Спенсер Лавирль. Прощение

   Лично он с помощью этой газеты с удовольствием растопит печку у себя в конторе, но как быть с его матерью? Если Керри Кемпбелл узнает, что в городе начала выходить газета, а ее сын не привез ей первый номер — упреков и обид не миновать! А он как раз собирается завтра в Спирфиш, где живут родители.
   Но сейчас надо подумать о другом: кого оставить вместо себя на время отсутствия. Дорога у него не дальняя — всего восемнадцать миль, но он хочет задержаться там на ночь и повидаться еще кое с кем, не только с родителями…
   На следующее утро после того, как он отыграл уже главную роль в произведении Сары Меррит, шериф Кемпбелл беседовал с молодым Фрименом Блоком, которого наметил себе на замену. И в это самое время к нему в контору зашел Энди Тейтем с двумя шляпами — одна на голове, другая в руке.
   — Ноа… Фримен… — приветствовал их Энди. — Недурная погодка сегодня, а? Что скажете?
   — Такая хорошая, — сообщил Ноа, — что я решил отправиться в Спирфиш. Фримен останется за меня.
   Молодой человек ухмыльнулся, указывая на шляпу в Руках Тейтема.
   — Боишься, скоро в городе будет нехватка шляп? — спросил он. — Запасаешься, Энди?
   Тейтем хмыкнул и без особой надобности стукнул ребром ладони по шляпе, которую держал в руках.
   — Не в том дело, — сказал он. — Эту я принес для Ноа. Она от новенькой леди, что появилась у нас в городе. Вот, возьми.
   Он протянул шляпу Кемпбеллу.
   Тот замер на месте. На лице у него появилось выражение, какое часто бывает при болях в желудке.
   — Это тебе, — повторил Энди. — Бери же.
   Кемпбелл послушно протянул руку, взял шляпу.
   — Я тебя правильно понял? — спросил он. — Говоришь, от этой женщины? Почему?
   — Да, от нее. Она сказала, что привыкла всегда платить свои долги.
   Ноа смотрел на шляпу так, как если бы намеревался ее укусить.
   — Шикарная шляпа, разве нет?
   Энди в некотором замешательстве подтягивал свои штаны.
   — Это я сам вижу, — согласился Кемпбелл.
   — Стоит двадцать долларов.
   Фримен присвистнул.
   Энди продолжал с воодушевлением:
   — Она и глазом не моргнула, когда я назвал цену. Не хочешь примерить ее, Ноа?
   Кемпбелл осторожно, с некоторой опаской, обеими руками водрузил шляпу на голову.
   — Тебе идет, — заметил Фримен.
   — Выглядишь потрясающе, — подтвердил Энди.
   — Великолепно, — добавил Фримен, — Хотел бы я, чтобы женщины дарили мне такие шляпы.
   — Бросьте! — отрезал Кемпбелл. — Не думаете же вы, что между мной и этой женщиной могут быть какие-то чувства?
   Фримен сделал вид, что погрузился в глубокие сомнения.
   — Энди, — спросил он, — тебе когда-нибудь преподносила женщина шляпу?
   — Ни в жизни! — откликнулся тот. — Если мне что-то и преподносили, то целые чемоданы придирок и обид. Зато к нашему Ноа теперь никто не придерется: он ведь с этих пор не станет больше никогда посещать нехорошие дома и кварталы, будет пай-мальчик…
   Фримен и Энди некоторое время заливались смехом и хлопали себя по ляжкам, пока Ноа не рявкнул:
   — Слушайте, вы, оба! Не подумайте распускать слухи обо мне и мисс Меррит! Чтоб вы знали, нам в одной комнате душно находиться друг с другом, а не то что…
   — О каких слухах речь! — воскликнул Энди. — Черт возьми, да у меня в лавке торчало с дюжину покупателей, когда она пришла и выбрала эту шляпу и сказала простым английским языком, чтобы я доставил ее тебе… Если хочешь знать, Ноа, я думаю, она все-таки положила глаз на тебя. Готов спорить на сколько хочешь. На твоем месте я бы гордился. А что? Ты считал когда-нибудь, сколько тут мужиков, у нас в ущелье? Десять тысяч? Двадцать? Сколько?.. И всего-то дюжины две женщин. Чуешь? Это какой же у них простор для выбора, а? И у этой газетной леди тоже… Но для кого она купила шляпу? Для Ноа Кемпбелла, вот для кого!
