Страница:
— Это возможно? — спросил он.
— Наверное, да…
Он оторвался от мойки, подошел к тому месту, где она сидела, наклонился над ней, опершись одной рукой о стол, другой — о спинку ее стула. Вывернув голову так, чтобы не мешали поля шляпы, он прикоснулся к ее губам — сухим коротким поцелуем. Таким коротким — она даже не успела закрыть глаза.
— Считал нужным сначала спросить, — объяснил он, выпрямляясь, — потому что помнил, как вы относились ко мне в самом начале… Да и я…
Сара откашлялась.
— Да, правильно… Вы… я… — Никогда раньше не замечала она за собой, что может заикаться. — Вы… Как давно вы стали думать об этом?
— С того дня, когда вы относили кошку к сестре.
— А… тогда…
— Да… — Он прошелся по комнате. — Уже очень поздно.
— Я иду спать, — заявила Сара.
— А я снова пройду по городу. Надеюсь, все окончится без особых происшествий.
— Дай Бог…
Он снял лампу с полки, подождал, пока Сара поднялась со стула и пошел впереди нее через столовую к лестнице, ведущей наверх.
— Спокойной ночи, Сара, — сказал он без улыбки.
— Спокойной ночи, Ноа.
— Лампа наверху не потушена. Вы найдете свою дверь?
— Надеюсь.
— Увидимся завтра…
Она услышала, как закрылась входная дверь. У себя в комнате Сара присела на край кровати. Мысли ее были в разброде… Интересно, что все это может значить, если мужчина долго раздумывает, поцеловать ли ему женщину, а когда делает это, то так сухо и деловито, словно проверяет себя… А может, проверяет ее?..
Глава 12
— Наверное, да…
Он оторвался от мойки, подошел к тому месту, где она сидела, наклонился над ней, опершись одной рукой о стол, другой — о спинку ее стула. Вывернув голову так, чтобы не мешали поля шляпы, он прикоснулся к ее губам — сухим коротким поцелуем. Таким коротким — она даже не успела закрыть глаза.
— Считал нужным сначала спросить, — объяснил он, выпрямляясь, — потому что помнил, как вы относились ко мне в самом начале… Да и я…
Сара откашлялась.
— Да, правильно… Вы… я… — Никогда раньше не замечала она за собой, что может заикаться. — Вы… Как давно вы стали думать об этом?
— С того дня, когда вы относили кошку к сестре.
— А… тогда…
— Да… — Он прошелся по комнате. — Уже очень поздно.
— Я иду спать, — заявила Сара.
— А я снова пройду по городу. Надеюсь, все окончится без особых происшествий.
— Дай Бог…
Он снял лампу с полки, подождал, пока Сара поднялась со стула и пошел впереди нее через столовую к лестнице, ведущей наверх.
— Спокойной ночи, Сара, — сказал он без улыбки.
— Спокойной ночи, Ноа.
— Лампа наверху не потушена. Вы найдете свою дверь?
— Надеюсь.
— Увидимся завтра…
Она услышала, как закрылась входная дверь. У себя в комнате Сара присела на край кровати. Мысли ее были в разброде… Интересно, что все это может значить, если мужчина долго раздумывает, поцеловать ли ему женщину, а когда делает это, то так сухо и деловито, словно проверяет себя… А может, проверяет ее?..
Глава 12
Утром Сара с облегчением увидела, что шериф не появился за завтраком. Она слышала, как он вернулся с обхода — кажется, это было часа в четыре, и, наверное, сейчас еще спит, как, впрочем, и некоторые другие жильцы.
Она безучастно сидела за столом, есть не хотелось. Выпила кружку кофе, от яиц и поджаренных хлебцев отказалась. Голова у нее немного кружилась, болела шея. О еде не могла и думать без отвращения. То, что она вчера слишком много выпила, повлияло и на сон: почти все время она лежала в постели с открытыми глазами, думая о Ноа, о его поцелуе.
Зачем он это сделал? В его поступке не было ровно ничего романтического — впрочем, она никогда и не считала его романтиком. Но, с другой стороны, и на обыкновенный дружеский поцелуй это также не было похоже…
Она возвращалась мыслями к этому еще неоднократно в течение дня, пока они с Патриком набирали и печатали специальный выпуск газеты, посвященный открытию в городе телеграфной линии и состоявшемуся по этому случаю торжеству в Центральной гостинице. Думала об этом и во время грандиозного обеда в ресторане у Тедди Рукнера, когда вспоминала вместе с ним события вчерашнего дня и когда ответила отказом на его приглашение пойти в этот вечер в театр «Белла Юнион». Думала и когда возвращалась после обеда в редакцию, еле волоча ноги от усталости, и потом — за конторкой, с трудом удерживаясь, чтобы не клюнуть в нее носом, и ожидая, что вот-вот откроется дверь и войдет шериф. Но он не пришел.
Они встретились за ужином.
Сара надела к вечеру свежую блузку, тщательно причесалась, смочила розовой водой шею, и ей было досадно и обидно, что Ноа держал себя так, как если бы не было вчерашней ночи, вчерашнего поцелуя. Он отнесся к ней по-дружески — так же, в общем, как и ко всем остальным, сидящим за столом. Разговаривал больше о вчерашнем гулянье, но ни разу его взгляд не передал ей какую-то сокровенную, тайную мысль, ни разу он не обратился только к ней.
Она поняла, что не прошла проверки.
Приближалось Рождество. Недели за три до праздника в редакцию «Кроникл» заявился сам Джек Ленгриш, руководитель одной из театральных трупп. Это был щегольски одетый, быстрый в движениях усатый мужчина, с козлиной бородкой, неизменно носивший черную шелковую шляпу с квадратной тульей.
— Доброе утро, мисс Меррит. — Его голос напоминал отдаленные раскаты грома, выговор был безупречен.
— О, как приятно видеть вас, мистер Ленгриш. Вы пришли за театральными программками? Они уже готовы.
— Не только, не только, любезная мисс Меррит. Я пришел насчет Рождества.
— Рождества?
— Решил обратиться прежде всего к вам как одному из наиболее влиятельных жителей нашего города, где, к сожалению, нет ни церкви, ни священника.
— Вас чем-нибудь обидели, мистер Ленгриш?
— Нисколько. Совсем наоборот. Я, как и вы, считаю, что в городе должно быть и то и другое, и поскольку ни того ни другого здесь нет, а Рождество уже на носу, то предлагаю использовать помещение моего театра для представления, которое мы могли бы устроить в сочельник и которое как-то заменило бы формальную церковную церемонию.
Сара улыбнулась.
