Страница:
известной персоне". Обвинения в списке самые веские. Первое: сотрудничество
с иностранными державами, а проще говоря, шпионаж в пользу Франции и Пруссии
с передачей зело важных сведений о перепущении нашей армии и получением за
это вознаграждения от Фридриха в размере 10 000 рублей. Этим обвинениям есть
самые веские доказательства -- депеши Финкенштейна, письма из карманов
убитого Гольденберга, опросные листы Сакромозо. Правда, у этого рыцаря
ничего не успели выведать, по-хитившие его негодяи наверняка успели
переправить Сакромозо за границу, но в случае необходимости опросные листы
можно сочи-нить. В личной переписке Лестока поможет разобраться его
секре-тарь. Итак, с первым обвинением все ясно.
Вторая вина была страшнее первой -- желание переменить ны-нешнее
правление, то есть заговор против государыни в пользу на-следника. Что мы
здесь имеем? Дружба Лестока с молодым двором, способствование его в
переписке великой княгини с матерью герцо-гиней Ангальт-Цербстской. О
заговоре также свидетельствуют депе-ши иностранных послов, перлюстрированные
в "черном кабинете". Посол прусский писал, что "теперешнее правление зыбко и
долго в таком состоянии продлиться не может", а подсказку ему в этом де-лал
Лесток. Это прямой указ на старания лейб-медика в пользу наследника.
Симпатии Петра Федоровича к Пруссии всем известны, здесь и доказывать
нечего. Лесток водит компанию с врагами бестужевской политики. Подозревая
Лестока, Воронцова и друзей их в злых умыслах, Бестужев способствовал тому,
чтобы молодой двор оградить от участия в политике, но лейб-медик установил
связь че-рез поручика Белова Александра, который неоднократно к Лестоку
захаживал. Оный Белов через жену свою Анастасию выведывал мысли, что
государыня изволили высказывать, и Лестоку их передавал.
На этом месте мысли Бестужева неизменно пресекались, он как бы вдруг
трезвел и сам переставал верить в то, что писал. Знавал он этого Белова,
гардемарина, выскочку, знавал- Высоко взлетела пташка, да возжаждала
большего! Но чем больше Бестужев поносил Белова, разжигая в себе злобу на
этого заморыша дворянского, тем больше ощущал неудобство. Белов сослужил ему
службу в свое время, тогда у гардемарина был выбор между Лестоком и
вице-канцлером Бестужевым, он выбрал последнего. А ведь в то время положение
вице-канцлера было шатким- С чего же сейчас вдруг Бе-лову служить Лестоку?
Нонсенс-- Никакой надобы нет Белову играть ту роль, на которую он его
обряжает...
Тогда подойдем с другой стороны. Что у Белова есть дружок князь Оленев,
Бестужев помнил еще по истории с архивом. Оный Оленев в списках живых не
значится, утоп, царство ему небесное, но отсутствие обвиняемого не помеха.
Сейчас имеются прямые дока-зательства вины Оленева -- связь со шпионом
Гольденбергом. Если Оленев на сие польстился, то мог и Белова вкупе с собой
прихватить. Почему Оленев так Германию возлюбил, это допрос Белова покажет,
пока в это углубляться не будем.
Ведение "дела о Лестоке" поручили Степану Федоровичу Ап-раксину,
впоследствии бесславному главнокомандующему в Семилет-ней войне, и Шувалову
Александру Ивановичу. За сим последовал именной указ Елизаветы: "Графа
Лестока по многим и важным его подозрениям арестовать и содержать его и жену
его порознь в доме под караулом. А людей его никого, кто у него в доме
живет, никуда до указа со двора не пускать, также и других посторонних
никого в дом не допускать, а письма, какие у него есть, также и пожитки его,
Лестоковы, собрать в особые покои, запечатать и потому же при-ставить к ним
караул".
Супруга Лестока с трудом поняла, почему по дому бегают чужие люди,
рыщут во всех сундуках, поставцах и комодах, иные примеря-ют на себя платья
мужа, а потом тащат все в лаковую гостиную и бросают на пол в беспорядке.
Она хотела расспросить обо всем мужа, но ее к нему не пустили. А через день
явился чин и стал зада-вать вопросы.
Однако скоро чиновник от нее отступился. "С иностранными министрами мой
муж тайных конфиденций не имел, а имел только желание весело провести время.
Он и меня туда с собой брал. И бы-ли сии встречи до чрезвычайности редки,
потому что муж мой от государственных дел отошел и посвятил себя радостям
брачной жизни..."-- вот и весь сказ. На все прочие вопросы ответы были
однозначны: не знаю, не видела, не упомню...
Прежде чем приступить к допросу самого Лестока, Шувалов ре-шил
побеседовать с Шавюзо. Для начала с секретаря сняли офицер-ский мундир и
обрядили в арестантскую хламиду. На первом же допросе ему пригрозили пыткой,
ежели не будет чистосердечного признания. Господи святы, да он сознается во
всем, в чем хотите!
За три долгих дня, проведенных в камере, секретарь твердо решил, что
спасать будет себя и только себя. Дядя хоть и благодетель, но идти за ним в
ссылку или на казнь он никак не желает. Лесток хитер, он Выпутается...
Однако преднамеренно топить дядю он тоже не хотел. Главное -- угадать, что
надо судьям, а дальше чисто-сердечно сознаться даже в том, чего не было на
самом деле.
Но угадать было трудно. Допрос снимал сам Шувалов, Вопросы задавались
вразнобой и, кажется, никак не были связаны один с дру-гим общей линией.
Вначале был спрошен он о друзьях Лестока, окромя иностранных послов, Шавюзо
назвал всех -- князя Трубецко-го, Румянцева, сенатора Алексея Голицына,
князя Ивана Одоевского, обер-церемониймейстера Санти и прочих. На лице
Шувалова появи-лось удовлетворение. Все это были недруги Бестужева. Пока эти
люди пойдут как свидетели, а дальше, может, кто-то из них и сам попадет в
камеру.
Перешли на отношения Лестока с иностранными послами и нача-ли очень
издалека -- с предшественника Финкенштейна посла Мардефельда и маркиза
Шетарди. Шавюзо с полным достоинством ука-зал, что все это было в прошлом,
что сейчас Лесток удалился от дел.
-- Была ли переписка у Лестока и Шетарди?
Да, была. И переписка эта шла через него -- Шавюзо. После вы-сылки
Шетарди из России было получено от него два письма. В пер-вом были счета на
заказанные для Лестока в Париже камзолы, во втором писалось о табакерках,
которые надо было передать... Здесь Шавюзо замялся... передать Герою.
-- Кого понимал Шетарди под этим именем?-- заинтересовался Шувалов.
-- Я думаю... что их императорское величество,--выдохнул сму-щенный и
испуганный секретарь,
Знай Шавюзо, что архив хозяина уже предан огню, он держался бы куда
увереннее и не болтал лишнего. Но, как говорится, знал бы куда падать,
соломки подстелил. Следующий вопрос к секретарю был куда страшнее
предыдущих.