   — Наверно, ей жуть как понравилась его блестящая шерифская бляха, — ввернул Фримен.
   Кемпбелл сдернул с головы шляпу, бросил ее на стол.
   — Попридержи язык, Фримен, черт тебя побери! Не очень распускай его!
   Энди подмигнул Фримену.
   — Думаю, тут больше дело в усах. Некоторые женщины ужасно их любят. Что касается меня, я никогда не понимал, зачем мужчинам разводить растительность у себя под носом. Но о вкусах ведь не спорят.
   Фримен внимательно посмотрел на верхнюю губу Кемпбелла.
   — Ты уверен, что все дело в усах? — спросил он. — До меня дошли слухи о чем-то, что произошло в доме у Розы в первый же вечер, когда эта девушка прибыла в город. Тогда они…
   — Черт тебя побери, Фримен! — крикнул Кемпбелл, хлопая кулаком по столу и указывая на дверь. — Хочешь быть моим заместителем или хочешь убраться отсюда к дьяволу?! Воображаешь, я не найду тебе замены?
   — Я хочу, Ноа, честное слово, хочу работать с тобой. — Фримен умолк, посмеиваясь.
   — Тогда заткнись! — прорычал Кемпбелл.
   — Уже, босс. Молчу.
   — И ты тоже, Энди! Мне наплевать, что там слышали твои покупатели. Мы с этой женщиной так же подходим друг другу, как топленое сало и вода.
   — Как скажешь, шериф. Как скажешь. Я сделаю все чтобы слухов было поменьше…
   Когда посетители ушли, Кемпбелл некоторое время метался из угла в угол комнаты, бросая свирепые взгляды на шляпу, мирно лежащую на столе… Черт, если бы это была другая женщина, другой профессии, с другим характером, он бы еще, может, заинтересовался ею. Один лишь Бог знает, как здесь все-таки одиноко, в этом городишке!.. Но упаси меня — только не эта долговязая, четырехглазая дылда с языком, как вилка, и со своей дурацкой писаниной! Лучше уж он будет по-прежнему ходить к Розе… А шляпу все равно наденет! Почему нет? Он заработал ее, черт побери!
   Кемпбелл поднял ее со стола, примял верх — так, как всегда это делал, и водрузил себе на голову. На полу в углу комнаты лежала его седельная сумка. Он вынул оттуда небольшое зеркало, взглянул на свое отражение. Оно ему понравилось. Неплохо, чертовски неплохо — надо прямо сказать самому себе!.. Он перевел взгляд на синяк под глазом, обратил внимание на типично шотландский нос, на густые усы, которые пригладил свободной рукой.
   Все нормально. Что они там болтали о его усах?..
   Утром следующего дня Ноа нанял открытую коляску с мягкими пружинными сиденьями и достаточным пространством, чтобы вытянуть самые длинные ноги — это был лучший экипаж в извозчичьем дворе у Флисека. В нем Кемпбелл повез Тру Блевинса в долину Спирфиш.
   В дороге они не спеша беседовали о прекрасной осенней погоде, о мирном соглашении, которое индейцы наконец подписали, о высокой цене корма для скота у них в ущелье и о сравнительных достоинствах различных сортов жевательного табака.
   Тру положил себе в рот новую его порцию и предложил то же сделать Кемпбеллу
   — Нет, благодарю…
   Они продолжали поездку, довольные друг другом, прекрасным днем, голубым небом, тишиной и покоем. Путь их лежал вдоль Дедвудского ручья, на северо-восток, к выходу из ущелья, потом на северо-запад, по внешнему кольцу Холмов, по склонам, поросшим сосной и елью, мимо быстрых ручьев, стекающих с бурых скал. Над ручьями виднелись желтеющие ивы. Ягоды дикой смородины и рябины сверкали под лучами осеннего солнца, а черноклювые сороки летали между ними, белея своими боками.