— Прекрасная идея! И как благородно с вашей стороны предложить свою помощь.
— Хотелось, чтобы и дети приняли участие.
— Разумеется.
— И как можно больше взрослых.
— Думаю, легче будет рассчитывать на детей. — Сара плохо представляла себе мужчин Дедвуда, разыгрывающих рождественские действа на сцене.
— Впрочем, надеюсь, матери с удовольствием согласятся принять посильное участие и даже выступить.
— Смею думать, уговорим и отцов. Кроме того, помогут мои артисты.
— А чем я могу помочь? — поинтересовалась Сара. Джек Ленгриш испытующе посмотрел на нее и строго спросил:
— Вы умеете петь?
Она рассмеялась.
— Во всяком случае, хуже, чем пишу.
— Мне нужно, чтобы кто-то взял на себя роль руководителя детского хора.
— Что ж, попробую. Я училась музыке.
— У вас это получится, уверен, — произнес он хорошо поставленным голосом, подтверждая свои слова величественным мановением руки,
— Мы объявим о нашем намерении в газете, — сказала Сара,
— В этом заключается моя вторая просьба, мисс Меррит.
— Патрик сейчас же наберет объявление.
Джек Ленгриш оказался почти волшебником. После Сары он почти с такой же легкостью сумел уговорить Элиаса Пинкни перевезти свой орган с тринадцатью регистрами в здание театра и присоединить его к стоящему там на сцене пианино. По его же просьбе кузнец Том Пойнсетт сделал восемь металлических треугольников разной величины, а человек, умеющий играть на ксилофоне, которого Джек Ленгриш «открыл» в городе, согласился исполнить на них несколько незатейливых мелодий. Также он уговорил миссис Д.-Н. Робинсон, мать первого и единственного рожденного в этом городе ребенка, сыграть роль Божьей Матери, а свое дитя разрешить считать младенцем Иисусом. (К счастью, у миссис Робинсон родился мальчик.) Из реквизита труппы Ленгриша появились ангельские облачения, пастушьи посохи, королевские короны и прочее…
Сара воспользовалась случаем, чтобы еще раз призвать через газету жертвовать деньги на строительство школы и церкви. Часть пожертвований предполагалось использовать на празднование Рождества. (Можно ли было выбрать лучшее время, чтобы побудить мужчин открыть свои кошельки, чем то, когда уши их будут полны звуками детских голосов, головы — воспоминаниями о Доме, а сердца наполнены рождественским милосердием?!) Пускай во всем ущелье не найти было ни следа ладана или мирры, но зато настоящего золота было достаточно. Его можно будет собирать в «золотую» шкатулку из театральных запасов, и три «волхва» станут им одарять «младенца Иисуса», а через него — всех, собравшихся на праздник.
Как только известия, а также слухи о предстоящем рождественском представлении распространились по городу, шестнадцать детей изъявили желание петь в хоре. А взрослых набежало так много, что пришлось производить отбор.
Репетиции шли ранними вечерами, чтобы главный режиссер будущего представления, Джек Ленгриш, мог успеть к девятичасовому спектаклю в своем театре, где сейчас ежедневно давали «Отелло».
В первый же вечер, когда начались репетиции, Сара, извинившись, ушла пораньше из-за стола. То же произошло и на второй вечер. Ноа Кемпбелл тогда коротко спросил;
— Опять репетиция?
— Да, — ответила она и поторопилась уйти. На третий вечер, около восьми часов, Ноа подошел к зданию театра. Теперь там стояли две большие железные печки, и его венчала дощатая крыша. Ноа потихоньку открыл дверь и вошел, сняв шляпу.
Сара стояла на сцене, спиной к нему, перед целым выводком детей, которые пели (сначала он разобрал только эти слова):
Сюда идите, дети…
Она была в белой кружевной блузке и темно-зеленой юбке, волосы собраны на затылке в тяжелый пучок. Стоя очень прямо, она еле заметными движениями рук и легкими наклонами головы управляла хором, побуждая детей петь в унисон. Их чистые, не всегда попадавшие в ритм голоса разносились по залу, вызывая теплое щемящее чувство в душе у Ноа.
Сюда идите, дети, И славьте день и час:
Из яслей Вифлеема Дитя глядит на вас…
Теперь Ноа разобрал всю строфу: но глаза его были устремлены на спину Сары. Он представлял, как в эти минуты она сама произносит те же слова, как блестят ее голубые глаза, вглядывающиеся в детские лица.
Пение окончилось. Руки Сары замерли и опустились. Она сказала:
— Очень хорошо. Младшие дети, останьтесь на месте, старшие, подойдите к выходу со сцены, возьмите там свечи. И никто не говорит и не шепчется, когда мистер Ленгриш начнет читать из Библии…
Все послушались указаний, дети получили — на время репетиций — деревянные палочки взамен настоящих свечей. Потом Ленгриш стал читать своим красивым голосом стихи из Библии, и на сцену вышли взрослые, пока еще не в театральных костюмах. Они исполняли роли Марии, Иосифа, пастухов, волхвов. Миссис Робинсон положила свернутое в трубку одеяло в деревянную колыбель и молча встала возле нее.
По другую сторону встал Крейвен Ли, с таким же благочестивым видом глядя на одеяло. Трое мужчин вышли из зала и прошли на сцену. Последний из них, Дэн Терли, положил маленькую золотую шкатулку в ногах колыбели. Послышался звон — три раза прозвенел один из стальных треугольников, Сара взмахнула руками. Когда смолкли отголоски звона, она отбила ногой такт, и дети запели «Тихую ночь». Один куплет они спели самостоятельно, затем Сара повернулась лицом к залу, как бы приглашая публику присоединиться, и запела сама.
Заметив Ноа, она сбилась и пропустила несколько слов.
Он приветливо кивнул, ее лицо покрылось румянцем, она продолжала петь. Внезапно он, набрав побольше воздуха, присоединился к ней:
…Пастухи задрожали, уви-и-дев…
Он пел почти в полный голос, испытывая какое-то неожиданное единение с Сарой, когда делал это. Такого с ним никогда не случалось раньше в присутствии женщины. Но было приятно. Очень приятно.
…Христос Спаситель родился на свет,
Христос Спаситель родился на свет
Песня окончилась, взгляды их не отрывались друг от друга, пока Сара не повернулась к детям. Снова зазвучал голос Джека Ленгриша.
Ноа оставался в зале и не сводил глаз с женщины в зеленом и белом, пораженный мыслью, которая внезапно возникла у него: да ведь он, по всей видимости, влюблен в нее!..
