Стюарт Мэри. Гончие Габриэля

   - Годится. Звучит, повторяю, заманчиво, если в подобное вообще можно поверить.
   - Чистая правда, точнее - почти чистая, поскольку в этой стране другой попросту не существует, - заверил меня кузен. - Знаешь, что говорят здесь по этому поводу? Что это страна, в которой может произойти что угодно, "страна чудес"... - Он тихо процитировал: "Люди, населяющие эту страну чудес, это люди камней и пустынь, и они наделены богатейшей фантазией, которая, однако, остается еще более сокрытой от посторонних взоров, чем даже покрытые туманом горизонты их песков и морей, а поступки их определяются указаниями Магомета и леди Хестер Стэнхоуп. Им необходимо общение со звездами, пророчествами, чудесами и прозорливым гласом своего гения".
   - Откуда это?
   - Ламартин <Французский писатель-романтик XVIII-XIX вв.>.
   - А что, звучит, даже если окажется, что наша бабушка Хэрриет вполне в своем уме. Хочется прямо сейчас же отправиться к ней. Ну, а сейчас мне пора. - Я глянула на часы. - Бог мой, да ведь уже время обеда.
   - Уверен, Бен хотел бы, чтобы ты осталась. Он будет с минуты на минуту. Не можешь задержаться?
   - Хотелось бы, но нам завтра рано выезжать, а мне еще надо кое-что сделать. - Я наклонилась, чтобы взять свою сумку. - И тебе, мой милый мальчик, придется довезти меня до отеля. Мне никак не улыбается перспектива ради тебя или кого-то еще одной бродить по темным улицам Дамаска, если мне вообще удастся найти дорогу, что маловероятно. Разве что ты отдашь мне свой "порше".
   - Иногда я способен пойти на риск, - сказал кузен, - а иногда нет. Я отвезу тебя. Пошли.
   Идя назад, мы в полном молчании пересекли дворик. Кто-то-вероятно, тот же арабский паренек - повесил в нише у двери лампу. Это было творение времен Аладина, сделанное из серебристого металла, которое, возможно, при дневном освещении смотрелось бы довольно уродливо, но сейчас, в сумерках, исторгая из себя короткие язычки оранжевого пламени, казалось просто великолепным. На темно-синем прямоугольнике неба над двориком уже начали поблескивать сверкающие звезды. Ни единый отсвет городских огней не касался мягкого бархата небосвода; даже сейчас, зависая над переливающимся и заполненном людьми богатством дамасского оазиса, оно напоминало о пустыне и бесконечной бездне молчания, простиравшейся за последней пальмой.
   Сам дворик был также погружен в тишину. Отдаленное гудение городского транспорта - не громче, чем гул морской раковины, - создавал своеобразный фон для этого спокойного безмолвия, в котором можно было различить лишь журчание фонтана. Колодец в пустыне. Где-то, у самой его поверхности, проплыла рыба и проблеск золота, выхваченный лампой, казалось, лишь подчеркивал и усиливал красоту наполненной жизнью воды. Я почти слышала, как передвигаются в ее толще тела рыб. В зарослях ветвей над крытой галереей приютилась приготовившаяся ко сну птица.
   - Слышишь - дикая голубица, - голос Чарльза, совсем тихий, заставил меня подскочить на месте. - Поэты утверждают, что она постоянно зовет своего возлюбленного: "Юсуф! Юсуф!" - пока голос ее не переходит в рыдания. Значит, в субботу вечером я звоню тебе в "Финикию" и сообщаю, когда приеду.
   - Буду ждать. Остается надеяться лишь, после всего этого в Дар-Ибрагиме нас ожидают подлинные прелести "Тысячи и одной ночи". Да, кстати, тебя-то, как очаровательное создание и украшение этого мира, они могут действительно ждать, но есть ли хоть малейшее основание предполагать, что она захочет увидеть также и меня?
   - Ей доставит радость встреча с тобой, - великодушно по обещал кузен. Черт побери, даже я рад был увидеть тебя.
   - Боюсь, ты теряешь квалификацию, коль скоро отпускаешь в мой адрес подобные комплименты, - заметила я, направляясь с ним к выходу.
   ГЛАВА 2
   Адонис,
   Живущий за морем, в Ливане,
   Гористой той стране,
   Где расцветает алый анемон.
