Соротокина Нина. Свидание с Петербургом

призывая Елизавету немедленно в ночи идти занимать русский трон. "Что ждет
вас? -- спросил он тогда с горечью.-- Либо монастырь, либо крепость, другого
пути нет!" Сцена представилась ей во всех подробностях, и как молилась она в
Преображенских казармах, и как снег шел, и как несли ее ко дворцу на руках
гвардейцы. Крикнула Шмидшу. Старая чухонка явилась немедленно, зорко ощупала
госу-дарыню взглядом, здорова ли, не гневлива ли, каково душевное
само-чувствие.
-- Ягужинскую, то бишь Белову, больше ко мне не звать!-- сказала
Елизавета и добавила тихо:-- Бог с ней,
Но всего этого не знала Анастасия и потому не могла понять, что
нежелание государыни говорить с ней есть как раз милость, а не опала. После
ареста Саши она затосковала больше прежнего.
Никогда раньше в этом доме не было домашней божницы, а те-перь она
велела собрать по дому самые дорогие и старые иконы и повесить их в малой
гостиной, той, что в одно окно. Здесь и проводила она большую часть дня, а
иногда и ночи.
Анастасия ни о чем не просила Бога, не славила, а, стоя на коленях,
сбивчиво и страстно рассказывала святым ликам разнооб-разные события своей
жизни и все пыталась объяснить, как она права и как другие не правы.
Иногда ее отвлекала черепичная крыша соседнего дома: шер-шавый скат ее
был то мокрым от дождя, то облит закатным солнцем. У слухового окна грелась
на солнце молодая черная кошка. У нее была изгибистая шея, круглая, с
маленькими ушками морда, глян-цевая, стройная фигурка ее напоминала
египетскую статуэтку. Анастасии казалось, что кошка сидит здесь неспроста,
что она послана в назидание, недаром они встречались с ней взглядом. Если б
пожелал Господь, он непременно послал бы на крышу белых голубей, сколько их
тут раньше кружило... Но нет, опять появилась на крыше мерзкая тварь и
мурлычет, и чистит о черепицу свои перламутровые коготки.
Анастасия велела повесить на окно плотную штору. Теперь она и днем
молилась при свече, и опять рассказывала Богу, как неспра-ведлива к ней
императрица. Потом Елизавета исчезла из ее рас-сказов, место государыни
занял Саша.
Как-то встала она утром, до завтрака прошла в молельню, отодви-нула
тяжелую штору. Было очень рано. Над городом висел туман. Через час высоко
поднимется солнце и растопит это влажное об-лако, а сейчас силуэты домов,
шпилей, луковиц на церквах раз-мыты, все они словно плывут...
"Что я все себя жалею,--подумала вдруг Анастасия.--Горькая моя доля,
мать в ссылке, муж в крепости, но ведь надобно и их пожа-леть, им-то еще
горше..." Это простая мысль принесла ей| облег-чение.
А на следующий день из тюрьмы вдруг вернулся Саша. Он явился к вечеру,
не сказав никому ни слова, прошел в кабинет, сел за стол и замер с закрытыми
глазами, вслушиваясь в звуки родного дома. Вначале шепот, шорох невнятный,
потом беготня по лестницам и наконец громкий, навзрыд, крик Анастасии:
-- Где он? Голубчик мой ясный, где он?
Она вбежала в кабинет, и здесь силы ее совершенно оставили. По инерции
она еще сделала три неверных шага, потом колени подломились, и она
непременно рухнула бы, если б не подхватили ее сильные руки мужа.
Пора кончать нашу историю, в которой все разъяснилось, а если у
читателя остались какие-то пробелы, если он в чем-то увидел
недоговоренность, то автор может заверить: причина недоговоренно-сти не в
забывчивости и не в отсутствии желания рассказать, а в незнании.
Например, я не знаю, кончилась ли любовь Марии и Никиты вен-цом, или
осталась на всю жизнь приятнейшим и нежнейшим воспо-минанием для обоих.
Пусть читатель по своему усмотрению допишет их любовь. Мне же, чтоб сказать
об этом наверняка, опять надо с головой нырнуть в XVIII век, чтобы в
архивах, документах и книгах искать продолжение этой истории. Если будут
место, время и бумага, я непременно это сделаю.
