Страница:
— Случайно нет. И неслучайно тоже.
— Жаль. Ну да ладно. Не это главное. Главное — владеть фактурой.
Кубанский без интереса поковырял принесенную ему яичницу, осторожно отведал жидкого кофе с молоком и отставил стакан в сторону, тщательно вытер салфеткой бороду.
— Что ж, пойдемте к вам, за рассказами?
Людей, интересовавшихся творчеством Звонарева, было не так уж много (редакции, как правило, возвращали его рассказы), поэтому, конечно, ему польстило такое внимание Кубанского, независимо от того, чем закончилась бы история с его неожиданным и сногсшибательным предложением. Из столовой направились в старый корпус, поднялись в номер Звонарева. Кубанский с интересом осмотрелся.
— Сталинский стиль. Фактура! А так — поскромнее, чем в новом корпусе, где я живу. И холодильника нет? Впрочем, зачем он вам, вы же сюда не есть приехали. Алексей, я попрошу вас дать мне рассказы не только с детективной фабулой, но и, как вы выразились, острые. Такие вещи интересуют меня не меньше, а даже, может быть, больше. Наш фильм будет острым.
Звонарев предложил ему присесть и стал рыться в папке. Отобрал полдюжины рассказов — с “детективными поворотами” и “острых”.
Кубанский рассыпался в благодарностях.
— Обещаю долго не задерживать. Это в моих же интересах.
На том и расстались. Звонарев после ухода режиссера пошел в город. Денек был пасмурный, не холодный, хотя снег все еще не таял. Порывами налетал ветер. Море сверху напоминало помятое листовое железо. Извилистой Морской улицей Алексей спустился к набережной. Здоровенные волны, перепрыгивая через дамбу, били в парапет с грохотом пушечного выстрела, а потом, усмиренные, бесшумно и плоско заливали плиты. Пальмы раскачивались на ветру. Над морем, словно соревнуясь с волнами, шибко бежали облака, а под ними носились стремительные треугольники чаек. Затянутый туманной дымкой город карабкался вверх по горам. Верхние дома тонули в ползущих с Никитской яйлы облаках.
У сувенирного магазина за столиком с табличкой “Экскурсии” сидел на раскладном стуле человек с растрепанной шкиперской бородкой. Он был закутан в длинный овчинный тулуп, какой носят часовые и сторожа. Если бы не эта доха, можно было подумать, что он торчит здесь с прошлого лета — в темных пляжных очках, в лопоухой войлочной панаме, с пижонской желто-голубой косынкой на шее. Желающих совершать экскурсии не было, поэтому чудак, вытянув ноги в резиновых сапогах, безмятежно читал книгу с названием на обложке: “Прокопий Кесарийский. Тайная история”.
Звонарев поглазел на витрину с амфорами, кувшинчиками, дракончиками, яшмовыми сердечками, макетами Ласточкина гнезда и собрался было идти дальше, как человек в панаме тихо спросил:
— Не желаете ли взглянуть на готские сувениры?
Он приподнял крышку лежащего перед ним кейса. Внутри, как в витрине ювелирного магазина, рядочками лежали на черном бархате серебряные и бронзовые украшения: пряжки с орлиными головами и ромбовидной формы, какие-то застежки, внешне напоминающие арбалеты, серьги в виде колец, молоточков и граненых гирек и многое другое. В центре экспозиции красовалась прямоугольная бляха с греческой надписью: “OYCTINIAN AYTOPATC”*.
“Подпольная ювелирная лавочка, — догадался Алексей. — Хорошую “крышу” себе устроил! “Экскурсии”!”.
— Сами делаете? — осведомился он.
— Нет, — ответил незнакомец и опустил крышку чемоданчика. — Один хороший знакомый. Самородок! А в магазины его изделия не принимают: нужен членский билет Союза художников или диплом ювелира. Помаленьку помогаю ему реализовывать. Все равно ведь торчу здесь. Всем подряд, конечно, не предлагаю, но вы, я вижу, человек порядочный… не донесете…
— Естественно, — пожал плечами Звонарев. — А почему эти сувениры называются готскими?
— Но мы же в Крыму.
— Ну и что?
Незнакомец покачал головой, улыбаясь.
— Нужно знать свою историю, молодой человек. Известно ли вам, как прежде назывался Крым?
— Крым? Тавридой, кажется, — пробормотал Алексей.
— Что ж, это уже кое-что, — кивнул странный продавец. — А еще он назывался Киммерией, Скифией, Климбтами, Ператейей… Вы, простите, кто будете по образованию?
— По первому — медик, сейчас получаю второе, литературное, — ответил, почему-то конфузясь, Звонарев.
— Писатель, стало быть? Тогда охотно вас просвещу. С раннего средневековья и вплоть до восемнадцатого века Крым в Европе называли Готией, а местную православную епархию — Готской. Не знаете, почему?
— Вероятно, потому, что здесь были с набегами готские племена, — предположил Алексей. — Оставили по себе память.
— Хорошие набеги! — Незнакомец поднялся, запахнул поглубже тулуп. — Ломбардия не потому так называется, что там были с набегами лангобарды, а потому что они там жили. И готы сюда с низовьев Вислы пришли, к теплому морю, чтобы жить, а не грабить. Это было в третьем веке от Рождества Христова. Правда, часть крымских готов ушла в пятом веке в Италию вместе с Теодорихом, но часть осталась. Жили готы в основном в юго-западном Крыму — то есть там, где мы с вами сейчас находимся. В шестом веке они служили византийскому императору Юстиниану I, могли выставить до трех тысяч отлично подготовленных воинов. Вот этот автор — он постучал ногтем по обложке книги — писал о них в другом, правда, труде: “В военном деле они превосходны, и в земледелии, которым они занимаются собственными руками, они достаточно искусны; гостеприимны они больше всех людей”. Но главная историческая интрига начинается дальше. В десятом веке в Западной Европе никаких готов уже не существовало. А вот в “Слове о полку Игореве”, написанном, как известно, в двенадцатом веке, читаем: “Се бо готьскыя красныя девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом…” Что это — очередная загадка “Слова…” или исторический факт? Если факт, то получается, что крымские готы пережили европейских на два века! Но вот век спустя Крым посещает знаменитый Рубрук, который пишет, что между Керсоной и Солдаей, то есть Херсонесом и Судаком, живет много готов, “язык которых немецкий”. Получается, что и через тысячу лет после прихода в Крым готы сохранились как этническая общность и вполне еще прилично шпрехали на своем германском диалекте!
— А разве Рубрук был немец? — усомнился Звонарев.