-- А не измышлял ли Лесток каких ядовитых лекарств, дабы жизнь
государыни пресечь?
-- Нет, нет, никогда!-- Выкрик этот упредил мысль, и тут же Шавюзо с
ужасом вспомнил, как рылся Лесток в старых своих записках, выискивая отдел
"яды". Правда, как и тогда, так и теперь, Шавюзо был уверен, что Лесток
интересуется ядами как средством лечения -- ведь именно это проповедовал
покойный врач Блюментрост, но ведь не объяснишь этим жестоким следователям,
если до-копаются до сути! Если вспомнил, почему скрыл? Шавюзо весь взмок от
страха, а ноги покрылись гусиной кожей, словно от же-сточайшего .холода. Он
уже готов был во всем сознаться, но допрос внезапно кончился.
Только в камере Шавюзо пришел в себя. Принесли ужин, попил горячего
пойла, согрелся, успокоился, думая, что легко отделался, но грянул второй
допрос, куда более строгий и запутанный, чем первый.
На этот раз спрашивал не Шувалов, а серьезный, хромой госпо-дин.
Первые вопросы носили скорее формальный характер.
-- Нам известно, что Лесток поносил канцлера Бестужева руга-тельными
словами. Так? Какими?-- Голос тихий, монотонный, взгляд почти
доброжелательный.
Поставь следователь вопрос не так категорично, и Шавюзо с чистой
совестью сказал бы: "Не упомню...",-- но у хромого госпо-дина был такой вид,
словно он все знает заранее, а ответы сек-ретаря нужны ему только для
проверки.
Шавюзо откашлялся:
-- Так прямо и повторить?
-- Так и повторите.
-- Лесток говаривал,-- начал секретарь отвлеченным тоном, словно по
бумажке читал,-- экий скот государством нашим правит, каналья, лицемер,
сквалыга, гнусарь, это в том смысле, что канцлер изволит шепелявить...
Угрожал ли? И это было. Не раз говаривал Лесток, что рад бы был прострелить
канцлерову голову пистолетом, да случай не представился.
Писарь аккуратно записывал, следователь зорко вглядывался в Шавюзо и
наконец перешел к главному вопросу:
-- Ее императорскому величеству с цифири разодранных реляций посла
Финкенштейна известно стало, что господин твой о перемене нынешнего
благополучного государствования богомерзкий замысел имел. Что знаешь о сем
предмете?
О!.. Опять запахло жареным, это Шавюзо почувствовал сразу. Господи, как
отвечать, научи! Ничего не знаю? Не поверят... Но он и впрямь ничего не
знает об участии Лестока в заговоре против императрицы.
-- Что молчишь?-- жестко спросил следователь. Шавюзо силой удержал себя
в сидячем положении, ему очень хо-телось повалиться в ноги следователю с
воплем: "Не было ничего, не было!"-- но он превозмог себя и довольно внятно
ответил:
-- Я ничего не знаю о сем предмете, но отвечу на все вопросы со всей
моей искренностью, дабы помочь следствию.
-- А был ли в лестоковом доме человек по имени Сакромозо? Вот здесь
Шавюзо и прорвало. Он рассказал о визитах мальтийского рыцаря, рассказал не
только то, что ему положено было знать, но и то, что он подслушал. И о
деньгах полученных показал, и о беседах про русскую армию.
-- Ас какой целью заглядывал в лестоков дом поручик Белов? Помните
такого?
Он такого помнил. Белов захаживал в дом господина Лестока с единой
целью, узнать о друге своем князе Оленеве, который за неведомое ему
государственное преступление сидит в крепости.
Перед писарем лежал уже ворох исписанных бумаг, а Шавюзо все говорил и
говорил, как с цепи сорвался, а следователь кивал кудлатой головой и задавал
новые вопросы.
Девять часов вечера, впереди целая ночь, оставим Дементия Палыча
беседовать с арестованным секретарем и перенесемся в парк князя Черкасского,
в маленький флигель, где в этот вечер суждено было состояться важному
разговору, который так ждал Никита Оленев.
Герой наш благополучно поправлялся от раны, но не будем забы-вать, что
с того времени, когда он стал ощущать мир вокруг себя как реальный, прошла
всего неделя. Эти семь дней были лучшими в его жизни, потому что все это
время он путешествовал по тесным улочкам Венеции наедине с очаровательной
Марией. Солнечный го-род был особенно хорош тем, что находился вне
досягаемости Тайной канцелярии и хромого следователя, кроме того, в Венецию
-очень легко было попасть; мысль, как известно, самый быстрый транспорт.
Алексей появился без предупреждения, еще большей неожидан-ностью для
Никиты был приход Лядащева, который вошел незамет-но, сел на подоконник и
принялся рассматривать пейзаж за окном. Он не встревал в разговор, но вел
себя так, словно имеет полное право присутствовать в столь тесной компании.
Алеша попытался вспомнить, по какому плечу можно безболез-ненно
похлопать друга, не вспомнил, махнул рукой и сел на край кровати. Он
Выглядел серьезным, строгим, а более всего уставшим, видно, аварийная работа
порядком его потрепала.
-- Алешка, я минуты считал, тебя дожидаясь!-- восторженно вос-кликнул
Никита.-- Дамы -- лучшее изобретение природы,-- он улыбнулся Марии и
Софье,--но ведь и о деле надо поговорить. А где Сашка?
Алексей ждал этого вопроса и, уступая требованиям жены, мол, надо
подготовить, нельзя же вот так и брякнуть, намеревался начать разговор с
Гольденберга, векселя и Дементия Палыча, но увидев друга, разволновался
вдруг, понял, что лукавить он не в силах, а потому именно и брякнул:
-- Саша не придет. Он арестован.
Никита мертвенно побледнел. Гаврила бросился к нему с нашаты-рем, но
тот с негодованием отвел его руку.
-- Гаврила, не позорь меня! Я уже здоров. Завтра, пожалуй, и встану,--
он сжал кулаки.-- Закон парности, будь проклят! Теперь я понимаю, почему
здесь передо мной ломали комедию. Стоило спасать меня, чтоб сесть самому? --
Голос Никиты сорвался на крик, Алексей никогда не видел его в таком
состоянии.
-- Я думаю, вы согласитесь, Никита Григорьевич,-- спокойно сказал
Лядащев,-- что трудно отказать себе в удовольствии помочь в беде другу.
Никита оставил это замечание без внимания.
-- Я лежу здесь, как колода, разнежился. Это не просто
неспра-ведливость. Арест Сашки --. это злодейство! Невинный человек
попа-дает в крепость. Его пытаются спасти. Далее спаситель сам попа-дает за
решетку, но он уже виновен! Его есть за что судить. Как же, он не подчинился
этому монстру -- государству!
