Спенсер Лавирль. Прощение

   — Я не могу оказывать благодеяние даже старым друзьям.
   — Я и не жду его. И заплачу, сколько требуется.
   Она пристально посмотрела на него с нарочитым отчуждением, потом отвернулась.
   — Возьми какую-нибудь другую девушку.
   Он схватил ее за руку и повернул к себе.
   — Нет! Тебя! — Лицо его было мрачным, рука, сжимавшая ее руку, жесткой. — Пора нам закончить это.
   — Это ошибка, Роберт.
   — Может быть, но одна в цепи многих. Где мне заплатить?
   Хозяйка и огромная индианка устрашающего вида двигались по направлению к ним. Он выпустил ее руку, и те остановились.
   — Иди наверх, за мной.
   Роза остановила Адди пухлой рукой, унизанной кольцами.
   — Не забывай, Ив, никаких послаблений старым дружкам. Он платит так же, как все.
   — Не беспокойся, Роза. Я никогда даже не подумаю о том, чтобы обмануть тебя. Пошли, Роберт.
   Ее волосы были подстрижены на лбу и сзади по восточной моде. Идя за ней по лестнице, он заметил, что они больше не колышутся, как раньше. Войдя в комнату, он быстро оглядел ее. Матрац на кровати, таймер, ваза, весы, часы, горшок у двери — душная крошечная клетушка без окна, в которой он был одним из тысяч гостей.
   — Дай мне твое пальто. — Адди повесила его на вешалку в углу, а шляпу и трость положила на жесткий деревянный стул, который использовали, наверное, для другого, а не как место для шляпы. Он подавил в себе желание взять ее оттуда и тоже повесить на вешалку.
   Она закрыла дверь и прислонилась к ней, видя, что он ищет глазами замок.
   — Здесь нет запоров, дорогуша, — проговорила она сладким голосом. — Но не беспокойся. Никто не войдет, если я не закричу. — При этих словах у него все похолодело. Сколько же раз приходилось ей кричать и как сильно ее могли избить, пока кто-то успевал добежать до двери.
   — У меня к тебе просьба, Адди.
   — Ив.
   — Хорошо, Ив, — повторил он. — Пожалуйста, не называй меня «дорогуша».
   — Ладно. — Она все еще стояла, прислонившись к двери. — Что-нибудь еще?
   — Нет.
   Они молчали. Она продолжала стоять у двери, а он пытался представить себе, что это — совершенно незнакомая ему женщина.
   — Ты впервые в таком заведении? — спросила Адди.
   — Да.
   — Нам велено спрашивать, принимал ли ты ванну?
   — Да, сегодня во второй половине дня.
   — Хорошо. А это нам не обязательно спрашивать: ты в первый раз с женщиной?
   Помедлив секунду, он тихо ответил:
   — Нет.
   Она отошла от двери и сказала на одном дыхании:
   — Что ж, тогда к делу.
   Он полез в карман за мешочком с золотым песком, но она подошла к нему и удержала его руку.
   — Не торопись. Мы можем сначала немного поговорить. — Она обошла его, пощупала его тело быстрыми, резкими движениями, достала из кармашка часы на цепочке и вложила обратно. Он весь внутренне сжался.
   — Хорошо бы ты взяла деньги сначала. Остальное я сделаю, как все.
   — Спокойно, Роберт, спокойно. Мы перейдем к этому через минуту. Сначала поговорим о том, чего ты хочешь.
   Он хотел, чтобы она прекратила щупать его так, как она это делала со всеми другими мужчинами, бывавшими в этой комнате. Он хотел, чтобы она отрастила свои прекрасные белокурые волосы и надела приличное платье, Он хотел стереть грязный грим с ее лица, повести ее в церковь, стать на колени рядом с ней и оставить позади навсегда эту мрачную, грязную комнату.
   — Так чего же ты хочешь, Роберт, а? У нас так это делается. Ты говоришь мне, чего ты хочешь, а я скажу тебе, сколько времени это займет. И никто тогда не будет неприятно удивлен.
   — Прекрасно. — Он вынул руку из кармана, где лежал мешочек с золотом.