   Джеймс Элрой Флекер. Санторин
   Пожалуй, я зря грешила на Чарльза, думая, что он слишком уж сгущает краски, излагая мне "легенду" Дар-Ибрагима. Выяснилось, что все так и есть на самом деле. В Бейруте мне не составило труда как следует разузнать о своей неординарной родственнице. В сущности, даже если бы я никогда не слышала о ее существовании, то и тогда мне непременно напомнили бы о ней.
   Это произошло в субботу - в тот самый день, когда наша группа возвращалась в Лондон, а сама я перебралась в "Финикию", чтобы в ожидании приезда Чарльза спланировать свое свободное время. Остаток субботнего дня я посвятила приведению в порядок своей прически и кое-каким покупкам, а на воскресенье наметила заказать машину с шофером, чтобы добраться до истоков Адониса.
   Я подошла к стойке портье, чтобы договориться насчет машины, и именно там случайно получила дополнительную информацию о своей бабке.
   Клерк с энтузиазмом поддержал мои планы, и ему почти удалось скрыть от меня собственное суждение по поводу непредсказуемых причуд туристов. Если молодая дама горит желанием потратить деньги на машину с шофером только для того, чтобы поглазеть на несколько грязных деревень и водопад, то он, конечно же, поможет ей в этом. Причем (я заметила, как его натренированный взгляд скользнул по моей одежде, номеру комнаты и предлагаемому размеру счета), чем дороже будет машина, тем, естественно, лучше.
   - Насколько мне известно, - продолжала я, - рядом с истоком Адониса находятся развалины старого римского храма, а неподалеку имеется еще один, так что я могла бы заодно осмотреть и их.
   - В самом деле? - спросил портье, но тут же сменил тон. - Ну да, конечно, храмы. - Он что-то записал, с явным облегчением снимая с себя всякую ответственность за мое предстоящее путешествие. - Я скажу водителю, чтобы он включил их в свой маршрут.
   - Да, пожалуйста. Кстати, а как насчет ленча?
   Вот это был уже другой разговор. Он немедленно просиял. Оказывается, там расположен известный летний отель - я, конечно же, слышала о нем? - где меня угостят прекрасными блюдами, причем под музыку. Ну разумеется, там везде подключена музыка, к каждому номеру, круглые сутки - это на тот случай, если мне наскучит безмолвие гор. И бассейн есть. И теннисные корты тоже.
   - А потом, если вы на обратном пути чуть свернете с дороги, то сможете полюбоваться видом Дар-Ибрагима.
   Он неверно истолковал выражение изумления на моем лице и быстро добавил:
   - Вы ничего не слышали о Дар-Ибрагиме? О, там живет одна английская дама, очень старая и очень известная. Она купила этот дворец, когда он разваливался на части, а потом заполнила его прекрасными вещами, заново разбила сады. В старые времена у нее останавливались всякие знаменитости и можно было даже осмотреть отдельные помещения дворца, вроде того как вы осматриваете Бейт-эд-Дин или замок крестоносцев Крак-де-Ше-валье. Но сейчас, увы... сейчас она совсем состарилась и, как говорят, немного того... - Он изобразил красноречивое выражение лица и слегка постукал себя по лбу. Сейчас дворец закрыт, она никого не принимает и сама никогда не покидает его пределы. Но я слышал, какое это было чудесное место, даже как-то раз видел, как она выезжала верхом и в окружении слуг... Но все изменилось... она состарилась и ее давно уже никто не видел.
   - Как давно?
   Он развел руками:
   - Полгода, год - не могу сказать.
   - Но она все еще живет там?
   - Ну конечно. По-моему, один из моих напарников что-то рассказывал, хотя это, возможно, всего лишь слухи. Кажется, с ней до сих пор живут двое или трое слуг, а раз в месяц из Бейрута в Сальк - это деревушка поблизости от дворца - доставляют продовольствие, которое потом перевозят на мулах.
   - Разве там нет дороги?
   - Нет. Дорога проходит по гребню горы над долиной, и чтобы добраться до Дар-Ибрагима из деревни, надо идти пешком или ехать на муле. - Он улыбнулся. - Не советовал бы вам это делать, поскольку сейчас там и смотреть-то не на что, а внутрь вас все равно не пустят. Я бы рекомендовал лишь взглянуть на дворец снаружи. Красивое зрелище. В любом случае Дар-Ибрагим лучше смотрится с расстояния.
   - Знаете, я что-то слышала об этом месте, - проговорила я с некоторой натугой. - Кажется, я знаю в Англии кое-кого из родственников этой старой дамы. У меня была задумка посетить ее. Собиралась даже написать ей и спросить, не согласится ли она принять меня.
