Страница:
Екатерина с безразличием следила за игрой, она уже привык-ла. Если
явится вдруг Чоглакова, все игрушки немедленно будут засунуты под одеяло, а
Петр неуклюже будет изображать нежность к жене, зная, что этого ждет весь
двор.
-- Держи коленку! Куда убрала? -- закричал вдруг Петр звонко, видя, как
от неловкого движения Екатерины, карета завалилась набок. Поверженные лошади
из папье-маше продолжали перебирать ногами.
Дальнейшая жизнь потекла именно так, как предполагала Ека-терина. Петр
играл в войну, но уже не солдатиками, а лакеями, камердинерами, пажами и
карлами, которых обрядил в военную форму
и заставил брать наскоро построенную крепость. После обеда он
упражнялся на скрипке, а вечером возился с собаками. Раньше его армия была
более значительной, в ней были еще учителя и гу-вернеры. После высылки его
любимцев за границу "воевать" стало почти не с кем, поэтому если вдруг
подвертывалась Екатерина, то Петр и ее обряжал в военную форму и ставил на
часы под ружье. Екатерина просила об одном -- разрешить ей читать в карауле.
"Это ведь ненастоящая война",-- увещевала она мужа. Тот приходил в ярость.
Выход был один--прятаться.
С раннего утра Екатерина брала книгу и уходила в Дикую рощу, которая
тянулась вдоль Рыбного канала и называлась так в отли-чие от регулярного
парка, расположенного вблизи дворца. В Дикой роще деревья никогда не
подстригались, липы и клены росли, как им вздумается, и теперь прямо на
глазах набухали почками. На камнях под соснами начал цвести мох, оттенки его
были самые раз-нообразные--от бледно-зеленого до багряно-красного. Всюду май
вносил жизнь, зацвели желтые цветки, ожившие мухи ползали по палым,
прошлогодним листьям, здесь никто их не убирал, иногда вдруг прилетала
бабочка. Хорошо, совсем как в Германии.
Еще была охота... Чоглакова сквозь пальцы смотрела на это увлечение
Екатерины, очевидно, она получила специальные указания на этот счет.
Государыня сама любила охоту, а окрестность Царско-го Села совершенно
безлюдна.
С утра Екатерине закладывали одноколку, обряжали в охотни-чий костюм:
кафтан, штаны, сапоги с ботфортами, и она отправля-лась с кротким егерем на
ближайшее болотце стрелять уток. Егерь был из русских -- старый, молчаливый,
с перебитым носом, и что особенно смешно -- имел бороду. От нее пахло
конопляным маслом, а в минуты задумчивости егерь имел обыкновение взбивать
бороду резкими ударами тыльной стороны рук, отчего она торчала вперед, как
накрахмаленная. Первоначально на все просьбы Екатерины по-ехать во-он за тот
холмик или пройтись пешком он отвечал отка-зом, то есть с неимоверной
важностью качал головой, но потом, ви-дя, как увлечена великая княгиня
охотой, как лихо держит ружье, как метко стреляет, он перестал противиться
ее желаниям. Они посетили и дальнее болотце, и сосновый лес, и озеро, причем
большую часть пути проделывали пешком. Их сопровождали две ве-селые собаки,
которые выискивали меж кочек убитую дичь. Проще было бы ездить верхами, но
Чоглакова категорически возражала против этого, боясь, что Екатерина бросит
бородатого стража и ускачет на своем английском жеребце в неопределенном
направ-лении.
На двенадцатый день опалы, Екатерина цепко держала в памя-ти эти сроки,
охота была особенно удачной, если не считать стертой ноги. И еще жара,
оводы... Видя, что великая княгиня хромает, перепуганный егерь предложил
нести ее на руках.
-- Глупости!--сказала она.--Рядом тракт. Я буду ждать тебя у дуба с
дуплом. Пригонишь туда лошадей. И не трясись ты! Я никому не скажу, что ты
оставил меня одну.
Егерь, видно, совсем потерял голову. С криком "нельзя" он вцепился в
рукав великой княгини, но та вырвалась, топнула стер-той ногой и решительно
направилась к видневшемуся дубу. Егерю ничего не оставалось, как потоптаться
на месте, взбить свою немыслимую бороду и бежать к оставленной в роще
одноколке. Со-баки кинулись было за хозяином, но потом вернулись к
Екатерине, достигли с ней тракта и благодарно растянулись у ее ног, положив
морды на лапы.
Великая княгиня села на землю, привалилась спиной к дубу, блаженно
расслабилась. Шляпа сползла ей на глаза. Она ткнула пальцем в тулью,
возвращая ее в прежнее положение, и тут заме-тила клуб пыли, который
перемещался по дальнему краю поля. Всадник... Екатерина всмотрелась
внимательнее. Нет, карета! Она вскочила на ноги. Неужели от государыни?
Неужели кончилось их проклятое заточение? Не в силах ждать, забыв про
стертую но-гу, Екатерина бросилась бегом по тракту навстречу карете. Собаки
с лаем устремились за ней.
Но скоро она перешла на шаг. Нет, это не из дворца. Карета скромная, на
козлах один кучер. Может быть, медики пожаловали? Крик, натянутые с силой
вожжи, вздыбленные морды лошадей. Ка-рета, словно нехотя, остановилась. Из
нее вышел тучный мужчина в большой шляпе и епанче до пят. За ним шустро
выскочил под-росток с миловидным лицом и напряженными глазами. С наглой
без-застенчивостью мальчишка уставился на великую княгиню, потом опомнился,
вслед за мужчиной согнулся в глубоком поклоне.
-- Ваше высочество, вас невозможно узнать в этом наряде! -- Сорванная с
головы шляпа бороздила краем своим дорожную пыль.
Только тут Екатерина узнала в нем придворного ювелира Луиджи, Подросток
тоже снял шляпу. Сделал он это весьма осторожно, боясь растрепать свои
короткие, блестящие, словно лаком покры-тые волосы. С каких это пор у Луиджи
появились пажи да еще такие неучтивые!
-- Вас государыня прислала ко мне? -- резко спросила Екатерина.
-- Ни в коем случае! -- пылко воскликнул ювелир, обозревая все вокруг
своим взглядом.-- Еще месяц назад их величество заказа-ли для вас
драгоценный убор, повелев мне вручить его вам, как только он будет готов. Я
помню о своих обязанностях.-- В руках его появился обитый парчой футляр.
-- Жалкий человек! -- почти с состраданием бросила Екатери-на.-- Весь
двор знает, что я в опале, и только вы находитесь в неве-дении. Если бы вы
проехали еще версту, вас бы задержал карауль-ный солдат. Сюда никто не
ездит.
-- Но как же быть с этим? -- Потрясая футляром, Луиджи стал испуганно
озираться.
-- Оставим это до лучших времен, а теперь уезжайте. Сейчас здесь будет
егерь. Он следит за каждым моим шагом.