   — Мы можем сделать это быстро, раз-раз и готово, да. Видишь таймер? Каждая минута стоит доллар.
   Бог мой! Часы! Сколько же мужчин могут сменяться таким образом?! Без всякого намека на какое-то чувство?!..
   — А то можем «поездить». Большинство мужчин это любят. Это займет минут сорок. Скажи, сколько, по-твоему, стоят сорок минут райского наслаждения, Роберт. Мы начнем тихо-тихо… — Она опустила руку и лениво стала гладить низ его живота. К своему стыду, он почувствовал возбуждение. Схватив ее за руки, он отодвинул ее от себя.
   — Пожалуйста, Адди… Ив. Не надо, Я заплачу, сколько ты скажешь, только не надо, не надо… Не будь такой… такой… легкодоступной и многоопытной. Разве мы не можем сделать все прямо и просто?
   — Конечно. — Она отошла от него и сменила показное сладострастие на холодную отчужденность. — Скажем, это будет стоить двадцать долларов. Плата вперед.
   Двадцать долларов, двадцать минут… Сможет ли он заставить ее поговорить с ним в эти двадцать минут? Ему не удалось это сделать за несколько недель, что он здесь. Да и ни к чему будет этот разговор, если она так и не расскажет обо всем, что случилось за прошедшие пять лет.
   Адди взяла мешочек с золотом и взвесила унцию, потом вернула его и стала ждать, пока он стоял в нерешительности.
   — Ты не поцелуешь меня, Роберт?
   Он судорожно глотнул и ответил прямо:
   — Нет.
   — А хочешь, я тебя поцелую?
   — Я хочу поговорить с тобой, Адди. Мы можем только поговорить?
   — Конечно. — Она взяла его за руку и подвела к кровати, Они сели на край, она подняла колено и повернулась, глядя ему в лицо. — Только я не буду говорить о том, что ты собираешься обсуждать. О чем угодно, только не об этом. Ты одинок, Роберт, ведь сегодня Рождество? Да?
   Слова, которые он хотел произнести, застряли у него в горле.
   — Ты скучаешь по своим? — Ее голос прозвучал искренне, в нем чувствовались интерес и забота. Впервые с тех пор, как он приехал в Дедвуд.
   — Нет. Я никогда не был близок с ними. Разве только с моим братом Франклином.
   — Никогда с ним не встречалась. Я никогда не виделась ни с кем из твоих родных.
   — Я хотел, чтобы ты с ними познакомилась.
   — Да, не всегда все получается, как хочешь. — Она протянула руку и погладила лацканы его пиджака. — А ты неплохо преуспел, не так ли, Роберт? Ты богат, как всегда и хотел?
   — Да, я хотел быть богатым, и ради тебя, разве ты не знала? Вот почему я был так долго вдали от тебя тогда…
   — Шш-ш! — Она приложила палец к его губам. — Ни слова об этом.
   Он схватил ее руку и прижал к груди.
   — Почему же, почему?!
   Она медленно покачала головой. Ее раздирали противоположные чувства. Ив и Адди боролись друг с другом. С тех пор как увидела его в зале, она обратилась в Ив, окаменев в своих чувствах. И она сможет выдержать и дальше, если закроет Адди от своих и посторонних взоров. Легкоранимая, нежная Адди плакала в ее душе, она хотела уйти от всего, хотела упасть в объятия Роберта и просить у него прощения, прощения за действо, которое невозможно описать и которое низведет их обоих туда, где не будет искупления.
   — Почему, Адди? — повторил Роберт. — Разве я не должен знать? Разве я не заслужил этого за все эти годы? Ведь я прошел через ад, думая, что это мое идиотское поведение заставило тебя убежать. Но я никогда толком не понимал всего. Да, ты была молода, а я был достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчет, что ты не была готова ко всему. Но почему ты бросила своих и убежала? Знаешь ли ты, как страдал твой отец, как мучилась Сара?
   — Я тоже страдала, — произнесла она с горечью.
   — Тогда почему же, почему?! Зачем все это? — Он обвел рукой вокруг себя.
