно сидел в углу, на-блюдая не без интереса за дракой. Длиннорукий
тоже обезврежен. Сашке бы только покончить со старшим по команде, но в тот
мо-мент, когда Никита появился в проеме двери, пробудился вдруг ото сна
Прошкин. Ничего не соображая с похмелья, он схватил лавку, на которой спал,
и пошел крушить все направо и налево, крича что-то невразумительное. Идти на
него со шпагой было так же бесполезно, как остановить клинком сбесившегося
слона, и не дерни Никита с силой одеяло, которое тот топтал огромными
сапожищами, бой кончился бы с большими потерями.
Через минуту Прошкин был связан. Пока готовили кляп, он к об-щему
удивлению опять захрапел, видно, драка ему показалась просто сном. В этот
момент рухнул старший из команды; убит или ранен, разбираться было некогда.
Друзья успели обменяться только отрывистыми фразами, они бы-ли
восторженны и бестолковы.
-- Отходим!-- крикнул Саша.
К причалу! Там лодка! -- скомандовал Алексей.
Решение воспользоваться при возвращении лодкой охраны воз-никло у него
в тот момент, когда он играл роль утопающего. Ходкий беленький ялик с
веселой голубой полоской вдоль борта и веслами, оставленными в уключинах,
по-прежнему мирно покачивался у стол-ба, к которому был причален.
-- Счастье какое, через забор не надо лезть! Исцарапался весь, Никита
Григорьевич, все руки в занозах!-- весело трещал Гав-рила, пробираясь на
корму к Никите.
-- Ты на Алешину рожу посмотри!--бросил Саша и налег на весла.
Рожа у нашего героя действительно потерпела ущерб, под глазом его
разлился синяк, клей от утраченной бороды залиловел от крови и как-то
странно забугрился, нос перечеркивала глубокая царапина.
-- Отскоблимся!-- расхохотался Алеша.-- Гардемарины, неужели вместе!
-- А то как же,-- тихо сказал Никита. Он все еще не мог прийти в себя
от неожиданно обретенной свободы.-- Вот они, значит, где меня прятали.
-- Лодку поменяем на нашу,--сказал Алеша Адриану.--В этой плыть в город
небезопасно.
Они не слышали выстрела, только увидели, как легкое облачко от-делилось
от окошка бывшего маяка, а Гаврила с ужасом почувство-вал, как обмякло вдруг
тело Никиты, которого он заботливо укрывал своей бекешей. Пуля пробила его
грудь навылет. Саша в бессильной ярости выхватил пистолет и выстрелил в
окошко башни, но Харито-на там уже не было, он спустился вниз, чтобы помочь
охране осво-бодиться от пут.
Все они были избиты, перепачканы кровью, злы, как черти. Каж-дый счел
долгом выговорить Харитону: "Где ты раньше был, глухая тетеря? Нет бы раньше
помочь!" Убитого Кушнакова завернули в одеяло и отнесли в бывшую
арестантскую. Кто-то выскочил наружу по нужде, а вернувшись, сообщил, что
разбойники увели лодку. Известие это было принято почти с облегчением. Они
не могли теперь преследовать беглецов, не могли сообщить начальству о
на-падении на мызу. Ну и пусть его... Оставалось только ждать смены караула.
Поругались, посудачили, помылись, перевязали раны, поде-лили поровну
собранные с полу деньги и сели ужинать.
Меж тем лодка с беглецами благополучно достигла берега, где стояла
карета.
-- Боже мой, что с ним? Никита...-- воскликнула Софья, глядя, как
Гаврила с помощью Алеши выносит на берег бесчувствен-ное тело.
-- Ранен,--бросил Алексей.--Гаврила говорит--не смертельно! Живо
переодеваться! И скорее, скорее!
Маски, порты, рыжий парик были связаны в узел вместе с уве-систым
камнем и пошли на дно реки. Алексей и Адриан прыг-нули в лодку.
-- Может, повезем его водой? -- предложил Алеша, глядя, как Саша с
Гаврилой неловко усаживают в карету раненого друга.-- В карете трясет.
