Страница:
его товарищей. Несмотря на то, что они были главарями кровавого союза, они
уступали метису в уме и в развитии и невольно подчинялись его влиянию.
- Да! ты прав, брат! - воскликнул, разделяя восторженное возбуждение
Феринджи, молодой индус, - ты прав... Нам принадлежит весь мир... Мы
должны и здесь, на Яве, оставить следы своего пребывания, мы и здесь
заложим основы "доброго дела": здесь оно разрастется очень быстро.
Голландцы - такие же хищники, как англичане... Братья! я видел здесь на
болотистых рисовых плантациях, поражающих смертельным недугом тех, кто на
них работает, я видел, повторяю, людей, обрабатывающих их из нужды,
обрекающей их на губительный труд. На них, бедных, изнуренных усталостью,
голодом и болезнью, страшно смотреть. Многие из них падали на землю, чтобы
уже больше не встать... Братья!.. несомненно, наше общество... наше
_доброе дело_ пустит глубокие корни в этой стране.
- Однажды вечером, - сказал метис, - я сидел здесь на берегу, за
утесом. К озеру подошла молодая женщина, исхудалое, обожженное солнцем
тело которой было едва прикрыто рубищем. У нее на руках лежало дитя; с
горькими слезами прижимала она его к иссохшей груди; она три раза
поцеловала ребенка и, воскликнув: "Ты будешь там счастливее родителей!", -
бросила его в воду. Ребенок вскрикнул и исчез под водой... А услыхав этот
крик, в озеро весело прыгнули скрывавшиеся в тростнике крокодилы...
Братья! здесь матери из жалости убивают детей... Несомненно, наше учение
найдет благодатную почву в этой стране...
- Сегодня утром, - сказал негр, - я видел, как в кровь избили плетьми
черного раба, а в это время его хозяин, маленький старикашка, купец из
Батавии, отправился в город по делам. Двенадцать рослых молодых рабов
несли паланкин, где лежал старик, небрежно принимая робкие, подневольные
ласки двух молодых рабынь из своего гарема. Гаремы наполняют здесь,
покупая дочерей за кусок хлеба у голодной семьи. Значит, братья, здесь
есть матери, которых нужда заставляет продавать свою плоть и кровь; есть
рабы, которых терзают плетьми, есть люди, служащие вьючными животными для
других людей. _Доброе дело_ не погибнет в этой стране!..
- В этой стране, как и во всякой другой, где царствует угнетение и
рабство, нищета и разврат!
- Хорошо, если бы нам удалось привлечь на свою сторону Джальму, -
сказал индус. - Совет Магаля был очень разумен, и наше пребывание на
острове принесло бы двойную выгоду. Такой смелый и энергичный человек, как
принц, нам может быть очень полезен. Смелости и храбрости ему не занимать,
а ненависть к людям должна возникнуть непременно: слишком много у него для
этого причин.
- Он должен сейчас прийти... Постараемся влить яд мщения в его душу.
- Напомним ему о смерти отца.
- Об истреблении его племени!
- О его заточении!
- Пусть только гнев овладеет им! Тогда он наш!
В этот момент негр, погруженный до той поры в задумчивость, вдруг
сказал:
- А что, братья, если контрабандист нас обманул?
- Он! - почти с негодованием воскликнул индус. - Он нас привез на своем
судне, помог бежать, он обещал отвезти нас в Бомбей, где мы найдем
корабли, чтобы уехать в Америку, Европу и Африку.
- И какой ему интерес нас обманывать? - в свою очередь, заметил
Феринджи. - Он знает, что в таком случае ему не избежать мести сынов
Бохвани!
- Верно, - сказал негр, - он обещал привести сюда Джальму, заманив его
хитростью. А раз он придет сюда, то должен сделаться нашим... или...
- Он же дал нам совет: "Пошлите малайца к Джальме... пусть он заберется
к нему во время сна и, вместо того чтобы убить, пусть он начертит у него
на руке имя Бохвани. Лучшего доказательства силы, ловкости и решимости
наших братьев Джальме не надо... он поймет, на что мы способны... чего
можно ждать и чего нужно опасаться со стороны таких людей... Из
удивления... или из страха, но он сделается нашим!
- Ну, а если он откажется быть с нами, несмотря на то, что у него есть
причины ненавидеть людей?
- Тогда... Бохвани решит его судьбу, - мрачно заметил Феринджи. - У
меня уже готов план...
- Удалось ли только малайцу воспользоваться сном Джальмы? - сказал
негр.
- Я не знаю никого ловчее, проворнее и смелее малайца, - ответил
Феринджи. - У него хватило дерзкой отваги войти в логовище черной пантеры
в то время, как она кормила своего детеныша! Он убил мать, а маленькую
пантеру продал потом капитану европейского судна.
- Малайцу удалось это! - воскликнул индус, прислушиваясь к странному
крику, внезапно раздавшемуся среди ночной тишины.
- Да, да, это крик коршуна, уносящего добычу, - подтвердил негр, - этим
криком наши братья дают знать, что добыча не ушла из их рук!
Вскоре на пороге хижины появилась фигура малайца, завернутого в пестрое
покрывало.
- Ну что? - беспокойно спросил его негр. - Удалось тебе выполнить
задуманное?
