Стюарт Мэри. Гончие Габриэля

   Холодный блеск воды, свет и слепящие краски миниатюрного садика, промелькнувшего мимо, пока я направлялась к хаммаму, мгновенно избавили меня от остатков клаустрофобического кошмара моей темницы. Я пробиралась через вереницу комнат, пока не оказалась в центре прохладного каменного помещения. Здесь вода стекала и, поблескивая, плескалась в почерневшей раковине, некогда серебряной, над которой склонился каменный фавн, держащий в руках чашку из тончайшего гипса. Я взяла ее, наполнила, напилась, сняла с себя все кроме трусиков и лифчика, с удовольствием ополоснулась холодной водой и вытерлась комбинацией.
   Свет, падавший сверху наподобие янтарных и аметистовых столбов, казалось, как масло впитывался в кожу, смягчая саднящую боль от ушибов. Я встряхнула и надела платье, привела в порядок лицо, волосы, а под конец вытерла ноги и нацепила сандалии. Бросив мокрую комбинацию в угол, снова попила, потом ополоснула чашку, вернула ее фавну и побрела назад к Лесману.
   Он сидел на бортике высохшего фонтана. Ночью я лишь мельком видела этот сад, да и сейчас только краем глаза заметила замысловато расположенные ряды желтых роз и заросли жимолости, нависающие над разбитыми колоннами. Лесман быстро вскочил и начал что-то говорить, но я резко оборвала его:
   - Можете даже не рассчитывать, что вам удастся снова отвести меня в эту жалкую, затхлую комнатенку. Если этот ваш доктор Грэфтон желает видеть меня, то мы можем встретиться и здесь. Более того, он может повидаться со мной прямо сейчас, днем. Теперь ему не надо изображать из себя ярого приверженца ночного образа жизни, так что пусть снимет свой тюрбан, равно как и бабкину ночнушку. - Я прошла в спальню Хэрриет, проговорив через плечо:
   - И если вы хотите, чтобы я поела, скажите своей девушке, пусть принесет сюда.
   Лесман заколебался, и мне показалось, что так легко он не отступит. Однако он лишь сказал:
   - Только учтите, что эта часть дворца полностью изолирована от остальных. Далеко убежать вам не удастся, а если вздумаете спрятаться, то собаки вас быстро отыщут.
   Я рассмеялась:
   - И разорвут на мелкие части? Грандиозно!
   Я подошла к красному лакированному креслу и с самым царственным видом, на какой только была способна, уселась, тогда как Лесман, бросив в мою сторону полный подчеркнутой неприязни взгляд, дернул за шнур колокольчика.
   Послышалось знакомое дребезжащее треньканье, многократным эхом разорвавшее тишину, и сразу вслед за ним послеполуденный покой с треском разорвался под напором столь же неизбежного собачьего лая. Как ни странно, шум этот показался мне даже приятным; они были на моей стороне, "Гончие Габриэля", которым был знаком и мой голос, и шаги Чарльза.
   Внезапно меня посетила - словно вспышкой озарила - догадка, что они, как и Самсон, недолюбливают этого самого "доктора", и потому их постоянно держат взаперти, отпуская только на ночь, да и то лишь для того, чтобы мисс Мэнсел не совала всюду свой нос.
   Не успели еще стихнуть отголоски дребезжания колокольчика, как занавески за кроватью резко разлетелись в стороны и перед нами, подобно джинну из волшебной лампы, появился Генри Грэф-тон. Вид у него был явно рассерженный:
   - Какого черта, где эта девчонка? Дверь нараспашку, и если ей удастся добраться до главного входа, то этот идиот, который наверняка уже напрочь забыл все, что ему было приказано, лишь уставится ей вслед, пока она будет давать деру.
   - Все в порядке, - успокоил его Лесман, - она здесь.
