Сюзанна Кэри. Агасфер (Вечный Жид) (том 1)

одно колено и поставив на другое миниатюрную ножку мадемуазель де
Кардовилль, надевала маленький атласный башмачок и завязывала ленты на
ажурном шелковом чулке, сквозь который просвечивала розоватая белизна кожи
на тонкой и нежной щиколотке. Флорина, стоя несколько позади, подавала в
золоченом ящике душистый крем, которым Адриенна слегка натирала свои
ослепительные руки с тонкими пальцами, точно окрашенными кармином.
Не следует забывать и о Резвушке. Она сидела на коленях своей хозяйки
и, широко раскрыв глаза, казалось, внимательно следила за различными
фазами туалета Адриенны.
Раздался серебристый звон колокольчика с улицы. Флорина вышла по знаку
своей госпожи и вскоре вернулась с маленьким серебряным подносом, на
котором лежало письмо.
Пока служанки занимались ее туалетом, Адриенна принялась за чтение.
Письмо было от ее управляющего из поместья Кардовилль. В нем заключалось
следующее:
"Милостивая госпожа!
Зная вашу доброту и великодушие, я смело решаюсь обратиться к вам. В
течение двадцати лет я верой и правдой служил вашему батюшке, полагаю, что
могу вам об этом напомнить...
Теперь замок Кардовилль продан, и мы с женой остаемся без всякого
пристанища и без куска хлеба... А это так тяжело, милостивая государыня, в
наши преклонные годы..."
- Бедняги! - сказала Адриенна, прерывая чтение. - Я помню, мой отец
всегда их хвалил за честность и преданность...
Она вернулась к письму:
"Мы имели возможность остаться на старом месте, но ценой такой низости,
на какую ни я, ни моя жена никогда не решимся, как бы нам ни было
тяжело... Мы не хотим хлеба, купленного подобною ценой..."
- Они все те же, - сказала Адриенна. - Верны себе во всем. Уменье
сохранить достоинство в бедности - это как аромат полевого цветка...
"Чтобы пояснить вам, какого сорта бесчестное дело нам предлагали, я
должен начать с того, что два дня тому назад приехал сюда из Парижа
господин Роден..."
- А! Роден, - снова прервала чтение Адриенна, - секретарь аббата
д'Эгриньи! Тогда я не удивляюсь, что тут замешана низость или какая-нибудь
тайная интрига. Ну, что дальше?
"Господин Роден объявил нам, что замок продан, но что мы сохранили бы
нашу службу, если бы помогли навязать новой владелице в духовники одного
хитрого священника, причем для этого необходимо было оклеветать другого,
честнейшего, любимого и почитаемого всеми священника. Кроме этого, я был
бы обязан два раза в неделю потихоньку доносить господину Родену обо всем,
что происходит в замке. Я должен признаться, что недостойные предложения
были довольно искусно прикрыты благовидными и весьма специфическими
предлогами, но, несмотря на всю ловкость господина Родена, сущность дела
была очень понятна и именно такова, как я имею честь вам доложить..."
"Подкуп, клевета и... измена! - с отвращением подумала Адриенна. - Я
просто не могу себе представить этих людей без того, чтобы во мне не
пробудилась мысль о чем-то низком, мрачном, о яде и отвратительных
пресмыкающихся. Это ужасно... Постараюсь думать только о добродушных
физиономиях авторов письма, о Дюпоне и его жене..."
Адриенна продолжила чтение:
"Конечно, вы понимаете, госпожа, что мы не могли согласиться на
подобные условия и поэтому должны покинуть замок Кардовилль, где прожили
двадцать лет, - но мы покинем его честными людьми. Итак, милостивая
госпожа, если с помощью ваших высоких связей и при вашей доброте вы смогли
бы найти нам место и дать рекомендацию, - тогда, может быть, вашей
милостью мы были бы выведены из затруднительного положения..."