Луиджи, отирая пот, уже пятился к карете, когда спутник его, паж или
подмастерье, вместо того чтобы подсадить хозяина, сде-лал шаг вперед.
-- Умоляю, ваше высочество...
Этих слов было достаточно, чтобы Екатерина поняла, что пе-ред ней
женщина. Только этого ей недоставало -- тайных свиданий на дороге с
переодетыми девицами.
-- Я не могу с вами говорить.-- Голос великой княгини против воли
прозвучал высокомерно и обиженно. -- Покажите убор,-- обра-тилась она вдруг
к Луиджи.
Тот, ломая ногти, поспешил открыть замок футляра. Сноп искр, света,
лазурной радости вырвался на свободу. Екатерина сразу увидела, что
брильянтов в ожерелье маловато, но черные камни меж ними были так изысканны.
Ах, как пошел бы этот убор к ее серому с серебром платью!
-- Уберите,-- прошептала она с горечью, захлопнула крышку и
отвернулась, разговор был окончен.
Однако ряженая особа не захотела этого понять. Не хватило у нее
деликатности также оценить по заслугам жертву великой княги-ни. Навязчивую
девицу куда больше волновали собственные дела. "Умоляю, ваше высочество...
это вопрос жизни и смерти..." Словом, она произнесла кучу невнятных фраз,
которыми обычно сорят посе-тительницы, и только вдруг знакомая фамилия --
Оленев -- заставила Екатерину прислушаться.
-- А чего вы печетесь об Оленеве? Вы его жена, любовница? -- Екатерина
говорила отрывисто, резко, а сама смотрела в сторону дуба, где с минуты на
минуту должен был появиться егерь.
-- Он друг моего мужа,-- твердила невозможная особа.-- Оленев
арестован? Но он невиновен, ваше высочество! И вы должны помочь ему1
-- Я? -- потрясенно спросила Екатерина.-- Я даже себе не могу помочь!
Нет более бесправного человека в России, чем я.
Луиджи вдруг опомнился, схватил своего переодетого пажа за руку и
потащил к карете, но женщина вырвалась и неожиданно упа-ла на колени.
-- Куда делся Никита, умоляю? -- Она склонилась щекой к зем-ле, сжатые
кулаки ее уткнулись в пыль.
-- Ваш Оленев благородный человек!
-- Я знаю, что он благородный человек.-- В голосе женщины по-явились
жесткие нотки, так не разговаривают с членами царской семьи: -- Но где он?
Куда его упекли?
-- Я была уверена, что он давно на свободе,-- надменно крик-нула
Екатерина.-- Его арестовали по недоразумению.
"Очень хорошенькая,-- отметила про себя Екатерина, и сердце ее
царапнула ревность. -- Она врет, что Оленев друг мужа. Так не просят за
друзей мужа... За них просят почтительно. Однако что за нелепость? Неужели
Оленев в крепости?"
Меж стволов росших вдоль тракта лип Екатерина увидела, как по полю
стремительно несется одноколка. Конечно, егерь все видит.
-- Да уезжайте же наконец! -- крикнула она в ярости.-- Помочь вам может
один человек -- Лесток.-- И она кинулась бегом к дубу. Екатерина уже не
видела, как Луиджи сгреб в охапку мнимого пажа, как сели они в карету,
развернулись с трудом и помчались в сторону Петербурга. Ее волновала одна
мысль -- что егерь все ус-пел рассмотреть и будет о чем докладывать
Чоглаковой. Может, деньги ему предложить за молчание? Почти одновременно с
однокол-кой она достигла дуба и без сил повалилась в траву. Собаки с лаем
прыгали у ног хозяина, словно ябедничали.
-- Это ювелир приезжал, только и всего,--сказала Екатерина, не поднимая
головы.
- А я ничего не видел и не слышал. Пожалуйте в карету, ваше
высочество.-- И егерь с полной значительностью взбил бороду.
Вернемся несколько назад, всего лишь на сутки. Луиджи не ошибся в своих
предположениях: Лесток действительно ехал к Дрезденше -- весьма достойной
даме, приехавшей из Германии около десяти лет назад. Беда только в том, что
средства к существованию, и очень немалые, она доставала несколько
сомнительным способом, а именно: содержанием Модного дома, который Петербург
украсил еще одним эпитетом -- "веселый".
В XVIII веке не существовало полиции нравов. За нравственно-стью при
дворе следила государыня, но недостаточно строго, и как ни горько нам
сознаться, сама далеко не всегда была безупреч-на. Именитые дамы, ловящие
чутким ухом пикантные сплетни, совер-шенно справедливо считали, что если при
дворе можно фривольни-чать, то уж скромным подданным совсем не грех
подражать лучшей части общества. Спустя три года после описанных здесь
событий Модный дом будет распущен, а сама Дрезденша предстанет перед судом,
а пока очаровательные модистки процветают и, как выясни-лось впоследствии,
богатые клиентки не только примеряют у Дрезденши платья, но и встречаются с
представителями сильного пола. Для "утех любви" шли не с главного хода, а с
"синего", прозван-ного так из-за обивки в сенях -- тускловато-голубой
холстины, укра-шенной лазоревым орнаментом.
Именно через этот вход шустрая мамзель Крюшо ввела Лестока в
апартаменты Дрезденши. К чести лейб-медика скажем, что он был здесь впервые.
Крутая лестница на второй этаж привела его в гостиную, не роскошную, но
уютную и опрятную, с православной иконой в углу, немецкими гравюрами на
стенах и неожиданно яр-кими шторами на окнах. Неслышные ветерки вздували
шторы, и они легко опадали, словно крылья бабочек, которые все трепещут и
никак не могут успокоиться.
Здесь перед Лестоком предстала сама Дрезденша. Изящное, скромного
покроя платье и румянец на щеках придавали ей почти юный вид, особенно
красили ее искреннее смущение и благородная взволнованность. Она низко
склонилась перед Лестоком, ему даже показалось, что Дрезденша хочет
облобызать, словно игумену, его руку, и не произошло это только потому, что
он отвел ее за спину.
Дрезденша молча взяла свечу и повела лейб-медика по коридо-рам и
коридорчикам, лестницам и приступочкам. Наконец его при-вели в тупик,
толкнули низенькую дверь. Комната была тесна, скудно обставлена, окно
закрыто плотной циновкой. На столе горела свеча, подле нее сидел человек и
читал книгу. При появлении Лестока он вздрогнул, резко обернулся. Это был
Сакромозо.
-- Вот уж не ожидал вас встретить здесь.--Лесток без сил рух-нул на
стул.
Поспешая за Дрезденшей, он совершенно сбил дыхание, а встре-ча вызвала
сильнейшее сердцебиение. Лесток достал маленькую ко-робочку, вытащил из нее
круглую таблетку и положил под язык. Сакромозо молча исподлобья наблюдал за
его манипуляциями. Вид у рыцаря был потрепанный, камзол смят, кружева на
рубашке обвис-ли, как лапша, обычно бледное лицо его приобрело серый цвет и
украсилось мешками под глазами. Ничего не осталось в нем от прежней
светскости -- озлобленный, подозрительный, весь ощерен-ный человек.