   Грэфтон споткнулся, словно натолкнулся на натянутый провод, резко обернулся и уставился на меня, сидящую в кресле с высокой спинкой. На какое-то мерзкое мгновение мне показалось, что он готов вцепиться в меня, однако ему, похоже, удалось, хотя и не без труда, взять себя в руки. Он окинул меня долгим оценивающим взглядом, который, надо сказать, мне совсем не понравился, и спросил, обращаясь к Лесману:
   - Что она здесь делает? - уже не поднимая на меня глаз.
   - Она попросилась в ванную.
   - О... - У меня сложилось впечатление, что эта самая естественная человеческая потребность, точнее, лишь упоминание о ней подействовало на него столь же обескураживающе, как и на Лесмана.
   Он заколебался в явной нерешительности, стоя на краю возвышающейся части пола, тогда как я сидела, словно аршин проглотила, в своем кресле, храня на лице выражение, по теплоте находящееся на несколько градусов ниже ледяной глыбы, и готовая противостоять любой их попытке снова водворить меня в мой каземат.
   - Вы звонили? - спросила Халида, появившись в выходивших в сад дверях.
   По крайней мере, мне показалось, что она спросила именно это, поскольку вопрос был задан по-арабски. На ней снова поблескивал перстень Хэрриет.
   Она смотрела на Грэфтона, но ответила ей я по-английски:
   - Да, мы звонили. Не вам, но, раз уж вы здесь, то потрудитесь перенести сюда мой поднос. Суп я не хочу, но от хлеба с сыром не откажусь, а заодно выпью кофе, пока буду с ними разговаривать.
   Девушка что-то резко и едко - словно плюнула - сказала в мой адрес, отставив в сторону всякое притворство, и яростно повернулась к мужчинам:
   - Вы что, собираетесь держать ее здесь? Почему не отведете назад и не посадите под замок? Почему позволяете ей рассиживать здесь и командовать? Да что она о себе воображает? Она никто, говорю вам, никто, и очень скоро поймет это! Когда отведем ее...
   - Послушай, Халида... - слабым голосом начал было Лесман, однако она не обратила на него никакого внимания и продолжала буравить Грэфтона пылающим взором.
   - Вы тоже боитесь ее? Но почему? Не можете набраться смелости запереть ее там? Ну так накачайте ее опять наркотиками и посадите в другую камеру. Или свяжите. Я, я сама свяжу ее!
   - Да умолкни ты, - устало проговорила я. - Не надо мне твоего подноса, не надо, потерплю как-нибудь, только прекрати визжать, ладно? Впрочем, кофейку бы я все-таки выпила. Только подогрей как следует, а то остыл уже, наверное. Терпеть не могу пить чуть теплый.
   Взгляд, которым она одарила меня, был смесью горящей смолы и кипящего масла, но я испытала радость от того, что вполне заслуженно приняла его на себя.
   Халида кинулась к Грэфтону, шипя как закипающий чайник, однако тот резко оборвал ее:
   - Замолчи и делай то, что тебе сказано. А ты, Джон, ради Бога, попробуй хоть немного образумить ее. Впрочем, сейчас это будет трудновато.
   Он что-то добавил Халиде по-арабски, на сей раз уже более примиряющим тоном, оба обменялись короткими фразами, и девушка заметно смягчилась. Чуть позже она ушла, по-прежнему нахмуренная.
   Лесман вздохнул - отчасти облегченно, отчасти раздраженно:
   - Извините за эту сцену. От напряжения последних дней она сама не своя, совсем как змея. Ну ничего, со временем успокоится, - он слегка похлопал себя по лбу, поморщился, снова похлопал. - Отвести ее обратно? - обратился он к Грэфтону.
   - Не сейчас. Можешь пока идти. Я здесь с ней поговорю. А потом... фразу он закончил по-арабски, и Лесман кивнул.
   Его бессловесная реакция оказалась довольно зловещей: он просто провел ребром ладони себе по горлу, и Грэфтон рассмеялся.
   - Если сможешь, - сказал он по-английски и добавил:
   - Ладно, рух <Иди (арабск.)>.