- Конечно, их просьба не останется без ответа... Вырвать честных людей
из когтей Родена - долг и удовольствие! Это одновременно дело справедливое
и небезопасное, а я так люблю бороться со всеми, кто могуществен и
притесняет других!
Она продолжала:
"Рассказав о себе, госпожа, я позволю себе попросить вас и за других.
Нельзя думать только о себе, - это нехорошо. Около нашего берега недавно
потерпели крушение два судна. Спасли очень немногих. Мы с женой оказали им
необходимую помощь, и путешественники уехали в Париж. Остался лишь один.
Полученные им раны удерживают его и задержат еще на несколько дней в
замке... Это один индийский принц, двадцати лет от роду, доброта которого
может сравниться только с красотой его лица, необычайной, несмотря на
медно-красный цвет кожи, свойственный, как говорят, всем его
соплеменникам..."
- Индийский принц! Молодой, двадцатилетний, красивый и добрый! - весело
воскликнула Адриенна. - Прелесть какая! А главное, уж совершенно необычно!
Этот потерпевший крушение принц уже завоевал мою симпатию! Я готова ему
всем помочь; но в чем могла бы я быть полезна этому Адонису с берегов
Ганга, чуть-чуть не погибшему у берегов Пикардии?
Прислужницы Адриенны смотрели на госпожу без особого удивления: они
привыкли к ее выходкам. Жоржетта и Геба даже скромно улыбались, а высокая
Флорина, бледная красавица брюнетка, присоединилась к ним позже, как бы
после некоторого размышления; казалось, она сделала это только затем,
чтобы не выделяться, а все ее внимание было сосредоточено на словах
госпожи, которые она как будто старалась тщательно слушать и запоминать,
пока Адриенна, заинтересованная историей Адониса с берегов Ганга, как она
окрестила принца, с Любопытством продолжила чтение письма:
"Один из соотечественников принца, оставшийся при нем для услуг, дал
мне понять, что молодой принц потерял при кораблекрушении все свое
состояние и теперь не знает, как добраться до Парижа, куда его призывает
неотложное и важное дело... Эти подробности я узнал не от принца, конечно,
который слишком сдержан и горд, чтобы жаловаться, а от его более
общительного соплеменника. Он же сообщил мне, что молодой человек успел
уже испытать большие несчастья и что недавно еще был свергнут с престола и
убит англичанами его отец, раджа какой-то индийской страны..."
- Удивительно! - сказала, подумав, Адриенна. - Отец мне часто говорил о
какой-то нашей родственнице, вышедшей замуж за индийского раджу, в войсках
которого служил и генерал Симон, недавно произведенный в маршалы... -
Потом, прервав себя, она прибавила с улыбкой: - Как это было бы странно!..
Нет, право, подобные вещи случаются только со мною, а меня еще упрекают в
оригинальничаний!.. Но в этом виновата не я, а судьба, подчас слишком
затейливая! Однако посмотрим, сообщит ли мне Дюпон имя этого принца.
"Вы, вероятно, простите нам нашу назойливость: ведь не довольствуясь
одной просьбой, мы еще решаемся вас просить и за этого молодого человека,
но иначе мы считали бы себя эгоистами, так как принц действительно
заслуживает сострадания... Поверьте, госпожа, мне, старику: я знаю людей и
могу вас уверить, что, только взглянув на благородные, кроткие черты этого
юноши, я понял, что он достоин вашего участия. Ему нужна только маленькая
сумма денег для покупки европейского платья, так как все его индийские
костюмы погибли в море..."
- Каково! Европейское платье!.. - весело вскричала Адриенна. - Бедняжка
принц! Избавь его от этого, Боже! Да и меня также! Случай посылает мне из
глубины Индии счастливого смертного, никогда не носившего безобразного
европейского платья, отвратительных фраков, ужасных шляп, придающих
мужчинам такой комичный и некрасивый вид, что, право, незачем приписывать
добродетели наше к ним равнодушие... И вот является молодой красавец из
страны Востока, где мужчины носят муслин, шелк и кашемир! Конечно, это
очень соблазнительно... и я уж ни за что не соглашусь на просьбу Дюпона...
