Страница:
Россия нынешняя, стало быть, совершила какой-то чудовищный, гротескно-безобразный разворот в мировом историческом процессе. А упорство, с которым на панацее благотворительности настаивают и тогда, когда даже Всемирный банк в своём недавно (27 октября 2005 года) опубликованном докладе “Экономический рост, бедность и неравенство в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза” прогнозирует увеличение здесь разрыва между богатыми и бедными, могло бы даже выглядеть смешным, коль скоро речь бы не шла о вопросах слишком серьёзных. Порою просто о жизни и смерти. Особенно если, как то и предлагается в докладе, проявлениями бедности считать не только низкие пенсии и зарплаты, но также и невозможность доступа к хорошему жилью, нормальному медицинскому обслуживанию, качественному образованию, развитой инфраструктуре современной жизни, в том числе инфраструктуре транспортной. Данные о состоянии отечественного парка гражданских самолётов, теперь вот и Московского метрополитена, у всех на слуху. А что до медицинского обслуживания… По данным интерактивного опроса ТВЦ (от 24. 08. 05), 79,6% полагают, что их здоровью угрожает в первую очередь развал всей его системы, а неизвестные болезни назвали лишь 2,7%. Иными словами, тут уж не до мыслей о птичьем гриппе, тут возврат к социальным страхам едва ли не столетней давности.
Ясно, что решение подобных задач в общенациональном масштабе вообще находится за пределами благотворительности, а это возвращает нас к проблеме самой корневой — проблеме доступа к развитию. В современном мире он — для отстающих или уже безнадёжно отставших — становится всё более зависимым от степени лояльности той или иной страны к лидерам “золотого миллиарда”, их в той или иной форме высказанного согласия не препятствовать реализации фундаментальных стратегических целей “сильных мира сего”. И прежде всего — США.
Впрочем, как показали насыщенные самыми драматическими событиями годы, прошедшие со времени ухода с исторической сцены СССР и превращения США в единственную сверхдержаву, и лояльности может оказаться недостаточно там, где глобальные интересы потребуют ослабления, а то и вовсе разрушения той или иной страны, вчера ещё наивно почитавшей себя защищённым международным правом членом ООН. Этого — по крайней мере, в замысле — сообщества равноправных и равнодостойных наций. Обветшалый романтизм! Язык эпохи прогрессистских иллюзий, которая закончилась вместе с эпохой Ялты и Потсдама, с разрушением всего утверждённого после Второй мировой войны миропорядка. И, на мой взгляд, лукавит З. Бжезинский, внесший столь громадный вклад в достижение Соединёнными Штатами цели “ликвидации Ялты и Потсдама” (а именно такая ликвидация и была главной стратегической задачей “холодной войны”) 1. В заглавие своей очередной книги он закладывает мысль, будто Америка всё ещё размышляет, в какую сторону ей направить свои стопы и как должным образом употребить — во благо человечества, разумеется, — свою не имеющую аналогов в мировой истории глобальную мощь.
Право, это можно было бы принять за шутку: кажется, сегодня никто в мире, в том числе и среди тех, кто по своим прагматическим соображениям поддержал действия США и во время первой войны в Заливе, и в деле разрушения Югославии, и в Афганистане, и снова в Ираке, не сомневается, что пресловутый выбор Америкой давно сделан. И это выбор в пользу мирового господства. Сделан, по сути, ещё при рождении. Так, Артур Шлезингер пишет без обиняков: “Соединённые Штаты — экспансионистская страна. За столетие после принятия конституции национальная территория США увеличилась более чем в четыре раза”. И это, подчёркивает он, конечно же, элемент “предначертанной судьбы” (Manifest Destiny). Да ведь ещё Дж. Вашингтон назвал новорожденную республику “поднимающейся империей”. И давно ли сам Бжезинский с едва скрываемым маской профессионального исследователя восторгом писал о разносящемся по всей планете победном марше американских легионов (употребив именно это слово, влекущее за собой цепь совершено определённых образов и ассоциаций)?
Сегодня, ввиду поднимающегося в мире вала — или, по выражению Бжезинского, “вируса” — антиамериканизма, потребовалась определённая мимикрия, потребовалось доминирование назвать лидерством, однако это ничего не меняет по существу. Да и было бы странно ожидать такой перемены как раз тогда, когда впервые в истории Соединённые Штаты действительно не имеют равновеликого соперника и являются единственной в мире сверхдержавой 1.
Значение того, что совершается на протяжении последних 15 лет в России, под этим углом зрения переоценить просто невозможно. Здесь перед нами действительно эталон совершенно нового феномена — или, если угодно, полигон небывалого эксперимента по разворачиванию развития вспять, притом формально мирными средствами, исключительно методами политического, информационного и психологического воздействия. Ведь речь не об Африке, не об одной из вчерашних колоний (иные из которых уже начинают и обходить Россию): нет, перед нами случай стремительного, обвального регресса вчерашней сверхдержавы, по ряду параметров социального, научно-технического и культурного развития занимавшей (что признавалось и международными организациями, и даже её недругами) не просто передовые, но опережающие, лидирующие позиции. Сверхдержавы, крушение которой, собственно, и освободило путь к разворачиванию процесса глобализации в той его уродливой, извращенной и, в перспективе, губительной для человечества форме, который стремительно набирает силу сегодня 2.
Хочу подчеркнуть: я не считаю плодотворной позицию тотального, абсолютного отрицания самой глобализации как таковой — вернее, считаю такую позицию столь же неплодотворной (хотя морально оправданной и выполняющей важную функцию привлечения внимания к безобразному, жестокому явлению), что и протест луддитов. Однако это лишь первый шаг. А поскольку слово уже приобрело глубоко негативный, отталкивающий оттенок, то я предпочла бы говорить о планетарном единении человечества, об осознании им, в конечном счёте, своего общего удела. И это, на мой взгляд, не только не противоречит самым сокровенным устремлениям русской, да и мировой культуры, но прямо соответствует и отвечает им. В противном случае нам пришлось бы отвергнуть слишком многое — от Достоевского и Девятой симфонии до слов Христа: “…Да будут все едино”. (Ин., 17).
