Страница:
маленькую, бисером вышитую сумочку, которую она судорожно сжимала в руке.
Они уже миновали Калинкин мост и въехали в город, когда Ни-кита вдруг
разомкнул мокрые от пота ресницы и внимательным взглядом окинул карету.
Видно было, что он все вспомнил и вполне осмыслил ситуацию. Взгляд его
задержался на Марии. Он рассматри-вал ее очень внимательно, подробно изучая
кружевной воротник, бе-лый капор, испуганные глаза, руку, которая зажимала
рот.
-- Бред! Откуда ей тут взяться?-- сказал он вдруг и опять потерял
сознание, голова его упала на плечо сидящей рядом Софьи.
-- Я его напугала,-- с ужасом прошептала Мария.-- Он меня не узнал. Он
принял меня за какую-то другую особу.
-- Наоборот узнал! Мария, не плачь. Никите мужество наше нужно, а не
слезы. Только бы довезти его до места.
Как ни торопился Гаврила, попав в центр города, он должен был замедлить
движение, а близ Вознесенской першпективы и вовсе изменить маршрут. На
площади солдаты перегородили улицу ка-навой. Экие шустрые попались,
несколько часов назад только присту-пили к работе, а теперь уже деревья
выкорчевали, булыжник повыковыривали и изуродовали все вокруг до
неузнаваемости! Теперь другого пути нет, как ехать мимо дома Белова, Мысль
эта разозлила Гаврилу. Ах, молодежь, не слушает старших и мудрых. Сидел бы
сейчас Александр Федорович на козлах -- у дома бы сошел без забот, а он,
Гаврила, провел бы трудную дорогу рядом с барином, не допустил бы до его
особы глупых женских рук. И бинты поправить, и посадить поудобнее, разве им
это под силу?
Карета выскочила на Малую Морскую и поравнялась с особняком Беловых как
раз в тот момент, когда входная дверь резко отворилась, из нее вышел
молоденький офицер, за ним пара драгун и, наконец, Александр Федорович
собственной персоной. За ним шли еще двое солдат. Куда это они направляются?
Гаврила непроизвольно натянул вожжи, тормозя. Лошади вскину-ли морды,
зацокали мелко по булыжнику. Белов оглянулся на этот звук и встретился с
Гаврилой глазами.
-- За что меня арестовали?-- крикнул он громко.-- Куда вы меня ведете?,
"Это он мне кричит,-- пронеслось в голове Гаврилы.-- Знак подает.
Неужели так быстро пронюхали про нападение? Быть не может!"
Желая как можно быстрее уехать от опасного места, Гаврила попытался
развернуть лошадей, что было никак невозможно при обилии карет и прочих
повозок- Его обозвали дураком, канальей, свиньей, рукояткой кнута саданули
по плечу.
-- Дурак и есть,-- сказал себе Гаврила.-- Солдаты уже на другую улицу
свернули, на нас и не смотрят. Быстрее, быстрее! Довезем барина до места,
уложим в кровать, а потом будем разбираться, кого арестовали и почему.-- И
он опустил кнут на мокрые, взмылен-ные спины лошадей.
Читателю двадцатого века небезынтересно будет узнать, что в Тайной
канцелярии, этом всенародном страже русской государствен-ности, в середине
восемнадцатого века служило -- сколько бы вы ду-мали?-- десять человек.
Однако я, может быть, завысила цифру, точ-ных данных за 1748 год у меня нет,
зато есть за 1736--расцвет бироновщины. Тогда было много работы, и тайный
сыск в Петербурге вершило 13 человек. В 1741 году, когда Елизавета Петровна
взошла на престол, количество служащих -- секретарей, канцеляри-стов,
подканцеляристов, копиистов--снизилось до 11. Правда, сюда не входили
воинский наряд числом 10 человек и заплечных дел мастера -- двое.
Естественно, еще существовали осведомители, кото-рых на Руси всегда было в
достаточном, но неизвестном количестве.
В этой главе мне хочется рассказать, что же представлял из себя сей
грозный орган, а для того, чтобы читатель поверил этим строкам, а также из
опасения быть обвиненной в плагиате, сообщаю, что знания эти почерпнуты мною
из энциклопедий, справочников, а в основном из замечательной и очень толково
написанной работы Веретенникова Василия Ивановича, изданной в Харькове в
1911 году.
Первая Тайная канцелярия, называемая Преображенский приказ, была
основана в начале царствования Петра I. Название она полу-чила от
московского села Преображенского, где размещалась некая съезжая изба --
первый приют радетелей сыскного дела*.
Преображенский приказ занимался политическими преступника-ми, которые
действовали, как тогда говорили, "противу двух первых пунктов". Имелся в
виду государев указ, в котором под цифрой один значились злодеяния против
особы государя, а под цифрой два -- против самого государства, то есть бунт.
Любой обыватель мог крикнуть "слово и дело", указывая паль-цем на
преступника, и государственная машина включалась в дейст-вие. Естественно, в
Тайный приказ зачастую попадали люди невинные, такие, на которых доноситель
вымещал свою злобу или за-висть. В отличие от наших дел, громыхавших такими
понятиями, как "враг народа", Преображенский приказ был по-своему
спра-ведлив. Если вина взятого по доносу не была доказана, то к "допросу с
пристрастием", то есть к пытке, привлекался сам доноси-тель.
Смутное было время и гнусное, народ панически боялся Преобра-женского
приказа. Упразднен он был малолетним Петром II в 1729 году. К слову скажем,
что организует страшный орган обычно сильный и жестокий правитель: вторая
Тайная канцелярия была создана Анной Иоанновной уже в 1731 году, а
упразднена во второй раз недалеким и инфантильным Петром II-- честь ему за
это и хвала**.
_____________________
* Интересно, что первоначально Преображенский приказ заведовал еще
регулярным войском, а также продажей табака. Как бы ни ругали мы современное
заведение, осуществляющее государственную безопасность, возрадуемся, что
торговля табачными изделиями уплыла из его рук.
** Вот как пишет об этом Болотов в своем "Жизнеописании": "...не менее
важное благотворительство состояло в том, что он (Петр II) уничтожил прежнюю
нашу и столь великий страх на всех наводившую так называемую "тайную
канцелярию" и запретил всем и каждому кричать "слово и дело", и подвергать
через то бесчисленное множество невинных людей в несчастия и напасти.
Превеликое удовольствие учинено было сим всем россиянам, и все они
благословляли его за сие дело".
______________________
Вторая Тайная канцелярия размещалась в Петропавловской кре-пости в
неприметном одноэтажном особнячке с подъездом под козырьком и восемью
высокими окнами по фасаду. Кроме того, в ее ведении находились казематы и
служебные помещения.