- Джальма всю жизнь будет носить знак _доброго дела_, - с гордостью
отвечал малаец. - Чтобы добраться до него, я вынужден был принести Бохвани
жертву... я убил человека, ставшего мне на дороге. Тело я спрятал в кустах
около беседки. Но Джальма все-таки носит наш знак. Магаль, контрабандист,
узнал об этом, первый.
- И Джальма не проснулся? - спросил индус, пораженный ловкостью
сообщника.
- Если бы он проснулся, то я был бы трупом! - спокойно отвечал тот. -
Ты знаешь, что я должен был щадить его жизнь.
- Потому что его жизнь нам нужнее его смерти! - заметил метис. Затем,
обратись к малайцу, прибавил, - брат, ты рисковал своей жизнью для нашего
дела; ты сделал то же, что вчера делали мы и что завтра же, быть может, мы
снова будем делать... Сегодня ты повиновался, но придет день, когда
настанет твоя очередь приказывать.
- Мы все принадлежим Бохвани! - сказал малаец. - Что надо делать еще? Я
готов!
Малаец стоял лицом к двери. Произнеся последние слова, он быстро
обернулся и шепнул товарищам:
- А вот и Джальма, он идет сюда. Контрабандист, значит, не обманул!
- Он не должен меня пока видеть, - сказал Феринджи, прячась в углу
хижины за циновкой: - Постарайтесь его убедить... Если он заупрямится, то
на этот случай у меня есть план...
Едва метис успел скрыться, как на пороге хижины показался Джальма.
При виде трех зловещих физиономий Джальма отступил в изумлении назад.
Но не имея понятия о том, что эти люди принадлежат к секте фансегаров, и
зная, что в этой стране, за неимением гостиниц, путешественники нередко
проводят ночи в Палатках или в развалинах, он скоро справился со смущением
и сделал шаг по направлению к ним.
Заметив соотечественника, Джальма обратился к нему с вопросом на родном
языке:
- Я думал встретить здесь одного европейца... француза...
- Француза еще нет, - отвечал индус, - но он не замедлит прийти.
Угадав по вопросу Джальмы, под каким предлогом заманил его сюда Магаль,
индус желал оттянуть время, поддерживая его заблуждение.
- Ты знаешь... этого француза? - спросил Джальма фансегара.
- Он назначил нам также здесь свидание, - отвечал индус.
- Зачем? - с изумлением спросил Джальма.
- Узнаешь... когда он придет...
- Генерал Симон велел вам ждать его здесь?
- Да, генерал Симон! - отвечал индус.
Прошло несколько минут, пока Джальма старался сообразить, что значит
это таинственное приключение.
- А кто вы? - подозрительно спросил он индуса, потому что мрачное
молчание остальных двух фансегаров внушало некоторое опасение.
- Кто мы? - сказал индус. - Мы твои... если ты хочешь быть нашим.
- Я в вас не нуждаюсь... и вы не нуждаетесь во мне...
- Кто знает?
- Я знаю это...
- Ты ошибаешься... Англичане убили твоего отца... Он был раджа... Тебя
бросили в темницу... затем изгнали... у тебя больше ничего нет...
При этом жестоком напоминании черты Джальмы омрачились, он вздрогнул, и
горькая улыбка искривила губы.
Фансегар продолжал:
- Твой отец был храбрый воин, справедливый правитель... подданные
любили его... его звали "Отец Великодушного", и это прозвище было вполне
заслуженно... Неужели ты не отомстишь за его смерть? Неужели та ненависть,
что гложет твое сердце, останется бесплодной?
- Мой отец умер с оружием в руках... я там же на поле битвы отомстил за
него, убивая англичан... Тот, кто заменил мне отца и сражался за него,
ясно доказал мне, что пытаться отвоевать мои владения теперь - дело
безумное... Когда англичане выпустили меня из тюрьмы, я дал им клятву не
возвращаться больше в Индию... и обычно я держу свои клятвы...
- Те, кто тебя обобрал, кто лишил свободы, кто убил твоего отца... это
ведь все люди... Отомсти же за их преступление другим... мсти людям
вообще... пусть твоя ненависть падет на все человечество!
- Да сам-то ты разве не человек, что решаешься говорить так?
- Я... и мне подобные - мы больше, чем люди... Хотя мы и принадлежим к
человеческой расе, но отличаемся от прочих тем, что являемся смелыми
преследователями людей... Мы смелые охотники, выслеживающие людей, как
диких зверей в лесах... Хочешь ли и ты быть таким же?.. Хочешь ли
безнаказанно утолять свою ненависть? После всего зла, которое тебе
причинили, сердце твое должно быть полно ею...
- Твои слова для меня непонятны: у меня в сердце нет ненависти, -
сказал Джальма. - Если мой враг достоин меня, я вступаю с ним в бой...
если недостоин, я его презираю... Так что ненавидеть мне некого... ни
храбрых... ни трусов...
- Измена! - быстро указывая на дверь, крикнул негр.
При возгласе негра Феринджи, невидимый до той минуты, внезапно
раздвинул циновки, которые его скрывали, выдернул кинжал и одним прыжком,
как тигр, выскочил из хижины. Видя, что к ней с предосторожностями
приближается отряд солдат, метис одним ударом поразил ближайшего к нему
солдата, другой пал жертвой второго удара, и прежде чем остальные успели
опомниться, Феринджи скрылся среди развалин.
