Страница:
“Топтуны” по-прежнему стояли там, где и были. Менты быстро подошли к ним. Тот, с которым разговаривал Звонарев, покосился на сигарету в руках парня в “аляске” и сказал:
— Предъявите, пожалуйста, ваши документы.
Тот сквозь зубы что-то сказал менту.
— Что? Кудамне идти?… А ну-ка, пройдемте!
“Серый” же, напротив, не спорил, а, воровато оглядевшись, полез во внутренний карман. “За “корочкой”, — догадался Алексей. Одним глазом он следил за проезжей частью. К остановке вразвалочку подходил троллейбус, красная “единичка”.
— Вперед, — сказал он, взяв девушку за локоть.
Они вскочили в “единичку”. Двери захлопнулись. Троллейбус завыл и тронулся. Звонарев прильнул к окошечку. Один милиционер цепкой хваткой держал парня в “аляске” за руку, а тот безуспешно пытался вырваться, бросая отчаянные взгляды на уходящий троллейбус; “серый”, раскрыв рот со стальными зубами, смотрел туда же, пока второй милиционер внимательно разглядывал его удостоверение.
Девушка отвернулась от Алексея, плечи ее тряслись от смеха. Он смущенно смотрел на нее. Ему почему-то не было смешно. Наконец она вытерла слезы, повернулась к нему.
— Извините, это, наверное, нервное. Столько всего свалилось за эти дни…
— Да-да, конечно, — кивнул он.
— Но почему вы сказали, что они предлагают прохожим услуги женщин легкого поведения? — спросила она и снова засмеялась.
— Да видел вчера этого, что за мной ходил, рядом с такими…
— Где же их можно увидеть?
— Да у нас в писательском доме, — не задумываясь ответил Звонарев.
— Понятно, — сказала она и немного отодвинулась.
Теперь уже Алексей засмеялся.
— Да нет, вы меня не так поняли. Я случайно видел…
— А вдруг эти милиционеры догонят нас сейчас на машине? — перебила его она. — Чего мы вообще добились, убежав от слежки? Исчезнут эти, завтра придут другие.
Алексей не мог ей ответить, но он почему-то был уверен, что сбежать было нужно.
— Давайте выйдем, — сказал он. — А то действительно могут догнать, или гэбэшники сообщат номер машины новым “топтунам”, и они подсядут в троллейбус…
Они вышли на Садовой, напротив нарядной стройной церкви Александра Невского, нырнули в подземный переход. Звонарев оглянулся. Никто за ними не шел.
— Меня, между прочим, зовут Наташа, — сказала девушка.
— Простите, — спохватился Звонарев, — не было времени представиться. Алексей.
— Ну и что мы будем теперь делать, Алексей?
— Я думаю, если уж мы оторвались от “хвостов”, будет просто обидно сразу возвращаться по домам. Надо использовать подаренный нам кусочек свободы. Давайте сядем в автобус и покатаемся по побережью. Поговорим обо всем спокойно. Если хотите, где-нибудь можно выйти, погулять.
— А мама? Она же ждет меня к обеду. Впрочем, можно позвонить дежурной по этажу, чтобы она ее предупредила.
— Скажите только, что вы идете в какой-нибудь музей. А то дежурная предупредит еще кое-кого, и вся наша блестящая операция окажется ни к чему.
Наташа кивнула и, найдя в кармане “двушку”, пошла к телефону-автомату.
Старенький автобус “пазик” бежал, постанывая, гремя цепями, по широкому кругу вдоль Ялты, дома которой, как грибы в фантастическом лесу, поднимались по склону, поражая путешественника своим разнообразием: в этом городе, единственном в СССР, не строили типовых зданий. Потом дорога нырнула вниз, пометалась между скал и выскочила к обрыву, головокружительно уходящему то ли к морю, то ли в небо, потому что серое море, если не считать пенного кружева вдоль берега, совершенно слилось по цвету с небом. И Ялта, оставшаяся позади, и дорога, бегущая по кромке скал, и горный хребет, наваливающийся справа, — все, казалось, повисло на высоте нескольких сот метров над землей. Невысокие крымские горы давали совершенно другое ощущение высоты, чем горы-“многотысячники”, — это была объемная, глубинная высота, наполнявшая человека пространством, как воздух наполняет шар. Смотрите ли вы на Большую Ялту с вершин Ай-Петри, с верхней или нижней дороги, очарование наполненности пространством не исчезает, вы все равно парите над морем, будто птица.
Сбежав с гор амфитеатром, Ялта все не хотела кончаться: белые дома ее поселков-спутников — Ливадии, Стройгородка, Гаспры, Кореиза, — как кусковой сахар, просыпавшийся из дырявого мешка, тянулись внизу по изгибу берега. Крыши домов были в снегу, но окружала их сочная, бьющая в глаза зелень неувядающей колючей крымской травы, кипарисов, итальянских сосен с длиннющими иглами и терпко пахнущих можжевеловых кустов. Мелькали розовые щупальца земляничного дерева, сохранившегося с доледникового периода, с эдемских времен, — оно сбрасывало кору, как змея кожу, за что его в Крыму метко прозвали “бесстыдницей”. Казалось противоестественным, что этот самый удивительный в мире маршрут, зависший между небом и морем, носит скучный номер “26” и служит для банальной перевозки людей из пункта А в пункт Б.
Алексей и Наташа тряслись на заднем сиденье. Звонарев купил билеты до конечной остановки, Симеиза. Он уже рассказал ей обо всем, что с ним случилось, избегая, как всегда, темы шпионов в Политбюро и руководстве КГБ. Она молчала, задумавшись.
— Что же теперь делать? — наконец спросила она.
— Не знаю, — честно признался Звонарев. — Уверения моего друга, что все “рассосется”, пока я скрываюсь в Ялте, оказались напрасными. Теперь вся надежда на Черепанова. Но это лишь при том условии, что он сам не связан с Немировским.
— Я не об этом, — сказала Наташа. — Как найти людей, которые довели папу до гибели?
Звонареву стало стыдно. Он-то, получается, больше о своей шкуре думает, а у человека погиб отец, ей хочется знать правду…
— Остается надеяться на того же Черепанова, — смущенно ответил он. — Или на коллег вашего отца из разведки.
Автобус въехал в узкие, кривые, ныряющие то вниз, то вверх улочки Алупки. Водители, однако, двигались здесь с удивительной непринужденностью, разгоняясь на спусках, несмотря на гололед, и уворачиваясь от встречного транспорта чуть не за миг до столкновения. Пассажиры из местных, судя по всему, относились к этому вполне равнодушно.
— А скажите, Наташа, — спросил Алексей, — не оставлял ли ваш отец какой-нибудь записки?
Девушка искоса глянула на него и отвернулась к окну.
— Извините, если я слишком назойлив, — сказал Звонарев.
