Сташеф Кристофер. Маг-целитель

   — Если только законы не писаны сильными для защиты собственных интересов, — уточнил я.
   Король хмуро глянул на меня и перевел взгляд на Фриссона.
   — Тот, кто обретает свободу и устремляется на поиски своей судьбы, порой может заблудиться и приходит в конце концов к собственному разрушению.
   — Свободные или пленные — люди в любом случае сами отвечают перед Богом за чистоту или загрязненность своей души, — просто ответил Фриссон. — И когда настанет Судный День, ни за кого не ответит перед Господом его хозяин.
   — И что же, господин будет препятствовать своим подданным, если он несправедлив и порочен?
   — Будет, — уверенно заявил Фриссон, — если мучает несчастных незаслуженно.
   — Всякая жизнь — это испытание для души, если церковники говорят правду, — возразил Король-Паук. — И испытания эти ниспосылает Господь — каждому по силам. Выстоять в этих испытаниях — значит обрести Царствие Небесное.
   — Но разве цель короля состоит не в том, чтобы по возможности скрасить жизнь своего народа? — встрял я. — Пусть он оставит Господу раздачу испытаний.
   Губы короля нетерпеливо дрогнули.
   — Что же, королю дать дворянство всем крестьянам, к примеру?
   — Недурная мысль, — отметил я. — А если у него нет такой возможности, пусть хотя бы не мешает им самим облагораживаться.
   — Но те, кто недоволен своим низким происхождением, могут стать чиновниками, — не соглашался король. — И сделать карьеру на службе.
   — Все это до тех пор, покуда они не станут служить слишком хорошо, — вставил Крысолов. — До тех пор, покуда король не скажет: «От сих и до сих, и не больше».
   Но я вернулся к более глобальной проблеме.
   — Правительство, состоящее из чиновников, может управляться сильным королем, ваше величество, это верно — но только тогда, когда он исключительно силен. Если же это не так, чиновники найдут способ выскользнуть из его рук и станут править вместо него.
   Король хмуро посмотрел на меня.
   — Не пойму, как это?
   — Чиновники начнут с того, что будут служить правительству, а закончат тем, что станут правительством, — пояснил я. — Таким правительством, которое похоже на единое живое существо со своими интересами, требующими удовлетворения, существо, которому совершенно безразличны нужды людей.
   — Это пересуды, — требовательно спросил король, — или ты своими глазами наблюдал столь чудовищное развитие?
   — О да, своими глазами, — негромко ответил я. — Это настолько обычное явление в тех краях, откуда я родом, что введено в рамки закона. Тысячи ученых изучают принципы поведения чиновников и их аппарата.
   — Что же это за принципы? — нетерпеливо поинтересовался король.
   — Они выведены человеком по фамилии Паркинсон, — объяснил я, — и описывают форму правления, называемую «бюрократией».
   — Что означает это слово? — нахмурился король.
   — «Правление письменных столов». Но беда в том, что любая бумага, любое прошение при такой системе должны проделать путь с одного письменного стола на другой, все выше и выше вверх по иерархической лестнице, пока не доберутся до такого чиновника, который действительно может что-то предпринять.
   — Но какой монарх может дать такую волю своим чиновникам?
   — Такой, кому работа в тягость, — ответил я и поднял руку, предупреждая протесты короля. — Я знаю, это звучит оскорбительно, ваше величество, но таких правителей было большинство.
   — Значит, то были незаконные короли.
   Я пожал плечами.
   — Наверное. Пусть и незаконные. Но между прочим, у власти держались лет по пятьдесят, а после них правили их сыновья и внуки. Можно сколько угодно разглагольствовать, что они не годились на роль королей, но, кроме них, никого на эту роль не было.
   Король-Паук одарил меня гневным взором, но сдержался.
   — Да это и не важно, — резюмировал я. — Ведь, как только за дело берутся бюрократы, они выстраивают из своих письменных столов такую пирамиду, что король и переговорить-то не со всяким чиновником может. Вот один из законов Паркинсона — любой чиновник старается нанять людей, которые будут работать на него.
   — Но кто же это ему позволит, если эти люди на самом деле ему не нужны?
   — Всякий, кто знакомится с положением дел по бумагам, а «бумага» тут — ключевое слово, самое главное. Амбициозный клерк производит на свет все больше и больше бумаг, отражающих каждое его решение. В конце концов он уже не в состоянии писать все эти бумаги самолично — только не надо думать, будто на самом деле в бумагах есть истинная потребность. А когда подобную деятельность развивает каждый бюрократ, очень скоро разводится огромное число чиновников. И королю ничего больше не остается, как только выяснять, кто из чиновников необходим, а кто нет.