Все это случилось так неожиданно и быстро, что Джальма не успел
обернуться, как метис исчез. Несколько солдат, столпившихся у двери,
навели винтовки на душителей и Джальму, а остальные солдаты бросились
вслед за Феринджи.
Негр, малаец и индус, видя, что сопротивление бесполезно, быстро
обменялись несколькими словами и сами протянули руки к веревкам, которыми
хотели их связать солдаты.
В эту минуту в хижину вошел командовавший отрядом голландский капитан.
- А этого что же? - сказал он, указывая солдатам на Джальму.
Занятый связыванием трех фансегаров, сержант ответил:
- Всякому свой черед, господин капитан! Сейчас и за него примемся.
Ничего не понимая в том, что происходило вокруг него, Джальма окаменел
от изумления. Но когда солдаты, покончив с фансегарами, направились с
веревкой к нему, он гневно и презрительно оттолкнул их от себя и бросился
к двери, где стоял капитан.
Солдаты никак не ожидали такого отпора. Они были уверены, что Джальма
так же смиренно покорится, как и сообщники. Поэтому они отступили,
пораженные исполненным величия и благородства видом сына Хаджи-Синга.
- Зачем хотите вы меня вязать... как их? - спросил Джальма на хинди
офицера, понимавшего этот язык благодаря продолжительной службе в
колониях.
- Зачем тебя вязать, негодяй? Да затем, что ты один из этой шайки
убийц! А вы что, - обратился офицер по-голландски к солдатам, - струсили,
что ли? Затягивайте ему на руках петлю хорошенько, пока ее еще на шее ему
не затянули!..
- Вы ошибаетесь, - со спокойным достоинством и хладнокровием,
удивившими офицера, возразил Джальма. - Я только что пришел сюда... я этих
людей не знаю... я желал встретить здесь одного француза...
- Ты не фансегар? Кого ты хочешь надуть так нахально?
- Как! - воскликнул молодой принц с жестом такого искреннего ужаса и
отвращения, что офицер невольно остановил знаком солдат, бросившихся
вязать пленника. - Эти люди члены ужасной шайки убийц?.. и вы думаете, что
я их сообщник?.. Это так нелепо, что я даже не могу протестовать! -
прибавил Джальма, с презрением пожимая плечами.
- Не слишком это убедительно! - продолжал офицер. - Да и обмануть нас
мудрено: мы знаем, как отличить вашего брата... нам известны ваши знаки!
- Повторяю вам, что я не меньше вашего презираю этих убийц... Я пришел
сюда только затем, чтобы...
Негр прервал речь Джальмы. С злобной радостью он обратился к офицеру:
- Тебе верно донесли: братьев _доброго дела_ узнают по знакам,
нататуированным на их теле... Наш час настал... мы протягиваем свои шеи к
петле... немало мы, в свою очередь, затянули петель на шеях врагов...
Взгляни же на наши руки и на руки этого юноши...
Офицер, не понявший, к чему клонил злодей, обратился к Джальме:
- Если этих знаков у вас нет, как говорит негр, то мы вас не
задержим... Конечно, после того, как вы достаточно убедительно докажете,
отчего вы здесь. Через час, через два вы можете быть свободны.
- Ты меня не понял, - сказал негр. - Принц Джальма из наших... на левой
руке у него имя Бохвани!
- Да, он так же, как и мы, брат _доброго дела_! - прибавил малаец.
- Он фансегар, как и мы! - сказал индус.
Все трое, разозленные тем презрением, с каким относился к их секте
молодой принц, злорадно старались доказать, что сын Хаджи-Синга из числа
их сообщников.
- Что вы на это скажете? - спросил офицер у Джальмы.
Последний с презрением пожал плечами и, откинув свой широкий рукав,
показал левую руку.
- Какая дерзость! - воскликнул офицер.
Действительно, повыше локтевого сгиба на руке принца ясно выделялись
ярко-красные буквы, составлявшие на индусском языке слово "Бохвани".
Офицер осмотрел руку малайца. Те же знаки, то же имя. Не довольствуясь
этим, он взглянул на руки индуса и негра и увидал то же самое.
- Негодяй! - воскликнул он с яростью, обращаясь к Джальме. - Ты в
тысячу раз хуже их! Свяжите его крепче, этого убийцу и презренного труса,
который врет на краю могилы, - а ждать ему ее придется недолго!
Джальма, пораженный и испуганный, некоторое время не мог отвести глаз
от роковой татуировки. Он был бессилен произнести слово или сделать
движение. Он никак не мог объяснить этот непостижимый факт.
- Не осмелишься ли ты отрицать существование этого знака и теперь? - с
негодованием спросил его офицер.
- Я не могу отрицать то, что вижу своими глазами, что есть в
действительности... но... - отвечал Джальма с отчаянием.
- Удивительно, как это ты теперь решился признаться в своей виновности,
негодяй! Смотрите за ним в оба! - крикнул капитан солдатам. - Вы за них
ответите... за него и за его товарищей!
Джальме казалось, что злую шутку с ним играет диковинное сновидение. Он
больше не сопротивлялся и спокойно дал себя связать и увести. Офицер,
надеясь найти в развалинах и Феринджи, остался с частью солдат, но вскоре,
убедясь в безуспешности поисков, догнал конвой и пленных, ушедших довольно
далеко вперед.
Через несколько часов после этого Жозюе Ван-Даэль заканчивал длинное
послание к Родену:
"Обстоятельства сложились так, что нельзя было действовать иначе.