— Да нет, это вы извините, — отозвалась Наташа. — Вы ведь оказались в таком же положении, как и мы, и имеете право знать. Никакой записки не было. Но есть письмо в запечатанном конверте, которое папа дал мне еще в пятницу и попросил, если с ним что-то случится, опустить в почтовый ящик.
— Вы это сделали?
— Нет. С тех пор как я вошла в квартиру в тот страшный вечер, я никогда не выходила на улицу одна. Здесь, в военном санатории, есть почтовый ящик, но я боюсь, что его оттуда вынут те, кто за нами следит.
— Так оно сейчас у вас?
— Да.
— Автостанция! — объявила кондуктор. — Воронцовский дворец!
Автобус остановился, большинство пассажиров вышли. “Воронцовский дворец — 400 метров”, — гласило объявление на остановке, но самого дворца не было видно, как, впрочем, не видел его Звонарев из других мест Алупки, мимо которых они проезжали. Похоже, потому и выбрал Воронцов это место, что дворец и обширный парк вокруг него были надежно укрыты от взглядов зевак внизу, под защитой скал.
— Я думаю, вы с мамой находитесь в большой опасности, — тихо сказал Алексей. — А кому адресовано это письмо?
— Какому-то Васильеву Леониду Андреевичу, в Москву, главпочтамт, до востребования.
— Может, где-нибудь здесь его и опустить? Представится ли другая возможность?
— Я уже думала.
Сразу за городской чертой мрачноватой Алупки начинались санатории курортного городка Симеиза. За кольцевой развязкой шоссе плавно перешло в главную улицу, которая пролегала здесь ниже жилых кварталов. Над дорогой нависли старинные дома, не выше двух этажей, по-крымски причудливые, облепленные сверху донизу верандами и верандочками. По обледенелым, почти отвесным улочкам катались, сидя на собственных портфелях, мальчишки — видимо, санок у них, южан, не водилось. Через дорогу шла из бани раскрасневшаяся старуха, с головой, обвязанной полотенцем, в одном халате и тапочках, которая погрозила кулаком водителю “двадцать шестого”.
У белой автостанции с широкой верандой и колоннами “пазик” остановился. Дальше он не шел. Круглая площадь перед автостанцией была пуста. Алексей и Наташа вышли из автобуса и огляделись. Все пассажиры разошлись, они стояли совершенно одни. Никто за ними не следил.
— Свобода! — сказал Звонарев.
Наташа улыбнулась ему. Они завернули за угол автостанции и пошли не торопясь по улице, по которой приехали. Называлась она неоригинально — Советская. Но ничего советского в ней не было. По таким вот приморским улицам, проложенным по горным террасам, катались, наверное, на извозчике Чехов и Бунин. Отовсюду, как ручьи, вливались в Советскую узенькие средневековые улочки с блестящими стертыми ступенями. На белом домике в колониальном стиле красовалась табличка: “Вiдделенiе св’язку” — первая надпись по-украински, увиденная Звонаревым в Крыму. Здесь же висел почтовый ящик с надписью “Пошта”. Алексей огляделся по сторонам и глазами указал Наташе на ящик. Она кивнула и полезла в задний карман вельветовых джинсов.
Увидев в руках девушки измятый конверт, Звонарев вдруг ощутил сомнение.
— А не стоит ли вам сначала прочитать письмо? Или сделать с него копию? — спросил он.
— Нет, — покачала головой она. — Папа запретил мне это. А я его никогда не обманывала.
— Ну что ж… — Он еще раз оглянулся по сторонам. Никого, кроме редких прохожих, идущих по своим делам, вокруг не было. — Опускайте.
Но Наташа, видимо, думала о том же, что и он, поэтому, поднеся конверт к щели ящика, она помедлила, как это делают на избирательных пунктах политические деятели, позирующие перед камерами. Потом, встряхнув головкой, все же решилась и бросила письмо. Они явственно услышали в тишине стук конверта о дно ящика — видимо, он был пуст.
Они постояли еще возле ящика, глядя на него, и пошли дальше. “Может быть, разгадка тайны полковника Трубачева была у нас в руках, а мы отправили ее на деревню дедушке, — думал Алексей. — Хотя… так ли уж нам нужно знать ее? Поживешь подольше, если будешь знать поменьше, как говорил полковник”.
Дорога пошла по краю обрыва, а внизу, слева, раскинулись запорошенные снегом симеизские парки и сосновые рощи. Над необычно прямой для Крыма улицей Ленина, уставленной изваяниями античных героев, как где-нибудь в Царском Селе, опускалась к морю гора Кошка. “Кошка” эта, как всякая прибрежная крымская гора, похожая на животное, пила соленую морскую воду. Но если, скажем, у горы Медведь нельзя было различить глаза, нос, уши и хвост, то у симеизской Кошки все это имелось.
Алексей и Наташа свернули на аллею, ведущую к морю. Она пересекала парк с высоченными, в два обхвата, соснами. В конце аллеи, на “стрелке” набережной, была круглая каменная беседка с колоннами и просторная смотровая площадка. Отсюда вниз, к пляжу, спускалась длинная лестница в три пролета. К этому времени шторм несколько утих, и море плескалось в бухте у треугольной скалы Дива, как вода в тазу. Песочный пляж был ядовито-зеленым от выброшенных штормом водорослей, испускавших резкий животный запах — вроде мужского пота. Алексей и Наташа остановились на площадке солярия, нависшей над пляжем. Вокруг них не было ни души. Бескрайний водный простор, раскачивающийся перед ними, создавал ощущение, что они стоят, держась за поручни, на ходовом мостике огромного каменного корабля, уходящего в море. Да и сам Симеиз, облепивший своими домиками заостренный мыс, напоминал старинный корабль, форштевнем которого была Дива, а парусом — гора Лебединое крыло. Есть ни с чем не сравнимое ощущение, которое дарит человеку вид моря, но каменные громады, обрушенные в воду с небес, рождают еще более высокое чувство: как будто мы присутствуем при втором дне творения, когда Господь отделил воду от тверди и твердь от воды.
— Как правильно мы сделали, что вырвались из Ялты! — сказала Наташа.
— Тем более что нам вряд ли позволят сделать это в следующий раз. Готов спорить, что именно сейчас, когда мы совершенно одни и так свободны, во все автобусы и морские катера Ялты входят неприметно одетые люди и предъявляют билетерам наши описания. А может быть, и фотографии. Но когда стоишь здесь, у моря, среди гор, в это невозможно поверить. Какой КГБ? Какая слежка? Зачем — когда вокруг так здорово? А с другой стороны, если бы мы приехали сюда просто так, скучающими туристами, то не воспринимали бы все с такой остротой.
— Что же с нами будет, когда мы вернемся?
Алексей пожал плечами. Он еще об этом не задумывался.