Нет, европейского платья он не получит!.. Но где же имя-то, имя этого
милого принца?! Нет, право, было бы необычно, если бы он оказался моим
кузеном... Кузеном с берегов Ганга! Я в детстве слыхала так много хорошего
о царственном его отце, что, конечно, постаралась бы принять его как можно
лучше... Ну, посмотрим скорее, как его зовут... - И Адриенна снова
принялась за чтение:
"Если, кроме этого, вы дадите ему средства добраться до Парижа вместе с
его соотечественником, то окажете громадную услугу несчастному молодому
принцу. Зная, милостивая государыня, вашу деликатность, я думаю, что вам,
может быть, удобнее оказать помощь принцу, не называя себя; в этом случае
соблаговолите, прошу вас, располагать моими услугами и рассчитывайте на
мою скромность. В противном случае, если вы пожелаете снестись с ним
непосредственно, то вот имя, сообщенное мне его спутником: "_принц
Джальма, сын Хаджи-Синга, короля Мунди_..."
- Джальма! - живо сказала Адриенна, роясь в памяти. - Хаджи-Синг... да,
это именно те самые имена, которые так часто упоминал отец!.. Он говорил,
что этот старый индийский раджа, наш родственник, образец мужества и
отваги... Сын, наверное, не уступит отцу! Да, да, Джальма, Хаджи-Синг -
это именно те имена!.. Они ведь не настолько обыденны, чтобы их можно было
смешать с другими, - прибавила, улыбаясь, девушка. - Итак, Джальма
приходится мне кузеном!.. Он молод, красив, добр и храбр! Кроме того, он
никогда не надевал европейского платья, и у него нет ни гроша!.. Это
восхитительно... слишком много счастья сразу! Ну, скорее за дело...
Сочиним хорошенькую волшебную сказку, героем которой будет этот
_очаровательный, милый принц_! Бедная птичка, созданная из золота и лазури
и затерявшаяся в нашем печальном краю! Пусть хоть что-нибудь напомнит
здесь страну света и благоухания!..
Затем, обратившись к служанкам, она сказала:
- Жоржетта, бери бумагу и пиши, дитя мое...
Девушка подошла к золоченому столику, где стояли принадлежности для
письма, села и ответила госпоже:
- Жду ваших приказаний, госпожа!
Адриенна де Кардовилль, прелестное личико которой сияло радостью,
счастьем и весельем, продиктовала следующие строки, адресуя их одному
старику художнику, дававшему ей уроки живописи, - так как она занималась и
этим родом искусства, выказав в нем не меньшие успехи, чем и во всех
других.
"Мой милый Тициан, дорогой Веронезе, достойнейший Рафаэль!.. Вы должны
оказать мне величайшую услугу, и я знаю, вы ее мне окажете с вашей обычной
милой любезностью...
Вы должны сейчас же повидаться с тем ученым художником, который рисовал
мои костюмы в духе XV столетия. Теперь речь идет о современных индийских
костюмах для молодого мужчины... Да, господин, для молодого мужчины... Мне
кажется, для мерки можно взять Антиноя или, еще лучше, индийского
Бахуса...
Необходимо, чтобы костюмы были точны, богаты и нарядны; выбирайте самые
дорогие ткани, напоминающие индийские. Для поясов и чалмы возьмите шесть
самых великолепных длинных кашемировых шалей, белого, пунцового и
оранжевого цвета: они всего больше идут брюнетам.