   — Но это невозможно, — фыркнул Король-Паук, — потому что неосуществимо. Страна попросту ослабнет.
   Я осторожно скосил глаза. Жильбер прокашлялся, бросил потаенный взгляд на Анжелику.
   Взгляд короля стал суровым.
   — Ну, говорите же! Я знаю, что Аллюстрия ослабела — но по этой ли самой причине?
   — По этой, — протянул Крысолов. — И в некотором смысле это моя вина. Я выстроил лестницу отчетности: на нижних ступеньках маленькие городки, на самой верхней — королевская канцелярия. При такой системе любое приказание могло быть выполнено на следующий же день. Именно за это Сюэтэ и бросила меня в темницу. А лестницу мою сохранила, чтобы всякий чувствовал ее волю — всегда, в любое мгновение. И все в точности, как сказал чародей, — всякий шериф нанимает бейлифов, каждый бейлиф нанимает надзирателей, а каждый надзиратель...
   — Хватит, — процедил Паук. — Я вас понял. Однако по первому слову короля все явятся, не так ли?
   — Ага, — сказал Фриссон. — Когда услышат. Когда — это вопрос. Да и то явятся, если пожелают. А вот крестьянина, криком взывающего к монарху, тот не услышит.
   — Но как же это? Неужели чиновники посмеют что-то скрыть от своего короля?
   — Ну, не то чтобы в открытую, — пояснил я. — Но чем ниже каждый из чиновников стоит на иерархической лестнице, тем меньше у него власти для принятия решений. И каждый размышляет над прошением день-другой, а потом берет, да и передает чиновнику рангом повыше — это в том случае, если проситель ничем не вызвал у него немилости. А если вызвал, то чиновник просто-напросто теряет бумажку с прошением. Этот закон Паркинсон назвал: «Отсрочка — худшая форма отказа».
   — А если бы все бумаги доходили до канцлера, — добавил Крысолов, — его стол был бы завален кипами бумаг. Тогда ему пришлось бы решать, какие из бумаг показать королеве, а просмотр каких ее величество сочтет пустой тратой времени...
   — Вот-вот, а еще канцлеру пришлось бы решать, при показе каких бумаг правителю он будет иметь бледный вид.
   — Если король обнаружит, что канцлер от него скрыл...
   — О нет, у него найдется прекрасное оправдание! Он «потерял» бумагу, или она была слишком ничтожной для того, чтобы беспокоить ее величество, или...
   — Достаточно! — Паук закрыл глаза, прижал ладонь ко лбу. — Неужели монарх способен так пренебрегать своей властью?
   — Нет, ваше величество, но монарх способен мало заботиться о своем народе. Сюэтэ тревожит лишь одно: регулярно ли поступает дань в ее казну и исполняются ли ее королевские указы.
   — А канцлер заверяет ее в том, что они выполняются беспрекословно.
   Король опустил руку. Глаза его сверкали.
   — Но если то, о чем вы говорите, правда, то страна должна быть на грани хаоса. Там должны бесчинствовать разбойники...
   — На меня трижды нападали вооруженные шайки, пока я не встретил чародея, — подтвердил Фриссон.
   — ...бароны перестанут бояться призывов короля сохранять мир и ополчатся друг против друга...
   — И это мы видели, — сказал я. — И делают они это с благословения королевы.
   Король в ужасе уставился на меня.
   — А крестьяне? Неужели ей дела нет до того, что они умирают с голода?
   — Ей дело есть только до того, как крестьяне выполняют свои повинности, — ответил Фриссон. — До того, что они выращивают овец, а овцы дают шерсть, а из шерсти шьется одежда для королевы. Что же еще? Какое ей дело до того, что крестьяне прозябают в нищете? Что они ходят в лохмотьях, что у них щеки ввалились от голода? Вот когда они ослабнут настолько, что не смогут идти за плугом, вот тогда, возможно, они удостоятся, внимания королевы...
   — Но пока этого не произошло, — вставил Жильбер, — они могут отказаться от истинной веры и пойти в услужение к шерифу. А то еще и в разбойники податься!
   — Приспешники Сюэтэ, — продолжал Фриссон, — настраивают соседей друг против друга. Захочет деревенский надсмотрщик кого-то выделить — пожалуйста. Скажет такому-то: ты самый хороший пахарь в деревне, вот тебе мясо раз в неделю, вот тебе каждый месяц мешок провизии, вот новое платье для твоих домашних...