— Ничего хорошего, наверное. Снова слежка. Могут и посадить — меня, конечно. Вас с мамой они не осмелятся тронуть. Но скорее всего и со мной они подождут. Ведь им же очень интересно, зачем мы с вами встречаемся, о чем говорим… А знаете что? — Он повернулся к Наташе и взял ее за рукав. — Давайте это используем: будем и дальше встречаться и ездить вот так повсюду, а они пускай за нами таскаются! Неприятно, конечно, когда в затылок тебе дышат эти парни, но ведь от них и так никуда не денешься. Правда, есть опасность, что гэбэшники из наших встреч сочинят заговор и будут бегать за нами не по одному, а толпами. Но мы можем изобразить влюбленных, и они заскучают. Вы не против?
— Только для того, чтобы они заскучали? — с улыбкой подняла на него глаза Наташа.
— Конечно, нет! — расцвел Звонарев. — Как вы можете сомневаться? Это только предлог!
— Звучит заманчиво, — вздохнула девушка. — Но мне нельзя забывать и о маме. Ей-то не с кем встречаться и ездить по побережью.
— Да, конечно, — сказал Алексей, — вы правы. Это я так говорю — для поднятия духа. Но и не без тайной надежды на нечто подобное. Однако, Наташа, как ни хорошо здесь, а надо возвращаться. Если наши преследователи засекут нас в Симеизе, то кому-нибудь из них может придти в голову мысль проверить местный почтовый ящик.
Он подал ей руку, чтобы помочь преодолеть высокую ступеньку от солярия к лестнице. Когда девушка оказалась наверху, Алексей не отпустил ее ладошку. Наташа бегло глянула на него, но не сделала попытки освободиться.
Так, рука об руку, они пошли вверх по длинной лестнице.
Звонарев проводил Наташу до ее санатория, который находился на улице Свердлова, за знаменитой колокольней храма Иоанна Златоуста работы Торичелли, напоминавшей космическую ракету в стартовых лесах. Никакой слежки за собой обратной дорогой они не замечали, — впрочем, особенно и не смотрели, так как устали.
На город уже опустились сумерки. Когда Алексей подошел к собору Александра Невского, стало и вовсе темно, а на очистившемся от облаков небе проступили крупные южные звезды. Подморозило, под ногами хрустели пластинки льда. Звонарев медленно поднимался в гору к писательскому дому, с улыбкой думая о Наташе. Фонари здесь, наверху, горели редко. Дорожка, обсаженная кипарисами и елями, так сильно петляла по склону, что каждый пройденный отрезок пути исчезал за поворотом. Гора Дарсан, в сущности, находилась в центре Ялты, но в потемках было полное ощущение, что ты где-то в глуши за городом. Алексей вдруг почувствовал за спиной хруст чьих-то шагов. Он обернулся: никого не было. Звонарев постоял, прислушался. “Показалось”. Он двинулся дальше, но не прошел и пяти метров, как опять услышал этот хруст. Алексей снова обернулся. Никого. Если кто-то и шел за ним, то сейчас он остановился за поворотом или нырнул за деревья. А может, это эхо его собственных шагов? Он прошел еще немного, напрягая слух. Точно, это его шаги отдаются в морозном воздухе. Звонарев посмеялся над самим собой и тут затылком ощутил чье-то дыхание. Обернуться на этот раз он не успел. Чья-то сильная рука схватила его за шиворот и втащила в кусты. Алексей рванулся, но получил страшный удар в живот. Он рухнул на колени, тщетно пытаясь вздохнуть — от дикой боли диафрагма окаменела. Пока он беспомощно хватал ртом воздух, руки его завели за спину и жестко обмотали чем-то гибким и впивающимся в запястья — похоже, проводом.
— Ну, — спросил кто-то ласково, — добегался? Не надо больше бегать.
Звонарев поднял голову. Его обступили три темные фигуры в натянутых по самые брови вязаных шапках — как у того, в “аляске”. Может быть, он и теперь был здесь, только в другой куртке: в темноте, да еще сквозь желтые круги, пульсирующие перед глазами, было трудно разглядеть.
— Вставай! — Алексея дернули за связанные руки. Он с трудом, опершись на правую ногу, поднялся.
— Пошел! — И толчок в спину, от которого он снова чуть не упал.
Утопая по колено в снегу (здесь, на склоне холма, его было много), больно царапая подмерзшей корочкой щиколотки, он побрел за одной из темных фигур. Двое других шли сзади. Спустились в какую-то впадину, поросшую кустарником, — видимо, на дне этого овражка когда-то протекал ручей.
— Попробуешь крикнуть — пожалеешь, — с угрозой в голосе сказал тот, что толкал его в спину.
Его грубо обыскали — скорее, даже “обшмонали”, как говорят уголовники: вытащили бумажник, документы, записную книжку. Один из “налетчиков” отошел в сторону и стал, светя фонариком сверху вниз, так что лицо его оставалось невидимым, изучать трофеи. Пока его “шмонали”, Алексей вглядывался в лица лихих людей, но не узнал в них ни парня в “аляске”, ни “серого” в кепке. “А может, это просто грабители?” — предположил он, но от этого предположения ему легче не стало. Ничего хорошего ждать не приходилось, даже если это были просто грабители. Но очень скоро все выяснилось.
— Куда вы ездили? — спросил тот, что заговорил с ним первым — совсем уже не ласково.
“Это гэбэшники! Убивать они меня не будут: я им теперь, после встречи с Наташей, интересен. Поэтому пошли вы, ребята, на хрен!”.
— Какое твое, сволочь, дело? Куда надо, туда и ездил.
“Ласковый” снова ударил его в живот. Алексей уткнулся лицом в снег, с задранными за спиной руками.
— Повторяю вопрос. Куда ты ездил? В следующий раз ударю сильнее.
Звонарева подняли за плечи, снова поставили на колени. Он хрипел от удушья, выплевывая снег, из глаз его лились слезы.
— Не бей его больше в живот, — сказал “ласковому” другой. — Слишком долго ждать, пока он оклемается. Лучше по почкам.
— Что тебя связывает с этой девчонкой? Когда вы познакомились? Когда вы договорились встретиться здесь? Зачем? О чем вы говорили? — Вопросы сыпались один за другим. — Куда вы ездили?
— Мы… — Алексей прочистил горло, — мы искали по Ялте других сутенеров и спекулянтов иностранными сигаретами.
Тот, что стоял сбоку, ударил его ребром ладони по шее. В глазах у Звонарева потемнело, острая боль пронзила позвоночник и отдалась в голове. Он покачнулся, но на этот раз не упал. Налетчики зашли за спину Алексею, подняли его связанные руки и с оттяжкой ударили его по почкам чем-то тяжелым и одновременно мягким — наверное, мешочками с песком. Звонарев не удержался, застонал.
— Что, не нравится? — осведомился “ласковый”. — А нам ты не нравишься.
