Спенсер Лавирль. Прощение

   В канун сочельника, во второй половине дня, пошел снег. Сара сходила в городскую баню, потом щедро полила себя розовой туалетной водой, надела лучший костюм с жакетом «полонез». Дома сделала прическу, подложила дополнительный валик под волосы на затылке, тщательно разделила пробор, оставив часть волос небрежно виться, и как последний штрих — приколола медальон у горла белоснежной блузки с высоким воротником.
   Она помедлила у небольшого зеркала, подняв кисть руки к кончику длинноватого носа, и в это же мгновение подумала вдруг о Ноа Кемпбелле, который через две двери от нее тоже, наверное, переодевается сейчас, готовясь к Рождеству.
   « Мне все же не хватает его…»
   Она взяла со стола приготовленный для Адди подарок — украшение в виде букета засушенных цветов, уложенное в пакет и перевязанное серой ленточкой. С грустью смотрела она на вещицу у себя в руке, думая о предстоящей встрече с сестрой все в том же доме Розы…
   Сестра… Сколько еще таких же было там у Ноа Кемпбелла?.. Не только там…
   Она вздохнула, посмотрела в окно, где густо валил снег и небо было того же цвета, что и лента, украшавшая пакет с подарком.
   Последнее время она все чаще думала о них одновременно — о Ноа и об Адди, — и эти мысли бередили ее, как старая рана… Когда он виделся с Адди в последний раз? Продолжает ли ходить в этот дом? Целовал ли он ее сестру тогда же, когда целовал ее, Сару?..
   В унынии она застегнула пальто, вышла из дома.
   Все ущелье надело опушенную мехом горностая мантию. Рудокопы уже начинали спускаться с холмов, заполнять улицы, собираться в салунах, оставляя возле них своих мулов, привязанных к перилам веранд. Многие из мужчин здоровались с Сарой, окликая ее по имени.
   В холле у Розы никого не было. Сара сразу поднялась наверх, постучала к сестре и вошла. Адди встала ей навстречу с кошкой в руках. Сердце у Сары защемило, когда она подумала, что, скорее всего, только в обществе этого животного предстоит Адди встретить сочельник.
   — Счастливого Рождества, Адди, — проговорила она. — Могу я зайти на минуту?
   Та отступила от двери, ничего не говоря.
   — Я принесла тебе… вот.
   Адди взглянула на перевязанный лентой пакет.
   — У меня нет ничего для тебя, — сказала она.
   — Мне ничего не надо… Возьми, пожалуйста.
   Адди отпустила кошку, развернула подарок. Лицо у нее было печальное, измученное.
   — Ты не хочешь оставить меня в покое? — спросила она.
   — Наступает Рождество. Я хотела тебе подарить что-нибудь.
   Адди молча смотрела на засушенные цветы.
   — Ты, наверное, знаешь, — снова заговорила Сара, — о рождественском представлении, которое устраивается сегодня в театре Ленгриша. Между прочим, я управляю детским хором, если помнишь. Приходи туда, я тебя очень прошу.
   — О чем ты говоришь?! Я не могу.
   — Нет, можешь. Просто надень пальто, шляпу, и мы вместе пойдем вечером в театр.
   — И там в меня начнут бросать камни!
   — Никто в тебя ничем не кинет!
   — Ты живешь в каком-то другом мире, Сара. Я не могу вернуться к нормальной жизни, даже если очень бы хотела.
   — Поэтому ты и не хочешь?
   — Да…
   В который уже раз при подобном разговоре Сара была вынуждена переменить тему.
   — Ты видишь Роберта? — спросила она.
   — Почти каждый день. Он тоже не оставляет меня в покое.
   — Тогда пойди ему хоть в чем-то навстречу. Станьте снова друзьями.
   — Он тоже живет в выдуманном мире.
   — Ты не права… Адди!.. Я хотела…
   Впервые с момента их встречи в этом городе Саре показалось, что с сестрой стало все же немного легче говорить и ее можно даже спросить кое о чем… Задать вопрос, который давно вертелся у Сары на языке… Она была почему-то уверена, что если спросит сейчас, то получит правдивый ответ…
   «Адди, шериф по-прежнему приходит сюда к тебе?»