— Он был фламандец. А фламандский язык, как известно, близок немецкому. Однако объективности ради допустим, что Рубрук все же ошибся. И что же? Прошло еще два века. В Крым приплывает генуэзец Иосафат Барбаро и свидетельствует, что за Каффой, то есть Феодосией, по изгибу берега находится Готия, а населяющие ее готы говорят “по-немецки”! Сам Барбаро немецкого не знал, но у него был слуга немец: он говорил с готами, и они вполне понимали друг друга — “подобно тому, как поняли бы один другого фурланец и флорентиец”. А это то же самое, как если бы мы с вами разговаривали без особого труда с киевлянами времен Аскольда.
— Невероятно, — отозвался Звонарев.
— Вам недостаточно свидетельств о крымских готах? Так есть еще одно, самое ценное! В середине шестнадцатого века другой фламандец, Бусбек, встретился с двумя крымскими готами в Константинополе. Бусбек был дитя Возрождения и поэтому сделал то, чего ни Рубрук, ни Барбаро сделать не догадались. Он записал около семидесяти слов и фраз из крымско-готского языка. Вот, послушайте: “брoe” — это “хлеб” (а по-немецки, как известно, “брот”), “хус” — “дом”, а по-немецки — “хаус”, “брудер” — “брат”, и по-немецки — “брудер”, “шууестер” — “сестра”, а по-немецки — “швестер”, “стерн” — “звезда”, а по-немецки — “штерн”, “таг” — “день”, и по-немецки — “таг”, “шлипен” — “спать”, а по-немецки — “шлафен”, “коммен” — “идти”, и по-немецки — “коммен”, “статц” — страна, земля, а по-немецки — “штат”, и тому подобное. Готский характер этих слов не вызывает у ученых-языковедов сомнений. Выходит, не соврали Рубрук и Барбаро! Это практически тот же самый язык, на который готский епископ Вульфила в четвертом веке от Рождества Христова перевел Библию. Правда, готы уже ко временам Барбаро породнились с аланами, предками современных осетин, поэтому в беседе с Бусбеком употребляли некоторые ирано-аланские слова. Судя по сообщению собеседников Бусбека, численность крымских готов сократилась к тому времени примерно в три с половиной раза: будучи вассалами крымского хана, они выставляли уже не три тысячи воинов, как византийскому императору в шестом веке, а всего восемьсот. Но есть основания предполагать, что готы и готский язык существовали в Крыму и в восемнадцатом веке. Экспедиции Куфтина и Бернштама в 1925 и 1935 годах обнаружили в горных деревнях Бахчисарайского района старинные бревенчатые дома с высокими крышами, совсем не похожие на традиционные крымско-татарские постройки из самана и плетня. Это была скорее какая-то северогерманская или скандинавская архитектура. Седлообразные стропила, крыши надвинуты на стены, как капюшон на лоб… Местные старожилы подобную систему обрешетки кровли, когда горизонтальные балки выступают за периметр стен дома, называли “разан” или “разна”. Это слово не имеет аналогий в тюркских языках, а вот по-готски “разн” — это “дом”. Сами крымские татары считали эти постройки древнейшими. Хороший бревенчатый дом в среднем стоит сто пятьдесят — двести лет, вот и получается, что “разны” эти были построены в восемнадцатом или даже в конце семнадцатого века.
Алексей глядел на него с изумлением.
— Вы вот меня спрашивали, кто я по образованию… — наконец сказал он. — А вы-то сами кто? Историк?
— Да, — скромно склонил голову экзотический продавец. — Пора, полагаю, представиться. Альберт Пепеляев, несостоявшийся кандидат исторических наук.
— Алексей Звонарев. А почему же несостоявшийся?
— Потому что моя диссертация под названием “Метаморфозы истории Крыма III — XVIII веков” так и осталась незащищенной.
— Неужели из-за того, что вы провели в ней эту готскую линию?
— Нет, — улыбнулся Пепеляев, — до этого не дошло, хотя и раздавались голоса “ортодоксов”, что Гитлер, намереваясь назвать Крым Ост-Готландом, исходил из тех же предпосылок, что и я в своей диссертации. Но с данными археологических раскопок, особенно захоронений, не поспоришь. Все это, — он кивнул на кейс, — скопировано с предметов, найденных в Юго-Западном Крыму. Не устроила моя историческая концепция.
— Вы что же: заявили, что готы — титульная нация Крыма? — предположил Алексей.
— Да нет, — развеселился Пепеляев. — Титульную нацию Крыма еще долго надо искать. Не в этом вообще дело. Исторические пути многих народов сокрыты от нас. Это как железная дорога под Севастополем, то и дело ныряющая в туннели. Мы можем судить только о тех отрезках пути, что проходят по поверхности. А как же те, что пролегали под землей? И какие важнее с точки зрения философии истории? Готы жили в Крыму около пятнадцати веков, а что мы знаем об их пути? А между тем нам, русским, это было бы очень интересно. Из неславянских народов Европы остготы ближе всех нам по духу. Ведь они тоже были православными.