Мешочки снова взлетели в воздух и тяжко шмякнулись о спину Алексея. Он тихо выл сквозь стиснутые зубы. После третьего сдвоенного удара истязатели схватили Звонарева за плечи и рывком поставили на ноги. Тот, что изучал в сторонке содержимое его бумажника, документы и записную книжку, спрятал записную книжку в карман, остальное же бросил на снег. Потом он выключил фонарик и подошел к ним.
— Ну что, дозрел? — спросил он у Алексея. — Будешь отвечать? Давай тогда по порядку. Вопрос первый: что сказал тебе полковник Трубачев? Только подробно и без утайки.
Звонарев тяжело, с присвистом дышал.
— Записывайте, — слабым голосом сказал он.
— Вот это другое дело. — Третий налетчик достал из кармана маленький диктофон, в ладонь величиной — тогда такие были еще в диковинку. — Давай.
Алексей перевел дух и медленно начал:
— Полковник Трубачев сказал: “Быть или не быть — таков вопрос…” — Он прочистил горло и продолжил: — “Что благородней духом — покоряться пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством? Умереть, уснуть — и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук…”.
— Да он издевается, сука! — воскликнул слушавший некоторое время Алексея с открытым ртом налетчик с диктофоном.
Он выключил свою машинку, аккуратно спрятал ее и, уже отвернувшись от Звонарева, вдруг подпрыгнул и по-каратистски ударил его ногой в пах. У него все оборвалось внизу живота. Тошнотворная боль мгновенно разлилась по всему телу. Он раскачивался, как маятник, скорчившись в три погибели.
— Кровью будете харкать, гады… если со мной что-нибудь случится, — простонал Алексей.
Его еще раз ударили в живот. Он упал и потерял сознание.
Звонарев не знал, сколько прошло времени, прежде чем он очнулся. Он лежал лицом в снегу. Руки его были уже свободны. Он попытался приподняться, и его тут же вырвало. Отдышавшись, выплюнув снег, он огляделся по сторонам. Никого рядом не было.
— Суки… суки, — тоненьким голосом сказал он и заплакал, как маленький. Ему полегчало. Дрожащими руками он поискал в карманах сигареты и зажигалку. Ничего не было. Алексей вспомнил, что налетчики, обыскивая его, бросали в снег все, что их не интересовало. Он пошарил руками вокруг себя, наткнулся на зажигалку, потом на сигареты. Зажигалка была забита снегом, поэтому он долго обтирал ее полой куртки, прежде чем сумел зажечь. Он закурил и жадно затянулся. Ушли ли его обидчики совсем или опять вернутся? Как ему теперь добраться до писательского дома? Каждая клеточка его тела ныла при одной мысли о том, что нужно подниматься и идти. А бумажник и документы? Ведь их еще надо найти. Целы ли деньги? Он пополз на коленях к тому месту, где предположительно стоял человек с фонариком. Но в этом месте все было чисто, никаких следов… При скудном трепещущем свете зажигалки он обследовал на четвереньках все места, где были на снегу следы нечистой троицы. Наконец он наткнулся на паспорт, потом на раскрытый бумажник, студенческий билет, скомканную карточку проживания в доме отдыха писателей. Деньги, насколько он мог судить, были на месте. “Записную книжку унес, урод… Будет теперь искать адреса, пароли, клички, явки… Идиот! Как теперь восстанавливать телефоны?”.
Шатаясь, Звонарев поднялся. Он напоминал себе качающуюся боксерскую грушу, по которой без отдыха молотили полчаса. “Как просто быть героем, когда тебя не бьют по яйцам!” — без всякой иронии думал он, карабкаясь в снегу по склону. Выбравшись на дорожку, он, тихо постанывая, отряхнулся и побрел к писательскому дому.
В холле, слава Богу, никого, кроме дежурной, не было. Он взял свой ключ, доплелся до номера. Здесь его ожидал новый сюрприз: все было перевернуто вверх дном. Он равнодушно осмотрел следы обыска, запер дверь, снял куртку, кинул ее туда же, где лежало выпотрошенное из его сумки белье, и прямо в одежде и сапогах рухнул на кровать. Сквозь тяжко навалившийся сон он слышал, как в дверь стучал и звал его Лупанарэ, и даже произнес что-то типа: “Я спю-у…”, а потом провалился в черную яму.
Пробуждение его было ужасным. Едва он попытался двинуться, как мышцы живота пронзила острая боль. Голова разламывалась, как будто накануне Звонарев выпил по меньшей мере литр плохой водки, смешав ее с пивом. Он лежал на спине, а когда попытался перевернуться набок, немилосердно заныли отбитые почки. “Что эти гады сделали со мной? И по какому праву? Разве можно вот так, ни за что ни про что, уродовать людей? Что делать? Искать защиты в милиции?”. Он с унынием вспомнил про вчерашнюю шутку со спекулянтами и сутенерами. Нет, не найдет он защиты в милиции. Какая это была пьяная глупость — бежать из Москвы! В Москве хоть Черепанов есть (в глубине души Алексей почему-то верил, что тот не связан с Немировским), а здесь кто?
С тоской Звонарев обвел взглядом разор в своей комнате. Подташнивало от одной мысли, что надо все это убирать. Казалось, дотронешься до вещей, оскверненных прикосновениями шпиков, — и измажешься.
Вставать мучительно не хотелось, однако и сосало в желудке от голода. Вчера он не обедал и не ужинал, только в Симеизе на автостанции они с Наташей спешно поели чебуреков. При мысли о Наташе ему как-то стало легче. Но ненадолго. “А что если и Наташу встретили подобным образом?” — со страхом подумал он. Ведь он проводил ее только до ворот санатория, где у КПП стоял солдат. В полдень они договорились встретиться там же, у ворот, но как еще далеко до двенадцати! (Было около восьми утра.)
Мыча от боли, Алексей поднялся на ноги. Подойдя к умывальнику, он долго смотрел на себя в зеркало. Под опухшими глазами залегли черные тени, как после разгульной ночи. “Почки”, — поставил он безрадостный диагноз. Сунул голову под струю воды, с наслаждением умылся, почистил зубы. Потом, встав на четвереньки, покидал в сумку разбросанные вещи, задвинул кажущие ему длинные языки ящики стола и шкафа.
По дороге в столовую Звонарев встретил возвращающихся с завтрака Витю и Ашота. Лупанарэ, подняв брови, критически осмотрел Алексея.
— “Отвратительные следы порока слишком явственно читались на лице этого человека”, — сказал он. Небритый Ашот понимающе ухмылялся. — Алеха, где ты был? Я вчера вечером стучался, стучался… Представляешь, появились вдруг ближе к ночи известные тебе “мочалки”, а с ними еще одна — такая бабец, отпад! — и говорят: “Мы сегодня гуляем, отделались в суде штрафом, давайте сюда своего соседа, чтобы нас было четное число, трое на трое”. Очень нам, мол, ваш сосед понравился. И подмигивают многозначительно!