   Что-то - не знаю, что именно - удержало меня от того, чтобы рассказать портье о своих собственных родственных связях с этой местной достопримечательностью.
   Он с сомнением покачал головой, хотя блеснувшее в его глазах любопытство подтвердило разумность моей предосторожности.
   - Попробовать, конечно, можно, но когда она получит вашу записку или вы получите ответ на нее... У ворот там стоит привратник... - он пожал плечами, - ...но он всегда говорит, что никого не велено пускать внутрь. Он принимает товары, расплачивается за них и сам же получает или отвозит письма, если таковые имеются. Сама дама давно уже никого не принимает, разве что доктора.
   - Доктора? Она что, больна?
   - О нет, сейчас уже нет. Но мне кажется, я слышал что-то об этом в прошлом году, месяцев шесть назад, осенью, и с тех пор к ней регулярно приезжает доктор. Потом она поправилась и сейчас чувствует себя довольно неплохо.
   "Да, она определенно поправилась, - подумала я, - коль скоро прислала нам свое очередное лаконичное уведомление насчет завещания".
   - Это был бейрутский доктор?
   - Да, англичанин.
   - Вы знаете, как его зовут? - и чуть извиняющимся тоном добавила:
   - Если мне не удастся повидать ее, я, возможно, могла бы получить от него какие-то сведения.
   Портье не помнил его имени, но пообещал выяснить, и когда я в следующий раз проходила мимо его стойки, ответ был готов: доктор Генри Грэфтон, проживающий где-то в районе площади Мучеников. Я поблагодарила его, поднялась в свой номер, пододвинула телефонный справочник и принялась искать - Грэфтон Г. Л.
   В нем действительно был его номер. После нескольких попыток мне удалось дозвониться. Какой-то мужчина по-арабски ответил мне, однако, после того как мы все-таки разобрались, что к чему, используя его великолепный французский, а затем еще более совершенный английский, меня ожидало разочарование.
   - Нет, доктора Грэфтона дома нет, доктор Грэфтон некоторое время назад покинул Бейрут. Да, по делам. Если он может чем-то помочь мне...
   - Мне бы хотелось поговорить с ним по поводу одной из моих родственниц, - сказала я. - Конкретно, миссис Бойд. Насколько мне известно, несколько месяцев назад, когда он находился в Бейруте, она была его пациенткой. Интересно, он и сейчас продолжает навещать ее? Дело в том, что...
   - Миссис Бойд? - голос у моего собеседника был явно озадаченный. Боюсь, у нас нет пациентов с такой фамилией. А где она живет?
   - Она живет под Бейрутом, в местечке, которое называется Дар-Ибрагим. Кажется, это неподалеку от деревни Сальк.
   - Дар-Ибрагим? - Темп его речи убыстрился. - Вы имеете в виду леди Хэрриет?
   - Но... да, я... пожалуй, именно ее, - проговорила я, чувствуя, что совершенно по-дурацки заикаюсь. - Я забыла... ну да, конечно, леди Хэрриет.
   - Насколько мне известно, она чувствует себя прекрасно, - произнес голос, - однако ее определенно нет в списке моих пациентов. После отъезда доктора Грэфтона я обслуживаю его пациентов, но она написала мне и сообщила, что уже все устроила.
   В голосе появились новые нотки, возможно выражавшие недоумение, и мне захотелось спросить, как она все устроила и что именно, однако я тут же поняла, что это бесполезно.
   "Не исключено, - подумала я, - что это было очередное ее письмо, в котором она вновь заявляла о своем уходе из этого мира, отречении от Англии, отказе от услуг врачей, а может, просто излагала свое очередное завещание".
   - Могу я поинтересоваться, с кем имею честь разговаривать? - спросил голос.
   - Я - внучатая племянница леди Хэрриет. Меня зовут Кристабель Мэнсел. В Ливане я на отдыхе, но мне... никому из нас давно уже ничего не известно о моей бабке. Я уже начала подозревать, не умерла ли она, но потом узнала, что она жива, а в отеле - я остановилась в "Финикии" - мне сказали, что ее лечил доктор Грэфтон. Поэтому я и решила позвонить ему и узнать возможные подробности. Вы сказали, он уехал из Бейрута? Но он хоть в Ливане? С ним можно связаться?
   - Боюсь, нет. Он отправился в Лондон.
   - Понятно. Что ж, большое спасибо. Попытаюсь сама с ней повидаться.
