Сюзанна Кэри. Агасфер (Вечный Жид) (том 1)

сохраняя внешние приличия, поскольку знал, что, делая это, делаю услугу
всему человечеству.
Новая опасность вынудила меня действовать так. Пароход "Рейтер" вошел
вчера в гавань и должен завтра отплыть в Европу. Пароход этот совершает
прямой рейс до Суэца через Аравийское море, и его пассажиры, достигнув
сушей Александрии, садятся там на другое судно, которое идет во Францию.
На такое путешествие времени тратится не очень много: семь-восемь
недель самое большее. Теперь конец октября. Если бы принц выехал теперь,
то в начале января он был бы во Франции, а между тем я знал из ваших
приказаний, что _интересы общества_ сильно пострадают из-за присутствия
Джальмы в Париже 13 февраля. Не имея понятия о причинах этого, я все-таки,
с обычной мне преданностью и усердием, готов помешать, чего бы это ни
стоило, отъезду принца. Если, как надеюсь, мне удастся помешать ему
выехать на завтрашнем пароходе, то ему не удастся попасть во Францию
раньше чем через пять-шесть месяцев, так как другие суда, кроме "Рейтера",
совершают рейс раз в четыре-пять месяцев.
Прежде чем сообщить вам о способе, к которому я вынужден прибегнуть для
достижения цели, я считаю нужным поставить вас в известность о некоторых
фактах.
В английской Индии открыли недавно существование одного общества, члены
которого зовут себя "Братьями доброго дела", или "Фансегарами". Буквальный
перевод последнего слова: "Душители". Эти убийцы не проливают крови: они
душат людей не столько с целью ограбления, сколько как жертвы,
предназначенные их адскому божеству, называемому ими "Бохвани". Отчет
полковника Слимана, преследовавшего с неутомимым усердием членов этой
секты, был опубликован два месяца назад. Вот дословная выдержка из него:
"В период моего управления Нерсингпурским округом, с 1822 по 1824 год,
не случилось не только ни одного убийства, но даже малейшей кражи без
того, чтобы я не узнавал тотчас же об этом. Между тем, если бы кто-нибудь
тогда сказал мне, что в четырехстах метрах от моей резиденции жила целая
шайка убийц в деревне Кюндели и что там это "ремесло" переходит по
наследству; что прелестная роща при деревне Мандесур, на расстоянии одного
дня пути от меня, была самым страшным местом во всей Индии; что
бесчисленные шайки "братьев доброго дела", приходя из Индостана и Декана,
ежегодно собирались под этими деревьями, как на торжественные праздники,
чтобы творить зло на всех дорогах, скрещивающихся в этой местности, - я
счел бы этого индуса за сумасшедшего, помешавшегося на страшных сказках.
Между тем это была сущая правда. Сотни путешественников каждый год
погибали в роще Мандесур, и целое племя убийц жило у порога моего жилища,
верховного судьи провинции, и распространяло свою опустошительную
деятельность до пределов Пуны и Хайдарабада. Я никогда не забуду, что для
того, чтобы меня заставить поверить этому, один из вожаков секты,
сделавшийся доносчиком, приказал выкопать из земли, на том самом месте,
где стояла моя палатка, тринадцать трупов и вызвался выкопать
неограниченное их количество" (*8).
Из этих немногих слов полковника Слимана вы можете понять, как ужасно
сообщество, законы и обычаи которого идут вразрез со всеми человеческими и
Божескими законами. Страшной сетью покрыли последователи секты всю Индию;
связанные между собой преданностью, доходящей до самоотречения, они слепо
повинуются своим вожакам, считая их непосредственными представителями
зловещего Божества, и очень быстро распространяют учение путем проповеди,
увлекающей за собой множество приверженцев.
Трое из вождей секты и один из ее членов, избегнув упорного
преследования английского правительства, достигли северной оконечности
Индии, Малаккского пролива, находящегося недалеко от нашего острова. Один
контрабандист и отчасти пират, по имени Магаль, принадлежащий к числу
сектантов, перевез их на своем судне на Яву, где они и скрываются, по его
совету, в густом лесу, окружающем развалины древних храмов. Бесчисленные
подземелья служат им пока вполне безопасным убежищем.
Среди трех вожаков, весьма неглупых, особенно выделяется один. Это
человек замечательного ума, характера и энергии, делающих его очень
опасным. Он родом метис, сын белого и индианки, зовут его Феринджи; долго
жил в больших городах, где много европейцев, и прекрасно владеет
английским и французским языками.