Речь, стало быть, должна идти о том, что именно тогда, когда для продвижения к этой цели во многом сложились и политические, и технологические предпосылки, они оказались направлены в русло, следование по которому неизбежно должно привести не к объединению, но в обозримой исторической перспективе непреодолимому разъединению человечества, разделению его на две социальные расыс принципиально несовместимой судьбой 1. И тогда вместо снятия нынешнего глобального неравенства мы увидим — а первые признаки отчетливо различимы уже сегодня — торжествующее утверждение новых, ещё более жестоких его форм. В сущности, сейчас, на новом витке времени и при неизмеримо более обширных возможностях как преодоления неравенства, так и дальнейшего его углубления, человечество вновь подошло к той точке, в которой однажды уже оказалось — в эпоху Великих географических открытий, стоя на пороге Нового времени, которое, как писал Стефан Цвейг, “будет мыслить и созидать в иных пространственных категориях”. Цвейг цитирует в этой связи флорентийского гуманиста Полициано, который, воздавая должное первопроходческой роли Португалии, сделал акцент, удивительно актуальный для нашего времени: “Не только шагнула она далеко за столбы Геркулеса и укротила бушующий океан — она восстановила нарушенное дотоле единство обитаемого мира.Какие новые возможности, какие экономические выгоды, какое возвышение знаний, какое подтверждение выводов античной науки, взятых под сомнение и отвергнутых, сулит это нам! Новые страны, новые моря, новые миры (alii mundi) встают из векового мрака…” (курсив мой. — К. М.).
Что же сбылось из всех этих восторженных ожиданий? Экономические выгоды? О да — для стран, которые мы, пользуясь современной терминологией, могли бы назвать высокоразвитыми и уж во всяком случае в военно-техническом отношении неизмеримо превосходившими туземцев. Приращение знаний, в том числе и в области общей истории человечества? Безусловно. Но что касается единства… Ведь ближайшими и крупнейшими следствиями великих открытий явились Конкиста, работорговля и колониальные разделы, что наложило мрачный отпечаток на весь облик Нового времени и роковым образом разрушило многие надежды, рисовавшиеся на его заре. В том числе и главную из них: выравнивание доступа разных народов к развитию и участию в истории. А ведь происходило это уже и в эпоху модерна, писавшего лозунги высокой культуры и развития на своём знамени и — не будем упрощать — кое-что и сделавшего на таком пути. Понятие “бремя белого человека” не было только фарисейским прикрытием колониального хищничества, несмотря на все ужасы последнего.
Сегодня же о “бремени” речи больше нет, зато нет недостатка в злорадных обещаниях “вбомбить в каменный век” и соответствующей практике — примеры у всех перед глазами. Но ведь уже в самой этой фразе заключена целая программа и даже идеология отлучения от развития. И за что же выносится столь жестокий приговор целым странам и народам? О, и на этот вопрос с подкупающей прямотой ответил Строуб Тэлботт в своих выступлениях. Америку, видите ли, отличает “прагматический идеализм… когда при выработке своих интересов за рубежом она исходит из ценностей и идеалов, на которых мы выросли здесь, в Америке… Иными словами, мы желаем другим странам того же, что мы желаем для самих себя”.
А если они не пожелают, если они предпочитают руководствоваться собственными ценностями и идеалами? Вот тогда-то их и следует со всей суровостью покарать — для их же блага. Перед нами классический образец того, что Шлезингер называет “праведническим самодовольством”, изначально присущим Америке и почти всегда едва прикрывающим грубые эгоистические цели: “Нации, стремившиеся защититься от американской экономической агрессии, объявлялись угрожающими американской свободе” (“Циклы американской истории”). Приём, как видим, до ужаса не нов и только слегка ретушируется в зависимости от условий времени и конкретной ситуации. Эпоха глобализации лишь безгранично расширила возможности и масштабы его применения, а отсутствие равновеликих соперников позволяет демонстрировать свою жажду доминирования в бесстыдно неприкрытом виде — чем, на мой взгляд, и обусловлена попытка Бжезинского хоть как-то эту вызывающую наготу “американского лидерства” прикрыть.
Мы же, наблюдая постсоветский ход всемирной истории с очень ещё близкого расстояния, уже сегодня можем, тем не менее, констатировать: именно крушение СССР открыло дорогу безальтернативному утверждению проекта пирамидальной глобализации, с богатыми стабильными странами во главе и единственной сверхдержавой на самой вершине пирамиды, с одной стороны, и, как выразился еще более 10 лет назад один из профессоров Принстонского университета, “морем стран-неудачников” — с другой. Иными словами, население планеты уподобляется здесь пассажирам единого корабля, следующего общим курсом, но только одни (меньшинство) плывут на верхней палубе, а масса “неудачников” — в трюме.
“Ad hoc”, то есть к случаю и по мере надобности, могут появляться также “разваливающиеся страны” (Бжезинский), “страны-изгои”, или, согласно введённой госсекретарем США Кондолизой Райс корректировке термина, “аванпосты тирании”. Ими могут становиться те же “неудачники”, но, как уже показал краткий, но насыщенный событиями период (последнее десятилетие ХХ — начало ХХI века), чаще эта роль отводится как раз тем странам и народам, которые добились ощутимых успехов именно на пути модернизации, лидеры которых в своих действиях и манере правления как раз подражали лидерам соответствующих эпох западной истории и потому были названы диктаторами (словно таковыми не были Кромвель, Робеспьер, Наполеон или даже Бисмарк), но которые сами по себе недостаточно сильны и крупны, чтобы в одиночку бросить вызов пирамидальной глобализации. А также набирающей вместе с ней силу самой, быть может, страшной тенденции наступившего тысячелетия: присвоенному себе Западом, чьей персонификацией выступают США, права на селекцию стран и народов в соответствии со своими и только своими критериямидолжного и недолжного, правильного и неправильного. Совсем недавно президент Буш отлил это в формулу “глобальной демократической революции”, что представляет собой прямую узурпацию важнейшей сферы человеческой деятельности — исторического целеполагания. Ни о каком диалоге цивилизаций, несмотря на модную формулу политкорректности, на тех уровнях, где принимаются планетарно значимые политические решения, речи, стало быть, больше нет. Затененную же сторону вопроса ещё в конце 70-х годов с высокой степенью откровенности обозначила группа американских военных высокого ранга. Определяя главные положения стратегии США на пороге наступающей новой эпохи, не скрывая, что планета стоит перед “мрачной перспективой”, они прямо заявляли: “Это будет мир, где силой и только силойможно будет обеспечить неравное распределение ресурсов, которых не хватает” (курсив мой. — К. М.). Выводы напрашивались сами собой, но покуда существовали две сверхдержавы и стратегический паритет между ними, оставалось ждать своего часа, напряженно работая на его приближение.