-- Как вам удалось бежать? -- В голосе Лестока прозвучало ис-креннее
удивление, почти восхищение, и Сакромозо понял, что лейб-медик не посвящен в
подробности этого странного дела.
-- Произошла глупейшая история. Когда вы узнали о моем аресте?
-- Через два дня.
-- От кого?
-- От моего верного агента. Где их теперь взять -- верных-то? -- Лесток
положил еще одну таблетку в рот и спрятал коробочку в карман.-- Плачу много,
вот и верный. Я вначале не поверил -- вы неприкосновенное лицо! Как можно?
Но мой агент обычно не врет.
Об аресте рыцаря Сакромозо в покоях великой княгини Лестоку рассказал
Бергер. Лейб-медик не спрашивал у своего осведомителя, как он узнал об этом.
У хитрой бестии Бергера были свои тайны, и Лесток совсем не был уверен, что
курляндец только ему продал эти сведения. Плати -- и всевозможные секреты
будут в твоем ку-лаке.
-- Произошла глупейшая история,--повторил Сакромозо.--Вме-сто меня
арестовали кого-то другого. Чудовищная страна, эта Россия!
Лесток вдруг расхохотался. Он опять чувствовал себя бодрым и готовым к
любым неожиданностям.
-- Недостатки России обсудим в другой раз. А вы всю неделю, даже
больше, были на свободе? Не грешно ли не поставить меня в известность?
Почему вы торчите в этой дыре?
-- А потому, что эта дыра единственное надежное место в вашем славном
городе! -- с раздражением крикнул Сакромозо.-- Арестован-ный назвался моим
именем.
-- Но это абсурд!
"Какой нервный молодой человек,-- думал Лесток, с удовольстви-ем
наблюдая за Сакромозо.-- Ишь как пальцами хрустит!" Лейб-медик уже забыл,
как метался по кабинету после известия, полу-ченного от Бергера, как клял
себя за излишнюю болтливость. И добро бы одна болтливость, но ведь он
расписки давал и цифры называл... Страшно подумать, как мог бы очернить его,
Лестока, этот бледный рыцарь, если бы его как следует тряхнули в Тайной
канце-лярии.
-- Зачем ему это, помилуй Бог? -- продолжал Лесток благо-душно.
-- Этого я не могу понять. Более того. Прошло десять дней, а этот
арестованный, пребывая в крепости, продолжает хранить свою тайну. Зачем?
Может, он любовник великой княгини и решил ском-прометировать меня?
-- Но как вы узнали о собственном аресте? -- К Лестоку верну-лась
серьезность, здесь было над чем поломать голову.
-- Узнал...
Сакромозо совсем не хотел откровенничать с лейб-медиком, излишняя
откровенность была не в его пользу, особенно если вспомнить, как он стоял на
подоконнике за шторой, ожидая, когда офицеры, а может, агенты или
полицейские, оставят его квартиру.
А случилось все так. На маскараде он выпил лишнего. С рыца-рем это
случалось редко, он никогда не пьянел. Так было погано после пробуждения,
что он подумал было, не подсыпали ли ему в вино какого-либо сонного зелья.
Хотя у русских встречаются столь крепкие напитки, что без всякого сонного
порошка можно ноги протянуть.
Весь день и вечер Сакромозо провалялся в кровати, решив ни-куда не
выходить, однако вспомнил об обязательном визите к одной милой даме. Муж у
нее был в отлучке, дама была прехорошенькая, в общем, стоило приободриться.
Камердинер уже кончил его приче-сывать, когда раздался стук в дверь, и не
просто стук, а громыха-ние, казалось, били ногами или прикладами. По
счастью, в доме из слуг находился только камердинер, он и пошел открывать.
Врожденный инстинкт и привычка к опасности предостерегли Сакромозо, он
не вышел к ночным гостям, а на цыпочках подошел к двери. Удивительно, что
столько шума производили всего два человека. Строгим, официальным тоном на
плохом немецком языке они сообщили камердинеру, что пришли с обыском.
-- По какому праву? Я пожалуюсь хозяину! -- вскричал камер-динер.
-- Твой хозяин арестован.
Очевидно, все бумаги у них были оформлены надлежащим обра-зом, потому
что камердинер пустил их в дом.
У Сакромозо был выбор -- пронзить негодяев шпагой или бежать, не
поднимая шума. Он предпочел второе, благо спальня его на-ходилась на первом
этаже. Но черт подери этих русских -- мало того, что окна у них закрыты
намертво, так еще оклеены бумагой, Она с трудом отклеивалась и громко,
отвратительно шуршала.
Разбить стекло? Он не успел. Когда эти двое вошли в спальню, рыцарь
стоял на подоконнике, сжимая эфес шпаги. Конечно, он не мог совладать со
своим любопытством и стал осторожно под-сматривать в щелку между шторами за
происходящим в комнате.
Пришедшие запалили множество свечей и всерьез приступили к обыску. Как
понял Сакромозо, они искали въездной паспорт и про-чие документы.
Неторопливо обшаривая ящики, сундуки с одеждой, роясь в карманах, они вели
неторопливую беседу, перемежая рус-ские фразы немецкими словами. Знай
Сакромозо получше этот вар-варский язык, он обогатился бы весьма полезными
сведениями о некой Арине Парфеновне, которая бьет свою падчерицу, и это ей,
шельме, даром не прошло -- подавилась намедни костью в рыбном холодце, также
узнал бы он, чья-то сватья шьет к Троице до-рогое платье из шелкового
камлоту, а каналья Бергер полностью отыграл в фаро свой старый долг. Между
делом один сообщил другому, что при аресте Сакромозо вел себя весьма
достойно. Иные за шпагу хватаются или в штаны со страху накладывают, а этот
без лишних слов отдал себя в руки правосудия. Вот только документов при нем
никаких не обнаружено.
Сакромозо казалось, что он сошел с ума. Когда офицеры стали как попало
запихивать в сундук его одежду, а потом сгребли в кулак кольца и сунули их
отнюдь не в ящик, а себе в карман, рыцарь с трудом подавил в себе желание
соскочить с подоконника и насадить этих двух негодяев на шпагу.
Однако выдержка не изменила Сакромозо, он дал уйти двум мер-завцам.
Завтра недоразумение разъяснится, и ему возместят спол-на все убытки, как
моральные, так и вещественные. Совершенно измученный страхом камердинер
запер за негодяями дверь.
-- Вы здесь, господин? Я думал, что вы бежали. Простите, но я не мог не
впустить их в дом. Документы на обыск подписаны самим Бестужевым. Все ваши
бумаги унесли.
Вот здесь можно было сесть, выпить вина и спокойно обдумать ситуацию.
Бежать из собственного дома не имело смысла. Вряд ли кто-либо явится сюда во
второй раз. Сейчас главное -- понять по-доплеку этого странного дела.