   — Потому что это — единственное, что знает женщина.
   — Нет! Не говори мне ничего подобного, потому что я все равно не поверю. Ты была невинной девушкой тогда, когда мы были в том сарайчике с тележкой и цветами. Я знаю это так же твердо, как и то, что теперь ты не такая. Ты была в ужасе от того, что чуть было не произошло между нами. То, что ты сейчас говоришь, не вяжется с тем, что было.
   Адди умоляла: «Скажи ему».
   Ив говорила: «Заканчивай все это».
   Лицо ее потускнело. Она посмотрела на часы у кровати.
   — Роберт, я должна отсчитывать время, как только закрылась дверь. Уже прошло пять минут. У тебя осталось пятнадцать. Ты уверен, что хочешь их потратить только на разговоры?
   Время сентиментальности кончилось. Он почувствовал, что ответов на его вопросы не будет.
   Он встал с кровати и стал развязывать галстук. Два резких движения, кожа на его лице туго натянулась, казалось, видны кости на щеках и на подбородке. Рот был плотно сжат, взгляд безразличен.
   — Хорошо. Давай займемся делом.
   Он снял пиджак и повесил на вешалку. Потом вынул часы с цепочкой, снял жилет, расстегнул подтяжки, снял носки и ботинки. Он сидел на кровати, как будто был один в комнате. Потом встал спиной к ней, стянул рубашку и снял брюки.
   Теперь он повернулся к ней лицом.
   — Ты что же, так и будешь сидеть здесь всю ночь за мои двадцать долларов?
   Она не пошевелилась. Глаза ее были широко раскрыты, как в тот день на груде цветов.
   — Ну?! — резко произнес он. «Не надо, Роберт, пожалуйста», — говорил ее внутренний голос. А вслух:
   — Иногда мужчины любят раздевать нас сами.
   — У меня нет желания делать это. Разденься сама, — приказал он.
   Его нательное белье было расстегнуто до пояса. Он опустил руки и ждал, сам не понимая, почему сейчас ему хотелось унизить ее. Быть может, потому, что он сам опустился до того, что пришел сюда, готовый заниматься этим унизительным делом.
   — Я жду, Ив.
   Она поднялась и встала перед ним, прямая, как Жанна д'Арк, привязанная к столбу, взгляд ее был прикован к его лицу. Она сняла кимоно и бросила его на кровать. Скинула атласные туфли, подвязки, чулки. Резкими движениями расстегнула крючки корсета, и он упал на пол. Она сняла комбинацию и тоже бросила ее на пол. На коже ее отпечатались полосы и сеточки от белья и корсета. Он смотрел на эти морщинки, поднял глаза к ее голой груди, затем взглянул на лицо. В этот момент она пыталась расстегнуть пуговицу на талии у своих панталон. В глазах ее сверкали слезинки, как росинки на листке.
   У Роберта ком встал в горле и что-то разорвалось внутри.
   — Нет, Адди, не так, — прошептал он, делая шаг к ней и закрывая собой. Он прижал ее руки к бокам. — Я не могу так. — Глаза его были закрыты, ресницы влажны от накипавших слез. — Ни за что на свете. Чтобы ты ненавидела меня и я ненавидел сам себя. Никогда! Прости меня, Адди.
   Она молча стояла в его объятиях, и тогда Адди вышла из своего одинокого убежища и постучалась в израненное сердце.
   — О-о-о, Адди! До чего мы дошли! — Он обнял руками ее голову, они стояли и молча плакали, не видя лиц друг друга, потрясенные. Внизу закрыли дверь. Кто-то засмеялся. Пронзительно закричал попугай. Часы у кровати отсчитывали драгоценные минуты: две… три… Они тихо стояли, ее волосы касались его бороды, а босая нога была на его ступне.
   — Оденься, Адди, — хрипло прошептал он, ослабив объятия.
   — Подожди. — Она все еще прижималась к нему, стоя неподвижно. — Я должна рассказать… Я больше не могу жить с этим.
   Он сжал ее плечи и застыл в ожидании. Ее шея прижималась к его плечу, и он чувствовал, как она пыталась проглотить стоявший в горле ком.