   — Между прочим, дары нешуточные, — заметил Крысолов.
   Анжелика была потрясена.
   — Но разве тогда все не станут стремиться лучше трудиться?
   — Станут, и все будут трудиться изо всех сил. Но надсмотрщик обязан поделить их на первых, вторых и третьих, потому-то каждый крестьянин и стремится полюбовно сговориться с надсмотрщиком, и оболгать своих соседей. А они, в свою очередь, стараются обругать его, утверждая, что он воспользовался плодами их трудов. Словом, каждый старается наговорить гадостей про ближнего.
   — А между тем каждый бейлиф принимает взятки от надсмотрщиков, — добавил Крысолов. — И порой простой пахарь вынужден привести бейлифу на ночь свою любимую жену или цветущую дочь.
   — Да, — подтвердил Фриссон, — если эти несчастные женщины сами по доброй воле не пошли к бейлифу, дабы купить его благосклонное отношение к своим мужьям...
   — Или к себе самим, из презрения к своим мужьям...
   — Ну а мужья, узнав о том, что жены им изменили, колотят их смертным боем...
   — А пахари задабривают надсмотрщиков подарками, какие только способны придумать...
   — Так, братцы, по-моему, достаточно, — резюмировал я.
   Вид у короля был такой, словно он вот-вот взорвется.
   — Все! Больше, чем достаточно! — выкрикнул король, отвернулся, зашагал в сторону арки, встал там, обернулся и провозгласил: — Увы тебе, Аллюстрия! Если дела там таковы, мы обязаны придумать, как свергнуть эту фальшивую королеву!
   Я облегченно вздохнул и заметил, как спало напряжение у моих друзей. Я ощущал себя выжатым лимоном.
   — Но вырвать с корнем все ее правительство мы не сумеем, — продолжал король. — В противном случае страна погрузилась бы в абсолютный хаос, а в этом хаосе смогли бы снова утвердиться приспешники Сатаны.
   — Но нельзя же позволить этим бумагомарателям-чиновникам продолжать издеваться над народом! — воскликнул Жильбер.
   — Нельзя, и я им этого не позволю. Ну а уж как — ваша задача. Я смогу помочь вам знаниями, могу подсказать, где найти рычаг, с помощью которого можно опрокинуть тирана, могу даже помочь вам силой, передав ее по нитям моей паутины. Но я не могу выступить на битву вместе с вами. Я должен оставаться здесь, в точке сплетения миров.
   Все смотрели на короля, не понимая смысла его слов. Гремлин кивнул. Я поджал губы.
   — Большего мы и не стали бы просить, ваше величество. Это верно, бюрократы легко перестроятся, как только увидят, что колдунья свергнута и на престол взошел законный король, Божий помазанник. Но как быть с системой, ваше величество? Любая бюрократия обладает врожденной склонностью к коррупции.
   — Как и любой человек, — воскликнул король, — и только некий моральный стержень, образуемый из чувства самости, заставляет человека сохранять свою целостность, противостоять искушениям. Но откуда же, позвольте вас спросить, проистекают эта моральность, эта мудрость самосохранения?
   — Они проистекают, конечно же, — ответил я, — от священников и философов. И еще от поэтов и от всех мудрых людей, что пытаются увести человечество от разрушения к свершениям.
   — Странные ты подобрал слова, — нахмурился Король-Паук, — но сказанное тобой почти столь же справедливо, как и то, что Божьи избранники уводят нас с дороги, ведущей в Ад, и пытаются вывести на дорогу, ведущую в Рай. И точно так же, как эти избранники способны вывести на путь истинный мужчин и женщин, они способны вывести на него всех чиновников.
   — Духовник для бюрократов? — Теперь уже нахмурился я. — Мне нужно это обдумать, ваше величество. Не уверен, что у бюрократии имеется совесть.
   — Ну, стало быть, тогда бюрократия — животное, и ее можно подвергать очищению и нещадно погонять. Нужно только изыскать рвотное средство и кнут.
   — Погодите! — Я поднял руку, прося внимания. — В конце концов, бюрократия — собирательное понятие, но под ним разумеются люди.
   — С которыми следует обращаться, как с людьми, — подтвердил король, — и проявлять к ним справедливость — даже к тем, кто сам только и делал, что эту справедливость попирал.
   — И кто же станет присматривать за надсмотрщиками? — встревоженно спросил я.
   — Нет, не так, — вмешался Фриссон. — Кто будет управлять правительством?
