Страница:
мы и поведем читателя.
Особняк Сен-Дизье являлся одним из самых обширных и красивых домов на
Вавилонской улице в Париже. Нельзя было представить себе ничего более
строгого, внушительного и печального, чем это древнее жилище: огромные
окна с множеством стекол, окрашенные в белесовато-серый цвет, придавали
еще больше мрачности почерневшим от времени выступам из тесаного камня.
Здание было похоже на те, какие строились в этом квартале в середине
прошлого столетия. Это был громадный корпус со срезанной крышей и с
треугольным фронтоном, возвышавшимся над первым этажом, куда вела широкая
лестница. Один из фасадов выходил на обширный двор и соединялся с каждой
стороны при помощи аркад с просторными службами, а другой фасад был
обращен к саду, настоящему парку, занимавшему 12-15 арпанов земли. С этой
стороны два флигеля, примыкая к главному зданию, образовывали две боковые
галереи.
В глубине сада виднелся маленький отель, или домик, являвшийся обычной
принадлежностью громадных дворцов этого квартала.
Это был павильон в стиле помпадур, выстроенный в виде ротонды, со всей
прелестной безвкусицей прошлого столетия. Всюду, где только можно было
высечь что-нибудь на камне, имелось множество цветов, гирлянд, бантов
пухленьких амуров. К этому одноэтажному домику занимаемому Адриенной де
Кардовилль, вел невысокий перистиль с несколькими ступеньками; прямо от
выхода, через небольшой вестибюль, была расположена круглая гостиная,
освещаемая сверху; к ней примыкали четыре следующие комнаты и несколько
комнат на антресолях.
Ныне подобные постройки чаще всего заброшены; иногда их перестраивают,
устраивая, например, оранжереи. Но как редкое исключение павильон при
особняке Сен-Дизье был полностью отреставрирован. Как паросский мрамор,
блестели его отчищенные стены из белого камня, и весь его кокетливый и
помолодевший вид являл резкий контраст мрачному главному зданию,
видневшемуся в конце обширного луга, на котором были рассеяны группы
высоких зеленых деревьев.
Следующая сцена происходила на другой день после приезда Дагобера с
дочерьми генерала Симона на улицу Бриз-Миш.
На соседней колокольне пробило восемь часов утра. За деревьями,
лишенными теперь листьев, но которые летом образовывали зеленый купол над
маленьким павильоном в стиле Людовика XV, на голубом небе всходило ярко
блиставшее зимнее солнце.
Дверь из вестибюля открылась, и солнечные лучи осветили вышедшее на
крыльцо прелестное существо, вернее даже два прелестных существа, потому
что хотя второе из них и занимало низшую ступень на лестнице мироздания,
но тем не менее отличалось своего рода замечательной красотой.
Выражаясь яснее, на крыльцо выбежали прехорошенькая молодая девушка и
восхитительная собачка из породы _кинг-чарльзов_. Девушку звали Жоржеттой,
а собачку - Резвушкой.
Жоржетте минуло восемнадцать лет. Никакая Флорина или Мартон, никакая
субретка Мариво не могла обладать более плутовской физиономией, более
живым взглядом, улыбкой лукавее, зубами белее, щеками розовее, талией
тоньше, ножкой меньше, манерами изящнее чем эта девушка.
Несмотря на ранний час, она была уже одета, притом очень тщательно и с
изысканным вкусом. Маленький полудеревенского фасона чепчик из настоящих
валансьенских кружев с розовыми лентами, надетый несколько назад на пышные
пряди роскошных белокурых волос, обрамлял свежее и задорное лицо. Платье
из серой шелковой материи, с батистовой косынкой, приколотой на груди
розовым бантом, прекрасно обрисовывало изящно округленные формы. Фартук из
тончайшего голландского полотна, с широкими рубцами и прошивками сверкал
снежной белизной и стягивал стройную и гибкую, как тростник, талию;
короткие и гладкие рукава, обшитые кружевной рюшкой, позволяли видеть
пухлые упругие и довольно длинные руки, защищенные от холода доходящими до
локтей шведскими перчатками. Чтобы проворнее сбежать со ступеней крыльца,
Жоржетта приподняла край платья, и перед глазами совершенно к этому
равнодушной Резвушки мелькнули упругая икра и стройная маленькая ножка,
обтянутая белым шелковым чулком и обутая в шелковый черный башмачок.
Когда такой блондинке, как Жоржетта, дана еще задорная кокетливость,
когда в таких веселых нежно-голубых глазах сверкает живой огонек, а
прозрачного и свежего цвета лицо оживлено радостным возбуждением, то она
привлекательнее и обольстительнее всякой брюнетки.
Эта бойкая и щеголеватая девушка, проводившая накануне Агриколя в
павильон, служила старшей горничной у Адриенны де Кардовилль, племянницы
княгини де Сен-Дизье.
Резвушка, найденная и возвращенная кузнецом, носилась с веселым лаем по
лужайке. Она казалась с кулак величиной; черная, как смоль, шерсть
отливала атласом из-под пунцовой ленты, служившей ей ошейником; лапки,
покрытые волнами шелковистой шерсти, были ярко-оранжевого цвета, как и
чрезмерно курносая мордочка. Большие глаза сверкали умом, а уши с завитой
шерстью были так длинны, что волочились по земле. Девушка и собачка
казалось, были одинаково резвы: они с равным удовольствием бегали
взапуски, шалили и догоняли друг друга на зеленой лужайке.
Появление нового лица, сурово приближавшегося, разом прекратило игру.
Маленькая собачка, находившаяся в эту минуту впереди, смелая, как бес, и
верная своему прозвищу, остановилась в вызывающей позе и сделав стойку на
своих крепких мускулистых лапках смело ожидала приближения _врага_,
показывая два ряда маленьких клыков, похожих на слоновую кость, но тем не
менее чрезвычайно острых.
_Врагом_ оказалась пожилая женщина, медленно приближавшаяся в
сопровождении жирного мопса коричневатого цвета. Мопс неторопливо и важно
выступал на своих широко расставленных лапах, еле поворачивая жирное
туловище, покрытое лоснящейся шерстью, повернув шею на сторону и подняв
хвост крючком. Его черная хмурая морда с выдающимися на левой стороне
двумя зубами имела какое-то особенно злое и мстительное выражение.
Это неприятное животное являло собой подлинный тип собачки
_барыни-ханжи_ и носило прозвище _Сударь_.