   Лесман вышел. Мне хотелось сохранить за собой ту жалкую инициативу, которая у меня все еще оставалась, и потому я сразу же заговорила. Голос мой зазвучал резко, на высокой от нервного напряжения ноте, причем на удивление грозно.
   - Что ж, доктор Грэфтон, начинайте. Похоже, вам есть что рассказать.
   ГЛАВА 15
   Так схорони меня,
   Где сад цветет прекрасный.
   Омар Хайям. Рубай
   Несколько секунд он хранил молчание и стоял, глядя на меня из-под опущенных бровей все тем же оценивающим, почти профессионально-врачебным взглядом. У него были темные, блестящие как патока глаза, по контрасту с которыми тяжелые веки казались толстыми и блеклыми. Кожа вокруг глаз имела коричневатый оттенок, как у перезрелой сливы.
   - Итак? - коротко повторила я. Он улыбнулся:
   - А вы, похоже, и в самом деле боец. Меня это по-настоящему восхищает. Вы действуете на меня удивительно возбуждающе. Сядьте и постарайтесь успокоиться.
   Он сошел с возвышавшегося над полом порожка и направился к стулу, стоявшему у стены. Сейчас вместо аккуратного делового костюма на нем были темные брюки и русского фасона оливково-зеленая рубашка со стоячим воротничком, отчего лицо его казалось еще бледнее, а коренастая фигура отнюдь не становилась более изящной. Я подумала, что он сильный - это было заметно хотя бы по мощному, как у быка, загривку, - и моя грубость, похоже, его совершенно не трогает: манеры - подчеркнуто вежливые, даже приятные. Он перенес стул и уселся напротив меня:
   - Хотите закурить?
   - Нет, благодарю.
   - Успокаивает нервы.
   - А кто сказал, что мне их надо успокаивать?
   - Ну что вы, мисс Мэнсел, мне казалось, что вам присуще чувство реализма.
   - Надеюсь, так оно и есть. Ну, ладно. А, руки дрожат, да? Вас это радует?
   - Отнюдь. - Он поднес огонек к моей сигарете, затем взмахом руки загасил спичку. - Прошу меня извинить, но я сделал то, что должен был сделать. Уверяю, я не хотел причинить вам никакого вреда. Просто мне надо было вернуть вас, чтобы мы могли поговорить.
   - Надо было?.. - Я уставилась на него широко раскрытыми глазами. - Ну, вы даете, доктор Грэфтон. А что, в машине со мной нельзя было поговорить? Или здесь, в Дар-Ибрагиме, еще до моего отъезда? Вы же все равно собирались сбросить свою личину.
   Я откинулась назад, затягиваясь сигаретой. Этот жест позволил мне ощутить чуть большую уверенность в себе, и я почувствовала, как нервы мои начали расслабляться:
   - Должна сказать, что вы мне нравились гораздо больше в своем маскарадном костюме, который был на вас в ту ночь. Теперь я понимаю, почему вы принимали посетителей только по ночам. В сумраке и вы, и вся комната смотрелись гораздо лучше.
   В том, что касалось комнаты, я сказала истинную правду. То, что при свете лампы могло походить на романтичную примитивность, при дневном освещении выглядело самой обычной грязью и запустением. Портьеры над кроватью оказались рваными и обветшавшими, а стоящий рядом со мной столик сплошь заставлен немытыми чашками и тарелками; здесь же стояло блюдце, наполовину заполненное окурками.
   - Ну ладно, - проговорила я все еще агрессивным тоном, - давайте начинать. И пожалуйста, с самого начала. Что случилось с моей бабкой?
   Он посмотрел мне прямо в глаза и сделал извиняющийся жест рукой:
   - Будьте уверены, я преисполнен искреннего желания рассказать вам абсолютно все. Допускаю, что у вас имеются все основания подозревать и даже сердиться на меня, но, поверьте, всему тому виной вы сами, и скоро я поясню вам свою мысль. Что касается вашей бабки, то здесь вам незачем беспокоиться. Она скончалась вполне мирно. Вам, разумеется, известно, что я был ее лечащим врачом. Так вот, я был рядом с ней в тот момент. Джон тоже.