Первым пришел в голову граф Финкенштейн, но при воспомина-нии об этом
маленьком, чистеньком, кружевном старичке Сакромозо поморщился. В уме
посланнику не откажешь, но ведь он трус. Тут же начнет бегать по комнате,
стучать своими копытцами по пар-кету: "Это не мое дело! Я понимаю --
недоразумение, но почему прусский посланник должен вмешиваться в дела
мальтийского орде-на?" Можно было бы ему сказать: "А потому, плешивый
козлик, что ты депешу получил, в которой ясно сказано -- содействовать! И не
твоего ума дело -- кому. Хоть мальтийскому ордену, хоть папуасу с перьями!"
Нет, так он ему не скажет. Финкенштейн пока отпадал. Сакромозо перебрал
еще несколько фамилий, и Лесток был в их числе, но остановился на Дрезденше.
Новости появились через два дня, и такие, что Сакромозо взвыл от
ярости. Дрезденша, а именно Клара Шекк, сообщила от убийстве Гольденберга.
Никаких подробностей, кроме убийства на маскараде, но теперь по крайней мере
рыцарь понял, что его есть за что арестовывать. Под покровом ночи он
перебрался в "веселый" дом и стал измышлять, как ему покинуть Россию --
нужны документы, деньги и надежный транспорт, черт подери!
После бесконечных колебаний Сакромозо решил обратиться к Лестоку. Этот
француз стал почти русским, он знает все их обы-чаи, он ненавидит Бестужева.
И главное, он уже потому не отка-жется помочь, что Сакромозо сам может
подвести его под арест.
Как на грех, Лесток уехал ко двору в Петергоф. Рыцарь счи-тал не только
дни -- часы, а теперь этот насмешливый боров си-дит перед ним и никак не
может взять в толк, что именно ему и никому другому надо обеспечить
безопасный отъезд рыцаря из Рос-сии.
-- И торопитесь! -- заключил Сакромозо.-- Меня не разыскивают потому,
что сидящий в крепости почему-то хранит молчание. Но он может в любую минуту
передумать и открыть рот.
-- Загадочнаяистория,-- повторил Лесток.-- Загадочная... Поверьте, я
сделаю все, что в моих силах. Но не меняйте пока места жительства. Здесь вас
всегда могут спрятать между...
Клиентами,-- заключил Сакромозо и рассмеялся горько. Возвращаясь
домой, Лесток обратил внимание, что на углу Ап-текарского переулка, как раз
против его дома, расположилась странная фигура -- нищий с деревянной ногой и
рыжей треуголкой на голове, указывающей, что некогда он принадлежал к
Ширванскому пехотному полку. Может быть, пьяный? Лесток подумал, что надо бы
наказать, чтоб прогнали нищего, отрепья его наводили на груст-ные мысли, но,
войдя в дом, он совершенно забыл о пьяном пехотин-це. Прошел час, два, а
секретарь Шавюзо все слышал, как он тяжело ходил по кабинету из угла в угол.
Не получилось серьезного разговора. Канцлер знал, что рань-ше трех
часов дня государыня его не примет, поэтому отправил-ся в Петергоф после
обеда. Но, видно, опоздал... "Ах, Алексей Пет-рович... Избавь! Голова
болит... Может, съела что-то не то? Давай завтра поговорим, а?" А сама
заглядывает в лицо и не хмурится, а улыбается.
Ладно... Пусть завтра. Лишний вечер посидеть над бумагами никогда не
помешает. Беда только, пока плыл из Петергофа назад, схватил простуду, ветер
с залива дул отвратительный. Надобно было в карете ехать, да уж больно
трясет. Беда наша, русские дороги!
На рабочем столе горели свечи, окна плотно зашторены, за дверью ни
звука. Супруга Анна Федоровна, урожденная Бетангер, знает: если муж за
работой, то слуги в одних чулках ходят, а сама она на его половину ни ногой.
Бестужев сел к столу, пододвинул папку, водрузил на нос очки. В папке
расшифрованные и пронумерованные депеши в Берлин прус-ского посла
Финкенштейна. Очки, видимо, лежали на сквозняке, ме-таллическая дужка была
неприятно холодной, и канцлер непроизволь-но чихнул. Гадость какая! Так и
есть, уже насморк. Мало того, что работать мешает, так ведь и во дворец не
сунешься с сопля-ми-то. Чихни он при государыне, она тут же исчезнет из
опасения заразиться.
Однако приступим... Первую депешу он знал почти наизусть. Месяц назад
Финкенштейн доносил королю Фридриху, что дружба между "важным и смелым
приятелем крепка как никогда". "Важным" прозывался вице-канцлер Воронцов,
"смелым" посол-конспиратор называл Лестока.
В этой же депеше Финкенштейн сообщал, что "важный и смелый" нашли
способ преклонить на свою сторону тайного советника Исаа-ка Павловича
Веселовского, знающего многие тайны Бестужева. Рас-шифровывая эту депешу,
Бестужев только что зубами не скрежетал, помнится, кончик пера весь изжевал,
а потом сам с утра поехал в Иностранную коллегию, дабы устроить там
примерный разнос. Весе-ловского, конечно, не тронул, потому что не каждой
похвальбе финкенштейновой можно верить, но дружбу водить с Исааком
Пав-ловичем перестал.
Удивительная вещь эти депеши в цифрах! Лукаво и ласково улы-баясь,
читал в них Бестужев, как заверяет Воронцов Финкенштейна, что не будет в них
слишком откровенным, потому что он-де, Бесту-жев, может перехватить оные
бумаги, ибо не жалеет на то ни трудов, ни денег. А Финкенштейн не верит,
отмахивается и пишет, пишет, что Лесток-де деньги получил от прусского
короля и просит заве-рить его в своем усердии (шельма Лесток, ужо тебе!).
Этот бедолага-посол имеет наглость просить Лестока повлиять на государыню,
дескать, негоже посылать русские войска к Рейну, это неблаговидно с
религиозной точки зрения. Фридрих уж Саксонию занял, на Силезию рот раскрыл,
огнем и мечом по Европе -- это, вишь ты, благовидно и с религиозной точки
зрения, и с прочей, а вот затушить войну, навести в Европе порядок, чтоб
справедливость восторжество-вала, это неприлично и неблаговидно!
Бестужев умакнул перо в красные чернила, обвел имя Лестока словно
кровавым картушем, а на полях написал дрожащей рукой:
"Христос в Евангелии глаголет, не может раб двум господам работати --
Богу и Мамоне!"
Это была одна из слабостей канцлера -- не мог он читать депеши, чтобы
тут же в письменной форме не ответить врагам своим. Пусть не прочитают они
его виршей. Господь прочтет и рассудит, что прав-да на его стороне.
"Червь ничтожный, эшафот мне строил!" Ему казалось, что Лесток всегда
его ненавидел, всегда стоял на его пути. Однако это не было правдой. В 1741
году, когда государыня воцарилась на троне, именно Лесток помог Бестужеву
вернуться из ссылки и обеспечил ему место вице-канцлера. Все историки
явится вдруг Чоглакова, все игрушки немедленно будут засунуты под одеяло, а
Петр неуклюже будет изображать нежность к жене, зная, что этого ждет весь
двор.