— Предъявите, пожалуйста, ваши документы.
Тот сквозь зубы что-то сказал менту.
— Что? Кудамне идти?… А ну-ка, пройдемте!
“Серый” же, напротив, не спорил, а, воровато оглядевшись, полез во внутренний карман. “За “корочкой”, — догадался Алексей. Одним глазом он следил за проезжей частью. К остановке вразвалочку подходил троллейбус, красная “единичка”.
— Вперед, — сказал он, взяв девушку за локоть.
Они вскочили в “единичку”. Двери захлопнулись. Троллейбус завыл и тронулся. Звонарев прильнул к окошечку. Один милиционер цепкой хваткой держал парня в “аляске” за руку, а тот безуспешно пытался вырваться, бросая отчаянные взгляды на уходящий троллейбус; “серый”, раскрыв рот со стальными зубами, смотрел туда же, пока второй милиционер внимательно разглядывал его удостоверение.
Девушка отвернулась от Алексея, плечи ее тряслись от смеха. Он смущенно смотрел на нее. Ему почему-то не было смешно. Наконец она вытерла слезы, повернулась к нему.
— Извините, это, наверное, нервное. Столько всего свалилось за эти дни…
— Да-да, конечно, — кивнул он.
— Но почему вы сказали, что они предлагают прохожим услуги женщин легкого поведения? — спросила она и снова засмеялась.
— Да видел вчера этого, что за мной ходил, рядом с такими…
— Где же их можно увидеть?
— Да у нас в писательском доме, — не задумываясь ответил Звонарев.
— Понятно, — сказала она и немного отодвинулась.
Теперь уже Алексей засмеялся.
— Да нет, вы меня не так поняли. Я случайно видел…
— А вдруг эти милиционеры догонят нас сейчас на машине? — перебила его она. — Чего мы вообще добились, убежав от слежки? Исчезнут эти, завтра придут другие.
Алексей не мог ей ответить, но он почему-то был уверен, что сбежать было нужно.
— Давайте выйдем, — сказал он. — А то действительно могут догнать, или гэбэшники сообщат номер машины новым “топтунам”, и они подсядут в троллейбус…
Они вышли на Садовой, напротив нарядной стройной церкви Александра Невского, нырнули в подземный переход. Звонарев оглянулся. Никто за ними не шел.
— Меня, между прочим, зовут Наташа, — сказала девушка.
— Простите, — спохватился Звонарев, — не было времени представиться. Алексей.
— Ну и что мы будем теперь делать, Алексей?
— Я думаю, если уж мы оторвались от “хвостов”, будет просто обидно сразу возвращаться по домам. Надо использовать подаренный нам кусочек свободы. Давайте сядем в автобус и покатаемся по побережью. Поговорим обо всем спокойно. Если хотите, где-нибудь можно выйти, погулять.
— А мама? Она же ждет меня к обеду. Впрочем, можно позвонить дежурной по этажу, чтобы она ее предупредила.
— Скажите только, что вы идете в какой-нибудь музей. А то дежурная предупредит еще кое-кого, и вся наша блестящая операция окажется ни к чему.
Наташа кивнула и, найдя в кармане “двушку”, пошла к телефону-автомату.
* * *
Старенький автобус “пазик” бежал, постанывая, гремя цепями, по широкому кругу вдоль Ялты, дома которой, как грибы в фантастическом лесу, поднимались по склону, поражая путешественника своим разнообразием: в этом городе, единственном в СССР, не строили типовых зданий. Потом дорога нырнула вниз, пометалась между скал и выскочила к обрыву, головокружительно уходящему то ли к морю, то ли в небо, потому что серое море, если не считать пенного кружева вдоль берега, совершенно слилось по цвету с небом. И Ялта, оставшаяся позади, и дорога, бегущая по кромке скал, и горный хребет, наваливающийся справа, — все, казалось, повисло на высоте нескольких сот метров над землей. Невысокие крымские горы давали совершенно другое ощущение высоты, чем горы-“многотысячники”, — это была объемная, глубинная высота, наполнявшая человека пространством, как воздух наполняет шар. Смотрите ли вы на Большую Ялту с вершин Ай-Петри, с верхней или нижней дороги, очарование наполненности пространством не исчезает, вы все равно парите над морем, будто птица.
Сбежав с гор амфитеатром, Ялта все не хотела кончаться: белые дома ее поселков-спутников — Ливадии, Стройгородка, Гаспры, Кореиза, — как кусковой сахар, просыпавшийся из дырявого мешка, тянулись внизу по изгибу берега. Крыши домов были в снегу, но окружала их сочная, бьющая в глаза зелень неувядающей колючей крымской травы, кипарисов, итальянских сосен с длиннющими иглами и терпко пахнущих можжевеловых кустов. Мелькали розовые щупальца земляничного дерева, сохранившегося с доледникового периода, с эдемских времен, — оно сбрасывало кору, как змея кожу, за что его в Крыму метко прозвали “бесстыдницей”. Казалось противоестественным, что этот самый удивительный в мире маршрут, зависший между небом и морем, носит скучный номер “26” и служит для банальной перевозки людей из пункта А в пункт Б.
Алексей и Наташа тряслись на заднем сиденье. Звонарев купил билеты до конечной остановки, Симеиза. Он уже рассказал ей обо всем, что с ним случилось, избегая, как всегда, темы шпионов в Политбюро и руководстве КГБ. Она молчала, задумавшись.
— Что же теперь делать? — наконец спросила она.
— Не знаю, — честно признался Звонарев. — Уверения моего друга, что все “рассосется”, пока я скрываюсь в Ялте, оказались напрасными. Теперь вся надежда на Черепанова. Но это лишь при том условии, что он сам не связан с Немировским.
— Я не об этом, — сказала Наташа. — Как найти людей, которые довели папу до гибели?
Звонареву стало стыдно. Он-то, получается, больше о своей шкуре думает, а у человека погиб отец, ей хочется знать правду…
— Остается надеяться на того же Черепанова, — смущенно ответил он. — Или на коллег вашего отца из разведки.
Автобус въехал в узкие, кривые, ныряющие то вниз, то вверх улочки Алупки. Водители, однако, двигались здесь с удивительной непринужденностью, разгоняясь на спусках, несмотря на гололед, и уворачиваясь от встречного транспорта чуть не за миг до столкновения. Пассажиры из местных, судя по всему, относились к этому вполне равнодушно.
— А скажите, Наташа, — спросил Алексей, — не оставлял ли ваш отец какой-нибудь записки?
Девушка искоса глянула на него и отвернулась к окну.
— Извините, если я слишком назойлив, — сказал Звонарев.