   - Когда она умерла?
   - Две недели назад.
   - От чего?
   - Мисс Мэнсел, она была на девятом десятке.
   - Я это знаю, но все же должна же быть какая-то причина. Так что, сердце? Или ее астма? А может, на нее просто перестали обращать внимание?
   Я увидела, как он чуть поджал губы, однако ответ его прозвучал все с тем же приятным оттенком искренности:
   - Мисс Мэнсел, астма являлась чистейшей фикцией. Самое трудное замаскировать голос. Когда Джон поведал мне, сколь настойчивой вы оказались, и мы поняли, что просто так от вас не отделаешься, мы выдумали легенду, по которой мне можно было разговаривать шепотом. И, как вы сейчас понимаете, та история, которую я изложил перед вами насчет забывчивой и очень странной дамы, отнюдь не соответствовала истине. Ваша бабка вплоть до самой своей смерти вполне хорошо владела собой.
   - Так что же тогда?
   - В первую очередь, ее сердце. Прошлой осенью у нее случился совсем незначительный приступ, второй последовал в конце февраля - уже после того как я поселился здесь, подле нее. Затем, насколько вам известно, она испытывала определенные проблемы с желудком, а в последнее время периодически страдала от общего недомогания, что лишь усиливало ее недуг. Три недели назад у нее был приступ желудочных болей, причем настолько сильный, что сердце не выдержало. Вот и вся история - проще не расскажешь. Повторяю, ей было восемьдесят с лишним лет. Едва ли приходилось рассчитывать на то, что она выкарабкается.
   Несколько секунд я сидела, молча покуривая и в упор глядя на него, затем резко спросила:
   - Где свидетельство о смерти? Оно у вас?
   - Да, я выписал его - для отчетности. Вы в любой момент можете с ним ознакомиться.
   - Я не поверю в нем ни единому слову. Вы скрыли факт ее смерти - вы, Лесман и эта девушка. Более того, вы очень долго скрывали его. Почему?
   Он повернул руку ладонью вверх:
   - Бог свидетель, я не думаю осуждать вас. В подобной ситуации я и сам ни за что не поверил бы таким объяснениям; однако истина заключается в том, что я не только не желал смерти вашей бабки, но, напротив, многое поверьте, действительно многое - сделал, чтобы продлить ей жизнь. Я не прошу вас верить моим словам, будто она всегда и во всем мне нравилась, но ради Бога, уверяю, что ее смерть, когда она наступила, оказалась не просто совершенно некстати, но и могла стоить мне карьеры. Так что у меня были все основания изо всех сил бороться за ее жизнь. - Он стряхнул пепел прямо на пол. - А теперь то, что касается так называемой мистерии и этого маскарада. Мне отнюдь не улыбалась перспектива вмешательства в это дело адвокатов или кого-то из ее родственников, поэтому я не сообщил о ее смерти, и мы обставили дело так, чтобы местные жители продолжали считать, будто она все еще жива.
   - И вот в самый неподходящий момент подвернулись мы с кузеном. Понимаю. Но неподходящий момент для чего, доктор Грэфтон? Вам бы лучше начать с самого начала, вы не находите?
   Он откинулся на спинку стула:
   - Очень хорошо. Итак, на протяжении почти шести лет я был лечащим врачом вашей бабки, а в течение последних трех-четырех лет регулярно приезжал сюда раз в две недели, иногда чаще. Для своего возраста Хэрриет была весьма живой и подвижной женщиной, однако она представляла собой своего рода э... как бы это получше сказать, ну, плод своего же собственного воображения, что ли, а кроме того, была стара и, как мне представляется, несмотря на все свое фанатичное стремление к независимости, чуточку одинока. Тот образ жизни, который она вела в окружении слуг-арабов, неизбежно вызвал бы у нее какое-нибудь серьезное заболевание, спровоцировал несчастный случай, в результате чего она оказалась бы... в полной зависимости от них... Я думала, он скажет "оказалась бы в их руках" и вспомнила рубиновый перстень на пальце Халиды, плотного и даже полноватого Насируллу, и Джасема с его идиотским лепетом.