-- Держи коленку! Куда убрала? -- закричал вдруг Петр звонко, видя, как
от неловкого движения Екатерины, карета завалилась набок. Поверженные лошади
из папье-маше продолжали перебирать ногами.
Дальнейшая жизнь потекла именно так, как предполагала Ека-терина. Петр
играл в войну, но уже не солдатиками, а лакеями, камердинерами, пажами и
карлами, которых обрядил в военную форму
и заставил брать наскоро построенную крепость. После обеда он
упражнялся на скрипке, а вечером возился с собаками. Раньше его армия была
более значительной, в ней были еще учителя и гу-вернеры. После высылки его
любимцев за границу "воевать" стало почти не с кем, поэтому если вдруг
подвертывалась Екатерина, то Петр и ее обряжал в военную форму и ставил на
часы под ружье. Екатерина просила об одном -- разрешить ей читать в карауле.
"Это ведь ненастоящая война",-- увещевала она мужа. Тот приходил в ярость.
Выход был один--прятаться.
С раннего утра Екатерина брала книгу и уходила в Дикую рощу, которая
тянулась вдоль Рыбного канала и называлась так в отли-чие от регулярного
парка, расположенного вблизи дворца. В Дикой роще деревья никогда не
подстригались, липы и клены росли, как им вздумается, и теперь прямо на
глазах набухали почками. На камнях под соснами начал цвести мох, оттенки его
были самые раз-нообразные--от бледно-зеленого до багряно-красного. Всюду май
вносил жизнь, зацвели желтые цветки, ожившие мухи ползали по палым,
прошлогодним листьям, здесь никто их не убирал, иногда вдруг прилетала
бабочка. Хорошо, совсем как в Германии.
Еще была охота... Чоглакова сквозь пальцы смотрела на это увлечение
Екатерины, очевидно, она получила специальные указания на этот счет.
Государыня сама любила охоту, а окрестность Царско-го Села совершенно
безлюдна.
С утра Екатерине закладывали одноколку, обряжали в охотни-чий костюм:
кафтан, штаны, сапоги с ботфортами, и она отправля-лась с кротким егерем на
ближайшее болотце стрелять уток. Егерь был из русских -- старый, молчаливый,
с перебитым носом, и что особенно смешно -- имел бороду. От нее пахло
конопляным маслом, а в минуты задумчивости егерь имел обыкновение взбивать
бороду резкими ударами тыльной стороны рук, отчего она торчала вперед, как
накрахмаленная. Первоначально на все просьбы Екатерины по-ехать во-он за тот
холмик или пройтись пешком он отвечал отка-зом, то есть с неимоверной
важностью качал головой, но потом, ви-дя, как увлечена великая княгиня
охотой, как лихо держит ружье, как метко стреляет, он перестал противиться
ее желаниям. Они посетили и дальнее болотце, и сосновый лес, и озеро, причем
большую часть пути проделывали пешком. Их сопровождали две ве-селые собаки,
которые выискивали меж кочек убитую дичь. Проще было бы ездить верхами, но
Чоглакова категорически возражала против этого, боясь, что Екатерина бросит
бородатого стража и ускачет на своем английском жеребце в неопределенном
направ-лении.
На двенадцатый день опалы, Екатерина цепко держала в памя-ти эти сроки,
охота была особенно удачной, если не считать стертой ноги. И еще жара,
оводы... Видя, что великая княгиня хромает, перепуганный егерь предложил
нести ее на руках.
-- Глупости!--сказала она.--Рядом тракт. Я буду ждать тебя у дуба с
дуплом. Пригонишь туда лошадей. И не трясись ты! Я никому не скажу, что ты
оставил меня одну.
Егерь, видно, совсем потерял голову. С криком "нельзя" он вцепился в
рукав великой княгини, но та вырвалась, топнула стер-той ногой и решительно
направилась к видневшемуся дубу. Егерю ничего не оставалось, как потоптаться
на месте, взбить свою немыслимую бороду и бежать к оставленной в роще
одноколке. Со-баки кинулись было за хозяином, но потом вернулись к
Екатерине, достигли с ней тракта и благодарно растянулись у ее ног, положив
морды на лапы.
Великая княгиня села на землю, привалилась спиной к дубу, блаженно
расслабилась. Шляпа сползла ей на глаза. Она ткнула пальцем в тулью,
возвращая ее в прежнее положение, и тут заме-тила клуб пыли, который
перемещался по дальнему краю поля. Всадник... Екатерина всмотрелась
внимательнее. Нет, карета! Она вскочила на ноги. Неужели от государыни?
Неужели кончилось их проклятое заточение? Не в силах ждать, забыв про
стертую но-гу, Екатерина бросилась бегом по тракту навстречу карете. Собаки
с лаем устремились за ней.
Но скоро она перешла на шаг. Нет, это не из дворца. Карета скромная, на
козлах один кучер. Может быть, медики пожаловали? Крик, натянутые с силой
вожжи, вздыбленные морды лошадей. Ка-рета, словно нехотя, остановилась. Из
нее вышел тучный мужчина в большой шляпе и епанче до пят. За ним шустро
выскочил под-росток с миловидным лицом и напряженными глазами. С наглой
без-застенчивостью мальчишка уставился на великую княгиню, потом опомнился,
вслед за мужчиной согнулся в глубоком поклоне.
-- Ваше высочество, вас невозможно узнать в этом наряде! -- Сорванная с
головы шляпа бороздила краем своим дорожную пыль.
Только тут Екатерина узнала в нем придворного ювелира Луиджи, Подросток
тоже снял шляпу. Сделал он это весьма осторожно, боясь растрепать свои
короткие, блестящие, словно лаком покры-тые волосы. С каких это пор у Луиджи
появились пажи да еще такие неучтивые!
-- Вас государыня прислала ко мне? -- резко спросила Екатерина.
-- Ни в коем случае! -- пылко воскликнул ювелир, обозревая все вокруг
своим взглядом.-- Еще месяц назад их величество заказа-ли для вас
драгоценный убор, повелев мне вручить его вам, как только он будет готов. Я
помню о своих обязанностях.-- В руках его появился обитый парчой футляр.
-- Жалкий человек! -- почти с состраданием бросила Екатери-на.-- Весь
двор знает, что я в опале, и только вы находитесь в неве-дении. Если бы вы
проехали еще версту, вас бы задержал карауль-ный солдат. Сюда никто не
ездит.
-- Но как же быть с этим? -- Потрясая футляром, Луиджи стал испуганно
озираться.
-- Оставим это до лучших времен, а теперь уезжайте. Сейчас здесь будет
егерь. Он следит за каждым моим шагом.
Луиджи, отирая пот, уже пятился к карете, когда спутник его, паж или
подмастерье, вместо того чтобы подсадить хозяина, сде-лал шаг вперед.
