Стюарт Мэри. Гончие Габриэля

   Лесман ушел. Я слышала, как за ним захлопнулась деревянная дверь, а спустя несколько секунд послышался его голос - он успокаивал собак. Лай смолк, и снова воцарилась тишина. В этот момент я увидела Халиду, которая стояла в дверях в своем поблескивающем, зеленом шелковом платье.
   - Если вы пройдете за мной, я покажу вам вашу комнату.
   Она зажгла для меня в спальне еще одну лампу и поставила ее на полку рядом с кроватью.
   Комната эта очень походила на предыдущую, разве что казалась больше по размерам, поскольку из всей мебели в ней стояли лишь узкая металлическая кровать, хрупкого вида бамбуковый стул, черный шкаф мерзкой наружности с встроенным и, словно по контрасту с ним, относительно изящным зеркалом в лакированном обрамлении, да старый, побитый жестяной сундук с металлическими замками, на котором осталась этикетка "С. С. Горничная Янгце". Пол и стоявшие на возвышении у окна сиденья оставались ничем не прикрытыми. Постель была застлана желтоватым и не особенно тщательно проглаженным ирландским бельем, а красное, стеганное пчелиными сотами одеяло прикрывало, похоже, самый жесткий на свете, хотя, возможно, и очень полезный для здоровья матрас.
   У меня как-то не сложилось впечатление, что здесь обитает сама Халида явно обнаруживался недостаток присущего ей восточного колорита. А может, Лесман именно это и имел в виду, когда говорил, что собирается провести эту ночь "в другом месте"?
   Однако, открыв рот, я заговорила совсем о другом:
   - Получается, что я выгнала мистера Лесмана из его спальни? Где же он будет ночевать?
   Пожатие плечами, хотя в общем-то не слишком уж дерзкое:
   - Комнат здесь хватает.
   Не услышав ответа, она посмотрела на меня чуть смущенно, и с явной, хотя и давшейся ей не без труда попыткой привнести в свои манеры чуть побольше воспитанности и вежливости добавила:
   - По ночам он часто сидит у леди. А поспать можно и утром.
   Я улыбнулась:
   - Надеюсь, что причинила не так много трудностей, как мне показалось вначале. Хотя вам-то работы явно прибавилось - два раза на день менять постель.
   Она воздержалась от того, чтобы в очередной раз в свойственной ей колкой манере парировать мою фразу, хотя, возможно, чтобы вступать в подобные вежливые перепалки, она неважно знала английский.
   - Вы видели ванную?
   - Да, спасибо. Кстати, а воду здесь пить можно?
   - Можно, хотя ваша вода стоит на подносе. Я оставлю его здесь. Если я больше вам не нужна...
   - Пожалуй, нет. Большое вам спасибо. Все отлично, и я уверена, что мне будет здесь очень удобно. О, будьте любезны, покажите, как подкрутить лампу, чтобы было посветлее. Мистер Лесман сказал, что в ожидании его я могу что-нибудь почитать.
   Девушка принесла из дальнего конца комнаты лампу и поставила ее на столик между книгами. Я поблагодарила Халиду и принялась перебирать их, пока та убирала с подноса грязную посуду. Она больше ничего не сказала, хотя я заметила по характеру ее взглядов, что сдержанная враждебность, с которой она периодически искоса поглядывала на меня, являлась отнюдь не плодом моего воображения. Я почувствовала раздражение и хотела сейчас только одного чтобы она побыстрее кончила свою уборку и ушла. Затем я попыталась сосредоточиться на лежавших передо мной книгах.
   Едва ли они подходили в качестве легкого чтения, предназначенного для того, чтобы убить часок-другой. Арабская грамматика, несколько книжек по Сирии и Ливану, которые я уже прочитала, пока хворала, в комнате Чарльза, а также коллекция изданий, которую можно было бы назвать пособиями Джона Лесмана в его работе. Это были несколько томов (также знакомых мне), посвященных подлинной Царице Ливанской: Джоан Хэслип, Раундел, Силк Бэкингем, три старых тома дневников доктора Мэриона, посвященных его грозной патронессе.