   - И что же? - спросила я.
   - Поэтому я стал наносить ей регулярные визиты, что во многом успокаивало ее. И потом, ей ведь нравилось находиться в обществе соотечественника. Да и мне, признаться, это тоже было по душе. Она могла быть очень интересной собеседницей, особенно когда находилась в форме.
   - А Лесман? Он изложил мне свою версию того, как очутился здесь, однако я не знаю, можно ли ему верить?
   - О да, это был один из тех редких случаев, когда Джон поддался соблазну первой пришедшей на ум мысли. Вы, наверное, и сами догадались, что в проблемах медицинской психологии он разбирается не лучше вас. На самом деле он археолог.
   - Я... понимаю. Отсюда и интерес к нему со стороны бабки. Да, я припоминаю, что удивилась еще, когда он употреблял вульгарные шуточки на медицинские темы... Обычно люди этой профессии так не выражаются. Но эти сады Адониса.?..
   - Они вполне реальны. Можно сказать, это был его "конек". Статья, над которой он работал, была посвящена культу Адониса, и это, полагаю, подвигло его на реверансы в сторону патологической психологии - вся эта чушь насчет исступленных религий и прочего, к которой он прибегал всякий раз, когда его загоняли в угол. Но неплохо все же, вы не находите? За исключением этого, как я предполагаю, Джон говорил вам правду. Он действительно путешествовал, собирая материал для своей статьи, а жил в палатке неподалеку от небольшого храма, расположенного чуть выше на холме. Там его как-то раз застигла гроза - в точности как и вас - и он пришел в Дар-Ибрагим. Вашей бабке он понравился, и она предложила ему остаться у нее на время работы над статьей. В общем, без лишних слов с обеих сторон он поселился здесь и стал присматривать за дворцом. Знаете, я даже обрадовался, когда он решил остаться. Ведь это намного облегчало мою работу.
   По его губам промелькнула тень улыбки, которая мне отнюдь не понравилась. Он снова аккуратно стряхнул пепел с сигареты - опять, однако, на пол:
   - Милый мальчик.
   - И к тому же полезный?
   - О, разумеется. Он все здесь изменил. Леди была от него без ума.
   - Я уж думаю. Но я имела в виду другое - полезный для вас. Тяжелые веки приподнялись; он легонько пожал плечами:
   - Ну, и для меня, конечно. Я нахожу его великолепным партнером в моем... бизнесе.
   - Да, кстати, давайте перейдем именно к нему - к вашему бизнесу. Вы обосновались в Дар-Ибрагиме сразу после отъезда из Бейрута? Да, получается так. И именно вы, а не Лесман, были ее "домашним доктором". Именно вас имел в виду Джасем, называя "доктором", когда мы с Хамидом стояли у ворот... Что ж, похоже, Лесман довольно быстро оправился от всего этого. Но меня еще тогда поразило - ведь Габ... ведь он вполне ладил с собаками.
   - Какими собаками?
   - О, это так, не обращайте внимания. Просто в феврале она прислала нам письмо, в котором писала, что ее собака "терпеть не может доктора".
   - Ах, так это та паршивая собачонка, которую я... которая подохла?.. Да, я и был этим самым "домашним доктором". Это являлось составной частью легенды про леди Стэнхоуп, если вам доводилось слышать о ней. Вашей бабке тоже очень хотелось иметь подле себя своего собственного "доктора Мэриона", - проговорил он, как и прежде, довольно веселым тоном. - Что ж, я пошел на эту небольшую жертву. Она имела право на свою собственную легенду, хотя я не особенно представлял себе, как буду смотреться в роли этого несчастного эскулапа, вынужденного день и ночь находиться в услужении у ее чудовищного эгоизма.