   Она уже раскрыла рот, но слова застряли в горле. В страхе перед возможным утвердительным ответом, она не произнесла ни звука.
   — Нет, ничего… — выдавила она в ответ на вопросительный взгляд сестры. — Извини, мне надо торопиться в театр. Скоро начнут собираться дети.
   Лицо Адди еще больше помрачнело.
   — Веселого Рождества, — пожелала она.
   — Тебе тоже.
   Они стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и каждая страстно желала того, чего другая не могла ей дать.
   Внезапно Сара бросилась к сестре, сжала ее в объятиях, их щеки соприкоснулись.
   — Ох, Адди, — проговорила она, — неужели мы снова не станем сестрами?
   Какое-то мгновение руки Адди гладит спину сестры.
   — Лучше не думать об этом.
   — Приходи сегодня. Ну, пожалуйста!
   — Не могу, но желаю тебе успеха.
   Сара выскочила из комнаты, боясь, что расплачется прямо там… Кроме того, ей необходимо торопиться. Ее будут ждать шестнадцать мальчиков и девочек, взволнованных предстоящим праздником, шумливых, улыбающихся. Ее настроение никак не должно отразиться на них.
   Театр Ленгриша был заполнен людьми, ожидающими начала первого в истории Дедвуда религиозного представления. Сцена украшена сосновыми ветками. Ясли для младенца устланы чистой соломой. Дети возбуждены, их матери нервничают. Участники спектакля уже в костюмах.
   Шерифа в зале нет.
   Сара настолько обеспокоена и разочарована этим, что позволяет себе время от времени выглядывать в щелку занавеса в надежде увидеть в толпе зрителей знакомые рыжеватые усы и серые глаза. Она видит и узнает многих: Роберта и Тедди Рукнера, миссис Раундтри, мистера Муллинса, мистера Тафта и десятки других. Но Кемпбелла среди них нет.
   А ведь несмотря на внутреннее отторжение от него, именно о нем думает она больше всего в этот рождественский вечер; именно ему хочет показать, как складно поют дети в ее хоре; в его глаза хочет взглянуть, когда в конце представления повернется к залу, чтобы вместе со всеми спеть заключительную песню… Но, скорее всего, он уехал в Спирфиш, чтобы встретить Рождество со своей семьей.
   Представление началось с исполнения всеми присутствующими рождественского гимна под аккомпанемент органа, на котором играл Элиас Пинкни, и с участием ксилофониста Джадда, извлекавшего мелодические звуки из восьми металлических треугольников. Потом выступил Джек Ленгриш. Его чтение иллюстрировалось сценками, изображавшими празднование Рождества в разных странах. Сара сидела с одного края сцены вместе со своим хором «ангелов» и не сводила глаз с двери, ведущей в зал. Чтение рождественских историй подходило к середине, когда дверь открылась и вошел Ноа.
   Сердце Сары дрогнуло и гулко забилось.
   Ищущий взгляд Ноа устремился на сцену, нашел там Сару и замер.
   Я здесь…
   Я здесь…
   Их молчаливый союз был несомненен. Впервые с начала вечера она полностью ощутила дух сегодняшнего празднества.
   Дети пели великолепно. Ребенок Робинсонов вел себя в колыбели Иисуса почти спокойно. Все были в восторге от имитации звона колоколов. Голос Джека Ленгриша звучал величественно, а его одежды были безукоризненны. Рудокопы быстро заполнили королевский ларец золотым песком. Его оказалось так много, что пришлось искать вторую шкатулку.
   Когда Сара повернулась к залу, чтобы все вместе исполнили последнюю строфу «Тихой ночи», она и Ноа Кемпбелл пели ее исключительно друг для друга.