   Я стала просматривать форзацы. Как и ожидалось, это были книги из библиотеки самой Хэрриет, по-видимому переданные ею нынешнему "доктору Мэриону" для внимательного изучения... Я скользнула взглядом по ряду названий. "Заметки крестоносцев" Т. Э. Лоуренса, "Ислам" Гийома, "Коран для всех и каждого", "Эотен" Кинглека... Все это принадлежало Хэрриет. И ни одной книги по медицине, поскольку Лесману, видимо, не хотелось возить с собой такую тяжесть. Единственными изданиями с его собственной надписью были - и это показалось мне довольно занятным - "Покорители разума" Хаксли, "Золотая плаха" Фрэзера и относительно новое издание "Клуба меченосцев" Теофила Готье в мягкой обложке. Никаких романов, за исключением, пожалуй, "Братьев Карамазовых" Достоевского и "Тигра в тумане" Марджори Эллингем.
   Последним в подборке стоял Де Куинси. Пока Халида с явно нарочитым грохотом возилась с грязной посудой, я машинально пролистала несколько страниц.
   "Курильщик опиума не утрачивает своих былых моральных установок или стремлений: он испытывает желания, как и прежде, жаждет осуществить то, что представляется ему возможным, и получить оценку, соответствующую его достоинствам. Однако в своих интеллектуальных порывах он явно преступает пределы реально возможного, причем не только в том, что касается осуществления задуманного, но и в самой попытке приступить к этому осуществлению. Он находится во власти демонических сил и кошмарных сновидений..."
   Все в точности так, как и сказал Хамид. Едва Халида с подносом в руках направилась к двери, как я отложила опиумный кошмар в сторону.
   - Я закрою за вами, - предложила я, намереваясь именно так и сделать, однако она остановилась у порога и обернулась.
   - Вы действительно дочь племянника леди? Я постаралась переварить суть вопроса, пока девушка в упор разглядывала меня.
   - Да.
   - И ваш отец тоже здесь, в Ливане?
   - Нет.
   - Он умер?
   - Нет, - удивленно проговорила я. - А почему вы спрашиваете?
   - То есть вы путешествуете одна?
   - Почему бы нет?
   Она проигнорировала и этот мой вопрос. Было заметно, что девушка поглощена собственными мыслями, направление которых оставалось скрытым от меня, но определенно важным для нее самой.
   - Вы... вы надолго здесь задержитесь?
   Любопытство заставило меня погрешить против истины:
   - До тех пор, пока она сама согласится терпеть мое присутствие, ответила я, глядя ей прямо в глаза.
   - Она нездорова, - быстро проговорила Халида. - Утром вам надо будет уехать.
   Я приподняла бровь:
   - Ну, это уж ей самой решать, не так ли? - заметила я невинным тоном, в котором, однако, можно было различить проблеск злости. - Но, разумеется, на столь обширной территории мне придется нечасто с ней сталкиваться. Да и мистер Лесман предложил мне пожить здесь столько, сколько я захочу.
   Черные глаза снова вспыхнули, причем я так и не поняла, то ли гневно, то ли встревоженно:
   - Но это же невозможно! Он...
   Тишину комнаты вновь нарушило требовательное и одновременно рассерженное треньканье колокольчика Хэрриет. И снова, теперь уже на некотором удалении, но столь же явно, залаяли псы. Девушка двинулась вперед, причем настолько резко, что стоявшие на подносе предметы покачнулись и столкнулись друг с другом.
   - Спасительный колокол, - проговорила я. - Вы что-то хотели сказать?
   - Нет, нет. Мне надо идти! - И потом, когда я сделала движение, чтобы открыть перед ней входную дверь, почти яростно добавила:
   - Не надо! Я сама, я сама!