- Приготовив все это (сроку я вам даю самое большее два-три дня), вы
отправитесь на почтовых в моей дорожной карете в хорошо известный вам
замок Кардовилль. Управитель, добрейший Дюпон, ваш старый приятель,
проведет вас к молодому индийскому принцу Джальме. Вы доложите высокому
могущественному владыке иных стран, что явились от неизвестного _друга_,
который желает по-братски избавить его от необходимости прибегать к
отвратительной моде Европы. Вы прибавите, что друг этот нетерпеливо ждет
его, заклиная как можно скорее прибыть в Париж, а если он будет упрямиться
и ссылаться на свои раны, то вам следует уверить его, что моя карета к его
услугам, и на кровати, которую можно в ней разложить, он будет чувствовать
себя вполне спокойно. Постарайтесь извинить перед принцем его незнакомого
друга в том, что он не посылает за ним ни богатого паланкина, ни даже
простого слона, так как, увы! паланкины у нас имеются только в опере, а
слоны в зверинце! Боюсь, что мой протеже примет нас за это совершенными
дикарями.
Как только вы убедите его ехать, сейчас же отправляйтесь в путь и
привезите его ко мне в павильон на Вавилонской улице (а ведь это
предопределение - жить на улице _Вавилона_; по крайней мере это имя будет
звучать приятно для азиата); итак, повторяю, вы привезете ко мне этого
милого принца, счастливого уроженца страны солнца, цветов и бриллиантов.
Не удивляйтесь, добрый старый друг, новому капризу и не стройте никаких
странных предположений... Поверьте, что, избрав вас, человека, которого я
люблю и уважаю, действующим лицом в этой истории, я хочу вам доказать, что
тут дело серьезное, а не глупая шутка..."
Тон Адриенны при последних словах был так же серьезен и полон
достоинства, как был весел и шутлив перед этим. Но зятем она продолжала
по-прежнему:
"Прощайте, мой старый друг. Знаете ли вы, что в настоящую минуту я
необыкновенно похожа на того древнего полководца, героический нос и
победоносный подбородок которого вы так часто заставляли меня рисовать? Я
шучу и смеюсь в час битвы! Да, не более как через час я даю сражение - и
большое - моей тетушке, моей милейшей тетушке-ханже. К счастью, я обладаю
избытком смелости и мужества и с нетерпением жду момента ринуться в бой со
строгой княгиней!
Тысяча приветствий от всего сердца вашей милой супруге. Уже одно то,
что я упоминаю здесь ее высокочтимое имя, должно вас успокоить насчет
последствий похищения очаровательного принца. Надо же сознаться в том хоть
под конец, с чего требовалось бы начать: принц очарователен!
Еще раз прощайте".
Затем Адриенна спросила Жоржетту:
- Ты написала, малышка?
- Да, госпожа.
- Ну так прибавь в постскриптуме:
"Посылаю вам записку моему банкиру. Не скупитесь на издержки... Вы
знаете, что я настоящий вельможа (должна ставить себя в мужском роде, так
как вы, вечные наши тираны, завладели этим определением благородной
щедрости)".
- А теперь дай сюда лист бумаги, а также и письмо, я его подпишу.
Адриенна взяла перо из рук Жоржетты, подписала письмо и вложила в него
следующую записку на имя банкира:

"Прошу уплатить господину Норвалю под его расписку сумму, какую он
потребует на расходы по моему поручению.
Адриенна де Кардовилль".

Пока Жоржетта писала, Флорина и Геба продолжали одевать свою госпожу,
которая, сбросив капот, надела платье, чтобы идти к тетке.
По непривычно настойчивому, хотя и скрытому вниманию, с которым Флорина
слушала продиктованное господину Норвалю письмо, нетрудно было видеть, что
у нее была привычка запоминать каждое слово мадемуазель де Кардовилль.
- Геба, - сказала Адриенна, - отправь сейчас же это письмо господину
Норвалю.
Снова послышался звук колокольчика.
Геба пошла было к дверям, чтобы исполнить приказание своей госпожи, а
заодно узнать, кто звонит, как вдруг Флорина быстро выступила вперед и
обратилась к Адриенне:
- Позвольте, сударыня, мне отправить это письмо. Мне надо все равно
идти в большой дом...
- Тогда ты, Геба, иди и посмотри, кто там пришел, а ты, Жоржетта,
запечатай письмо...