Но, приняв христианство, вестготы и остготы Теодориха доверчиво поменяли германский воинственный дух на мирную оседлую жизнь в своих христианских королевствах в Испании и Италии. Евангелие, переведенное готским епископом Вульфилой, размягчило их. Даже арианство европейских готов было каким-то вялым, с оглядкой на то, что решат в Константинополе. Европа бурлила, как котел над огнем, шло Великое переселение народов, а эти благодушествовали под сенью креста. Такого воинственные соседи не прощают. Арабы разбили вестготов. Да что там арабы! Итальянских остготов сокрушила христианская Византия, которая, однако, не отказалась от римского имперского духа. Европейские готы исчезли, “аки обры”, оставив по себе лишь образ в культуре — готический шрифт и готический стиль, которые, по иронии истории, изобрели не они. И ведь нельзя сказать, что всех готов уничтожили: они либо ассимилировались с коренными обитателями Италии и Испании, либо ушли на север, где тоже растворились в других германских племенах. Вопрос: а почему этого избежали евреи, жившие тогда же в Испании и Италии? Ответ: они жили по старому закону, заповеданному им в Ветхом завете, в свирепых Книгах Царств, например. Я не знаю, изучали ли историю готов восточнославянские князья, но я знаю, что они выбрали другой путь, как бы учитывавший и опыт готов, и опыт евреев, и опыт Византии, — путь воинственного христианства. Имперского христианства. В правой лапе византийского орла меч, а в левой — крест. “Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими”! И с тех пор Россия идет по этому пути. Сколько сил и крови было потрачено на создание империи, а она просуществовала всего пять веков — вдвое меньше, чем Византийская. После семнадцатого года из “симфонии священства и царства” выпало священство, но окрепло ли от этого царство? Есть законы взлета и падения империй. Они малоподвижны и неповоротливы, а история не любит прямых и ровных дорог. Прямые дороги хороши на бумаге, а на пути — овраги. А теперь вернемся к крымским готам. Они просуществовали на восемь веков дольше, чем их европейские собратья, и на пять веков дольше, чем Византия. Мы, русские, пока прожили меньше, чем крымские готы! О чем это говорит? Это говорит о том, что есть третий исторический путь. Крымские готы, даже став христианами, не утратили окончательно германского духа. Когда нужно, они брались за оружие: например в восьмом веке, во время антихазарского восстания. Но несколько тысяч доблестных готских воинов не могли противостоять мощным историческим силам, то и дело налетавшим на Крым. Это все равно что противостоять торнадо. Готы уходили в свои горные крепости, а если противник приступал к их осаде, вдруг исчезали. На целые десятилетия. А потом, когда торнадо стихал, появлялись вновь как ни в чем не бывало. Где они были? Они уходили в подземные коридоры истории — в буквальном смысле. Гигантские пещеры Крыма до сих пор остаются загадкой. Известно ли вам, что они изучены только на двадцать пять процентов? У подножия каждого горного города Крыма есть огромная пещера, как, например, в Чуфут-Кале, прямо под Южными воротами. Дальше пятисот метров по ней никто идти не решается. В Эски-Кермене вырублен внутри скалы вертикальный ход со ступенями, около ста метров, ведущий с вершины в подземелье. По нему и сейчас можно пройти метров двадцать без спелеологического оборудования, а дальше ступени стерлись — стерлись под ногами готов, уходящих в подземелья истории! Нечто похожее есть и на Мангупе: протискиваешься в едва заметную расселину, прозванную археологами “жопой Мангупа”, оказываешься над огромным сводчатым залом, а из зала идет длинный подземный ход, ведущий неизвестно куда.
— Так что же — готы десятилетиями жили в пещерах, как семь подземных королей? — спросил озадаченный Звонарев.
— Не обязательно, — пожал плечами Пепеляев. — Они могли и как Буратино с друзьями — спуститься в пещеру и выйти на поверхность далеко от своей крепости, у моря, за каким-нибудь горным хребтом. У них под Крымом было что-то вроде метро, понимаете? Полагаю, что за определенную мзду готы водили этими коридорами и другие племена. А то их слишком много было — появляющихся и внезапно исчезающих из Крыма. Но я нисколько не сомневаюсь, что готы могли жить в пещерах типа Кизил-Кобинской до нескольких месяцев. Там подземные реки, озера, водопады по двадцать метров! Надо — могли жить и годы. А потом снова поднимались на поверхность, и готские красные девы пели на берегу синего моря, звеня русским златом. Купленным у нас за оружие, которым мы добывали себе честь, а князьям славу. Между прочим, славянское слово “меч” происходит от готского “меки”. А может быть, надо было поменяться с готами ролями? Оставить им оружие, а самим петь и звенеть златом? Когда на тебя мчится локомотив истории, лучше отойти в сторону. Неважно, что не везде есть пещеры. Они всегда есть во времени. Нужно найти свой подземный ход истории, свою Троянову тропу. Тайными коридорами можно уходить не только от преследующего тебя врага, но и, например, переходить из одной общественной формации в другую, без крови и мук. Какой, скажем, общественный строй был у крымских готов? Да какой надо, такой и был — в зависимости от обстоятельств.
— Теперь понятно, почему зарубили вашу диссертацию, — сказал Алексей.
— Ну, в ней, как сами понимаете, я высказывался не так откровенно, как с вами, но общий смысл был именно такой.
— Где же теперь ваши готы?
— Заплутали в коридорах истории, — осклабился Пепеляев. — Может, еще появятся? Впрочем, они и так много жили для народа, не имевшего своей государственности. Жили — не тужили. — Он приблизил свое лицо к лицу Звонарева и тихо сказал, обдав табачным перегаром: — А чтобы вы поняли, что я не шучу, я предлагаю вам совершить закрытую экскурсию в готский подземный ход. Хотите?
— Конечно! — воскликнул Алексей. Слово “закрытый” тогда означало “для избранных”. От предложений, где фигурировало это словечко, как правило, не отказывались. Были “закрытые” киносеансы, спектакли, концерты, распродажи и тому подобное. Доходило до смешного: например, художник, желавший заманить публику на открытиевыставки, объявлял ее “закрытой”. — А куда нужно ехать?
— Никуда. Я же говорил вам: онипод Крымом везде. В том числе и здесь, в Ялте.
— Да что вы говорите! И когда экскурсия?
— Ну, экскурсия, как сами понимаете, не плановая. Нужно, чтобы собрался надежный народ. Подойдите ко мне послезавтра сюда же, в шесть вечера. Но не исключено, что я вас сам найду. Вы где остановились?
Звонарев сказал.
— Это будет стоить тринадцать рубликов. Согласны?
— Однако! — воскликнул Алексей. В ту пору пешие экскурсии не стоили и рубля.
— Ну, вы же понимаете, что это не совсем обычная прогулка. Это как в “Сталкере”: много людей собирать нельзя. А чтобы провести их к подземному ходу, мне тоже надо кой-кому платить. И рискую я немало. Но вам как студенту, так и быть, сделаю скидочку. Десять. По рукам?
Ударили по рукам.
Звонарев, дивясь обилию неожиданных, странных встреч, выпавших на его долю в последнее время, погулял еще по набережной, потом узнал у прохожего, как добраться до дома-музея Чехова, и пошел длинной Пушкинской улицей к автобусной остановке. Прямо посередине улицы шумела в каменных берегах мутная речка Учан-Су. Очевидно, подумал Алексей, и водопад под тем же названием сейчас в самой силе и на него стоит съездить посмотреть. У Историко-литературного музея увидел он вывеску: “Преступления инквизиции. Выставка средневековых орудий пыток”, посмеялся (уж очень тема выставки подходила для курорта), но решил, что это тоже надо посмотреть. Правда, выставка открывалась только через несколько дней. Вскоре дошел он до серого костела, во дворе которого стояла стайка пожилых туристов, лопочущих то ли по-польски, то ли по-чешски, и тут сообразил, почему орудия инквизиции выставляются по соседству, а не в каком-нибудь другом месте. Это была, так сказать, наглядная антирелигиозная пропаганда. Алексей двинулся дальше, к кинотеатру “Спартак”, и тут столкнулся с девушкой в короткой черной дубленке с опушкой, которая пристально и, кажется, с удивлением взглянула на него, морща лоб. Он буркнул: “Извините”, сделал несколько шагов, оглянулся на ходу. Девушка по-прежнему стояла и смотрела ему вслед с тем же удивлением в глазах. “А ведь я ее тоже где-то видел! — сообразил Звонарев. — Причем совсем недавно. Может, это одна из вчерашних путан? Нет, она явно моложе. Да и в лице нет ничего… эдакого. Наверное, я ее видел в Москве. Но где? В Литинституте? Нет, наших я всех знаю”. И тут он вспомнил, где ее видел.