Небольшая жертва была необходима для достижения благой цели. Трое убийц
находятся теперь в тюрьме, а арест Джальмы зачтется ему, когда его
невиновность будет доказана.
Я был уже сегодня у губернатора ходатаем за молодого принца. "Так как
правосудие только благодаря мне могло захватить в руки преступников, -
сказал я губернатору, - то смею надеяться, что хотя бы из чувства
признательности ко мне вы постараетесь доказать невиновность принца
Джальмы, внушающего особенное сочувствие своими несчастиями и высокими
душевными качествами. Мне и в голову не могло прийти, - прибавил я, -
когда пришел вчера предупредить вас о сборище фансегаров в развалинах
Чанди, что могут забрать с ними, как их сообщника, приемного сына моего
благородного друга и прекрасного человека, генерала Симона. Необходимо во
что бы то ни стало дознаться, как Джальма попал в столь странную ситуацию.
Я так уверен в невиновности юноши, что не прошу другой милости, кроме
самого строгого дознания. Он с достоинством и мужеством перенесет
заключение, а истина будет восстановлена!" Как видите, я не погрешил
против истины, так как в моих словах заключалась подлинная правда. Никто
больше меня не может быть уверен в невиновности принца! Губернатор, как я
и ожидал, ответил, что в душе он не меньше меня уверен в этом и что он
будет оказывать принцу должное уважение, но необходимо дать ход
правосудию, чтобы доказать ложность обвинений и открыть, как мог очутиться
на руке Джальмы таинственный знак.
Контрабандист Магаль, единственный человек, в руках которого ключ к
тайне, через час покинет Батавию. Он передаст капитану "Рейтера" мою
записку с удостоверением, что Магаль и есть то лицо, которому заказано
оплаченное место; он захватит на борт парохода и это длинное письмо к вам.
Последняя выемка почты в Европу была вчера вечером, но я хотел повидать
губернатора, прежде чем запечатать письмо.
Итак, цель достигнута. Джальма задержан по крайней мере на месяц, и
после отхода "Рейтера" ему будет абсолютно невозможно попасть во Францию к
13 февраля.
Вы видите... вы приказали - я слепо действовал теми способами, которые
только имелись в моем распоряжении, имея в виду только ту _цель_, которая
их оправдывает, - так как вы мне сказали, что дело представляет большой
интерес для общества.
Я был тем, чем должен быть каждый из нас в руках старшего... я был
только орудием... так как известно, что во славу Божию наши начальники
_делают из нас трупы_, то есть убивают личную волю (*10). Пусть же никто
не подозревает о нашем согласии и могуществе: времена нам не
благоприятствуют... но времена изменчивы, а мы... мы останемся все теми
же!
Послушание и мужество, тайна и терпение, хитрость и смелость,
преданность и единение между нами, кому родиной служит весь мир, семьей
служит союз, а вершителем судеб является Рим!
Ж.В."
В 10 часов утра Магаль отправился с этим посланием на пароход "Рейтер".
В 11 часов труп Магаля, удушенного так, как душат фансегары, лежал в
тростниках у того места, где стояла его лодка, на которой он должен был
ехать к пароходу. Когда труп был найден после отхода "Рейтера", письма
господина Ван-Даэля при нем не нашлось, а также не нашлось и записки к
капитану парохода. Поиски Феринджи тоже оказались тщетными. Нигде на Яве
не могли найти страшного главаря душителей.
Три месяца прошло с тех пор, как Джальма был заключен в тюрьму Батавии
за принадлежность к секте душителей. Следующая сцена переносит нас во
Францию, в начало февраля 1832 года, в замок Кардовилль. Это старинное
феодальное жилище построено на высоких утесах Пикардии, близ Сен-Валери,
опасного места в проливе Ламанш, где нередко разбиваются корабли из-за
господствующих здесь северо-западных ветров.
В замке слышен вой и шум бури, поднявшейся за ночь. Волны с грохотом и
треском, напоминающим артиллерийские залпы, яростно разбиваются о высокие
утесы, над которыми господствует древний замок... Уже около семи часов
утра, но так темно, что свет не проникает сквозь окна обширной комнаты,
расположенной в нижнем этаже замка. Несмотря на раннее время, в этой
комнате, при свете одинокой лампы, сидит за шитьем добродушная старушка
лет шестидесяти, одетая, как обыкновенно одеваются зажиточные фермерши в
Пикардии. Неподалеку от нее, за большим столом сидит ее муж, вероятно
ровесник по летам, и раскладывает по сортам в небольшие мешочки пробы ржи
и овса. Лицо старика отражает ум и честность; открытое, доброе, оно не
лишено, однако, добродушного, наивного лукавства. На нем домашняя
темно-зеленая куртка, а высокие охотничьи сапоги надеты поверх черных
бархатных панталон.
Буря, свирепствующая на улице, подчеркивает уют тихой комнаты. Яркий
огонь горит в большом беломраморном камине и бросает блестящие отсветы на
тщательно натертый пол, а пестрые занавески старинного, в китайском вкусе,
красного узора на белом фоне и несколько картин из пастушеской жизни в
манере Ватто над дверьми производят необыкновенно приятное и веселое
впечатление. Часы севрского фарфора и массивная изогнутая, пузатая, с
зелеными инкрустациями мебель из розового дерева дополняют убранство
комнаты.