Пока Жоржетта исполняла приказание, Геба успела вернуться.
- Госпожа, - сказала она, - там пришел рабочий, который вчера нашел
Резвушку. Он умоляет вас принять его, и лицо у него такое бледное и
расстроенное...
- Неужели ему понадобилась моя помощь? Это было бы слишком хорошо, -
весело проговорила Адриенна. - Позови этого славного малого в гостиную...
а ты, Флорина, скорее отошли письмо...
Флорина вышла.
Мадемуазель де Кардовилль в сопровождении Резвушки перешла в гостиную,
где ее ждал Агриколь.

3. РАЗГОВОР

Адриенна, готовясь войти в гостиную, где ее ждал Агриколь, оделась с
изящной простотой. На ней было синее кашемировое платье с корсажем, плотно
облегавшим ее талию нимфы и округлую грудь; спереди корсаж был, по
тогдашней моде, вышит черными шелковыми шнурками. Узенький гладкий
батистовый воротничок был обернут пестрой шотландской лентой, заменявшей
галстук и завязанной бантом. Белое лицо Адриенны обрамлялось массой
легких, пушистых локонов, спускавшихся почти до корсажа.
Сказав отцу, что идет на работу, Агриколь вынужден был надеть рабочий
костюм. Только он выбрал чистую блузу, и на его небрежно повязанный черный
галстук падал воротник хотя и грубой, но белой рубашки. Под широкими
серыми штанами были видны начищенные сапоги, в мускулистых руках он держал
красивую фуражку из нового сукна. Эта синяя блуза с красной вышивкой
оставляла свободной загорелую и нервную шею молодого кузнеца; обрисовывая
его могучие плечи, она падала изящными складками, не стесняя ничем его
легкой и непринужденной походки, и шла ему куда больше, чем редингот или
сюртук.
Ожидая хозяйку дома, Агриколь машинально разглядывал серебряную вазу
великолепной чеканки, на цоколе из крапленого мрамора которой была
приделана металлическая дощечка с надписью: "Чеканка рабочего Жан-Мари,
1831 г.".
Адриенна так тихо прошла по ковру гостиной, отделенной от уборной
только портьерой, что Агриколь не заметил ее появления; он вздрогнул и
живо обернулся при звуке серебристого голоса молодой девушки, сказавшей
ему:
- Не правда ли, месье, чудесная ваза?
- Замечательная, - ответил, изрядно смутившись, Агриколь.
- Видите, я люблю справедливость, - прибавила Адриенна, указывая на
надпись на доске, - раз художник подписывает свое имя на картине, а
писатель на книге, я требую того же и для рабочего.
- Как, госпожа? Это имя...
- Имя того бедняка рабочего, который создал это замечательное
произведение искусства по заказу богатого ювелира. И, представьте, тот был
очень удивлен, если не обижен, когда я потребовала, чтобы было выставлено
имя действительного автора, а не фирмы... По-моему, если рабочий не может
получить денег, - пусть он пользуется по крайней мере славой, не так ли,
господин?
Разговор начался самым приятным для Агриколя образом, и он, постепенно
успокаиваясь, ответил:
- Так как я сам рабочий, госпожа, то меня может только глубоко трогать
проявление такой справедливости.
- Если вы рабочий, то я рада тому, что сказала. Но извольте присесть.
И любезным, приветливым жестом Адриенна указала Агриколю на кресло,
обитое затканной золотом пунцовой шелковой материей, причем сама села на
такую же кушетку.
Агриколь снова смутился; видя, что он теряется, молодая девушка, желая
его ободрить, заметила, весело улыбаясь и показывая на Резвушку:
- Этот крошечный зверек, к которому я очень привязана, вечно будет мне
живым напоминанием о вашей любезности. Поэтому я считаю ваше посещение
прекрасным предзнаменованием; не знаю, почему-то я верю, что могу вам быть
чем-нибудь полезной.