-- Нападение на мызу здесь ни при чем,-- Алеша покосился в сторону
Лядащева.-- Это мы точно знаем.
-- Мне удалось передать Александру Федоровичу записку в
кре-пость,--опять вмешался Лядащев.--Я думаю, он догадается, как вести себя
на допросе.
-- Нет в жизни большей гадости, чем допросы,-- процедил Ни-кита сквозь
зубы.-- Они могут продолжаться до бесконечности! В чем его обвиняют?--
спросил он резко, повернувшись к Лядащеву.
-- Я думаю, что в том же, в чем обвиняли вас.
-- То есть в бессмыслице. Больше Тайной канцелярии нечем за-няться, как
отлавливать безвинных людей?
-- Не горячитесь, князь! Начнем с того, что вы сами "подставились" под
арест. Это была не только случайность, но и неосмот-рительность, которая
потянула за собой шлейф событий.
Никита вдруг остыл.
-- Я забыл поблагодарить вас, Василий Федорович, за участие в моей
судьбе.-- Голос Никиты помимо его воли прозвучал несколько надменно.-- Вы
правы. Я кругом виноват.
-- Да будет вам... Беда лихих ищет. Не в эту историю, так в другую бы
вляпались. Как там у вас? Жизнь родине, честь никому?-- Лядащев грустно
рассмеялся.
-- Именно так,-- без улыбки подтвердил Никита.-- Но надо что-то делать?
Алешка, надо что-то придумать! Дверь во флигель неслышно отворилась.
-- Не волнуйтесь, юноша! Мы, кажется, уже придумали,-- раз-дался
спокойный, глуховатый голос.
Никита быстро оглянулся. В дверях стоял хозяин дома князь Черкасский.
Ознакомившись с "Проектом допросив известной персоне", Дементий Палыч
понял, что главное, зачем нужен Белов следствию, было не убийство
Гольденберга, о чем сообщалось в анонимном доносе, и не шпионские игры.
Надобно было доказать, что Белов есть свя-зующее звено между Лестоком и
молодым двором и, стало быть, пря-мой пособник заговора. Доказательств на
этот счет было мало, .улик еще меньше, но ведь это как допрос вести. Ему ли
не знать, что зачастую все улики бывают словлены в опросных листах. Как по
евангельской заповеди каждый человек грешен, так и в судейских делах -- всяк
от рождения хоть в чем-то, да виноват перед госу-дарством.
Шавюзо достаточно наболтал, тут тебе и политические тайны, и взятка от
прусского короля, а Белов в этой мутной водице рыбкой плавает. Что ему там
надобно? Четыре года назад встречался он мельком с прытким "вьюношем", сидел
тогда гардемарин перед Тай-ной канцелярией ощипанным воробышком. Как-то он
себя сейчас по-ведет?
Пора начинать работать с Беловым, уже и прямое распоряжение получено, и
порыв к делу есть, а Дементий Палыч все как будто отлынивал от допроса.
Белову, конечно, известны подробности подме-ны Сакромозо, а желательно,
чтобы эти подробности не попали в опросные листы. Вовсе не один Дементий
Палыч был виноват в про-вале дела мальтийского рыцаря. Ему ведено было
придумать способ компромата и ареста -- придумал, велено было повременить с
допро-сами на Каменном Носу -- повременил. Мысль была правильная, мол,
испугается Сакромозо тюрьмы и станет сговорчивее, кто ж мог пред-положить,
что его похитят? Но беда еще в том, что похитили не Сакромозо, ведь это
Оленев на мызе сидел, все дело в подмене, а коли захотят найти в этом
виновного, то за все просчеты будет отвечать он -- Дементий Палыч Шуриков.
Непрофессионалу покажется глупой его затея спрятать в ходе следствия
столь важный проступок -- опросные листы штудируются самим Шуваловым. Но
папки с делами пухнут на глазах, вопросов будет много, каждый
подследственный и свидетель будут петь свою песню. Если постараться, то
побочную линию о подмене Сакро-мозо можно уподобить слабому ручейку, который
вливается в широ-кую реку, а там уж вся вода перемешана. Главное, чтоб Белов
правильно повел себя на допросе. Надобно ему об этом намекнуть...
Все логично, все правильно, но была у этого предмета изна-ночная
сторона, которая несказанно мучила Дементия Палыча, а правильнее сказать --
томила. Ранее он никогда не брал взяток, по-читал себя человеком честным и
гордился этим. Дементий Палыч и подозревать не мог, что внезапная утрата
гордости и внутреннего достоинства будет так болезненна. Может, это и
называется "угрызе-ниями - совести"? И опять-таки в слове "угрызение"
имеется не-точность, Что угрызаться-то? Работа у него сволочная, платят не
весть как много, и если он взял сапфир, так это только компенса-ция за
недоплаченное жалованье. И перед Богом он чист. Раз уж создал его Господь не
по образу своему, а с хромой ногой, так хоть расплатись богатством-то!
Но ведь с другой стороны -- он теперь раб этого богатства. Кому служить
-- долгу или более заботиться, как князя Оленева сухим из воды вынести? Если
последнее, то со службой покончено, а коли так, то что ему теперь за дело до
Сакромозо, Белова, Лестока и всей Тайной канцелярии?
Странный это был допрос. С подследственным хорошо работать, ,'если он
испытывает понятные человеческие чувства, скажем, страх, это самое обычное,
или ненависть, или злобу, уместны также отчая-ние и скорбь. Белов сидел
неуязвимым балбесом, испытывая един-ственное---глубокое благорасположение к
следователю. А ведь не глуп, ох, не глуп...
Зачем посещал Лестока? Он знавал этого господина еще по лопухинскому
делу, когда их сиятельство проявил к нему милость. Тут же вскользь было
замечено, что истинным благодетелем его в те годы был вице-канцлер Бестужев.
И пошел трещать языком...
Вернуться к первому вопросу? Он с удовольствием вернется. К Лестоку он
пошел, чтобы похлопотать о друге своем мичмане Кор-саке, дабы вернуть его в
лоно семьи, поскольку тот в порту Регервик как каторжный, прости Господи,
трудится несколько месяцев. А ведь моряк, и превосходный! Далее шел
панегирик во славу русского флота.
-- Помог Лесток с возвращением друга?
-- А как же!
"Что это он так радуется?--подумал Дементий Палыч.--Надо будет
проверить участие Лестока в этом деле. Но с чего бы это их сиятельству
вздумалось помогать?"
-- Зачем второй раз посещал Лестока?
-- Все по тому же вопросу.
-- А третий?
-- Не упомню, право...
Дементий Палыч круто свернул с проторенной дорожки и стал спрашивать о
Гольденберге, как обнаружил труп да с кем. С ближай-шим вашим другом
Оленевым, говорите? И не много ли у вас под-следственных друзей?
-- В самый раз, Дементий Палыч,-- радостно отпарировал Бе-лов.-- Иль вы
меня не узнали?