Начальником Канцелярии тайных розыскных дел -- так она пол-ностью
называлась--в 1731 году был назначен Андрей Иванович Ушаков. Сын бедного
дворянина еще при Петре I получил звание тайного фискала и наблюдал за
постройкой кораблей, потом стал сенатором, и всегда-то он верно угадывал,
чья власть возьмет верх, а если и не угадывал, как случилось с Елизаветой
Петровной, то и это сходило ему с рук. Ушаков руководил, а во главе
канцелярского производства (оно и было главным!) стоял
секре-тарь-регистратор. Он был фактическим заместителем Ушакова, а после
1747 года--Шувалова. Далее шли протоколист, регистратор и актуариус. Они
вели "Журнал тайной канцелярии", книгу именных указов, протоколы, копии со
всех определений. Собственно, работу по выяснению преступлений вели
канцеляристы, каждый из них заведовал собственным делопроизводством
--"повытьем". Прихо-дили в канцелярию в "седьмом часу утра", то есть до
невозмож-ности рано, но могли уйти со службы в "первом часу пополудни".
Иногда для особо важных дел учреждали в помощь Тайной канцелярии особые
комиссии. Так было при раскрытии заговора смоленской шляхты, которую
возглавлял князь Черкасский, при суде над Бироном, при работе по
лопухинскому "бабьему заговору" и так далее. Тайная канцелярия была
выездной, то есть в случае необхо-димости посылала своих агентов в другие
города. Обычно роль агентов играли подканцеляристы или военные чины из
наряда.
Ушаков руководил Тайной канцелярией шестнадцать лет, и все эти годы
обнаруживал в работе ум и гибкость, позволявшие ему держаться в тени при
очень высокой значимости и огромных возможностях. Бантыш-Каменский, наш
славный историк, писал о нем: "Управляя Тайной канцелярией, он производил
жесточайшие истязания, но в обществах отличался очаровательным обхождением и
владел особым даром выведывать образ мыслей собеседника".
Все это правда. Ушаков сам вел наиболее ответственные дела, и пыточные
речи никогда не произносились без его присутствия, но его нельзя упрекнуть
ни в садизме, ни в особой ненависти к пре-ступникам. Он был добросовестен и
бесстрастен.
Ушаков начал руководить сыскными делами без малого в шесть-десят лет,
возраст мудрости, и находил силы для служения отече-ству, однако понимал --
нужен преемник. И он нашелся -- Алек-сандр Петрович Шувалов. Он входил в
работу постепенно, при-сматривался, учился на допросах и за столом, и подле
дыбы, а за два года до своей смерти Ушаков привел его к присяге. Шувалов вел
в это время дело поручика Измайловского полка "о говорении непристойных слов
об императрице". Присяга свершилась в домовой церкви Ушакова, словно дело о
замещении главы Тайной канцелярии было своим, семейным. Шувалову было
тридцать семь лет.
До самой смерти Ушаков присматривал за родным своим заведе-нием,
требовал строгости и -порядка, но времена менялись. Тайная канцелярия при
Шувалове как бы усыхала. Декларации, выписки, реляции стали меньше по объему
cкупее по содержанию, словно само вдохновение ушло в песок. Клятва
императрицы "не казнить смертью" не была вписана в закон, но соблюдалась
неукоснительно. При Ушакове арестованных приводили к пытке в тех случаях,
когда при следствии не могли получить полную картину преступле-ния, заходили
в тупик. Шувалов же готов был рисовать эту картину до бесконечности, искал
новых и новых свидетелей, устраивал очные ставки. Для допроса с пристрастием
требовалось личное разрешение Шувалова, а он его давал очень неохотно.
Современники писали об Александре Петровиче Шувалове, что ужасный род
занятий вверенной ему канцелярии отразился на его лице. У него появился тик
правой стороны лица. Судорога эта появлялась в минуты гнева, страха или
радостной взволнованности, поэтому перед императрицей он всегда являлся
украшенный страш-ной гримасой.
Обычно делопроизводство в Тайной канцелярии начиналось с "по-ношения"
от учреждения или лица о случившемся антигосударствен-ном "важном" деле.
Вопрос о "важности" был одним из главных в канцелярии. Например, подрались
обыватели на рынке из-за проданной козы, один из подравшихся написал донос.
Канцелярия решает, важное сие дело или нет. Если просто подрались--это
отнюдь не представлялось важным, но если один из драчунов "из-блевал речи,
поносившие государыню или трон русский". Тайная кан-целярия находила
"важность" и заводила "дело". Или, скажем, дела о взятках, дрязгах или
волшебстве. Каждое могло подлежать и Тай-ной канцелярии, и другому
какому-либо учреждению: суду, Синоду. Так, в Тайной канцелярии священника
обвинили в волшебстве, но судили все равно противу двух первых пунктов,
потому что в волшеб-ных тетрадях между списками наговоров и рецептами
приворотных зелий нашли слова, поносящие царскую фамилию.
Как только заводили "дело", брали замешанных в него лиц и учиняли
допросы, которые неукоснительно записывались на бумагу, так называемые
"распросные речи". Перекрестные допросы, пыточ-ные разговоры подшивались в
"дело". Если нужно было привлечь свидетелей, то составляли "определение" о
приводе их на допрос. Для обысков посылались подканцелярист или офицер с
солдатами, на месте составлялись рапорты и опись найденных на месте вещей,
все это тоже подшивалось в дело. Когда следствие кон-чалось, то на основании
всех бумаг составлялся "экстракт", кото-рый слушал Ушаков, а впоследствии
Шувалов, и выносил "определение", то есть приговор.
Итак, вооружившись знаниями о флоре и фауне этого тайного омута, мы
можем смело продолжать путь за нашими героями. Для того, чтобы объяснить
арест Белова, мы должны откатиться несколько назад, не намного, всего на
несколько часов.
В тот самый четверг, в который было совершено нападение, Лядащев решил
провести время с толком, для чего в полдень отправил-ся в Петропавловскую
крепость в тайный особняк к Дементию Палычу. В передней светлице, как
называли самую большую и приличнее прочих обставленную комнату, он услышал
много раз повто-ренное "Ба1 Да это Лядащев! Как живешь-поживаешь?"
Восклицания эти носили чисто формальный характер, и Василий Федорович,
разумеется, не стал разливаться в подробностях своей жизни, одна-ко на лицах
некоторых чиновников было написано истинное радушие. Везде люди живут, и
Тайная канцелярия не является исключением.