   Раздался гром аплодисментов, когда представление окончилось. Все обнимались и обменивались рукопожатиями — на сцене, в зале. Поверх всех голов глаза Ноа и Сары все время искали и находили друг друга. Роберт поднялся на сцену и обнял Сару, но для нее сейчас его внимание не было таким приятным и необходимым, как раньше. Как до этого. Из-за его плеча она продолжала искать глазами Ноа.
   Для взрослых был приготовлен пунш и печенье, для детей — жареные кукурузные зерна и леденцы. Толпа зрителей, состоявшая главным образом из мужчин, оторванных от своих семей, не торопилась расходиться: многие начали снова, под музыку органа, распевать рождественские песни. Артисты снимали сценические костюмы, переодевались в обычную одежду. Сара помогала юным певцам освободиться от ангельских одеяний, чего им не очень-то хотелось, и потом вместе с Джеком Ленгришем искала место, где можно сохранить все это до следующего года. Занимаясь делами, она все время думала, что Ноа может уйти.
   Но он по-прежнему был в зале, и они стали пробивать себе путь сквозь толпу.
   Группа норвежцев пела рождественские гимны на родном языке. Крутилось колесо рулетки; выигрышами на нем были подарки для детей. Среди всего этого шума и гама, песен и радостных восклицаний Сара и Ноа встретились посреди зала.
   Некоторое время они молча, без улыбки смотрели друг другу в глаза.
   Наконец он заговорил:
   — Хорошее представление.
   — Спасибо.
   — Дети так же хорошо пели, как и выглядели.
   — Правда? Им очень понравились крылья, которые вы помогли соорудить…
   Оба сделали робкую попытку улыбнуться, это им в конце концов удалось. Норвежцы уже закончили петь, их почин перехватили шведы, они выводили рулады так громко, что заглушали все вокруг.
   — Я уж думала, вы не придете, — произнесла Сара
   — Что?
   Он наклонился к самому ее рту, она уловила легкий запах его кожи, туалетной воды.
   — Я сказала, что думала, вы не придете на праздник. Вы опоздали.
   — Я стоял в очереди в бане.
   — Ох!
   — Кажется, весь город решил помыться именно сегодня.
   — Я успела это сделать немного раньше. Без очереди.
   — Вам повезло…
   Снова молчание как будто отдалило их друг от друга; нужно было спешно подыскивать темы для продолжения разговора.
   — Не вижу здесь ваших родных, — заметила она.
   — Они не приехали. Я собираюсь к ним завтра в Спирфиш.
   — Как хорошо. У большинства из тех, кто сейчас в зале, родные очень далеко отсюда.
   — Сара…
   Она выжидающе смотрела на него. Ее глаза, казалось, утонули в его взгляде.
   — Я хотел спросить… Вы не поехали бы со мной?
   — К сожалению, не могу. У меня другие планы. — Разочарование сквозило в глазах у обоих.
   — Может быть, в другой раз… — добавила она с робостью.
   Он нашел выход из новой неловкой паузы.
   — Принести вам немного пунша?
   — Да, пожалуйста.
   Он скрылся в толпе и через некоторое время возвратился с двумя кружками темно-красной жидкости.
   — Веселого Рождества! — Он поднял свою кружку.
   — Веселого Рождества!
   Они чокнулись. Осушив кружку, он стал оглядывать зал, двумя пальцами вытирая кончики усов. Когда снова повернулся, то поймал на себе ее внимательный взгляд. Она опустила глаза.
   — Похоже, вы получите и школу, и церковь после сегодняшнего вечера, — сказал он, наклоняясь к ее уху. — Столько денег!
   — Будем надеяться.
   — Сколько в этих шкатулках, как думаете?
   — Ума не приложу. Во всяком случае, немало…
   К ним подошла Эмма Докинс со своими детьми.
   — Мы отправляемся домой, — сообщила она. — Не видели Байрона?
   — Он где-то здесь, — сказала Сара.
   — Джош, сходи позови отца. Скажи, пора уходить. Счастливого Рождества, шериф.
   — Того же и вам.
   — Сара, значит, как уговорились, ждем вас завтра.
   — Да, спасибо.