   — Это был мой от-т-ец, — прошептала она, и ее руки на его спине сжались в кулаки. — Он приходил ко мне в п-п-постель п-п-по ночам. И он заставлял м-м-меня д-д-делать в-в-все это с ним.
   Роберт вздрогнул, ужас и возмущение горячей волной залили его. Внутри, где-то в желудке, образовалась пустота, а в голове прозвучало: «Ты ничего тогда не понял, Роберт».
   — Твой отец?! — прошептал он.
   Она кивнула, надавив на его плечо и вздрагивая от сдерживаемых рыданий, которые он чувствовал своим телом.
   Роберт прижал ее голову к своей груди. Если бы только он мог обхватить всю ее и оградить от окружающего ее мира, он бы незамедлительно сделал это!
   — С тех пор как мать оставила нас.
   — О-о-о, Адди… — Он не думал, что жалость может быть таким всепоглощающим чувством.
   — Я спала в-в-вместе с Сарой, а потом, когда мама ушла, я н-н-начала писать в постель, так что отец поместил меня в отдельную комнату, и в-в-вот тогда эт-т-то н-н-началось. Без мамы было очень одиноко и тоскливо, и в-в-вначале мне нравилось, когда он п-п-приходил и л-л-ложился к-к-ко мне.
   Слезы текли из глаз Роберта и орошали ее волосы. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, как два стебля сырой травы.
   — Ты же была тогда совсем ребенком.
   — Это было задолго до того, как я познакомилась с тобой. Задолго до того, как я тебя полюбила.
   — Он силой заставил тебя?
   — Не сразу. Это началось, когда мне было двенадцать лет.
   — Двенадцать… Двенадцать… Боже милостивый, всего двенадцать лет! — Он только познакомился с ней тогда. И смотрел, как она играет на пианино с таким угнетенным выражением лица, что, казалось, она уносилась в глубокие дали одиночества. На ней тогда было платье из шотландки с большим белым воротником, низко опускавшимся до ее только начинавшей округляться девичьей груди. Он иногда глядел украдкой на нее, когда ее глаза были прикованы к нотам. Вспоминая, он почувствовал себя виноватым даже за такое незначительное нарушение ее целомудрия.
   — Ты тогда только начала созревать.
   — Да, — прошептала она.
   — И я тоже стал замечать тогда, как ты растешь.
   Она промолчала.
   — И все стало еще хуже и из-за этого тоже, да?
   Она молчала.
   — Да, Адди?
   — Ты в этом не был виноват, совершенно не был. Ты не знал.
   Весь мир вокруг показался Роберту кроваво-красным.
   — О-о-о, Адди, прости меня!
   — Ты не был причиной всего. Ведь это началось задолго до тебя.
   — Почему ты не сказала никому об этом… миссис Смит, Саре?
   — Он предупредил меня, что никто мне не поверит. Надо мной все будут смеяться и показывать на меня пальцем. То, что он делал, было запрещено. Я это уже знала. Он сказал, что, если это станет известно, его заберут от нас, мы с Сарой останемся одни и некому будет о нас заботиться. Я поверила ему и боялась рассказывать об этом миссис Смит. А как я могла сказать Саре? Она бы никогда мне не поверила. Она обожала отца. Он был ее кумиром.
   Ничего себе кумир! Шок, потрясший Роберта, превратился в ярость. Он убил бы Айзека Меррита, скотство которого искалечило невинного ребенка, слишком юного, чтобы противостоять ему.
   — Все то время, когда ты отдалялась от меня, я считал, что это я был виноват, делал что-то не так. Я даже подумал, что ты страдала какой-то страшной болезнью, от которой могла умереть, так сильно ты изменилась, стала такой хрупкой. Сказал ли он тебе, что я говорил с ним о твоем состоянии?
   Она отодвинулась и посмотрела ему в лицо.
   — Ты говорил с ним?
   Он продолжал обнимать ее за плечи и смотрел прямо в глаза.
   — Он ответил мне, что между нами существует разница в возрасте, что ты несомненно чувствуешь давление с моей стороны и это создает напряженность. А на самом деле только он давил на тебя.