Второй из вождей - негр, третий - индус, а их последователь - малаец.
Магаль, рассчитывая получить хорошее вознаграждение за выдачу четырех
главарей и зная мои дружеские отношения с лицом, оказывающим большое
влияние на нашего губернатора, пришел два дня тому назад и предложил мне,
на известных условиях, передать их в руки властей. Условия следующие:
значительная сумма денег и возможность беспрепятственно и немедленно
уехать в Европу или Америку, чтобы избежать неумолимого мщения
"душителей". Я с удовольствием согласился на все условия ввиду важности
поимки страшных убийц, но поставил со своей стороны тоже одно условие,
касающееся Джальмы. Я с минуты на минуту жду прихода Магаля; опишу вам,
что именно я предпринял, когда буду убежден в успехе плана. А пока, прежде
чем запечатать письмо, отправляющееся завтра с пароходом "Рейтер", на
котором я обеспечил место Магалю в случае удачи, я должен упомянуть об
одном лично для меня важном деле.
В моем последнем письме, где я сообщил вам о смерти Хаджи-Синга и
аресте Джальмы англичанами, я просил дать мне сведения относительно
финансового положения банкира и заводчика барона Трипо, имеющего отделение
в Калькутте. Теперь я не нуждаюсь более в этих сведениях, так как имею
основания предполагать, что мои сомнения относительно его
несостоятельности были, к несчастью. обоснованы. Если это так, то я
попрошу вас принять во Франции меры.
Дело в том, что калькуттское отделение господина Трипо должно нам, то
есть мне и моему сотоварищу в Пондишери, очень крупные суммы. Между тем
нам известно, что борьба, затеянная Трипо с его конкурентом, очень дельным
заводчиком и фабрикантом Франсуа Гарди, которого он хотел разорить
постройкой новой фабрики, значительно подорвала состояние барона Трипо,
потерявшего на этой конкуренции громадные капиталы, причем, конечно, ему
удалось повредить отчасти делам и Ф.Гарди; но если он обанкротится, то его
несчастье роковым образом отзовется и на нас, поскольку он должен крупную
сумму не только мне, но и нашим.
При таком положении вещей желательно добиться любыми средствами
полнейшей дискредитации и краха торгового дома Франсуа Гарди, и без того
уже пошатнувшегося благодаря яростной конкуренции со стороны Трипо. Удача
в этом начинании дала бы последнему возможность вернуть в короткий срок
то, что он потерял; разорение конкурента упрочило бы процветание
предприятия Трипо, а наши векселя могли бы быть оплачены.
Конечно, тяжело и грустно прибегать к таким мерам, но в наше время
поневоле приходится бороться тем же оружием, что и наши враги. Если нас
вынуждает к этому несправедливость и людская злоба, нужно подчиниться,
утешаясь тем, что, собирая земные блага, мы делаем это во славу Божию, а в
руках наших врагов они послужили бы только грехопадению. Впрочем, я не
имею собственной воли: как все мое достояние, она принадлежит тем, кому я
должен слепо повиноваться. Поэтому вполне полагаюсь на ваше решение в этом
вопросе".
Легкий шум отвлек внимание Жозюе от письма. Он быстро встал и подошел к
окну. По ставню три раза легонько стукнули.
- Это вы, Магаль? - тихо спросил господин Жозюе.
- Да, я, - был тихий ответ.
- А малаец?
- Ему удалось.
- Правда? - промолвил Жозюе с глубоким удовлетворением. - Это точно?
- Совершенно точно. Он необыкновенно ловкий и смелый дьявол.
- А Джальма?
- Подробности относительно последнего письма генерала Симона убедили
его, что я действительно послан его другом с приглашением явиться в
развалины Чанди.
- Так что теперь?..
- Джальма уже там. Он встретит и негра, и метиса, и индуса. Они ждут
там малайца, сделавшего татуировку принцу.
- Вы изучили подземный проход?
- Я там был вчера... Один из камней Пьедестала статуи поворачивается
кругом... проход достаточно широк.
- А главари вас ни в чем не подозревают?
- Нисколько: я виделся с ними сегодня утром... А вечером малаец, прежде
чем идти к развалинам, приходил ко мне и обо всем рассказал... он до
вечера сидел в кустах, опасаясь днем идти к Чанди.