Это была дочь полковника Трубачева. Юная “Марина Влади”.
Теперь уже Звонарев остановился как вкопанный. Точно — она! Но откуда? Он очнулся, подошел к ней, робко заглядывая в глаза:
— Здравствуйте… Мы ведь… встречались? Тогда… у вас на квартире?
Она молча кивнула.
— Но как… как вы здесь?…
— А вы?
— Я? — почему-то смутился Алексей. — Ну, я по путевке… в доме отдыха писателей… Я же еще учусь в Литературном институте. И вот… в каникулы…
— Вы студент? — В глазах “Марины Влади” мелькнуло недоверие. — А мы с мамой думали, что вы врач.
— Конечно, я врач, — еще больше смутился Звонарев. — Точнее, фельдшер… Но я пишу прозу — и вот… поступил… учусь… Вы, похоже, не верите мне? — спохватился он. — Вот, посмотрите, — он зашарил по карманам и вытащил синее студенческое удостоверение, на котором было гордо оттиснуто золотыми буквами: “Союз писателей СССР. Литературный институт им. А. М. Горького”.
Девушка посмотрела на удостоверение, вернула.
— Вы не подумайте, я ни в чем вас не подозреваю, — сказала она. — Просто вокруг смерти папы очень много странного и непонятного… — На большие глаза ее навернулись слезы.
“Это точно”, — подумал Алексей, но ничего не сказал.
— Нас ведь буквально вынудили поехать сюда, сразу после похорон. Не дали даже отметить дома папины девять дней. Привезли к нам врача, он сказал, что у нас нервное истощение и что надо отправляться немедленно в неврологический санаторий во избежание срыва. Я даже вздрогнула, когда он сказал про неврологический санаторий: вы ведь тоже советовали папе… Двенадцать часов на сборы, путевки в руки, билеты на самолет… Мы даже не успели навести порядок дома. Если бы вы знали, что у нас творится! Выстукивали паркет, отодрали даже плинтуса от пола… Онитак много спрашивали про вас… Поэтому я и удивилась, что вы здесь. — Она кинула быстрые взгляды по сторонам и понизила голос. — Папин сейф оказался вскрыт, ключи исчезли, бумаги похищены… Онинас спрашивают: кто? А сами во время обысков нас в кабинет не пускали. Может, онисами и вскрыли сейф…
— Да кто они? КГБ? — тоже понизив голос, спросил Звонарев.
— Откуда же я знаю? — всплеснула руками девушка. — Вы знаете, сколько их приезжало? И каждый раз новые. А потом еще спрашивали друг про друга: не было ли здесь таких-то? Они, похоже, и нас подозревают. Как они измучили маму!
— Если бы они и вас подозревали, то едва ли бы выпустили из Москвы.
Девушка горько усмехнулась.
— Вы что же думаете, онинас и здесь не допрашивают? Не успели мы приехать… У меня такое ощущение, что нас сюда привезли, чтобы изолировать от родственников и знакомых в Москве. Скажите, а разве вас не допрашивали?
— Как не допрашивали! — Звонарев хотел было вкратце рассказать о своих злоключениях, как вдруг заметил, что рядом с ними, покуривая, стоит человек в куртке-“аляске” и черной вязаной шапочке, с близко посаженными глазами.
Это был тот, кого он видел вчера с балкона. Человек, повернув к ним ухо, смотрел в другую сторону с тем же деланно безразличным видом, что и мужчина в собачьей шапке в “Яме”, которого прогнал Кузовков.
Ужасная мысль пронзила Алексея. Ему сразу стало жарко. Спина мгновенно покрылась потом. “Собачья шапка”… Исчезнувший в Скуратове “Ленин”… Теперь — “Аляска”… Получается, гэбэшники “вели” его от самой “Ямы”? И теперь — удача! — “засекли” на встрече с дочерью Трубачева? И никому никогда уже не докажешь, что это случайность, даже Черепанову! Случайно еще можно встретиться в Москве, но не в Ялте!
Девушка с удивлением смотрела на него, не понимая, почему он замолчал. Звонарев наклонился к ней и спросил на ухо, улыбаясь, как будто говорил комплимент:
— А слежки вы за собой не замечали?
Она быстро взглянула на него и кивнула.
— Этот? — он глазами указал ей на мужчину в “аляске”.
Она покачала головой и указала глазами в другую сторону. Алексей, по-прежнему неестественно улыбаясь, искоса глянул. Направо, у решетки, читал афишу неприметный мужчина в сером пальто и мохнатой кепке — типичный “топтун”. А ведь эта девочка оказалась наблюдательней его, мнящего себя писателем, подумал Звонарев. Давно распознала свой “хвост”! Вот что значит дочь разведчика! А он, пьяница… Алексей почувствовал злобу, какую, наверное, чувствует зафлаженный волк.
“Топтун” в сером пальто был от них метрах в десяти, а “топтун” в “аляске” стоял так близко, что им ел глаза дымок его сигареты — судя по парфюмерному запаху, заграничной. Звонарев огляделся по сторонам. Они стояли рядом с троллейбусной остановкой. У перекрестка, метрах в пятнадцати, был припаркован милицейский автомобиль, в котором сидели двое патрульных.
Раздосадованному Алексею пришла в голову дерзкая мысль. Он взял удивленную девушку за руку и повел ее к патрульной машине. “Топтуны” внимательно следили за ними.
— Куда вы меня ведете? — испуганно зашептала она.
— Не бойтесь.
Подойдя к милицейскому “жигулю”, Звонарев постучал в боковое стекло, и водитель сразу опустил его.
— У меня для вас “сигнал”, — тихо сказал Алексей. — За моей спиной два человека — один в сером пальто, другой в “аляске”, — они спекулируют иностранными сигаретами и предлагают прохожим услуги женщин легкого поведения. Как комсомольцы мы не могли пройти мимо. Только действуйте быстро, они очень быстро бегают.
Девушка глядела на Алексея, часто моргая.
— Понял, — кивнул мент, глянув в боковое зеркало, и что-то сказал напарнику.
Одновременно чмокнули двери “жигуля”, милиционеры с неожиданным для них проворством выскочили из машины, причем водитель чуть не зашиб дверью Звонарева и девушку.