Лядащев не поленился, одну за другой обошел все восемь "кон-торок", в
которых корпели над делами подканцеляристы. Когда-то одна из них с решеткой
на окне и шатким столом с потайным ящиком служила ему кабинетом. Поболтали о
том о сем. Дементий Палыч сыскался в подьяческой комнате. Лядащеву он не
обрадовался. Василий Федорович сообщил, что зашел сюда просто так, по
дороге, поскольку направляется в Летний сад к гроту, шум воды, дескать,
очень успокаивает в этакую жару и способствует размышлению. Дементий Палыч
ответил, что -- как же, как же -- знает он этот грот, но путь туда, если по
плашкоутному мосту, долгий, а шум струй с таким же успехом можно послушать в
саду подле Троицкой .площади, там фонтанная струя, конечно, пониже, зато это
рядом и народу вокруг поменьше. Пусть так, приятно иметь дело с умным
человеком.
Лядащев вошел в небольшой, тенистый сад, уселся на ближайшей скамье,
расслабился, надвинул треуголку на глаза. В листве над головой заливался
щегол, а может быть, дрозд, словом, какая-то очень жизнерадостная птица.
Скоро пение было прервано появлением человека, который шел, припадая на одну
ногу. Он тоже сел на скамейку, тяжело вздохнул.
-- Что носа не кажешь и к себе не зовешь?-- спросил Лядащев, не
открывая глаз.
-- Потому что без надобности. Сведений, которые бы вас заинте-ресовали,
мне получить не удалось.
-- Так-таки и не удалось?--Лядащев сдвинул треуголку на
заты-лок.--Так-таки и не знаешь, что Оленева держат на Каменном Носу в
бестужевской мызе?
Дементий Палыч коротко взглянул на собеседника, а потом не-зависимо
вскинул голову, как бы пытаясь найти пиликающую в ли-стве птицу.
-- Что молчишь-то?
-- А что говорить?-- откликнулся Дементий Палыч не то чтобы развязно
или нахально, но никак не раскаяние, мол, хоть ты меня и поймал, можно
сказать изобличил, но сам ведь знаешь -- нельзя назвать изобличением
верность трону и присяге.
-- Ладно. Я с тобой напрямик буду говорить,--строго сказал Лядащев.-- У
этого дела две стороны, и от тебя самого зависит, орлом или решкой его к
себе повернуть. Что молодой человек ни в чем не виновен, это ты лучше моего
знаешь. Невиновен и богат. Обозначь его дело как "неважное" и получишь
хороший куш. Ты брови-то не супь, я тебе взятки не предлагаю, а только совет
даю. А может быть, на Оленева еще и дело не заведено? Может быть, он все еще
числится под именем Сакромозо?
Дементий Палыч ,неопределенно поерзал по скамейке, но про-молчал.
-- Значит о подмене Бестужеву еще ничего не известно,-- уточ-нил
Лядащев и подумал: "Что-то здесь не так-- Бестужев-сын мог узнать о мызе
Каменный Нос только у Бестужева-отца. Или я чего-нибудь не понимаю? Можно бы
напрямую спросить, но этот язык себе скорей откусит, чем сознается".
-- Ас чего вы, Василий Федорович, взяли, что арестант так уже чист?
Улик-то более чем достаточно.
-- Это каких же?--Лядащев круто повернулся и с насмешливым удивлением
уставился на собеседника.
Здесь с Дементием Палычем произошла метаморфоза, словно ощерившийся
каждой своей иголкой дикобраз превратился в ласково-го, пушистого зверька.
-- Расскажу, Василий Федорович, все поведаю, но не задаром!
В голосе Дементия Палыча прозвучало такое искреннее и довери-тельное
выражение, что Лядащев подумал подозрительно: "Что еще придумал этот хорек?
Или он так откровенно просит взятку?"
Но в голове стража законности были совсем другие мысли. Де-ментий Палыч
не сразу понял, что Лядащев опасен, а когда понял, то призадумался. В Тайной
канцелярии знали, что когда-то у него были свои, особые отношения с
Бестужевым, и хоть сошел Василий Федорович с тропы сыска, кто может
поручиться, что не наплетет он канцлеру всякого вздора. Тем более, что о
подмене Сакромозо, как и догадывался этот умник, Бестужеву еще не было
доложено. Сразу надо было рапорт написать, но ведь страшно! Кто знает, как
отреагирует на это канцлер?
А Лядащев цепок, своего не упустит. Видно, щедро заплатили ему Оленевы
за услуги. Хотя зачем ему деньги, он богат. Темны чужие души. Господи...
Если он деньги в сундук складывает, то их никогда не бывает' слишком много.
Знать бы, как к нему попала эта проклятая записка с приглашением Сакромозо
во дворец...
Простая идея пришла в голову вечером, когда Дементий Палыч вдыхал у
окошка запах бальзамных тополей. Если Лядащев не отвя-жется, то почему бы не
заставить его работать на себя? Василий Федорович ведь сам рвется к делу, не
требуя за это ни денег, ни лавров.
-- Не задаром,-- повторил Дементий Палыч с видимым удоволь-ствием.--
Помогите распутать сей клубок. Моей скромной натуры на это недостаточно. А
улики таковы...
Первой назвал Дементий Палыч уже знакомое послание прусско-го посла.
Вторая улика -- тоже письмо, в котором прямо говорилось, что Никита Оленев
был знаком с купцом Гольденбергом еще в Гер-мании, что имел с ним дела, а
именно: занимал у него под проценты большие суммы, денег, и что к убийству
оного Гольденберга Оленев имеет прямое касательство.
-- Какое еще касательство?-- с подозрением спросил Лядащев.
-- Прямое,--твердо повторил Дементий Палыч.
-- Можешь донос показать?
-- Все бумаги в деле, а для работы с ними я допустить вас в канцелярию
не могу.
-- Знамо дело -- не можешь. Домой к себе папку принесешь. Сегодня
же,--строго сказал Лядащев.--Кто писал донос?
-- Аноним... сами знаете, ветер принес. И еще сей аноним сооб-щает о
причастности к убийству некоего Белова Александра. Лядащев даже подпрыгнул
от неожиданности.
-- Ну это совсем чушь! Они просто вместе труп обнаружили.
-- Никто не обнаружил, а они -- пожалуйста...-- скороговоркой произнес
канцелярист.-- Я уж буду совсем откровенен. За домом графа Лестока учинена
слежка.
-- Вот как? И давно?
-- Давно. В числе прочих, посещавших дом лейб-медика в Апте-карском
переулке, замечен поручик Белов, который, как известно, в друзьях дома не
состоит и к медицине отношения не имеет.
-- Может, у него геморрой разыгрался,-- хмуро буркнул Ляда-щев.
-- Эх, кабы так...-- вздохнул Дементий Палыч, и это у него выш-ло
как-то просто, по-человечески, мол, сочувствует он этим беловым-оленевым, да
как им помочь, если они сами в огонь лезут.