   После долгого молчания Ноа проговорил задумчиво:
   — Послушай, Тру…
   — Что скажешь?
   — Как ты думаешь насчет усов?
   — Усов?
   — Да.
   — Черт, у меня они вроде есть. Что я должен о них думать?
   — Я не о том. Как ты считаешь, нравятся они женщинам?
   — Женщинам? Почему ты спрашиваешь?
   — А, черт! Так просто. Забудь об этом.
   Тру сплюнул через край повозки, вытер губы.
   — Какая-нибудь кость застряла у тебя в горле? — спросил он потом. — Вроде этой костлявой газетной леди?
   — Чушь!
   — Говорил я тебе, держи с ней ухо востро.
   — Она не из тех, на кого бы я польстился… Но ты видел, какую она статейку тиснула про меня в своей газете? С таким же успехом могла бы крикнуть посреди улицы, что шериф Дедвуда был первым и единственным, кого она увидела в бардаке у Розы в день ее прибытия в город.
   — Какое тебе до этого дело? Почему неженатому человеку нельзя сходить в тот квартал?
   — Конечно.
   — Я тоже собирался наведаться туда, когда разгружусь. Но после того, как доктор взрезал меня и зашил опять, не знаю, выдержу ли сейчас такую нагрузку…
   Через какое-то время Тру спросил:
   — А что насчет ее сестры, той, кого называют Ив?.. У тебя было с ней?
   — А у кого не было?
   — Слушай, они ведь совсем непохожи, эти обе, верно? Ив, такая мягкая вся, сдобная… Женщина и должна быть мягкой, нет? И лицо у нее тоже ничего. Даже красивое. Не то что у этой.
   Ноа улыбнулся ему с понимающим видом. Тру, видимо, знал, о чем говорил.
   — Я вот думаю… — После этого Ноа молчал так долго, что Тру вынужден был спросить:
   — О чем?
   — Да так… О женщинах. О других, не об этих… Ты когда-нибудь имел дело с такой, которая тебе взаправду нравилась?
   Тру вытянул ноги, покрепче ухватился рукой за поручни. Его светлые глаза пристально глядели на горную гряду перед ними, взгляд был отсутствующий.
   — Да, — сказал он. — Было такое. Мне тогда едва стукнуло восемнадцать. Имелась у меня девчонка, жутко хотела выйти за меня. Фрэнси ее звали, вот как. Я как раз возил товары для армии из Канзаса в Юту. Они тогда с мормонами там ковырялись. Хотели подчинить их себе этих строптивых мормонов. Она тоже была из них, из мормонов то есть, моя Фрэнси. Я даже одно время помышлял в их религию перейти, веришь?
   — И что дальше было?
   — Родители выдали ее за какого-то из своих. Когда они поженились, у него уже было две жены, веришь? Клянусь, Ноа, я до сих пор переживаю все это… Черт, как она меня любила! И я ее тоже, а она взяла и выкинула такую штуку — вышла за старого, как Мафусаил, который и с прежними-то женами не справлялся… С тех пор меня воротит от порядочных женщин.
   — Сколько тебе сейчас лет, Тру?
   — Сорок.
   — И после того ты не встретил ни одной, которую полюбил?
   — Нет. И не хочу,
   — А насчет детей? Хотел когда-нибудь детей?
   — Такой, как я, не должен думать о детях. Всегда в пути, всегда в разных местах… Груз, быки — вот и все… Что бы я делал с семьей? Она бы только тянула меня, как кандалы на ногах…
   Если Ноа и уловил в словах Тру ноту сожаления, он удержался от того, чтобы сказать ему об этом.