— Ждите здесь, — бросил он им.
— Жаль. Ну да ладно. Не это главное. Главное — владеть фактурой.
Кубанский без интереса поковырял принесенную ему яичницу, осторожно отведал жидкого кофе с молоком и отставил стакан в сторону, тщательно вытер салфеткой бороду.
— Что ж, пойдемте к вам, за рассказами?
Людей, интересовавшихся творчеством Звонарева, было не так уж много (редакции, как правило, возвращали его рассказы), поэтому, конечно, ему польстило такое внимание Кубанского, независимо от того, чем закончилась бы история с его неожиданным и сногсшибательным предложением. Из столовой направились в старый корпус, поднялись в номер Звонарева. Кубанский с интересом осмотрелся.
— Сталинский стиль. Фактура! А так — поскромнее, чем в новом корпусе, где я живу. И холодильника нет? Впрочем, зачем он вам, вы же сюда не есть приехали. Алексей, я попрошу вас дать мне рассказы не только с детективной фабулой, но и, как вы выразились, острые. Такие вещи интересуют меня не меньше, а даже, может быть, больше. Наш фильм будет острым.
Звонарев предложил ему присесть и стал рыться в папке. Отобрал полдюжины рассказов — с “детективными поворотами” и “острых”.
Кубанский рассыпался в благодарностях.
— Обещаю долго не задерживать. Это в моих же интересах.
На том и расстались. Звонарев после ухода режиссера пошел в город. Денек был пасмурный, не холодный, хотя снег все еще не таял. Порывами налетал ветер. Море сверху напоминало помятое листовое железо. Извилистой Морской улицей Алексей спустился к набережной. Здоровенные волны, перепрыгивая через дамбу, били в парапет с грохотом пушечного выстрела, а потом, усмиренные, бесшумно и плоско заливали плиты. Пальмы раскачивались на ветру. Над морем, словно соревнуясь с волнами, шибко бежали облака, а под ними носились стремительные треугольники чаек. Затянутый туманной дымкой город карабкался вверх по горам. Верхние дома тонули в ползущих с Никитской яйлы облаках.
У сувенирного магазина за столиком с табличкой “Экскурсии” сидел на раскладном стуле человек с растрепанной шкиперской бородкой. Он был закутан в длинный овчинный тулуп, какой носят часовые и сторожа. Если бы не эта доха, можно было подумать, что он торчит здесь с прошлого лета — в темных пляжных очках, в лопоухой войлочной панаме, с пижонской желто-голубой косынкой на шее. Желающих совершать экскурсии не было, поэтому чудак, вытянув ноги в резиновых сапогах, безмятежно читал книгу с названием на обложке: “Прокопий Кесарийский. Тайная история”.
Звонарев поглазел на витрину с амфорами, кувшинчиками, дракончиками, яшмовыми сердечками, макетами Ласточкина гнезда и собрался было идти дальше, как человек в панаме тихо спросил:
— Не желаете ли взглянуть на готские сувениры?
Он приподнял крышку лежащего перед ним кейса. Внутри, как в витрине ювелирного магазина, рядочками лежали на черном бархате серебряные и бронзовые украшения: пряжки с орлиными головами и ромбовидной формы, какие-то застежки, внешне напоминающие арбалеты, серьги в виде колец, молоточков и граненых гирек и многое другое. В центре экспозиции красовалась прямоугольная бляха с греческой надписью: “OYCTINIAN AYTOPATC”*.
“Подпольная ювелирная лавочка, — догадался Алексей. — Хорошую “крышу” себе устроил! “Экскурсии”!”.
— Сами делаете? — осведомился он.
— Нет, — ответил незнакомец и опустил крышку чемоданчика. — Один хороший знакомый. Самородок! А в магазины его изделия не принимают: нужен членский билет Союза художников или диплом ювелира. Помаленьку помогаю ему реализовывать. Все равно ведь торчу здесь. Всем подряд, конечно, не предлагаю, но вы, я вижу, человек порядочный… не донесете…
— Естественно, — пожал плечами Звонарев. — А почему эти сувениры называются готскими?
— Но мы же в Крыму.
— Ну и что?
Незнакомец покачал головой, улыбаясь.
— Нужно знать свою историю, молодой человек. Известно ли вам, как прежде назывался Крым?
— Крым? Тавридой, кажется, — пробормотал Алексей.
— Что ж, это уже кое-что, — кивнул странный продавец. — А еще он назывался Киммерией, Скифией, Климбтами, Ператейей… Вы, простите, кто будете по образованию?
— По первому — медик, сейчас получаю второе, литературное, — ответил, почему-то конфузясь, Звонарев.
— Писатель, стало быть? Тогда охотно вас просвещу. С раннего средневековья и вплоть до восемнадцатого века Крым в Европе называли Готией, а местную православную епархию — Готской. Не знаете, почему?
— Вероятно, потому, что здесь были с набегами готские племена, — предположил Алексей. — Оставили по себе память.
— Хорошие набеги! — Незнакомец поднялся, запахнул поглубже тулуп. — Ломбардия не потому так называется, что там были с набегами лангобарды, а потому что они там жили. И готы сюда с низовьев Вислы пришли, к теплому морю, чтобы жить, а не грабить. Это было в третьем веке от Рождества Христова. Правда, часть крымских готов ушла в пятом веке в Италию вместе с Теодорихом, но часть осталась. Жили готы в основном в юго-западном Крыму — то есть там, где мы с вами сейчас находимся. В шестом веке они служили византийскому императору Юстиниану I, могли выставить до трех тысяч отлично подготовленных воинов. Вот этот автор — он постучал ногтем по обложке книги — писал о них в другом, правда, труде: “В военном деле они превосходны, и в земледелии, которым они занимаются собственными руками, они достаточно искусны; гостеприимны они больше всех людей”. Но главная историческая интрига начинается дальше. В десятом веке в Западной Европе никаких готов уже не существовало. А вот в “Слове о полку Игореве”, написанном, как известно, в двенадцатом веке, читаем: “Се бо готьскыя красныя девы въспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом…” Что это — очередная загадка “Слова…” или исторический факт? Если факт, то получается, что крымские готы пережили европейских на два века! Но вот век спустя Крым посещает знаменитый Рубрук, который пишет, что между Керсоной и Солдаей, то есть Херсонесом и Судаком, живет много готов, “язык которых немецкий”. Получается, что и через тысячу лет после прихода в Крым готы сохранились как этническая общность и вполне еще прилично шпрехали на своем германском диалекте!
— А разве Рубрук был немец? — усомнился Звонарев.