-- Нет! Все делаем, как договорились! -- Софья неожиданно для себя
взяла командный тон.--Сейчас надо как можно скорее попасть к Черкасским. Да
отчаливайте же наконец! Может быть по-гоня!
Гавриле очень не хотелось оставлять Никиту на попечение дам, которые
ничего не смыслят в медицине, и он умоляюще погляды-вал на Сашу.
-- Я поеду с вами,-- решительно сказал тот.
-- Ни в коем случае.-- Софья была непреклонна.-- Каретой Гав-рила
правит лучше тебя, и потом внутри и так тесно. Саша, ради Бога, скачите
первым. Мы должны разделиться. И не беспо-койтесь, мы справимся.
Саша умел слушать дельные советы, он вскочил на лошадь и сразу же
пустил ее галопом. Прежде чем сесть на козлы, Гаврила заботливо подсунул под
голову Никиты свернутую валиком бекешу. Раненый полулежал на заднем сиденье,
дыхание его было тяжелым, свистящим, грудь высоко поднималась и вдруг
опадала почти без-звучно, вызывая безотчетный страх, что вздох этот будет
послед-ним.
-- Ничего... Честь барину спасли, спасем и жизнь!-- высокопарно сказал
Гаврила и всхлипнул обиженно, как дитя малое.
Что он мог знать, убогий лекарь? Чужих врачевал и не без поль-зы, а
когда своего коснулось, то разум мутится. А что касаемо утверждения, мол, не
смертельно, то это не более чем заговорные слова, чтоб беса отпугнуть.
Карета двинулась по дорожке парка, набирая скорость, и вот она уже
летит по тракту, и -- о, чудо! -- то ли благодаря умению ку-чера, то ли
провидению, но ее почти не трясет.
Мария сидела напротив Никиты и неотрывно смотрела в лицо молодого
человека. С самого первого мгновения, как увидела она плетью висящую руку,
плотно смеженные глаза и узкую, как у молодого дьячка, бороду, запачканную
кровью, ее не оставляли самые дурные предчувствия. Может быть, это конец и
злая судьба отнимает его навсегда? Все душевные силы ее были потрачены на
то, чтобы прогнать страшные мысли, и она не замечала, что дрожит, что из
глаз ее льются слезы и с монотонностью весенней капели ударяются о
позарится на чужое добро. В карете буду сидеть я!
-- Видишь ли, душа моя,-- Алеша изо всех сил старался гово-рить
спокойно,-- еще хуже будет, если вышеупомянутый негодяй по-зарится на тебя.
Тогда, как говорится, черт с ней, с каретой! Не ругайся, как не стыдно! В
карете я буду не одна. Мы поедем с Марией, и в руках у нас будут пистолеты.
Алеша тихо застонал.
-- А в кустах мы посадим маменьку, чтоб в случае чего сбегала за
полицейской командой. Можно и детей прихватить для отвода глаз, пусть себе
играют на берегу!
Софья не обиделась, переждала, пока Алеша израсходует весь запас
насмешек, после чего сказала важно:
-- Твой сарказм неуместен,-- но тут же сбилась с высокого тона,
зашептала поспешно,--дай святое честное слово, что никому... ни одной живой
душе, ни словом, ни жестом, понимаешь? Мария-Никита...-- она нагнулась к уху
мужа и шепнула ему сердечную тай-ну Марии.
-- Да про эту тайну кричат все вороны в нашем саду,-- рассме-ялся
Алеша.
-- Не вороны, а соловьи,-- ласково улыбнулась Софья,-- и не кричат, а
поют.
Алеша понял, что побежден. Однако немало душевной работы понадобилось
ему, чтобы понять, что не из каприза или упрямства придумала Софья и дом
князя Черкасского, и себя в карете на берегу. Наверное, она права, Никиту
надо хорошо спрятать, а потом подумать, как вывезти его за пределы России.
Софья тем временем направилась к Аглае Назаровне. Кто такой князь
Черкасский и супруга его Аглая Назаровна, и какую роль сыграли они в жизни
Алексея и Софьи, мы уже поведали читателям, поэтому не будем повторяться.