   Дверь за ней захлопнулась, а я все задумчиво смотрела ей вслед. Вот уж воистину спасительный колокол. Мне показалось, что картина стала чуть яснее, и хотя я не знала точно, сделал ли Лесман ставку на мою бабулю или нет, Халида определенно поставила на него самого. И все же мне было пока непонятно, каким образом все это увязывалось с самой Хэрриет.
   Я снова подошла к книжной полке. А что, приятно будет вспомнить - ведь я оказалась именно из тех, кому захотелось взять томик Достоевского, Хаксли или даже "Золотую плаху" и, съежившись в комочек, насладиться процедурой восхитительного вечернего чтения. Однако, когда за мной, как и обещал, пришел Лесман, то он застал меня за чтением "Тигра в тумане", хотя я и ловила себя на мысли, что, оказавшись в этом безлюдном крыле полуразрушенного дворца, следовало бы подобрать себе на ночь не столь волнующее произведение.
   В руках он держал уже не лампу, а громадных размеров мощный электрический фонарь.
   - Готовы? - спросил он.
   Лесман снова вывел меня во двор, где днем мы с Хамидом пребывали в томительном ожидании, но затем повернул направо, удаляясь от главного входа. Я уже поняла, что он двигался в том же направлении, когда в первый раз уходил к Хэрриет.
   Дворец оказался огромным сооружением, намного превосходящим мои представления. Мы шли по бесчисленным коридорам, сворачивали, поднимались и спускались, пересекали еще как минимум два маленьких внутренних дворика, и по журчанию воды в первом из них я поняла, что не все еще колодцы пересохли. Проходя через второй дворик, я услышала доносящиеся из-за закрытой двери царапающие звуки, сопровождаемые глубоким, протяжным подвыванием, от которого у меня мурашки поползли по коже.
   - Не волнуйтесь, как я и обещал, сейчас они заперты. - Он на мгновение осветил лучом фонаря дверь, и я успела заметить показавшийся в щели над полом поблескивающий, влажный собачий нос, который жадно втягивал воздух.
   - Софи! Стар! Тихо там! Смотрите под ноги, мисс Мэнсел, здесь неровный приступок. А вот и сад принца.
   Не знаю, что именно я ожидала увидеть, возможно, что-то не менее волнующее, чем сад гарема, однако в действительности он оказался совсем маленьким. В воздухе висел терпкий аромат жасмина, и в свете фонаря я успела разглядеть невысокую стенку, за которой, похоже, находился бассейн. Сам по себе сад по размерам был не больше продолговатого дворика с такой же парой каменных ваз для цветов да несколькими маленькими симметричными деревцами в кадках. Лесман направил луч фонаря на потрескавшиеся плитки пола, хотя особой надобности в этом не было - одна из дверей, примерно на полпути вдоль края сада, была распахнута и из нее между стволами двух деревьев в кадках лился свет. В сущности, это было лишь слабое оранжевое мерцание, исходившее от лампы вроде той, что стояла у меня в комнате, однако на фоне сгустившейся темноты оно показалось мне очень ярким.
   Он встал в дверном проеме, чуть посторонившись, чтобы пропустить меня, и уже совсем другим - жестким, осторожным, но одновременно почтительным голосом произнес:
   - Леди Хэрриет, я привел мисс Мэнсел.
   Я прошла мимо него в комнату.