И вот этот вожделенный час настал. Первый звонок прозвучал во время войны в Заливе ещё в бытность доживавшего свой последний год СССР. Но СССР был уже не тот, что и показало его голосование в СБ за резолюцию N 678, допускавшую использование силы против Ирака. Страница была перевернута, а путь к выстраиванию пирамиды нового миропорядка открыт.
Война в Заливе стала вехой в новейшей, да и всей мировой истории, ибо впервые в таких масштабах, притом ещё и с санкции международного сообщества сверхдержава использовала свой многократно превосходящий военно-технологический потенциал не просто для разгрома политического противника и закрепления своих позиций в богатейшем нефтью регионе, но и для разрушения созданного одной из бывших колониальных стран весьма уже крепкого потенциала развития. Образно говоря, было с вызовом продемонстрировано, что любую из них можно легко, одним толчком, сбросить на дно, словно жучка, ценою изнурительных усилий подбирающегося к верхушке стакана. И что, используя инструментарий блокад и санкций, можно оставить её на этом дне навсегда, погрузив в перманентную ситуацию недоразвитияи не допуская того восстановления экономики и нормальной социальной жизни, которое, как известно, всегда происходило даже после самых разрушительных войн.
Более того: война в Заливе показала, что у всех на глазах стоящий на самом верху пирамиды дирижер формирует принципиально новый тип военно-политического воздействия на остальное человечество, позволяющее ему манипулировать историческим временем (“встать у шарнира” которого мечтал еще Гитлер). То есть, пользуясь своим военно-технологическим и экономическим превосходством, а также небывалой до сих пор правовой и нравственной бесконтрольностью, искусственно моделировать те цивилизационные разрывы, которые существовали между европейцами и туземцами во времена Конкисты и первых колониальных разделов.
Иными словами, справедливо будет говорить даже не о контрмодерне (довольно популярная сегодня формула), но именно о создании пучка развёрнутого вспять исторического времени. Или, если угодно, его петли, своего рода аркана, которым можно будет отлавливать те или иные страны, занесённые в проскрипционные списки.
Годы, прошедшие после войны в Заливе и вместившие в себя ряд знаковых событий и явлений, подготовили новый качественный скачок. Его обозначила новая война в Ираке, на сей раз развязанная уже без каких-либо разрешений со стороны СБ ООН.
Клуб же “избранных” и в первую очередь США показали, что теперь они могут на практически необозримый срок полностью закрывать “изгоям” и “неудачникам” доступ к новым технологиям, пропагандистски раскачивая тему ОМУ и международного терроризма. И это действительно опускает занавес над эпохой модерна, знаменует дебют, могли бы мы сказать, перефразируя Ахматову, “настоящего двадцать первого века”. Однако подобно тому, как век двадцатый вызревал в недрах клонящегося к своему закату, исповедующего идеалы прогресса и гуманизма европейского девятнадцатого века, так и призрак глобальной борьбы с глобальной же угрозой международного терроризма замаячил перед человечеством ещё в последней четверти минувшего столетия. При этом контуры той роли, которая сегодня отводится такой угрозе в американской доктрине глобального доминирования, сразу же были обрисованы в глобальном же контексте. Тогда — в контексте “холодной войны” против “империи зла”, то бишь СССР (как видим, понятие “оси зла” является лишь чуть подновленным, применительно к новым условиям, вариантом старой “песни о главном”), и крестового похода против “комми”. А в их роли мог выступать кто угодно, чьё политическое поведение оценивалось как “угрожающее национальным интересам США”, что заведомо открывало дорогу безграничному множеству вариаций на тему.
Первую мощную раскрутку она получила в годы активных выступлений германской “Роте Арме Фракцьон” (более известной под именем группы Баадера-Майнхоф) и итальянских “красных бригад”. И уже в апреле далёкого 1983 года Генри Киссинджер на своей пресс-конференции в Милане сделал широкое политическое обобщение, заявив, что “красные бригады” — это “детище ИКП”. Затем он частично исправил это утверждение: “Я хотел подчеркнуть со всей очевидностью лишь историческую связь между “красными бригадами” и ИКП”. Чтобы значение инцидента — ставшего прецедентом — было более понятным, кому-то из современных читателей, быть может, нужно напомнить, что ИКП — это Итальянская коммунистическая партия, тогда одна из самых влиятельных в стране. С её влиятельностью и связано завуалированное извинение Киссинджера, что, однако, никак не помешало усилиям по разработке доктрины “нового глобализма” — собственно, в середине 80-х годов ХХ века и появилось само это понятие.