Буря продолжала бушевать и ветер по временам врывался в камин или
колебал ставни окон.
Мужчина, сидевший за столом, был господин Дюпон, управитель поместья и
замка Кардовилль.
- Пресвятая Богородица! - вымолвила госпожа Дюпон. - Какая ужасная
буря, мой друг! Нечего сказать, плохое выбрал времечко для визита этот
господин Роден, о приезде которого нас уведомил управитель княгини
Сен-Дизье.
- Да, я не много помню таких бурь!.. Если господин Роден не видывал
раньше разъяренного моря, так сегодня он может насладиться этим зрелищем
сколько угодно.
- Зачем он сюда едет, этот господин?
- Право, не знаю! Управитель княгини пишет, чтобы я принял его как
можно лучше и повиновался ему, как настоящему хозяину. Значит, господин
Роден сам выскажет свои желания, и мне останется только их выполнить,
поскольку он является от имени княгини.
- Собственно говоря, он должен был бы явиться от имени госпожи
Адриенны... ведь именье-то стало ее после смерти господина графа, герцога
де Кардовилль.
- Да, это так, но княгиня ей тетка, а управляющий княгини занимается
делами госпожи Адриенны... Так что это решительно все равно - от ее ли
имени или от имени княгини он действует.
- Может быть, господин Роден хочет купить имение?.. А между тем я
думала, что его купит та толстая дама, что была на прошлой неделе. Ей
замок очень понравился...
При последних словах жены управитель насмешливо захохотал.
- Отчего ты смеешься? - спросила старушка, которая при всей своей
доброте не отличалась особенным умом или проницательностью.
- Я смеюсь, - отвечал Дюпон, - потому, что вспомнил лицо и фигуру этой
толстой, огромной женщины... И при таких-то, черт возьми, физических
качествах такая фамилия! Право, нельзя носить фамилию Сент-Коломб, когда
имеешь такую физиономию... Нечего сказать, - ведь это означает: святая
голубка, - хороша же святая и хороша голубка! Толста, как бочка... голос
хриплый и седые усы, как у старого гренадера... Я нечаянно услыхал, как
она крикнула своему слуге: "Ну, ты, каналья, поворачивайся!" И при этом
зваться Сент-Коломб!
- Какой ты странный, Дюпон! Не виновата же она, что у нее такая
фамилия... да и за усы ее винить нельзя, эту бедную даму!
- Положим, что голубкой-то она сама себя прозвала... Ведь только ты,
моя деревенская простота, могла поверить, что это ее настоящая фамилия!..
- А у тебя ужасно злой язык, мой милый... Это препочтенная особа.
Знаешь: ее первый вопрос был о часовне при замке... она даже хотела
заняться ее украшением. И когда я сказала ей, что здесь нет приходской
церкви, она была очень огорчена, что нет постоянного священника...
- Еще бы! У этих выскочек первое удовольствие разыгрывать из себя
знатную прихожанку... важную барыню.
- Ей нечего из себя знатную барыню разыгрывать, когда она и без того
знатная дама!
- Она-то? Она знатная?
- Конечно. Стоит только взглянуть на ее пунцовое платье и лиловые
перчатки... точно у архиепископа! А когда она шляпу сняла, так у нее на
парике оказалась громадная бриллиантовая диадема, в ушах серьги с
громадными бриллиантами, не говоря уже о кольцах, которым и числа нет.
Если бы она не была знатной дамой, так разве она носила бы такую кучу
драгоценностей с самого утра?
- Сразу видно, что ты знаток в этом деле!
- Да это еще не все...
- Вот как... что же еще?
- Она только и говорила, что о герцогах да маркизах, рассказывала о
разных важных богатых особах, очень часто ее посещающих, видно, что,
вообще, знать с ней дружна. А потом, когда она меня спросила о беседке в
саду, которую сожгли пруссаки, после чего граф не захотел ее
восстанавливать, и я сказала ей, что беседка сгорела во времена нашествия
союзников, то она воскликнула: "Ах, моя милая!.. ах, эти союзники
голубчики!.. милейшие союзники!.. Дорогие союзники... Они и Реставрация
положили начало моему благополучию!" Я тогда сразу поняла, что несомненно
это бывшая эмигрантка.
- Госпожа де ла Сент-Коломб эмигрантка! - разразился громким смехом
Дюпон. - Ах ты, бедняжка!.. простота ты, простота деревенская!
- А ты воображаешь, что ты уж и мудрец, потому что прожил три года в
Париже!
- Оставим этот разговор, Катрин: есть вещи, о которых такие хорошие и
честные женщины, как ты, никогда и знать не должны.
- Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать! А только, по-моему, тебе
неплохо бы придержать язык; ведь если эта барыня купит замок, ты, небось,
рад будешь остаться у нее управителем?
- Это верно... стары мы с тобой, Катрин. Вот уж двадцать лет с лишком
прожили здесь, а ничего не нажили, уж больно честны были, чтобы награбить
на старость... Тяжеленько будет в наши годы искать новое пристанище... да
и найдем ли мы его? Эх, обидно, что госпожа Адриенна продает замок...
Похоже, это ее желание... княгиня была против этого.
- А что, Дюпон, тебя не удивляет, что такая молодая барышня, как
мадемуазель Адриенна, и вдруг сама распоряжается таким громадным
состоянием?