Она наклонилась к какому-то светловолосому ребенку, что-то прошептала ему на ухо — какой-то совет. На мгновение Ноа представил, что это их — его и ее — ребенок. Она умеет с ними обращаться, любит их — сразу видно. Хотя у нее никогда не было детей. И она образованна, и умна, и мужественна, и вполне порядочна. Она была бы прекрасной матерью!.. Матерью?
«Да что с тобой, Ноа? Ты рехнулся малость, приятель?..»
Один поцелуй, одна рождественская песенка — и уже вообразил ее матерью своих детей! Совсем как Арден, который только и толкует о жене, о семье… Нет, это не для него, не для Ноа… Мысль о том, что он мог так молниеносно прийти к подобному решению, вызвала у него ощущение, близкое к панике.
Тем не менее он оставался до конца репетиции, следя глазами за Сарой, пытаясь разобраться в собственных мыслях и чувствах.
Вот она подняла обе руки, призывая к вниманию.
— Дети, вы пели, как небесные ангелы! Молодцы! Теперь идите по домам, а следующую репетицию проведем в костюмах и с зажженными свечами…
Она спустилась в зал, подошла к стулу, где были ее пальто и шляпа. Ноа улыбнулся ей.
— Добрый вечер, шериф.
— Привет, Сара.
— У вас хороший голос, — заметила она, просовывая руки в рукава пальто, которое он держал для нее.
— У вас тоже,
— Значит, хотя мы не сумели станцевать вместе, сможем спеть.
С улыбкой она застегнула пальто, начала завязывать под подбородком ленты шляпы.
Как занятно, мелькнула у него мысль — мне нравится смотреть, как она это делает, нравится ее шея, рот…
Теперь она натягивала перчатки и, внезапно подняв глаза, улыбнулась ему так искренне и обезоруживающе, что он почувствовал холодок в спине… Когда же — попытался он припомнить, — когда ее облик стал меняться в его глазах? Когда ее слишком высокий рост стал ему казаться элегантным, ее простота — стала называться неиспорченностью, обыденная внешность — идеальной?
— Я зашел, чтобы проводить вас домой, — сказал он.
— Спасибо. Но мне нужно завернуть в редакцию.
— Ладно.
На улице было холодно и ветрено. Ему хотелось взять ее руку, но он не позволил себе этого… Что с ним происходит? Он знавал десятки женщин, с которыми проделывал и не такое, но взять ее за руку не решался.
— Детям нужны крылья… — говорила она тем временем. — Хочу посмотреть, подойдет ли для этого газетная бумага. Они пели чудесно, правда?
— Как ангелы. Они вас полюбили.
— Я их тоже. Знаете, я никогда не имела дела с детьми… Удивительно, как они отзывчивы.
В помещении редакции Сара зажгла лампу, Ноа подождал, пока она собрала бумагу, помог ей сделать из нее рулон и завязать веревкой.
— Что бы еще придумать, чтобы крылья блестели? — задумалась Сара. — Дети были бы в восторге.
— Слюда, — предложил Ноа.
— Слюда?.. Ой, конечно! Как я не подумала?
— Нужно хорошенько растолочь ее в ступке, — сказал Ноа, — а потом насыпать на бумагу, смазанную крахмальным клеем.
— Чудесная идея!
— Если хотите, я разыщу хороший кусок слюды.
— Правда, вы сделаете это?
— Только не завтра, а через день. Устраивает? Я и размельчу ее для вас.
— О, Ноа, спасибо. Вы просто наш добрый гений! — Как сверкали ее голубые глаза — и всего-то из-за такой малости!
Он был очень доволен, что сразу сообразил, чем можно обрадовать ее, вызвать одобрение и благодарность.
— Пошли? — Он поднял рулон бумаги и протянул руку к лампе.
— Я готова.
Он прикрутил фитиль, пошел за ней к дверям.
Когда она уже открывала их, он вдруг произнес:
— Сара, подождите минуту.
Она задержалась, повернулась к нему, натягивая перчатки.
— Что? — спросила она.
Свободной рукой он прикрыл полуотворенную дверь, они остались в тесном темном помещении.
— Я просто… — заговорил он, наклоняя голову и подходя ближе к Cape, — просто…
Поля его головного убора уперлись в ее шляпку. Они оба усмехнулись в темноте, он снял свой «стетсон».
— Можно я снова сделаю то же самое? — спросил он.
Она тихо ответила:
— Сделайте.
Он наклонился еще ниже, их губы соединились и оставались в таком положении, пока маятник часов неспешно отбивал свои секунды: десять… пятнадцать… двадцать.
В одной руке у Ноа Кемпбелла был бумажный рулон, в другой — шляпа: он не мог обнять Сару, прижать к себе. Ей же ничего не стоило отпрянуть после короткого соприкосновения их губ — но она не сделала этого, не отстранила лицо, оно продолжало прижиматься к его лицу.
В темноте их прикосновения, казалось, обретали новый, куда больший смысл. Нежность становилась нежнее. Тепло — теплее. Его дыхание было на ее щеке, ее дыхание — на его. Они были одним целым, и каждый был самим собой, и каждый ожидал каких-то действий от другого.
Он приоткрыл губы, его язык встретился с ее языком. Они словно испытывали, пробовали один другого, оба немного удивленные, не верящие тому, что происходит.
Поцелуй оборвался незаметно — как обрывается паутина. Они с неохотой отстранились друг от друга.
Маятник часов простучал семь раз, прежде чем Ноа заговорил.
— Что-то произошло сегодня, знаете, когда мы вместе пели.
— Я так удивилась, когда вы сделали это.
— Я и сам удивился. У меня было разное… с женщинами. Но чтобы я запел, — это первый раз в жизни. А знаете, вы очень покраснели, когда повернулись и увидели меня там.
— В самом деле?
— Да. Вот тогда оно и произошло.
— Что именно?
— То, что происходит сейчас.
— А что происходит сейчас?
— Ну… У меня сердце готово выскочить из груди.
— По-настоящему?
— А у вас нет?
— Да… Но я подумала…
— Что подумали?
— Подумала, что, когда вы поцеловали меня в первый раз, я не выдержала испытание.
— Какое испытание?
— Мне показалось, вы проверяете меня… и себя… Понравится вам целовать меня… И вам не понравилось,
— Это не так, Сара!
— Значит, я не поняла. Но вы потом смотрели на меня так же, как смотрите на всех.
— Мне казалось, так будет приличней.
— Не думаю, что вообще это прилично. То, что мы…
— Почему?
— Из-за моей сестры.
— Она для меня ничего не значит, ваша сестра!.. — Они не отходили далеко друг от друга, словно привыкая, осваиваясь, акклиматизируясь.