-- Отвечайте как положено!--крикнул следователь, начиная ис-пытывать
уместное человеческое чувство, а именно -- злость. Белов вежливо склонил
голову, мол, понял.
-- Известно ли вам сейчас, где пребывает Оленев?
-- Неизвестно.
-- Объяснитесь... и извольте с подробностями.
-- Мой друг пропал два месяца назад. Все попытки найти его не дали
результата.-- Саша был полон скорби, печаль его прямо пере-ливалась через
край.
"Переигрываешь, дружок!"--злорадно подумал Дементий Палыч.
-- А нам известно, что в доме Лестока вы как раз хлопотали о пропавшем
Оленеве.
Дементий Палыч ожидал, что Белов смутится, но тот рассмеялся, хлопнул
себя по коленке.
-- Ваша правда. Хлопотал. И Лесток обещал помочь, но не помог.
-- А что же вы к главному-то благодетелю не обратились, к Бе-стужеву?
Саша зорко глянул на следователя.
-- Не успел, только и всего.
И вдруг Дементий Палыч разом все понял. Белов пошел к Лесто-ку,
разоткровенничался и про записку, и про покои великой княгини, и про
подмену, а их сиятельство решил Сакромозо из этого дела вычленить. Случай-то
какой! Нет шпиона Сакромозо, приятеля лейб-медика, а есть завербованный
агент Оленев... И похитители его ни-какие не шпионы прусские, а Белов с
сотоварищами. Но если прочие вины Белова сомнительны,, требующие
доказательств и усилий ума, то нападение на мызу есть вина подлинная, здесь
и доказывать ничего не надо. Пара допросов, очная ставка с караулом, Корсака
в крепость доставить... Дементий Палыч чуть было не спросил в упор:
"Ты, мерзавец, напал на бестужевскую мызу?" -- но вовремя одумал-ся.
Рано об этом спрашивать. Этот вопрос главный, убийственный, на нем нужно все
дело строить.
В этот момент он явственно увидел свой сапфир, как лежит он, завернутый
в бумажку, спрятанный в шкатулку под ключ, а шкатулка та на дне сундука. Но
через расстояние, через все эти стенки Демен-тий Палыч ощущал сияние камня.
Лядащев говорил: продашь камень, сестру замуж, сам за границу, заживешь
человеком! Ну уж нет! Сестра и в девках проживет. Ни дробить, ни продавать
сапфир он не будет. Одна мысль, что он есть обладатель такого сокровища,
сделает его счастливым! И опять тоска навалилась на сердце. Как же не
продавать? Если он камень в деньги не обратит, то пропащий станет человек.
Потому что ведь служить надобно, иначе на что жить?
Дементий Палыч очнулся, как от обморока, пауза явно затяну-лась.
-- Вернемся к Гольденбергу,-- сказал он строго.
-- А что к нему возвращаться?--Белов уже не выглядел балбесом, он
внимательно, изучающе смотрел на следователя, пытаясь понять его странное
поведение.
-- Убийца не найден.
-- Ваше дело искать, мое -- давать показания.
Допрос еще тянулся долго и бестолково, хотя был фактически кончен. Нет,
не знаю, не известен... Оленев ему паспорт оформлял, за границей они не
встречались. Ненавязчиво, как бы между прочим следователь осведомился, какие
слова устно или эпистолярно переда-вал Лесток их высочеству великой
княгине... их величеству великому князю?... Сколько раз встречался с их
величествами подследствен-ный?
Белов отвечал монотонно, вежливо, с приличествующим удивлени-ем:
никогда ничего не передавал... ни устно, ни письменно. Под-пишитесь вот
здесь... теперь вот здесь... Допрос окончен. Белов медленно поднялся со
стула.
-- Мне было чрезвычайно приятно беседовать с вами,-- сказал он светским
тоном.-- Лядащев Василий Федорович также имеет очень высокое мнение ". вашем
стиле работы.
-- Сволочь,--сказал Дементий Палыч, как только за Беловым закрылась
дверь.-- Завтра ты у меня иначе заговоришь.
В камере Саша долго стоял у открытого окна и ловил свежий воздух.
Окошко было маленькое, как бойница, и расположено высо-ко, рукой не
дотянуться, но все-таки лучше, чем ничего.
На допросе он одного боялся. Если его заподозрят в нападении на мызу,
то отвертеться от этого будет трудно. Лицо под маской можно спрятать, а
голос, фигуру?.. Начнут задавать путаные вопросы, отыщут Алешку с Адрианом,
и потянулась ниточка! Старшего из команды он, кажется, прикончил. Поганое
дело... Ладно, об этом пока лучше не думать. Полной неожиданностью были
вопросы о молодом дворе и Лестоке. Похоже, его хотят сделать посредником. Но
это несусветная чушь! Однако утром Саша чувствовал, что это обвинение и есть
самое опасное. Думай, Белов, думай!
Уготовленный на завтра допрос Белова не состоялся, вернее ска-зать, был
отложен на неопределенное время. Виной тому было по-явление в стенах Тайной
канцелярии поручика Бурина, Он вошел в палаты без боязни и громко стал
выкликать чиновника Шурикова Дементия Палыча для приватного разговора. Когда
тот появился, поручик подмигнул ему многозначительно, сказав, что должен
сде-лать чрезвычайное сообщение.
Дементий Палыч не ожидал услышать из уст чернявого, нагло-ватого
офицера что-либо путное, и когда тот произнес "с повинной", а потом заявил,
что он и есть убийца купца Гольденберга, следова-тель ему просто не поверил.
Полчаса, а может быть, и более того, ушло на пустое препира-тельство.
Дементию Палычу очень хотелось уличить пришельца в том, что он никакой не
убийца, а самозванец, обманщик и плут. Дело решил последний вопрос:
-- А почему вы, сударь мой, именно мне решили открыться в столь важном
деле?
-- А потому, что вы были мне рекомендованы, как человек честный и
беспристрастный.
-- Кем же, позволю себе спросить?
Бурин полез в карман, достал мятую записку и прочитал по ней четко:
-- Лядащевым Василием Федоровичем.
Дементий Палыч крякнул неопределенно, в сей же миг появился писец с
бумагой, а через полчаса арестованный Бурин был препро-вожден в тюремную
камеру.
В своем чистосердечном признании Бурин заявил, что пришел с повинной,
мучимый раскаянием. Раскаивался он не в убийстве Голь-денберга, а в том, что
испугался и не сообщил по инстанции сво-евременно о своем честном и
патриотическом поступке. Сей Гольденберг -- прусский шпион. Узнал об этом
Бурин на маскараде, когда купец пытался его завербовать. Состоялась честная
дуэль. Гольденберг выбил у него шпагу из рук, и он вынужден был прикон-чить
негодяя кинжалом. Помимо этого признания Бурин ничего бо-лее не может
сообщить в интересах следствия.