   ГЛАВА 5
   Но когда проходила леди - сильней
   Вспыхнули вдруг языки огней,
   Кристабель увидела леди глаз
   На миг, пока огонь не погас
   С. Т. Кольридж. Кристабель
   Диван принца был поистине необъятен, и в нем царило то, что я могла бы назвать роскошным запустением. Выложенный цветным мрамором пол кое-где укрывали персидские половики, все очень грязные; стены были испещрены замысловатым мозаичным узором, причем в каждой плите тесаного, а сейчас порядком истертого камня имелись ниши, в свое время предназначавшиеся, очевидно, для статуи или лампы, а ныне пустовавшие, если не считать наваленных в них груд всякой всячины - картонных коробок, обрывков бумаги, книг, медицинских пузырьков и свечных огарков. Посередине помещения располагался фонтан, поверхность которого была заложена грубой каменной кладкой, так что теперь он служил неким подобием стола, на котором стоял поднос из позеленевшего серебра, уставленный грудой тарелок с остатками недавней трапезы. Рядом на полу приютилась пустая миска с надписью "СОБАКА" по краю. У стены стоял комод из полированного красного дерева, также заставленный всевозможными пузырьками и коробочками с лекарствами. Пара ветхих кухонных стульев и большое, похожее на восточный трон сооружение из красного лакированного дерева завершали меблировку нижней части комнаты. Повсюду толстым слоем лежала пыль.
   Широкий сводчатый проход с изысканной резьбой по камню и тремя истертыми ступеньками отделял нижнюю часть дивана от верхней. В дальнем углу возвышения стояла громадная кровать, некогда, должно быть, представлявшая собой подлинное произведение искусства, с ножками в виде лап дракона, высоким резным изголовьем и свисающим над ним с потолка подобием позолоченной птицы, сжимавшей в когтях края балдахина. Сейчас же одно из крыльев птицы отсутствовало, позолота потрескалась и покрылась грязью, а из когтей свисала лишь груда бархатных штор, цвет которых мог быть любым - от темно-красного до черного-и которые широкими волнами ниспадали по краям изголовья, почти скрывая образуемой ими тенью человеческую фигуру, лежавшую в окружении наваленных пледов и одеял.
   Свет, который в дневное время щедрым потоком лился из сада через распахнутые двери, едва достигал дальних уголков комнаты. Сейчас он исходил от старомодной масляной лампы, стоявшей среди тарелок с остатками ужина, и когда я проходила мимо нее, направляясь к постели, моя тень угрожающе бросилась вперед и заколыхалась по ступенькам помоста, тем самым наложив еще один темный слой на царивший в этой части помещения гротескный полумрак.
   А это действительно был какой-то гротеск. Я, конечно, допускала, что обнаружу свою бабку в образе, существенно отличном от далеких детских воспоминаний, однако никак не могла предположить, что контраст окажется столь разительным. Как я уже сказала Лесману, у меня сохранились лишь самые смутные воспоминания об этой высокой женщине с горбатым носом, седеющими волосами " хлопающими черными глазами, которая постоянно отчаянно спорила с моим отцом, изводила своими рассуждениями на предмет сада и огорода мою мать и имела привычку то одарять нас с Чарльзом неожиданными и диковинными подарками, а то совершенно не замечать нашего присутствия.
   Даже будь она сейчас одета как пятнадцать лет назад, я и тогда едва ли узнала бы ее. Лесман предупредил меня, что она сильно похудела, можно сказать даже усохла, и это была правда. И хотя я полагала, что в любом случае узнаю этот выдающийся нос и черные глаза, пронзительно взиравшие на меня из полумрака тяжелых занавесок, ничто - даже его предупреждение - не могло подготовить меня к столь диковинному и совершенно незнакомому образу, который являла собой эта фигура, восседавшая в постели наподобие Будды, завернутая словно кокон в разноцветные шелка и делавшая мне широкой бледной ладонью знак: "Подойди ближе". Если бы я не знала, кто передо мной, то подумала бы, что вижу фантастически разодетого жителя Востока.
   На бабке было некое подобие ночной рубашки из натурального шелка, поверх которой был надет пурпурный бархатный жакет с золотой отделкой, а сверху еще накинута огромных размеров кашемировая шаль. Все это убранство, даже несмотря на то что сшито оно было из мягких, роскошных тканей, несло на себе явный отпечаток мужского наряда.