   — О-о-о, Роберт! — Она положила руки ему на грудь. — Я видела, какую боль я причиняла тебе и Саре, я много раз была готова признаться вам.
   — Не признаться. Признание подразумевает вину. А ты не была ни в чем виновата.
   Его ярость росла.
   — Но ты любил меня, а я была недостойна этого.
   — Это он хотел, чтобы ты так думала. И он тебе все время подавал такие мысли! — Роберт увидел по ее лицу, что прав. Он мог себе теперь представить, как Меррит манипулировал ею, пугая и унижая, отравляя юный мозг лживыми измышлениями, чтобы держать ее в полном повиновении. Гнев переполнил Роберта. Он схватил кимоно Адди с кровати и набросил ей на плечи. — Одевайся, Адди. Ты никогда больше не разденешься ни перед одним мужчиной. Твои испытания окончены. — Роберт яростно ругался, одеваясь. — Будь он проклят, этот мерзавец! Какие же мы были идиоты! А я тоже хорош! Сыграл ему на руку. Пришел к нему просить разрешения жениться на тебе, когда тебе исполнится семнадцать, и он согласился. А ты тем временем отдалялась все больше и больше. Теперь я все понимаю. Теперь все сходится.
   Адди оделась. Он схватил ее за руки и сжал их так, что ее пальцы сплелись. Глаза его горели.
   — Знаешь ли ты, что я бы дал за то, чтобы он был здесь живой хотя бы на один час?! Я бы оторвал его яйца и забил их ему в рот!
   — О-о-о, Роберт!.. — Она ничего не могла сказать в ответ.
   — Что нужно сделать, чтобы вытащить тебя отсюда на ночь?
   — Роберт, ты не сможешь…
   — Я спрашиваю, что нужно сделать! — повторил он еще тверже.
   — Ты должен выкупить меня.
   — Сколько это будет, примерно?
   — Двести долларов.
   Он дал ей мешочек с золотом. — Взвесь это.
   — Двести долларов?! Да ведь это глупо, Роберт.
   — Я чертовски богат. Взвешивай.
   — Но Роза будет…
   — Мы займемся ею позже… — Он торопливо заканчивал одеваться. — Сегодня канун Рождества, Адди. Я не собираюсь оставлять тебя в этом бардаке в сочельник, и, если все будет так, как я хочу, ты вообще сюда больше не вернешься. Так что взвесь золото.
   Он наконец оделся, а она продолжала стоять в нерешительности, держа в руке мешочек. Он подошел к ней, взял мешочек и спокойно сказал:
   — Извини, Адди, что я повысил на тебя голос. Я сам займусь этим сейчас, пока ты оденешься. Возьми только то, что необходимо для видимости. Я не хочу, чтобы ты забирала какие-то вещи отсюда.
   Он увидел, что она тихо плачет, стоя спиной к нему. Он повернул ее лицом и посмотрел в глаза.
   — Не плачь, Адди. Время твоих слез прошло, их больше не будет.
   — Но, Роберт, что мне делать?! Я же жила здесь, в этих стенах так долго… Ты не понимаешь.
   — Ты боишься? — мягко спросил он. Ведь начиная с трех лет она никогда не жила нормально. Уход с ним будет означать возвращение к нормальной жизни, больше того, это будет акт мужества. — Моя бедная, бедная девочка. Конечно, тебе страшно. Но я буду с тобой. А теперь, давай… Одевайся. У тебя есть одежда для улицы?
   Она уныло кивнула.
   — Где она?
   — В моей комнате, Следующая дверь.
   — Мы возьмем ее.
   Он схватил ее вещи, и они вышли за дверь мрачной, жалкой комнаты, в которую, он поклялся, она никогда больше не войдет. В следующей комнате было темно,
   — Где лампа? — спросил он,
   — Прямо перед нами.
   Когда он зажег ее, белая кошка, лежавшая на кровати, подняла голову и прищурилась, глядя на него.
   — Можно, я возьму Рулера? — спросила она.
   — Ну конечно. Он единственное приличное существо здесь.