Аглая Назаровна, горячая, властная и больная дама, проживала в богатом
своем особняке посреди обширного парка. Примирение с мужем несколько
укротило ее бешеный нрав, и хотя она так же искала справедливости, это
выливалось теперь не в судилище в "трон-ной зале", где она наказывала и
миловала дворню, а в широкую благотворительность. Она жертвовала деньги на
госпитали, дома призрения, монастыри, тяжелые припадки мучили ее теперь
крайне редко, однако ноги оставались по-прежнему неподвижны.
С князем они жили как и раньше; каждый на своей половине и столовался,
и ночевал, но раз в неделю в четверг Черкасский удостаивал супругу
продолжительной беседы. Аглая Назаровна гото-вилась к этой беседе, как к
выходу в свет: и платье лучшее, и над прической парикмахер не менее часа
колдовал. Кресло с вос-седающей в нем барыней несли на половину князя с
торжествен-ностью, подобающей разве что царице Савской.
Беседы их носили ученый и познавательный характер, говорили о
философии, искусстве, истории; и все это, придуманное и освоенное на Западе
за многие столетия, князь словно промерял на торс род-ного отечества,
придирчиво размышляя: а удобно ли будет России жить и дышать в этих одеждах.
Прикованная болезнью к креслу Аглая Назаровна не чужда была чтению, но
книжки любила изыс-канные и понятные -- про любовь, про томных дам и
чувствитель-ных кавалеров. Беседы с князем требовали знакомства с другой
литературой, но чего не сделаешь для любимого человека? Уже то хорошо, что
ей уготовлена роль слушательницы, но чтоб поддак-нуть в нужный момент и
изобразить на лице понимание, ей прихо-дилось корпеть над фолиантами,
взятыми из библиотеки князя.
В тот момент, когда явилась Софья с визитом, Аглая Назаровна с трудом
продиралась через сочинение Самуила Пуфендорфа, юриста и историка из
Лейпцига. У ее ног на низкой скамеечке сидела карлица Прошка с бумагой на
коленях и чернильницей на шее, дабы заносить на лист пересказанные хозяйкой
особо важные и понятные мысли ученого немца. Однако усталость была, злоба
была, а мыслей понятных не было, сплошной чистый лист бумаги.
Книга Пуфендорфа была упомянута князем как важнейшая, пото-му что сам
Петр Великий радел о ее переводе. Состояла она из двух трактатов, из коих
первый --"О должности человека и гражда-нина"--был переведен на русский еще
при жизни государя, а вто-рой--"О вере христианской"--был императором
отринут как ненуж-ный для России. Это была серьезная беда для Аглаи
Назаровны. В первом трактате она ничего не понимала, а второй, кажется,
вполне доступный ее разумению, мало того, что писан по-немецки, так еще
готическим шрифтом. Мука, да и только!
Появление Софьи было воспринято с радостью. Гостья была не только
приятна и умна, она освобождала хозяйку от непосильной работы, давала
возможность расслабиться и узнать, что происходит в мире за высокой
узорчатой оградой ее парка. Немедленно был сервирован стол, всю скатерть
заставили фруктами, орехами и даже венгерским вином в высоких бутылках.
-- Разговор у меня к вам секретный,-- начала Софья. Из комнаты были
тотчас высланы все слуги, и только карлица Прошка осталась сидеть у барских
ног: от нее таиться было так же глупо, как от собачки, дремавшей в кресле.
Софья решила ничего не скрывать от своей знатной благодетель-ницы.
Аглая Назарова могла быть вздорной, крикливой, нелепой, обидчивой, то есть
необычайно трудной в общении, но слово "честь" было для нее законом, и она
не была трусихой. Рассказ Софьи княгиня слушала, как волшебную сказку. Лоб
ее собрался морщина-ми, нежные мешочки под глазами взволнованно дрожали, а
мослас-тая, в карих крапинках рука исщипала карле все запястье. Заметив
Прошкины муки, Аглая Назаровна разозлилась: "Видишь, не в себе я, отойди!"
Когда карлица поспешно исполнила приказание, она тут же налила себе вина и
успокоилась, готовая с полным вниманием слушать Софью. Когда рассказ был
кончен, княгиня сказала:
-- Экое окаянство у нас в России случается! Вот бы послушал эту историю
покойный Пуфендорф. Интересно узнать его мнение. А то ведь все мудрствует,
что ни слово, то загадка. "Право не зависит от законов
вероисповедания,--произнесла она нараспев,-- а должно согласовываться только
с законами разума". Да. ведь это чушь!