Виновником, так или иначе, объявлялся коммунизм, а в осторожной и скрытой форме — СССР. И это при том, что уж кому-кому, но Киссинджеру наверняка было известно, куда тянутся основные нити кровавой и сложной игры, получившей имя “стратегия напряжённости”, а также какова была роль ложи П-2 и натовской сети “Гладио”. Сегодня всё это уже стало достоянием широкой гласности, написано множество книг, есть и фильмы, среди которых выделяется блестящая итальянская кинолента “Площадь Пяти лун”. Однако игра продолжается, как продолжилась она и после полуизвинений Киссинджера. Эстафету подхватил тогдашний госсекретарь США Дж. Шульц, который, выступая в декабре 1985 года в лондонском “Обществе пилигримов”, заявил: “Терроризм — это уже сейчас то оружие, к которому всё чаще прибегают силы, стремящиеся к подрыву западных государств и друзей Запада в третьем мире. Мы должны быть столь же хорошо подготовленными и организованными, чтобы противостоять этим угрозам”.
По сути, это был слегка отретушированный повтор сказанного в своё время одним из главарей аргентинской хунты генералом Виделой: “Террористами являются все (!), кто распространяет идеи, противоположные западной и христианской цивилизации”. Как видим, Буш-младший не был оригинален, возвестив эпоху новых крестовых походов во имя демократии и свободы… в их американском понимании, конечно. Но чтобы позволить себе солдатскую простоту Виделы (ныне объявленного “плохим парнем”), президенту США нужно было дождаться 11 сентября 2001 года.
Зато события того дня — даже в самой Америке вызывающие всё больше вопросов, на которые не следует внятных ответов — политически были отжаты, как лимон; они позволили ей так резко поднять планку своих глобалистских притязаний, что вопрос о новой версии “стратегии напряжённости” напрашивается сам собой. И потому вызывает по меньшей мере удивление, что президент РФ в сентябре ушедшего года счёл нужным поддержать этот выдыхающийся уже и в самих США “пафос 11 сентября”, обозначив международный терроризм как главную угрозу миру и призвав всех членов ООН сплотиться в борьбе против неё, как в своё время народы сплотились против нацизма. Призыв этот прозвучал двусмысленно, так как очевидно был обращён и к тем, кто уже испытал на себе силу глобальной “бомбовой педагогики”, и к тем, кто, проваливаясь в пропасть глобальной же нищеты, именно её воспринимает как главную и отнюдь не фантастическую угрозу жизни своей и своих детей.
Спору нет, терроризм — страшное явление, будь он левый, правый, фундаменталистский или какой-либо ещё. Но самое ли страшное — вот вопрос. И насколько уместно лоббирование грубой американской схемы в мире, раздираемом множеством других конфликтов и противоречий, о которых В. Путин даже не счёл нужным упомянуть? К тому же из всего опыта истории хорошо известно, что терроризм (явление далеко не новое, хотя в эпоху глобализации тоже обретшее невозможные раньше глобальные масштабы), будучи так или иначе всего лишь инструментом достижения цели, но не самой целью, всегда оказывается встроен в сложное переплетение разнообразных политических интересов и запутанную игру спецслужб. Биография Бен Ладена говорит сама за себя, но это всего лишь один — пусть и самый одиозный — из множества примеров 1.
А коль скоро это так, то “международный терроризм” можно и трансплантировать туда, где до такого хирургического вмешательства даже признаков его не было — как не было в Ираке при Саддаме Хусейне. И вот новый козырь в пользу продолжения оккупации: теперь Буш говорит, что США не могут вывести свои войска, так как иракцы не справятся с террористами. Поскольку же само понятие террористических акций становится безразмерным и прилагается в том числе к атакам сил сопротивления 2, то можно говорить о настоящем “перпетуум мобиле”.
Между тем, по данным некоммерческого международного проекта “Iraq Body Count”, на долю акций сопротивления приходится лишь 9% от общего числа жертв, 36% — на долю уголовных преступлений, которых практически не было при Саддаме, и 37% — на долю действий коалиции.
Такова цена “предотвращения”, стратегия которого ложится теперь в основание военной доктрины США. Ведь после даты-символа 11 сентября преступлением, заслуживающим жестокого возмездия и военного удара, теперь считается сама попытка (притом недоказанная, что и показали события в Ираке) обзавестись ОМУ. А таковой можно счесть любые исследования в области ядерных — и не только — технологий. Никакая лояльность по отношению к существующим международным соглашениям и институтам в области ядерного контроля уже не спасает, и в этом суть общезначимой для мира коллизии, развивающейся ныне вокруг Ирана.
Между тем Иран, как напомнил летом 2005 года один из высших чиновников иранского МИДа, — единственная ближневосточная страна, присоединившаяся ко всем существующим международным соглашениям по разоружению и нераспространению ядерного оружия. “В то же время, — подчеркнул он, — Иран — единственное государство, практически лишенное возможности пользоваться теми преимуществами, которые дает подписание соответствующих документов. Прежде всего речь идет о принципиально неотъемлемом праве применять ядерную энергию, а также химические и биологические вещества в мирных целях”. Ситуация выглядит особенно вопиющей на фоне того режима особого благоприятствования, которым пользуется Израиль, по сути, первым взломавший двери закрытого ядерного клуба. Напротив, США и союзники Израиля в Европе (о чём напоминает в своём “Выборе” и Бжезинский) не только не препятствовали ему, но даже и помогали в разработке израильской ядерной программы. В 1981 году именно Израиль первым взял на себя инициативу прямого вмешательства в соответствующие программы других стран, нанеся воздушный удар по иракскому атомному реактору в Оссираке — “с целью предотвратить перспективу появления у Ирака ядерного потенциала”.
Теперь этот прецедент лег в основание стратегической доктрины могущественной сверхдержавы, руки которой развязаны для действий в любой точке мира, где она может не опасаться сколько-нибудь соразмерного противодействия. Страны же делятся, условно говоря, на “вменяемые” и “невменяемые” — или, выражаясь мягче, совершеннолетние и несовершеннолетние; а последним, как известно, оружие в руки лучше не давать.