   Еще не было десяти утра, когда они въехали в долину Спирфиш. Настоящий амфитеатр из нефритовых скал с фиолетовой, как аметист, сердцевиной открылся перед ними. Немудрено, что индейцы сопротивлялись тому, чтобы белые стали владельцами этого места. Оно было не только прекрасно, но и плодородно — с многочисленными ручьями холодной чистой воды, которые питались таявшим на вершинах снегом и подземными ключами. Эти пенные бурные потоки несли в долину достаток, здоровье и покой. Но его здесь не было — покоя…
   Когда отец Ноа, Кирк Кемпбелл, бросил лишь первый взгляд на долину Спирфиш, он сразу сообразил, что этот кусок земли может стать зародышем и колыбелью земледелия Западной Дакоты… Потому что не для него было быстрое, но зато чреватое всякими неприятными неожиданностями обогащение на золотоносных полях. Ему по душе более медленный, однако верный способ процветания — хорошее фермерское хозяйство.
   Сразу же по прибытии, в начале мая, Кирк отправился на ферму самого первого здесь белого поселенца, Джеймса Батчера, которого индейцы уже вынудили оставить свой дом и построить другой, в трех милях восточное, прямо у подножия холма, откуда стекает ручей Фоле Боттом.
   Позднее, тоже в мае, сюда прибыла большая группа поселенцев из Монтаны. Закаленные горцы, они уже привыкли к жизненным тяготам, к стычкам с индейцами и были готовы отражать атаки отрядов, во много раз превышающих собственную их численность.
   С этой группой Кирк и остался в долине. Начали они с того, что постарались по возможности обеспечить безопасность своих ранчо и утвердить права на воду. Они возвели общий частокол, построили сараи, где хранили провизию и оружие и куда каждый день заводили на ночь домашний скот. Все лето индейцы время от времени совершали налеты на них, но поселенцы, прекрасно понимая, что пахотных земель и пастбищ здесь будет в будущем не хватать, никуда не тронулись с места, выставили охрану и начали засевать близлежащие поля.
   Сейчас, в конце сентября, они уже, насколько хватало взгляда, колосились золотистой пшеницей, зеленели листьями кукурузы. Виднелась и скотина на пастбищах — привезенные из Монтаны коровы, а также некоторое количество лошадей, которых здешние фермеры брали из города на откорм. Гуртовщики на конях объезжали стада, одним глазом поглядывая на животных, а другим на гребни холмов, откуда в любой момент могли показаться индейцы.
   На отдельных участках работали косцы, сверкали косы; другие работники копнили срезанные стебли, оставляя на земле рыжевато-коричневые бугры, и все поле становилось похожим на сшитое каким-то безумцем разноцветное стеганое одеяло.
   Сами фермы были разбросаны по всей долине — жалкие лачуги, над крышами которых вились легкие дымки очагов, почти незаметные на фоне огромного и глубокого голубого неба. От этих домишек, торчащих словно кочки на равнинной поверхности, вились, будто нити паутины, тележные следы к сараям и к частоколу, издали напоминавшему выстроенные в ряд зубочистки.
   Ноа держал путь через овсяное поле, по протоптанной скотиной дороге, рядом с косцами, и мужчины поднимали руки в знак приветствия, а женщины в платках на голове разгибались, заслоняли ладонями глаза от солнца и смотрели вслед повозке.
   — Привет, Зах! — кричал Ноа. — Здравствуйте, миссис Коттрел!
   Тру тоже махал здоровой рукой.
   — Если не ошибаюсь, миссис Коттрел беременна, — заметил Ноа.
   — По-моему, тоже, — согласился Тру. Они въехали на южный участок поля Кемпбеллов, где вся семья была за работой — Кирк и Арден, младший брат Ноа, косили траву, жена Кирка, Керри, шла за ними с граблями. Они работали спиной к приближавшейся повозке и увидели гостей, когда те подъехали уже совсем близко.
   — Не нужен еще один работник? — крикнул Ноа.
   — Ноа!.. Тру!.. Добрый день!
   Все трое направились к приехавшим, побросав косы и грабли, снимая рукавицы.
   — Как неожиданно! Мы совсем не ждали.