-- Вы так думаете?-- вежливо улыбнулась Софья.-- Почему?
-- А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного
по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу... а рус-скому полагается единая
супруга.
-- Это, конечно, так, но при чем здесь...?
-- Дружок ваш арестованный?-- перебила ее княгиня.-- А при том, что
слыхала я: великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не
по-христиански. Жалко юношу. Как ты говоришь его фамилия?
-- Князь Никита Оленев.-- Софья понизила голос.-- И сознаюсь вам, ваше
сиятельство, мы решили его похитить, да, да".. Только везти его после
похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам тоже опасно. Вы понимаете?
-- Откуда мне знакома эта фамилия?
-- Ну как же... у него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и
парфюмер.
-- У меня и спрячем.--Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули.--
Князя во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу в мо-их покоях.
Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе,
заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя
Оленева был пленником и благодетелем этого до-ма. Он был привезен сюда
силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившихся от его же кухни мазей,
но по воле провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны.
Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: "А
ножки-то у них двигаются!" И с тех пор лелеяла Прошка надеж-ду, что настанет
светлый миг и Гаврила, как посланец Божий, войдет в их дом и излечит хозяйку
от паралича.
-- А долго ждать-то?--деловито и строго спросила Аглая На-заровна, щеки
ее малиново рдели от нетерпения.-- Сможете ли вы все сделать толком? Может,
мне на Каменный Нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу
приступом возь-мем!
-- О, нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень, ти-хо и
тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова.
Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила
перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным
облегчением.
- Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем
обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами пове-даю о должности
человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит.
Конечно, не совсем так и с большими потерями, но удался. Уже в ходе его
осуществления выяснилось, как много мело-чей они не учли, как были наивны в
главных предположениях, ко, как говорил Ларошфуко, "судьба устраивает все к
выгоде тех, которым она покровительствует". К пяти часам дня, а именно это
время было выбрано для нападения, жизнь на Каменном Носу протекала таким
образом, что все было на руку друзьям, потому что не забудь солдат закрыть
дверь на щеколду, которую всегда закрывал, не люби старший из команды игру в
фаро и не проиграй сержант Прошкин недельный заработок, план освобождения
Никиты и вовсе был бы сорван.
Однако все по порядку. Для нападения на мызу был подобран следующий
реквизит: три маски черные, парик рыжий с бородой, рваные порты с рваной же
рубахой, две лодки, карета, веревки с кошками-якорьками на концах, а также
шпаги, ножи и пистолеты.
План нападения был таков: Алексей вблизи причала разыгрывает
кораблекрушение, для чего дырявит утлую лодчонку, топит ее и, барахтаясь в
воде, что есть мочи кричит: "Спасите, православные!" По замыслу автора плана
солдаты бросятся его спасать, а он, разыг-рывая пьяного, будет тянуть эту
канитель по возможности дольше, отвлекая на себя все силы и внимание охраны.
Далее его, бесчувственного, должны внести в дом.
В это время Саше, Адриану и Гавриле надлежало с помощью веревок с
кошками проникнуть на мызу с тыла, то есть через забор, после чего со всеми
предосторожностями дойти до двери в дом, которую Алеша должен был отпереть.
Далее "разбойники" проникают в караульное помещение: "Кошелек или жизнь".
Трам-тарарам, выстрелы, шпаги и так далее. Солдат вяжут, всем кляпы в рот,
по оставленным веревкам нападавшие с Никитой перелезают че-рез забор и по
заросшему белыми зонтиками лугу бегут к лодке, спрятанной в осоке. Там
четыре весла; даже если солдаты развяжут-ся как-то и бросятся в погоню, все
равно не догнать им быстро-ходного ялика.
А на Екатерингофской дороге в тени дубов их ждет карета, в которой
сидят Мария и Софья. Одна из лошадей выпряжена, Саша поскачет домой верхом.