- Что же тут удивительного? У нее нет ни отца, ни матери, и она сама
себе голова! А голова у нее неглупая! Помнишь, давно уже, лет десять тому
назад, когда они жили здесь летом, что это была за девочка? Настоящий
бесенок! и умненькая, и лукавая! Глазенки-то так и горят! Помнишь?
- Да, мадемуазель Адриенна и тогда не походила ни в чем на своих
сверстниц!..
- Если ее миленькая плутовская рожица сдержала обещания, то она должна
быть прехорошенькая девушка! Да, прехорошенькая, несмотря на довольно
уступали метису в уме и в развитии и невольно подчинялись его влиянию.
- Да! ты прав, брат! - воскликнул, разделяя восторженное возбуждение
Феринджи, молодой индус, - ты прав... Нам принадлежит весь мир... Мы
должны и здесь, на Яве, оставить следы своего пребывания, мы и здесь
заложим основы "доброго дела": здесь оно разрастется очень быстро.
Голландцы - такие же хищники, как англичане... Братья! я видел здесь на
болотистых рисовых плантациях, поражающих смертельным недугом тех, кто на
них работает, я видел, повторяю, людей, обрабатывающих их из нужды,
обрекающей их на губительный труд. На них, бедных, изнуренных усталостью,
голодом и болезнью, страшно смотреть. Многие из них падали на землю, чтобы
уже больше не встать... Братья!.. несомненно, наше общество... наше
_доброе дело_ пустит глубокие корни в этой стране.
- Однажды вечером, - сказал метис, - я сидел здесь на берегу, за
утесом. К озеру подошла молодая женщина, исхудалое, обожженное солнцем
тело которой было едва прикрыто рубищем. У нее на руках лежало дитя; с
горькими слезами прижимала она его к иссохшей груди; она три раза
поцеловала ребенка и, воскликнув: "Ты будешь там счастливее родителей!", -
бросила его в воду. Ребенок вскрикнул и исчез под водой... А услыхав этот
крик, в озеро весело прыгнули скрывавшиеся в тростнике крокодилы...
Братья! здесь матери из жалости убивают детей... Несомненно, наше учение
найдет благодатную почву в этой стране...
- Сегодня утром, - сказал негр, - я видел, как в кровь избили плетьми
черного раба, а в это время его хозяин, маленький старикашка, купец из
Батавии, отправился в город по делам. Двенадцать рослых молодых рабов
несли паланкин, где лежал старик, небрежно принимая робкие, подневольные
ласки двух молодых рабынь из своего гарема. Гаремы наполняют здесь,
покупая дочерей за кусок хлеба у голодной семьи. Значит, братья, здесь
есть матери, которых нужда заставляет продавать свою плоть и кровь; есть
рабы, которых терзают плетьми, есть люди, служащие вьючными животными для
других людей. _Доброе дело_ не погибнет в этой стране!..
- В этой стране, как и во всякой другой, где царствует угнетение и
рабство, нищета и разврат!
- Хорошо, если бы нам удалось привлечь на свою сторону Джальму, -
сказал индус. - Совет Магаля был очень разумен, и наше пребывание на
острове принесло бы двойную выгоду. Такой смелый и энергичный человек, как
принц, нам может быть очень полезен. Смелости и храбрости ему не занимать,
а ненависть к людям должна возникнуть непременно: слишком много у него для
этого причин.
- Он должен сейчас прийти... Постараемся влить яд мщения в его душу.
- Напомним ему о смерти отца.
- Об истреблении его племени!
- О его заточении!
- Пусть только гнев овладеет им! Тогда он наш!
В этот момент негр, погруженный до той поры в задумчивость, вдруг
сказал:
- А что, братья, если контрабандист нас обманул?
- Он! - почти с негодованием воскликнул индус. - Он нас привез на своем
судне, помог бежать, он обещал отвезти нас в Бомбей, где мы найдем
корабли, чтобы уехать в Америку, Европу и Африку.
- И какой ему интерес нас обманывать? - в свою очередь, заметил
Феринджи. - Он знает, что в таком случае ему не избежать мести сынов
Бохвани!
- Верно, - сказал негр, - он обещал привести сюда Джальму, заманив его
хитростью. А раз он придет сюда, то должен сделаться нашим... или...
- Он же дал нам совет: "Пошлите малайца к Джальме... пусть он заберется
к нему во время сна и, вместо того чтобы убить, пусть он начертит у него
на руке имя Бохвани. Лучшего доказательства силы, ловкости и решимости
наших братьев Джальме не надо... он поймет, на что мы способны... чего
можно ждать и чего нужно опасаться со стороны таких людей... Из
удивления... или из страха, но он сделается нашим!
- Ну, а если он откажется быть с нами, несмотря на то, что у него есть
причины ненавидеть людей?
- Тогда... Бохвани решит его судьбу, - мрачно заметил Феринджи. - У
меня уже готов план...
- Удалось ли только малайцу воспользоваться сном Джальмы? - сказал
негр.
- Я не знаю никого ловчее, проворнее и смелее малайца, - ответил
Феринджи. - У него хватило дерзкой отваги войти в логовище черной пантеры
в то время, как она кормила своего детеныша! Он убил мать, а маленькую
пантеру продал потом капитану европейского судна.
- Малайцу удалось это! - воскликнул индус, прислушиваясь к странному
крику, внезапно раздавшемуся среди ночной тишины.