Его хозяйка, женщина лет пятидесяти, среднего роста и довольно полная,
была одета в мрачное темное платье, казавшееся протестом против игривого и
нарядного костюма Жоржетты. Платье было темно-коричневое, а шляпка и
мантилья из черного шелка. Вероятно, смолоду она была недурна, и теперь
еще ее цветущие щеки, резко очерченные брови и живые черные глаза мало
сочетались с выражением строгой чопорности, которую она старалась
напустить на себя.
Эта матрона с медленной и сдержанной походкой была не кто иная, как
госпожа Августина Гривуа, занимавшая первое место в штате прислуги княгини
де Сен-Дизье.
Поразительный контраст являли обе эти женщины и по годам, и по лицу, и
по платью. Различие это еще больше бросалось в глаза при сравнении их
собачек: между Резвушкой и Сударем разница была не меньше, чем между
Жоржеттой и госпожой Гривуа.
При виде маленького кинг-чарльза матрона не смогла удержаться от
невольного жеста удивления и замешательства, не ускользнувшего от внимания
Жоржетты.
Резвушка, не отступившая ни на шаг при приближении другой собаки,
вызывающе оглядела ее и даже двинулась по направлению к мопсу со столь
враждебным видом, что Сударь, хотя он и был чуть не втрое больше своего
врага, жалобно взвизгнул и попытался найти убежище позади госпожи Гривуа,
которая язвительно заметила при этом Жоржетте:
- Мне кажется, вы могли бы не брать на себя труда дразнить свою собаку
и науськивать ее на Сударя.
- Потому-то, вероятно, вы и постарались вчера, чтобы Резвушка пропала,
выгнав ее из сада на улицу. Вам хотелось избавить свое достойное и мерзкое
животное от неприятных столкновений? Только, к несчастью, один добрый
малый нашел Резвушку на улице и вернул ее барышне... Однако чему я, мадам,
обязана счастьем видеть вас так рано?
- Княгиня поручила мне тотчас же повидать мадемуазель Адриенну, -
объявила госпожа Гривуа, напрасно стараясь скрыть торжествующую улыбку. -
Речь идет об очень важном деле, о чем я должна сообщить ей лично.
При этих словах Жоржетта покраснела и не смогла удержаться от
испуганного движения. К счастью, госпожа Гривуа снова занялась своей
собакой, к которой Резвушка подбиралась с угрожающим видом, и не заметила
волнения девушки, у которой было время с ним справиться и отвечала
совершенно спокойно:
- Барышня легла очень поздно... и приказала себя не будить до полудня.
- Может быть!.. Но так как речь идет о приказании княгини, ее тетушки,
то потрудитесь разбудить вашу госпожу... сию же минуту!
- Моей госпоже никто приказывать не может... У себя в доме она
хозяйка... поэтому я будить ее раньше полудня не стану, как она и
приказала.
- Тогда я пойду сама.
- Геба вам не откроет... Вот ключ от гостиной... а иначе как через нее
к барышне попасть нельзя...
- Как? Вы осмеливаетесь помешать мне исполнить приказание княгини?
- Да, осмеливаюсь совершить это великое преступление и не хочу будить
свою госпожу!
- Вот к чему привела слепая доброта княгини к племяннице! - с печальной
миной произнесла матрона. - Госпожа Адриенна не уважает приказаний своей
тетки! Она окружает себя, молоденькими вертушками, расфранченными с утра в
пух и прах...
- Ах, госпожа, вам ли дурно отзываться о нарядах? Всем известно, что в
былые времена вы были самой кокетливой среди служанок княгини... Слава об
этом переходит из поколения в поколение до сих пор.
- Что?! Из поколения в поколение? Да разве я столетняя старуха? Вот
дерзкая!
- Я говорю о поколениях горничных! Ведь, кроме вас, ни одной из них не
удалось больше двух-трех лет выжить у княгини... Уж слишком она хороша...
для этих бедняжек...
- Я запрещаю вам говорить таким образом о моей госпоже... Ее имя не
следовало бы произносить иначе, как стоя на коленях!
- А между тем... если бы кто захотел позлословить...
- Как вы смеете!
- Не далее, как вчера вечером... в половине двенадцатого...
- Ну, вчера вечером?
- ...у ворот особняка остановился экипаж. Из него вышел какой-то
таинственный господин, закутанный в плащ; он тихонько постучался, не в
ворота, а в окошко к привратнику... В час ночи экипаж еще стоял близ дома,
поджидая таинственного человека в плаще... а тот, вероятно... все это
время... повторял, как вы говорите, имя княгини... на коленях...
Быть может, госпожа Гривуа и не знала о вечернем посещении Родена,
явившегося к княгине после того, как он убедился в приезде в Париж дочерей
генерала Симона, а может быть, она должна была делать вид, что не знает об
этом посещении. Во всяком случае, она возразила Жоржетте, с презрением
пожимая плечами:
- Не понимаю, что вы хотите сказать. Я пришла вовсе не для того, чтобы
выслушивать ваши дерзкие выдумки. Еще раз: угодно вам или нет провести
меня к мадемуазель Адриенне?
- Повторяю вам, мадам, что барышня спит и приказала не беспокоить себя
до полудня!
Разговор этот происходил на определенном расстоянии от павильона,
крыльцо которого виднелось в конце аллеи, довольно длинной и обсаженной
деревьями, которые были расположены косыми рядами.
Вдруг госпожа Гривуа вскричала, указывая рукой по направлению аллеи:
- Боже мой!.. Возможно ли это?.. Что я видела!..
- Что вы там увидали? Что такое? - спросила, обернувшись, Жоржетта.
- Кого я... видела! - повторила в изумлении госпожа Гривуа.
- Ну да кого же?
- Мадемуазель Адриенну!
- Где это вы ее увидали?
- Я видела, как она взбежала на крыльцо. Я отлично ее узнала и по
походке, и по шляпке, и по плащу. Приезжать домой в восемь часов утра!
нет... это просто невероятно!
- Барышню? Вы барышню увидали?.. - и Жоржетта расхохоталась во все
горло. - Прелесть какая... я понимаю... вы это выдумали в отместку за мои
совершенно достоверный рассказ о вчерашнем посетителе... Ловко... очень
ловко...
- Повторяю вам, что я ее видела!.. видела сейчас вот...
- Полноте, госпожа Гривуа, вы просто забыли надеть свои очки.
- Слава Богу, у меня хорошее зрение. Из калитки, выходящей на улицу,
можно через рощу пройти к павильону... и мадемуазель Адриенна именно этим
путем и вернулась... Ах! это поразит хоть кого!.. Что-то скажет княгиня?..
Да, видно, предчувствия ее не обманули... Вот к чему привела ее слабость к
капризам племянницы! Это чудовищно... так чудовищно, что если бы я этого
не видела собственными глазами, я никогда бы этому не поверила!..