— Он был фламандец. А фламандский язык, как известно, близок немецкому. Однако объективности ради допустим, что Рубрук все же ошибся. И что же? Прошло еще два века. В Крым приплывает генуэзец Иосафат Барбаро и свидетельствует, что за Каффой, то есть Феодосией, по изгибу берега находится Готия, а населяющие ее готы говорят “по-немецки”! Сам Барбаро немецкого не знал, но у него был слуга немец: он говорил с готами, и они вполне понимали друг друга — “подобно тому, как поняли бы один другого фурланец и флорентиец”. А это то же самое, как если бы мы с вами разговаривали без особого труда с киевлянами времен Аскольда.
— Невероятно, — отозвался Звонарев.
— Вам недостаточно свидетельств о крымских готах? Так есть еще одно, самое ценное! В середине шестнадцатого века другой фламандец, Бусбек, встретился с двумя крымскими готами в Константинополе. Бусбек был дитя Возрождения и поэтому сделал то, чего ни Рубрук, ни Барбаро сделать не догадались. Он записал около семидесяти слов и фраз из крымско-готского языка. Вот, послушайте: “брoe” — это “хлеб” (а по-немецки, как известно, “брот”), “хус” — “дом”, а по-немецки — “хаус”, “брудер” — “брат”, и по-немецки — “брудер”, “шууестер” — “сестра”, а по-немецки — “швестер”, “стерн” — “звезда”, а по-немецки — “штерн”, “таг” — “день”, и по-немецки — “таг”, “шлипен” — “спать”, а по-немецки — “шлафен”, “коммен” — “идти”, и по-немецки — “коммен”, “статц” — страна, земля, а по-немецки — “штат”, и тому подобное. Готский характер этих слов не вызывает у ученых-языковедов сомнений. Выходит, не соврали Рубрук и Барбаро! Это практически тот же самый язык, на который готский епископ Вульфила в четвертом веке от Рождества Христова перевел Библию. Правда, готы уже ко временам Барбаро породнились с аланами, предками современных осетин, поэтому в беседе с Бусбеком употребляли некоторые ирано-аланские слова. Судя по сообщению собеседников Бусбека, численность крымских готов сократилась к тому времени примерно в три с половиной раза: будучи вассалами крымского хана, они выставляли уже не три тысячи воинов, как византийскому императору в шестом веке, а всего восемьсот. Но есть основания предполагать, что готы и готский язык существовали в Крыму и в восемнадцатом веке. Экспедиции Куфтина и Бернштама в 1925 и 1935 годах обнаружили в горных деревнях Бахчисарайского района старинные бревенчатые дома с высокими крышами, совсем не похожие на традиционные крымско-татарские постройки из самана и плетня. Это была скорее какая-то северогерманская или скандинавская архитектура. Седлообразные стропила, крыши надвинуты на стены, как капюшон на лоб… Местные старожилы подобную систему обрешетки кровли, когда горизонтальные балки выступают за периметр стен дома, называли “разан” или “разна”. Это слово не имеет аналогий в тюркских языках, а вот по-готски “разн” — это “дом”. Сами крымские татары считали эти постройки древнейшими. Хороший бревенчатый дом в среднем стоит сто пятьдесят — двести лет, вот и получается, что “разны” эти были построены в восемнадцатом или даже в конце семнадцатого века.
Алексей глядел на него с изумлением.
— Вы вот меня спрашивали, кто я по образованию… — наконец сказал он. — А вы-то сами кто? Историк?
— Да, — скромно склонил голову экзотический продавец. — Пора, полагаю, представиться. Альберт Пепеляев, несостоявшийся кандидат исторических наук.
— Алексей Звонарев. А почему же несостоявшийся?
— Потому что моя диссертация под названием “Метаморфозы истории Крыма III — XVIII веков” так и осталась незащищенной.
— Неужели из-за того, что вы провели в ней эту готскую линию?
— Нет, — улыбнулся Пепеляев, — до этого не дошло, хотя и раздавались голоса “ортодоксов”, что Гитлер, намереваясь назвать Крым Ост-Готландом, исходил из тех же предпосылок, что и я в своей диссертации. Но с данными археологических раскопок, особенно захоронений, не поспоришь. Все это, — он кивнул на кейс, — скопировано с предметов, найденных в Юго-Западном Крыму. Не устроила моя историческая концепция.
— Вы что же: заявили, что готы — титульная нация Крыма? — предположил Алексей.
— Да нет, — развеселился Пепеляев. — Титульную нацию Крыма еще долго надо искать. Не в этом вообще дело. Исторические пути многих народов сокрыты от нас. Это как железная дорога под Севастополем, то и дело ныряющая в туннели. Мы можем судить только о тех отрезках пути, что проходят по поверхности. А как же те, что пролегали под землей? И какие важнее с точки зрения философии истории? Готы жили в Крыму около пятнадцати веков, а что мы знаем об их пути? А между тем нам, русским, это было бы очень интересно. Из неславянских народов Европы остготы ближе всех нам по духу. Ведь они тоже были православными.
