Сюзанна Кэри. Агасфер (Вечный Жид) (том 1)

рискованный цвет волос... потому что, говоря между нами, будь она не
знатная барышня, ее бы попросту звали рыжей!
- Опять ты злословишь!
- Избави, Господи... особенно я не хотел бы сказать ничего дурного о
мадемуазель Адриенне; она обещала быть столь же доброй, как и красивой!..
Я вовсе не насмехаюсь над ее волосами... напротив, как вспомнишь, какие
они были тонкие и красивые, каким золотым ореолом окружали они ее белое
лицо, как шли к чудным черным глазам, так невольно подумаешь, что было бы
жаль, если бы они были другого цвета! Я убежден, что они даже придают
определенную пикантность красоте Адриенны. Мне кажется, что она похожа,
благодаря им, на настоящего очаровательного бесенка!
- О, если насчет этого, то она действительно бесенка напоминает!..
Лазит, бывало, по деревьям, дразнит гувернантку, бегает по парку...
словом, ни шагу без шалостей!
- Это правда, не спорю, что касается проказ, она настоящий чертенок! Но
зато какая умница, ласковая, добрая! Помнишь, что это за добрая душа?
- Верно, что очень добрая. Не забыл, как она сняла с себя шаль и платье
и отдала бедной девочке, а сама прибежала домой в одной юбчонке, с голыми
плечами...
- Видишь, какое доброе сердце! Ну, а уж головка... головка шалая!
- И опасная! Это не могло хорошо кончиться, особенно в Париже... Ну,
кажется, она там и наделала дел!.. таких дел!..
- Что такое?
- Видишь, мой друг, я не смею...
- Расскажи, пожалуйста.
- Видишь, мой друг, - начала госпожа Дюпон с замешательством: заметно
было, что ее даже страшило повторять рассказы о таких ужасах. - Видишь...
говорят, что она ни ногой в церковь... что она живет одна в каком-то
языческом храме, в саду теткиного особняка... что ей прислуживают женщины
в масках, одевающие ее языческой Богиней, а она их бьет и царапает целыми
днями... потому что напивается допьяна... Не говоря уж о том, что она
ночами напролет играет на громадном золотом охотничьем роге... нарочно,
чтобы сводить с ума несчастную княгиню, которая в полном отчаянии от всего
этого!..
Управляющий громким взрывом хохота прервал речь жены.
- Откуда ты все это выкопала? - спросил он, справившись с припадком
смеха. - Кто тебе насказал подобных сказок?
- Да жена Рене, которая ездила в Париж наниматься в кормилицы. Она была
у госпожи Гривуа, своей крестной матери... а ты знаешь, что мадам Гривуа -
старшая горничная княгини Сен-Дизье... вот она-то все это и рассказала...
а уж кому лучше знать, раз она так давно живет в доме!
- Тонкая бестия эта мадам Гривуа!.. Ловкая была шельма в прежние
годы... видала виды!.. а теперь, по примеру своей барыни, в святоши
записалась!.. Вот уж правда-то, что каков поп, таков и приход!.. Ведь и
сама-то княгиня; такая теперь святая недотрога, в свое время ловко
кутила... нечего сказать... не стеснялась!.. Лет пятнадцать тому назад это
была такая ветреница, что только держись! Небось, ты сама помнишь того
красивого гусарского полковника, что стоял в Аббевиле? Помнишь, он еще
служил в русской армии, когда эмигрировал... а потом Бурбоны после
Реставрации дали ему полк?
- Помню, помню! Экий у тебя злой язык, друг мой!
- Отчего же злой? Я говорю истинную правду!.. Полковник вечно торчал в
замке, и все говорили, что он в очень близких отношениях с княгиней, что
не мешает ей теперь представляться святой!.. Славное было времечко!..
Всякий вечер или бал, или спектакль... А уж какой весельчак был этот
полковник, как славно он играл на сцене!.. Я помню, раз...