- Ну, если так, госпожа, то теперь я сама настаиваю на том, чтобы вы
пошли к барышне и собственными глазами убедились, что ошибаетесь...
- Хитра вы, голубушка... да все ж не хитрее меня! Вы меня приглашаете
теперь... когда уверены, что госпожа Адриенна успела уже вернуться, и я ее
застану дома...
- Но могу вас заверить...
- А я могу вас заверить лишь в том, что через двадцать четыре часа ни
вас, ни Флорины, ни Гебы здесь больше не будет. Княгиня сумеет положить
конец этому ужасному скандалу. Я сейчас же пойду и расскажу, что здесь
происходит! Уйти из дому ночью и вернуться только утром - каково?! Я
совершенно потрясена!.. Повторяю, я ни за что бы не поверила ничему
подобному, если б своими глазами не видела... Впрочем, ничего нет
удивительного... этого следовало ожидать... Конечно, я уверена, что, кому
я это ни скажу, всякий ответит: "Это неудивительно"... Ах, какое горе для
уважаемой княгини!.. Какой ужасный удар!
И госпожа Гривуа поспешила назад к дому, причем сопровождавший ее
Сударь казался разгневанным не меньше нее.
Проворная Жоржетта, со своей стороны, помчалась к павильону
предупредить Адриенну де Кардовилль о том, что госпожа Гривуа видела...
или вообразила, что видела, как она украдкой вернулась домой через садовую
калитку.
Прошел примерно час после того, как госпожа Гривуа видела или ей
показалось, что она видела, как Адриенна де Кардовилль откуда-то
возвратилась утром в павильон особняка Сен-Дизье.
Не для того, чтобы извинить, а только, чтобы понять эксцентрический
характер тех сцен, которые мы сейчас будем описывать, нам следует выявить
черты оригинального характера мадемуазель де Кардовилль. Особенным его
свойством были исключительная независимость ума и природное отвращение ко
всему безобразному, отталкивающему, непреодолимая потребность окружать
себя всем, что красиво и привлекательно.
Ни живописец, страстный поклонник колорита, ни ваятель, влюбленный в
красоту форм, не могли сильнее Адриенны ощущать тот благородный восторг,
какой совершенная красота внушает избранным натурам.
Молодая девушка любила услаждать не только глаза; мелодия инструмента,
гармоничный перелив пения, размер стиха - все это доставляло ей глубокое
наслаждение, и наоборот, пронзительный голос, дисгармония вызывали
тяжелое, почти болезненное чувство, равное тому, которое она испытывала
при виде любого отвратительного предмета. Обожая цветы и духи, она
наслаждалась ароматом, как музыкой или пластической красотой...
Наконец, даже... - не знаю, как и сознаться в столь ужасной вещи, -
Адриенна была лакомка и лучше других умела оценить прохлаждающую мякоть
прекрасного плода, нежный вкус хорошо зажаренного, золотистого фазана или
букет благородного вина.
Впрочем, всем этим Адриенна пользовалась в весьма ограниченном
количестве. Она считала своим долгом развивать и совершенствовать вкус,
дарованный ей от Бога. Но она сочла бы черной неблагодарностью, если бы
излишествами притупила или унизила его каким-либо недостойным выбором. От
чего, впрочем, ее всегда охраняла исключительная и властная изысканность
вкуса. _Красота и безобразие_ олицетворяли для нее _добро и зло_.
Поклонение физической красоте, всему изящному и грациозному привело ее
к поклонению красоте душевной. Это вполне естественно, так как низкие
страсти страшно уродуют самое красивое лицо, а благородные красят даже
самое безобразное.
Одним словом, Адриенна являлась полным, идеальнейшим воплощением
_чувственности_, но не той грубой, пошлой, невежественной, бессмысленной
чувственности, развращенной вконец привычкой или потребностью в грубых или
неизысканных наслаждениях, но той утонченной чувственности, которая
является тем же относительно чувства, чем служит аттическая соль для ума.
Характер этой девушки был совершенно независимым. Адриенну особенно
возмущало унизительное подчинение женщины, обязанное ее общественному
положению, она смело и гордо решила избежать этого. Однако в ней не было
решительно ничего мужского; это была самая женственная из женщин - женщина
вполне, и по грации, и по капризам, и по обаятельности, и по ослепительной
женственной красоте; женщина как в робости, так и смелости; женщина в
своей пылкой ненависти к грубому деспотизму мужчин и в своей потребности
безумно, слепо жертвовать собой для того, кто заслужил бы такую
преданность; женщина по остроумию и парадоксальности своего ума; наконец,
женщина, выдающаяся по своему умению оценивать людей, по тому насмешливому
презрению, какое она не стеснялась выказывать многим из самых
высокопоставленных и окруженных поклонением людей, которых ей приходилось
иногда встречать в гостиной княгини Сен-Дизье, когда она жила вместе с
теткой.
После этих необходимых объяснений мы приглашаем читателя присутствовать
при утреннем туалете Адриенны де Кардовилль, только что вышедшей из ванны.
Надо было бы владеть ярким колоритом венецианской школы для того, чтобы
верно передать ту прелестную картину, какую мы увидим в Париже в феврале
1832 года, в Сен-Жерменском предместье, которая лучше бы подошла XVI веку,
какому-нибудь дворцу во Флоренции или Болонье.
Комната Адриенны представляла собой храм, воздвигнутый в честь
красоты... Это было выражение признательности Создателю, одарившему
женщину столькими прелестями совсем не для того, чтобы она пренебрегала
этим даром, посыпала, главу пеплом, терзала тело грязной и грубой
власяницей, но, напротив, хотя бы из чувства горячей благодарности за
дарованную красоту окружала себя всеми прелестями грации, наряда и
роскоши, чтобы прославить Божественное творение во славу Творца.
Свет проникал в эту полукруглую комнату через громадное окно,
устроенное по немецкой моде, так что оно в то же время являлось и
оранжереей. Толщина стен павильона, построенного из тесаного камня,
позволила сильно углубить окно, которое снаружи заканчивалось рамой,
сделанной из цельного стекла, а с внутренней - большим матовым стеклом; в
промежутке около трех футов ширины, остававшемся между этими стеклянными
стенами, поставили ящик, наполненный землей и вереском; в нем были
посажены вьющиеся лианы, поднимавшиеся по матовому стеклу и образовывавшие
гирлянду из листьев и цветов.
Толстая шелковая материя темно-гранатового цвета, с арабесками более
светлого тона, покрывала стены. Такого же цвета пушистый ковер лежал на
полу. Темный, однообразный фон особо подчеркивал все оттенки остальных
украшений комнаты.