Чтобы не возвращаться более к атому вопросу, скажем, что на последующих
с иностранными державами, а проще говоря, шпионаж в пользу Франции и Пруссии
с передачей зело важных сведений о перепущении нашей армии и получением за
это вознаграждения от Фридриха в размере 10 000 рублей. Этим обвинениям есть
самые веские доказательства -- депеши Финкенштейна, письма из карманов
убитого Гольденберга, опросные листы Сакромозо. Правда, у этого рыцаря
ничего не успели выведать, по-хитившие его негодяи наверняка успели
переправить Сакромозо за границу, но в случае необходимости опросные листы
можно сочи-нить. В личной переписке Лестока поможет разобраться его
секре-тарь. Итак, с первым обвинением все ясно.
Вторая вина была страшнее первой -- желание переменить ны-нешнее
правление, то есть заговор против государыни в пользу на-следника. Что мы
здесь имеем? Дружба Лестока с молодым двором, способствование его в
переписке великой княгини с матерью герцо-гиней Ангальт-Цербстской. О
заговоре также свидетельствуют депе-ши иностранных послов, перлюстрированные
в "черном кабинете". Посол прусский писал, что "теперешнее правление зыбко и
долго в таком состоянии продлиться не может", а подсказку ему в этом де-лал
Лесток. Это прямой указ на старания лейб-медика в пользу наследника.
Симпатии Петра Федоровича к Пруссии всем известны, здесь и доказывать
нечего. Лесток водит компанию с врагами бестужевской политики. Подозревая
Лестока, Воронцова и друзей их в злых умыслах, Бестужев способствовал тому,
чтобы молодой двор оградить от участия в политике, но лейб-медик установил
связь че-рез поручика Белова Александра, который неоднократно к Лестоку
захаживал. Оный Белов через жену свою Анастасию выведывал мысли, что
государыня изволили высказывать, и Лестоку их передавал.
На этом месте мысли Бестужева неизменно пресекались, он как бы вдруг
трезвел и сам переставал верить в то, что писал. Знавал он этого Белова,
гардемарина, выскочку, знавал- Высоко взлетела пташка, да возжаждала
большего! Но чем больше Бестужев поносил Белова, разжигая в себе злобу на
этого заморыша дворянского, тем больше ощущал неудобство. Белов сослужил ему
службу в свое время, тогда у гардемарина был выбор между Лестоком и
вице-канцлером Бестужевым, он выбрал последнего. А ведь в то время положение
вице-канцлера было шатким- С чего же сейчас вдруг Бе-лову служить Лестоку?
Нонсенс-- Никакой надобы нет Белову играть ту роль, на которую он его
обряжает...
Тогда подойдем с другой стороны. Что у Белова есть дружок князь Оленев,
Бестужев помнил еще по истории с архивом. Оный Оленев в списках живых не
значится, утоп, царство ему небесное, но отсутствие обвиняемого не помеха.
Сейчас имеются прямые дока-зательства вины Оленева -- связь со шпионом
Гольденбергом. Если Оленев на сие польстился, то мог и Белова вкупе с собой
прихватить. Почему Оленев так Германию возлюбил, это допрос Белова покажет,
пока в это углубляться не будем.
Ведение "дела о Лестоке" поручили Степану Федоровичу Ап-раксину,
впоследствии бесславному главнокомандующему в Семилет-ней войне, и Шувалову
Александру Ивановичу. За сим последовал именной указ Елизаветы: "Графа
Лестока по многим и важным его подозрениям арестовать и содержать его и жену
его порознь в доме под караулом. А людей его никого, кто у него в доме
живет, никуда до указа со двора не пускать, также и других посторонних
никого в дом не допускать, а письма, какие у него есть, также и пожитки его,
Лестоковы, собрать в особые покои, запечатать и потому же при-ставить к ним
караул".
Супруга Лестока с трудом поняла, почему по дому бегают чужие люди,
рыщут во всех сундуках, поставцах и комодах, иные примеря-ют на себя платья
мужа, а потом тащат все в лаковую гостиную и бросают на пол в беспорядке.
Она хотела расспросить обо всем мужа, но ее к нему не пустили. А через день
явился чин и стал зада-вать вопросы.
Однако скоро чиновник от нее отступился. "С иностранными министрами мой
муж тайных конфиденций не имел, а имел только желание весело провести время.
Он и меня туда с собой брал. И бы-ли сии встречи до чрезвычайности редки,
потому что муж мой от государственных дел отошел и посвятил себя радостям
брачной жизни..."-- вот и весь сказ. На все прочие вопросы ответы были
однозначны: не знаю, не видела, не упомню...
Прежде чем приступить к допросу самого Лестока, Шувалов ре-шил
побеседовать с Шавюзо. Для начала с секретаря сняли офицер-ский мундир и
обрядили в арестантскую хламиду. На первом же допросе ему пригрозили пыткой,
ежели не будет чистосердечного признания. Господи святы, да он сознается во
всем, в чем хотите!
За три долгих дня, проведенных в камере, секретарь твердо решил, что
спасать будет себя и только себя. Дядя хоть и благодетель, но идти за ним в
ссылку или на казнь он никак не желает. Лесток хитер, он Выпутается...
Однако преднамеренно топить дядю он тоже не хотел. Главное -- угадать, что
надо судьям, а дальше чисто-сердечно сознаться даже в том, чего не было на
самом деле.
Но угадать было трудно. Допрос снимал сам Шувалов, Вопросы задавались
вразнобой и, кажется, никак не были связаны один с дру-гим общей линией.
Вначале был спрошен он о друзьях Лестока, окромя иностранных послов, Шавюзо
назвал всех -- князя Трубецко-го, Румянцева, сенатора Алексея Голицына,
князя Ивана Одоевского, обер-церемониймейстера Санти и прочих. На лице
Шувалова появи-лось удовлетворение. Все это были недруги Бестужева. Пока эти
люди пойдут как свидетели, а дальше, может, кто-то из них и сам попадет в
камеру.
Перешли на отношения Лестока с иностранными послами и нача-ли очень
издалека -- с предшественника Финкенштейна посла Мардефельда и маркиза
Шетарди. Шавюзо с полным достоинством ука-зал, что все это было в прошлом,
что сейчас Лесток удалился от дел.
-- Была ли переписка у Лестока и Шетарди?
Да, была. И переписка эта шла через него -- Шавюзо. После вы-сылки
Шетарди из России было получено от него два письма. В пер-вом были счета на
заказанные для Лестока в Париже камзолы, во втором писалось о табакерках,
которые надо было передать... Здесь Шавюзо замялся... передать Герою.
-- Кого понимал Шетарди под этим именем?-- заинтересовался Шувалов.
-- Я думаю... что их императорское величество,--выдохнул сму-щенный и
испуганный секретарь,
Знай Шавюзо, что архив хозяина уже предан огню, он держался бы куда
увереннее и не болтал лишнего. Но, как говорится, знал бы куда падать,
соломки подстелил. Следующий вопрос к секретарю был куда страшнее
предыдущих.