Адриан и Алеша вернутся в город на ялике. Сделали дело и разбежались --
таков был стратегический план.
Утро назначенного четверга было жарким и ветреным, а после полудня небо
вдруг затянуло тучами и пошел дождь, маленький и противный. Плохая погода
ничем не могла нарушить планы наших героев, разве что несколько неожиданным
для Веры Константиновны было горячее желание Марии и Софьи поехать
покататься в карете Оленевых, которую Гаврила лихо подогнал к калитке. Она
устала повторять, что Софья непременно простудится, а дальше гнилая
лихорадка и смерть, там дети сироты и вообще, можно ли быть та-кой
неразумной? Софья не возражала, однако видно было, что она поступит
по-своему. В поддержку подруги Мария излишне взвол-нованно тараторила что-то
про модные лавки, а сама пыталась от-теснить Веру Константиновну от входной
двери и скрыть от ее глаз Гаврилу, который выносил из дома мешок с
реквизитом. Наконец Гав-рила взгромоздился на козлы. Вид у него был
торжественный, дожил до великого часа, однако подсознание, о котором в
середине XVIII века ничего еще не было известно, но которое существовало,
нагнало на него икоту, а что еще хуже, заставило мелко трястись. Его дрожь
передалась карете, и она выглядела почти как живое су-щество, заразившееся
болезнью Святого Витта. Но попробовал бы кто-нибудь заподозрить его в
трусости! Просто холодно, милые дамы, дождь ведь сеет...
Доехали, доплыли, все как по расписанию. В устье Екатерингофки в
заранее выбранном месте Гаврила пересел в ялик к Саше и Адриану, а бородатый
Алексей перебрался в убогую лодчонку.
Он без помех доплыл до Каменного Носа, по пути успел прору-бить в днище
изрядную пробоину. В отдалении, прижимаясь к берегу, неслышно следовал Сашин
ялик. Неожиданности начались с того, что проклятая Алешина лодчонка никак не
желала тонуть. Она нелепо задралась кормой вверх и продолжала держаться на
плаву несмотря на все Алешины усилия. Кричать о помощи было рано. Если за
лодкой наблюдают солдаты, то призывы тонущего мало бы тронули их. Держись за
корму -- и доберешься благополучно до берега.
Алеше ничего не оставалось, как нырнуть. Под водой он успел отплыть от
лодчонки на порядочное расстояние, а когда вынырнул, ловя воздух ртом,
последующий крик о помощи выглядел вполне правдоподобно. "Спасите,
православные!" Алеша бил по воде руками, делал вид, что уходит под воду,
вопил голосом и пьяным, и трезвым. Мыза безмолвствовала, никто не спешил к
нему на помощь, причал был пуст, калитка заперта. Охрипнув, осипнув,
наглотавшись соленой воды и проклиная человеческое равнодушие, Алексей
доплыл до берега и с трудом вылез на осклизлый причал. Борода у правого уха
отклеилась, и он закусил конец ее зубами. Хорошо хоть усы были на месте.
Алексей толкнулся в калитку--заперта! Он окинул взглядом за-бор --
высоко, не перелезть] Вода стекала с него ручьями, и холод собачий, черт бы
вас всех!..
В этот момент осторожно звякнул крюк, калитка неслышно от-ворилась, и
он увидел Сашу, который стоял в выжидательной позе, прижимая палец к губам.
У стены дома находились Адриан с двумя пистолетами в руках и поникший,
исцарапанный Гаврила. Губы его неслышно шептали молитву. Алеша открыл было
рот, пытаясь объ-яснить неурядицу, но Саша погрозил ему пальцем и улыбнулся,
глаза его в прорези маски сощурились на мгновение, но тут же опять по-рысьи
настороженно вперились в дверь дома.
Внутренний двор усадьбы выглядел совсем не так, как представ-лял себе
Алексей. Забор был крепок и ладен, а дом и прочие постройки не просто
старыми--дряхлыми. Срубы покосились, ниж-ние венцы разъели жучок и плесень,
однако дубовая дверь, за которую им следовало попасть, сияла новыми
металлическими на-кладками, Алексей подошел к ней вплотную, пытаясь
высмотреть в щель, каков там запор и нельзя ли открыть его ножом. Он надавил
на дверь плечом, и она неожиданно открылась.