— Сара, могу я положить эти чертовы вещи, что у меня в руках?
— Если хотите.
Он опустил на пол рулон и шляпу. Распрямляясь, взял ее за плечи; они стояли, прислушиваясь к собственному дыханию — ускоренному, но легкому. Потом он сильней прижал ее к груди, снова нашел рот, и они поцеловались — как никто из них не ожидал и не верил, что так может произойти между ними: в тесном объятии, в каком-то полуопьянении, когда губы и языки никак не могли оторваться друг от друга. Его рука обнимала ее спину, ее рука была на его грубом овчинном полушубке; огражденные плотной одеждой, они не могли испытать настоящей близости — может быть, поэтому им еще труднее было поверить в то, что происходит.
Как и за несколько минут до этого, они отстранились — с неохотой, ошеломленные.
— Ноа, как все это странно.
— Я знаю.
— Не могу поверить, что это вы и я…
Стоя в темноте, оба подумали об одном: о том, с чего началось их знакомство, как они сразу невзлюбили один другого… И вот теперь…
Она задала вопрос, который удивил его:
— Ноа, можем мы повторить то же самое?
— Почему же нет, Сара Меррит, — ответил он с улыбкой в голосе.
В темноте его руки коснулись ее головы, он нашел ее рот и полностью овладел им; и снова она ощутила легкий запах туалетной воды, который преследовал ее последние недели во время завтрака; его усы были мягкими, язык — еще мягче, теплый и влажный. Она с жаром ответила на его поцелуй, он так сильно сжал ее в объятиях, что почти приподнял с пола, и она вынуждена была встать на носки.
Когда ее подошвы опять коснулись пола, оба они с трудом перевели дыхание.
— Пожалуй, лучше, если мы пойдем домой, — прошептала Сара.
— Конечно. Уже довольно поздно.
Он подхватил с пола рулон и свою шляпу, вышел вслед за ней на улицу, подождал, пока она запирала дверь на замок.
На удивление мало говорили они по пути к дому. Поднявшись по лестнице к самому входу, Сара остановилась там в некоторой нерешительности: что будет дальше? Последует ли прощальный поцелуй?
— Послезавтра я разыщу кусок слюды, — сказал он вместо поцелуя.
— Большое спасибо.
— Я принесу к вам в контору. Размельченный.
— Прекрасно…
Рука Сары коснулась уже дверной ручки, когда он тронул ее за плечо.
— Сара… Я не очень умею говорить такие вещи, но… — Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. — В общем, хочу сказать, мне было очень хорошо, когда мы пели с вами «Тихую ночь»…
— Да, мне тоже. У вас, правда, прекрасный голос, Ноа. Когда в городе появится церковь, возможно, вы будете петь в хоре, верно?
— Может быть. Если вы станете его руководителем.
Небо прояснилось, высыпало много звезд. В их свете он хорошо видел ее лицо, хотя его собственное скрывалось в тени полей от шляпы. Видел, как она улыбнулась, когда проговорила:
— Ну, я пошла.
— А я отправляюсь в свой обход. — Он отдал ей бумажный рулон.
— Спокойной ночи, Ноа.
— Спокойной ночи, Сара.
— Увидимся за завтраком…
Сара медленно готовилась ко сну. Душа ее была в полном смятении от столь резко изменившихся по отношению к Ноа чувств.
Уже надев ночную рубашку, она плотно завернулась в шаль и достала свой дневник, куда время от времени, по старой еще привычке, записывала все, что казалось ей важным и значительным в собственной жизни.
«Меня поцеловал, — начала она писать, — по-настоящему поцеловал мужчина, у которого были интимные отношения с моей сестрой. Мужчина, которого я еще недавно открыто ненавидела. В этом городе я, пожалуй, единственная одинокая и в то же время приличная женщина, и я пытаюсь честно разобраться, не в этом ли причина его внимания ко мне. Но все же, наверное, нет. Мне кажется, наши чувства по отношению друг и другу претерпели очень серьезные изменения, только вот до какой степени — на этот вопрос сейчас не могу ответить. В нашей семье женщины вели себя, увы, не должным образом: сначала моя мать, а теперь — Адди. Может быть, и у меня есть тайное предрасположение стать такой же, как они? Может быть, он полагает, я для него легкая добыча?.. Не хотела бы так думать, но как избавиться от сомнений и подозрений, если местом, где я впервые его встретила, был публичный дом? И должна ли я поощрять человека такого сорта? Что бы мне посоветовал мой отец… Если же предположить, что намерения у Ноа Кемпбелла честные, что он даже влюблен в меня и предложит выйти за него замуж… Нам ужасно будет иметь с ним дело, помня и зная, что до меня у него была моя сестра…»
Утром Сара по-прежнему чувствовала смущение. Сидя за столом напротив Кемпбелла, она разрывалась между желанием встретиться с ним взглядом и таким же сильным желанием избежать этого.
К счастью, он снова вел себя с ней точно так же, как со всеми остальными. Он придерживался этой линии поведения и за ужином в тот день, и на утро следующего дня. Вежливый, ничего не значащий разговор, такой же взгляд.
Во второй половине дня он, как и обещал, занес к ней в контору толченую слюду. В комнате был Патрик. Ноа зашел туда и положил на стол перед Сарой небольшой пакет.
— Ваша слюда, — произнес он немного торжественно.
— Благодарю.
К удивлению Сары, это простое слово она проговорила со стесненным сердцем. Взглянув на Патрика, который находился совсем близко от них, она добавила:
— Я уже сделала что-то вроде крыльев. Хотите взглянуть?
— Конечно. Почему нет?
Она повела его в другой конец комнаты, где три разного вида бумажных креста просыхали от клея, разложенные на бочках с краской. Спиной к Патрику, они склонились над ними.
— Вот это мне нравится больше, — указал Ноа на одно из крыльев. — Если бы они требовались настоящему ангелу, ручаюсь, он бы выбрал именно такие.
— А представляете, как они будут выглядеть, посыпанные слюдой? Спасибо еще раз, что исполнили свое обещание.
— Никакого труда… Вы сами будете все их делать?
— Нет. Эмма Докинс выразила желание помочь. Я сделаю только образцы…
Разговор иссяк. Наступила пауза. Сара не поднимала головы. Ноа чувствовал: что-то происходит у нее в душе, она далеко сейчас от того состояния, в котором оба они пребывали в этой же комнате два дня назад.
— Ноа, — еле слышно произнесла она, теребя веревку на пакете со слюдой.
— Да?
— Я думала…
— О чем?
— О вас… и об Адди.