-- А не измышлял ли Лесток каких ядовитых лекарств, дабы жизнь
государыни пресечь?
-- Нет, нет, никогда!-- Выкрик этот упредил мысль, и тут же Шавюзо с
ужасом вспомнил, как рылся Лесток в старых своих записках, выискивая отдел
"яды". Правда, как и тогда, так и теперь, Шавюзо был уверен, что Лесток
интересуется ядами как средством лечения -- ведь именно это проповедовал
покойный врач Блюментрост, но ведь не объяснишь этим жестоким следователям,
если до-копаются до сути! Если вспомнил, почему скрыл? Шавюзо весь взмок от
страха, а ноги покрылись гусиной кожей, словно от же-сточайшего .холода. Он
уже готов был во всем сознаться, но допрос внезапно кончился.
Только в камере Шавюзо пришел в себя. Принесли ужин, попил горячего
пойла, согрелся, успокоился, думая, что легко отделался, но грянул второй
допрос, куда более строгий и запутанный, чем первый.
На этот раз спрашивал не Шувалов, а серьезный, хромой госпо-дин.
Первые вопросы носили скорее формальный характер.
-- Нам известно, что Лесток поносил канцлера Бестужева руга-тельными
словами. Так? Какими?-- Голос тихий, монотонный, взгляд почти
доброжелательный.
Поставь следователь вопрос не так категорично, и Шавюзо с чистой
совестью сказал бы: "Не упомню...",-- но у хромого госпо-дина был такой вид,
словно он все знает заранее, а ответы сек-ретаря нужны ему только для
проверки.
Шавюзо откашлялся:
-- Так прямо и повторить?
-- Так и повторите.
-- Лесток говаривал,-- начал секретарь отвлеченным тоном, словно по
бумажке читал,-- экий скот государством нашим правит, каналья, лицемер,
сквалыга, гнусарь, это в том смысле, что канцлер изволит шепелявить...
Угрожал ли? И это было. Не раз говаривал Лесток, что рад бы был прострелить
канцлерову голову пистолетом, да случай не представился.
Писарь аккуратно записывал, следователь зорко вглядывался в Шавюзо и
наконец перешел к главному вопросу:
-- Ее императорскому величеству с цифири разодранных реляций посла
Финкенштейна известно стало, что господин твой о перемене нынешнего
благополучного государствования богомерзкий замысел имел. Что знаешь о сем
предмете?
О!.. Опять запахло жареным, это Шавюзо почувствовал сразу. Господи, как
отвечать, научи! Ничего не знаю? Не поверят... Но он и впрямь ничего не
знает об участии Лестока в заговоре против императрицы.
-- Что молчишь?-- жестко спросил следователь. Шавюзо силой удержал себя
в сидячем положении, ему очень хо-телось повалиться в ноги следователю с
воплем: "Не было ничего, не было!"-- но он превозмог себя и довольно внятно
ответил:
-- Я ничего не знаю о сем предмете, но отвечу на все вопросы со всей
моей искренностью, дабы помочь следствию.
-- А был ли в лестоковом доме человек по имени Сакромозо? Вот здесь
Шавюзо и прорвало. Он рассказал о визитах мальтийского рыцаря, рассказал не
только то, что ему положено было знать, но и то, что он подслушал. И о
деньгах полученных показал, и о беседах про русскую армию.
-- Ас какой целью заглядывал в лестоков дом поручик Белов? Помните
такого?
Он такого помнил. Белов захаживал в дом господина Лестока с единой
целью, узнать о друге своем князе Оленеве, который за неведомое ему
государственное преступление сидит в крепости.
Перед писарем лежал уже ворох исписанных бумаг, а Шавюзо все говорил и
говорил, как с цепи сорвался, а следователь кивал кудлатой головой и задавал
новые вопросы.
Девять часов вечера, впереди целая ночь, оставим Дементия Палыча
беседовать с арестованным секретарем и перенесемся в парк князя Черкасского,
в маленький флигель, где в этот вечер суждено было состояться важному
разговору, который так ждал Никита Оленев.
Герой наш благополучно поправлялся от раны, но не будем забы-вать, что
с того времени, когда он стал ощущать мир вокруг себя как реальный, прошла
всего неделя. Эти семь дней были лучшими в его жизни, потому что все это
время он путешествовал по тесным улочкам Венеции наедине с очаровательной
Марией. Солнечный го-род был особенно хорош тем, что находился вне
досягаемости Тайной канцелярии и хромого следователя, кроме того, в Венецию
-очень легко было попасть; мысль, как известно, самый быстрый транспорт.
Алексей появился без предупреждения, еще большей неожидан-ностью для
Никиты был приход Лядащева, который вошел незамет-но, сел на подоконник и
принялся рассматривать пейзаж за окном. Он не встревал в разговор, но вел
себя так, словно имеет полное право присутствовать в столь тесной компании.
Алеша попытался вспомнить, по какому плечу можно безболез-ненно
похлопать друга, не вспомнил, махнул рукой и сел на край кровати. Он
Выглядел серьезным, строгим, а более всего уставшим, видно, аварийная работа
порядком его потрепала.
-- Алешка, я минуты считал, тебя дожидаясь!-- восторженно вос-кликнул
Никита.-- Дамы -- лучшее изобретение природы,-- он улыбнулся Марии и
Софье,--но ведь и о деле надо поговорить. А где Сашка?
Алексей ждал этого вопроса и, уступая требованиям жены, мол, надо
подготовить, нельзя же вот так и брякнуть, намеревался начать разговор с
Гольденберга, векселя и Дементия Палыча, но увидев друга, разволновался
вдруг, понял, что лукавить он не в силах, а потому именно и брякнул:
-- Саша не придет. Он арестован.
Никита мертвенно побледнел. Гаврила бросился к нему с нашаты-рем, но
тот с негодованием отвел его руку.
-- Гаврила, не позорь меня! Я уже здоров. Завтра, пожалуй, и встану,--
он сжал кулаки.-- Закон парности, будь проклят! Теперь я понимаю, почему
здесь передо мной ломали комедию. Стоило спасать меня, чтоб сесть самому? --
Голос Никиты сорвался на крик, Алексей никогда не видел его в таком
состоянии.
-- Я думаю, вы согласитесь, Никита Григорьевич,-- спокойно сказал
Лядащев,-- что трудно отказать себе в удовольствии помочь в беде другу.
Никита оставил это замечание без внимания.
-- Я лежу здесь, как колода, разнежился. Это не просто
неспра-ведливость. Арест Сашки --. это злодейство! Невинный человек
попа-дает в крепость. Его пытаются спасти. Далее спаситель сам попа-дает за
решетку, но он уже виновен! Его есть за что судить. Как же, он не подчинился
этому монстру -- государству!