- Мадемуазель, - решился наконец заговорить Агриколь, - меня зовут
Бодуэн, я кузнец у господина Гарди в Плесси... Вчера вы предложили мне
вознаграждение... я отказался... а сегодня я пришел просить вас о сумме,
быть может в десять, в двадцать раз большей... Я тороплюсь вам это
высказать, так как иначе не решусь... для меня это всего труднее... Слова
эти жгли мои губы... теперь мне легче...
- Я очень ценю вашу деликатность... но, право, если бы вы меня больше
знали, вы бы могли обратиться ко мне без боязни, - сказала Адриенна. -
Сколько вам надо?
- Не знаю, мадемуазель!
- Как не знаете? Вы не знаете суммы?
- Да, не знаю... Я пришел вас просить не только о деньгах, но и о том,
чтобы вы сказали мне, сколько мне их нужно.
- Послушайте, - улыбаясь, заметила Адриенна, - сознайтесь сами, что при
всем желании я не совсем понимаю, в чем дело.
- Вот в чем дело. У меня есть мать-старуха; она убила свое здоровье,
чтобы воспитать меня и сироту, которого она взяла, когда его бросили;
теперь она, по болезни, работать не может, и пришел мой черед ее
содержать, что мне и радостно. Но все зависит от моего труда: если я буду
не в состоянии работать, мать останется без всяких средств.
- Теперь матушка ваша обеспечена всем, раз я принимаю в ней участие!..
- Вы принимаете в ней участие?
- Конечно.
- Разве вы ее знаете?
- Теперь знаю!
- Ах, мадемуазель, - с чувством воскликнул Агриколь после минутного
молчания, - знаете, я понимаю вас... у вас благородное сердце... права
была Горбунья!..
- Горбунья? - спросила Адриенна с удивлением, так как подобное имя было
для нее загадкой.
Рабочий, никогда не стыдившийся своих друзей, ответил прямо:
- Я сейчас вам это поясню, мадемуазель: Горбунья - бедная молодая
работница, очень трудолюбивая, воспитанная вместе со мной. Она горбатая,
вот отчего ее и прозвали Горбуньей. В этом смысле, видите ли, она стоит
неизмеримо ниже вас... но что касается сердца... деликатности!.. Тут я
уверен, что вы ее стоите!.. Это сразу пришло ей в голову, когда я вчера
рассказал, как вы мне подарили прекрасный цветок.
- Поверьте, - отвечала растроганная Адриенна, - ничто не могло мне быть
лестнее этого сравнения. Я тронута и горжусь им. Сохранить чистое, доброе
сердце среди тяжелых испытаний - особенное счастье и достоинство. Нетрудно
быть добрым, когда молод и красив! Итак, я принимаю ваше сравнение, но с
условием, что вы сейчас же дадите мне возможность его оправдать и
заслужить. Прошу вас, продолжайте!
Несмотря на простое, дружеское обращение мадемуазель де Кардовилль, в
ней чувствовалось так много истинного достоинства, вечных спутников
независимого характера, высокого ума и благородного сердца, что Агриколь
совершенно забыл об ослепительной красоте молодой девушки и почувствовал к
ней какое-то особенное почтение, не гармонировавшее, казалось бы, с
юностью и веселостью его покровительницы.
- Если бы у меня на руках была только мать, то я не так бы испугался
того, что мне грозит. Мать любят в нашем доме, бедняки охотно друг другу
помогают, ее бы не оставили... Но принимать помощь несчастных бедняков,
которая будет стоить им так много лишений, очень тяжело, - тяжелее, чем
переносить их самому... Кроме того, у меня еще есть для кого трудиться:
вчера вернулся к нам после восемнадцати лет разлуки мой отец... Он прибыл
из Сибири, где оставался из чувства преданности к своему старому генералу,
теперешнему маршалу Симону...
- Маршалу Симону! - с живостью и изумлением воскликнула Адриенна.
- Вы его знаете, мадемуазель?