- Магаль, если это правда... и задуманное удастся, то вас ждет большая
награда... Я заказал вам место на пароходе "Рейтер", завтра вы уедете... и
избежите мщения душителей за смерть их вожаков, ведь милость провидения
дала вам возможность отдать этих злодеев в руки правосудия... Бог наградит
вас за это... Ждите меня у дома губернатора... Я вас сейчас к нему
отведу... Дело так важно, что я не боюсь потревожить его среди ночи...
Идите скорее... я следую за вами...
Послышались быстрые шаги удалявшегося Магаля, и снова все смолкло.
Господин Жозюе вернулся к бюро и приписал к письму несколько слов:
"Во всяком случае, Джальма отсюда теперь не уедет... Он не сможет быть
в Париже 13 февраля, будьте спокойны на этот счет... Как я и предвидел,
мне всю ночь придется бодрствовать. Сейчас тороплюсь к губернатору, завтра
припишу о том, что произойдет, и письмо отправится с пароходом "Рейтер" в
Европу".
Затем господин Жозюе закрыл бюро, громко позвонил, оделся и, к великому
изумлению служителей, ушел среди ночи из дома.
Мы поведем теперь читателя к развалинам Чанди.

5. РАЗВАЛИНЫ ЧАНДИ

После полуденной грозы, которая помогла душителю осуществить замыслы в
отношении Джальмы, наступила светлая, тихая ночь.
Лунный диск медленно выплывал из-за величественных развалин,
расположенных на горе, среди густой чащи, на расстоянии трех лье от
Батавии.
Серебристый свет, сливающийся на горизонте с прозрачной синевой неба,
мощно обрисовывает широкие каменные уступы, высокие кирпичные стены,
зазубренные временем, и обширные портики, обвитые вьющимися растениями.
Сквозь отверстие одного из таких портиков лунный свет озарял две
колоссальные статуи, стоящие у подножия широкой лестницы, растрескавшиеся
плиты которой почти совершенно исчезли под мхом, травой и кустарником.
Одна статуя наполовину разбита. Ее обломки валяются тут же на земле.
Другая совершенно цела и представляет ужасное зрелище...
Она изображает человека гигантских размеров. Одна голова его имеет три
фута вышины. Выражение лица свирепо. Серый камень инкрустирован двумя
кусками блестящего черного сланца, изображающего глаза. Широкий, глубокий
рот раскрыт; в каменных устах свили гнезда пресмыкающиеся, и луна освещает
омерзительный змеиный клубок.
Вокруг туловища идет широкий пояс с символическими украшениями. За
поясом заткнут длинный меч. У великана четыре распростертые руки. В одной
он держит голову слона, в другой свернувшуюся змею, в третьей череп
человека, а в четвертой птицу, похожую на цаплю. Луна, озаряя ярким светом
статую с одной стороны, придает ей еще более свирепый и причудливый вид.
Среди развалин виднеются на стенах полуразрушенные барельефы,
высеченные из камня с большим искусством. Один из них, сохранившийся лучше
других, изображает фигуру человека с головой слона и крыльями летучей
мыши, пожирающего ребенка.
Трудно себе представить что-нибудь более мрачное, чем эти развалины,
окруженные чащей густого леса и освещенные ярким светом луны, среди
полного безмолвия тихой летней ночи.
К одной из стен древнего храма, посвященного какому-то таинственному
кровожадному яванскому Божеству, прислонилась маленькая хижина, сложенная
из обломков кирпича и камней. Дверь, сделанная из плетеного тростника,
открыта; из нее вырывается красноватый свет, бросающий яркие отблески на
высокую траву, изобильно растущую у ее порога.
Три человека находятся в этой лачуге, освещенной глиняной лампой с
фитилем из кокосовых нитей, пропитанных пальмовым маслом.
Один из них одет очень бедно, но по-европейски. На вид ему лет сорок;
бледный, почти белый цвет кожи указывает на его смешанное происхождение.
Это метис - сын европейца и индианки.
Другой - африканский негр: сильный мужчина с толстыми губами, широкими
плечами и тощими ногами. В курчавых волосах проглядывает седина. Одежда
его вся в лохмотьях. Он стоит около индуса.
Третий спит в углу на циновке.
Эти три человека - главари секты душителей, бежавшие из Индии и
скрывшиеся на Яве по совету контрабандиста Магаля.
- А малайца все еще нет, - сказал метис, по имени Феринджи, самый
опасный из всей этой шайки убийц. - Быть может, Джальма убил его, пока он
исполнял наш приказ?
- Гроза выгнала из-под земли много змей, - заметил негр, - быть может,
одна из них ужалила малайца, и он стал гнездом для гадин?