   Кожа на лице бабки имела бледный, болезненный оттенок, бескровные губы ввалились, но черные глаза и хорошо очерченные брови оживляли ее овальное полноватое лицо и отнюдь не подчеркивали внешних признаков старческого увядания. Пудра была нанесена небрежно и весьма щедро - частички ее даже упали на багровый бархат жакета.
   Над этим странным двуполым лицом возвышался белый тюрбан, который, чуть съехав набок, обнажил под собой то, что я, на мгновение ужаснувшись, приняла за голый череп, но затем, приглядевшись, поняла, что бабка лишь наголо обрила голову. В сущности, если она постоянно носила такой тюрбан, это могло бы показаться вполне естественным, и все же подобная деталь привносила завершающий мазок в общую картину противоестественности и гротеска.
   Впрочем, была в этом облике одна мелочь, по которой я всегда смогла бы безошибочно узнать свою бабку, - перстень на левой руке, такой же яркий и массивный, как и тот, который сохранился в моих детских воспоминаниях. Помнила я и то сильное впечатление, которое производили на нас с Чарльзом комментарии матери и отца по поводу этого украшения. Это был бирманский рубин размером с ноготь большого пальца, ограненный в виде кабошона и даже в те далекие времена стоивший огромных денег. Камень являлся подарком одного багдадского князька, и бабка постоянно носила его на своей крупной, ловкой, почти мужской руке. Дышала она сейчас чуть с присвистом, маня меня подойти поближе, и рубин ярко вспыхивал в свете лампы.
   Я не была уверена, ждет ли она от меня поцелуя. Сама по себе подобная идея показалась мне отталкивающей, однако рука, вновь блеснув камнем, указала мне на стоявший в ногах кровати стул, что было воспринято мною с тайной благодарностью.
   - Здравствуйте, бабушка Хэрриет.
   - Ну, Кристи?.. - Голос ее скорее походил на шепот и в нем чувствовалось напряжение астматического дыхания, хотя черные глаза сохраняли свою живость и сейчас глядели на меня с явным любопытством. - Сядь и дай мне рассмотреть тебя. Гм-м, да... Ты всегда была маленькой милашкой, а сейчас и вовсе красавицей стала. Замуж не вышла?
   - Нет.
   - Что ж, самая пора.
   - Побойтесь Бога, бабушка, мне же только двадцать два года.
   - Только-то? Да, забываешь... Джон говорит, что я постоянно все забываю. Даже тебя вот забыла - он сказал тебе об этом?
   - Он сказал, что подобное вполне возможно.
   - Он уж скажет. Постоянно намекает, что я дряхлею, из ума выживаю. Она бросила взгляд в сторону Лесмана, который поднялся за мной по ступенькам и встал в ногах кровати. Он пристально и, как мне показалось, встревоженно всматривался в лицо старухи, пронзительный взгляд которой соскользнул на меня. - Впрочем, ничего удивительного в том, что я и впрямь забыла тебя. Сколько времени-то прошло, когда мы в последний раз виделись?
   - Пятнадцать лет.
   - Гм-м, да. Должно быть. А сейчас, когда я тебя увидела, поняла, что наверняка узнала бы. Ты похожа на отца. Как он?
   - О, он прекрасно себя чувствует, спасибо.
   - И, наверное, шлет мне свои сердечные приветствия?
   Тон, которым она это произнесла, был довольно резким и одновременно игриво-провокационным.
   Я продолжала спокойно разглядывать ее:
   - Если бы он знал, что я окажусь здесь, то, несомненно, попросил бы передать вам привет.
   - Гм-м! - Она резко села на постели, упершись спиной в груду подушек и поправив складки своего наряда характерным движением, похожим на то, как наседка усаживается на кладку с яйцами.
   Я поймала себя на мысли о том, что односложность ответов не является в этом доме признаком дурного тона.
   - А остальные как?
   - Со всеми все в порядке. Им будет очень приятно узнать, что я наконец, смогла до вас добраться и обнаружила вас в добром здравии.