   На другом конце провода возникла небольшая пауза, затем подчеркнуто бесстрастный голос произнес:
   - Считается, что она ведет очень уединенный образ жизни.
   - Да, - согласилась я, - понимаю. Но в любом случае, большое спасибо за помощь. До свидания.
   - До свидания.
   Я повесила трубку и усмехнулась. То, что подразумевал обладатель этого приятного голоса, можно было определенно сформулировать как арабский эквивалент: "И с наилучшими британскими пожеланиями удачи".
   Позже позвонил Чарльз и сказал, что отец Бена задержался, а потому сам он сможет выбраться не раньше, чем в воскресенье вечером, а то и позже.
   - Но клянусь всеми святыми, - выразительно заверил меня кузен, - в понедельник я костьми лягу, но буду у тебя.
   - Не надо ничем ложиться, - успокоила я его, - по крайней мере до тех пор, пока не купил голубые четки. Сам же говорил, что в этой стране может произойти что угодно.
   Я ни словом не обмолвилась о собственных поисках следов бабки, равно как и о том, что у меня стало зарождаться довольно живое любопытство по поводу столь нетривиального затворничества обитательницы Дар-Ибрагима.
   ***
   Гостиничный портье постарался явно на славу, чтобы организовать мне удобное и дорогое путешествие. Это была громадная американская машина с острыми закрылками, кондиционером, голубыми четками от сглаза и болтающейся перед лобовым стеклом цитатой из Корана: "Во всем положись на Аллаха".
   Помимо всего прочего автомобиль был снабжен высотомером. Я поначалу не подумала о его истинном предназначении, однако мой водитель - бойкий узколицый парень по имени Хамид - объяснил, что мы одним махом поднимемся от уровня моря почти на два с половиной километра, поскольку истоки Адониса находятся в горных районах Ливана. Я уселась рядом с ним на переднее сиденье и с любопытством поглядывала на высотомер, когда перед Вавилоном машина свернула с побережья и стала взбираться в горы.
   Хамид явно недооценил количество "махов", которые нам понадобятся для достижения цели. Поначалу дорога поднималась полого, пролегая между вереницами деревьев и расположенными террасами полями. Кругом росли заботливо ухоженные яблони, буквально усыпанные созревающими плодами, а по пыльной дороге бегали куры и играла темноглазая детвора. Однако вскоре дорога словно стряхнула с себя миниатюрные зеленые поселения и стала более круто забирать вверх, извиваясь между последними остатками сельскохозяйственных угодий, пока йод колесами не оказалась иссохшая, почти окаменевшая почва. Но и здесь почти каждое крохотное скопление тщательно обработанной земли использовалось под выращивание яблок, хотя урожай выглядел уже гораздо скромнее. На более обнаженных террасах произрастали тоненькие зеленые полоски каких-то злаков, которые почти заглушались многочисленными весенними цветами, росшими буквально повсюду - у дороги, вдоль каменных стен и даже в расщелинах скал.
   Хамид остановил машину и с добродушной улыбкой предложил мне поближе познакомиться с цветистым великолепием: орхидеями, бледными цикламенами, громадными сине-желтыми геранями, пурпурными персидскими тюльпанами и красными анемонами - цветами самого Адониса.
   Наконец, все обработанные участки остались позади, и машина стала передвигаться по волнообразно возвышавшейся и снижавшейся дороге, вокруг которой прямо на скалах рос неведомый мне кустарник, а единственным цветком был желтый ракитник.
   Кристально чистый воздух разительно контрастировал с тяжелой духотой побережья. Кое-где попадались небольшие отары типично восточных овец кремового, золотистого, иногда с примесью черного цвета; при ходьбе животные болтали ушами и низко склоняли головы, словно выискивая что-нибудь съедобное. Здесь же паслись лоснящиеся козы, причем все отары старались держаться поближе к пастуху - одинокой фигуре в бурнусе, скрестившей руки на посохе и мрачно поглядывавшей в сторону нашей машины.
   Дорога продолжала ползти вверх, стрелка высотомера упорно склонялась вправо, воздух становился все более пронзительно бодрящим. Желтый ракитник остался где-то внизу, а из узкой полоски дерна, росшего вдоль дороги, между теснящими их камнями, торчали пучки тонких сероватых листьев. Машина начала делать угрожающие повороты, объезжая груды валунов и едва не касаясь левым боком шероховатой поверхности скал, справа простиралась бездонная пропасть, из которой доносились крики ворон.