Беловы тихо и незаметно отбыли в Лондон. За Алексея Корсака тоже не
стоит волноваться, у него, как теперь говорят, все в порядке: через два года
офицер, через пять капитан. Жаль только, что по-плывет он к дальним
обетованным землям много позднее, то есть не в двадцать, как мечталось, а в
сорок. Но не будем гневить Бога. В каком бы возрасте ни осуществилась твоя
мечта, это всегда счастье.
В судьбу Лядащева наша история внесла серьезные изменения. Активный, не
стесненный служебными рамками сыск пришелся ему настолько по вкусу, что он
стал подумывать, а не организовать ли ему что-то вроде лавки или конторы,
которая занималась бы распу-тыванием сложных узлов, в которые завязывает
жизнь человеческие судьбы. Если это лавка, то за распутывание и деньги можно
брать, а можно и не брать... Когда работа в удовольствие, то это дороже
любого рубля и дуката.
Занимаясь делом Белова -- Оленева, то есть пребывая в постоян-ной суете
и озабоченности, он несколько поостыл к коллекционирова-нию, но обнаружил в
себе странную особенность. Сосредоточившись, он мог без всяких часов назвать
время с точностью до пяти минут, хоть ночью его разбуди, хоть днем за руку
схвати. Необходи-мость носить с собой карманные часы отпала, и куда-то исчез
педантизм. Он вдруг понял, что самый лучший механизм (речь идет о часах)
тот, который спешит, он дарит нам несколько неуч-тенных минут, которыми мы
можем воспользоваться по своему усмотрению.
Дементий Палыч оставил службу. Уходя из Тайной канцелярии, он честно
рассчитался со своими подследственными, чьи дела долж-ны были встать
заложниками в шеренгу прочих папок. С Беловым было все ясно, его дело
кончилось определением "безвинен" и сентенцией "освободить". С Оленевым все
обстояло сложнее, потому что все обвинения, ему представленные, были как бы
дым, плод воображения. В деле даже не было приказа на арест, а только единый
опросный лист и отчеты агентов, которые его разыскивали. Но даже такую
пустую папку Дементий Палыч не посмел уничтожить, верите ли -- не поднялась
рука. Он просто украсил ее грифом "не важное" и засунул в такой дальний
шкаф, в такой пыльный угол, под такой увесистый ворох папок с аналогичным
грифом, что обна-ружена была сия папка только тогда, когда почтенный старец
Никита Григорьевич Оленев доживал свои годы в Венеции, любуясь кана-лами и
прекрасными творениями рук человеческих эпохи Ренессанса. Предсказания
Гаврилы сбылись, чудодейственный сапфир спас бари-ну судьбу и честь, то есть
сделал то, что государственной машине сделать было не под силу, слишком
мелкая работа.
И еще Дементий Палыч не совладал с собой и продал сапфирный камень.
Стараясь избавиться от томящих сердце воспоминаний и тоске по любимой
работе, он уехал в первопрестольную, купил там то ли посудную лавку, то ли
свечной заводик, во всяком случае предприятие его было весьма прибыльно. С
лица бывшего подкан-целяриста исчезла гражданская озабоченность и святая
подозритель-ность, торговые дела явно пошли ему на пользу. Он стал истинным
патриотом Москвы и даже занимал какие-то общественные долж-ности.
О векселе Гольденберга, о котором было столько говорено, Бе-стужев
узнает много позднее, и это приведет его к окончательному разрыву с сыном.
Хотя что значит -- разрыв? В гневе канцлер прокричит: "Ты мне больше не
сын!"--и граф Антон немедленно, словно ответный пароль, произнесет: "А ты
мне не отец!" Но для всех-то прочих, для закона, для общества младший
Бестужев по-прежнему наследник, кровинка канцлера, и никуда от этой
нервущейся связи не деться. Судя по оставшимся документам, великая тяжба
отца с сыном будет продолжаться до самой смерти первого.
Но не будем произносить здесь слово смерть, поскольку оно, как и время,
понятие условное. Наши потомки через сто лет тоже будут считать, что все мы
умерли, а мы вот они, живые... Пока я в силах оживить на этих страницах
любимых и нелюбимых героев моих, пусть они живут, воюют со всяческой
скверной, радуются солнцу, дружбе и детям своим и верят, что никогда не
умрут.