   — И мои подарки от Сары?
   — Разумеется.
   Ее одежда висела на вешалке, но очень немногое было пригодно для приличного общества. Роберт выбрал самое простое платье, которое смог найти, и ждал, отвернувшись, пока она наденет его. Когда обернулся, он увидел, что грим на ее лице потек, и оно выглядело, как импрессионистская картина. Он намочил кусок материи в умывальнике, взял ее за подбородок и нежными движениями стал смывать краску с глаз и помаду с губ.
   — Тебе больше не понадобится все это, Аделаида Меррит, — тихо и торжественно заявил он; Теперь она стояла перед ним, и он смотрел в ее такие знакомые зеленые глаза, опухшие от слез. — Как я мечтал увидеть Адди, которую я знал и всегда помнил. И мы вернем ее.
   — Но, Роберт…
   Он велел ей молчать, приложив палец к губам.
   — У меня нет пока ответов на все вопросы, Адди, пока нет. Но мы не сможем найти их, если не начнем искать.
   Спустившись в нижний зал, она положила золотой песок на 200 долларов в специальный ящик и предупредила Розу, что Роберт выкупает ее на время.
   — Двадцать четыре часа и ни минутой больше, ты слышишь, Ив? — крикнула Роза ей вслед и спросила, повысив голос; — А кошку, зачем ты берешь кошку?
   С Рулером на руках и Робертом рядом Адди вышла на улицу и вдохнула холодный рождественский воздух.
   Сверху, над их головами, плыли рождественские песнопения, разносясь по ущелью.
   — Это доброе предзнаменование, а? — проговорил Роберт, подняв голову. Они шли в ногу, быстрыми шагами.
   — Небеса не шлют добрых знаков проституткам, — ответила Адди.
   — Не будь так категорична, — сказал он, беря ее под руку.
   В гостинице портье не было на месте. Вместо него висела записка: «Ушел домой отмечать Рождество». Роберт зашел за стойку и взял ключ от номера.
   — Кто сказал, что в гостинице нет мест? — Он улыбнулся Адди и прикоснулся к ее спине, направляя к лестнице. На втором этаже он открыл дверь, они вошли в комнату, и он зажег лампу. Комната была простой, но чистой, с оштукатуренными стенами и занавеской на окне. Он подошел к круглой железной печке, присел и открыл дверцу топки.
   — Но, Роберт, мы же не заплатили за эту комнату.
   — Ничего. Я подойду к Сэму утром, или когда он вернется.
   Она стояла в нерешительности около открытой двери. Он поднялся и обернулся.
   — Я должен пойти за дровами. В передней стоит бачок с водой, если только она не замерзла. Он, должно быть, сейчас уже почти пустой, так что ты сможешь его поднести к печке, хорошо, Адди? Я скоро вернусь.
   Она спустила с рук Рулера, который прежде всего обследовал комнату. Через несколько минут пришел Роберт с охапкой дров, набил топку и разжег печку. Закрыв дверцу и поправив решетку, он поднялся и вытер руки.
   — Когда ты помоешься, постучи в стенку. Тогда мы поговорим, если захочешь.
   — Спасибо, Роберт.
   Он улыбнулся.
   — Я принесу тебе ночную рубашку, подожди минутку. Она прислушалась к его шагам. Вскоре он вернулся и подал ей сложенную ночную рубашку из фланели в голубую и белую полоску. Глаза ее наполнились слезами, сквозь которые прямые полоски на рубашке казались изогнутыми.
   — Спасибо, Роберт.
   Он подошел к ней и приподнял подбородок костяшками пальцев, глядя в ее глаза.
   — Постучи, — прошептал он и вышел, закрыв за собой дверь.