Безропотное принятие миром таких притязаний будет означать очередной успех “стратегии напряжённости” как уже не раз оправдавшего себя инструмента в борьбе за мировое господство. А потому, думается мне, оценивать любую действующую в мире серьёзную политическую силу — будь то страна, партия или конфессиональная организация — мы вправе с позиции их стремления и способности противостоять именно этой, самой страшной тенденции глобализма. Сегодня Россия, к сожалению, в целом покорно следует за тенденцией. И это при том, что она сама всё стремительнее превращается в микромодель вспарываемой неравенством планеты! Конечно, по крайней мере в том, что касается общественного мнения, здесь во многом ещё сказывается инерция ощущения себя гражданами сверхдержавы, надежно защищенной от каких-либо посягательств на её права. Что, мол, общего может быть между судьбой Ирака, Югославии или Ирана — и России? Между тем даже и для такого эгоистического самоуспокоения оснований остается всё меньше.
Ясно, что решение подобных задач в общенациональном масштабе вообще находится за пределами благотворительности, а это возвращает нас к проблеме самой корневой — проблеме доступа к развитию. В современном мире он — для отстающих или уже безнадёжно отставших — становится всё более зависимым от степени лояльности той или иной страны к лидерам “золотого миллиарда”, их в той или иной форме высказанного согласия не препятствовать реализации фундаментальных стратегических целей “сильных мира сего”. И прежде всего — США.
Впрочем, как показали насыщенные самыми драматическими событиями годы, прошедшие со времени ухода с исторической сцены СССР и превращения США в единственную сверхдержаву, и лояльности может оказаться недостаточно там, где глобальные интересы потребуют ослабления, а то и вовсе разрушения той или иной страны, вчера ещё наивно почитавшей себя защищённым международным правом членом ООН. Этого — по крайней мере, в замысле — сообщества равноправных и равнодостойных наций. Обветшалый романтизм! Язык эпохи прогрессистских иллюзий, которая закончилась вместе с эпохой Ялты и Потсдама, с разрушением всего утверждённого после Второй мировой войны миропорядка. И, на мой взгляд, лукавит З. Бжезинский, внесший столь громадный вклад в достижение Соединёнными Штатами цели “ликвидации Ялты и Потсдама” (а именно такая ликвидация и была главной стратегической задачей “холодной войны”) 1. В заглавие своей очередной книги он закладывает мысль, будто Америка всё ещё размышляет, в какую сторону ей направить свои стопы и как должным образом употребить — во благо человечества, разумеется, — свою не имеющую аналогов в мировой истории глобальную мощь.
Право, это можно было бы принять за шутку: кажется, сегодня никто в мире, в том числе и среди тех, кто по своим прагматическим соображениям поддержал действия США и во время первой войны в Заливе, и в деле разрушения Югославии, и в Афганистане, и снова в Ираке, не сомневается, что пресловутый выбор Америкой давно сделан. И это выбор в пользу мирового господства. Сделан, по сути, ещё при рождении. Так, Артур Шлезингер пишет без обиняков: “Соединённые Штаты — экспансионистская страна. За столетие после принятия конституции национальная территория США увеличилась более чем в четыре раза”. И это, подчёркивает он, конечно же, элемент “предначертанной судьбы” (Manifest Destiny). Да ведь ещё Дж. Вашингтон назвал новорожденную республику “поднимающейся империей”. И давно ли сам Бжезинский с едва скрываемым маской профессионального исследователя восторгом писал о разносящемся по всей планете победном марше американских легионов (употребив именно это слово, влекущее за собой цепь совершено определённых образов и ассоциаций)?
Сегодня, ввиду поднимающегося в мире вала — или, по выражению Бжезинского, “вируса” — антиамериканизма, потребовалась определённая мимикрия, потребовалось доминирование назвать лидерством, однако это ничего не меняет по существу. Да и было бы странно ожидать такой перемены как раз тогда, когда впервые в истории Соединённые Штаты действительно не имеют равновеликого соперника и являются единственной в мире сверхдержавой 1.
Значение того, что совершается на протяжении последних 15 лет в России, под этим углом зрения переоценить просто невозможно. Здесь перед нами действительно эталон совершенно нового феномена — или, если угодно, полигон небывалого эксперимента по разворачиванию развития вспять, притом формально мирными средствами, исключительно методами политического, информационного и психологического воздействия. Ведь речь не об Африке, не об одной из вчерашних колоний (иные из которых уже начинают и обходить Россию): нет, перед нами случай стремительного, обвального регресса вчерашней сверхдержавы, по ряду параметров социального, научно-технического и культурного развития занимавшей (что признавалось и международными организациями, и даже её недругами) не просто передовые, но опережающие, лидирующие позиции. Сверхдержавы, крушение которой, собственно, и освободило путь к разворачиванию процесса глобализации в той его уродливой, извращенной и, в перспективе, губительной для человечества форме, который стремительно набирает силу сегодня 2.
* * *
Хочу подчеркнуть: я не считаю плодотворной позицию тотального, абсолютного отрицания самой глобализации как таковой — вернее, считаю такую позицию столь же неплодотворной (хотя морально оправданной и выполняющей важную функцию привлечения внимания к безобразному, жестокому явлению), что и протест луддитов. Однако это лишь первый шаг. А поскольку слово уже приобрело глубоко негативный, отталкивающий оттенок, то я предпочла бы говорить о планетарном единении человечества, об осознании им, в конечном счёте, своего общего удела. И это, на мой взгляд, не только не противоречит самым сокровенным устремлениям русской, да и мировой культуры, но прямо соответствует и отвечает им. В противном случае нам пришлось бы отвергнуть слишком многое — от Достоевского и Девятой симфонии до слов Христа: “…Да будут все едино”. (Ин., 17).