-- Умоляю, ваше высочество...
Этих слов было достаточно, чтобы Екатерина поняла, что пе-ред ней
женщина. Только этого ей недоставало -- тайных свиданий на дороге с
переодетыми девицами.
-- Я не могу с вами говорить.-- Голос великой княгини против воли
прозвучал высокомерно и обиженно. -- Покажите убор,-- обра-тилась она вдруг
к Луиджи.
Тот, ломая ногти, поспешил открыть замок футляра. Сноп искр, света,
лазурной радости вырвался на свободу. Екатерина сразу увидела, что
брильянтов в ожерелье маловато, но черные камни меж ними были так изысканны.
Ах, как пошел бы этот убор к ее серому с серебром платью!
-- Уберите,-- прошептала она с горечью, захлопнула крышку и
отвернулась, разговор был окончен.
Однако ряженая особа не захотела этого понять. Не хватило у нее
деликатности также оценить по заслугам жертву великой княги-ни. Навязчивую
девицу куда больше волновали собственные дела. "Умоляю, ваше высочество...
это вопрос жизни и смерти..." Словом, она произнесла кучу невнятных фраз,
которыми обычно сорят посе-тительницы, и только вдруг знакомая фамилия --
Оленев -- заставила Екатерину прислушаться.
-- А чего вы печетесь об Оленеве? Вы его жена, любовница? -- Екатерина
говорила отрывисто, резко, а сама смотрела в сторону дуба, где с минуты на
минуту должен был появиться егерь.
-- Он друг моего мужа,-- твердила невозможная особа.-- Оленев
арестован? Но он невиновен, ваше высочество! И вы должны помочь ему1
-- Я? -- потрясенно спросила Екатерина.-- Я даже себе не могу помочь!
Нет более бесправного человека в России, чем я.
Луиджи вдруг опомнился, схватил своего переодетого пажа за руку и
потащил к карете, но женщина вырвалась и неожиданно упа-ла на колени.
-- Куда делся Никита, умоляю? -- Она склонилась щекой к зем-ле, сжатые
кулаки ее уткнулись в пыль.
-- Ваш Оленев благородный человек!
-- Я знаю, что он благородный человек.-- В голосе женщины по-явились
жесткие нотки, так не разговаривают с членами царской семьи: -- Но где он?
Куда его упекли?
-- Я была уверена, что он давно на свободе,-- надменно крик-нула
Екатерина.-- Его арестовали по недоразумению.
"Очень хорошенькая,-- отметила про себя Екатерина, и сердце ее
царапнула ревность. -- Она врет, что Оленев друг мужа. Так не просят за
друзей мужа... За них просят почтительно. Однако что за нелепость? Неужели
Оленев в крепости?"
Меж стволов росших вдоль тракта лип Екатерина увидела, как по полю
стремительно несется одноколка. Конечно, егерь все видит.
-- Да уезжайте же наконец! -- крикнула она в ярости.-- Помочь вам может
один человек -- Лесток.-- И она кинулась бегом к дубу. Екатерина уже не
видела, как Луиджи сгреб в охапку мнимого пажа, как сели они в карету,
развернулись с трудом и помчались в сторону Петербурга. Ее волновала одна
мысль -- что егерь все ус-пел рассмотреть и будет о чем докладывать
Чоглаковой. Может, деньги ему предложить за молчание? Почти одновременно с
однокол-кой она достигла дуба и без сил повалилась в траву. Собаки с лаем
прыгали у ног хозяина, словно ябедничали.
-- Это ювелир приезжал, только и всего,--сказала Екатерина, не поднимая
головы.
- А я ничего не видел и не слышал. Пожалуйте в карету, ваше
высочество.-- И егерь с полной значительностью взбил бороду.
Вернемся несколько назад, всего лишь на сутки. Луиджи не ошибся в своих
предположениях: Лесток действительно ехал к Дрезденше -- весьма достойной
даме, приехавшей из Германии около десяти лет назад. Беда только в том, что
средства к существованию, и очень немалые, она доставала несколько
сомнительным способом, а именно: содержанием Модного дома, который Петербург
украсил еще одним эпитетом -- "веселый".
В XVIII веке не существовало полиции нравов. За нравственно-стью при
дворе следила государыня, но недостаточно строго, и как ни горько нам
сознаться, сама далеко не всегда была безупреч-на. Именитые дамы, ловящие
чутким ухом пикантные сплетни, совер-шенно справедливо считали, что если при
дворе можно фривольни-чать, то уж скромным подданным совсем не грех
подражать лучшей части общества. Спустя три года после описанных здесь
событий Модный дом будет распущен, а сама Дрезденша предстанет перед судом,
а пока очаровательные модистки процветают и, как выясни-лось впоследствии,
богатые клиентки не только примеряют у Дрезденши платья, но и встречаются с
представителями сильного пола. Для "утех любви" шли не с главного хода, а с
"синего", прозван-ного так из-за обивки в сенях -- тускловато-голубой
холстины, укра-шенной лазоревым орнаментом.
Именно через этот вход шустрая мамзель Крюшо ввела Лестока в
апартаменты Дрезденши. К чести лейб-медика скажем, что он был здесь впервые.
Крутая лестница на второй этаж привела его в гостиную, не роскошную, но
уютную и опрятную, с православной иконой в углу, немецкими гравюрами на
стенах и неожиданно яр-кими шторами на окнах. Неслышные ветерки вздували
шторы, и они легко опадали, словно крылья бабочек, которые все трепещут и
никак не могут успокоиться.
Здесь перед Лестоком предстала сама Дрезденша. Изящное, скромного
покроя платье и румянец на щеках придавали ей почти юный вид, особенно
красили ее искреннее смущение и благородная взволнованность. Она низко
склонилась перед Лестоком, ему даже показалось, что Дрезденша хочет
облобызать, словно игумену, его руку, и не произошло это только потому, что
он отвел ее за спину.
Дрезденша молча взяла свечу и повела лейб-медика по коридо-рам и
коридорчикам, лестницам и приступочкам. Наконец его при-вели в тупик,
толкнули низенькую дверь. Комната была тесна, скудно обставлена, окно
закрыто плотной циновкой. На столе горела свеча, подле нее сидел человек и
читал книгу. При появлении Лестока он вздрогнул, резко обернулся. Это был
Сакромозо.
-- Вот уж не ожидал вас встретить здесь.--Лесток без сил рух-нул на
стул.
Поспешая за Дрезденшей, он совершенно сбил дыхание, а встре-ча вызвала
сильнейшее сердцебиение. Лесток достал маленькую ко-робочку, вытащил из нее
круглую таблетку и положил под язык. Сакромозо молча исподлобья наблюдал за
его манипуляциями. Вид у рыцаря был потрепанный, камзол смят, кружева на
рубашке обвис-ли, как лапша, обычно бледное лицо его приобрело серый цвет и
украсилось мешками под глазами. Ничего не осталось в нем от прежней
светскости -- озлобленный, подозрительный, весь ощерен-ный человек.