- Нечего бояться смерти, когда служишь _доброму делу_! - мрачно
проговорил Феринджи.
- И приносить смерть - тоже бояться нечего! - прибавил негр.
Полусдавленный крик привлек внимание собеседников к их спящему
товарищу. Последнему было не больше 30 лет. Чистая раса индуса проявлялась
у него во всем: и в бронзовой окраске безбородого лица, и в одежде, и в
полосатой коричнево-желтой чалме. Казалось, его мучило какое-то страшное
сновидение - по судорожно искривленному лицу крупными каплями струился
обильный пот. Он бредил, из уст его вырывались отрывистые слова, руки
судорожно сжимались.
- Все тот же сон, - сказал Феринджи, обращаясь к негру, - все то же
воспоминание об этом человеке.
- Оком?
- Разве ты забыл, как пять лет тому назад свирепый полковник Кеннеди,
бич несчастных индусов, приехал на берега Ганга охотиться за тиграми? С
пятьюдесятью служителями, двадцатью лошадьми и четырьмя слонами?
- Да, да, как же, - отвечал негр, - а мы трое, охотники за людьми,
поохотились лучше него? Кеннеди, со всей своей свитой, не убил тигра, а мы
своего убили! - прибавил он со злобной насмешкой. - Мы убили Кеннеди,
этого тигра в образе человека; он попал в засаду, и братья _доброго дела_
принесли его в жертву богине Бохвани.
- А ты помнишь, как в ту минуту, когда мы затягивали петлю на шее
Кеннеди, перед нами появился странник?.. Необходимо было отвязаться от
непрошеного свидетеля... и мы его убили... И вот со времени этого убийства
его и преследует во сне, - сказал Феринджи, указывая на спящего, -
воспоминание об этом человеке.
- А также и наяву! - выразительно взглянув на Феринджи, прибавил негр.
- Слышишь, - сказал Феринджи, прислушиваясь к бреду индуса, - он
повторяет слова этого странника, которыми тот отвечал на наше предложение
или умереть, или вступить в число братьев доброго дела... Как сильно это
впечатление!.. Он до сих пор находится под его влиянием.
Действительно, индус громко повторял во сне какой-то таинственный
диалог, сам отвечая на задаваемые им же вопросы:
- Путник, почему черная полоса на твоем челе тянется от одного виска к
другому? - говорил он отрывисто и с большими паузами. - "Это роковая
отметка!.." Как смертельно печален твой взор... Ты жертва!.. Пойдем с
нами... Бохвани отметит за тебя... Ты страдал? - "Да, я много страдал". -
Давно и долго? - "Да, очень долго". - Ты и теперь страдаешь? - "Да!" - Что
ты чувствуешь к тому, кто тебя заставляет страдать? - "Сострадание!" -
Разве ты не хочешь отплатить ударом за удар? - "Я хочу платить любовью за
ненависть!" - Кто же ты сам тогда, если ты платишь добром за зло? - "Я
тот, кто любит, страдает и прощает!"
- Ты слышишь, брат, - сказал негр товарищу, - он не забыл ни одного
слова из предсмертных речей этого человека!
- Его преследуют видения... Слушай... он снова говорит... Как он
бледен!
Индус продолжал бредить:
- Путник, нас трое, мы сильны и смелы, смерть в наших руках.
Присоединяйся к нам, или... умирай... умри... умри!.. О! как он смотрит...
Не гляди так... не гляди на меня...
С этими словами индус сделал какое-то быстрое движение, как бы
отталкивая кого-то рукой, и проснулся. Проведя ладонью по лбу, орошенному
потом, он блуждающим взглядом посмотрел на окружающих.
- Все те же видения, брат? - спросил его Феринджи. - Право, для
храброго охотника за людьми... у тебя слишком слаба голова. Хорошо еще,
что сердце и рука тверды!..
Индус сжал голову руками и с минуту не отвечал. Затем он промолвил:
- Давно я не видал во сне этого путника.
- Да ведь он уже мертв... не ты ли сам затянул петлю на его шее? -
сказал, пожимая плечами, метис.
- Да!.. - отвечал, дрожа, индус.
- Ведь мы же вырыли ему могилу рядом с могилой Кеннеди, под песком и
тростником, где и могила палача-англичанина, - сказал негр.