   - Не сомневаюсь в этом. - Едва ли кто-то мог бы назвать старческим этот сухой шепот. - В общем, как ты бы выразилась, заботливое семейство Мэнселов, так? - И снова, когда я промолчала:
   - Так, девушка?
   Я тоже выпрямилась на своем крайне неудобном стуле:
   - Я не знаю, бабушка, что вы хотите этим сказать. Если вы считаете, что нам раньше надо было приехать, то всегда можно было нас позвать, не правда ли? На деле же, и вам это прекрасно известно, вы всех нас посылали к черту всех и каждого в отдельности - и так дважды в год на протяжении этих пятнадцати лет. И, если мне позволительно будет это сказать, то и сегодня меня приняли здесь отнюдь не с распростертыми объятиями! Как бы то ни было, - коротко добавила я, - вы ведь тоже из семьи Мэнселов. И вы не можете сказать, что моя родня регулярно вам не писала, хотя бы для того, чтобы поблагодарить за очередное издание вашего завещания!
   Черные глаза старухи заблестели:
   - Мое завещание? Ха! Во оно что! Вы их, наверное, коллекционируете, да?
   - Что ж, - ухмыльнулась я, - будет и у меня работа, коль скоро вы все еще живы. Хотя далековато пришлось добираться ради какой-то шестипенсовой марки... Так что, если хотите, можете прямо сейчас отдать мне свое очередное послание, чтобы я вас больше не беспокоила.
   Мне не было видно выражение ее лица - только глаза, окутанные тенью от бровей и тюрбана, взиравшие на меня с подушек. При этом я перехватила взгляд Лесмана - слегка изумленный и, как мне показалось, несколько встревоженный.
   Хэрриет неожиданно оживилась и затеребила пальцами края своего одеяния:
   - Я согласилась бы лучше умереть здесь, чем трястись над тем, что всем им так дорого. Каждому из них.
   - Послушайте... - начала было я, но тут же умолкла.
   Чарльз намекал, что старуха любила вести себя вызывающе, и действительно у меня сложилось впечатление, что она пытается поддеть меня. И все же та бабка Хэрриет, которую я помнила, едва ли стала бы разговаривать со мной подобным образом, тем более с риском встретить отпор. Для молодого человека пятнадцать лет - целая жизнь, возможно, и для старика это не меньший срок, а потому я про себя решила, что мне следовало бы испытывать к ней не столько раздражение и чувство неловкости, сколько сострадание.
   - Бабушка Хэрриет, - быстро проговорила я, - пожалуйста, не разговаривайте со мной таким тоном! Вы прекрасно знаете, что если бы вам чего-нибудь захотелось или что-то потребовалось, то все, что вам надо было сделать, это дать знать папе или дяде Чазу, в общем, любому из нас! Моя семья четыре года жила в Америке, вам известно и это, так что в некотором смысле именно с нами было трудновато связаться. Однако, вы всегда писали именно дяде Чазу и, насколько я могла понять с его слов, во всяком случае мне так показалось, вы неизменно и в достаточно ясной форме давали понять, что вам хотелось бы оставаться в стороне, жить по своим собственным канонам...
   Я сделала широкий, неопределенный жест, словно охватывая им не только эту запущенную комнату, но и выходя за темные пределы спящего дворца.
   - Не хуже вам известно и то, что если бы что-то случилось, например, если бы вы заболели и действительно захотели, чтобы к вам кто-то приехал, или вам потребовалась бы какая-то помощь...
   Сидевшая в глубине темного угла на кровати старуха была настолько неподвижна, что я даже запнулась. Лампа горела неярко, но то ли по прихоти сквозняка, то ли из-за неровности фитиля пламя неожиданно взметнуло вверх свой язычок, и я увидела живое поблескивание ее глаз. Нет, о сострадании здесь не могло идти и речи. Инстинкт, предостерегавший меня от проявления сочувствия, оказался прав.
   - Бабушка Хэрриет! - напрямую заговорила я. - Вы что, отчитываете меня? Вздумали подразнить, да? Но вы же сами прекрасно понимаете, что говорите ерунду!