-- Как вам удалось бежать? -- В голосе Лестока прозвучало ис-креннее
удивление, почти восхищение, и Сакромозо понял, что лейб-медик не посвящен в
подробности этого странного дела.
-- Произошла глупейшая история. Когда вы узнали о моем аресте?
-- Через два дня.
-- От кого?
-- От моего верного агента. Где их теперь взять -- верных-то? -- Лесток
положил еще одну таблетку в рот и спрятал коробочку в карман.-- Плачу много,
вот и верный. Я вначале не поверил -- вы неприкосновенное лицо! Как можно?
Но мой агент обычно не врет.
Об аресте рыцаря Сакромозо в покоях великой княгини Лестоку рассказал
Бергер. Лейб-медик не спрашивал у своего осведомителя, как он узнал об этом.
У хитрой бестии Бергера были свои тайны, и Лесток совсем не был уверен, что
курляндец только ему продал эти сведения. Плати -- и всевозможные секреты
будут в твоем ку-лаке.
-- Произошла глупейшая история,--повторил Сакромозо.--Вме-сто меня
арестовали кого-то другого. Чудовищная страна, эта Россия!
Лесток вдруг расхохотался. Он опять чувствовал себя бодрым и готовым к
любым неожиданностям.
-- Недостатки России обсудим в другой раз. А вы всю неделю, даже
больше, были на свободе? Не грешно ли не поставить меня в известность?
Почему вы торчите в этой дыре?
-- А потому, что эта дыра единственное надежное место в вашем славном
городе! -- с раздражением крикнул Сакромозо.-- Арестован-ный назвался моим
именем.
-- Но это абсурд!
"Какой нервный молодой человек,-- думал Лесток, с удовольстви-ем
наблюдая за Сакромозо.-- Ишь как пальцами хрустит!" Лейб-медик уже забыл,
как метался по кабинету после известия, полу-ченного от Бергера, как клял
себя за излишнюю болтливость. И добро бы одна болтливость, но ведь он
расписки давал и цифры называл... Страшно подумать, как мог бы очернить его,
Лестока, этот бледный рыцарь, если бы его как следует тряхнули в Тайной
канце-лярии.
-- Зачем ему это, помилуй Бог? -- продолжал Лесток благо-душно.
-- Этого я не могу понять. Более того. Прошло десять дней, а этот
арестованный, пребывая в крепости, продолжает хранить свою тайну. Зачем?
Может, он любовник великой княгини и решил ском-прометировать меня?
-- Но как вы узнали о собственном аресте? -- К Лестоку верну-лась
серьезность, здесь было над чем поломать голову.
-- Узнал...
Сакромозо совсем не хотел откровенничать с лейб-медиком, излишняя
откровенность была не в его пользу, особенно если вспомнить, как он стоял на
подоконнике за шторой, ожидая, когда офицеры, а может, агенты или
полицейские, оставят его квартиру.
А случилось все так. На маскараде он выпил лишнего. С рыца-рем это
случалось редко, он никогда не пьянел. Так было погано после пробуждения,
что он подумал было, не подсыпали ли ему в вино какого-либо сонного зелья.
Хотя у русских встречаются столь крепкие напитки, что без всякого сонного
порошка можно ноги протянуть.
Весь день и вечер Сакромозо провалялся в кровати, решив ни-куда не
выходить, однако вспомнил об обязательном визите к одной милой даме. Муж у
нее был в отлучке, дама была прехорошенькая, в общем, стоило приободриться.
Камердинер уже кончил его приче-сывать, когда раздался стук в дверь, и не
просто стук, а громыха-ние, казалось, били ногами или прикладами. По
счастью, в доме из слуг находился только камердинер, он и пошел открывать.
Врожденный инстинкт и привычка к опасности предостерегли Сакромозо, он
не вышел к ночным гостям, а на цыпочках подошел к двери. Удивительно, что
столько шума производили всего два человека. Строгим, официальным тоном на
плохом немецком языке они сообщили камердинеру, что пришли с обыском.
-- По какому праву? Я пожалуюсь хозяину! -- вскричал камер-динер.
-- Твой хозяин арестован.
Очевидно, все бумаги у них были оформлены надлежащим обра-зом, потому
что камердинер пустил их в дом.
У Сакромозо был выбор -- пронзить негодяев шпагой или бежать, не
поднимая шума. Он предпочел второе, благо спальня его на-ходилась на первом
этаже. Но черт подери этих русских -- мало того, что окна у них закрыты
намертво, так еще оклеены бумагой, Она с трудом отклеивалась и громко,
отвратительно шуршала.
Разбить стекло? Он не успел. Когда эти двое вошли в спальню, рыцарь
стоял на подоконнике, сжимая эфес шпаги. Конечно, он не мог совладать со
своим любопытством и стал осторожно под-сматривать в щелку между шторами за
происходящим в комнате.
Пришедшие запалили множество свечей и всерьез приступили к обыску. Как
понял Сакромозо, они искали въездной паспорт и про-чие документы.
Неторопливо обшаривая ящики, сундуки с одеждой, роясь в карманах, они вели
неторопливую беседу, перемежая рус-ские фразы немецкими словами. Знай
Сакромозо получше этот вар-варский язык, он обогатился бы весьма полезными
сведениями о некой Арине Парфеновне, которая бьет свою падчерицу, и это ей,
шельме, даром не прошло -- подавилась намедни костью в рыбном холодце, также
узнал бы он, чья-то сватья шьет к Троице до-рогое платье из шелкового
камлоту, а каналья Бергер полностью отыграл в фаро свой старый долг. Между
делом один сообщил другому, что при аресте Сакромозо вел себя весьма
достойно. Иные за шпагу хватаются или в штаны со страху накладывают, а этот
без лишних слов отдал себя в руки правосудия. Вот только документов при нем
никаких не обнаружено.
Сакромозо казалось, что он сошел с ума. Когда офицеры стали как попало
запихивать в сундук его одежду, а потом сгребли в кулак кольца и сунули их
отнюдь не в ящик, а себе в карман, рыцарь с трудом подавил в себе желание
соскочить с подоконника и насадить этих двух негодяев на шпагу.
Однако выдержка не изменила Сакромозо, он дал уйти двум мер-завцам.
Завтра недоразумение разъяснится, и ему возместят спол-на все убытки, как
моральные, так и вещественные. Совершенно измученный страхом камердинер
запер за негодяями дверь.
-- Вы здесь, господин? Я думал, что вы бежали. Простите, но я не мог не
впустить их в дом. Документы на обыск подписаны самим Бестужевым. Все ваши
бумаги унесли.
Вот здесь можно было сесть, выпить вина и спокойно обдумать ситуацию.
Бежать из собственного дома не имело смысла. Вряд ли кто-либо явится сюда во
второй раз. Сейчас главное -- понять по-доплеку этого странного дела.