- Да, да, это крик коршуна, уносящего добычу, - подтвердил негр, - этим
криком наши братья дают знать, что добыча не ушла из их рук!
Вскоре на пороге хижины появилась фигура малайца, завернутого в пестрое
покрывало.
- Ну что? - беспокойно спросил его негр. - Удалось тебе выполнить
задуманное?
- Джальма всю жизнь будет носить знак _доброго дела_, - с гордостью
отвечал малаец. - Чтобы добраться до него, я вынужден был принести Бохвани
жертву... я убил человека, ставшего мне на дороге. Тело я спрятал в кустах
около беседки. Но Джальма все-таки носит наш знак. Магаль, контрабандист,
узнал об этом, первый.
- И Джальма не проснулся? - спросил индус, пораженный ловкостью
сообщника.
- Если бы он проснулся, то я был бы трупом! - спокойно отвечал тот. -
Ты знаешь, что я должен был щадить его жизнь.
- Потому что его жизнь нам нужнее его смерти! - заметил метис. Затем,
обратись к малайцу, прибавил, - брат, ты рисковал своей жизнью для нашего
дела; ты сделал то же, что вчера делали мы и что завтра же, быть может, мы
снова будем делать... Сегодня ты повиновался, но придет день, когда
настанет твоя очередь приказывать.
- Мы все принадлежим Бохвани! - сказал малаец. - Что надо делать еще? Я
готов!
Малаец стоял лицом к двери. Произнеся последние слова, он быстро
обернулся и шепнул товарищам:
- А вот и Джальма, он идет сюда. Контрабандист, значит, не обманул!
- Он не должен меня пока видеть, - сказал Феринджи, прячась в углу
хижины за циновкой: - Постарайтесь его убедить... Если он заупрямится, то
на этот случай у меня есть план...
Едва метис успел скрыться, как на пороге хижины показался Джальма.
При виде трех зловещих физиономий Джальма отступил в изумлении назад.
Но не имея понятия о том, что эти люди принадлежат к секте фансегаров, и
зная, что в этой стране, за неимением гостиниц, путешественники нередко
проводят ночи в Палатках или в развалинах, он скоро справился со смущением
и сделал шаг по направлению к ним.
Заметив соотечественника, Джальма обратился к нему с вопросом на родном
языке:
- Я думал встретить здесь одного европейца... француза...
- Француза еще нет, - отвечал индус, - но он не замедлит прийти.
Угадав по вопросу Джальмы, под каким предлогом заманил его сюда Магаль,
индус желал оттянуть время, поддерживая его заблуждение.
- Ты знаешь... этого француза? - спросил Джальма фансегара.
- Он назначил нам также здесь свидание, - отвечал индус.
- Зачем? - с изумлением спросил Джальма.
- Узнаешь... когда он придет...
- Генерал Симон велел вам ждать его здесь?
- Да, генерал Симон! - отвечал индус.
Прошло несколько минут, пока Джальма старался сообразить, что значит
это таинственное приключение.
- А кто вы? - подозрительно спросил он индуса, потому что мрачное
молчание остальных двух фансегаров внушало некоторое опасение.
- Кто мы? - сказал индус. - Мы твои... если ты хочешь быть нашим.
- Я в вас не нуждаюсь... и вы не нуждаетесь во мне...
- Кто знает?
- Я знаю это...
- Ты ошибаешься... Англичане убили твоего отца... Он был раджа... Тебя
бросили в темницу... затем изгнали... у тебя больше ничего нет...
При этом жестоком напоминании черты Джальмы омрачились, он вздрогнул, и
горькая улыбка искривила губы.
Фансегар продолжал:
- Твой отец был храбрый воин, справедливый правитель... подданные
любили его... его звали "Отец Великодушного", и это прозвище было вполне
заслуженно... Неужели ты не отомстишь за его смерть? Неужели та ненависть,
что гложет твое сердце, останется бесплодной?
- Мой отец умер с оружием в руках... я там же на поле битвы отомстил за
него, убивая англичан... Тот, кто заменил мне отца и сражался за него,
ясно доказал мне, что пытаться отвоевать мои владения теперь - дело
безумное... Когда англичане выпустили меня из тюрьмы, я дал им клятву не
возвращаться больше в Индию... и обычно я держу свои клятвы...
- Те, кто тебя обобрал, кто лишил свободы, кто убил твоего отца... это
ведь все люди... Отомсти же за их преступление другим... мсти людям
вообще... пусть твоя ненависть падет на все человечество!
- Да сам-то ты разве не человек, что решаешься говорить так?
- Я... и мне подобные - мы больше, чем люди... Хотя мы и принадлежим к
человеческой расе, но отличаемся от прочих тем, что являемся смелыми
преследователями людей... Мы смелые охотники, выслеживающие людей, как
диких зверей в лесах... Хочешь ли и ты быть таким же?.. Хочешь ли
безнаказанно утолять свою ненависть? После всего зла, которое тебе
причинили, сердце твое должно быть полно ею...
- Твои слова для меня непонятны: у меня в сердце нет ненависти, -
сказал Джальма. - Если мой враг достоин меня, я вступаю с ним в бой...
если недостоин, я его презираю... Так что ненавидеть мне некого... ни
храбрых... ни трусов...
- Измена! - быстро указывая на дверь, крикнул негр.