   Неожиданно мы оказались на открытом со всех сторон пространстве. Мы двигались по тянувшемуся на головокружительной высоте крутому горному хребту. Вдали простиралась панорама сплошного голубого фона, белого камня и вереницы поросших лесом и удалявшихся вплоть до самого моря горных хребтов. Правее же и где-то далеко внизу зеленой змейкой, которая та пряталась, то показывалась снова, поблескивая в окружении грандиозного лесистого ущелья, протекал Нахр-Ибрагим - река Адониса.
   Ныряя между каменистыми впадинами, склоны которых временами заслоняли от нас солнце и давали приют чахлым яблонькам и алым анемонам, мы приближались к истоку Адониса.
   Зрелище это было поистине волшебное, словно дошедшее до нас из далекого прошлого. Я подумала, что для примитивного человека, населявшего когда-то эту истомившуюся от жажды землю, вид белоснежного потока, который вырывался из ревущей черной пасти пещеры, зиявшей почти по центру массивного, залитого солнцем утеса, наверное, олицетворял собой безмерную силу и ужас неведомых богов. И это, конечно же, в сознании людей связывалось с плодородием, поскольку на протяжении тридцати миль река несла по горным склонам жизнь. Вокруг тех мест, где вода срывалась с камней, лощина сразу же покрывалась зеленью, деревьями, цветущим кустарником, и красные анемоны расцвечивали берега потока.
   Значит, вот сюда, ступая по призрачным стопам Изиды, Иштар, Астарты и самой Великой матери Деметры, спускалась Афродита, чтобы влюбиться в греческого пастуха Адониса и нежиться с ним в окружении многоцветия леса и трав. Именно здесь, где он был сражен диким кабаном и где пролилась его кровь, расцвели алые анемоны - с тех пор каждую весну вплоть до наших дней пурпурные воды Адониса стекают прямо в море. Сейчас же лощина опустела исключение составляли лишь черные козы, дремавшие под лучами солнца на руинах храма Афродиты, и оттого сонное, убаюкивающее позвякивание колокольчиков на их шеях казалось особенно резким и пронзительным на фоне грохота ревущего потока.
   Но даже без всяких легенд при виде подобной панорамы буквально дух захватывало, и если к зрелищу белесых бурунов воды, сверкающих от влаги валунов, массивных и внушительных развалин и ярких, трепещущих под порывами вызванного водопадом ветерка цветов добавить еще и древние сказания, то получалась картина, словно пришедшая к нам из какого-то иного мироздания. Когда же мы свернули из лощины на узенькую колею - едва ли ее можно было назвать дорогой, - по которой нам предстояло окольным путем возвращаться домой, картина повернулась к нам еще одной стороной своей буйной восточной фантазии.
   Чуть поодаль, за пределами долины Адониса, у самой воды бродили несколько арабских скакунов. Неподалеку от них, подобно белой царапине на камне, начиналась тропа, которая уходила вверх по склону и под прямым углом соединялась с дорогой. По этой тропе легким шагом неспешно бежала гнедая арабская лошадь - белый бурнус всадника раздувался на скаку наподобие паруса, и серебристо-алая уздечка в его руках отсвечивала на солнце.
   Рядом с лошадиными копытами семенили две красивые собаки: желтовато-коричневая борзая с длинной шелковистой шерстью и знаменитая гончая салюки, с предками которой восточные принцы охотились на газелей.
   Когда изгиб дороги скрыл их от наших взоров, я посмотрела на часы. Близилось время ленча.
   Снова мы увидели всадника, когда спускались по дороге на противоположной стороне долины. Мы пробирались по испещренной рытвинами дороге, направляясь в сторону какого-то крохотного селения в затерявшейся почти у кромки снегов высокогорной долине, когда я снова увидела внизу наездника и его спутников. Он медленно ехал по едва различимой тропинке, которая пролегала в достававших ему до бедер зарослях подсолнечника. Собак мне было почти не видно - их укрывали от взоров широкие сердцевидные листья растений. Потом они, похоже, обогнали его, выбежав на располагавшийся ниже изгиб дороги. Воздух был настолько чист и недвижим, стояла такая тишина, что я смогла на фоне гулкого цоканья копыт по пыльной земле расслышать и легкое позвякивание колокольчиков уздечки.
   Наконец, когда машина оказалась в окружении приземистых, облупившихся деревенских построек, и наездник, и его собаки окончательно скрылись из виду.
   ***
   Мы остановились в деревне, чтобы купить апельсинов.