— Да нет, это вы извините, — отозвалась Наташа. — Вы ведь оказались в таком же положении, как и мы, и имеете право знать. Никакой записки не было. Но есть письмо в запечатанном конверте, которое папа дал мне еще в пятницу и попросил, если с ним что-то случится, опустить в почтовый ящик.
— Вы это сделали?
— Нет. С тех пор как я вошла в квартиру в тот страшный вечер, я никогда не выходила на улицу одна. Здесь, в военном санатории, есть почтовый ящик, но я боюсь, что его оттуда вынут те, кто за нами следит.
— Так оно сейчас у вас?
— Да.
— Автостанция! — объявила кондуктор. — Воронцовский дворец!
Автобус остановился, большинство пассажиров вышли. “Воронцовский дворец — 400 метров”, — гласило объявление на остановке, но самого дворца не было видно, как, впрочем, не видел его Звонарев из других мест Алупки, мимо которых они проезжали. Похоже, потому и выбрал Воронцов это место, что дворец и обширный парк вокруг него были надежно укрыты от взглядов зевак внизу, под защитой скал.
— Я думаю, вы с мамой находитесь в большой опасности, — тихо сказал Алексей. — А кому адресовано это письмо?
— Какому-то Васильеву Леониду Андреевичу, в Москву, главпочтамт, до востребования.
— Может, где-нибудь здесь его и опустить? Представится ли другая возможность?
— Я уже думала.
Сразу за городской чертой мрачноватой Алупки начинались санатории курортного городка Симеиза. За кольцевой развязкой шоссе плавно перешло в главную улицу, которая пролегала здесь ниже жилых кварталов. Над дорогой нависли старинные дома, не выше двух этажей, по-крымски причудливые, облепленные сверху донизу верандами и верандочками. По обледенелым, почти отвесным улочкам катались, сидя на собственных портфелях, мальчишки — видимо, санок у них, южан, не водилось. Через дорогу шла из бани раскрасневшаяся старуха, с головой, обвязанной полотенцем, в одном халате и тапочках, которая погрозила кулаком водителю “двадцать шестого”.
У белой автостанции с широкой верандой и колоннами “пазик” остановился. Дальше он не шел. Круглая площадь перед автостанцией была пуста. Алексей и Наташа вышли из автобуса и огляделись. Все пассажиры разошлись, они стояли совершенно одни. Никто за ними не следил.
— Свобода! — сказал Звонарев.
Наташа улыбнулась ему. Они завернули за угол автостанции и пошли не торопясь по улице, по которой приехали. Называлась она неоригинально — Советская. Но ничего советского в ней не было. По таким вот приморским улицам, проложенным по горным террасам, катались, наверное, на извозчике Чехов и Бунин. Отовсюду, как ручьи, вливались в Советскую узенькие средневековые улочки с блестящими стертыми ступенями. На белом домике в колониальном стиле красовалась табличка: “Вiдделенiе св’язку” — первая надпись по-украински, увиденная Звонаревым в Крыму. Здесь же висел почтовый ящик с надписью “Пошта”. Алексей огляделся по сторонам и глазами указал Наташе на ящик. Она кивнула и полезла в задний карман вельветовых джинсов.
Увидев в руках девушки измятый конверт, Звонарев вдруг ощутил сомнение.
— А не стоит ли вам сначала прочитать письмо? Или сделать с него копию? — спросил он.
— Нет, — покачала головой она. — Папа запретил мне это. А я его никогда не обманывала.
— Ну что ж… — Он еще раз оглянулся по сторонам. Никого, кроме редких прохожих, идущих по своим делам, вокруг не было. — Опускайте.
Но Наташа, видимо, думала о том же, что и он, поэтому, поднеся конверт к щели ящика, она помедлила, как это делают на избирательных пунктах политические деятели, позирующие перед камерами. Потом, встряхнув головкой, все же решилась и бросила письмо. Они явственно услышали в тишине стук конверта о дно ящика — видимо, он был пуст.
Они постояли еще возле ящика, глядя на него, и пошли дальше. “Может быть, разгадка тайны полковника Трубачева была у нас в руках, а мы отправили ее на деревню дедушке, — думал Алексей. — Хотя… так ли уж нам нужно знать ее? Поживешь подольше, если будешь знать поменьше, как говорил полковник”.
Дорога пошла по краю обрыва, а внизу, слева, раскинулись запорошенные снегом симеизские парки и сосновые рощи. Над необычно прямой для Крыма улицей Ленина, уставленной изваяниями античных героев, как где-нибудь в Царском Селе, опускалась к морю гора Кошка. “Кошка” эта, как всякая прибрежная крымская гора, похожая на животное, пила соленую морскую воду. Но если, скажем, у горы Медведь нельзя было различить глаза, нос, уши и хвост, то у симеизской Кошки все это имелось.
Алексей и Наташа свернули на аллею, ведущую к морю. Она пересекала парк с высоченными, в два обхвата, соснами. В конце аллеи, на “стрелке” набережной, была круглая каменная беседка с колоннами и просторная смотровая площадка. Отсюда вниз, к пляжу, спускалась длинная лестница в три пролета. К этому времени шторм несколько утих, и море плескалось в бухте у треугольной скалы Дива, как вода в тазу. Песочный пляж был ядовито-зеленым от выброшенных штормом водорослей, испускавших резкий животный запах — вроде мужского пота. Алексей и Наташа остановились на площадке солярия, нависшей над пляжем. Вокруг них не было ни души. Бескрайний водный простор, раскачивающийся перед ними, создавал ощущение, что они стоят, держась за поручни, на ходовом мостике огромного каменного корабля, уходящего в море. Да и сам Симеиз, облепивший своими домиками заостренный мыс, напоминал старинный корабль, форштевнем которого была Дива, а парусом — гора Лебединое крыло. Есть ни с чем не сравнимое ощущение, которое дарит человеку вид моря, но каменные громады, обрушенные в воду с небес, рождают еще более высокое чувство: как будто мы присутствуем при втором дне творения, когда Господь отделил воду от тверди и твердь от воды.
— Как правильно мы сделали, что вырвались из Ялты! — сказала Наташа.
— Тем более что нам вряд ли позволят сделать это в следующий раз. Готов спорить, что именно сейчас, когда мы совершенно одни и так свободны, во все автобусы и морские катера Ялты входят неприметно одетые люди и предъявляют билетерам наши описания. А может быть, и фотографии. Но когда стоишь здесь, у моря, среди гор, в это невозможно поверить. Какой КГБ? Какая слежка? Зачем — когда вокруг так здорово? А с другой стороны, если бы мы приехали сюда просто так, скучающими туристами, то не воспринимали бы все с такой остротой.
— Что же с нами будет, когда мы вернемся?
Алексей пожал плечами. Он еще об этом не задумывался.