Дюпону не удалось докончить рассказ. В комнату вбежала толстая служанка
в деревенском наряде и торопливо обратилась к своей госпоже:
- Мадам... там какой-то господин приехал... ему нужно видеть месье
Дюпона... Он на почтовых приехал из Сен-Валери... зовут его месье Роден...
- Месье Роден! - воскликнул, вскочив с места, управляющий. - Зови его
сюда... проси...


Роден вошел в комнату. Он, по обыкновению, был одет более чем просто и
смиренно раскланялся с Дюпоном и с его женой, которая тотчас же исчезла из
комнаты, повинуясь знаку мужа.
Безжизненное лицо Родена, тонкие, почти незаметные губы, крошечные
глазки, полуприкрытые толстыми веками, почти нищенское платье... все это
не располагало в его пользу. Но этот человек умел, когда нужно, с таким
дьявольским искусством надеть на себя личину добродушия и прямоты, слова
его дышали такой искренностью и лаской, что неприятное впечатление,
производимое его отталкивающей внешностью, невольно исчезало, и он ловко
вводил в заблуждение доверчивых людей, опутывая их совершенно незаметно
своими вкрадчивыми, елейными, коварными речами. Уродливость и зло обладают
такой же силой обольщения, как красота и добро!
Честный Дюпон невольно с изумлением взглянул на появившегося странного
господина. Его вид вовсе не вязался со строгими приказаниями и
наставлениями о всяческом почете, предписанном управляющим княгини. Он
даже не удержался и, еле скрывая изумление, спросил:
- С вами ли, господин Роден, я имею честь говорить?
- Да, месье!.. Вот вам еще письмо от управляющего княгини Сен-Дизье.
- Не угодно ли вам, месье, погреться у камина, пока я прочитаю письмо;
сегодня ужасная погода, - хлопотал услужливый управляющий. - Не прикажете
ли чего закусить?
- Благодарю вас, месье... весьма обязан... не хлопочите. Я должен через
час уехать назад...
Пока Дюпон читал письмо, Роден с любопытством оглядывал комнату; часто
по самому незначительному признаку, по какой-нибудь мелочи в обстановке
ему удавалось составить мнение о хозяевах дома и их характере. Здесь это
было сделать невозможно.
- Отлично, милостивый государь, - сказал Дюпон, прочитав письмо, -
господин управляющий приказывает мне оказать вам все требуемые вами
услуги... Я готов. Что прикажете?
- Мне многого не потребуется... я вас недолго буду затруднять...
- Помилуйте, месье... это для меня честь, а не труд...
- Ну, что вы говорите! Я знаю, как вы заняты. Достаточно войти в замок,
чтобы по его порядку, по особенной чистоте понять вашу заботливость и
усердие.
- Вы мне льстите, месье... мне совестно, право...
- Льстить! я... помилуйте! Подобная вещь и в голову не придет такому
старому простаку, как я... Однако вернемся к делу. Имеется здесь комната
под названием "зеленая комната"?
- Да, месье. Это был прежде кабинет графа де Кардовилля.
- Вы будете добры проводить меня туда?
- К несчастью, месье, это невозможно... После смерти графа и после
снятия печатей в эту комнату сложили множество бумаг и заперли дверь на
ключ, который был увезен доверенным лицом княгини в Париж.
- Ключи у меня, - сказал Роден, показывая два ключа, большой и
маленький.
- А! тогда дело другое... Вы приехали взять бумаги?
- Да, некоторые из них... и, кроме того, небольшую шкатулку из кипариса
с серебряным замком. Вы ее видали?
- Да, месье, очень часто на письменном столе графа. Она стоит на том
бюро, ключ от которого у вас в руках...
- Значит, в соответствии с позволением княгини, вы не откажетесь
провести меня в эту комнату?
- Пожалуйте... А как здоровье княгини?
- Слава Богу... она, по обыкновению, погружена в благочестие.
- А мадемуазель Адриенна?
- Увы! - подавленно и горестно вздохнул Роден.
- Неужели с доброй мадемуазель Адриенной случилось какое-нибудь
несчастье?