Под окном, обращенным на юг, стоял туалет Адриенны, шедевр золотых дел
мастера.
На широкой доске из ляпис-лазури были расставлены разные драгоценные
ящички с крышками, покрытыми эмалью, флаконы из горного хрусталя и другие
принадлежности туалета из перламутра, черепахи и слоновой кости, с
превосходными по работе золотыми инкрустациями. Две большие серебряные
фигуры, моделированные с античной чистотой, поддерживали овальное
вращающееся зеркало, у которого вместо резной или чеканной рамы имелся
бордюр - гирлянда свежих цветов, менявшихся каждый день, как букет на
балу. По обеим сторонам стола, на ковре, стояли две громадные, фута по три
в диаметре, японские вазы, синие с золотом и пурпуром, наполненные
гардениями и камелиями в полном цвету, так что казалось, что стол стоит в
цветнике, пестреющем самыми яркими тонами.
В глубине комнаты, прямо против окна, в другом таком же цветнике стояла
дивная группа из белого мрамора - Дафнис и Хлоя, чистый идеал
целомудренной грации и юношеской красоты. Два золотых жертвенника курились
благовониями на цоколе из малахита, на котором стояла очаровательная
группа.
Большой серебряный с чернью ящик на золоченых бронзовых ножках,
украшенный разноцветными камнями и рельефными золотыми фигурами, содержал
в себе разные принадлежности туалета. Два больших трюмо с канделябрами по
сторонам, несколько превосходных копии с красивых женских и мужских
портретов Рафаэля и Тициана работы самой Адриенны, несколько столиков из
восточной яшмы, служивших подставками для золотых и серебряных сосудов с
душистой водой, мягкий диван, несколько кресел и стол из золоченого дерева
довершали убранство комнаты, наполненной нежными благоуханиями.
Адриенна, только что вышедшая из ванны, сидела перед туалетным
столиком. Ее окружали три женщины.
Из каприза или, лучше сказать, логического следствия ее поклонения
красоте и гармонии Адриенна желала, чтобы служившие ей девушки были хороши
собой и одевались как можно кокетливее и с изящной оригинальностью. Мы уже
видели Жоржетту, пикантную блондинку, одетую в задорный костюм субреток
Мариво. Ее две подруги не уступали ей ни в миловидности, ни в грации. У
Флорины, высокой, стройной, бледной брюнетки, с осанкой Дианы-охотницы, с
густыми черными косами, сложенными на затылке и заколотыми длинной золотой
булавкой, руки были обнажены до локтя, как и у остальных девушек, чтобы не
стеснять движений при работе. Флорина носила платье того ярко-зеленого
цвета, который так любили венецианские художники. Юбка была очень широкая,
а лиф, стягивающий тонкую талию, вырезан четырехугольником на белой
батистовой рубашке, сложенной мелкими складками и застегнутой пятью
золотыми пуговицами.
Третья прислужница Адриенны обладала столь свежим, наивным лицом и
совершенной и изящной фигурой, что хозяйка прозвала ее Гебой.
Бледно-розовое платье Гебы сшито было по образцу греческого костюма и
оставляло обнаженными ее прекрасную шею и красивые руки до самых плеч.
Лица молодых девушек были радостны и счастливы. Ни зависти, ни скрытой
горечи, ни низкой угодливости, ни дерзкой фамильярности, этих обычных
спутников рабства, не было и в помине.
В заботах и услугах, которыми они окружали Адриенну, чувствовалось
столько же преданности, сколь уважения и расположения. Казалось, им
доставляло необыкновенное удовольствие украшать и наряжать свою госпожу, и
они занимались этим делом с гордостью и любовью, как _произведением
искусства_.
Солнце ярко освещало туалет, перед которым на кресле с низкой спинкой
сидела Адриенна. На ней был капот из бледно-голубой шелковой ткани,
затканной листьями того же цвета, стянутый на талии, тонкой, как у
двенадцатилетней девочки, развевающимся шелковым шнурком. Стройная
лебединая шея, руки и плечи редкой красоты были обнажены. Как ни избито
это сравнение, но ни с чем другим, кроме самой лучшей слоновой кости,
нельзя было сравнить ее ослепительно белую кожу, атласную, гладкую, столь
свежую и упругую, что несколько капелек воды, оставшихся после ванны на
волосах Адриенны, скользили и скатывались по извилистой линии плеч, как по
белому мрамору. Блеск кожи цвета, встречающегося только у рыжих,
усиливался темным пурпуром губ, розовых, прозрачных ушей и расширенных
ноздрей нежного розоватого оттенка, так же, как и блестящие, точно
отполированные ногти. Словом, везде, где ее чистая, живая и горячая кровь
могла окрасить кожу, чувствовались молодость и здоровье.
Глаза Адриенны, большие, бархатисто-черные, то сверкали умом и
лукавством, то, полуприкрытые бахромой длинных черных ресниц, томно
мерцали. По странной игре природы при рыжих волосах ресницы и резко
очерченные тонкие брови Адриенны были совершенно черного цвета. Лоб
молодой девушки поднимался над совершенным овалом лица, как у античных
статуй. Нос был изящной формы, с небольшой горбинкой, эмаль зубов
сверкала, а румяный, приятно чувственный рот, казалось, был создан для
сладких поцелуев, веселых улыбок и наслаждений изысканнейшими лакомствами.
Наконец, нельзя было представить ничего изящнее гордой и свободной
постановки головы благодаря большому расстоянию, отделявшему шею и ухо от
широких плеч с ямками.
Мы уже говорили, что Адриенна была рыжая, но это был рыжий цвет волос
женщин с портретов Тициана и Леонардо да Винчи. Расплавленное золото не
могло так сверкать и переливаться, как шелковисто-тонкие и мягкие кудри,
такие длинные-длинные, что, когда Адриенна стояла, они касались земли, и
она свободно могла в них завернуться с головы до ног как Венера-Афродита.
В данный момент эти волосы были особенно хороши. Жоржетта, с
обнаженными руками стоя позади хозяйки, с трудом могла собрать в своей
маленькой белой руке эту восхитительную массу волос, яркий цвет которых
усиливал солнечней свет.
Когда хорошенькая камеристка погрузила гребень из слоновой кости в
золотистые волны огромной шелковистой копны, оттуда словно брызнули тысячи
огненных искр. Свет солнца также бросал розовые отблески на гроздья
многочисленных и легких локонов, которые падали с висков Адриенны вдоль
щек, лаская белоснежную грудь и следуя ее очаровательным линиям.