   Мать Ноа подошла к ним первая, стирая пот снятым с головы платком.
   — Господи! — воскликнула она. — Что у тебя с лицом?
   Ноа коснулся опухшего глаза.
   — Повздорил с женщиной.
   Арден дружелюбно хлопнул брата по плечу своей кожаной рукавицей.
   — Кто же она? Какая-нибудь старая злая карга? Признавайся!
   Отец поздоровался с сыном за руку, оглядел его повреждения и заметил:
   — Хотел бы посмотреть на женщину, наставившую тебе такие синяки. — Потом он взглянул на руку Тру. — И тебя тоже она приложила?
   Тру рассмеялся, почесал бровь огромным ногтем.
   — Ну, не совсем…
   Кирк Кемпбелл был ростом с башню, с руками, огромными, как медвежьи лапы, и с такой же силой в них. У него была рыжая борода, кустистые рыжие брови и яркие веснушки на лице. А глаза посреди всего этого великолепия сверкали голубым огнем, словно колокольчики в его родной Шотландии.
   Его жена Керри, не в пример мужу, была темноволоса и сероглаза, и кожа у нее успела сильно загореть под летним солнцем. Полная и невысокая, с приятными чертами лица — она едва доставала мужу и сыновьям до плеча.
   — Значит, женщина, да? — повторила мать Ноа.
   — Ну, это долгая история, Ма, — сказал сын. — Я привез к вам Тру на недельку или побольше. На поправку. Надо его подлечить и подкормить. Сумеете?
   — Ты еще спрашиваешь!
   — Тогда садись в повозку.
   Ноа отправил мать и Тру в дом, а сам взялся вместо нее за грабли. Он испытывал удовольствие и удовлетворение от этой работы рядом с отцом и братом, когда двигался вслед за мерными взмахами кос — вмм, втт, — вдыхал свежий запах только что срезанной травы, собирая ее легкими движениями в небольшие копны, ощущая в руках теплую рукоятку граблей.
   День-два ему обычно доставляла радость подобная работа, но потом делалось скучно, и он вновь мечтал окунуться в бурную, тревожную жизнь города.
   — Уж не решил ли ты осесть на землю после городской жизни? — спросил отец.
   — Только на один день.
   Для Кирка Кемпбелла было большим разочарованием, когда старший сын не захотел остаться со всей семьей в долине, а предпочел жизнь в городе, но отец не считал возможным навязывать свою волю взрослому мужчине.
   — Я слышал, индейцы подписали соглашение? — спросил Ноа.
   — Нам тоже известно об этом.
   — Но вы все равно не сняли сторожевые посты?
   — Да, хотя с середины лета индейцы не нападали. Их теперь даже не видно в горах. По-моему, тут стало жить куда менее рискованно, чем у вас в городе. Особенно если судить по твоему лицу, Ноа. Надеюсь, ты все-таки расскажешь нам, что с тобой там приключилось.
   Ноа рассказал.
   Отец и брат переглянулись. Отец спросил:
   — А сколько ей лет?
   Брат тоже задал вопрос:
   — Она ничего из себя?..
   В конце дня, когда все сидели на кухне, мать заговорила еще раз на ту же тему:
   — Она замужем?
   — Нет, — ответил Тру за своего приятеля и отрезал себе еще один кусок хлеба.
   — Ты не привез нам хотя бы один экземпляр вашей газеты? — спросила мать.
   — Привез, — сказал Ноа. — Но дам с одним условием: чтобы не начинали, когда прочтете, никаких разговоров про меня.
   Прочитав статью, мать заметила:
   — Она, должно быть, отличная женщина. И честная. А ты… Ты плохо поступаешь, сын.
   Ноа чуть не подавился тушеной бараниной.
   — Ради Бога, Ма! Я же просил, черт возьми!
   — Не выношу ругани за столом, ты знаешь!.. Никто не становится моложе, это тоже тебе известно. Женщина у вас в городе не будет долго в одиночестве.
   — Да пусть ее берет, кто угодно! — крикнул Ноа.