Речь, стало быть, должна идти о том, что именно тогда, когда для продвижения к этой цели во многом сложились и политические, и технологические предпосылки, они оказались направлены в русло, следование по которому неизбежно должно привести не к объединению, но в обозримой исторической перспективе непреодолимому разъединению человечества, разделению его на две социальные расыс принципиально несовместимой судьбой 1. И тогда вместо снятия нынешнего глобального неравенства мы увидим — а первые признаки отчетливо различимы уже сегодня — торжествующее утверждение новых, ещё более жестоких его форм. В сущности, сейчас, на новом витке времени и при неизмеримо более обширных возможностях как преодоления неравенства, так и дальнейшего его углубления, человечество вновь подошло к той точке, в которой однажды уже оказалось — в эпоху Великих географических открытий, стоя на пороге Нового времени, которое, как писал Стефан Цвейг, “будет мыслить и созидать в иных пространственных категориях”. Цвейг цитирует в этой связи флорентийского гуманиста Полициано, который, воздавая должное первопроходческой роли Португалии, сделал акцент, удивительно актуальный для нашего времени: “Не только шагнула она далеко за столбы Геркулеса и укротила бушующий океан — она восстановила нарушенное дотоле единство обитаемого мира.Какие новые возможности, какие экономические выгоды, какое возвышение знаний, какое подтверждение выводов античной науки, взятых под сомнение и отвергнутых, сулит это нам! Новые страны, новые моря, новые миры (alii mundi) встают из векового мрака…” (курсив мой. — К. М.).
Что же сбылось из всех этих восторженных ожиданий? Экономические выгоды? О да — для стран, которые мы, пользуясь современной терминологией, могли бы назвать высокоразвитыми и уж во всяком случае в военно-техническом отношении неизмеримо превосходившими туземцев. Приращение знаний, в том числе и в области общей истории человечества? Безусловно. Но что касается единства… Ведь ближайшими и крупнейшими следствиями великих открытий явились Конкиста, работорговля и колониальные разделы, что наложило мрачный отпечаток на весь облик Нового времени и роковым образом разрушило многие надежды, рисовавшиеся на его заре. В том числе и главную из них: выравнивание доступа разных народов к развитию и участию в истории. А ведь происходило это уже и в эпоху модерна, писавшего лозунги высокой культуры и развития на своём знамени и — не будем упрощать — кое-что и сделавшего на таком пути. Понятие “бремя белого человека” не было только фарисейским прикрытием колониального хищничества, несмотря на все ужасы последнего.
Сегодня же о “бремени” речи больше нет, зато нет недостатка в злорадных обещаниях “вбомбить в каменный век” и соответствующей практике — примеры у всех перед глазами. Но ведь уже в самой этой фразе заключена целая программа и даже идеология отлучения от развития. И за что же выносится столь жестокий приговор целым странам и народам? О, и на этот вопрос с подкупающей прямотой ответил Строуб Тэлботт в своих выступлениях. Америку, видите ли, отличает “прагматический идеализм… когда при выработке своих интересов за рубежом она исходит из ценностей и идеалов, на которых мы выросли здесь, в Америке… Иными словами, мы желаем другим странам того же, что мы желаем для самих себя”.
А если они не пожелают, если они предпочитают руководствоваться собственными ценностями и идеалами? Вот тогда-то их и следует со всей суровостью покарать — для их же блага. Перед нами классический образец того, что Шлезингер называет “праведническим самодовольством”, изначально присущим Америке и почти всегда едва прикрывающим грубые эгоистические цели: “Нации, стремившиеся защититься от американской экономической агрессии, объявлялись угрожающими американской свободе” (“Циклы американской истории”). Приём, как видим, до ужаса не нов и только слегка ретушируется в зависимости от условий времени и конкретной ситуации. Эпоха глобализации лишь безгранично расширила возможности и масштабы его применения, а отсутствие равновеликих соперников позволяет демонстрировать свою жажду доминирования в бесстыдно неприкрытом виде — чем, на мой взгляд, и обусловлена попытка Бжезинского хоть как-то эту вызывающую наготу “американского лидерства” прикрыть.
Мы же, наблюдая постсоветский ход всемирной истории с очень ещё близкого расстояния, уже сегодня можем, тем не менее, констатировать: именно крушение СССР открыло дорогу безальтернативному утверждению проекта пирамидальной глобализации, с богатыми стабильными странами во главе и единственной сверхдержавой на самой вершине пирамиды, с одной стороны, и, как выразился еще более 10 лет назад один из профессоров Принстонского университета, “морем стран-неудачников” — с другой. Иными словами, население планеты уподобляется здесь пассажирам единого корабля, следующего общим курсом, но только одни (меньшинство) плывут на верхней палубе, а масса “неудачников” — в трюме.
“Ad hoc”, то есть к случаю и по мере надобности, могут появляться также “разваливающиеся страны” (Бжезинский), “страны-изгои”, или, согласно введённой госсекретарем США Кондолизой Райс корректировке термина, “аванпосты тирании”. Ими могут становиться те же “неудачники”, но, как уже показал краткий, но насыщенный событиями период (последнее десятилетие ХХ — начало ХХI века), чаще эта роль отводится как раз тем странам и народам, которые добились ощутимых успехов именно на пути модернизации, лидеры которых в своих действиях и манере правления как раз подражали лидерам соответствующих эпох западной истории и потому были названы диктаторами (словно таковыми не были Кромвель, Робеспьер, Наполеон или даже Бисмарк), но которые сами по себе недостаточно сильны и крупны, чтобы в одиночку бросить вызов пирамидальной глобализации. А также набирающей вместе с ней силу самой, быть может, страшной тенденции наступившего тысячелетия: присвоенному себе Западом, чьей персонификацией выступают США, права на селекцию стран и народов в соответствии со своими и только своими критериямидолжного и недолжного, правильного и неправильного. Совсем недавно президент Буш отлил это в формулу “глобальной демократической революции”, что представляет собой прямую узурпацию важнейшей сферы человеческой деятельности — исторического целеполагания. Ни о каком диалоге цивилизаций, несмотря на модную формулу политкорректности, на тех уровнях, где принимаются планетарно значимые политические решения, речи, стало быть, больше нет. Затененную же сторону вопроса ещё в конце 70-х годов с высокой степенью откровенности обозначила группа американских военных высокого ранга. Определяя главные положения стратегии США на пороге наступающей новой эпохи, не скрывая, что планета стоит перед “мрачной перспективой”, они прямо заявляли: “Это будет мир, где силой и только силойможно будет обеспечить неравное распределение ресурсов, которых не хватает” (курсив мой. — К. М.). Выводы напрашивались сами собой, но покуда существовали две сверхдержавы и стратегический паритет между ними, оставалось ждать своего часа, напряженно работая на его приближение.