Она взглянула прямо ему в лицо. На ней были очки, в них она выглядела сейчас особенно беспомощной и ранимой.
— …Во всем этом нет смысла, — снова заговорила она. — Вы… и я… Нет… — Она безнадежно махнула руной и снова перевела взгляд на пакет. — Это безвыходно…
— Сара, я не… — начал Ноа. Позади них раздался голос Патрика.
— Сара, на этом объявлении Тейтема… будем печатать лошадь и сани?
— Да, — ответила она, повышая голос. — Было бы хорошо. — И потом, тише, добавила: — Я должна заняться делом. Спасибо еще раз, шериф…
Несколько мгновений он угрюмо смотрел на нее… Значит, опять он только «шериф»… Ну что ж…
— Ладно, Сара, — сказал он после паузы. — Пусть будет так, как вы хотите…
Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы и вышел.
До самого Рождества он, как бы выполняя ее волю, старался почти не общаться с ней, что создавало неловкость в первую очередь, когда они встречались за столом, которую, впрочем, никто, кроме Сары, видимо, не замечал. Из-за стола они выходили в разное время, чтобы вместе не подниматься по лестнице в свои комнаты.
Как-то рано утром, когда снаружи еще было темно, Сара, покинув теплую постель и отворив дверь комнаты, почти столкнулась с Ноа, направлявшимся, по-видимому, туда же, куда собиралась она. Оба застыли на месте: еще не вполне проснувшиеся, непричесанные. У него из-под полушубка выглядывал ворот рубахи, она — в накинутом на халат пальто.
— Доброе утро, — пробормотал он наконец.
— Доброе утро.
Никто из них не двинулся первым, не улыбнулся.
После длительного неловкого молчания он предложил:
— Идите вы… Я подожду.
Он повернулся и быстро прошел и себе в комнату.
Она безучастно сидела за столом, есть не хотелось. Выпила кружку кофе, от яиц и поджаренных хлебцев отказалась. Голова у нее немного кружилась, болела шея. О еде не могла и думать без отвращения. То, что она вчера слишком много выпила, повлияло и на сон: почти все время она лежала в постели с открытыми глазами, думая о Ноа, о его поцелуе.
Зачем он это сделал? В его поступке не было ровно ничего романтического — впрочем, она никогда и не считала его романтиком. Но, с другой стороны, и на обыкновенный дружеский поцелуй это также не было похоже…
Она возвращалась мыслями к этому еще неоднократно в течение дня, пока они с Патриком набирали и печатали специальный выпуск газеты, посвященный открытию в городе телеграфной линии и состоявшемуся по этому случаю торжеству в Центральной гостинице. Думала об этом и во время грандиозного обеда в ресторане у Тедди Рукнера, когда вспоминала вместе с ним события вчерашнего дня и когда ответила отказом на его приглашение пойти в этот вечер в театр «Белла Юнион». Думала и когда возвращалась после обеда в редакцию, еле волоча ноги от усталости, и потом — за конторкой, с трудом удерживаясь, чтобы не клюнуть в нее носом, и ожидая, что вот-вот откроется дверь и войдет шериф. Но он не пришел.
Они встретились за ужином.
Сара надела к вечеру свежую блузку, тщательно причесалась, смочила розовой водой шею, и ей было досадно и обидно, что Ноа держал себя так, как если бы не было вчерашней ночи, вчерашнего поцелуя. Он отнесся к ней по-дружески — так же, в общем, как и ко всем остальным, сидящим за столом. Разговаривал больше о вчерашнем гулянье, но ни разу его взгляд не передал ей какую-то сокровенную, тайную мысль, ни разу он не обратился только к ней.
Она поняла, что не прошла проверки.
Приближалось Рождество. Недели за три до праздника в редакцию «Кроникл» заявился сам Джек Ленгриш, руководитель одной из театральных трупп. Это был щегольски одетый, быстрый в движениях усатый мужчина, с козлиной бородкой, неизменно носивший черную шелковую шляпу с квадратной тульей.
— Доброе утро, мисс Меррит. — Его голос напоминал отдаленные раскаты грома, выговор был безупречен.
— О, как приятно видеть вас, мистер Ленгриш. Вы пришли за театральными программками? Они уже готовы.
— Не только, не только, любезная мисс Меррит. Я пришел насчет Рождества.
— Рождества?
— Решил обратиться прежде всего к вам как одному из наиболее влиятельных жителей нашего города, где, к сожалению, нет ни церкви, ни священника.
— Вас чем-нибудь обидели, мистер Ленгриш?
— Нисколько. Совсем наоборот. Я, как и вы, считаю, что в городе должно быть и то и другое, и поскольку ни того ни другого здесь нет, а Рождество уже на носу, то предлагаю использовать помещение моего театра для представления, которое мы могли бы устроить в сочельник и которое как-то заменило бы формальную церковную церемонию.
Сара улыбнулась.
— Прекрасная идея! И как благородно с вашей стороны предложить свою помощь.
— Хотелось, чтобы и дети приняли участие.
— Разумеется.
— И как можно больше взрослых.
— Думаю, легче будет рассчитывать на детей. — Сара плохо представляла себе мужчин Дедвуда, разыгрывающих рождественские действа на сцене.
— Впрочем, надеюсь, матери с удовольствием согласятся принять посильное участие и даже выступить.
— Смею думать, уговорим и отцов. Кроме того, помогут мои артисты.
— А чем я могу помочь? — поинтересовалась Сара. Джек Ленгриш испытующе посмотрел на нее и строго спросил:
— Вы умеете петь?
Она рассмеялась.
— Во всяком случае, хуже, чем пишу.
— Мне нужно, чтобы кто-то взял на себя роль руководителя детского хора.
— Что ж, попробую. Я училась музыке.
— У вас это получится, уверен, — произнес он хорошо поставленным голосом, подтверждая свои слова величественным мановением руки,
— Мы объявим о нашем намерении в газете, — сказала Сара,
— В этом заключается моя вторая просьба, мисс Меррит.
— Патрик сейчас же наберет объявление.