   — Будьте благоразумны! — воскликнул король и поднял руку с вытянутым указательным пальцем. — Если речь идет о людях, почему их совестью не может стать какой-то другой человек? Ведь мы же не о «совести» как таковой говорим, а о мудрости сохранения души!
   — И разумеем под этим некое конечное добро, даже если оно означает чью-то временную или окончательную потерю? — Я сдвинул брови. — Интересное понятие. Но ведь даже у отдельного человека сознание должно вмещать понятия о боли, о несчастьях, ожидающих заблудших.
   — Вот и привейте им эти понятия! Изобретите какое-нибудь средство наказания заблудших чиновников и изобличения их злокозненных планов!
   — Ну, это, — осклабился Гремлин, — мне по плечу.
   Король-Паук устремил на уродца взгляд из-под нахмуренных бровей.
   — Не сомневаюсь. Но сумеешь ли ты сдержаться и прекратить наказание в том случае, когда чиновник исправится?
   Я не смог сдержать удивления:
   — Вы знакомы?
   А король изумленно спросил у меня:
   — А как ты думаешь, откуда он взялся, чародей?
   — Мы же оба из-за пределов вселенных, — пояснил Гремлин, — и путешествуем из одной в другую, когда надо или когда хотим.
   Тут я задумался о том, какие могут быть на свете ангелы и как они могут маскироваться.
   — Вы это о чем? — требовательно спросил Жильбер. — Чем станет заниматься это чудовище?
   — А чем захочу, — отозвался Гремлин. — К примеру, пишет чиновник распоряжение о лишении кого-то права выкупа закладной, так? А я сделаю так, что бумага потеряется. Допустим, шериф выносит кому-то приговор. А я так все в этом приговоре перековеркаю, что повесить надо будет бейлифа. Или, скажем, канцлер кому-то награду не выдает, зажулил. Или хочет за решетку засадить кого-то, кто если в чем и виноват, так только в том, что других от опасности спасал? А то, может, и сам король решит изловить и четвертовать кого-нибудь, кто ему сопротивляется, или захочет сослать святого на необитаемый остров только за то, что тот пытался утешить души бедняков? Да я в лепешку расшибусь!
   — Ага, каков бы ни был гусь, — пробормотал Фриссон. — Любому жару он задаст...
   Я спохватился и прикрыл рот бродяги ладонью.
   — Молчи, парень! Еще бы чуть-чуть, и получились стихи!
   — Пусть себе рифмует, тут он беды не наделает, — успокоил меня Король-Паук. — Здесь не действуют законы ни одной вселенной.
   Я отдернул руку, Фриссон так и засиял от радости.
   — Но пока он не заговорил, — поспешил вставить король, — мы должны обговорить, как станем бороться со злобной королевой. Дух Беспорядка возьмет на себя чиновников...
   — И итоги его деяний будут и смешны, и трагичны, — пробормотал Гремлин.
   — Тем лучше. Может быть, тебе удастся заставить этих напыщенных чиновников увидеть собственные ошибки, вспомнить, что такое унижение.
   — А может быть, мне даже удастся заставить их посмеяться над собственным тщеславием, над бессмысленной погоней за мелочами жизни!
   — Ах! Если бы только это удалось, о, если бы только это тебе удалось! Они бы тогда увидели себя такими, каковы они на самом деле, увидели, как ничтожны те цели, служению которым они себя посвятили!
   — Но это грозит им саморазрушением!
   — Вероятно. Но на обломках их разрушенных душ может проклюнуться росток новой жизни, желание трудиться на общее благо.
   — Однако это невозможно! — покачал головой Крысолов. — Как бы то ни было, любой чиновник работает только ради себя самого.
   Король-Паук развернулся к нему.
   — Каждый из нас обязан трудиться ради чего-то более высокого, нежели мы сами, мой друг. Тогда мы не будем чувствовать себя такими одинокими, мы ощутим, что наша жизнь не бесцельна.
   Но бюрократ только непонимающе хмурился.
   Я не винил его. Я ничего не мог поделать. На мой взгляд, у Короля-Паука сложилось идеализированное представление о бюрократии.
   А Гремлин хлопнул в ладоши и прищелкнул языком:
   — Мы отравим жизнь бюрократам! Вот потеха-то будет! Тысячу лет так не веселился! Да, пора стариной тряхнуть, а то заржавел я что-то!
   — Стало быть, натравим энтропию на извращенность, так? — спросил я.
   Король-Паук кивнул.