Но, приняв христианство, вестготы и остготы Теодориха доверчиво поменяли германский воинственный дух на мирную оседлую жизнь в своих христианских королевствах в Испании и Италии. Евангелие, переведенное готским епископом Вульфилой, размягчило их. Даже арианство европейских готов было каким-то вялым, с оглядкой на то, что решат в Константинополе. Европа бурлила, как котел над огнем, шло Великое переселение народов, а эти благодушествовали под сенью креста. Такого воинственные соседи не прощают. Арабы разбили вестготов. Да что там арабы! Итальянских остготов сокрушила христианская Византия, которая, однако, не отказалась от римского имперского духа. Европейские готы исчезли, “аки обры”, оставив по себе лишь образ в культуре — готический шрифт и готический стиль, которые, по иронии истории, изобрели не они. И ведь нельзя сказать, что всех готов уничтожили: они либо ассимилировались с коренными обитателями Италии и Испании, либо ушли на север, где тоже растворились в других германских племенах. Вопрос: а почему этого избежали евреи, жившие тогда же в Испании и Италии? Ответ: они жили по старому закону, заповеданному им в Ветхом завете, в свирепых Книгах Царств, например. Я не знаю, изучали ли историю готов восточнославянские князья, но я знаю, что они выбрали другой путь, как бы учитывавший и опыт готов, и опыт евреев, и опыт Византии, — путь воинственного христианства. Имперского христианства. В правой лапе византийского орла меч, а в левой — крест. “Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими”! И с тех пор Россия идет по этому пути. Сколько сил и крови было потрачено на создание империи, а она просуществовала всего пять веков — вдвое меньше, чем Византийская. После семнадцатого года из “симфонии священства и царства” выпало священство, но окрепло ли от этого царство? Есть законы взлета и падения империй. Они малоподвижны и неповоротливы, а история не любит прямых и ровных дорог. Прямые дороги хороши на бумаге, а на пути — овраги. А теперь вернемся к крымским готам. Они просуществовали на восемь веков дольше, чем их европейские собратья, и на пять веков дольше, чем Византия. Мы, русские, пока прожили меньше, чем крымские готы! О чем это говорит? Это говорит о том, что есть третий исторический путь. Крымские готы, даже став христианами, не утратили окончательно германского духа. Когда нужно, они брались за оружие: например в восьмом веке, во время антихазарского восстания. Но несколько тысяч доблестных готских воинов не могли противостоять мощным историческим силам, то и дело налетавшим на Крым. Это все равно что противостоять торнадо. Готы уходили в свои горные крепости, а если противник приступал к их осаде, вдруг исчезали. На целые десятилетия. А потом, когда торнадо стихал, появлялись вновь как ни в чем не бывало. Где они были? Они уходили в подземные коридоры истории — в буквальном смысле. Гигантские пещеры Крыма до сих пор остаются загадкой. Известно ли вам, что они изучены только на двадцать пять процентов? У подножия каждого горного города Крыма есть огромная пещера, как, например, в Чуфут-Кале, прямо под Южными воротами. Дальше пятисот метров по ней никто идти не решается. В Эски-Кермене вырублен внутри скалы вертикальный ход со ступенями, около ста метров, ведущий с вершины в подземелье. По нему и сейчас можно пройти метров двадцать без спелеологического оборудования, а дальше ступени стерлись — стерлись под ногами готов, уходящих в подземелья истории! Нечто похожее есть и на Мангупе: протискиваешься в едва заметную расселину, прозванную археологами “жопой Мангупа”, оказываешься над огромным сводчатым залом, а из зала идет длинный подземный ход, ведущий неизвестно куда.
— Так что же — готы десятилетиями жили в пещерах, как семь подземных королей? — спросил озадаченный Звонарев.
— Не обязательно, — пожал плечами Пепеляев. — Они могли и как Буратино с друзьями — спуститься в пещеру и выйти на поверхность далеко от своей крепости, у моря, за каким-нибудь горным хребтом. У них под Крымом было что-то вроде метро, понимаете? Полагаю, что за определенную мзду готы водили этими коридорами и другие племена. А то их слишком много было — появляющихся и внезапно исчезающих из Крыма. Но я нисколько не сомневаюсь, что готы могли жить в пещерах типа Кизил-Кобинской до нескольких месяцев. Там подземные реки, озера, водопады по двадцать метров! Надо — могли жить и годы. А потом снова поднимались на поверхность, и готские красные девы пели на берегу синего моря, звеня русским златом. Купленным у нас за оружие, которым мы добывали себе честь, а князьям славу. Между прочим, славянское слово “меч” происходит от готского “меки”. А может быть, надо было поменяться с готами ролями? Оставить им оружие, а самим петь и звенеть златом? Когда на тебя мчится локомотив истории, лучше отойти в сторону. Неважно, что не везде есть пещеры. Они всегда есть во времени. Нужно найти свой подземный ход истории, свою Троянову тропу. Тайными коридорами можно уходить не только от преследующего тебя врага, но и, например, переходить из одной общественной формации в другую, без крови и мук. Какой, скажем, общественный строй был у крымских готов? Да какой надо, такой и был — в зависимости от обстоятельств.
— Теперь понятно, почему зарубили вашу диссертацию, — сказал Алексей.
— Ну, в ней, как сами понимаете, я высказывался не так откровенно, как с вами, но общий смысл был именно такой.
— Где же теперь ваши готы?
— Заплутали в коридорах истории, — осклабился Пепеляев. — Может, еще появятся? Впрочем, они и так много жили для народа, не имевшего своей государственности. Жили — не тужили. — Он приблизил свое лицо к лицу Звонарева и тихо сказал, обдав табачным перегаром: — А чтобы вы поняли, что я не шучу, я предлагаю вам совершить закрытую экскурсию в готский подземный ход. Хотите?
— Конечно! — воскликнул Алексей. Слово “закрытый” тогда означало “для избранных”. От предложений, где фигурировало это словечко, как правило, не отказывались. Были “закрытые” киносеансы, спектакли, концерты, распродажи и тому подобное. Доходило до смешного: например, художник, желавший заманить публику на открытиевыставки, объявлял ее “закрытой”. — А куда нужно ехать?
— Никуда. Я же говорил вам: онипод Крымом везде. В том числе и здесь, в Ялте.
— Да что вы говорите! И когда экскурсия?
— Ну, экскурсия, как сами понимаете, не плановая. Нужно, чтобы собрался надежный народ. Подойдите ко мне послезавтра сюда же, в шесть вечера. Но не исключено, что я вас сам найду. Вы где остановились?
Звонарев сказал.
— Это будет стоить тринадцать рубликов. Согласны?
— Однако! — воскликнул Алексей. В ту пору пешие экскурсии не стоили и рубля.
— Ну, вы же понимаете, что это не совсем обычная прогулка. Это как в “Сталкере”: много людей собирать нельзя. А чтобы провести их к подземному ходу, мне тоже надо кой-кому платить. И рискую я немало. Но вам как студенту, так и быть, сделаю скидочку. Десять. По рукам?
Ударили по рукам.
Звонарев, дивясь обилию неожиданных, странных встреч, выпавших на его долю в последнее время, погулял еще по набережной, потом узнал у прохожего, как добраться до дома-музея Чехова, и пошел длинной Пушкинской улицей к автобусной остановке. Прямо посередине улицы шумела в каменных берегах мутная речка Учан-Су. Очевидно, подумал Алексей, и водопад под тем же названием сейчас в самой силе и на него стоит съездить посмотреть. У Историко-литературного музея увидел он вывеску: “Преступления инквизиции. Выставка средневековых орудий пыток”, посмеялся (уж очень тема выставки подходила для курорта), но решил, что это тоже надо посмотреть. Правда, выставка открывалась только через несколько дней. Вскоре дошел он до серого костела, во дворе которого стояла стайка пожилых туристов, лопочущих то ли по-польски, то ли по-чешски, и тут сообразил, почему орудия инквизиции выставляются по соседству, а не в каком-нибудь другом месте. Это была, так сказать, наглядная антирелигиозная пропаганда. Алексей двинулся дальше, к кинотеатру “Спартак”, и тут столкнулся с девушкой в короткой черной дубленке с опушкой, которая пристально и, кажется, с удивлением взглянула на него, морща лоб. Он буркнул: “Извините”, сделал несколько шагов, оглянулся на ходу. Девушка по-прежнему стояла и смотрела ему вслед с тем же удивлением в глазах. “А ведь я ее тоже где-то видел! — сообразил Звонарев. — Причем совсем недавно. Может, это одна из вчерашних путан? Нет, она явно моложе. Да и в лице нет ничего… эдакого. Наверное, я ее видел в Москве. Но где? В Литинституте? Нет, наших я всех знаю”. И тут он вспомнил, где ее видел.