-- И давно ли Белов был у Лестока?
-- Вчера.
Василий Федорович был не просто обеспокоен или удивлен, он с трудом
скрывал бешенство. Зол он был и на Белова. Что у него за мерзкая привычка
хитрить и не договаривать? Уши бы оборвать этому любимцу двора и баловню
судьбы! Ведь говорил же он ему -- не шляйся к Лестоку, что ты там потерял?
Глубочайшее раздраже-ние вызвал и' этот барчук холеный Оленев -- кой черт.
он поперся во дворец? Ну ладно, любовь... Но зачем под чужим именем под
арест идти? Может быть, его вынудили? Но кто?
К чести Лядащева скажем, что он ни на минуту не усомнился в честности
двух друзей, даже мысленно не поставил вопроса: "Положим, они прусские
шпионы..." Все это смешно, глупо и не бо-лее. Но Василий Федорович знал цену
уликам, знал, в какие цепкие руки они попадают в Тайной канцелярии, и был
отчаянно зол на случай, на бестолковую насмешницу Фортуну.
-- Допрашивал Оленева?
-- С великим грубиянством юноша. Одно словечко и подарил, случайность,
мол...-- Дементий Палыч скрипнул зубами.
-- Ты мне скажи, в чем твоя основа-то? Что Оленеву вменяешь-- шпионство
иль убийство?
-- Да ведь как повернуть,-- неопределенно сказал канцелярист.-- Любого
из двух обвинений достаточно, чтоб под кнут и в Сибирь.-- Он по-старушечьи
собрал в узелок красивые губы и добавил уко-ризненно:-- А вы говорите
невиновен.
-- Смотри-ка, погода портится...
Дементий Палыч вслед за говорящим обвел глазами серенькое, набухающее
дождем небо.
-- А теперь глянь сюда...
Лядащев разжал ладонь, на ней лежал сапфир удивительной красоты, если б
не огранка, он был бы похож на огромную каплю воды, зачерпнутой где-нибудь в
Средиземном море ,или в Ин-дийском океане.
Глаза Дементия Палыча округлились, в них даже промелькнул го-лубой
детский оттенок, словно вобрали они в себя экзотическую лазурь. Быстрым,
хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак.
-- Сестру замуж выдашь, в отставку подашь, съездишь в Грецию,
туда-сюда... Ни одна живая душа не узнает...-- ворковал Лядащев.
Дементий Палыч молчал, не в силах убрать руку с кулака Лядащева,
красивые пальцы его дрожали.
Беловы не принимали.
-- Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны.
В нахмуренном лбу лакея и смятой переносице притаился сумрак
недовольства и угрюмости, которые появляются обычно при небла-гополучии в
доме, когда хозяева ругаются, а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить
внимание на слова о болезни Ана-стасии Павловны, но он воспринял их только
как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят.
Он обозлился, но все-таки оставил Саше записку, мол, надо сроч-но
встретиться по неотложному делу, однако не отказал себе в удо-вольствии
ткнуть блестящего гвардейца носом в ... "Беда в том, что шляешься ты без
надобности к неким медицинским особам, о коих предупрежден был, и
последствия твоей беспечности непредсказу-емы".
Идти домой Лядащеву не хотелось, он пошел в трактир, а за жарким и
пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности.
Суть этих размышлений сводилась к следую-щей фабуле: не посмеют его
арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе -- это раз,
отсутствие четких улик -- это два, а то,что о Белове позаботится сам
Лядащев,--это три. Лучше бы всего получить Саше сейчас длительную
командиров-ку куда-нибудь в Лондон, на худой конец хоть в Тулу. Главное, с
глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет на свои места. Знай Лядащев,
что в этот самый момент злой, как черт, Саша рубит-ся на шпагах с военным
чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот.
К Дементию Палычу он явился в самом благодушном настроении, слегка под
хмельком, но, к его удивлению, хозяина не было дома. Лядащева встретила
сестрица, худосочная, измученная желудочными заболеваниями особа, которая
изо всех сил старалась переделать свойственную ей кислую улыбку в
лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось.
-- Дементий Палыч приказали вас встретить и проводить в его горенку.
Сами они скоро будут.
На столе уже известной нам комнаты в идеальном порядке пребывали
обещанные бумаги в папке, перья в стаканчике, до краев наполненная
чернильница, рюмка и ядовито-зеленая настойка в бу-тыли. "Умеет работать",--
не без удовольствия подумал Лядащев о своем бывшем сослуживце.
Для начала он попробовал настойку. Сладковата, пожалуй, но пахнет
хорошо и крепость имеет в достатке. Документов было два. Депеша Финкенштейна
вызвала у Лядащева. откровенное удоволь-ствие. Догадка только тогда верна,
когда ты брюхом понимаешь-- все было именно так и не могло быть иначе.
Доверчивый Белов поперся к Лестоку просить за Оленева, а Лесток, вот уж
воистину ума палата, немедленно свалил на арестованного чужую вину. Чью?
Чистый лист бумаги украсился гирляндами болотных листьев, цветов и
геометрическими фигурами. Лесток такой человек, который во всех случаях
жизни будет стараться только ради одной персоны:
себя самого. И государыню он к трону подтолкнул тоже не из заботы о
России. Понимал мудрец -- воссияет Елизавета, так и он, Лесток, в лучах ее
славы поднимется на небывалую высоту.
Итак, если Лесток хочет свалить на Оленева свою вину, это надо
понимать, что он сам стал информатором у короля прусского? Это невероятно...
Но ведь защищаются только тогда, когда на тебя нападают. Нападает, понятно,
Бестужев. Но через кого информиро-вал Лесток прусского короля? Положим,
через Гольденберга, но тот уже мертв, опасности не представляет...
Стоп... В последнюю встречу, когда Сашка про мызу бестужевскую
рассказал, он сболтнул еще про инкогнито, которого они обе-щали Лестоку
вывезти из России. Белов тогда забежал буквально на пять минут, выболтал
все, словно каялся, и исчез. Лядащев его даже обругать толком не успел. Что
же это за инкогнито такой? А может быть, это невидимка Сакромозо? Василий
Федорович азарт-но потер руки, ладони нагрелись, словно он искру из них
высекал.
Если Лесток хотел тайно вывезти Сакромозо из России, то зна-чит он ему
чем-то мешал, скорее всего знал что-то такое, чего Лесток боялся. А что если
мальтийский рыцарь и есть прусский агент? Иначе почему им заинтересовалась
Тайная канцелярия? Надо бы спросить Дементия...