   — Обед в четыре, не забудьте.
   — Ни за что!..
   Когда Докинсы удалились, Ноа спросил:
   — Вы будете завтра у них?
   — Да. А вы что, не верите?
   Он пожал плечами и уставился в свою кружку.
   — Почему вы не сказали мне раньше про Спирфиш? — проговорила вдруг Сара.
   В голосе ее звучало разочарование, граничащее с отчаянием.
   Он взглянул на нее с некоторым удивлением.
   — Не был уверен, что вы захотите, — ответил он.
   — Но спросить-то можно было, Ноа! Или нет?
   — Вы не называли меня по имени все эти дни, с того вечера, когда я поцеловал вас.
   — Я была в смятении.
   Он очень серьезно посмотрел на нее.
   — Не слишком-то легко мужчине с вами, — заметил он.
   — Я знаю, — с горечью ответила она. — Извините меня.
   Некоторое время он был занят поисками места, куда поставить кружки, потом небрежным тоном произнес:
   — Завтра я хочу выехать пораньше. Мне пора идти.
   — Конечно, — откликнулась она, не делая попытки двинуться с места и глядя на него тревожными глазами. А затем они заговорили одновременно.
   — Сара…
   — Ноа…
   После последовавшего молчания она начала первой:
   — Пойдем домой вместе?
   — Где ваше пальто? — спросил он.
   — В одной из гримерных за сценой.
   — Подождите здесь.
   Она кивнула и, стоя одна в унынии, подумала о том, какую тяжкую борьбу приходится ей вести с собой, со своими чувствами к человеку, от которого, она это твердо знает, ей следует держаться подальше. Но что могла она поделать, если вся радость от праздника улетучилась для нее, как только она узнала, что Ноа завтра уезжает и она не может уже принять его приглашения… И вообще, столько времени и усилий требовалось им, чтобы наладить дружеские отношения, а сейчас что получается?.. И что она хочет от него?.. От себя?.. Увы, ничего этого она не знала…
   Ноа вернулся, помог ей надеть пальто, они направились к выходу, желая всем на пути счастливого Рождества и отвечая на добрые пожелания.
   На улице все было покрыто снегом: пешеходные дорожки, крыши домов, седла и одеяла на спинах у мулов, привязанных к перилам.
   Они шли в молчании, изредка случайно касаясь друг друга локтями. Когда свернули в проулок и начали взбираться по крутому склону, внезапный звон заставил их остановиться.
   — Что это?
   Звуки раздались снова, откуда-то сверху.
   — Колокольный звон, — выдохнула Сара. Они подняли головы. Все ущелье наполняли мелодичные звуки, они вибрировали, отталкиваясь от каменных стен, падали в пропасти, вырывались оттуда и дрожали высоко в темном небе. Ночь жила этими звуками, эхо подхватывало их и разносило далеко по округе, небесный купол служил великолепным резонатором.
   Сара и ее спутник стояли неподвижно, захваченные этим колокольным благовестом.
   — Это Нед Джадд, — прошептала Сара.
   — Где он, по-вашему? — спросил Ноа.
   — Наверное, где-то на горе, возле одной из шахт… Какой подарок к Рождеству сделал он всем нам…
   Колокола продолжали звенеть.
   Ноа нашел руку Сары, прижал ее своим локтем. Они двинулись дальше, шагая почти в такт музыке.
   На верхней площадке лестницы, возле дома, стояла миссис Раундтри и несколько ее постояльцев. Все, подняв головы, прислушивались к звукам, падавшим сверху — с неба, со скал, с ветвей сосен. Ноа отпустил руку Сары, они присоединились к остальным, стоявшим у входа.
   Вскоре звуки умолкли, однако все продолжали обсуждать сегодняшний вечер — костюмы детей и других артистов, их песни и инсценировку рождественских историй. Звон колоколов возобновился, но все уже начали расходиться. Сара не увидела Ноа — он, вероятно, ушел раньше.