   - Вы хотите сказать, что моя бедная бабка заставляла вас день и ночь потакать ее чудовищным эгоистичным выходкам? Но даже если и так, что, впрочем, вполне вероятно, поскольку она ведь тоже из рода Мэнселов, то, значит, у нее еще сохранялось чувство юмора.
   - Не пытайтесь доискиваться до мотивов моего поведения. Я уже сказал, что она была мне довольно симпатична, не более того, - он криво ухмыльнулся. - Хотя, должен признать, что в последние год-два с ней было довольно нелегко. Эти ее периодические попытки изображать из себя другого человека начинали действовать на нервы.
   Я глянула на стену над кроватью, где висели палка и ружье:
   - Интересно, она действительно пускала их в ход, когда имела дело с Халидой?
   Он рассмеялся, причем вполне искренне:
   - Иногда она швыряла в Джасема какими-нибудь предметами, однако дальше этого дело, пожалуй, не заходило. Да и не надо быть такой уж строгой к Халиде. Ей действительно приходилось очень много работать.
   - Ради чего же? Джона Лесмана или Дар-Ибрагима? Уверяю вас, и то и другое имеет магическую силу. - Я наклонилась и ткнула окурок в блюдце, а потом несколько секунд молча глядела на поднимающиеся завитки дыма. Знаете, я, пожалуй, верю в ваш рассказ относительно моей бабки... Я хочу сказать, что вы скорее всего действительно не имели намерения причинить ей зло. И прихожу я к этому выводу хотя бы потому, что вас не смущало все, о чем она писала в своих письмах... так как в противном случае вы досматривали бы ее корреспонденцию. Я сомневаюсь в том, что вы делали это, еще и потому, что она имела возможность свободно общаться с деревенскими жителями и разносчиками продуктов. И, конечно же, вы не видели ни ее последнего письма, в котором она приглашала Чарльза в гости, ни послания Хэмфри Форда.
   Я была почти уверена, что он спросит, о чем в них шла речь, однако этого не произошло - он лишь со спокойным видом наблюдал за мной.
   - Я также склонна исключить Лесмана, - продолжала я, - но что вы можете сказать о слугах? Вы действительно уверены в том, что у Халиды не было оснований желать кончины Хэрриет?
   - Нет, нет, это чепуха. Иногда у вашей бабки отмечались вспышки настоящей ярости, которые она вымещала на слугах - они вообще привыкли к тому, что ими постоянно помыкают, - но девушка ей определенно нравилась.
   - Это не совсем то, о чем я спросила.
   - Кроме того, Халида преданно ухаживала за ней. Я уже говорил, что ваша бабка была тяжелым человеком и ночные сидения подле нее в самом деле имели место. Девушке приходилось порой попросту прятаться от нее, - Грэфтон взмахнул рукой. - Эта комната - она пришла в запустение лишь после ее смерти, вы должны это понимать. Мы поспешно отскоблили здесь самые грязные места, поскольку намеревались воспользоваться ею - это и в самом деле одно из наиболее сохранившихся помещений, можно сказать, самое сердце дворца, но у нас попросту не было достаточно времени, чтобы привести все в полный порядок к вашему приходу. - Он поднял на меня взгляд. - Полумрак был во многих смыслах нам на руку. Разумеется, дворец всегда пребывал в захламленном состоянии, ей нравилось жить среди мусора, но в жилых комнатах при ее жизни неизменно поддерживалась чистота... Бог ты мой, а как же иначе! Но предположить, что Халида настолько ненавидела вашу бабку, чтобы... Нет, мисс Мэнсел.
   Он запнулся, потому что в этот момент в комнату вошла Халида с подносом в руках. Она с едва заметной небрежностью опустила его на стоящий рядом со мной столик, после чего, не глядя ни на одного из нас и не произнеся ни слова, вышла. Девушка с буквальной точностью восприняла мои слова и принесла лишь кофе. Жидковатый, правда, но определенно свежий и уж точно горячий. Я налила себе чашку, немного отпила и почувствовала себя лучше.