Второй документ, анонимный, был не менее интересен. С одной стороны,
обычный донос, автор жаждет справедливости, а с другой -- ненавидит, в
каждой строчке это чувствуется, и Белова, и Оленева. Бумага желтоватая,
Они уже миновали Калинкин мост и въехали в город, когда Ни-кита вдруг
разомкнул мокрые от пота ресницы и внимательным взглядом окинул карету.
Видно было, что он все вспомнил и вполне осмыслил ситуацию. Взгляд его
задержался на Марии. Он рассматри-вал ее очень внимательно, подробно изучая
кружевной воротник, бе-лый капор, испуганные глаза, руку, которая зажимала
рот.
-- Бред! Откуда ей тут взяться?-- сказал он вдруг и опять потерял
сознание, голова его упала на плечо сидящей рядом Софьи.
-- Я его напугала,-- с ужасом прошептала Мария.-- Он меня не узнал. Он
принял меня за какую-то другую особу.
-- Наоборот узнал! Мария, не плачь. Никите мужество наше нужно, а не
слезы. Только бы довезти его до места.
Как ни торопился Гаврила, попав в центр города, он должен был замедлить
движение, а близ Вознесенской першпективы и вовсе изменить маршрут. На
площади солдаты перегородили улицу ка-навой. Экие шустрые попались,
несколько часов назад только присту-пили к работе, а теперь уже деревья
выкорчевали, булыжник повыковыривали и изуродовали все вокруг до
неузнаваемости! Теперь другого пути нет, как ехать мимо дома Белова, Мысль
эта разозлила Гаврилу. Ах, молодежь, не слушает старших и мудрых. Сидел бы
сейчас Александр Федорович на козлах -- у дома бы сошел без забот, а он,
Гаврила, провел бы трудную дорогу рядом с барином, не допустил бы до его
особы глупых женских рук. И бинты поправить, и посадить поудобнее, разве им
это под силу?
Карета выскочила на Малую Морскую и поравнялась с особняком Беловых как
раз в тот момент, когда входная дверь резко отворилась, из нее вышел
молоденький офицер, за ним пара драгун и, наконец, Александр Федорович
собственной персоной. За ним шли еще двое солдат. Куда это они направляются?
Гаврила непроизвольно натянул вожжи, тормозя. Лошади вскину-ли морды,
зацокали мелко по булыжнику. Белов оглянулся на этот звук и встретился с
Гаврилой глазами.
-- За что меня арестовали?-- крикнул он громко.-- Куда вы меня ведете?,
"Это он мне кричит,-- пронеслось в голове Гаврилы.-- Знак подает.
Неужели так быстро пронюхали про нападение? Быть не может!"
Желая как можно быстрее уехать от опасного места, Гаврила попытался
развернуть лошадей, что было никак невозможно при обилии карет и прочих
повозок- Его обозвали дураком, канальей, свиньей, рукояткой кнута саданули
по плечу.
-- Дурак и есть,-- сказал себе Гаврила.-- Солдаты уже на другую улицу
свернули, на нас и не смотрят. Быстрее, быстрее! Довезем барина до места,
уложим в кровать, а потом будем разбираться, кого арестовали и почему.-- И
он опустил кнут на мокрые, взмылен-ные спины лошадей.
Читателю двадцатого века небезынтересно будет узнать, что в Тайной
канцелярии, этом всенародном страже русской государствен-ности, в середине
восемнадцатого века служило -- сколько бы вы ду-мали?-- десять человек.
Однако я, может быть, завысила цифру, точ-ных данных за 1748 год у меня нет,
зато есть за 1736--расцвет бироновщины. Тогда было много работы, и тайный
сыск в Петербурге вершило 13 человек. В 1741 году, когда Елизавета Петровна
взошла на престол, количество служащих -- секретарей, канцеляри-стов,
подканцеляристов, копиистов--снизилось до 11. Правда, сюда не входили
воинский наряд числом 10 человек и заплечных дел мастера -- двое.
Естественно, еще существовали осведомители, кото-рых на Руси всегда было в
достаточном, но неизвестном количестве.
В этой главе мне хочется рассказать, что же представлял из себя сей
грозный орган, а для того, чтобы читатель поверил этим строкам, а также из
опасения быть обвиненной в плагиате, сообщаю, что знания эти почерпнуты мною
из энциклопедий, справочников, а в основном из замечательной и очень толково
написанной работы Веретенникова Василия Ивановича, изданной в Харькове в
1911 году.
Первая Тайная канцелярия, называемая Преображенский приказ, была
основана в начале царствования Петра I. Название она полу-чила от
московского села Преображенского, где размещалась некая съезжая изба --
первый приют радетелей сыскного дела*.
Преображенский приказ занимался политическими преступника-ми, которые
действовали, как тогда говорили, "противу двух первых пунктов". Имелся в
виду государев указ, в котором под цифрой один значились злодеяния против
особы государя, а под цифрой два -- против самого государства, то есть бунт.
Любой обыватель мог крикнуть "слово и дело", указывая паль-цем на
преступника, и государственная машина включалась в дейст-вие. Естественно, в
Тайный приказ зачастую попадали люди невинные, такие, на которых доноситель
вымещал свою злобу или за-висть. В отличие от наших дел, громыхавших такими
понятиями, как "враг народа", Преображенский приказ был по-своему
спра-ведлив. Если вина взятого по доносу не была доказана, то к "допросу с
пристрастием", то есть к пытке, привлекался сам доноси-тель.
Смутное было время и гнусное, народ панически боялся Преобра-женского
приказа. Упразднен он был малолетним Петром II в 1729 году. К слову скажем,
что организует страшный орган обычно сильный и жестокий правитель: вторая
Тайная канцелярия была создана Анной Иоанновной уже в 1731 году, а
упразднена во второй раз недалеким и инфантильным Петром II-- честь ему за
это и хвала**.
_____________________
* Интересно, что первоначально Преображенский приказ заведовал еще
регулярным войском, а также продажей табака. Как бы ни ругали мы современное
заведение, осуществляющее государственную безопасность, возрадуемся, что
торговля табачными изделиями уплыла из его рук.
** Вот как пишет об этом Болотов в своем "Жизнеописании": "...не менее
важное благотворительство состояло в том, что он (Петр II) уничтожил прежнюю
нашу и столь великий страх на всех наводившую так называемую "тайную
канцелярию" и запретил всем и каждому кричать "слово и дело", и подвергать
через то бесчисленное множество невинных людей в несчастия и напасти.
Превеликое удовольствие учинено было сим всем россиянам, и все они
благословляли его за сие дело".
______________________
Вторая Тайная канцелярия размещалась в Петропавловской кре-пости в
неприметном одноэтажном особнячке с подъездом под козырьком и восемью
высокими окнами по фасаду. Кроме того, в ее ведении находились казематы и
служебные помещения.