- Что вы под этим подразумеваете?
- Ну, болезнь, что ли.
- К несчастью, она здорова... красива и здорова!..
- К несчастью! - повторил с изумлением управитель.
- Увы, да! Когда красота, здоровье и молодость соединены с таким
непокорным и развращенным умом и характером, то лучше, если бы их не
было!.. а то это лишний повод к погибели!.. Но, прошу вас... оставим этот
разговор... поговорим о другом... мне слишком неприятна эта тема...
И Роден, взволнованным голосом произнеся эти слова, смахнул с глаз
левой рукой несуществующую слезу.
Управитель слезы не видал, но движение заметил, а также слышал
горестное волнение в голосе Родена... Он растрогался и продолжал:
- Простите меня за нескромное любопытство... я не знал...
- Нет, вы меня простите за неуместную, невольную чувствительность...
Знаете, старики редко плачут... Но если бы вы видели отчаяние добрейшей
княгини... а между тем она ведь ни в чем не виновата, кроме как в излишней
доброте... и слабости к племяннице... в том, что недостаточно ее
сдерживала... Но оставим этот разговор, милейший господин Дюпон...
После нескольких минут молчания, справившись со своим волнением, Роден
сказал:
- Ну-с, я исполнил, значит, часть своего поручения, что касается
"зеленой комнаты"; остается другая часть... Прежде чем я туда пойду, я
должен вам напомнить об одной вещи, которую вы, быть может, давно
забыли... Не помните ли вы, как здесь гостил лет пятнадцать или
шестнадцать тому назад маркиз д'Эгриньи... гусарский полковник... стоявший
с полком в Аббевиле?
- Как же! Такой красивый офицер! Я даже недавно говорил о нем с женой!
Такой веселый... он всех здесь забавлял своими затеями... И как прекрасно
он играл на сцене... особенно разных волокит и шалопаев... знаете в "Двух
Эдмондах". Он просто всех уморил со смеху в роли пьяного солдата... И
какой у него был чудный голос!.. Он пел здесь в "Джоконде" так, как,
пожалуй, и в Париже не споют...
Роден, слушавший с любезной улыбкой Дюпона, сказал ему наконец:
- Вы, значит, знаете и то, что после-ужасной дуэли с бешеным
бонапартистом, генералом Симоном, маркиз д'Эгриньи (у которого в данную
минуту я имею честь быть личным секретарем) променял саблю на рясу и
сделался духовным лицом?
- Как? Неужели?.. такой красивый полковник?
- Да, этот красавец-полковник, храбрый, благородный, богатый,
пользовавшийся в свете громадным успехом, все бросил, чтобы надеть черную
рясу. И, несмотря на свое знатное имя, свои связи, положение, славу
красноречивого проповедника, он и через четырнадцать лет остался тем же,
чем и был: бедным, простым священником... вместо того, чтобы сделаться
архиепископом или кардиналом, как многие другие, не имеющие ни его заслуг,
ни его добродетелей, - Роден рассказывал все это так благодушно и
уверенно, факты говорили сами за себя, что Дюпон невольно воскликнул:
- Но ведь это совершенно бесподобно!..
- Что же тут особенного? Господи! - продолжал Роден с наивным видом. -
Это абсолютно просто и понятно, когда знаешь, что за человек маркиз
д'Эгриньи... Главное, впрочем, его качество - это никогда не забывать
хороших людей, честных, верных и добросовестных... вот почему он вспомнил
и о вас, господин Дюпон!
- Как? Господин маркиз удостоил...
- Три дня тому назад я получил от него письмо, где он говорит о вас.
- Значит, он теперь в Париже?
- Его там ждут со дня на день. Вот уже скоро три месяца, как он в
Италии... за это время его поразило страшное несчастье: он потерял мать,
умершую в одном из поместий княгини де Сен-Дизье.
- Боже мой!.. я и не знал!..
- Да, это для него тяжелое испытание, но надо уметь покоряться воле
Провидения!
- По какому поводу господин маркиз оказал мне честь, упомянув обо мне?