- Да... мы вырыли могилу... - произнес индус, продолжая дрожать, -
но... год тому назад... я стоял у ворот Бомбея... ждал одного из
братьев... Был вечер... солнце склонялось к закату и скрывалось за
пагодой, построенной на небольшом холме... я как сейчас все это вижу... Я
сидел под фиговым деревом... Вдруг послышался спокойный, ровный, твердый
шаг... я оборачиваюсь... и что же?! Это был он!.. Он шел из города.
- Видение! - сказал негр. - Без сомнения, видение!
- Или видение, - прибавил Феринджи, - или случайное сходство!
- Я узнал его по знаку на лбу, по этой черной полосе я узнал бы его
всюду. Это был он... Я окаменел от ужаса... а он остановился возле меня...
и поглядел печальным взором... Невольно я вскрикнул: - Это он! - "Да, это
я, - отвечал он кротким голосом. - Все убитые тобой возрождаются, как и я,
- и он указал на небо. - Зачем убивать? Слушай... я иду с острова Ява...
иду на край света... в страну вечных снегов... и там, и тут... и на земле,
иссохшей от горячих лучей солнца... и на земле, окованной морозом... везде
я буду одним и тем же! Так и с душами тех, кто погибает от твоей петли...
В этом мире или в том... в той или другой оболочке... душа остается
душой... ее ты не убьешь... Зачем же тогда убивать?" - и, грустно покачав
головой, он ушел; медленно, тихо подвигаясь вперед, склонив голову, он
поднялся на вершину холма. Я следил за ним глазами, не будучи в состоянии
двинуться с места. В момент заката он остановился на самой вершине. Его
высокая фигура с опущенной головой вырисовывалась на фоне неба... и затем
он исчез... О! это был он! - добавил, трепеща, после долгого молчания
индус. - Это был он!
Индус часто рассказывал своим товарищам подробности этого странного
приключения, и всегда рассказ был один и тот же. Эта настойчивость уже
поколебала их сомнения, но они старались подыскать этому, по-видимому,
сверхъестественному явлению какие-нибудь обычные причины.
- Быть может, петля не была плотно затянута или воздух проник в могилу,
- говорил Феринджи, - тогда он мог ожить.
- Нет, нет!.. - воскликнул индус, - это не человек!..
- Что ты хочешь сказать?
- Теперь я в этом убедился!
- Ты убедился?
- Слушайте же! - торжественным голосом начал индус. - Число жертв,
убитых в течение всех веков сыновьями Бохвани, ничто в сравнении с
количеством умерших и умирающих, которых оставляет за собой этот страшный
странник на своем, смертоносном пути.
- Он?! - воскликнули негр и метис.
- Да, он! - с убеждением ответил их товарищ. - Слушайте дальше и
трепещите. Когда я видел его у ворот Бомбея, он мне сказал, что идет с Явы
на север... На другой день в Бомбее свирепствовала холера... и она пришла
туда с Явы... Слышите?
- Это правда! - сказал негр.
- Слушайте дальше, - говорил индус, - он сказал мне: "Я иду на север в
страну льдов"... и холера также прошла на север... через Маскат, Исфаган,
Тавриду и Тифлис, достигнув Сибири...
- Верно! - задумчиво заметил Феринджи.
- И холера шла, как идет человек, - продолжал индус, - как человек, она
делает не больше пяти-шести лье в день; она не появляется в двух местах
разом... а медленно, тихо двигается вперед... как идет обыкновенно
пешеход...
При этом странном сопоставлении негр и метис переглянулись. Через
несколько минут испуганный негр обратился к индусу с вопросом:
- И ты думаешь, что этот человек...
- Я думаю, что убитый нами человек был возвращен к жизни каким-нибудь
адским Божеством, которое за это обязало его разносить по всему миру этот
бич, не щадящий никого: холеру... а сам он умереть не может... Вспомните,
- с мрачным воодушевлением добавил индус, - что этот ужасный путник прошел
по Яве - и холера опустошила Яву; путник прошел по Бомбею... холера
опустошила Бомбей; путник пошел к северу... холера опустошила север...
После этих слов он впал в глубокую задумчивость; негр и метис молчали
от охватившего их изумления.
Индус говорил правду относительно таинственного (до сих пор
необъясненного) движения этого ужасного бича, который, как известно,
никогда не преодолевал в день свыше пяти-шести лье и не появлялся
одновременно в двух местах.
Действительно, нет ничего более странного, чем проследить по картам,
составленным в то время, медленное и словно прогрессирующее движение этого
страшного путешественника, которое представляется изумленному взору
настоящим человеческим путем со всеми его причудами и случайностями.