Это была дочь полковника Трубачева. Юная “Марина Влади”.
Теперь уже Звонарев остановился как вкопанный. Точно — она! Но откуда? Он очнулся, подошел к ней, робко заглядывая в глаза:
— Здравствуйте… Мы ведь… встречались? Тогда… у вас на квартире?
Она молча кивнула.
— Но как… как вы здесь?…
— А вы?
— Я? — почему-то смутился Алексей. — Ну, я по путевке… в доме отдыха писателей… Я же еще учусь в Литературном институте. И вот… в каникулы…
— Вы студент? — В глазах “Марины Влади” мелькнуло недоверие. — А мы с мамой думали, что вы врач.
— Конечно, я врач, — еще больше смутился Звонарев. — Точнее, фельдшер… Но я пишу прозу — и вот… поступил… учусь… Вы, похоже, не верите мне? — спохватился он. — Вот, посмотрите, — он зашарил по карманам и вытащил синее студенческое удостоверение, на котором было гордо оттиснуто золотыми буквами: “Союз писателей СССР. Литературный институт им. А. М. Горького”.
Девушка посмотрела на удостоверение, вернула.
— Вы не подумайте, я ни в чем вас не подозреваю, — сказала она. — Просто вокруг смерти папы очень много странного и непонятного… — На большие глаза ее навернулись слезы.
“Это точно”, — подумал Алексей, но ничего не сказал.
— Нас ведь буквально вынудили поехать сюда, сразу после похорон. Не дали даже отметить дома папины девять дней. Привезли к нам врача, он сказал, что у нас нервное истощение и что надо отправляться немедленно в неврологический санаторий во избежание срыва. Я даже вздрогнула, когда он сказал про неврологический санаторий: вы ведь тоже советовали папе… Двенадцать часов на сборы, путевки в руки, билеты на самолет… Мы даже не успели навести порядок дома. Если бы вы знали, что у нас творится! Выстукивали паркет, отодрали даже плинтуса от пола… Онитак много спрашивали про вас… Поэтому я и удивилась, что вы здесь. — Она кинула быстрые взгляды по сторонам и понизила голос. — Папин сейф оказался вскрыт, ключи исчезли, бумаги похищены… Онинас спрашивают: кто? А сами во время обысков нас в кабинет не пускали. Может, онисами и вскрыли сейф…
— Да кто они? КГБ? — тоже понизив голос, спросил Звонарев.
— Откуда же я знаю? — всплеснула руками девушка. — Вы знаете, сколько их приезжало? И каждый раз новые. А потом еще спрашивали друг про друга: не было ли здесь таких-то? Они, похоже, и нас подозревают. Как они измучили маму!
— Если бы они и вас подозревали, то едва ли бы выпустили из Москвы.
Девушка горько усмехнулась.
— Вы что же думаете, онинас и здесь не допрашивают? Не успели мы приехать… У меня такое ощущение, что нас сюда привезли, чтобы изолировать от родственников и знакомых в Москве. Скажите, а разве вас не допрашивали?
— Как не допрашивали! — Звонарев хотел было вкратце рассказать о своих злоключениях, как вдруг заметил, что рядом с ними, покуривая, стоит человек в куртке-“аляске” и черной вязаной шапочке, с близко посаженными глазами.
Это был тот, кого он видел вчера с балкона. Человек, повернув к ним ухо, смотрел в другую сторону с тем же деланно безразличным видом, что и мужчина в собачьей шапке в “Яме”, которого прогнал Кузовков.
Ужасная мысль пронзила Алексея. Ему сразу стало жарко. Спина мгновенно покрылась потом. “Собачья шапка”… Исчезнувший в Скуратове “Ленин”… Теперь — “Аляска”… Получается, гэбэшники “вели” его от самой “Ямы”? И теперь — удача! — “засекли” на встрече с дочерью Трубачева? И никому никогда уже не докажешь, что это случайность, даже Черепанову! Случайно еще можно встретиться в Москве, но не в Ялте!
Девушка с удивлением смотрела на него, не понимая, почему он замолчал. Звонарев наклонился к ней и спросил на ухо, улыбаясь, как будто говорил комплимент:
— А слежки вы за собой не замечали?
Она быстро взглянула на него и кивнула.
— Этот? — он глазами указал ей на мужчину в “аляске”.
Она покачала головой и указала глазами в другую сторону. Алексей, по-прежнему неестественно улыбаясь, искоса глянул. Направо, у решетки, читал афишу неприметный мужчина в сером пальто и мохнатой кепке — типичный “топтун”. А ведь эта девочка оказалась наблюдательней его, мнящего себя писателем, подумал Звонарев. Давно распознала свой “хвост”! Вот что значит дочь разведчика! А он, пьяница… Алексей почувствовал злобу, какую, наверное, чувствует зафлаженный волк.
“Топтун” в сером пальто был от них метрах в десяти, а “топтун” в “аляске” стоял так близко, что им ел глаза дымок его сигареты — судя по парфюмерному запаху, заграничной. Звонарев огляделся по сторонам. Они стояли рядом с троллейбусной остановкой. У перекрестка, метрах в пятнадцати, был припаркован милицейский автомобиль, в котором сидели двое патрульных.
Раздосадованному Алексею пришла в голову дерзкая мысль. Он взял удивленную девушку за руку и повел ее к патрульной машине. “Топтуны” внимательно следили за ними.
— Куда вы меня ведете? — испуганно зашептала она.
— Не бойтесь.
Подойдя к милицейскому “жигулю”, Звонарев постучал в боковое стекло, и водитель сразу опустил его.
— У меня для вас “сигнал”, — тихо сказал Алексей. — За моей спиной два человека — один в сером пальто, другой в “аляске”, — они спекулируют иностранными сигаретами и предлагают прохожим услуги женщин легкого поведения. Как комсомольцы мы не могли пройти мимо. Только действуйте быстро, они очень быстро бегают.
Девушка глядела на Алексея, часто моргая.
— Понял, — кивнул мент, глянув в боковое зеркало, и что-то сказал напарнику.
Одновременно чмокнули двери “жигуля”, милиционеры с неожиданным для них проворством выскочили из машины, причем водитель чуть не зашиб дверью Звонарева и девушку.
— Ждите здесь, — бросил он им.