В то время как Жоржетта причесывала ее роскошные косы, Геба, встав на
Особняк Сен-Дизье являлся одним из самых обширных и красивых домов на
Вавилонской улице в Париже. Нельзя было представить себе ничего более
строгого, внушительного и печального, чем это древнее жилище: огромные
окна с множеством стекол, окрашенные в белесовато-серый цвет, придавали
еще больше мрачности почерневшим от времени выступам из тесаного камня.
Здание было похоже на те, какие строились в этом квартале в середине
прошлого столетия. Это был громадный корпус со срезанной крышей и с
треугольным фронтоном, возвышавшимся над первым этажом, куда вела широкая
лестница. Один из фасадов выходил на обширный двор и соединялся с каждой
стороны при помощи аркад с просторными службами, а другой фасад был
обращен к саду, настоящему парку, занимавшему 12-15 арпанов земли. С этой
стороны два флигеля, примыкая к главному зданию, образовывали две боковые
галереи.
В глубине сада виднелся маленький отель, или домик, являвшийся обычной
принадлежностью громадных дворцов этого квартала.
Это был павильон в стиле помпадур, выстроенный в виде ротонды, со всей
прелестной безвкусицей прошлого столетия. Всюду, где только можно было
высечь что-нибудь на камне, имелось множество цветов, гирлянд, бантов
пухленьких амуров. К этому одноэтажному домику занимаемому Адриенной де
Кардовилль, вел невысокий перистиль с несколькими ступеньками; прямо от
выхода, через небольшой вестибюль, была расположена круглая гостиная,
освещаемая сверху; к ней примыкали четыре следующие комнаты и несколько
комнат на антресолях.
Ныне подобные постройки чаще всего заброшены; иногда их перестраивают,
устраивая, например, оранжереи. Но как редкое исключение павильон при
особняке Сен-Дизье был полностью отреставрирован. Как паросский мрамор,
блестели его отчищенные стены из белого камня, и весь его кокетливый и
помолодевший вид являл резкий контраст мрачному главному зданию,
видневшемуся в конце обширного луга, на котором были рассеяны группы
высоких зеленых деревьев.
Следующая сцена происходила на другой день после приезда Дагобера с
дочерьми генерала Симона на улицу Бриз-Миш.
На соседней колокольне пробило восемь часов утра. За деревьями,
лишенными теперь листьев, но которые летом образовывали зеленый купол над
маленьким павильоном в стиле Людовика XV, на голубом небе всходило ярко
блиставшее зимнее солнце.
Дверь из вестибюля открылась, и солнечные лучи осветили вышедшее на
крыльцо прелестное существо, вернее даже два прелестных существа, потому
что хотя второе из них и занимало низшую ступень на лестнице мироздания,
но тем не менее отличалось своего рода замечательной красотой.
Выражаясь яснее, на крыльцо выбежали прехорошенькая молодая девушка и
восхитительная собачка из породы _кинг-чарльзов_. Девушку звали Жоржеттой,
а собачку - Резвушкой.
Жоржетте минуло восемнадцать лет. Никакая Флорина или Мартон, никакая
субретка Мариво не могла обладать более плутовской физиономией, более
живым взглядом, улыбкой лукавее, зубами белее, щеками розовее, талией
тоньше, ножкой меньше, манерами изящнее чем эта девушка.
Несмотря на ранний час, она была уже одета, притом очень тщательно и с
изысканным вкусом. Маленький полудеревенского фасона чепчик из настоящих
валансьенских кружев с розовыми лентами, надетый несколько назад на пышные
пряди роскошных белокурых волос, обрамлял свежее и задорное лицо. Платье
из серой шелковой материи, с батистовой косынкой, приколотой на груди
розовым бантом, прекрасно обрисовывало изящно округленные формы. Фартук из
тончайшего голландского полотна, с широкими рубцами и прошивками сверкал
снежной белизной и стягивал стройную и гибкую, как тростник, талию;
короткие и гладкие рукава, обшитые кружевной рюшкой, позволяли видеть
пухлые упругие и довольно длинные руки, защищенные от холода доходящими до
локтей шведскими перчатками. Чтобы проворнее сбежать со ступеней крыльца,
Жоржетта приподняла край платья, и перед глазами совершенно к этому
равнодушной Резвушки мелькнули упругая икра и стройная маленькая ножка,
обтянутая белым шелковым чулком и обутая в шелковый черный башмачок.
Когда такой блондинке, как Жоржетта, дана еще задорная кокетливость,
когда в таких веселых нежно-голубых глазах сверкает живой огонек, а
прозрачного и свежего цвета лицо оживлено радостным возбуждением, то она
привлекательнее и обольстительнее всякой брюнетки.
Эта бойкая и щеголеватая девушка, проводившая накануне Агриколя в
павильон, служила старшей горничной у Адриенны де Кардовилль, племянницы
княгини де Сен-Дизье.
Резвушка, найденная и возвращенная кузнецом, носилась с веселым лаем по
лужайке. Она казалась с кулак величиной; черная, как смоль, шерсть
отливала атласом из-под пунцовой ленты, служившей ей ошейником; лапки,
покрытые волнами шелковистой шерсти, были ярко-оранжевого цвета, как и
чрезмерно курносая мордочка. Большие глаза сверкали умом, а уши с завитой
шерстью были так длинны, что волочились по земле. Девушка и собачка
казалось, были одинаково резвы: они с равным удовольствием бегали
взапуски, шалили и догоняли друг друга на зеленой лужайке.
Появление нового лица, сурово приближавшегося, разом прекратило игру.
Маленькая собачка, находившаяся в эту минуту впереди, смелая, как бес, и
верная своему прозвищу, остановилась в вызывающей позе и сделав стойку на
своих крепких мускулистых лапках смело ожидала приближения _врага_,
показывая два ряда маленьких клыков, похожих на слоновую кость, но тем не
менее чрезвычайно острых.
_Врагом_ оказалась пожилая женщина, медленно приближавшаяся в
сопровождении жирного мопса коричневатого цвета. Мопс неторопливо и важно
выступал на своих широко расставленных лапах, еле поворачивая жирное
туловище, покрытое лоснящейся шерстью, повернув шею на сторону и подняв
хвост крючком. Его черная хмурая морда с выдающимися на левой стороне
двумя зубами имела какое-то особенно злое и мстительное выражение.
Это неприятное животное являло собой подлинный тип собачки
_барыни-ханжи_ и носило прозвище _Сударь_.