- Сейчас я вам скажу... Во-первых, должен вас предупредить, что замок
продан... Накануне моего отъезда из Парижа была подписана купчая...
- Ах, месье... вы вновь пробудили во мне тревогу!
- Как так?
- Да я боюсь, что новый владелец не захочет меня оставить управляющим.
- Видите, как славно, я ведь только что собирался с вами потолковать об
этом месте...
- Неужели, месье? Разве так можно устроить?
- Конечно... Зная, как вами интересуется господин маркиз, я, конечно,
употреблю все силы, чтобы оставить вас здесь... я сделаю все возможное...
- Ах, месье! как я вам благодарен... вот уж поистине сам Бог вас сюда
привел!
- Вы мне льстите!.. Однако, должен вам сказать, обязан поставить одно
условие... без которого я не смогу вам быть полезен...
- Помилуйте, я готов исполнить... прошу вас, говорите скорей...
- Особа, которой принадлежит теперь замок, некто госпожа де ла
Сент-Коломб. Имя этой почтенной...
- Как, месье, так это она купила замок?.. госпожа де ла Сент-Коломб?
- Разве вы ее знаете?
- Да... она приезжала сюда с неделю тому назад осмотреть поместье...
Моя жена утверждает, что эта дама принадлежит к высшему обществу... но,
между нами сказать... судя по некоторым ее словечкам... я...
- Вы очень проницательны, господин Дюпон... Госпожа де ла Сент-Коломб
знатной дамой сроду не бывала... Мне кажется, она просто была модисткой в
Пале-Рояле. Видите, я говорю вам вполне откровенно.
- Но она похвалялась, что ее постоянно посещали знатные и важные особы.
- Вероятно, чтобы заказать жене шляпку!.. Во всяком случае, она скопила
большие деньги... и, будучи до сего времени, к несчастью, очень
безразличной... или даже хуже того... к спасению своей души... в последнее
время она, благодаря Богу, ступила на путь истинный... Это, конечно, не
может не внушить к ней самого глубокого почтения, потому что ничего не
может быть выше искреннего раскаяния... особо, если оно прочно... Но вот
для укрепления ее на пути истинном нам и нужна ваша помощь, господин
Дюпон!
- Моя помощь?.. Что же я могу сделать?..
- Многое. И вот каким образом. Как вам известно, в замке нет церкви...
На совершенно равном от него расстоянии находятся два прихода... Госпожа
де ла Сент-Коломб, желая сделать между ними выбор, конечно, обратится за
советом к вам и к вашей жене как к местным старожилам...
- О! Совет немудрено дать! Лучше аббата Даникура человека на свете нет!
- Вот об этом-то и следует умолчать!
- Но как же?
- Напротив, надо всеми силами расхваливать священника из другого
прихода, из Руавиля; необходимо, чтобы госпожа де ла Сент-Коломб избрала в
духовники его...
- Но почему именно его?
- Почему? А вот почему: если вы убедите госпожу де ла Сент-Коломб
сделать желаемый мною выбор, то место управителя останется за вами... Я
вам это обещаю, а я умею держать обещания!
- Я не сомневаюсь в этом, - ответил Дюпон, смущенный авторитетным тоном
Родена, - но мне бы желательно знать, почему...
- Позвольте... еще одно словечко, - прервал его Роден. - Я веду игру
открытую и объясню вам причины настоятельного требования... Я не хочу,
чтобы вы хоть минуту думали, что тут какая-нибудь интрига. Напротив, желаю
сделать доброе дело. Священником в Руавиле, о котором я вас прошу, очень
интересуется маркиз д'Эгриньи. Это очень бедный человек, и на его руках
старуха-мать. Если бы он взял на себя обязанность руководить госпожой де
ла Сент-Коломб, никто бы усерднее его не занялся делом спасения ее души, в
этом порукой его благочестие и терпение... а кроме того, небольшая
денежная помощь богатой особы дала бы ему возможность усладить последние
дни старухи-матери. Вот вам и весь секрет! Когда я узнал, что дама
покупает данное имение, лежащее невдалеке от прихода нашего протеже, я
сейчас же написал об этом маркизу, а он поручил мне попросить вас об
услуге. Услуга за услугу, и вы останетесь здесь управляющим.