-- Нападение на мызу здесь ни при чем,-- Алеша покосился в сторону
Лядащева.-- Это мы точно знаем.
-- Мне удалось передать Александру Федоровичу записку в
кре-пость,--опять вмешался Лядащев.--Я думаю, он догадается, как вести себя
на допросе.
-- Нет в жизни большей гадости, чем допросы,-- процедил Ни-кита сквозь
зубы.-- Они могут продолжаться до бесконечности! В чем его обвиняют?--
спросил он резко, повернувшись к Лядащеву.
-- Я думаю, что в том же, в чем обвиняли вас.
-- То есть в бессмыслице. Больше Тайной канцелярии нечем за-няться, как
отлавливать безвинных людей?
-- Не горячитесь, князь! Начнем с того, что вы сами "подставились" под
арест. Это была не только случайность, но и неосмот-рительность, которая
потянула за собой шлейф событий.
Никита вдруг остыл.
-- Я забыл поблагодарить вас, Василий Федорович, за участие в моей
судьбе.-- Голос Никиты помимо его воли прозвучал несколько надменно.-- Вы
правы. Я кругом виноват.
-- Да будет вам... Беда лихих ищет. Не в эту историю, так в другую бы
вляпались. Как там у вас? Жизнь родине, честь никому?-- Лядащев грустно
рассмеялся.
-- Именно так,-- без улыбки подтвердил Никита.-- Но надо что-то делать?
Алешка, надо что-то придумать! Дверь во флигель неслышно отворилась.
-- Не волнуйтесь, юноша! Мы, кажется, уже придумали,-- раз-дался
спокойный, глуховатый голос.
Никита быстро оглянулся. В дверях стоял хозяин дома князь Черкасский.
Ознакомившись с "Проектом допросив известной персоне", Дементий Палыч
понял, что главное, зачем нужен Белов следствию, было не убийство
Гольденберга, о чем сообщалось в анонимном доносе, и не шпионские игры.
Надобно было доказать, что Белов есть свя-зующее звено между Лестоком и
молодым двором и, стало быть, пря-мой пособник заговора. Доказательств на
этот счет было мало, .улик еще меньше, но ведь это как допрос вести. Ему ли
не знать, что зачастую все улики бывают словлены в опросных листах. Как по
евангельской заповеди каждый человек грешен, так и в судейских делах -- всяк
от рождения хоть в чем-то, да виноват перед госу-дарством.
Шавюзо достаточно наболтал, тут тебе и политические тайны, и взятка от
прусского короля, а Белов в этой мутной водице рыбкой плавает. Что ему там
надобно? Четыре года назад встречался он мельком с прытким "вьюношем", сидел
тогда гардемарин перед Тай-ной канцелярией ощипанным воробышком. Как-то он
себя сейчас по-ведет?
Пора начинать работать с Беловым, уже и прямое распоряжение получено, и
порыв к делу есть, а Дементий Палыч все как будто отлынивал от допроса.
Белову, конечно, известны подробности подме-ны Сакромозо, а желательно,
чтобы эти подробности не попали в опросные листы. Вовсе не один Дементий
Палыч был виноват в про-вале дела мальтийского рыцаря. Ему ведено было
придумать способ компромата и ареста -- придумал, велено было повременить с
допро-сами на Каменном Носу -- повременил. Мысль была правильная, мол,
испугается Сакромозо тюрьмы и станет сговорчивее, кто ж мог пред-положить,
что его похитят? Но беда еще в том, что похитили не Сакромозо, ведь это
Оленев на мызе сидел, все дело в подмене, а коли захотят найти в этом
виновного, то за все просчеты будет отвечать он -- Дементий Палыч Шуриков.
Непрофессионалу покажется глупой его затея спрятать в ходе следствия
столь важный проступок -- опросные листы штудируются самим Шуваловым. Но
папки с делами пухнут на глазах, вопросов будет много, каждый
подследственный и свидетель будут петь свою песню. Если постараться, то
побочную линию о подмене Сакро-мозо можно уподобить слабому ручейку, который
вливается в широ-кую реку, а там уж вся вода перемешана. Главное, чтоб Белов
правильно повел себя на допросе. Надобно ему об этом намекнуть...
Все логично, все правильно, но была у этого предмета изна-ночная
сторона, которая несказанно мучила Дементия Палыча, а правильнее сказать --
томила. Ранее он никогда не брал взяток, по-читал себя человеком честным и
гордился этим. Дементий Палыч и подозревать не мог, что внезапная утрата
гордости и внутреннего достоинства будет так болезненна. Может, это и
называется "угрызе-ниями - совести"? И опять-таки в слове "угрызение"
имеется не-точность, Что угрызаться-то? Работа у него сволочная, платят не
весть как много, и если он взял сапфир, так это только компенса-ция за
недоплаченное жалованье. И перед Богом он чист. Раз уж создал его Господь не
по образу своему, а с хромой ногой, так хоть расплатись богатством-то!
Но ведь с другой стороны -- он теперь раб этого богатства. Кому служить
-- долгу или более заботиться, как князя Оленева сухим из воды вынести? Если
последнее, то со службой покончено, а коли так, то что ему теперь за дело до
Сакромозо, Белова, Лестока и всей Тайной канцелярии?
Странный это был допрос. С подследственным хорошо работать, ,'если он
испытывает понятные человеческие чувства, скажем, страх, это самое обычное,
или ненависть, или злобу, уместны также отчая-ние и скорбь. Белов сидел
неуязвимым балбесом, испытывая един-ственное---глубокое благорасположение к
следователю. А ведь не глуп, ох, не глуп...
Зачем посещал Лестока? Он знавал этого господина еще по лопухинскому
делу, когда их сиятельство проявил к нему милость. Тут же вскользь было
замечено, что истинным благодетелем его в те годы был вице-канцлер Бестужев.
И пошел трещать языком...
Вернуться к первому вопросу? Он с удовольствием вернется. К Лестоку он
пошел, чтобы похлопотать о друге своем мичмане Кор-саке, дабы вернуть его в
лоно семьи, поскольку тот в порту Регервик как каторжный, прости Господи,
трудится несколько месяцев. А ведь моряк, и превосходный! Далее шел
панегирик во славу русского флота.
-- Помог Лесток с возвращением друга?
-- А как же!
"Что это он так радуется?--подумал Дементий Палыч.--Надо будет
проверить участие Лестока в этом деле. Но с чего бы это их сиятельству
вздумалось помогать?"
-- Зачем второй раз посещал Лестока?
-- Все по тому же вопросу.
-- А третий?
-- Не упомню, право...
Дементий Палыч круто свернул с проторенной дорожки и стал спрашивать о
Гольденберге, как обнаружил труп да с кем. С ближай-шим вашим другом
Оленевым, говорите? И не много ли у вас под-следственных друзей?
-- В самый раз, Дементий Палыч,-- радостно отпарировал Бе-лов.-- Иль вы
меня не узнали?