Начальником Канцелярии тайных розыскных дел -- так она пол-ностью
называлась--в 1731 году был назначен Андрей Иванович Ушаков. Сын бедного
дворянина еще при Петре I получил звание тайного фискала и наблюдал за
постройкой кораблей, потом стал сенатором, и всегда-то он верно угадывал,
чья власть возьмет верх, а если и не угадывал, как случилось с Елизаветой
Петровной, то и это сходило ему с рук. Ушаков руководил, а во главе
канцелярского производства (оно и было главным!) стоял
секре-тарь-регистратор. Он был фактическим заместителем Ушакова, а после
1747 года--Шувалова. Далее шли протоколист, регистратор и актуариус. Они
вели "Журнал тайной канцелярии", книгу именных указов, протоколы, копии со
всех определений. Собственно, работу по выяснению преступлений вели
канцеляристы, каждый из них заведовал собственным делопроизводством
--"повытьем". Прихо-дили в канцелярию в "седьмом часу утра", то есть до
невозмож-ности рано, но могли уйти со службы в "первом часу пополудни".
Иногда для особо важных дел учреждали в помощь Тайной канцелярии особые
комиссии. Так было при раскрытии заговора смоленской шляхты, которую
возглавлял князь Черкасский, при суде над Бироном, при работе по
лопухинскому "бабьему заговору" и так далее. Тайная канцелярия была
выездной, то есть в случае необхо-димости посылала своих агентов в другие
города. Обычно роль агентов играли подканцеляристы или военные чины из
наряда.
Ушаков руководил Тайной канцелярией шестнадцать лет, и все эти годы
обнаруживал в работе ум и гибкость, позволявшие ему держаться в тени при
очень высокой значимости и огромных возможностях. Бантыш-Каменский, наш
славный историк, писал о нем: "Управляя Тайной канцелярией, он производил
жесточайшие истязания, но в обществах отличался очаровательным обхождением и
владел особым даром выведывать образ мыслей собеседника".
Все это правда. Ушаков сам вел наиболее ответственные дела, и пыточные
речи никогда не произносились без его присутствия, но его нельзя упрекнуть
ни в садизме, ни в особой ненависти к пре-ступникам. Он был добросовестен и
бесстрастен.
Ушаков начал руководить сыскными делами без малого в шесть-десят лет,
возраст мудрости, и находил силы для служения отече-ству, однако понимал --
нужен преемник. И он нашелся -- Алек-сандр Петрович Шувалов. Он входил в
работу постепенно, при-сматривался, учился на допросах и за столом, и подле
дыбы, а за два года до своей смерти Ушаков привел его к присяге. Шувалов вел
в это время дело поручика Измайловского полка "о говорении непристойных слов
об императрице". Присяга свершилась в домовой церкви Ушакова, словно дело о
замещении главы Тайной канцелярии было своим, семейным. Шувалову было
тридцать семь лет.
До самой смерти Ушаков присматривал за родным своим заведе-нием,
требовал строгости и -порядка, но времена менялись. Тайная канцелярия при
Шувалове как бы усыхала. Декларации, выписки, реляции стали меньше по объему
cкупее по содержанию, словно само вдохновение ушло в песок. Клятва
императрицы "не казнить смертью" не была вписана в закон, но соблюдалась
неукоснительно. При Ушакове арестованных приводили к пытке в тех случаях,
когда при следствии не могли получить полную картину преступле-ния, заходили
в тупик. Шувалов же готов был рисовать эту картину до бесконечности, искал
новых и новых свидетелей, устраивал очные ставки. Для допроса с пристрастием
требовалось личное разрешение Шувалова, а он его давал очень неохотно.
Современники писали об Александре Петровиче Шувалове, что ужасный род
занятий вверенной ему канцелярии отразился на его лице. У него появился тик
правой стороны лица. Судорога эта появлялась в минуты гнева, страха или
радостной взволнованности, поэтому перед императрицей он всегда являлся
украшенный страш-ной гримасой.
Обычно делопроизводство в Тайной канцелярии начиналось с "по-ношения"
от учреждения или лица о случившемся антигосударствен-ном "важном" деле.
Вопрос о "важности" был одним из главных в канцелярии. Например, подрались
обыватели на рынке из-за проданной козы, один из подравшихся написал донос.
Канцелярия решает, важное сие дело или нет. Если просто подрались--это
отнюдь не представлялось важным, но если один из драчунов "из-блевал речи,
поносившие государыню или трон русский". Тайная кан-целярия находила
"важность" и заводила "дело". Или, скажем, дела о взятках, дрязгах или
волшебстве. Каждое могло подлежать и Тай-ной канцелярии, и другому
какому-либо учреждению: суду, Синоду. Так, в Тайной канцелярии священника
обвинили в волшебстве, но судили все равно противу двух первых пунктов,
потому что в волшеб-ных тетрадях между списками наговоров и рецептами
приворотных зелий нашли слова, поносящие царскую фамилию.
Как только заводили "дело", брали замешанных в него лиц и учиняли
допросы, которые неукоснительно записывались на бумагу, так называемые
"распросные речи". Перекрестные допросы, пыточ-ные разговоры подшивались в
"дело". Если нужно было привлечь свидетелей, то составляли "определение" о
приводе их на допрос. Для обысков посылались подканцелярист или офицер с
солдатами, на месте составлялись рапорты и опись найденных на месте вещей,
все это тоже подшивалось в дело. Когда следствие кон-чалось, то на основании
всех бумаг составлялся "экстракт", кото-рый слушал Ушаков, а впоследствии
Шувалов, и выносил "определение", то есть приговор.
Итак, вооружившись знаниями о флоре и фауне этого тайного омута, мы
можем смело продолжать путь за нашими героями. Для того, чтобы объяснить
арест Белова, мы должны откатиться несколько назад, не намного, всего на
несколько часов.
В тот самый четверг, в который было совершено нападение, Лядащев решил
провести время с толком, для чего в полдень отправил-ся в Петропавловскую
крепость в тайный особняк к Дементию Палычу. В передней светлице, как
называли самую большую и приличнее прочих обставленную комнату, он услышал
много раз повто-ренное "Ба1 Да это Лядащев! Как живешь-поживаешь?"
Восклицания эти носили чисто формальный характер, и Василий Федорович,
разумеется, не стал разливаться в подробностях своей жизни, одна-ко на лицах
некоторых чиновников было написано истинное радушие. Везде люди живут, и
Тайная канцелярия не является исключением.