Джек Ленгриш оказался почти волшебником. После Сары он почти с такой же легкостью сумел уговорить Элиаса Пинкни перевезти свой орган с тринадцатью регистрами в здание театра и присоединить его к стоящему там на сцене пианино. По его же просьбе кузнец Том Пойнсетт сделал восемь металлических треугольников разной величины, а человек, умеющий играть на ксилофоне, которого Джек Ленгриш «открыл» в городе, согласился исполнить на них несколько незатейливых мелодий. Также он уговорил миссис Д.-Н. Робинсон, мать первого и единственного рожденного в этом городе ребенка, сыграть роль Божьей Матери, а свое дитя разрешить считать младенцем Иисусом. (К счастью, у миссис Робинсон родился мальчик.) Из реквизита труппы Ленгриша появились ангельские облачения, пастушьи посохи, королевские короны и прочее…
Сара воспользовалась случаем, чтобы еще раз призвать через газету жертвовать деньги на строительство школы и церкви. Часть пожертвований предполагалось использовать на празднование Рождества. (Можно ли было выбрать лучшее время, чтобы побудить мужчин открыть свои кошельки, чем то, когда уши их будут полны звуками детских голосов, головы — воспоминаниями о Доме, а сердца наполнены рождественским милосердием?!) Пускай во всем ущелье не найти было ни следа ладана или мирры, но зато настоящего золота было достаточно. Его можно будет собирать в «золотую» шкатулку из театральных запасов, и три «волхва» станут им одарять «младенца Иисуса», а через него — всех, собравшихся на праздник.
Как только известия, а также слухи о предстоящем рождественском представлении распространились по городу, шестнадцать детей изъявили желание петь в хоре. А взрослых набежало так много, что пришлось производить отбор.
Репетиции шли ранними вечерами, чтобы главный режиссер будущего представления, Джек Ленгриш, мог успеть к девятичасовому спектаклю в своем театре, где сейчас ежедневно давали «Отелло».
В первый же вечер, когда начались репетиции, Сара, извинившись, ушла пораньше из-за стола. То же произошло и на второй вечер. Ноа Кемпбелл тогда коротко спросил;
— Опять репетиция?
— Да, — ответила она и поторопилась уйти. На третий вечер, около восьми часов, Ноа подошел к зданию театра. Теперь там стояли две большие железные печки, и его венчала дощатая крыша. Ноа потихоньку открыл дверь и вошел, сняв шляпу.
Сара стояла на сцене, спиной к нему, перед целым выводком детей, которые пели (сначала он разобрал только эти слова):
Сюда идите, дети…
Она была в белой кружевной блузке и темно-зеленой юбке, волосы собраны на затылке в тяжелый пучок. Стоя очень прямо, она еле заметными движениями рук и легкими наклонами головы управляла хором, побуждая детей петь в унисон. Их чистые, не всегда попадавшие в ритм голоса разносились по залу, вызывая теплое щемящее чувство в душе у Ноа.
Сюда идите, дети, И славьте день и час:
Из яслей Вифлеема Дитя глядит на вас…
Теперь Ноа разобрал всю строфу: но глаза его были устремлены на спину Сары. Он представлял, как в эти минуты она сама произносит те же слова, как блестят ее голубые глаза, вглядывающиеся в детские лица.
Пение окончилось. Руки Сары замерли и опустились. Она сказала:
— Очень хорошо. Младшие дети, останьтесь на месте, старшие, подойдите к выходу со сцены, возьмите там свечи. И никто не говорит и не шепчется, когда мистер Ленгриш начнет читать из Библии…
Все послушались указаний, дети получили — на время репетиций — деревянные палочки взамен настоящих свечей. Потом Ленгриш стал читать своим красивым голосом стихи из Библии, и на сцену вышли взрослые, пока еще не в театральных костюмах. Они исполняли роли Марии, Иосифа, пастухов, волхвов. Миссис Робинсон положила свернутое в трубку одеяло в деревянную колыбель и молча встала возле нее.
По другую сторону встал Крейвен Ли, с таким же благочестивым видом глядя на одеяло. Трое мужчин вышли из зала и прошли на сцену. Последний из них, Дэн Терли, положил маленькую золотую шкатулку в ногах колыбели. Послышался звон — три раза прозвенел один из стальных треугольников, Сара взмахнула руками. Когда смолкли отголоски звона, она отбила ногой такт, и дети запели «Тихую ночь». Один куплет они спели самостоятельно, затем Сара повернулась лицом к залу, как бы приглашая публику присоединиться, и запела сама.
Заметив Ноа, она сбилась и пропустила несколько слов.
Он приветливо кивнул, ее лицо покрылось румянцем, она продолжала петь. Внезапно он, набрав побольше воздуха, присоединился к ней:
…Пастухи задрожали, уви-и-дев…
Он пел почти в полный голос, испытывая какое-то неожиданное единение с Сарой, когда делал это. Такого с ним никогда не случалось раньше в присутствии женщины. Но было приятно. Очень приятно.
…Христос Спаситель родился на свет,
Христос Спаситель родился на свет
Песня окончилась, взгляды их не отрывались друг от друга, пока Сара не повернулась к детям. Снова зазвучал голос Джека Ленгриша.
Ноа оставался в зале и не сводил глаз с женщины в зеленом и белом, пораженный мыслью, которая внезапно возникла у него: да ведь он, по всей видимости, влюблен в нее!..
Она наклонилась к какому-то светловолосому ребенку, что-то прошептала ему на ухо — какой-то совет. На мгновение Ноа представил, что это их — его и ее — ребенок. Она умеет с ними обращаться, любит их — сразу видно. Хотя у нее никогда не было детей. И она образованна, и умна, и мужественна, и вполне порядочна. Она была бы прекрасной матерью!.. Матерью?
«Да что с тобой, Ноа? Ты рехнулся малость, приятель?..»
Один поцелуй, одна рождественская песенка — и уже вообразил ее матерью своих детей! Совсем как Арден, который только и толкует о жене, о семье… Нет, это не для него, не для Ноа… Мысль о том, что он мог так молниеносно прийти к подобному решению, вызвала у него ощущение, близкое к панике.
Тем не менее он оставался до конца репетиции, следя глазами за Сарой, пытаясь разобраться в собственных мыслях и чувствах.
Вот она подняла обе руки, призывая к вниманию.
— Дети, вы пели, как небесные ангелы! Молодцы! Теперь идите по домам, а следующую репетицию проведем в костюмах и с зажженными свечами…
Она спустилась в зал, подошла к стулу, где были ее пальто и шляпа. Ноа улыбнулся ей.
— Добрый вечер, шериф.
— Привет, Сара.
— У вас хороший голос, — заметила она, просовывая руки в рукава пальто, которое он держал для нее.
— У вас тоже,
— Значит, хотя мы не сумели станцевать вместе, сможем спеть.
С улыбкой она застегнула пальто, начала завязывать под подбородком ленты шляпы.
Как занятно, мелькнула у него мысль — мне нравится смотреть, как она это делает, нравится ее шея, рот…
Теперь она натягивала перчатки и, внезапно подняв глаза, улыбнулась ему так искренне и обезоруживающе, что он почувствовал холодок в спине… Когда же — попытался он припомнить, — когда ее облик стал меняться в его глазах? Когда ее слишком высокий рост стал ему казаться элегантным, ее простота — стала называться неиспорченностью, обыденная внешность — идеальной?