   У себя в комнате она переоделась, не зажигая света, закуталась в толстый фланелевый халат, вынула шпильки и валик из волос, потом накинула на себя одеяло, открыла окно и села возле него в деревянную качалку.
   Нед Джадд вызванивал уже четвертую рождественскую мелодию. Сара медленно расчесывала волосы щеткой, ей не хотелось ложиться в постель: ведь тогда она может уснуть, не дослушав музыку, несущуюся почти с неба.
   Через две комнаты от Сары Ноа Кемпбелл тоже раскрыл окно. Он зажег лампу, сел и свернул сигарету. Закурил ее от лампы и так сидел, пуская клубы дыма и наблюдая, как они мельтешат возле окна, не решаясь уплыть наружу и возвращаясь в тепло комнаты.
   Он выкурил две сигареты, вслушиваясь в мелодичный звон, наполнявший ущелье, пока у него не замерзли пальцы. Тогда он отошел от окна, потушил лампу и сел на кровать, укрыв ноги одеялом и спрятав под него руки.
   Он думал. Думал о Саре Меррит. О том, как они пели одну и ту же песню, издали глядя друг другу в глаза и чувствуя, что они совсем рядом в эти минуты. Вспоминал, как избегали один другого… Как целовались у нее в редакции… Как потом старались уверить себя, что между ними ровно ничего не произошло…
   Он встал, потянулся, снова подошел к окну.
   Если бы она была, как ее сестра, одной из девиц у мадам Розы, он бы знал, как с ней обходиться. Но она была не такой, она из тех, с нем всегда одна морока…
   Он постоял еще некоторое время у окна, прежде чем подошел к двери, тихо открыл ее и вышел в коридор, осторожно ступая ногами в теплых носках без ботинок, у двери Сары остановился, помешкал в раздумье. Потом тихонько постучал и замер в ожидании.
   Почти сразу дверь приоткрылась. Через щель он увидел, что в комнате Сары совершенно темно, сама она почти сливалась с этой темнотой.
   — Да? — прошептала она. — Кто это?
   — Это Ноа.
   — Что… что вы хотите?
   — Я не могу уснуть. А вы?
   Она подумала, прежде чем ответить:
   — Я тоже.
   — Что вы делаете?
   — Сижу у окна и слушаю звон.
   — Я тоже. Мы могли бы слушать вместе. — Ответом было молчание.
   — Я могу войти, Сара?
   — Нет, я переоделась, чтобы лечь в постель.
   — Наденьте халат.
   — Ноа, я не думаю, что…
   — Ну, пожалуйста.
   Она довольно долго стояла неподвижно, потом отступила в глубь комнаты. Он отворил дверь шире, беззвучно закрыл ее за собой. Благодаря снегу, белевшему за окном, он мог теперь различить, что она стоит, закутавшись в одеяло, которое сжимает у груди. Он подошел к ее кровати и сел там с края, в глубокой тени. Оттуда он смутно видел ее лицо, повернутое к окну, волосы, руки.
   Некоторое время они слушали музыку металлических треугольников, имитирующих колокола. Это была мелодия гимна «О, самое святое…»
   Наконец он произнес из темноты;
   — Сара, я просто не знаю, как мне с вами быть… — Фраза прозвучала как некий конечный вывод, как результат долгих раздумий.
   — Не понимаю, что вы хотите сказать.
   — Нет, понимаете… Я дважды поцеловал вас, и мы оба были рады этому. А на следующий день я чувствовал испуг…
   — Вы тоже это почувствовали?
   — Да, тоже.
   — Мне очень жаль. Я…
   Она не знала, что сказать… как ответить. Он заговорил снова.
   — Я много думал о вас… Вы на меня просто… как бы это сказать… нагоняете страху.
   — Я?!
   — Клянусь вам.
   — Никогда не думала, — прошептала она.
   — Но это в самом деле так. Вы лучше многих мужчин умеете работать. Умеете наладить дело. Вы и редактор, и музыкант, и…
   Он замолчал.
   — И что?.. — спросила она.
   — И я хотел бы знать, что вы думаете обо мне.