- Видите ли, - после нескольких минут раздумья ответил Дюпон, - вы так
добры, так откровенны, что я также обязан быть откровенным. Видите, аббат
Даникур любим и уважаем всеми в округе... между тем священник в Руавиле...
о котором вы просите... нелюбим за его нетерпимость... кроме того...
- Кроме того?
- Да видите ли... говорят...
- Ну, смелее... что же говорят?
- Говорят, что он иезуит!..
При этих словах Роден разразился хохотом так громко и беззаботно, что
Дюпон взглянул на него с изумлением. Действительно, физиономия Родена
принимала в ту минуту, когда он смеялся, очень странное выражение.
- Иезуит! Ха-ха-ха, - продолжал смеяться Роден. - Иезуит! Ах вы, мой
милейший господин Дюпон, как это вы с вашим умом можете верить таким
сказкам?.. Иезуит! Да разве теперь есть иезуиты? В наше-то время?.. Как вы
можете верить якобинским россказням, этим оборотням былого либерализма? Я
уверен, что вы все это вычитали в газете... конечно, в "Конститюсьоннеле"!
- Однако месье, говорят...
- Мало ли глупостей говорят! Но люди дельные, умные, словом, такие, как
вы, не обращают внимания на подобные сплетни; они делают свое дело, не
вмешиваясь в чужие дела и не причиняя никому вреда. А главное - они не
жертвуют хорошим местом, обеспечивающим их старость во имя нелепых
предрассудков. Между тем, как мне ни грустно, а я должен вас предупредить,
что если госпожа де ла Сент-Коломб выберет себе духовником другого
священника, то остаться вам здесь не придется!
- Но помилуйте! - воскликнул несчастный Дюпон. - Разве моя вина, если
этой даме кто-нибудь другой расхвалит того священника? Что же я-то могу
тогда сделать?
- Что? Ну, видите, я знаю, что если люди, живущие здесь издавна, люди,
достойные доверия, которых она будет видеть ежедневно... станут хвалить ей
как можно чаще моего протеже, а другого священника бранить, рассказывая о
нем разные ужасы... то несомненно она им поверит... и вы останетесь здесь
управляющим!
- Но... ведь это будет уже клевета! - вскричал Дюпон.
- Ах, милейший месье Дюпон! - с грустным упреком заметил Роден. - Как
вы могли подумать, что я способен дать вам дурной совет?.. Я просто
высказал предположение! Вы желаете остаться здесь управляющим, и я
указываю вам способ им сделаться... Способ этот самый верный... а
остальное в вашей воле!
- Но, месье...
- Позвольте, позвольте... Еще одно условие... и более обязательное, чем
первое... К несчастью, случается, что недостойные служители церкви,
пользуясь слабостью престарелых особ, уговаривают их завещать или передать
имение себе или другому подставному лицу. Я твердо надеюсь, что тот, за
кого я хлопочу, этого не сделает... Но все-таки, чтобы снять с меня
ответственность, а главное, снять ее с себя - так как этот священник
попадет сюда благодаря вашим же хлопотам... вы должны будете еженедельно
два раза писать мне подробные письма, касающиеся занятий, привычек, гостей
и даже книг госпожи де ла Сент-Коломб... Влияние духовника отражается на
всей жизни кающейся, и я хочу знать все о поведении моего протеже, так,
чтобы он и не подозревал об этом... И если случатся какие-либо события...
то, благодаря сведениям, получаемым от вас еженедельно, я буду знать все
вовремя!
- Но ведь это целая система шпионажа! - воскликнул в ужасе Дюпон.