А православные тем временем резались в карты. Чем другим может заняться
солдат в карауле, если за окном дождь, начальство далеко, а безделье
осточертело? Харитон отнес арестанту обед и отправился вздремнуть в свою
каморку под лестницей. Сержант Прошкин, силач и забияка, после проигрыша
напился с горя и по-валился на лавку, чтобы сотрясать покои своим
богатырским храпом. Четверо служивых продолжали игру. Старшему Кушнакову
везло, по-этому никто не смел выйти из-за стола: карты иногда приковывают
людей к месту покрепче, чем цепи.
Скрипнула открываемая в сенцах дверь.
-- Ты что, Иван, щеколду не закинул?--спросил старший.
-- Да это Харитон бродит,-- отозвался солдат и крикнул гром-ко:--
Харитон, ты, что ли?
-- Ори, ори глухарю на току!
Это замечание рассмешило солдат. Представить сутулого, худого Харитона
распушившим крылья и хвост -- что может быть смешнее? Игра продолжалась.
-- Куда короля пик дел?--успел выкрикнуть старший, как дверь в
караульное помещение широко распахнулась.
Люди в масках вбежали в комнату и встали по углам, нацелив на играющих
пистолеты. Крикни Сашка: "Предоставить арестанта или всех перебьем!"--
похищение, может быть, обошлось бы без единого выстрела. Но Сашка крикнул
заученное: "Кошелек или жизнь!" Содержимое кошельков было беспечно разложено
на столе, вот оно -- бери, но старший не хотел расставаться со своим добром.
Он вдруг бросился на пол и ухватил за ноги самого неказистого и мокрого
злоумышленника. От неожиданности косматый мужичишко пальнул в воздух. Тут и
началось светопреставление.
Через минуту вся комната утонула в плотном пороховом дыму, уже не видно
было, в кого палить, уши заложило от выстрелов. В ход пошли шпаги. Стол с
картами, бутылками, деньгами пере-вернулся, и каблуки сражающихся нещадно
топтали личики дам и валетов. Медные и серебряные монеты со звоном
подскакивали на половицах и раскатывались по углам.
Саше несказанно мешала маска, она суживала видимое простран-ство,
стягивала лицо, делала его чужим, а в бою, как перед смертью, тебе не должны
мешать подобные мелочи. Кроме того, ему досталось двое противников. Первым
был старший из команды. Шпагой он владел бесподобно, при этом без остановки
орал, то угрожая напа-давшим, то призывая мерзавца Прошкина "открыть наконец
зенки", то прикрикивая на своего напарника, миловидного, рыхлого сол-датика.
Этот, каналья, вместо того чтобы драться, то и дело нагибал-ся к полу,
пытаясь словить серебряные монеты. Чаще, чем шпагу его, Саша видел по-женски
округлый, обтянутый синим сукном зад, но даже пнуть его он не имел
возможности: шпага старшего мелькала со скоростью спиц мчащейся кареты.
Алеша тоже вертелся волчком, потому что его противник выбрал странное
оружие, если можно таким назвать шандалы, бутылки и тяжелые крынки, которые
стояли на подоконнике. Шпагу этот лов-кий долговязый солдатик отбросил еще в
начале боя, она его явно не слушалась, но по-паучьи цепкие руки его все
время что-то хватали и метали в Алешину голову.
Адриану повезло больше других, он не столько дрался со своим
противником, сколько играл шпагой, как на сцене. Видно было, что ни тому, ни
другому никак не хочется быть раненым, а уж тем более убитым. Они все время
менялись местами, сталкиваясь неожиданно, толкали друг друга плечом и
скалили зубы, явно не испытывая злобы.