   Она ответила не сразу. Голос у нее был тихий, немного испуганный.
   — Я тоже боюсь вас…
   Она опять замолчала, но он ничего не говорил, и она продолжала:
   — Я тоже думаю о вас. Больше, наверное, чем сама хотела бы. Вы… вы, в общем, не тот человек, который… — Она остановилась.
   — Который что? — спросил он. — Продолжайте.
   — Который должен мне нравиться…
   Ну, вот и все… Она сказала эти слова. Произнесла их…
   Ей казалось, что жар ее щек можно было различить в темноте.
   — А какой же я? Говорите.
   Она не хотела, но слова сами вырвались из нее:
   — Вы из тех, кто посещает публичные дома.
   — Я не был у Розы с того вечера, когда мы встретились там.
   — Но факт остается фактом. Вы бывали там… и с моей сестрой.
   — Сара, я очень сожалею об этом, только ничего изменить нельзя.
   — И я не могу изменить своего отношения к этому. Оно всегда будет между нами.
   — Говорю вам, я не ходил туда больше! Спросите у своей сестры.
   — Я потеряла сестру из-за таких, как вы.
   — Нет! Не я причина, что она стала тем, нем стала!
   — Говорите тише.
   Он повторил, умерив тон:
   — Не моя вина, что она сделалась проституткой.
   — Но чья же? Чья?! Если бы только я могла понять!.. — Она опустила голову к коленям. Какое-то время одни лишь колокольные звуки наполняли темное пространство комнаты. Когда он коснулся ее наклоненной головы, она резко и испуганно выпрямилась: она не слышала, как он подошел к ней так близко.
   — Вам нужно уйти, — прошептала она.
   — Да, — согласился он. — Нужно… Я познал вашу сестру, как о том говорится в Библии, и теперь должен уйти. И какое имеет значение все, что мы чувствуем друг к другу?.. Все должно быть отброшено из-за того, что произошло еще до той поры, когда мы встретились. Так получается?
   — Да, — ответила она.
   Глаза ее были широко раскрыты, в горле стоял ком.
   Схватив ее за руки, он поднял ее со стула.
   — Это чушь, Сара! И вы сами знаете.
   Он склонил голову, нашел ее губы. Они оставались сомкнутыми. Он подождал, не отстраняясь. Она не ответила на поцелуй.
   — Я не тороплю вас, — прошептал он, поднимая голову. — Но не решайте сразу. Подумайте…
   Он опять прижал свои губы к ее губам, опять водил по ним языком — осторожно, ласково, умело. Его не отталкивала ее инертность.
   Она дрожала всем телом и крепче прижимала к себе одеяло.
   Он снова поднял голову и, не отнимая рук от ее плеч, глядел в темноте в ее широко открытые глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них.
   Потом его руки скользнули вниз, удержались в изгибе ее бедер. Он еще крепче прижал ее тело к своему. Пауза перед тем, как он вновь наклонился к ее губам, похожа была на промежуток между вспышкой молнии и ударом грома.
   Она сопротивлялась, упирая руки ему в грудь, откидывалась назад. После нескольких попыток он признал свою неудачу и отступил. Теперь они стояли на некотором отдалении, не сводя друг с друга глаз.
   — Разве вы не хотите, чтобы вам было приятно? — произнес он, протягивая руку, касаясь ее волос возле виска, от чего дрожь пробежала по ее телу. — Зачем же тогда…
   Он медленно наклонился, легко поцеловал ее веки, мочку уха, щеку, подбородок; затем снова — более настойчиво — коснулся губ. Она ощутила запах табака, шелковистость усов. Его руки слегка скользили по халату, со спины, и складки одежды чуть слышно касались ее ножи: как занавески — подоконника. Потом он с силой сжал ее в объятиях.
   С возгласом отчаяния она поддалась, прильнула к нему, словно тонущий к кромке берега, высвободив руки, но не выпуская из них одеяла и как бы накрывая им обоих. Тепло их тел, сами тела слились в одно. Они застыли в неподвижности, словно статуи, только сердца были живы и бешено колотились.