— Я зашел, чтобы проводить вас домой, — сказал он.
— Спасибо. Но мне нужно завернуть в редакцию.
— Ладно.
На улице было холодно и ветрено. Ему хотелось взять ее руку, но он не позволил себе этого… Что с ним происходит? Он знавал десятки женщин, с которыми проделывал и не такое, но взять ее за руку не решался.
— Детям нужны крылья… — говорила она тем временем. — Хочу посмотреть, подойдет ли для этого газетная бумага. Они пели чудесно, правда?
— Как ангелы. Они вас полюбили.
— Я их тоже. Знаете, я никогда не имела дела с детьми… Удивительно, как они отзывчивы.
В помещении редакции Сара зажгла лампу, Ноа подождал, пока она собрала бумагу, помог ей сделать из нее рулон и завязать веревкой.
— Что бы еще придумать, чтобы крылья блестели? — задумалась Сара. — Дети были бы в восторге.
— Слюда, — предложил Ноа.
— Слюда?.. Ой, конечно! Как я не подумала?
— Нужно хорошенько растолочь ее в ступке, — сказал Ноа, — а потом насыпать на бумагу, смазанную крахмальным клеем.
— Чудесная идея!
— Если хотите, я разыщу хороший кусок слюды.
— Правда, вы сделаете это?
— Только не завтра, а через день. Устраивает? Я и размельчу ее для вас.
— О, Ноа, спасибо. Вы просто наш добрый гений! — Как сверкали ее голубые глаза — и всего-то из-за такой малости!
Он был очень доволен, что сразу сообразил, чем можно обрадовать ее, вызвать одобрение и благодарность.
— Пошли? — Он поднял рулон бумаги и протянул руку к лампе.
— Я готова.
Он прикрутил фитиль, пошел за ней к дверям.
Когда она уже открывала их, он вдруг произнес:
— Сара, подождите минуту.
Она задержалась, повернулась к нему, натягивая перчатки.
— Что? — спросила она.
Свободной рукой он прикрыл полуотворенную дверь, они остались в тесном темном помещении.
— Я просто… — заговорил он, наклоняя голову и подходя ближе к Cape, — просто…
Поля его головного убора уперлись в ее шляпку. Они оба усмехнулись в темноте, он снял свой «стетсон».
— Можно я снова сделаю то же самое? — спросил он.
Она тихо ответила:
— Сделайте.
Он наклонился еще ниже, их губы соединились и оставались в таком положении, пока маятник часов неспешно отбивал свои секунды: десять… пятнадцать… двадцать.
В одной руке у Ноа Кемпбелла был бумажный рулон, в другой — шляпа: он не мог обнять Сару, прижать к себе. Ей же ничего не стоило отпрянуть после короткого соприкосновения их губ — но она не сделала этого, не отстранила лицо, оно продолжало прижиматься к его лицу.
В темноте их прикосновения, казалось, обретали новый, куда больший смысл. Нежность становилась нежнее. Тепло — теплее. Его дыхание было на ее щеке, ее дыхание — на его. Они были одним целым, и каждый был самим собой, и каждый ожидал каких-то действий от другого.
Он приоткрыл губы, его язык встретился с ее языком. Они словно испытывали, пробовали один другого, оба немного удивленные, не верящие тому, что происходит.
Поцелуй оборвался незаметно — как обрывается паутина. Они с неохотой отстранились друг от друга.
Маятник часов простучал семь раз, прежде чем Ноа заговорил.
— Что-то произошло сегодня, знаете, когда мы вместе пели.
— Я так удивилась, когда вы сделали это.
— Я и сам удивился. У меня было разное… с женщинами. Но чтобы я запел, — это первый раз в жизни. А знаете, вы очень покраснели, когда повернулись и увидели меня там.
— В самом деле?
— Да. Вот тогда оно и произошло.
— Что именно?
— То, что происходит сейчас.
— А что происходит сейчас?
— Ну… У меня сердце готово выскочить из груди.
— По-настоящему?
— А у вас нет?
— Да… Но я подумала…
— Что подумали?
— Подумала, что, когда вы поцеловали меня в первый раз, я не выдержала испытание.
— Какое испытание?
— Мне показалось, вы проверяете меня… и себя… Понравится вам целовать меня… И вам не понравилось,
— Это не так, Сара!
— Значит, я не поняла. Но вы потом смотрели на меня так же, как смотрите на всех.
— Мне казалось, так будет приличней.
— Не думаю, что вообще это прилично. То, что мы…
— Почему?
— Из-за моей сестры.
— Она для меня ничего не значит, ваша сестра!.. — Они не отходили далеко друг от друга, словно привыкая, осваиваясь, акклиматизируясь.
— Сара, могу я положить эти чертовы вещи, что у меня в руках?
— Если хотите.
Он опустил на пол рулон и шляпу. Распрямляясь, взял ее за плечи; они стояли, прислушиваясь к собственному дыханию — ускоренному, но легкому. Потом он сильней прижал ее к груди, снова нашел рот, и они поцеловались — как никто из них не ожидал и не верил, что так может произойти между ними: в тесном объятии, в каком-то полуопьянении, когда губы и языки никак не могли оторваться друг от друга. Его рука обнимала ее спину, ее рука была на его грубом овчинном полушубке; огражденные плотной одеждой, они не могли испытать настоящей близости — может быть, поэтому им еще труднее было поверить в то, что происходит.
Как и за несколько минут до этого, они отстранились — с неохотой, ошеломленные.
— Ноа, как все это странно.
— Я знаю.
— Не могу поверить, что это вы и я…
Стоя в темноте, оба подумали об одном: о том, с чего началось их знакомство, как они сразу невзлюбили один другого… И вот теперь…
Она задала вопрос, который удивил его:
— Ноа, можем мы повторить то же самое?
— Почему же нет, Сара Меррит, — ответил он с улыбкой в голосе.
В темноте его руки коснулись ее головы, он нашел ее рот и полностью овладел им; и снова она ощутила легкий запах туалетной воды, который преследовал ее последние недели во время завтрака; его усы были мягкими, язык — еще мягче, теплый и влажный. Она с жаром ответила на его поцелуй, он так сильно сжал ее в объятиях, что почти приподнял с пола, и она вынуждена была встать на носки.
Когда ее подошвы опять коснулись пола, оба они с трудом перевели дыхание.
— Пожалуй, лучше, если мы пойдем домой, — прошептала Сара.