   - Гм-м, ерунду, да? Ты хочешь сказать, что у меня всегда были любящие родственники?
   - О Боже, вы же знаете, что такое родственники, семья! Я отнюдь не считаю, что наша семья чем-то отличается от любой другой. И вам так же хорошо известно, что вы всегда могли откупиться от нас шестью пенсами на почтовую марку, да так, что только рот от изумления разинешь. Однако мы и в этом случае оставались вашей семьей!
   - Джон, ты слышишь?
   Вид у Лесмана, откровенно говоря, был явно смущенный. Он хотел было что-то сказать, но я опередила его:
   - Все-то вы поняли, что я хотела сказать! А именно: если вам что-то понадобится или что-то случится, так вот - от Лондона до Бейрута всего шесть часов лета на самолете, и по истечении этого срока кто-нибудь из нас обязательно будет здесь, причем так быстро, что вы и понять-то не успеете, что мы вам стали нужны. Папа всегда говорит, что это и есть настоящая семья, а именно - взаимная подстраховка. И покуда вы живы и здоровы, все это происходит незаметно, само собой, но стоит чему-то случиться, и подключается вся семья. Посмотрите хотя бы на моего дядю Чаза, когда умер его кузен Генри! Папа говорит, что они не раздумывали ни секунды и отнеслись ко всему как к чему-то изначально решенному. Бог мой, я делаю все, что моей душе угодно, никто не может запретить мне ехать куда заблагорассудится, но я все время знаю, что, если возникнет хотя бы намек на опасность, я позвоню папе и он будет через несколько секунд рядом со мной! - Я посмотрела на Лесмана, чуть поколебалась и добавила:
   - И мистера Лесмана не надо поддразнивать. Неважно, что вы мне скажете, поскольку я тоже умею постоять за себя и высказаться, когда надо, пусть это даже будет, как говорится, "не в струю"... Каждый будет чувствовать себя на верху блаженства лишь оттого, что находится здесь рядом с вами, так что вы тоже уж будьте подобрее с ним, поскольку чем дольше он здесь пробудет, тем для вас же лучше! И только, Бога ради, не считайте, что мы бросили вас, - мы просто даем вам возможность жить так, как хочется, и, надо сказать, у вас это совсем неплохо получается.
   Старуха не выдержала и расхохоталась, кокон затрясся, издавая шипящие, посвистывающие звуки. Крупная ладонь приподнялась, сверкнув рубином:
   - Ну хорошо, дитя мое, полно тебе. Я действительно поддразнивала тебя! А ты, оказывается, и вправду умеешь драться! Мне всегда нравились бойцы. Да, я умышленно не допускаю сюда людей, от них у меня и так была масса неприятностей, а кроме того, по правде сказать, я и в самом деле старею. Зато ты проявила упорство. Но если ты так уж веришь в свою философию типа "живи и давай жить другим", то что же тебя привело в эти края?
   Я усмехнулась:
   - Вам опять не понравится, если я скажу, что это было своего рода родственное чувство. Так что можете считать это просто любопытством.
   - И что же пробудило твое любопытство?
   - Что пробудило? Да вы шутите! Мне представлялось, что вы привыкли жить в подобном месте, окружив себя легендами на манер... э...
   - Дряхлой Спящей Красавицы?
   Я рассмеялась:
   - В десятку попали! Ну, если не возражаете, можно и та: сказать. А если серьезно, то вы ведь настоящая знаменитость, вам об этом известно? Все только о вас и говорят. Вы - одна из достопримечательностей Ливана. Даже если бы я оказалась никакая вам не родственница, меня и то уговорили бы съездить сюда, чтобы поглазеть на Дар-Ибрагим. А поэтому, когда появился правдоподобный предлог навестить вас, и мне удалось даже протаранить входную дверь, единственное, что могло бы удержать меня, - это полоса горящей нефти, никак не меньше.