— Ничего хорошего, наверное. Снова слежка. Могут и посадить — меня, конечно. Вас с мамой они не осмелятся тронуть. Но скорее всего и со мной они подождут. Ведь им же очень интересно, зачем мы с вами встречаемся, о чем говорим… А знаете что? — Он повернулся к Наташе и взял ее за рукав. — Давайте это используем: будем и дальше встречаться и ездить вот так повсюду, а они пускай за нами таскаются! Неприятно, конечно, когда в затылок тебе дышат эти парни, но ведь от них и так никуда не денешься. Правда, есть опасность, что гэбэшники из наших встреч сочинят заговор и будут бегать за нами не по одному, а толпами. Но мы можем изобразить влюбленных, и они заскучают. Вы не против?
— Только для того, чтобы они заскучали? — с улыбкой подняла на него глаза Наташа.
— Конечно, нет! — расцвел Звонарев. — Как вы можете сомневаться? Это только предлог!
— Звучит заманчиво, — вздохнула девушка. — Но мне нельзя забывать и о маме. Ей-то не с кем встречаться и ездить по побережью.
— Да, конечно, — сказал Алексей, — вы правы. Это я так говорю — для поднятия духа. Но и не без тайной надежды на нечто подобное. Однако, Наташа, как ни хорошо здесь, а надо возвращаться. Если наши преследователи засекут нас в Симеизе, то кому-нибудь из них может придти в голову мысль проверить местный почтовый ящик.
Он подал ей руку, чтобы помочь преодолеть высокую ступеньку от солярия к лестнице. Когда девушка оказалась наверху, Алексей не отпустил ее ладошку. Наташа бегло глянула на него, но не сделала попытки освободиться.
Так, рука об руку, они пошли вверх по длинной лестнице.
* * *
Звонарев проводил Наташу до ее санатория, который находился на улице Свердлова, за знаменитой колокольней храма Иоанна Златоуста работы Торичелли, напоминавшей космическую ракету в стартовых лесах. Никакой слежки за собой обратной дорогой они не замечали, — впрочем, особенно и не смотрели, так как устали.
На город уже опустились сумерки. Когда Алексей подошел к собору Александра Невского, стало и вовсе темно, а на очистившемся от облаков небе проступили крупные южные звезды. Подморозило, под ногами хрустели пластинки льда. Звонарев медленно поднимался в гору к писательскому дому, с улыбкой думая о Наташе. Фонари здесь, наверху, горели редко. Дорожка, обсаженная кипарисами и елями, так сильно петляла по склону, что каждый пройденный отрезок пути исчезал за поворотом. Гора Дарсан, в сущности, находилась в центре Ялты, но в потемках было полное ощущение, что ты где-то в глуши за городом. Алексей вдруг почувствовал за спиной хруст чьих-то шагов. Он обернулся: никого не было. Звонарев постоял, прислушался. “Показалось”. Он двинулся дальше, но не прошел и пяти метров, как опять услышал этот хруст. Алексей снова обернулся. Никого. Если кто-то и шел за ним, то сейчас он остановился за поворотом или нырнул за деревья. А может, это эхо его собственных шагов? Он прошел еще немного, напрягая слух. Точно, это его шаги отдаются в морозном воздухе. Звонарев посмеялся над самим собой и тут затылком ощутил чье-то дыхание. Обернуться на этот раз он не успел. Чья-то сильная рука схватила его за шиворот и втащила в кусты. Алексей рванулся, но получил страшный удар в живот. Он рухнул на колени, тщетно пытаясь вздохнуть — от дикой боли диафрагма окаменела. Пока он беспомощно хватал ртом воздух, руки его завели за спину и жестко обмотали чем-то гибким и впивающимся в запястья — похоже, проводом.
— Ну, — спросил кто-то ласково, — добегался? Не надо больше бегать.
Звонарев поднял голову. Его обступили три темные фигуры в натянутых по самые брови вязаных шапках — как у того, в “аляске”. Может быть, он и теперь был здесь, только в другой куртке: в темноте, да еще сквозь желтые круги, пульсирующие перед глазами, было трудно разглядеть.
— Вставай! — Алексея дернули за связанные руки. Он с трудом, опершись на правую ногу, поднялся.
— Пошел! — И толчок в спину, от которого он снова чуть не упал.
Утопая по колено в снегу (здесь, на склоне холма, его было много), больно царапая подмерзшей корочкой щиколотки, он побрел за одной из темных фигур. Двое других шли сзади. Спустились в какую-то впадину, поросшую кустарником, — видимо, на дне этого овражка когда-то протекал ручей.
— Попробуешь крикнуть — пожалеешь, — с угрозой в голосе сказал тот, что толкал его в спину.
Его грубо обыскали — скорее, даже “обшмонали”, как говорят уголовники: вытащили бумажник, документы, записную книжку. Один из “налетчиков” отошел в сторону и стал, светя фонариком сверху вниз, так что лицо его оставалось невидимым, изучать трофеи. Пока его “шмонали”, Алексей вглядывался в лица лихих людей, но не узнал в них ни парня в “аляске”, ни “серого” в кепке. “А может, это просто грабители?” — предположил он, но от этого предположения ему легче не стало. Ничего хорошего ждать не приходилось, даже если это были просто грабители. Но очень скоро все выяснилось.
— Куда вы ездили? — спросил тот, что заговорил с ним первым — совсем уже не ласково.
“Это гэбэшники! Убивать они меня не будут: я им теперь, после встречи с Наташей, интересен. Поэтому пошли вы, ребята, на хрен!”.
— Какое твое, сволочь, дело? Куда надо, туда и ездил.
“Ласковый” снова ударил его в живот. Алексей уткнулся лицом в снег, с задранными за спиной руками.
— Повторяю вопрос. Куда ты ездил? В следующий раз ударю сильнее.
Звонарева подняли за плечи, снова поставили на колени. Он хрипел от удушья, выплевывая снег, из глаз его лились слезы.
— Не бей его больше в живот, — сказал “ласковому” другой. — Слишком долго ждать, пока он оклемается. Лучше по почкам.
— Что тебя связывает с этой девчонкой? Когда вы познакомились? Когда вы договорились встретиться здесь? Зачем? О чем вы говорили? — Вопросы сыпались один за другим. — Куда вы ездили?
— Мы… — Алексей прочистил горло, — мы искали по Ялте других сутенеров и спекулянтов иностранными сигаретами.
Тот, что стоял сбоку, ударил его ребром ладони по шее. В глазах у Звонарева потемнело, острая боль пронзила позвоночник и отдалась в голове. Он покачнулся, но на этот раз не упал. Налетчики зашли за спину Алексею, подняли его связанные руки и с оттяжкой ударили его по почкам чем-то тяжелым и одновременно мягким — наверное, мешочками с песком. Звонарев не удержался, застонал.
— Что, не нравится? — осведомился “ласковый”. — А нам ты не нравишься.