Лядащев не поленился, одну за другой обошел все восемь "кон-торок", в
которых корпели над делами подканцеляристы. Когда-то одна из них с решеткой
на окне и шатким столом с потайным ящиком служила ему кабинетом. Поболтали о
том о сем. Дементий Палыч сыскался в подьяческой комнате. Лядащеву он не
обрадовался. Василий Федорович сообщил, что зашел сюда просто так, по
дороге, поскольку направляется в Летний сад к гроту, шум воды, дескать,
очень успокаивает в этакую жару и способствует размышлению. Дементий Палыч
ответил, что -- как же, как же -- знает он этот грот, но путь туда, если по
плашкоутному мосту, долгий, а шум струй с таким же успехом можно послушать в
саду подле Троицкой .площади, там фонтанная струя, конечно, пониже, зато это
рядом и народу вокруг поменьше. Пусть так, приятно иметь дело с умным
человеком.
Лядащев вошел в небольшой, тенистый сад, уселся на ближайшей скамье,
расслабился, надвинул треуголку на глаза. В листве над головой заливался
щегол, а может быть, дрозд, словом, какая-то очень жизнерадостная птица.
Скоро пение было прервано появлением человека, который шел, припадая на одну
ногу. Он тоже сел на скамейку, тяжело вздохнул.
-- Что носа не кажешь и к себе не зовешь?-- спросил Лядащев, не
открывая глаз.
-- Потому что без надобности. Сведений, которые бы вас заинте-ресовали,
мне получить не удалось.
-- Так-таки и не удалось?--Лядащев сдвинул треуголку на
заты-лок.--Так-таки и не знаешь, что Оленева держат на Каменном Носу в
бестужевской мызе?
Дементий Палыч коротко взглянул на собеседника, а потом не-зависимо
вскинул голову, как бы пытаясь найти пиликающую в ли-стве птицу.
-- Что молчишь-то?
-- А что говорить?-- откликнулся Дементий Палыч не то чтобы развязно
или нахально, но никак не раскаяние, мол, хоть ты меня и поймал, можно
сказать изобличил, но сам ведь знаешь -- нельзя назвать изобличением
верность трону и присяге.
-- Ладно. Я с тобой напрямик буду говорить,--строго сказал Лядащев.-- У
этого дела две стороны, и от тебя самого зависит, орлом или решкой его к
себе повернуть. Что молодой человек ни в чем не виновен, это ты лучше моего
знаешь. Невиновен и богат. Обозначь его дело как "неважное" и получишь
хороший куш. Ты брови-то не супь, я тебе взятки не предлагаю, а только совет
даю. А может быть, на Оленева еще и дело не заведено? Может быть, он все еще
числится под именем Сакромозо?
Дементий Палыч ,неопределенно поерзал по скамейке, но про-молчал.
-- Значит о подмене Бестужеву еще ничего не известно,-- уточ-нил
Лядащев и подумал: "Что-то здесь не так-- Бестужев-сын мог узнать о мызе
Каменный Нос только у Бестужева-отца. Или я чего-нибудь не понимаю? Можно бы
напрямую спросить, но этот язык себе скорей откусит, чем сознается".
-- Ас чего вы, Василий Федорович, взяли, что арестант так уже чист?
Улик-то более чем достаточно.
-- Это каких же?--Лядащев круто повернулся и с насмешливым удивлением
уставился на собеседника.
Здесь с Дементием Палычем произошла метаморфоза, словно ощерившийся
каждой своей иголкой дикобраз превратился в ласково-го, пушистого зверька.
-- Расскажу, Василий Федорович, все поведаю, но не задаром!
В голосе Дементия Палыча прозвучало такое искреннее и довери-тельное
выражение, что Лядащев подумал подозрительно: "Что еще придумал этот хорек?
Или он так откровенно просит взятку?"
Но в голове стража законности были совсем другие мысли. Де-ментий Палыч
не сразу понял, что Лядащев опасен, а когда понял, то призадумался. В Тайной
канцелярии знали, что когда-то у него были свои, особые отношения с
Бестужевым, и хоть сошел Василий Федорович с тропы сыска, кто может
поручиться, что не наплетет он канцлеру всякого вздора. Тем более, что о
подмене Сакромозо, как и догадывался этот умник, Бестужеву еще не было
доложено. Сразу надо было рапорт написать, но ведь страшно! Кто знает, как
отреагирует на это канцлер?
А Лядащев цепок, своего не упустит. Видно, щедро заплатили ему Оленевы
за услуги. Хотя зачем ему деньги, он богат. Темны чужие души. Господи...
Если он деньги в сундук складывает, то их никогда не бывает' слишком много.
Знать бы, как к нему попала эта проклятая записка с приглашением Сакромозо
во дворец...
Простая идея пришла в голову вечером, когда Дементий Палыч вдыхал у
окошка запах бальзамных тополей. Если Лядащев не отвя-жется, то почему бы не
заставить его работать на себя? Василий Федорович ведь сам рвется к делу, не
требуя за это ни денег, ни лавров.
-- Не задаром,-- повторил Дементий Палыч с видимым удоволь-ствием.--
Помогите распутать сей клубок. Моей скромной натуры на это недостаточно. А
улики таковы...
Первой назвал Дементий Палыч уже знакомое послание прусско-го посла.
Вторая улика -- тоже письмо, в котором прямо говорилось, что Никита Оленев
был знаком с купцом Гольденбергом еще в Гер-мании, что имел с ним дела, а
именно: занимал у него под проценты большие суммы, денег, и что к убийству
оного Гольденберга Оленев имеет прямое касательство.
-- Какое еще касательство?-- с подозрением спросил Лядащев.
-- Прямое,--твердо повторил Дементий Палыч.
-- Можешь донос показать?
-- Все бумаги в деле, а для работы с ними я допустить вас в канцелярию
не могу.
-- Знамо дело -- не можешь. Домой к себе папку принесешь. Сегодня
же,--строго сказал Лядащев.--Кто писал донос?
-- Аноним... сами знаете, ветер принес. И еще сей аноним сооб-щает о
причастности к убийству некоего Белова Александра. Лядащев даже подпрыгнул
от неожиданности.
-- Ну это совсем чушь! Они просто вместе труп обнаружили.
-- Никто не обнаружил, а они -- пожалуйста...-- скороговоркой произнес
канцелярист.-- Я уж буду совсем откровенен. За домом графа Лестока учинена
слежка.
-- Вот как? И давно?
-- Давно. В числе прочих, посещавших дом лейб-медика в Апте-карском
переулке, замечен поручик Белов, который, как известно, в друзьях дома не
состоит и к медицине отношения не имеет.
-- Может, у него геморрой разыгрался,-- хмуро буркнул Ляда-щев.
-- Эх, кабы так...-- вздохнул Дементий Палыч, и это у него выш-ло
как-то просто, по-человечески, мол, сочувствует он этим беловым-оленевым, да
как им помочь, если они сами в огонь лезут.
-- И давно ли Белов был у Лестока?