   — Может быть, успех и не будет велик, поскольку одно здесь является проявлением второго...
   — О, нет, — негромко прервал я его. — Результат может оказаться весьма, весьма эффектен.
   — Разрушителен! — причмокнув, уточнил Гремлин. — Если конфронтацию возглавит предприимчивый дух...
   — А в таких делах по предприимчивости тебе нет равных, верно?
   — Верно!
   — И поделом министрам Сюэтэ, — заключил король и взмахнул рукой так, словно смел их со стола, как крошки. — Потом, может быть, перевоспитаются. Но как быть с самой этой женщиной?
   Вопрос застал меня врасплох. Я развел руками.
   — Выйду с ней на бой и попробую сразиться на поприще колдовства. Стихи у меня, пожалуй, получше будут.
   Король резко мотнул головой.
   — Так не получится. Тебе нужно обрести силу, превосходящую твою собственную, и только тогда ты сможешь победить Сюэтэ.
   Я нахмурился. Что-то подозрительно. О чем это он?
   — И как же мне этого добиться? Молитвой?
   — Нет.
   Король поманил меня, и я поднялся к нему, под арку. Глянув вниз, я увидел лазурное поле с зелеными и рыжеватыми пятнами. Ну надо же! Это же Средиземное море!
   — Вон там лежит мир Меровенса и Аллюстрии, — пробормотал Король-Паук.
   Я гадал: как же ему удается отсюда что-то разглядеть? До меня начало доходить, почему этого человека прозвали Королем-Пауком.
   — Есть один человек, которому суждено стать святым, хотя сам он об этом не знает. — Король протянул руку и указал на остров в Эгейском море. — Там, куда Кирка обманом завлекла спутников Одиссея, живет нимфа по имени Тимея. Колдуньи из гильдии Сюэтэ похитили праведника и поселили его на этом острове, где он покорен чарами нимфы.
   — Ничего себе способ обрести святость! Я так понимаю, он там неплохо развлекается?
   — Нет. Дух его изнемог. Словно каленым железом сжигают его страсти. Он знает: любовь — госпожа суровая. И пока он не поддался на соблазны нимфы. Он знает, что нельзя служить двум господам. Однако своим господином этот человек давным-давно избрал Христа. И он старается совершать труды, угодные Христу, — помогает нищим и одиноким и не поддается на уговоры нимфы.
   — Целостность... — пробормотал я. — Единение с духом.
   — Именно так. И в этой изнурительной борьбе душа его стала в десятки раз сильнее, он начал творить чудеса: исцелять людей, создавать пищу. Сам он не видит в этом ничего особенного и утверждает, что люди все выдумывают о нем. И все же если кто и способен дать тебе силы для борьбы с Сюэтэ, так это он.
   — Это подлинное сокровище, — мечтательно проговорил Жильбер. — Но как мы узнаем этого человека?
   — Во-первых, он единственный мужчина на острове. И по поведению.
   — По поведению? — Сквайр нахмурился. — Так он церковник?
   — Да. Он монах, его зовут Игнатий, он принадлежит к Ордену Святого Людовика. Вы поймете, что и в других спорах он сумеет вам помочь. Вероятно, ему удастся как-то перевоспитать чиновников, привить им другие идеалы.
   — Ну, если это ему удастся, — пробурчал я, — значит, он и впрямь творит чудеса.
   — Итак, в путь! — Король-Паук сжал мою руку, развернул и подтолкнул к другой арке. — За ней — ваша дорога! Идите же дружно и справьтесь с любыми испытаниями!
   — Ой, минутку! — спохватился я, но король оказался не на шутку силен, и ноги мои скользили по мраморному полу сами, не желая меня слушаться. — Но как связаться с вами, если нам понадобится помощь?
   — Я сам свяжусь! Каждый из вас теперь как бы привязан к одной из моих паутинок. Все вы пойманы в мою сеть! А если вдруг засомневаетесь — найдите укромное место, задумайтесь, и вы ощутите мою власть! Ну а теперь... да поможет вам Бог! И да будет с вами ваш святой покровитель!
   Я пытался задержаться, но меня несло к арке, друзья мчались за мной, тревожно вскрикивая. Мгновение — и всех нас объяла теплая тягучая темнота. Она обволокла нас, укачала...
   И исчезла.

Глава 21

   Со всех сторон нас окружили деревья. Вверху кроны их сплелись и образовали подобие крыши. Листва зловеще шелестела. Я с трудом сглотнул подступивший к горлу комок и оглянулся на товарищей.