Гаврила не принимал участия в схватке, он, как и было задума-но,
пытался сыскать камеру, в которой содержали его барина. При-мерное
расположение комнат в этом помещении он знал, Алеша подробно объяснил, где
он видел Никиту, но какая из дверей в этот темном коридоре нужная? Гавриле
категорически запрещено было применять для поиска голос, никаких там "барин"
или "Никита Григорьевич". Но, видно, услышав выстрелы, Никита понял, что
про-исходит что-то необычное и забарабанил в дверь. Вот тут уж верный
камердинер не мог сдержаться:
-- А-а-а! -- заблажил он во весь голос.-- Ключи где? Тут я! Зачем в
этот самый момент служителю Харитону понадобилось выйти в коридор, известно
одной фортуне. Видно, хоть и был он глух, однако обоняние не потерял, запах
пороховой гари разносился по всему дому. Гаврила оглянулся на его
торопливые, шаркающие шаги. На шее у Харитона позвякивала связка ключей.
-- Открывай!-- гаркнул Гаврила, неловко схватившись за висев-шую у
пояса саблю. Она неохотно, с противным скрежетом выполз-ла из ножен.
Харитон даже не пытался оказать сопротивление, трясущимися руками он
нащупал нужный ключ. Дверь отворилась, и Никиту приняли крепкие руки
камердинера,
-- Мальчик мой ясный, Никита Григорьевич!--зарыдал Гаврила, уткнувшись
в грудь барина.-- Вырвали мы вас из рук супостатов. Да куда вы рветесь-то?
Там и без вас управятся!
Никита, худой,бледный, скорее удивленный, чем обрадованный, смотрел на
камердинера без улыбки, потом разом отлепил от себя его руки и бросился на
шум боя. Гаврила, потрясая саблей, последовал за ним. О Харитоне было
забыто. А глухой служитель бочком побрел в конец коридора, вся его фигура
выражала только покорность и унижение. В своей комнатенке он не задержался,
а на-правился по винтовой лестнице в тихую обитель--бывший маяк.
Площадка боя уже обагрилась кровью: Саша исхитрился-таки чиркнуть
шпагой ненавистный зад. Миловидный солдатик лежал под столом и надрывно
стонал, однако руки его, кажется, помимо воли несчастного, трудолюбиво
набивали монетами карман. Противник Адриана дал наконец себя связать и
преспокойно сидел в углу, на-блюдая не без интереса за дракой. Длиннорукий
тоже обезврежен. Сашке бы только покончить со старшим по команде, но в тот
мо-мент, когда Никита появился в проеме двери, пробудился вдруг ото сна
Прошкин. Ничего не соображая с похмелья, он схватил лавку, на которой спал,
и пошел крушить все направо и налево, крича что-то невразумительное. Идти на
него со шпагой было так же бесполезно, как остановить клинком сбесившегося
слона, и не дерни Никита с силой одеяло, которое тот топтал огромными
сапожищами, бой кончился бы с большими потерями.
Через минуту Прошкин был связан. Пока готовили кляп, он к об-щему
удивлению опять захрапел, видно, драка ему показалась просто сном. В этот
момент рухнул старший из команды; убит или ранен, разбираться было некогда.
Друзья успели обменяться только отрывистыми фразами, они бы-ли
восторженны и бестолковы.
-- Отходим!-- крикнул Саша.
К причалу! Там лодка! -- скомандовал Алексей.
Решение воспользоваться при возвращении лодкой охраны воз-никло у него
в тот момент, когда он играл роль утопающего. Ходкий беленький ялик с
веселой голубой полоской вдоль борта и веслами, оставленными в уключинах,
по-прежнему мирно покачивался у стол-ба, к которому был причален.
-- Счастье какое, через забор не надо лезть! Исцарапался весь, Никита
Григорьевич, все руки в занозах!-- весело трещал Гав-рила, пробираясь на
корму к Никите.
-- Ты на Алешину рожу посмотри!--бросил Саша и налег на весла.
Рожа у нашего героя действительно потерпела ущерб, под глазом его
разлился синяк, клей от утраченной бороды залиловел от крови и как-то
странно забугрился, нос перечеркивала глубокая царапина.
-- Отскоблимся!-- расхохотался Алеша.-- Гардемарины, неужели вместе!
-- А то как же,-- тихо сказал Никита. Он все еще не мог прийти в себя
от неожиданно обретенной свободы.-- Вот они, значит, где меня прятали.
-- Лодку поменяем на нашу,--сказал Алеша Адриану.--В этой плыть в город
небезопасно.