Его хозяйка, женщина лет пятидесяти, среднего роста и довольно полная,
была одета в мрачное темное платье, казавшееся протестом против игривого и
нарядного костюма Жоржетты. Платье было темно-коричневое, а шляпка и
мантилья из черного шелка. Вероятно, смолоду она была недурна, и теперь
еще ее цветущие щеки, резко очерченные брови и живые черные глаза мало
сочетались с выражением строгой чопорности, которую она старалась
напустить на себя.
Эта матрона с медленной и сдержанной походкой была не кто иная, как
госпожа Августина Гривуа, занимавшая первое место в штате прислуги княгини
де Сен-Дизье.
Поразительный контраст являли обе эти женщины и по годам, и по лицу, и
по платью. Различие это еще больше бросалось в глаза при сравнении их
собачек: между Резвушкой и Сударем разница была не меньше, чем между
Жоржеттой и госпожой Гривуа.
При виде маленького кинг-чарльза матрона не смогла удержаться от
невольного жеста удивления и замешательства, не ускользнувшего от внимания
Жоржетты.
Резвушка, не отступившая ни на шаг при приближении другой собаки,
вызывающе оглядела ее и даже двинулась по направлению к мопсу со столь
враждебным видом, что Сударь, хотя он и был чуть не втрое больше своего
врага, жалобно взвизгнул и попытался найти убежище позади госпожи Гривуа,
которая язвительно заметила при этом Жоржетте:
- Мне кажется, вы могли бы не брать на себя труда дразнить свою собаку
и науськивать ее на Сударя.
- Потому-то, вероятно, вы и постарались вчера, чтобы Резвушка пропала,
выгнав ее из сада на улицу. Вам хотелось избавить свое достойное и мерзкое
животное от неприятных столкновений? Только, к несчастью, один добрый
малый нашел Резвушку на улице и вернул ее барышне... Однако чему я, мадам,
обязана счастьем видеть вас так рано?
- Княгиня поручила мне тотчас же повидать мадемуазель Адриенну, -
объявила госпожа Гривуа, напрасно стараясь скрыть торжествующую улыбку. -
Речь идет об очень важном деле, о чем я должна сообщить ей лично.
При этих словах Жоржетта покраснела и не смогла удержаться от
испуганного движения. К счастью, госпожа Гривуа снова занялась своей
собакой, к которой Резвушка подбиралась с угрожающим видом, и не заметила
волнения девушки, у которой было время с ним справиться и отвечала
совершенно спокойно:
- Барышня легла очень поздно... и приказала себя не будить до полудня.
- Может быть!.. Но так как речь идет о приказании княгини, ее тетушки,
то потрудитесь разбудить вашу госпожу... сию же минуту!
- Моей госпоже никто приказывать не может... У себя в доме она
хозяйка... поэтому я будить ее раньше полудня не стану, как она и
приказала.
- Тогда я пойду сама.
- Геба вам не откроет... Вот ключ от гостиной... а иначе как через нее
к барышне попасть нельзя...
- Как? Вы осмеливаетесь помешать мне исполнить приказание княгини?
- Да, осмеливаюсь совершить это великое преступление и не хочу будить
свою госпожу!
- Вот к чему привела слепая доброта княгини к племяннице! - с печальной
миной произнесла матрона. - Госпожа Адриенна не уважает приказаний своей
тетки! Она окружает себя, молоденькими вертушками, расфранченными с утра в
пух и прах...
- Ах, госпожа, вам ли дурно отзываться о нарядах? Всем известно, что в
былые времена вы были самой кокетливой среди служанок княгини... Слава об
этом переходит из поколения в поколение до сих пор.
- Что?! Из поколения в поколение? Да разве я столетняя старуха? Вот
дерзкая!
- Я говорю о поколениях горничных! Ведь, кроме вас, ни одной из них не
удалось больше двух-трех лет выжить у княгини... Уж слишком она хороша...
для этих бедняжек...
- Я запрещаю вам говорить таким образом о моей госпоже... Ее имя не
следовало бы произносить иначе, как стоя на коленях!
- А между тем... если бы кто захотел позлословить...
- Как вы смеете!
- Не далее, как вчера вечером... в половине двенадцатого...
- Ну, вчера вечером?
- ...у ворот особняка остановился экипаж. Из него вышел какой-то
таинственный господин, закутанный в плащ; он тихонько постучался, не в
ворота, а в окошко к привратнику... В час ночи экипаж еще стоял близ дома,
поджидая таинственного человека в плаще... а тот, вероятно... все это
время... повторял, как вы говорите, имя княгини... на коленях...
Быть может, госпожа Гривуа и не знала о вечернем посещении Родена,
явившегося к княгине после того, как он убедился в приезде в Париж дочерей
генерала Симона, а может быть, она должна была делать вид, что не знает об
этом посещении. Во всяком случае, она возразила Жоржетте, с презрением
пожимая плечами:
- Не понимаю, что вы хотите сказать. Я пришла вовсе не для того, чтобы
выслушивать ваши дерзкие выдумки. Еще раз: угодно вам или нет провести
меня к мадемуазель Адриенне?
- Повторяю вам, мадам, что барышня спит и приказала не беспокоить себя
до полудня!
Разговор этот происходил на определенном расстоянии от павильона,
крыльцо которого виднелось в конце аллеи, довольно длинной и обсаженной
деревьями, которые были расположены косыми рядами.
Вдруг госпожа Гривуа вскричала, указывая рукой по направлению аллеи:
- Боже мой!.. Возможно ли это?.. Что я видела!..
- Что вы там увидали? Что такое? - спросила, обернувшись, Жоржетта.
- Кого я... видела! - повторила в изумлении госпожа Гривуа.
- Ну да кого же?
- Мадемуазель Адриенну!
- Где это вы ее увидали?
- Я видела, как она взбежала на крыльцо. Я отлично ее узнала и по
походке, и по шляпке, и по плащу. Приезжать домой в восемь часов утра!
нет... это просто невероятно!
- Барышню? Вы барышню увидали?.. - и Жоржетта расхохоталась во все
горло. - Прелесть какая... я понимаю... вы это выдумали в отместку за мои
совершенно достоверный рассказ о вчерашнем посетителе... Ловко... очень
ловко...
- Повторяю вам, что я ее видела!.. видела сейчас вот...
- Полноте, госпожа Гривуа, вы просто забыли надеть свои очки.
- Слава Богу, у меня хорошее зрение. Из калитки, выходящей на улицу,
можно через рощу пройти к павильону... и мадемуазель Адриенна именно этим
путем и вернулась... Ах! это поразит хоть кого!.. Что-то скажет княгиня?..
Да, видно, предчувствия ее не обманули... Вот к чему привела ее слабость к
капризам племянницы! Это чудовищно... так чудовищно, что если бы я этого
не видела собственными глазами, я никогда бы этому не поверила!..