Первым пришел в голову граф Финкенштейн, но при воспомина-нии об этом
маленьком, чистеньком, кружевном старичке Сакромозо поморщился. В уме
посланнику не откажешь, но ведь он трус. Тут же начнет бегать по комнате,
стучать своими копытцами по пар-кету: "Это не мое дело! Я понимаю --
недоразумение, но почему прусский посланник должен вмешиваться в дела
мальтийского орде-на?" Можно было бы ему сказать: "А потому, плешивый
козлик, что ты депешу получил, в которой ясно сказано -- содействовать! И не
твоего ума дело -- кому. Хоть мальтийскому ордену, хоть папуасу с перьями!"
Нет, так он ему не скажет. Финкенштейн пока отпадал. Сакромозо перебрал
еще несколько фамилий, и Лесток был в их числе, но остановился на Дрезденше.
Новости появились через два дня, и такие, что Сакромозо взвыл от
ярости. Дрезденша, а именно Клара Шекк, сообщила от убийстве Гольденберга.
Никаких подробностей, кроме убийства на маскараде, но теперь по крайней мере
рыцарь понял, что его есть за что арестовывать. Под покровом ночи он
перебрался в "веселый" дом и стал измышлять, как ему покинуть Россию --
нужны документы, деньги и надежный транспорт, черт подери!
После бесконечных колебаний Сакромозо решил обратиться к Лестоку. Этот
француз стал почти русским, он знает все их обы-чаи, он ненавидит Бестужева.
И главное, он уже потому не отка-жется помочь, что Сакромозо сам может
подвести его под арест.
Как на грех, Лесток уехал ко двору в Петергоф. Рыцарь счи-тал не только
дни -- часы, а теперь этот насмешливый боров си-дит перед ним и никак не
может взять в толк, что именно ему и никому другому надо обеспечить
безопасный отъезд рыцаря из Рос-сии.
-- И торопитесь! -- заключил Сакромозо.-- Меня не разыскивают потому,
что сидящий в крепости почему-то хранит молчание. Но он может в любую минуту
передумать и открыть рот.
-- Загадочнаяистория,-- повторил Лесток.-- Загадочная... Поверьте, я
сделаю все, что в моих силах. Но не меняйте пока места жительства. Здесь вас
всегда могут спрятать между...
Клиентами,-- заключил Сакромозо и рассмеялся горько. Возвращаясь
домой, Лесток обратил внимание, что на углу Ап-текарского переулка, как раз
против его дома, расположилась странная фигура -- нищий с деревянной ногой и
рыжей треуголкой на голове, указывающей, что некогда он принадлежал к
Ширванскому пехотному полку. Может быть, пьяный? Лесток подумал, что надо бы
наказать, чтоб прогнали нищего, отрепья его наводили на груст-ные мысли, но,
войдя в дом, он совершенно забыл о пьяном пехотин-це. Прошел час, два, а
секретарь Шавюзо все слышал, как он тяжело ходил по кабинету из угла в угол.
Не получилось серьезного разговора. Канцлер знал, что рань-ше трех
часов дня государыня его не примет, поэтому отправил-ся в Петергоф после
обеда. Но, видно, опоздал... "Ах, Алексей Пет-рович... Избавь! Голова
болит... Может, съела что-то не то? Давай завтра поговорим, а?" А сама
заглядывает в лицо и не хмурится, а улыбается.
Ладно... Пусть завтра. Лишний вечер посидеть над бумагами никогда не
помешает. Беда только, пока плыл из Петергофа назад, схватил простуду, ветер
с залива дул отвратительный. Надобно было в карете ехать, да уж больно
трясет. Беда наша, русские дороги!
На рабочем столе горели свечи, окна плотно зашторены, за дверью ни
звука. Супруга Анна Федоровна, урожденная Бетангер, знает: если муж за
работой, то слуги в одних чулках ходят, а сама она на его половину ни ногой.
Бестужев сел к столу, пододвинул папку, водрузил на нос очки. В папке
расшифрованные и пронумерованные депеши в Берлин прус-ского посла
Финкенштейна. Очки, видимо, лежали на сквозняке, ме-таллическая дужка была
неприятно холодной, и канцлер непроизволь-но чихнул. Гадость какая! Так и
есть, уже насморк. Мало того, что работать мешает, так ведь и во дворец не
сунешься с сопля-ми-то. Чихни он при государыне, она тут же исчезнет из
опасения заразиться.
Однако приступим... Первую депешу он знал почти наизусть. Месяц назад
Финкенштейн доносил королю Фридриху, что дружба между "важным и смелым
приятелем крепка как никогда". "Важным" прозывался вице-канцлер Воронцов,
"смелым" посол-конспиратор называл Лестока.
В этой же депеше Финкенштейн сообщал, что "важный и смелый" нашли
способ преклонить на свою сторону тайного советника Исаа-ка Павловича
Веселовского, знающего многие тайны Бестужева. Рас-шифровывая эту депешу,
Бестужев только что зубами не скрежетал, помнится, кончик пера весь изжевал,
а потом сам с утра поехал в Иностранную коллегию, дабы устроить там
примерный разнос. Весе-ловского, конечно, не тронул, потому что не каждой
похвальбе финкенштейновой можно верить, но дружбу водить с Исааком
Пав-ловичем перестал.
Удивительная вещь эти депеши в цифрах! Лукаво и ласково улы-баясь,
читал в них Бестужев, как заверяет Воронцов Финкенштейна, что не будет в них
слишком откровенным, потому что он-де, Бесту-жев, может перехватить оные
бумаги, ибо не жалеет на то ни трудов, ни денег. А Финкенштейн не верит,
отмахивается и пишет, пишет, что Лесток-де деньги получил от прусского
короля и просит заве-рить его в своем усердии (шельма Лесток, ужо тебе!).
Этот бедолага-посол имеет наглость просить Лестока повлиять на государыню,
дескать, негоже посылать русские войска к Рейну, это неблаговидно с
религиозной точки зрения. Фридрих уж Саксонию занял, на Силезию рот раскрыл,
огнем и мечом по Европе -- это, вишь ты, благовидно и с религиозной точки
зрения, и с прочей, а вот затушить войну, навести в Европе порядок, чтоб
справедливость восторжество-вала, это неприлично и неблаговидно!
Бестужев умакнул перо в красные чернила, обвел имя Лестока словно
кровавым картушем, а на полях написал дрожащей рукой:
"Христос в Евангелии глаголет, не может раб двум господам работати --
Богу и Мамоне!"
Это была одна из слабостей канцлера -- не мог он читать депеши, чтобы
тут же в письменной форме не ответить врагам своим. Пусть не прочитают они
его виршей. Господь прочтет и рассудит, что прав-да на его стороне.
"Червь ничтожный, эшафот мне строил!" Ему казалось, что Лесток всегда
его ненавидел, всегда стоял на его пути. Однако это не было правдой. В 1741
году, когда государыня воцарилась на троне, именно Лесток помог Бестужеву
вернуться из ссылки и обеспечил ему место вице-канцлера. Все историки