И вот этот вожделенный час настал. Первый звонок прозвучал во время войны в Заливе ещё в бытность доживавшего свой последний год СССР. Но СССР был уже не тот, что и показало его голосование в СБ за резолюцию N 678, допускавшую использование силы против Ирака. Страница была перевернута, а путь к выстраиванию пирамиды нового миропорядка открыт.
Война в Заливе стала вехой в новейшей, да и всей мировой истории, ибо впервые в таких масштабах, притом ещё и с санкции международного сообщества сверхдержава использовала свой многократно превосходящий военно-технологический потенциал не просто для разгрома политического противника и закрепления своих позиций в богатейшем нефтью регионе, но и для разрушения созданного одной из бывших колониальных стран весьма уже крепкого потенциала развития. Образно говоря, было с вызовом продемонстрировано, что любую из них можно легко, одним толчком, сбросить на дно, словно жучка, ценою изнурительных усилий подбирающегося к верхушке стакана. И что, используя инструментарий блокад и санкций, можно оставить её на этом дне навсегда, погрузив в перманентную ситуацию недоразвитияи не допуская того восстановления экономики и нормальной социальной жизни, которое, как известно, всегда происходило даже после самых разрушительных войн.
Более того: война в Заливе показала, что у всех на глазах стоящий на самом верху пирамиды дирижер формирует принципиально новый тип военно-политического воздействия на остальное человечество, позволяющее ему манипулировать историческим временем (“встать у шарнира” которого мечтал еще Гитлер). То есть, пользуясь своим военно-технологическим и экономическим превосходством, а также небывалой до сих пор правовой и нравственной бесконтрольностью, искусственно моделировать те цивилизационные разрывы, которые существовали между европейцами и туземцами во времена Конкисты и первых колониальных разделов.
Иными словами, справедливо будет говорить даже не о контрмодерне (довольно популярная сегодня формула), но именно о создании пучка развёрнутого вспять исторического времени. Или, если угодно, его петли, своего рода аркана, которым можно будет отлавливать те или иные страны, занесённые в проскрипционные списки.
Годы, прошедшие после войны в Заливе и вместившие в себя ряд знаковых событий и явлений, подготовили новый качественный скачок. Его обозначила новая война в Ираке, на сей раз развязанная уже без каких-либо разрешений со стороны СБ ООН.
Клуб же “избранных” и в первую очередь США показали, что теперь они могут на практически необозримый срок полностью закрывать “изгоям” и “неудачникам” доступ к новым технологиям, пропагандистски раскачивая тему ОМУ и международного терроризма. И это действительно опускает занавес над эпохой модерна, знаменует дебют, могли бы мы сказать, перефразируя Ахматову, “настоящего двадцать первого века”. Однако подобно тому, как век двадцатый вызревал в недрах клонящегося к своему закату, исповедующего идеалы прогресса и гуманизма европейского девятнадцатого века, так и призрак глобальной борьбы с глобальной же угрозой международного терроризма замаячил перед человечеством ещё в последней четверти минувшего столетия. При этом контуры той роли, которая сегодня отводится такой угрозе в американской доктрине глобального доминирования, сразу же были обрисованы в глобальном же контексте. Тогда — в контексте “холодной войны” против “империи зла”, то бишь СССР (как видим, понятие “оси зла” является лишь чуть подновленным, применительно к новым условиям, вариантом старой “песни о главном”), и крестового похода против “комми”. А в их роли мог выступать кто угодно, чьё политическое поведение оценивалось как “угрожающее национальным интересам США”, что заведомо открывало дорогу безграничному множеству вариаций на тему.
* * *
Первую мощную раскрутку она получила в годы активных выступлений германской “Роте Арме Фракцьон” (более известной под именем группы Баадера-Майнхоф) и итальянских “красных бригад”. И уже в апреле далёкого 1983 года Генри Киссинджер на своей пресс-конференции в Милане сделал широкое политическое обобщение, заявив, что “красные бригады” — это “детище ИКП”. Затем он частично исправил это утверждение: “Я хотел подчеркнуть со всей очевидностью лишь историческую связь между “красными бригадами” и ИКП”. Чтобы значение инцидента — ставшего прецедентом — было более понятным, кому-то из современных читателей, быть может, нужно напомнить, что ИКП — это Итальянская коммунистическая партия, тогда одна из самых влиятельных в стране. С её влиятельностью и связано завуалированное извинение Киссинджера, что, однако, никак не помешало усилиям по разработке доктрины “нового глобализма” — собственно, в середине 80-х годов ХХ века и появилось само это понятие.
Виновником, так или иначе, объявлялся коммунизм, а в осторожной и скрытой форме — СССР. И это при том, что уж кому-кому, но Киссинджеру наверняка было известно, куда тянутся основные нити кровавой и сложной игры, получившей имя “стратегия напряжённости”, а также какова была роль ложи П-2 и натовской сети “Гладио”. Сегодня всё это уже стало достоянием широкой гласности, написано множество книг, есть и фильмы, среди которых выделяется блестящая итальянская кинолента “Площадь Пяти лун”. Однако игра продолжается, как продолжилась она и после полуизвинений Киссинджера. Эстафету подхватил тогдашний госсекретарь США Дж. Шульц, который, выступая в декабре 1985 года в лондонском “Обществе пилигримов”, заявил: “Терроризм — это уже сейчас то оружие, к которому всё чаще прибегают силы, стремящиеся к подрыву западных государств и друзей Запада в третьем мире. Мы должны быть столь же хорошо подготовленными и организованными, чтобы противостоять этим угрозам”.