   В комнате стояло кресло-качалка. Адди опустилась на него, нагнулась и спрятала лицо в мягкой фланели рубашки. Она долго сидела неподвижно, думая о том, каковы могут быть намерения Роберта. Вода зашипела, и она встала, охваченная странным желанием помешать ее пальцем. Единственным сосудом для мытья был большой таз под умывальником. Она обошлась им и вскоре, аккуратно развесив полотенца, встала рядом с раскаленной печкой, греясь и чувствуя, как страх покидает ее душу и тело. Она надела ночную рубашку, и ей показалось, что она заняла место Роберта, где все было нормально и надежно, где жизнь имела свою цель. Она причесалась и вспомнила, что ему не нравились ее волосы, покрашенные в черный цвет. Тогда она сняла сырое полотенце и закрутила его на голове наподобие тюрбана. Потом постучала в стенку.
   Она услышала звук открываемой и закрываемой двери, затем приближающиеся шаги. Дверь ее комнаты открылась, и он сказал:
   — У тебя теплее, чем у меня. Можно войти?
   — Конечно.
   Он вошел и закрыл за собой дверь. На нем были черные шерстяные брюки на подтяжках и белая рубашка. На ногах — ботинки с высоким верхом. Он взял ее за руку и подвел к лампе.
   — Дай-ка я посмотрю на тебя. — Роберт взял ее голову обеими руками и повернул к яркому желтому свету. Вглядевшись в лицо пристально, он сказал с легкой улыбкой: — Да, теперь это наконец действительно Адди Меррит. Как ты себя чувствуешь?
   — Намного лучше. Удивлена. Растеряна. Испугана.
   Он опустил руки.
   — Ты предпочла бы быть одна сейчас, Адди?
   — Нет, я… ведь сочельник, а кто хочет проводить его в одиночестве? Я хочу говорить, Роберт, разговаривать. Но, быть может, это не совсем хорошо для тебя, если узнают, что ты находился в одной комнате со мной. У Розы это одно, а здесь — другое. Это ведь, я уверена, вполне респектабельная гостиница.
   — Адди. — Он взял ее за руку и подвел к кровати. — Ты должна теперь думать о вещах действительно значительных. — Он взбил подушку, прислонил ее к спинке кровати. — Садись и подвинься немного, — Он сел на покрывало рядом, обнял ее и прижал к себе. Потом вытянул ноги и сказал: — Слушай… Колокола перестали звонить.
   Они прислушались. Было слышно только, как гудело пламя в печке. Да кто-то храпел в комнате напротив. Рулер вспрыгнул на кровать и улегся, свернувшись калачиком, на коленях у Роберта. Роберт и Адди рассмеялись.
   — Ну вот, последний штрих, — заметил он. Она опять засмеялась, но оборвала смех и вздохнула.
   — О, Роберт, я не знаю, с чего начать,
   Она ощутила глубокое горе, когда ее мать покинула их. Это чувство было очень обостренным; ведь она отличалась от других детей, у которых были матери. Это были годы тоски и одиночества, даже после прихода в дом миссис Смит. Сара и она стояли у окна, глядя на улицу и ожидая возвращения матери. Страх и огорчение, когда она начала писать в постель, боязнь, что Сара будет жаловаться и смеяться над ней, явились причиной ее перехода в отдельную комнату. Но там она почувствовала себя еще более одинокой. Первый раз, когда отец тихо скользнул в темноте к ней в постель, принес ей успокоение. Но постепенно детское неведение начало вытесняться отвращением и чувством вины. Она вспомнила, как стала просить Сару, чтобы та разрешила ей опять спать вместе. Но Сара говорила: «Ты толкаешься, стягиваешь одеяло и разговариваешь во сне. Иди спать в свою комнату». Она просила сделать замок на дверь комнаты, но отец заявил в присутствии Сары и миссис Смит, что прогнать боязнь Аделаиды можно, не запираясь от домового и привидений, а, наоборот, держа дверь открытой, чтобы убедиться, что в доме таких существ нет. Когда она ложилась спать до прихода отца домой, то лежала, напрягаясь всем телом и закрыв глаза, веки ее дрожали от страха. Она делала вид, что спит, в надежде, что он пройдет мимо прямо к себе. Она занималась изо всех сил в надежде, что станет более смышленой, и ее возьмет, как Сару, под свое покровительство типография отца. Таким образом она сделает ему приятное, а он вознаградит ее, оставив в покое. Она стала ненавидеть свою красоту, считая, что это она возбуждает нездоровое влечение.