— Конечно. Уже довольно поздно.
Он подхватил с пола рулон и свою шляпу, вышел вслед за ней на улицу, подождал, пока она запирала дверь на замок.
На удивление мало говорили они по пути к дому. Поднявшись по лестнице к самому входу, Сара остановилась там в некоторой нерешительности: что будет дальше? Последует ли прощальный поцелуй?
— Послезавтра я разыщу кусок слюды, — сказал он вместо поцелуя.
— Большое спасибо.
— Я принесу к вам в контору. Размельченный.
— Прекрасно…
Рука Сары коснулась уже дверной ручки, когда он тронул ее за плечо.
— Сара… Я не очень умею говорить такие вещи, но… — Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. — В общем, хочу сказать, мне было очень хорошо, когда мы пели с вами «Тихую ночь»…
— Да, мне тоже. У вас, правда, прекрасный голос, Ноа. Когда в городе появится церковь, возможно, вы будете петь в хоре, верно?
— Может быть. Если вы станете его руководителем.
Небо прояснилось, высыпало много звезд. В их свете он хорошо видел ее лицо, хотя его собственное скрывалось в тени полей от шляпы. Видел, как она улыбнулась, когда проговорила:
— Ну, я пошла.
— А я отправляюсь в свой обход. — Он отдал ей бумажный рулон.
— Спокойной ночи, Ноа.
— Спокойной ночи, Сара.
— Увидимся за завтраком…
Сара медленно готовилась ко сну. Душа ее была в полном смятении от столь резко изменившихся по отношению к Ноа чувств.
Уже надев ночную рубашку, она плотно завернулась в шаль и достала свой дневник, куда время от времени, по старой еще привычке, записывала все, что казалось ей важным и значительным в собственной жизни.
«Меня поцеловал, — начала она писать, — по-настоящему поцеловал мужчина, у которого были интимные отношения с моей сестрой. Мужчина, которого я еще недавно открыто ненавидела. В этом городе я, пожалуй, единственная одинокая и в то же время приличная женщина, и я пытаюсь честно разобраться, не в этом ли причина его внимания ко мне. Но все же, наверное, нет. Мне кажется, наши чувства по отношению друг и другу претерпели очень серьезные изменения, только вот до какой степени — на этот вопрос сейчас не могу ответить. В нашей семье женщины вели себя, увы, не должным образом: сначала моя мать, а теперь — Адди. Может быть, и у меня есть тайное предрасположение стать такой же, как они? Может быть, он полагает, я для него легкая добыча?.. Не хотела бы так думать, но как избавиться от сомнений и подозрений, если местом, где я впервые его встретила, был публичный дом? И должна ли я поощрять человека такого сорта? Что бы мне посоветовал мой отец… Если же предположить, что намерения у Ноа Кемпбелла честные, что он даже влюблен в меня и предложит выйти за него замуж… Нам ужасно будет иметь с ним дело, помня и зная, что до меня у него была моя сестра…»
Утром Сара по-прежнему чувствовала смущение. Сидя за столом напротив Кемпбелла, она разрывалась между желанием встретиться с ним взглядом и таким же сильным желанием избежать этого.
К счастью, он снова вел себя с ней точно так же, как со всеми остальными. Он придерживался этой линии поведения и за ужином в тот день, и на утро следующего дня. Вежливый, ничего не значащий разговор, такой же взгляд.
Во второй половине дня он, как и обещал, занес к ней в контору толченую слюду. В комнате был Патрик. Ноа зашел туда и положил на стол перед Сарой небольшой пакет.
— Ваша слюда, — произнес он немного торжественно.
— Благодарю.
К удивлению Сары, это простое слово она проговорила со стесненным сердцем. Взглянув на Патрика, который находился совсем близко от них, она добавила:
— Я уже сделала что-то вроде крыльев. Хотите взглянуть?
— Конечно. Почему нет?
Она повела его в другой конец комнаты, где три разного вида бумажных креста просыхали от клея, разложенные на бочках с краской. Спиной к Патрику, они склонились над ними.
— Вот это мне нравится больше, — указал Ноа на одно из крыльев. — Если бы они требовались настоящему ангелу, ручаюсь, он бы выбрал именно такие.
— А представляете, как они будут выглядеть, посыпанные слюдой? Спасибо еще раз, что исполнили свое обещание.
— Никакого труда… Вы сами будете все их делать?
— Нет. Эмма Докинс выразила желание помочь. Я сделаю только образцы…
Разговор иссяк. Наступила пауза. Сара не поднимала головы. Ноа чувствовал: что-то происходит у нее в душе, она далеко сейчас от того состояния, в котором оба они пребывали в этой же комнате два дня назад.
— Ноа, — еле слышно произнесла она, теребя веревку на пакете со слюдой.
— Да?
— Я думала…
— О чем?
— О вас… и об Адди.
Она взглянула прямо ему в лицо. На ней были очки, в них она выглядела сейчас особенно беспомощной и ранимой.
— …Во всем этом нет смысла, — снова заговорила она. — Вы… и я… Нет… — Она безнадежно махнула руной и снова перевела взгляд на пакет. — Это безвыходно…
— Сара, я не… — начал Ноа. Позади них раздался голос Патрика.
— Сара, на этом объявлении Тейтема… будем печатать лошадь и сани?
— Да, — ответила она, повышая голос. — Было бы хорошо. — И потом, тише, добавила: — Я должна заняться делом. Спасибо еще раз, шериф…
Несколько мгновений он угрюмо смотрел на нее… Значит, опять он только «шериф»… Ну что ж…
— Ладно, Сара, — сказал он после паузы. — Пусть будет так, как вы хотите…
Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы и вышел.
До самого Рождества он, как бы выполняя ее волю, старался почти не общаться с ней, что создавало неловкость в первую очередь, когда они встречались за столом, которую, впрочем, никто, кроме Сары, видимо, не замечал. Из-за стола они выходили в разное время, чтобы вместе не подниматься по лестнице в свои комнаты.
Как-то рано утром, когда снаружи еще было темно, Сара, покинув теплую постель и отворив дверь комнаты, почти столкнулась с Ноа, направлявшимся, по-видимому, туда же, куда собиралась она. Оба застыли на месте: еще не вполне проснувшиеся, непричесанные. У него из-под полушубка выглядывал ворот рубахи, она — в накинутом на халат пальто.
— Доброе утро, — пробормотал он наконец.
— Доброе утро.
Никто из них не двинулся первым, не улыбнулся.
После длительного неловкого молчания он предложил:
— Идите вы… Я подожду.
Он повернулся и быстро прошел и себе в комнату.