- И как вам не стыдно, мой милый господин Дюпон, таким позорным именем
пятнать самую чистую, самую благородную склонность человека... склонность
к доверию?.. О чем я вас прошу? Только о том, чтобы вы с полным доверием
писали мне про все, что здесь происходит!.. При точном исполнении двух
условий вы останетесь управляющим... Если же нет... то, как мне это ни
больно, я должен буду рекомендовать госпоже де ла Сент-Коломб другого
человека!
- Месье, умоляю вас, - взволнованным голосом начал Дюпон. - Будьте
великодушны... не ставьте мне таких условий... Мы с женой слишком стары,
чтобы искать новое место... Пожалейте нас, не испытывайте сорокалетнюю
честность угрозой голода и нищеты... Страх - дурной советник.
- Вы просто большое дитя, милейший господин Дюпон... Я даю вам неделю
на размышление... затем буду ждать ответа...
- Пожалейте нас... прошу вас, умоляю!..
Эта беседа была прервана страшным гулом; береговое эхо повторило его
несколько раз.
Затем, снова и снова повторилось то же явление.
- Пушка!.. - воскликнул, вскочив с места, Дюпон. - Пушка! Должно быть,
какое-нибудь судно гибнет или требует лоцмана!..
- Друг мой, - сказала, вбегая в комнату, госпожа Дюпон, - с террасы
видны два корабля, пароход и парусное судно, почти без мачт... волны гонят
его прямо на берег... парусник дает пушечные сигналы в знак того, что
гибель близка... Несчастные погибли!..
- О! какой ужас! и не иметь возможности оказать какую-нибудь помощь!
Стоять и смотреть на гибель людей не будучи в состоянии помочь! -
воскликнул управляющий, схватив шляпу и направляясь к выходу.
- Разве нельзя им никак помочь? - спросил Роден.
- Если буря гонит их на скалы, то человеческая помощь совершенно
бессильна... никто не может их спасти... Вот уже два корабля погибли здесь
после осеннего равноденствия!
- Погибли люди и имущество? Это ужасно! - заметил Роден.
- Мало шансов на спасение и этих несчастных в такую бурю... Но все-таки
я побегу на берег: быть может, мы с работниками кого и спасем; а ты, -
сказал Дюпон, обращаясь к жене, - иди скорее затопи камин в двух-трех
комнатах, приготовь белье, платье... чего-нибудь согревающего... Я не
надеюсь на успех, но попробовать все-таки необходимо... Вы пойдете со
мной, господин Роден?
- Если бы я мог быть вам полезен, то, конечно, пошел бы, - отвечал
Роден, не имевший ни малейшего желания подвергать себя опасности, - но
старость и слабость делают меня непригодным ни к чему. Я попрошу вашу жену
указать мне, где зеленая комната, возьму то, что мне нужно, и затем поеду
обратно... Я ведь должен торопиться.
- Хорошо, месье. Катрин вас проводит, а ты, - обратился Дюпон к
служанке, - иди позвони в большой колокол; пусть рабочие захватят веревки
и крюки и идут ко мне на берег...
- Хорошо, хорошо. Только уж очень не рискуй!
- Ладно, жена; поцелуй меня на дорогу: авось это принесет мне
счастье... Но надо бежать... а то от этих несчастных кораблей и следа не
останется!..
- Не угодно ли вам будет, мадам, проводить меня в зеленую комнату? -
сказал с полным равнодушием Роден.
- Пожалуйста! - отвечала Катрин, утирая слезы.
Бедная женщина боялась за мужа: она знала, как он отважен и смел.

2. БУРЯ

Страшен вид бушующего моря... Громадные волны темно-зеленого цвета с
белыми гребнями пены, то вздымаясь, то падая, вырисовываются на
огненно-красной полосе горизонта. Тяжелые черные тучи мчатся, подгоняемые
яростным ветром, по мрачному небу; под ними пробегают обрывки облаков
красновато-серого цвета. Бледное зимнее солнце, готовое спрятаться за
облаками, из-за которых оно медленно поднимается, бросая косые лучи на
бушующее море, золотит прозрачные гребни высоко взлетающих волн.
Вокруг утесов, которыми усеян скалистый и опасный берег, волнуется и
кипит пояс белоснежной пены.