Мешочки снова взлетели в воздух и тяжко шмякнулись о спину Алексея. Он тихо выл сквозь стиснутые зубы. После третьего сдвоенного удара истязатели схватили Звонарева за плечи и рывком поставили на ноги. Тот, что изучал в сторонке содержимое его бумажника, документы и записную книжку, спрятал записную книжку в карман, остальное же бросил на снег. Потом он выключил фонарик и подошел к ним.
— Ну что, дозрел? — спросил он у Алексея. — Будешь отвечать? Давай тогда по порядку. Вопрос первый: что сказал тебе полковник Трубачев? Только подробно и без утайки.
Звонарев тяжело, с присвистом дышал.
— Записывайте, — слабым голосом сказал он.
— Вот это другое дело. — Третий налетчик достал из кармана маленький диктофон, в ладонь величиной — тогда такие были еще в диковинку. — Давай.
Алексей перевел дух и медленно начал:
— Полковник Трубачев сказал: “Быть или не быть — таков вопрос…” — Он прочистил горло и продолжил: — “Что благородней духом — покоряться пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством? Умереть, уснуть — и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук…”.
— Да он издевается, сука! — воскликнул слушавший некоторое время Алексея с открытым ртом налетчик с диктофоном.
Он выключил свою машинку, аккуратно спрятал ее и, уже отвернувшись от Звонарева, вдруг подпрыгнул и по-каратистски ударил его ногой в пах. У него все оборвалось внизу живота. Тошнотворная боль мгновенно разлилась по всему телу. Он раскачивался, как маятник, скорчившись в три погибели.
— Кровью будете харкать, гады… если со мной что-нибудь случится, — простонал Алексей.
Его еще раз ударили в живот. Он упал и потерял сознание.
Звонарев не знал, сколько прошло времени, прежде чем он очнулся. Он лежал лицом в снегу. Руки его были уже свободны. Он попытался приподняться, и его тут же вырвало. Отдышавшись, выплюнув снег, он огляделся по сторонам. Никого рядом не было.
— Суки… суки, — тоненьким голосом сказал он и заплакал, как маленький. Ему полегчало. Дрожащими руками он поискал в карманах сигареты и зажигалку. Ничего не было. Алексей вспомнил, что налетчики, обыскивая его, бросали в снег все, что их не интересовало. Он пошарил руками вокруг себя, наткнулся на зажигалку, потом на сигареты. Зажигалка была забита снегом, поэтому он долго обтирал ее полой куртки, прежде чем сумел зажечь. Он закурил и жадно затянулся. Ушли ли его обидчики совсем или опять вернутся? Как ему теперь добраться до писательского дома? Каждая клеточка его тела ныла при одной мысли о том, что нужно подниматься и идти. А бумажник и документы? Ведь их еще надо найти. Целы ли деньги? Он пополз на коленях к тому месту, где предположительно стоял человек с фонариком. Но в этом месте все было чисто, никаких следов… При скудном трепещущем свете зажигалки он обследовал на четвереньках все места, где были на снегу следы нечистой троицы. Наконец он наткнулся на паспорт, потом на раскрытый бумажник, студенческий билет, скомканную карточку проживания в доме отдыха писателей. Деньги, насколько он мог судить, были на месте. “Записную книжку унес, урод… Будет теперь искать адреса, пароли, клички, явки… Идиот! Как теперь восстанавливать телефоны?”.
Шатаясь, Звонарев поднялся. Он напоминал себе качающуюся боксерскую грушу, по которой без отдыха молотили полчаса. “Как просто быть героем, когда тебя не бьют по яйцам!” — без всякой иронии думал он, карабкаясь в снегу по склону. Выбравшись на дорожку, он, тихо постанывая, отряхнулся и побрел к писательскому дому.
В холле, слава Богу, никого, кроме дежурной, не было. Он взял свой ключ, доплелся до номера. Здесь его ожидал новый сюрприз: все было перевернуто вверх дном. Он равнодушно осмотрел следы обыска, запер дверь, снял куртку, кинул ее туда же, где лежало выпотрошенное из его сумки белье, и прямо в одежде и сапогах рухнул на кровать. Сквозь тяжко навалившийся сон он слышал, как в дверь стучал и звал его Лупанарэ, и даже произнес что-то типа: “Я спю-у…”, а потом провалился в черную яму.
* * *
Пробуждение его было ужасным. Едва он попытался двинуться, как мышцы живота пронзила острая боль. Голова разламывалась, как будто накануне Звонарев выпил по меньшей мере литр плохой водки, смешав ее с пивом. Он лежал на спине, а когда попытался перевернуться набок, немилосердно заныли отбитые почки. “Что эти гады сделали со мной? И по какому праву? Разве можно вот так, ни за что ни про что, уродовать людей? Что делать? Искать защиты в милиции?”. Он с унынием вспомнил про вчерашнюю шутку со спекулянтами и сутенерами. Нет, не найдет он защиты в милиции. Какая это была пьяная глупость — бежать из Москвы! В Москве хоть Черепанов есть (в глубине души Алексей почему-то верил, что тот не связан с Немировским), а здесь кто?
С тоской Звонарев обвел взглядом разор в своей комнате. Подташнивало от одной мысли, что надо все это убирать. Казалось, дотронешься до вещей, оскверненных прикосновениями шпиков, — и измажешься.
Вставать мучительно не хотелось, однако и сосало в желудке от голода. Вчера он не обедал и не ужинал, только в Симеизе на автостанции они с Наташей спешно поели чебуреков. При мысли о Наташе ему как-то стало легче. Но ненадолго. “А что если и Наташу встретили подобным образом?” — со страхом подумал он. Ведь он проводил ее только до ворот санатория, где у КПП стоял солдат. В полдень они договорились встретиться там же, у ворот, но как еще далеко до двенадцати! (Было около восьми утра.)
Мыча от боли, Алексей поднялся на ноги. Подойдя к умывальнику, он долго смотрел на себя в зеркало. Под опухшими глазами залегли черные тени, как после разгульной ночи. “Почки”, — поставил он безрадостный диагноз. Сунул голову под струю воды, с наслаждением умылся, почистил зубы. Потом, встав на четвереньки, покидал в сумку разбросанные вещи, задвинул кажущие ему длинные языки ящики стола и шкафа.
По дороге в столовую Звонарев встретил возвращающихся с завтрака Витю и Ашота. Лупанарэ, подняв брови, критически осмотрел Алексея.
— “Отвратительные следы порока слишком явственно читались на лице этого человека”, — сказал он. Небритый Ашот понимающе ухмылялся. — Алеха, где ты был? Я вчера вечером стучался, стучался… Представляешь, появились вдруг ближе к ночи известные тебе “мочалки”, а с ними еще одна — такая бабец, отпад! — и говорят: “Мы сегодня гуляем, отделались в суде штрафом, давайте сюда своего соседа, чтобы нас было четное число, трое на трое”. Очень нам, мол, ваш сосед понравился. И подмигивают многозначительно!