По сути, это был слегка отретушированный повтор сказанного в своё время одним из главарей аргентинской хунты генералом Виделой: “Террористами являются все (!), кто распространяет идеи, противоположные западной и христианской цивилизации”. Как видим, Буш-младший не был оригинален, возвестив эпоху новых крестовых походов во имя демократии и свободы… в их американском понимании, конечно. Но чтобы позволить себе солдатскую простоту Виделы (ныне объявленного “плохим парнем”), президенту США нужно было дождаться 11 сентября 2001 года.
Зато события того дня — даже в самой Америке вызывающие всё больше вопросов, на которые не следует внятных ответов — политически были отжаты, как лимон; они позволили ей так резко поднять планку своих глобалистских притязаний, что вопрос о новой версии “стратегии напряжённости” напрашивается сам собой. И потому вызывает по меньшей мере удивление, что президент РФ в сентябре ушедшего года счёл нужным поддержать этот выдыхающийся уже и в самих США “пафос 11 сентября”, обозначив международный терроризм как главную угрозу миру и призвав всех членов ООН сплотиться в борьбе против неё, как в своё время народы сплотились против нацизма. Призыв этот прозвучал двусмысленно, так как очевидно был обращён и к тем, кто уже испытал на себе силу глобальной “бомбовой педагогики”, и к тем, кто, проваливаясь в пропасть глобальной же нищеты, именно её воспринимает как главную и отнюдь не фантастическую угрозу жизни своей и своих детей.
Спору нет, терроризм — страшное явление, будь он левый, правый, фундаменталистский или какой-либо ещё. Но самое ли страшное — вот вопрос. И насколько уместно лоббирование грубой американской схемы в мире, раздираемом множеством других конфликтов и противоречий, о которых В. Путин даже не счёл нужным упомянуть? К тому же из всего опыта истории хорошо известно, что терроризм (явление далеко не новое, хотя в эпоху глобализации тоже обретшее невозможные раньше глобальные масштабы), будучи так или иначе всего лишь инструментом достижения цели, но не самой целью, всегда оказывается встроен в сложное переплетение разнообразных политических интересов и запутанную игру спецслужб. Биография Бен Ладена говорит сама за себя, но это всего лишь один — пусть и самый одиозный — из множества примеров 1.
А коль скоро это так, то “международный терроризм” можно и трансплантировать туда, где до такого хирургического вмешательства даже признаков его не было — как не было в Ираке при Саддаме Хусейне. И вот новый козырь в пользу продолжения оккупации: теперь Буш говорит, что США не могут вывести свои войска, так как иракцы не справятся с террористами. Поскольку же само понятие террористических акций становится безразмерным и прилагается в том числе к атакам сил сопротивления 2, то можно говорить о настоящем “перпетуум мобиле”.
Между тем, по данным некоммерческого международного проекта “Iraq Body Count”, на долю акций сопротивления приходится лишь 9% от общего числа жертв, 36% — на долю уголовных преступлений, которых практически не было при Саддаме, и 37% — на долю действий коалиции.
Такова цена “предотвращения”, стратегия которого ложится теперь в основание военной доктрины США. Ведь после даты-символа 11 сентября преступлением, заслуживающим жестокого возмездия и военного удара, теперь считается сама попытка (притом недоказанная, что и показали события в Ираке) обзавестись ОМУ. А таковой можно счесть любые исследования в области ядерных — и не только — технологий. Никакая лояльность по отношению к существующим международным соглашениям и институтам в области ядерного контроля уже не спасает, и в этом суть общезначимой для мира коллизии, развивающейся ныне вокруг Ирана.
Между тем Иран, как напомнил летом 2005 года один из высших чиновников иранского МИДа, — единственная ближневосточная страна, присоединившаяся ко всем существующим международным соглашениям по разоружению и нераспространению ядерного оружия. “В то же время, — подчеркнул он, — Иран — единственное государство, практически лишенное возможности пользоваться теми преимуществами, которые дает подписание соответствующих документов. Прежде всего речь идет о принципиально неотъемлемом праве применять ядерную энергию, а также химические и биологические вещества в мирных целях”. Ситуация выглядит особенно вопиющей на фоне того режима особого благоприятствования, которым пользуется Израиль, по сути, первым взломавший двери закрытого ядерного клуба. Напротив, США и союзники Израиля в Европе (о чём напоминает в своём “Выборе” и Бжезинский) не только не препятствовали ему, но даже и помогали в разработке израильской ядерной программы. В 1981 году именно Израиль первым взял на себя инициативу прямого вмешательства в соответствующие программы других стран, нанеся воздушный удар по иракскому атомному реактору в Оссираке — “с целью предотвратить перспективу появления у Ирака ядерного потенциала”.
Теперь этот прецедент лег в основание стратегической доктрины могущественной сверхдержавы, руки которой развязаны для действий в любой точке мира, где она может не опасаться сколько-нибудь соразмерного противодействия. Страны же делятся, условно говоря, на “вменяемые” и “невменяемые” — или, выражаясь мягче, совершеннолетние и несовершеннолетние; а последним, как известно, оружие в руки лучше не давать.
Безропотное принятие миром таких притязаний будет означать очередной успех “стратегии напряжённости” как уже не раз оправдавшего себя инструмента в борьбе за мировое господство. А потому, думается мне, оценивать любую действующую в мире серьёзную политическую силу — будь то страна, партия или конфессиональная организация — мы вправе с позиции их стремления и способности противостоять именно этой, самой страшной тенденции глобализма. Сегодня Россия, к сожалению, в целом покорно следует за тенденцией. И это при том, что она сама всё стремительнее превращается в микромодель вспарываемой неравенством планеты! Конечно, по крайней мере в том, что касается общественного мнения, здесь во многом ещё сказывается инерция ощущения себя гражданами сверхдержавы, надежно защищенной от каких-либо посягательств на её права. Что, мол, общего может быть между судьбой Ирака, Югославии или Ирана — и России? Между тем даже и для такого эгоистического самоуспокоения оснований остается всё меньше.