   — Вот так же думал твой отец, когда в первый раз увидел меня. Я посмеялась над его рыжими волосами и веснушками и сказала, что он похож на горячую сковородку, которую выставили под дождь. А через шесть лет мы поженились.
   — Ма, я уже говорил тебе, эта женщина хуже, чем чума! Она портит мне жизнь!
   — В следующий раз, когда приедешь, привези ее с собой. Если не ты, то, может быть, твой брат заинтересуется ею.
   — Я никуда не повезу ee! Видеть ее не хочу!
   — Прекрасно, Тогда я посмотрю на нее, когда буду в городе.
   — Не смей этого делать!
   — Отчего же? Хочу заиметь внуков еще до того, как придет моя смерть.
   Ноа вытаращил глаза.
   — Черт, о чем она говорит!
   — Я же просила не богохульствовать за столом.
   — Мать права, — вмешался брат. — Не хочешь сам, дай другим попробовать.
   — Что ты мелешь, Арден? — возмутился Ноа. — Говоришь так, будто речь идет о последней котлете на тарелке, и нужно только взять вилку, ткнуть в нее — и она твоя.
   — А что? Мне нужна жена. Хочу завести собственную ферму. Теперь, когда с индейцами подписан мирный договор, женщины уже не будут бояться жить здесь.
   — Тогда езжай поскорее в город и становись в очередь. Потому что половина мужчин Дедвуда провожает ее глазами, куда бы она ни пошла. Но, судя по тому, как она не надышится на свое газетное дело, она никогда не захочет стать женой фермера. Еще чего! И потом мисс Меррит старше тебя.
   — По-моему, ты говорил, что не знаешь, сколько ей.
   — Не знаю, но думаю, что старше.
   — Ты сказал вроде двадцать пять.
   — Может, и так.
   — А мне уже двадцать один!
   — Вот видишь! Я ж говорю, она тебе в матери годится!
   — Ну и что?..
   Весь этот разговор беспокоил и злил Ноа, как никакой другой. Чего они к нему прицепились? Пускай мать приезжает в город и знакомится с Сарой Меррит, если уж так этого хочет. И пусть Арден тоже заявится и ткнет в нее вилкой. Пусть делают, что им угодно! Только пускай оставят его в покое, он не желает ни видеть, ни слышать ничего об этой женщине!.. И не намерен с ней вообще встречаться…
   Что ему и удавалось делать в течение трех дней после возвращения от родителей — до первого понедельника октября, когда собрался городской Совет. Это произошло в семь часов вечера в помещении театра Джека Ленгриша, и было это первым заседанием Совета.
   Члены Совета пришли даже немного раньше, потому что знали — представление начнется уже в девять, а вопросов накопилась целая гора и хотелось все их разрешить сегодня.
   Ноа стоял в среднем проходе между рядами, сложив руки на груди, ожидая начала заседания. Он слушал разговор Джорджа Фарнума с несколькими членами Совета. Говорили, как обычно, о договоре с индейцами, о том, что, как стало недавно известно, два индейских вождя, Сидящий Бык и Бешеный Конь, отказались поставить свои подписи.
   Кто-то сказал:
   — Пятнистый Хвост, говорят, обещал нашим уполномоченным, что уговорит Бешеного Коня подписать соглашение. Но, что касается Сидящего Быка, у него, как выражаются индейцы, злое сердце, и никто за него поручиться не может. Неизвестно, что он выкинет.
   — Но ведь договор подписан. Эта местность теперь принадлежит Соединенным Штатам.
   — Такая мелочь не остановит Сидящего Быка. Мы отхватили последний кусок его священной земли.
   — Тогда наша обязанность доказать денежным центрам на Востоке все значение этих мест, где добывается золото. А они в свою очередь пускай нажмут на федеральное правительство и потребуют для нас военной защиты! Здесь может начаться такое…
   Ноа, рассеянно смотревший по сторонам, увидел, как по проходу идет Сара Меррит, прижимая блокнот к груди, и тут же потерял нить услышанного разговора.