-- Отвечайте как положено!--крикнул следователь, начиная ис-пытывать
уместное человеческое чувство, а именно -- злость. Белов вежливо склонил
голову, мол, понял.
-- Известно ли вам сейчас, где пребывает Оленев?
-- Неизвестно.
-- Объяснитесь... и извольте с подробностями.
-- Мой друг пропал два месяца назад. Все попытки найти его не дали
результата.-- Саша был полон скорби, печаль его прямо пере-ливалась через
край.
"Переигрываешь, дружок!"--злорадно подумал Дементий Палыч.
-- А нам известно, что в доме Лестока вы как раз хлопотали о пропавшем
Оленеве.
Дементий Палыч ожидал, что Белов смутится, но тот рассмеялся, хлопнул
себя по коленке.
-- Ваша правда. Хлопотал. И Лесток обещал помочь, но не помог.
-- А что же вы к главному-то благодетелю не обратились, к Бе-стужеву?
Саша зорко глянул на следователя.
-- Не успел, только и всего.
И вдруг Дементий Палыч разом все понял. Белов пошел к Лесто-ку,
разоткровенничался и про записку, и про покои великой княгини, и про
подмену, а их сиятельство решил Сакромозо из этого дела вычленить. Случай-то
какой! Нет шпиона Сакромозо, приятеля лейб-медика, а есть завербованный
агент Оленев... И похитители его ни-какие не шпионы прусские, а Белов с
сотоварищами. Но если прочие вины Белова сомнительны,, требующие
доказательств и усилий ума, то нападение на мызу есть вина подлинная, здесь
и доказывать ничего не надо. Пара допросов, очная ставка с караулом, Корсака
в крепость доставить... Дементий Палыч чуть было не спросил в упор:
"Ты, мерзавец, напал на бестужевскую мызу?" -- но вовремя одумал-ся.
Рано об этом спрашивать. Этот вопрос главный, убийственный, на нем нужно все
дело строить.
В этот момент он явственно увидел свой сапфир, как лежит он, завернутый
в бумажку, спрятанный в шкатулку под ключ, а шкатулка та на дне сундука. Но
через расстояние, через все эти стенки Демен-тий Палыч ощущал сияние камня.
Лядащев говорил: продашь камень, сестру замуж, сам за границу, заживешь
человеком! Ну уж нет! Сестра и в девках проживет. Ни дробить, ни продавать
сапфир он не будет. Одна мысль, что он есть обладатель такого сокровища,
сделает его счастливым! И опять тоска навалилась на сердце. Как же не
продавать? Если он камень в деньги не обратит, то пропащий станет человек.
Потому что ведь служить надобно, иначе на что жить?
Дементий Палыч очнулся, как от обморока, пауза явно затяну-лась.
-- Вернемся к Гольденбергу,-- сказал он строго.
-- А что к нему возвращаться?--Белов уже не выглядел балбесом, он
внимательно, изучающе смотрел на следователя, пытаясь понять его странное
поведение.
-- Убийца не найден.
-- Ваше дело искать, мое -- давать показания.
Допрос еще тянулся долго и бестолково, хотя был фактически кончен. Нет,
не знаю, не известен... Оленев ему паспорт оформлял, за границей они не
встречались. Ненавязчиво, как бы между прочим следователь осведомился, какие
слова устно или эпистолярно переда-вал Лесток их высочеству великой
княгине... их величеству великому князю?... Сколько раз встречался с их
величествами подследствен-ный?
Белов отвечал монотонно, вежливо, с приличествующим удивлени-ем:
никогда ничего не передавал... ни устно, ни письменно. Под-пишитесь вот
здесь... теперь вот здесь... Допрос окончен. Белов медленно поднялся со
стула.
-- Мне было чрезвычайно приятно беседовать с вами,-- сказал он светским
тоном.-- Лядащев Василий Федорович также имеет очень высокое мнение ". вашем
стиле работы.
-- Сволочь,--сказал Дементий Палыч, как только за Беловым закрылась
дверь.-- Завтра ты у меня иначе заговоришь.
В камере Саша долго стоял у открытого окна и ловил свежий воздух.
Окошко было маленькое, как бойница, и расположено высо-ко, рукой не
дотянуться, но все-таки лучше, чем ничего.
На допросе он одного боялся. Если его заподозрят в нападении на мызу,
то отвертеться от этого будет трудно. Лицо под маской можно спрятать, а
голос, фигуру?.. Начнут задавать путаные вопросы, отыщут Алешку с Адрианом,
и потянулась ниточка! Старшего из команды он, кажется, прикончил. Поганое
дело... Ладно, об этом пока лучше не думать. Полной неожиданностью были
вопросы о молодом дворе и Лестоке. Похоже, его хотят сделать посредником. Но
это несусветная чушь! Однако утром Саша чувствовал, что это обвинение и есть
самое опасное. Думай, Белов, думай!
Уготовленный на завтра допрос Белова не состоялся, вернее ска-зать, был
отложен на неопределенное время. Виной тому было по-явление в стенах Тайной
канцелярии поручика Бурина, Он вошел в палаты без боязни и громко стал
выкликать чиновника Шурикова Дементия Палыча для приватного разговора. Когда
тот появился, поручик подмигнул ему многозначительно, сказав, что должен
сде-лать чрезвычайное сообщение.
Дементий Палыч не ожидал услышать из уст чернявого, нагло-ватого
офицера что-либо путное, и когда тот произнес "с повинной", а потом заявил,
что он и есть убийца купца Гольденберга, следова-тель ему просто не поверил.
Полчаса, а может быть, и более того, ушло на пустое препира-тельство.
Дементию Палычу очень хотелось уличить пришельца в том, что он никакой не
убийца, а самозванец, обманщик и плут. Дело решил последний вопрос:
-- А почему вы, сударь мой, именно мне решили открыться в столь важном
деле?
-- А потому, что вы были мне рекомендованы, как человек честный и
беспристрастный.
-- Кем же, позволю себе спросить?
Бурин полез в карман, достал мятую записку и прочитал по ней четко:
-- Лядащевым Василием Федоровичем.
Дементий Палыч крякнул неопределенно, в сей же миг появился писец с
бумагой, а через полчаса арестованный Бурин был препро-вожден в тюремную
камеру.
В своем чистосердечном признании Бурин заявил, что пришел с повинной,
мучимый раскаянием. Раскаивался он не в убийстве Голь-денберга, а в том, что
испугался и не сообщил по инстанции сво-евременно о своем честном и
патриотическом поступке. Сей Гольденберг -- прусский шпион. Узнал об этом
Бурин на маскараде, когда купец пытался его завербовать. Состоялась честная
дуэль. Гольденберг выбил у него шпагу из рук, и он вынужден был прикон-чить
негодяя кинжалом. Помимо этого признания Бурин ничего бо-лее не может
сообщить в интересах следствия.
Чтобы не возвращаться более к атому вопросу, скажем, что на последующих