   - Более того, все, что сказано обо мне, в равной степени распространяется и на Лесмана, и на Халиду. У них были все основания желать не смерти леди Хэрриет, а ее благополучия.
   - Вы хотите сказать, что все здесь связаны общим делом?
   - Можно и так выразиться.
   - Моя бабка оставила завещание? - ровным голосом спросила я.
   Он усмехнулся:
   - Она писала их еженедельно. После кроссвордов это было ее любимым развлечением.
   - Я знаю. Мы иногда их получали. И что же с ними случилось?
   - Да где-то здесь должны быть, - беззаботно произнес он. - Она любила прятать их по темным углам. Боюсь, поиски будут несколько затруднены, однако, если хотите, можете попробовать.
   Похоже, вид у меня был явно удивленный:
   - Вы хотите сказать, что позволяете мне покопаться в ее вещах?
   - Разумеется. Кроме того, вполне возможно, что теперь поместье принадлежит вам, точнее сказать, вашему кузену.
   - Или Джону Лесману?
   Он стрельнул в меня взглядом:
   - Как скажете. Он ей очень нравился.
   - Еще одна из ее причуд?
   - Причем достаточно устойчивая. Хотя, боюсь, не так уж много здесь осталось ценного. Возможно, во всем этом хаосе и отыщется парочка милых вашему сердцу сувениров. Во всяком случае, как я уже сказал, ищите, дерзайте.
   - Вроде того перстня, что сейчас носит Халида? Он удивленно взглянул на меня:
   - Рубин? Он вам понравился? Ваша бабка действительно любила его, постоянно носила, но насколько мне известно, она подарила его Халиде... но, разумеется... я думаю, Халида не будет возражать...
   - Доктор Грэфтон, пожалуйста, не думайте, что я копаюсь в могиле моей бабки, однако перстень этот представляет собой, как обычно принято говорить, "сентиментальную ценность", и я уверена, что наша семья постарается во что бы то ни стало заполучить его назад. Кроме того, она намеревалась завещать его лично мне, и если по какой-то причине отдала его Халиде, то, значит, действительно потеряла рассудок и ни один суд не сочтет правомочным этот ее поступок.
   - Он что, в самом деле представляет собой такую ценность?
   - Я совершенно не разбираюсь в достоинствах рубинов, - с неподдельной искренностью произнесла я, - но хочу, чтобы вы поверили мне на слово: это не тот подарок, который преподносят служанкам, пусть даже самым преданным. Он принадлежал моей прабабке, и я хочу получить его обратно.
   - Ну, в таком случае вы действительно должны его забрать. Я поговорю с Халидой.
   - Передайте, что я дам ей что-нибудь взамен. Не знаете, может здесь осталось нечто такое, что могло бы ее заинтересовать?
   Я поставила чашку. Возникла пауза. Какое-то крупное насекомое, жук наверное, с шумом залетело в ярко освещенный дверной проем, несколько секунд покружило по комнате и снова скрылось. Внезапно я почувствовала, что сильно устала, и разговор стал словно ускользать от меня. Я верила ему... а раз так, то все остальное не имело теперь никакого значения.
   - Хорошо, - наконец проговорила я, - мы подошли как раз к тому, что произошло после ее смерти. Но прежде, чем мы поговорим на эту тему, мне хотелось бы взглянуть на ее могилу.
   Он поднялся:
   - Пожалуйста. Она здесь, в саду принца. Леди сама этого хотела.
   Мы направились в маленький дворик, миновали пересохший фонтан, пересекли чересполосицу света и теней, прошли между клумбами с засохшей, спекшейся землей, на которых ранней весной расцветали ирисы и персидские тюльпаны. С высокой наружной стены свисали спутанные ветви белого жасмина, а рядом с ними высился расположенный каскадом сплошной заслон из желтых роз. Запах стоял восхитительный.