- Ну, если так, госпожа, то теперь я сама настаиваю на том, чтобы вы
пошли к барышне и собственными глазами убедились, что ошибаетесь...
- Хитра вы, голубушка... да все ж не хитрее меня! Вы меня приглашаете
теперь... когда уверены, что госпожа Адриенна успела уже вернуться, и я ее
застану дома...
- Но могу вас заверить...
- А я могу вас заверить лишь в том, что через двадцать четыре часа ни
вас, ни Флорины, ни Гебы здесь больше не будет. Княгиня сумеет положить
конец этому ужасному скандалу. Я сейчас же пойду и расскажу, что здесь
происходит! Уйти из дому ночью и вернуться только утром - каково?! Я
совершенно потрясена!.. Повторяю, я ни за что бы не поверила ничему
подобному, если б своими глазами не видела... Впрочем, ничего нет
удивительного... этого следовало ожидать... Конечно, я уверена, что, кому
я это ни скажу, всякий ответит: "Это неудивительно"... Ах, какое горе для
уважаемой княгини!.. Какой ужасный удар!
И госпожа Гривуа поспешила назад к дому, причем сопровождавший ее
Сударь казался разгневанным не меньше нее.
Проворная Жоржетта, со своей стороны, помчалась к павильону
предупредить Адриенну де Кардовилль о том, что госпожа Гривуа видела...
или вообразила, что видела, как она украдкой вернулась домой через садовую
калитку.
Прошел примерно час после того, как госпожа Гривуа видела или ей
показалось, что она видела, как Адриенна де Кардовилль откуда-то
возвратилась утром в павильон особняка Сен-Дизье.
Не для того, чтобы извинить, а только, чтобы понять эксцентрический
характер тех сцен, которые мы сейчас будем описывать, нам следует выявить
черты оригинального характера мадемуазель де Кардовилль. Особенным его
свойством были исключительная независимость ума и природное отвращение ко
всему безобразному, отталкивающему, непреодолимая потребность окружать
себя всем, что красиво и привлекательно.
Ни живописец, страстный поклонник колорита, ни ваятель, влюбленный в
красоту форм, не могли сильнее Адриенны ощущать тот благородный восторг,
какой совершенная красота внушает избранным натурам.
Молодая девушка любила услаждать не только глаза; мелодия инструмента,
гармоничный перелив пения, размер стиха - все это доставляло ей глубокое
наслаждение, и наоборот, пронзительный голос, дисгармония вызывали
тяжелое, почти болезненное чувство, равное тому, которое она испытывала
при виде любого отвратительного предмета. Обожая цветы и духи, она
наслаждалась ароматом, как музыкой или пластической красотой...
Наконец, даже... - не знаю, как и сознаться в столь ужасной вещи, -
Адриенна была лакомка и лучше других умела оценить прохлаждающую мякоть
прекрасного плода, нежный вкус хорошо зажаренного, золотистого фазана или
букет благородного вина.
Впрочем, всем этим Адриенна пользовалась в весьма ограниченном
количестве. Она считала своим долгом развивать и совершенствовать вкус,
дарованный ей от Бога. Но она сочла бы черной неблагодарностью, если бы
излишествами притупила или унизила его каким-либо недостойным выбором. От
чего, впрочем, ее всегда охраняла исключительная и властная изысканность
вкуса. _Красота и безобразие_ олицетворяли для нее _добро и зло_.
Поклонение физической красоте, всему изящному и грациозному привело ее
к поклонению красоте душевной. Это вполне естественно, так как низкие
страсти страшно уродуют самое красивое лицо, а благородные красят даже
самое безобразное.
Одним словом, Адриенна являлась полным, идеальнейшим воплощением
_чувственности_, но не той грубой, пошлой, невежественной, бессмысленной
чувственности, развращенной вконец привычкой или потребностью в грубых или
неизысканных наслаждениях, но той утонченной чувственности, которая
является тем же относительно чувства, чем служит аттическая соль для ума.
Характер этой девушки был совершенно независимым. Адриенну особенно
возмущало унизительное подчинение женщины, обязанное ее общественному
положению, она смело и гордо решила избежать этого. Однако в ней не было
решительно ничего мужского; это была самая женственная из женщин - женщина
вполне, и по грации, и по капризам, и по обаятельности, и по ослепительной
женственной красоте; женщина как в робости, так и смелости; женщина в
своей пылкой ненависти к грубому деспотизму мужчин и в своей потребности
безумно, слепо жертвовать собой для того, кто заслужил бы такую
преданность; женщина по остроумию и парадоксальности своего ума; наконец,
женщина, выдающаяся по своему умению оценивать людей, по тому насмешливому
презрению, какое она не стеснялась выказывать многим из самых
высокопоставленных и окруженных поклонением людей, которых ей приходилось
иногда встречать в гостиной княгини Сен-Дизье, когда она жила вместе с
теткой.
После этих необходимых объяснений мы приглашаем читателя присутствовать
при утреннем туалете Адриенны де Кардовилль, только что вышедшей из ванны.
Надо было бы владеть ярким колоритом венецианской школы для того, чтобы
верно передать ту прелестную картину, какую мы увидим в Париже в феврале
1832 года, в Сен-Жерменском предместье, которая лучше бы подошла XVI веку,
какому-нибудь дворцу во Флоренции или Болонье.
Комната Адриенны представляла собой храм, воздвигнутый в честь
красоты... Это было выражение признательности Создателю, одарившему
женщину столькими прелестями совсем не для того, чтобы она пренебрегала
этим даром, посыпала, главу пеплом, терзала тело грязной и грубой
власяницей, но, напротив, хотя бы из чувства горячей благодарности за
дарованную красоту окружала себя всеми прелестями грации, наряда и
роскоши, чтобы прославить Божественное творение во славу Творца.
Свет проникал в эту полукруглую комнату через громадное окно,
устроенное по немецкой моде, так что оно в то же время являлось и
оранжереей. Толщина стен павильона, построенного из тесаного камня,
позволила сильно углубить окно, которое снаружи заканчивалось рамой,
сделанной из цельного стекла, а с внутренней - большим матовым стеклом; в
промежутке около трех футов ширины, остававшемся между этими стеклянными
стенами, поставили ящик, наполненный землей и вереском; в нем были
посажены вьющиеся лианы, поднимавшиеся по матовому стеклу и образовывавшие
гирлянду из листьев и цветов.
Толстая шелковая материя темно-гранатового цвета, с арабесками более
светлого тона, покрывала стены. Такого же цвета пушистый ковер лежал на
полу. Темный, однообразный фон особо подчеркивал все оттенки остальных
украшений комнаты.