Выбирая одну дорогу, а не другую, выбирая провинцию в стране, город в
провинции, квартал в городе, улицу в квартале, дом в улице, имея свои
пункты отдыха и местопребывания, холера затем продолжает свой медленный,
таинственный, ужасный путь.
Слова индуса сильно подействовали на сообщников. Негр и метис, свирепые
по натуре люди, дошли, благодаря своей преданности страшному учению секты,
до мании убийства.
Да... действительно, в Индии существует такая отвратительная секта,
члены которой убивают без всякого повода... без страсти... единственно из
желания убийства ради убийства... из наслаждения убийством... чтобы
"_сделать из живого человека труп_", как они сами поясняли на допросах.
Мысль отказывается понять причину таких ужасных аномалий... Каким путем
может человек дойти до подобного обоготворения убийства?.. Конечно, это
может процветать только в тех странах, где, как в Индии, царствует самое
жестокое рабство, самая безжалостная эксплуатация человека человеком. Не
является ли такая религия выражением ненависти отчаявшегося человечества,
доведенного до крайности господством насилия? И, быть может, подобная
секта, происхождение которой теряется в глубине веков, удержалась в Индии
так долго потому, что она составляла единственный протест рабов против
деспотизма. А может быть, Господь, в своих неисповедимых путях, создал
фансегаров с той же целью, что змей и тигров... Связь между членами этой
секты тем теснее, что все их отделяет от других людей. У них не может быть
отношений с инакомыслящими, поэтому они и держатся друг за друга так
крепко. У них нет ни родины, ни семьи... и слушаются они только своей
неведомой, страшной богини, слепо ей повинуясь и проникая повсюду с
единственной целью служения ей - для того, чтобы "делать трупы", по их
дикому выражению (*9).


Некоторое время душители хранили глубокое молчание.
А луна по-прежнему разливала своей серебристый свет, бросая исполинские
синеватые тени от развалин. На небесах засияли звезды, и легкий ветерок
шевелил листья деревьев.
Пьедестал гигантской статуи, которая не была разбита, стоял с левой
стороны портика и покоился на широких плитах, до половины заросших травой.
Вдруг одна из этих плит бесшумно опустилась книзу. Из углубления,
образовавшегося на этом месте, показалась голова человека, одетого в
военный мундир. Он внимательно огляделся вокруг и начал прислушиваться.
Увидав хижину и свет, он сделал какой-то знак; затем он и двое других
людей, одетые так же, как он, в молчании и с большими предосторожностями
поднялись по последним ступенькам подземной лестницы и проскользнули в
развалины.
Это было сделано без всякого шума, только длинные тени скользили по
освещенным луной местам. Когда плита снова опустилась, в отверстие можно
было видеть головы других солдат, скрывавшихся в засаде, в подземелье.
Три душителя, погруженные в свои думы, не заметили ничего.

6. ЗАСАДА

Феринджи, желая, похоже, прогнать тяжелые мысли, пробужденные рассказом
индуса о ходе холеры, резко переменил предмет разговора. Его глаза
загорелись мрачным огнем, лицо одушевилось, и он воскликнул со свирепым
возбуждением:
- Над нами, охотниками за людьми... бодрствует Бохвани!.. Смелее,
братья, смелее!.. Обширен мир... и всюду, везде есть для нас жертвы...
Англичане изгнали из Индии нас троих - вождей _доброго дела_?..
Подумаешь!.. Разве там мало осталось наших братьев, таящихся в тиши, как
черные скорпионы, которые дают о себе знать только смертельным укусом? Их
там много; они сильны и без нас... Изгнание лишь расширит наши владения...
Тебе, брат, будет принадлежать Америка, - продолжал он с каким-то
вдохновением, указывая на индуса, - тебе, брат, Африка, - прибавил он,
указывая на негра, - а мне, братья, Европа! Везде, где есть люди, есть и
палачи, и жертвы... Везде, где есть жертвы, есть и наполненные злобой
сердца... Нам остается только зажечь эту злобу огнем ненависти и мести!!!
Нам надо хитростью и обольщением привлечь на свою сторону всех, чье
усердие, мужество и храбрость могут быть полезны. Будем соперниками в
усилиях, братья, и будем в то же время самоотверженно помогать друг другу
всеми силами. Те же, кто будет не с нами, те будут считаться врагами, и мы
удалимся ото всех, чтобы сплотиться против всех. У нас нет семьи, нет
отечества. Семья наша - наши братья, отечество - весь мир.
Дикое, увлекательное красноречие Феринджи всегда сильно действовало на