   Они тоже это чувствовали — присутствие кого-то или чего-то враждебного.
   К счастью, с нами был Гремлин, и его обязанность — убирать с нашей дороги всяких «плохишей».
   — Скажи-ка... ты уверен, что правильно выбрал дорогу?
   — Еще бы! — «Да? А что же это у тебя видок такой неуверенный?» — Я направляюсь к обители нимфы Тимеи.
   — А-а-а. Ну, да. — Я нахмурился. — А как ты вообще выбрал дорогу-то?
   — Я же говорил: идем по солнцу. Раз мы идем в ту сторону, где оно закатится, значит, все правильно.
   Я обернулся и увидел, что друзья молчаливо одобряют такой выбор маршрута. Только у Крысолова глаза сердито посверкивали.
   — Это хорошо. А скажи-ка, Гремлин, солнца-то уже шесть часов как не видно. С тех самых пор, как нас вынесло из дворца Короля-Паука.
   — Ты мне, что ли, не веришь? — с вызовом пискнул Гремлин. — Думаешь, я мог ненарочно заблудиться?
   — Вот я как раз про это самое и хотел тебя спросить.
   — Ну... может быть, здешний лес сам пытается сбить тебя с толку? — подсказала Анжелика.
   Гремлин остановился и издал глубокий вздох.
   — Что ж, девушка, пожалуй, в твоих словах есть доля правды. Видимо, мы заблудились.
   Я сдвинул брови.
   — Надеюсь, это не ты развлекаешься?
   — Когда я сам в пути? Да нет, чародей, ты что, это не я!
   Я вздрогнул и оглянулся по сторонам.
   — Ой, только не клянись, пожалуйста, ни в чем. Меня это пугает.
   — Надо идти вперед, — угрюмо заявил Жильбер. — Под лежачий камень вода не течет.
   — Это верно, — согласился я. — Вперед, mes amis* ^[25].
   — Если «вперед» туг что-то значит, — проворчал Гремлин, однако зашагал-таки вперед.

* * *

   Примерно час спустя я снова попросил его остановиться.
   — Так... — сказал я. — Мы следили за тем, как падает свет на деревья, и шли именно на свет, но вот мимо этой березы мы уже точно в третий раз проходим!
   — Но как, — пробурчал Гремлин, — ты можешь быть уверен в том, что это одно и то же дерево?
   — Да так, что лес тут хоть и смешанный, но растут тут большей частью дубы да ясени, и эта береза единственная. И вдобавок рисунок коры у нее особенный: вон те пятна — как будто чьи-то злобные глаза.
   Тут все обернулись и посмотрели на березу.
   — Верно, — подтвердил Жильбер. — Посредине ствола, видно, дятел долбил — получились глаза, а под ними что-то вроде усмехающегося рта.
   Гремлин протопал к дереву.
   — Эй ты, бледнолицый! Чего хохочешь-то? И не стыдно тебе?
   Но это, конечно, только ветер шумел в ветвях. Не могло дерево смеяться.
   — Делаю вывод, — сказал я. — Королева знает, где мы, и наложила на этот лес заклятие, чтобы мы тут бродили по кругу.
   — Но она же думает, что мы умерли! — возразила Анжелика.
   — Наверное, она все-таки в этом засомневалась и поглядела в свой хрустальный шар.
   — Вряд ли, — буркнул Гремлин, возвратившись от березы. — Ни в каком хрустале не увидишь дворца Короля-Паука, если только он сам этого не захочет. По мне, так этот лес кто-то еще в незапамятные времена заколдовал. Про это знают все, кто живет поблизости, поэтому сюда и не наведываются.
   — Очень может быть, — согласился я, но тут же встревоженно обернулся. — Фриссон, чем это ты занимаешься?
   — Да просто с палочкой забавляюсь. — Фриссон испуганно выпрямился и спрятал руки за спину. У меня, наверное, волосы встали дыбом.
   — А у меня почему всегда мурашки по коже бегают, как только ты начинаешь во что-то играть? Что это за игра, Фриссон?
   — Ой, да ничего такого... Просто... — Фриссон вынул из-за спины палочку — а если точнее, то целых три. Одна из них была плоской щепкой, вторая — круглым сучком, вставленным в дырочку посредине третьей длинной палочки.
   — Ну, и что? — поинтересовался я, не скрывая подозрительности.
   — Да я... читал стихи, восхваляющие Полярную звезду, — пояснил Фриссон. — Она же всегда указывает путь на север, ну вот. Я просто так, я ничего такого...