-- Вчера.
Василий Федорович был не просто обеспокоен или удивлен, он с трудом
скрывал бешенство. Зол он был и на Белова. Что у него за мерзкая привычка
хитрить и не договаривать? Уши бы оборвать этому любимцу двора и баловню
судьбы! Ведь говорил же он ему -- не шляйся к Лестоку, что ты там потерял?
Глубочайшее раздраже-ние вызвал и' этот барчук холеный Оленев -- кой черт.
он поперся во дворец? Ну ладно, любовь... Но зачем под чужим именем под
арест идти? Может быть, его вынудили? Но кто?
К чести Лядащева скажем, что он ни на минуту не усомнился в честности
двух друзей, даже мысленно не поставил вопроса: "Положим, они прусские
шпионы..." Все это смешно, глупо и не бо-лее. Но Василий Федорович знал цену
уликам, знал, в какие цепкие руки они попадают в Тайной канцелярии, и был
отчаянно зол на случай, на бестолковую насмешницу Фортуну.
-- Допрашивал Оленева?
-- С великим грубиянством юноша. Одно словечко и подарил, случайность,
мол...-- Дементий Палыч скрипнул зубами.
-- Ты мне скажи, в чем твоя основа-то? Что Оленеву вменяешь-- шпионство
иль убийство?
-- Да ведь как повернуть,-- неопределенно сказал канцелярист.-- Любого
из двух обвинений достаточно, чтоб под кнут и в Сибирь.-- Он по-старушечьи
собрал в узелок красивые губы и добавил уко-ризненно:-- А вы говорите
невиновен.
-- Смотри-ка, погода портится...
Дементий Палыч вслед за говорящим обвел глазами серенькое, набухающее
дождем небо.
-- А теперь глянь сюда...
Лядащев разжал ладонь, на ней лежал сапфир удивительной красоты, если б
не огранка, он был бы похож на огромную каплю воды, зачерпнутой где-нибудь в
Средиземном море ,или в Ин-дийском океане.
Глаза Дементия Палыча округлились, в них даже промелькнул го-лубой
детский оттенок, словно вобрали они в себя экзотическую лазурь. Быстрым,
хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак.
-- Сестру замуж выдашь, в отставку подашь, съездишь в Грецию,
туда-сюда... Ни одна живая душа не узнает...-- ворковал Лядащев.
Дементий Палыч молчал, не в силах убрать руку с кулака Лядащева,
красивые пальцы его дрожали.
Беловы не принимали.
-- Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны.
В нахмуренном лбу лакея и смятой переносице притаился сумрак
недовольства и угрюмости, которые появляются обычно при небла-гополучии в
доме, когда хозяева ругаются, а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить
внимание на слова о болезни Ана-стасии Павловны, но он воспринял их только
как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят.
Он обозлился, но все-таки оставил Саше записку, мол, надо сроч-но
встретиться по неотложному делу, однако не отказал себе в удо-вольствии
ткнуть блестящего гвардейца носом в ... "Беда в том, что шляешься ты без
надобности к неким медицинским особам, о коих предупрежден был, и
последствия твоей беспечности непредсказу-емы".
Идти домой Лядащеву не хотелось, он пошел в трактир, а за жарким и
пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности.
Суть этих размышлений сводилась к следую-щей фабуле: не посмеют его
арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе -- это раз,
отсутствие четких улик -- это два, а то,что о Белове позаботится сам
Лядащев,--это три. Лучше бы всего получить Саше сейчас длительную
командиров-ку куда-нибудь в Лондон, на худой конец хоть в Тулу. Главное, с
глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет на свои места. Знай Лядащев,
что в этот самый момент злой, как черт, Саша рубит-ся на шпагах с военным
чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот.
К Дементию Палычу он явился в самом благодушном настроении, слегка под
хмельком, но, к его удивлению, хозяина не было дома. Лядащева встретила
сестрица, худосочная, измученная желудочными заболеваниями особа, которая
изо всех сил старалась переделать свойственную ей кислую улыбку в
лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось.
-- Дементий Палыч приказали вас встретить и проводить в его горенку.
Сами они скоро будут.
На столе уже известной нам комнаты в идеальном порядке пребывали
обещанные бумаги в папке, перья в стаканчике, до краев наполненная
чернильница, рюмка и ядовито-зеленая настойка в бу-тыли. "Умеет работать",--
не без удовольствия подумал Лядащев о своем бывшем сослуживце.
Для начала он попробовал настойку. Сладковата, пожалуй, но пахнет
хорошо и крепость имеет в достатке. Документов было два. Депеша Финкенштейна
вызвала у Лядащева. откровенное удоволь-ствие. Догадка только тогда верна,
когда ты брюхом понимаешь-- все было именно так и не могло быть иначе.
Доверчивый Белов поперся к Лестоку просить за Оленева, а Лесток, вот уж
воистину ума палата, немедленно свалил на арестованного чужую вину. Чью?
Чистый лист бумаги украсился гирляндами болотных листьев, цветов и
геометрическими фигурами. Лесток такой человек, который во всех случаях
жизни будет стараться только ради одной персоны:
себя самого. И государыню он к трону подтолкнул тоже не из заботы о
России. Понимал мудрец -- воссияет Елизавета, так и он, Лесток, в лучах ее
славы поднимется на небывалую высоту.
Итак, если Лесток хочет свалить на Оленева свою вину, это надо
понимать, что он сам стал информатором у короля прусского? Это невероятно...
Но ведь защищаются только тогда, когда на тебя нападают. Нападает, понятно,
Бестужев. Но через кого информиро-вал Лесток прусского короля? Положим,
через Гольденберга, но тот уже мертв, опасности не представляет...
Стоп... В последнюю встречу, когда Сашка про мызу бестужевскую
рассказал, он сболтнул еще про инкогнито, которого они обе-щали Лестоку
вывезти из России. Белов тогда забежал буквально на пять минут, выболтал
все, словно каялся, и исчез. Лядащев его даже обругать толком не успел. Что
же это за инкогнито такой? А может быть, это невидимка Сакромозо? Василий
Федорович азарт-но потер руки, ладони нагрелись, словно он искру из них
высекал.
Если Лесток хотел тайно вывезти Сакромозо из России, то зна-чит он ему
чем-то мешал, скорее всего знал что-то такое, чего Лесток боялся. А что если
мальтийский рыцарь и есть прусский агент? Иначе почему им заинтересовалась
Тайная канцелярия? Надо бы спросить Дементия...
Второй документ, анонимный, был не менее интересен. С одной стороны,
обычный донос, автор жаждет справедливости, а с другой -- ненавидит, в
каждой строчке это чувствуется, и Белова, и Оленева. Бумага желтоватая,