Вдали, на косогоре мыса, выдающегося в море, возвышается замок
Кардовилль, окна которого горят огнем, отражая лучи солнца. Его кирпичные
стены и шиферная кровля резко вырисовываются среди прозрачного тумана.
Огромный корабль с лоскутьями парусов и перебитым рангоутом несется к
берегу.
Он то всплывает на хребты бунтующих волн, то стремительно погружается в
глубину страшных разверзающихся пропастей.
Сверкнула молния... Среди громового раската раздался глухой шум, едва
слышный среди рева бури. Это пушечный выстрел - сигнал бедствия
несчастного корабля, несущегося к верной гибели.
В эту минуту к востоку шел пароход, окруженный облаком черного дыма,
всеми силами стараясь уклониться от страшного берега, скалы которого
оставались у него с левой стороны.
Корабль с поломанными мачтами должен был пройти с минуты на минуту под
носом парохода, несясь, по воле ветра и прилива, на береговые утесы.
Вдруг пароход страшным порывом бури положило набок, огромная
разъяренная волна обрушилась на палубу; в одну минуту труба опрокинулась,
барабан разбился и одно из колес сделалось негодным для работы... Второй
напор волны, следуя за первым, ударил пароход в борт и настолько увеличил
повреждения, что пароход, потерявший управление, понесло к скалам вслед за
кораблем.
Парусник, хотя и был далеко от утесов, предоставлял ударам ветра и моря
свой борт и опережал пароход в приближении к опасности; вскоре он
настолько сблизился с пароходом, что возможность столкновения стала
практически неизбежной... Новая беда вдобавок к кораблекрушению
становилась несомненной.
Трехмачтовый английский корабль "Белый орел" шел из Александрии, где он
принял пассажиров с парохода "Рейтер", прибывших из Индии и с Явы и
переправившихся через Суэцкий перешеек. По выходе из Гибралтарского
пролива "Белый орел" должен был сделать остановку на Азорских островах, а
затем идти на Портсмут, но северо-восточный ветер задержал его в проливе
Ламанш.
Пароход под названием "Вильгельм Телль", шел из Германии по Эльбе;
пройдя Гамбург, он направлялся к Гавру.
Оба судна, сделавшись игрушкой ветра, волн и прилива, неслись к утесам
с ужасающей быстротой. Потрясающее зрелище представляла палуба того и
другого судна. Неизбежная смерть угрожала пассажирам, об этом можно было
судить по той неистовости, с какой суровые волны разбивались об утесы у
подножия скалы.
Капитан "Белого орла" мужественно и хладнокровно отдавал последние
приказания, стоя на корме и держась за обрывки снастей. Шлюпки сорвала
буря. Впрочем, если бы они и сохранились, то спустить их не было никакой
возможности. Оставалось одно средство спасения: связаться с берегом с
помощью каната. Средство опасное и возможное лишь в том случае, если бы
корабль не разбился о гряду скал.
Пассажиры, покрывавшие палубу, испускали отчаянные крики, еще больше
усиливая всеобщее смятение. Некоторые, впрочем, не кричали. Одни из них,
оцепенев от ужаса, держались за канаты, обломки мачт и ждали смерти в
каком-то бесчувственном состоянии; другие ломали руки и бились в отчаянии
на палубе, испуская страшные проклятия.
Женщины в ужасе закрывали лицо руками, чтобы не видеть приближения
смерти, или, стоя на коленях, молились. Одна молодая мать с отчаянием
бегала от матроса к матросу, умоляя спасти жизнь ее ребенку и предлагая
драгоценности и кошелек, полный золота.
Все это смятение, крики и слезы разительно отличались от молчаливой и
суровой покорности моряков. Признавая очевидность гибели, ужасной и
неизбежной, одни из них снимали одежду, чтобы сделать последнее усилие для
спасения жизни, другие, отказавшись от всякой надежды, стоически ожидали
конца.
На мрачном фоне отчаяния и ужаса происходили сцены, трогательные и