- Лично не знаю, но он женат на моей родственнице...
- Какое счастье! Значит, его дочки, которых привез из России мой отец,
вам приходятся родственниками?
- У маршала есть дочери? - спросила Адриенна, все более и более
удивленная и заинтересованная.
- Ах, мадемуазель... просто два ангелочка, близнецы, лет пятнадцати или
шестнадцати... похожи друг на друга необыкновенно... и такие хорошенькие,
кроткие! Мать их умерла в изгнании... Все, что она имела, было
конфисковано... и им пришлось возвращаться из глубины Сибири самым
бедственным образом. Конечно, отец старался заменить удобства своей
заботой, преданностью... но все-таки им было нелегко... Славный у меня
отец, мадемуазель... Вы не поверите... храбрость льва, а сердце... сердце,
как у матери!
- Где же эти милые девочки? - спросила Адриенна.
- У нас, госпожа! Вот что и сделало особо трудным мое положение...
из-за чего я и решился обратиться к вам... Я могу им помогать только
работая, а работать мне будет ведь невозможно, если меня арестуют...
- Арестуют? вас? за что?
- Вот, будьте так добры... прочтите это предостережение, полученное
Горбуньей... этой бедной работницей, моей сестрой... - И Агриколь вручил
мадемуазель де Кардовилль анонимное послание, адресованное на имя
Горбуньи.
Прочитав письмо, Адриенна с удивлением спросила кузнеца:
- Итак, вы поэт?
- У меня нет на это ни претензий, ни честолюбия... Просто, возвращаясь
домой к матери, иногда даже работая молотом в кузнице, я забавляюсь для
отдыха стихами, подбираю рифмы, и выходит то ода, то песенка!..
- А эта песня, о которой упоминается в письме, - столь опасна и
враждебна?
- Да нет, мадемуазель, напротив! Видите, мне посчастливилось попасть к
доброму хозяину. Господин Гарди старается настолько же улучшить положение
своих рабочих, насколько оно плохо у других. Вот я и вдохновился этим и
сочинил искреннее, горячее и справедливое воззвание в защиту той
несчастной массы, у которых кроме этого нет больше ничего. Но теперь, в
наше смутное время заговоров и восстаний, арестовать человека...
обвинить... так, зазря... очень легко... Подумайте, что будет, если на
меня обрушится такое горе! Что будет с матерью, с отцом... с этими бедными
сиротами, остающимися на нашем попечении до возвращения маршала Симона?
Чтобы предупредить это несчастье, я и пришел вас просить, не внесете ли вы
за меня залог, если вздумают меня арестовать?.. Тогда, оставаясь в своей
мастерской, избежав тюрьмы, я их всех прокормлю. Клянусь вам в этом!..
- Ну, слава Богу, - весело промолвила Адриенна, - все уладится; теперь
вы будете, господин поэт, черпать вдохновение в счастье, а не в горе...
Слишком печальная это муза!.. Во-первых, залог будет внесен...
- Ах, мадемуазель... вы нас спасаете!
- К счастью, наш домашний врач очень дружен с одним весьма влиятельным
министром (понимайте это, как знаете, - прибавила Адриенна улыбаясь, - вы
не ошибетесь). Доктор имеет на него громадное влияние, потому что дал
министру совет попользоваться, учитывая его здоровье, радостями частной
жизни как раз накануне того дня, когда у него отняли министерский
портфель. Значит, будьте спокойны: если залога не примут, мы будем
действовать иным путем.
- Я буду обязан вам и спокойствием и, быть может, жизнью матери, -
проговорил глубоко взволнованный Агриколь. - Поверьте, что я сумею быть
благодарным!
- Ну, какой пустяк! Перейдем к другому: те, у кого всего много, обязаны
помогать тем, у кого нет ничего... Дочери маршала Симона мне родственницы!
Они должны жить у меня... Вы предупредите об этом вашу добрую матушку, и
сегодня же вечером я приеду поблагодарить ее за гостеприимство, оказанное