   Их взгляды встретились, он опустил руки, ее шаги зазвучали не так уверенно. Она успела заметить на нем новую шляпу, прежде чем приблизилась вплотную к группе стоявших мужчин.
   — Извините меня, джентльмены, — бросила она, проходя к центру зала, чуть не в дюйме от Ноа.
   Она села во втором ряду, рядом со старателем, чье имя еще не знала. Тот вздрогнул и поднялся с места, когда она кивнула ему, но затем снова сел и уставился на ее лицо, которое видел сейчас в профиль.
   Ноа смотрел на нее сзади, он наблюдал, как она раскрыла блокнот, надела очки, после чего застыла в ожидании начала, словно аист на крыше. Он видел ее волосы: опрятная, подходящая прическа для опрятной, деловой женщины. Обводя взглядом зал, он заметил с досадой, что добрая половина из присутствующих мужчин поедает ее взглядами, словно она — мышь, попавшая в помещение, где одни только кошки.
   Когда заседание началось, он занял место за столом, стоявшим перед рядами скамеек, рядом с мэром, с членами городского Совета, секретарем городского управления Крейвеном Ли, который выполнял также обязанности казначея. Джордж Фарнум призвал ко всеобщему вниманию, и собрание началось.
   Крейвен Ли сообщил результаты голосования по выборам членов Совета и зачитал городские указы. Затем последовал его же доклад о делах финансовых, после чего поднялся Ноа Кемпбелл и доложил о том, какие новые лицензии были выданы, упомянув и о первой городской газете, которую начала выпускать некая мисс Сара Меррит. Он старался не смотреть на нее, уткнувшись в свой листок с нетвердыми каракулями, в ее же сторону взглянул лишь тогда, когда опускался на место. Сара все это время сидела прямо, не шелохнувшись, и глядела только в свой блокнот, где делала заметки.
   Ноа закончил свой доклад и откинулся на стуле, расправив плечи, касаясь одной рукою края стола. Он глядел прямо в зал, но пытался при этом не замечать присутствия Сары, что ему не вполне удавалось.
   Из зала поступило предложение: превратить участок земли, где пересекаются главные улицы, в городскую собственность. Его проголосовали, оно не было принято.
   Потом поставили на голосование и приняли указ по печным трубам: отныне все трубы на крышах в пределах самого Дедвуда, Южного Дедвуда и Элизабеттауна должны будут иметь стенки не тоньше, чем в четыре дюйма, и складываться из камня или кирпича, покрытого изнутри и снаружи известковым раствором. Только так и не иначе.
   «Противопожарный» указ тоже был принят: запрещалось жечь на улицах, в проездах и переулках стружку, сухую траву и другие огнеопасные материалы на расстоянии, меньшем чем двадцать футов от каждого дома, без специального на то разрешения от городского Совета.
   По поводу платы за лицензии возник спор. Городские адвокаты и мясники протестовали в связи с тем, что им приходилось платить больше, чем всем другим, считали, что с таких доходных предприятий, как салуны, тоже следовало бы взимать больше. Расценки решили оставить те же.
   Потом Фарнум спросил, есть ли еще вопросы или предложения.
   Из своего ряда поднялась Сара Меррит, поправила очки.
   — Мистер мэр, если позволите…
   — Выступает мисс Меррит, — объявил он. Голубые глаза Сары блестели от возбуждения, когда она начала говорить.
   — Я здесь уже неделю и заметила несколько вещей которые требуют незамедлительного решения. Во-первых и это по-моему самое главное — вопрос о школе. Ее нет у нас Я провела опрос семейных пар в городе и выяснила, что здесь двадцать два ребенка школьного возраста. Этого вполне достаточно, чтобы вопрос об их образовании сделался самым насущным для всех нас. Некоторые из этих детей уже учились в тех местах, откуда сюда прибыли, других пытаются учить их матери. Но матери не всегда могут, и, значит, мы, то есть все налогоплательщики города, должны взять на себя ответственность — и финансовую в том числе — за обучение детей…