   Никогда она не знала, даже не думала, что если вот так близко стоишь с другим человеком, то все, во что раньше верила, может сразу куда-то исчезнуть, улетучиться. В ее душе снова рождался крик — робкий, испуганный, полный трепета. Крик попавшего в ловушку.
   Из-за окна донесся умирающий звук колоколов. Казалось, что звенит ее тело, которое сейчас так обнимал Ноа Кемпбелл.
   Она высвободила рот.
   — Ноа… — Глаза ее были закрыты. — Нам не надо так… Это очень плохо.
   — Это человеческая природа, Сара, — настаивал он. — Так повелось у мужчин и у женщин выяснять, что они думают друг о друге.
   — Но… но вам пора идти. — Голос ее был совсем еле слышен.
   Он стал целовать ее шею. Его дыхание согревало ей грудь сквозь плотную фланель халата.
   — Перестаньте! О… прошу вас… Я не могу… — шептала она, упираясь ему в плечи, пытаясь оттолкнуть.
   Одеяло вырвалось из ее рук, упало на пол. Она сжала в кулаках складки его рубашки, отстранила его. По ее щекам текли слезы.
   — Я не Аделаида! — выкрикнула она. — И не буду такой, как она… И как моя мать — тоже!.. Пожалуйста, Ноа, не надо…
   Он застыл на месте. Его руки еще прикасались к ее телу, но в них не было ни силы, ни настойчивости.
   — Пожалуйста… — повторила она шепотом.
   Он отступил, охваченный внезапным чувством вины.
   — Извините, Сара…
   Она стояла, тоже неподвижно, со скрещенными руками — словно оберегая грудь.
   — Уходите…
   — Да, я уйду, но сначала обещайте, что не станете хуже о себе думать. Во всем только моя вина, я должен был уйти, когда вы сказали… Сара, я ничего не знал о вашей матери.
   Она отвернулась к окну, обхватив себя руками, не отвечая ему.
   Колокольного звона уже не было. Все очарование ночи исчезло.
   Ноа поднял с пола упавшее одеяло, накинул на плечи Саре; не отнимая рук от ее плеч, начал говорить.
   — Хочу, чтобы вы знали кое-что, Сара. Я так же удивлен и огорошен тем, что происходит между нами, как и вы. Уверен, никто из нас и не думал, что такое может случиться. Даже не было мысли об этом… Но, скажу честно, сегодня я зашел в вашу комнату не только потому, что хотел быть настойчивым… Не только… Меня привлекает… как бы это сказать… даже восхищает в вас многое другое… Ваш ум, ваше упорство, как вы умеете работать… Я уже говорил про это… Умеете драться за то, во что верите… Школа, церковь… А как вы действовали во время эпидемии… Вы молодчина. Понимаете?.. Даже когда бьетесь за то, чтобы закрыть дома в «плохом» квартале… В тот момент, когда я запирал вас в эту чертову шахту, я уже чувствовал, что вы самая бесстрашная женщина из всех, кого знал. И самая мужественная… Можете не верить ни одному моему слову, плюнуть на все, что я говорю, как только закроется за мной дверь, но, видит Бог, это так… И многое другое меня привлекает в вас… Как вы поете песни с детьми… Можете смеяться, но это так… После того как вы спели «Тихую ночь», ко мне пришло… я почувствовал… Чего раньше никогда не чувствовал. Это было впервые… Сара… Пожалуйста, поглядите на меня… — Он вынудил ее повернуться, поднять к нему лицо. — Из-за того, что произошло сегодня, совсем не надо плакать.
   Слезы продолжали литься из ее глаз.
   — То, что мы позволили себе сегодня… это нельзя… — проговорила она, всхлипывая. — Это обедняет все чувства.
   — Мне жаль, если вы так считаете.
   — Да, считаю.
   — В таком случае, обещаю, это никогда не повторится. — Его руки упали с ее плеч, он отступил назад. — Что ж, — пробормотал он, — я пойду.