Они не слышали выстрела, только увидели, как легкое облачко от-делилось
от окошка бывшего маяка, а Гаврила с ужасом почувство-вал, как обмякло вдруг
тело Никиты, которого он заботливо укрывал своей бекешей. Пуля пробила его
грудь навылет. Саша в бессильной ярости выхватил пистолет и выстрелил в
окошко башни, но Харито-на там уже не было, он спустился вниз, чтобы помочь
охране осво-бодиться от пут.
Все они были избиты, перепачканы кровью, злы, как черти. Каж-дый счел
долгом выговорить Харитону: "Где ты раньше был, глухая тетеря? Нет бы раньше
помочь!" Убитого Кушнакова завернули в одеяло и отнесли в бывшую
арестантскую. Кто-то выскочил наружу по нужде, а вернувшись, сообщил, что
разбойники увели лодку. Известие это было принято почти с облегчением. Они
не могли теперь преследовать беглецов, не могли сообщить начальству о
на-падении на мызу. Ну и пусть его... Оставалось только ждать смены караула.
Поругались, посудачили, помылись, перевязали раны, поде-лили поровну
собранные с полу деньги и сели ужинать.
Меж тем лодка с беглецами благополучно достигла берега, где стояла
карета.
-- Боже мой, что с ним? Никита...-- воскликнула Софья, глядя, как
Гаврила с помощью Алеши выносит на берег бесчувствен-ное тело.
-- Ранен,--бросил Алексей.--Гаврила говорит--не смертельно! Живо
переодеваться! И скорее, скорее!
Маски, порты, рыжий парик были связаны в узел вместе с уве-систым
камнем и пошли на дно реки. Алексей и Адриан прыг-нули в лодку.
-- Может, повезем его водой? -- предложил Алеша, глядя, как Саша с
Гаврилой неловко усаживают в карету раненого друга.-- В карете трясет.
-- Нет! Все делаем, как договорились! -- Софья неожиданно для себя
взяла командный тон.--Сейчас надо как можно скорее попасть к Черкасским. Да
отчаливайте же наконец! Может быть по-гоня!
Гавриле очень не хотелось оставлять Никиту на попечение дам, которые
ничего не смыслят в медицине, и он умоляюще погляды-вал на Сашу.
-- Я поеду с вами,-- решительно сказал тот.
-- Ни в коем случае.-- Софья была непреклонна.-- Каретой Гав-рила
правит лучше тебя, и потом внутри и так тесно. Саша, ради Бога, скачите
первым. Мы должны разделиться. И не беспо-койтесь, мы справимся.
Саша умел слушать дельные советы, он вскочил на лошадь и сразу же
пустил ее галопом. Прежде чем сесть на козлы, Гаврила заботливо подсунул под
голову Никиты свернутую валиком бекешу. Раненый полулежал на заднем сиденье,
дыхание его было тяжелым, свистящим, грудь высоко поднималась и вдруг
опадала почти без-звучно, вызывая безотчетный страх, что вздох этот будет
послед-ним.
-- Ничего... Честь барину спасли, спасем и жизнь!-- высокопарно сказал
Гаврила и всхлипнул обиженно, как дитя малое.
Что он мог знать, убогий лекарь? Чужих врачевал и не без поль-зы, а
когда своего коснулось, то разум мутится. А что касаемо утверждения, мол, не
смертельно, то это не более чем заговорные слова, чтоб беса отпугнуть.
Карета двинулась по дорожке парка, набирая скорость, и вот она уже
летит по тракту, и -- о, чудо! -- то ли благодаря умению ку-чера, то ли
провидению, но ее почти не трясет.
Мария сидела напротив Никиты и неотрывно смотрела в лицо молодого
человека. С самого первого мгновения, как увидела она плетью висящую руку,
плотно смеженные глаза и узкую, как у молодого дьячка, бороду, запачканную
кровью, ее не оставляли самые дурные предчувствия. Может быть, это конец и
злая судьба отнимает его навсегда? Все душевные силы ее были потрачены на
то, чтобы прогнать страшные мысли, и она не замечала, что дрожит, что из
глаз ее льются слезы и с монотонностью весенней капели ударяются о