Под окном, обращенным на юг, стоял туалет Адриенны, шедевр золотых дел
мастера.
На широкой доске из ляпис-лазури были расставлены разные драгоценные
ящички с крышками, покрытыми эмалью, флаконы из горного хрусталя и другие
принадлежности туалета из перламутра, черепахи и слоновой кости, с
превосходными по работе золотыми инкрустациями. Две большие серебряные
фигуры, моделированные с античной чистотой, поддерживали овальное
вращающееся зеркало, у которого вместо резной или чеканной рамы имелся
бордюр - гирлянда свежих цветов, менявшихся каждый день, как букет на
балу. По обеим сторонам стола, на ковре, стояли две громадные, фута по три
в диаметре, японские вазы, синие с золотом и пурпуром, наполненные
гардениями и камелиями в полном цвету, так что казалось, что стол стоит в
цветнике, пестреющем самыми яркими тонами.
В глубине комнаты, прямо против окна, в другом таком же цветнике стояла
дивная группа из белого мрамора - Дафнис и Хлоя, чистый идеал
целомудренной грации и юношеской красоты. Два золотых жертвенника курились
благовониями на цоколе из малахита, на котором стояла очаровательная
группа.
Большой серебряный с чернью ящик на золоченых бронзовых ножках,
украшенный разноцветными камнями и рельефными золотыми фигурами, содержал
в себе разные принадлежности туалета. Два больших трюмо с канделябрами по
сторонам, несколько превосходных копии с красивых женских и мужских
портретов Рафаэля и Тициана работы самой Адриенны, несколько столиков из
восточной яшмы, служивших подставками для золотых и серебряных сосудов с
душистой водой, мягкий диван, несколько кресел и стол из золоченого дерева
довершали убранство комнаты, наполненной нежными благоуханиями.
Адриенна, только что вышедшая из ванны, сидела перед туалетным
столиком. Ее окружали три женщины.
Из каприза или, лучше сказать, логического следствия ее поклонения
красоте и гармонии Адриенна желала, чтобы служившие ей девушки были хороши
собой и одевались как можно кокетливее и с изящной оригинальностью. Мы уже
видели Жоржетту, пикантную блондинку, одетую в задорный костюм субреток
Мариво. Ее две подруги не уступали ей ни в миловидности, ни в грации. У
Флорины, высокой, стройной, бледной брюнетки, с осанкой Дианы-охотницы, с
густыми черными косами, сложенными на затылке и заколотыми длинной золотой
булавкой, руки были обнажены до локтя, как и у остальных девушек, чтобы не
стеснять движений при работе. Флорина носила платье того ярко-зеленого
цвета, который так любили венецианские художники. Юбка была очень широкая,
а лиф, стягивающий тонкую талию, вырезан четырехугольником на белой
батистовой рубашке, сложенной мелкими складками и застегнутой пятью
золотыми пуговицами.
Третья прислужница Адриенны обладала столь свежим, наивным лицом и
совершенной и изящной фигурой, что хозяйка прозвала ее Гебой.
Бледно-розовое платье Гебы сшито было по образцу греческого костюма и
оставляло обнаженными ее прекрасную шею и красивые руки до самых плеч.
Лица молодых девушек были радостны и счастливы. Ни зависти, ни скрытой
горечи, ни низкой угодливости, ни дерзкой фамильярности, этих обычных
спутников рабства, не было и в помине.
В заботах и услугах, которыми они окружали Адриенну, чувствовалось
столько же преданности, сколь уважения и расположения. Казалось, им
доставляло необыкновенное удовольствие украшать и наряжать свою госпожу, и
они занимались этим делом с гордостью и любовью, как _произведением
искусства_.
Солнце ярко освещало туалет, перед которым на кресле с низкой спинкой
сидела Адриенна. На ней был капот из бледно-голубой шелковой ткани,
затканной листьями того же цвета, стянутый на талии, тонкой, как у
двенадцатилетней девочки, развевающимся шелковым шнурком. Стройная
лебединая шея, руки и плечи редкой красоты были обнажены. Как ни избито
это сравнение, но ни с чем другим, кроме самой лучшей слоновой кости,
нельзя было сравнить ее ослепительно белую кожу, атласную, гладкую, столь
свежую и упругую, что несколько капелек воды, оставшихся после ванны на
волосах Адриенны, скользили и скатывались по извилистой линии плеч, как по
белому мрамору. Блеск кожи цвета, встречающегося только у рыжих,
усиливался темным пурпуром губ, розовых, прозрачных ушей и расширенных
ноздрей нежного розоватого оттенка, так же, как и блестящие, точно
отполированные ногти. Словом, везде, где ее чистая, живая и горячая кровь
могла окрасить кожу, чувствовались молодость и здоровье.
Глаза Адриенны, большие, бархатисто-черные, то сверкали умом и
лукавством, то, полуприкрытые бахромой длинных черных ресниц, томно
мерцали. По странной игре природы при рыжих волосах ресницы и резко
очерченные тонкие брови Адриенны были совершенно черного цвета. Лоб
молодой девушки поднимался над совершенным овалом лица, как у античных
статуй. Нос был изящной формы, с небольшой горбинкой, эмаль зубов
сверкала, а румяный, приятно чувственный рот, казалось, был создан для
сладких поцелуев, веселых улыбок и наслаждений изысканнейшими лакомствами.
Наконец, нельзя было представить ничего изящнее гордой и свободной
постановки головы благодаря большому расстоянию, отделявшему шею и ухо от
широких плеч с ямками.
Мы уже говорили, что Адриенна была рыжая, но это был рыжий цвет волос
женщин с портретов Тициана и Леонардо да Винчи. Расплавленное золото не
могло так сверкать и переливаться, как шелковисто-тонкие и мягкие кудри,
такие длинные-длинные, что, когда Адриенна стояла, они касались земли, и
она свободно могла в них завернуться с головы до ног как Венера-Афродита.
В данный момент эти волосы были особенно хороши. Жоржетта, с
обнаженными руками стоя позади хозяйки, с трудом могла собрать в своей
маленькой белой руке эту восхитительную массу волос, яркий цвет которых
усиливал солнечней свет.
Когда хорошенькая камеристка погрузила гребень из слоновой кости в
золотистые волны огромной шелковистой копны, оттуда словно брызнули тысячи
огненных искр. Свет солнца также бросал розовые отблески на гроздья
многочисленных и легких локонов, которые падали с висков Адриенны вдоль
щек, лаская белоснежную грудь и следуя ее очаровательным линиям.
В то время как Жоржетта причесывала ее роскошные косы, Геба, встав на