   Идея целиком принадлежала Хамиду. Приобрести их мы могли и в Бейруте в любой из многочисленных лавок по пути в город, - но эти, по его словам, представляли собой нечто совершенно особенное. Они остались после предыдущего урожая, их совсем недавно сорвали с деревьев, и они, согретые солнцем, были особенно зрелыми, сочными и божественно вкусными.
   - Я куплю их вам в подарок, - сказал он, останавливая машину в тени тутового дерева.
   Можно было без труда заметить, что живут в деревеньке небогато: дома скорее походили на сараи, сложенные из глинобитного кирпича. Каждое строение было увито зарослями виноградника и окружено заботливо сооруженными террасами, на которых росли фруктовые деревья и злаки. Несмотря на высокогорье, богиня плодородия, похоже, все же решила одарить жителей деревни частичкой своих щедрот. Место это было укрыто от наиболее разрушительных ветров, да и во влаге от тающих снегов здесь тоже, пожалуй, недостатка не ощущалось. Тщательно сберегаемая темно-зеленая вода хранилась в квадратных цистернах, стоявших под голыми серебристыми тополями, а вся деревня - горстка домов, расположившихся укрытым от ветра амфитеатром, утопала в цветении фруктовых деревьев. Зрелище ласкало взгляд красотой сверкающих и казавшихся отяжелевшими мягких цветов апельсинов, лимонов, белоснежных груш, нежно-розовых соцветий миндаля и повсюду густо-розовых, красноватых яблонь, главного и особого предмета гордости ливанцев.
   Заметно припекало. Вокруг машины столпилась кучка местной ребятни. Все они были очень маленькие и симпатичные, с черными волосами, громадными темными глазами и засунутыми в рот от любопытства пальцами. Сама же деревня казалась почти вымершей, как это часто бывает во второй половине дня; в садах никто не работал. Если здесь и существовало какое-то подобие кафе, то оно, скорее всего, представляло собой лишь темную комнатенку в одном из домов. Я не заметила вокруг ни одной женщины, так что помимо детей по деревне бродили только худосочные куры, да стоял несчастного вида осел с засохшими болячками от веревки на шее. Из взрослых я увидела лишь одинокого старика, который грелся на солнце и курил трубку. Сидел он почти неподвижно и могло показаться, что процедура курения происходит словно во сне. Затем он медленно повернул полуприкрытые глаза в сторону Хамида - тот поприветствовал его и спросил по-арабски, у кого бы мы могли купить фруктов, которые все еще продолжали кое-где висеть на этих чудесных деревьях.
   Старик с полминуты хранил полное молчание, покуда вопрос Хамида петлял по извилинам его мозга, а затем извлек трубку изо рта, повернул голову градуса на три, смачно сплюнул в пыль и что-то пробормотал себе под нос. Затем трубка заняла полагающееся ей место во рту, и он снова устремил в пустоту близорукий взгляд.
   Хамид улыбнулся мне, пожал плечами и со словами:
   - Я скоро, - скрылся в темном дверном проеме.
   Я стала прохаживаться по улице, ребятишки не отступали ни на шаг. У края дороги располагалась почти двухметровая подпорная стенка, которая, казалось, удерживала все плато, на котором стояла деревня. Ниже простирались террасы полей, где я заметила всадника на гнедой лошади. Подсолнечник был высокий и рос слишком, густо, чтобы оставить место для цветов, которыми я любовалась на нижних склонах холмов, и все же у самого основания стенки я разглядела дикие ирисы и еще какие-то синие цветы, напоминавшие маленькие лилии, а у самых корней подсолнухов виднелись похожие на сияющие капли крови алые анемоны.
   Я стала спускаться - ребятня следом за мной. Я принялась помогать им, а последнего, полуголого кроху лет трех, к тому же, похоже, страдающего чесоткой, вообще снесла на руках. Вытерев ладони о брюки, я принялась рвать цветы.
   Детишки бросились помогать мне. Большеглазый мальчуган в одной лишь замызганной нижней рубашонке принес охапку гвоздик, а маленький Чесоточник сорвал пару одуванчиков. При этом наш разговор не умолкал ни на секунду по-арабски, по-английски, а иногда (при непосредственном участии Чесоточника) и вовсе по-тарабарски, причем все мы прекрасно понимали друг друга. Самым ясным в нашем диалоге был тот фрагмент, где оговаривалось, что в обмен на возможность насладиться их обществом мне предстояло дать им нечто не менее существенное.