При возгласе негра Феринджи, невидимый до той минуты, внезапно
раздвинул циновки, которые его скрывали, выдернул кинжал и одним прыжком,
как тигр, выскочил из хижины. Видя, что к ней с предосторожностями
приближается отряд солдат, метис одним ударом поразил ближайшего к нему
солдата, другой пал жертвой второго удара, и прежде чем остальные успели
опомниться, Феринджи скрылся среди развалин.
Все это случилось так неожиданно и быстро, что Джальма не успел
обернуться, как метис исчез. Несколько солдат, столпившихся у двери,
навели винтовки на душителей и Джальму, а остальные солдаты бросились
вслед за Феринджи.
Негр, малаец и индус, видя, что сопротивление бесполезно, быстро
обменялись несколькими словами и сами протянули руки к веревкам, которыми
хотели их связать солдаты.
В эту минуту в хижину вошел командовавший отрядом голландский капитан.
- А этого что же? - сказал он, указывая солдатам на Джальму.
Занятый связыванием трех фансегаров, сержант ответил:
- Всякому свой черед, господин капитан! Сейчас и за него примемся.
Ничего не понимая в том, что происходило вокруг него, Джальма окаменел
от изумления. Но когда солдаты, покончив с фансегарами, направились с
веревкой к нему, он гневно и презрительно оттолкнул их от себя и бросился
к двери, где стоял капитан.
Солдаты никак не ожидали такого отпора. Они были уверены, что Джальма
так же смиренно покорится, как и сообщники. Поэтому они отступили,
пораженные исполненным величия и благородства видом сына Хаджи-Синга.
- Зачем хотите вы меня вязать... как их? - спросил Джальма на хинди
офицера, понимавшего этот язык благодаря продолжительной службе в
колониях.
- Зачем тебя вязать, негодяй? Да затем, что ты один из этой шайки
убийц! А вы что, - обратился офицер по-голландски к солдатам, - струсили,
что ли? Затягивайте ему на руках петлю хорошенько, пока ее еще на шее ему
не затянули!..
- Вы ошибаетесь, - со спокойным достоинством и хладнокровием,
удивившими офицера, возразил Джальма. - Я только что пришел сюда... я этих
людей не знаю... я желал встретить здесь одного француза...
- Ты не фансегар? Кого ты хочешь надуть так нахально?
- Как! - воскликнул молодой принц с жестом такого искреннего ужаса и
отвращения, что офицер невольно остановил знаком солдат, бросившихся
вязать пленника. - Эти люди члены ужасной шайки убийц?.. и вы думаете, что
я их сообщник?.. Это так нелепо, что я даже не могу протестовать! -
прибавил Джальма, с презрением пожимая плечами.
- Не слишком это убедительно! - продолжал офицер. - Да и обмануть нас
мудрено: мы знаем, как отличить вашего брата... нам известны ваши знаки!
- Повторяю вам, что я не меньше вашего презираю этих убийц... Я пришел
сюда только затем, чтобы...
Негр прервал речь Джальмы. С злобной радостью он обратился к офицеру:
- Тебе верно донесли: братьев _доброго дела_ узнают по знакам,
нататуированным на их теле... Наш час настал... мы протягиваем свои шеи к
петле... немало мы, в свою очередь, затянули петель на шеях врагов...
Взгляни же на наши руки и на руки этого юноши...
Офицер, не понявший, к чему клонил злодей, обратился к Джальме:
- Если этих знаков у вас нет, как говорит негр, то мы вас не
задержим... Конечно, после того, как вы достаточно убедительно докажете,
отчего вы здесь. Через час, через два вы можете быть свободны.
- Ты меня не понял, - сказал негр. - Принц Джальма из наших... на левой
руке у него имя Бохвани!
- Да, он так же, как и мы, брат _доброго дела_! - прибавил малаец.
- Он фансегар, как и мы! - сказал индус.
Все трое, разозленные тем презрением, с каким относился к их секте
молодой принц, злорадно старались доказать, что сын Хаджи-Синга из числа
их сообщников.
- Что вы на это скажете? - спросил офицер у Джальмы.
Последний с презрением пожал плечами и, откинув свой широкий рукав,
показал левую руку.
- Какая дерзость! - воскликнул офицер.
Действительно, повыше локтевого сгиба на руке принца ясно выделялись
ярко-красные буквы, составлявшие на индусском языке слово "Бохвани".
Офицер осмотрел руку малайца. Те же знаки, то же имя. Не довольствуясь
этим, он взглянул на руки индуса и негра и увидал то же самое.
- Негодяй! - воскликнул он с яростью, обращаясь к Джальме. - Ты в
тысячу раз хуже их! Свяжите его крепче, этого убийцу и презренного труса,
который врет на краю могилы, - а ждать ему ее придется недолго!
Джальма, пораженный и испуганный, некоторое время не мог отвести глаз
от роковой татуировки. Он был бессилен произнести слово или сделать
движение. Он никак не мог объяснить этот непостижимый факт.
- Не осмелишься ли ты отрицать существование этого знака и теперь? - с
негодованием спросил его офицер.
- Я не могу отрицать то, что вижу своими глазами, что есть в
действительности... но... - отвечал Джальма с отчаянием.
- Удивительно, как это ты теперь решился признаться в своей виновности,
негодяй! Смотрите за ним в оба! - крикнул капитан солдатам. - Вы за них
ответите... за него и за его товарищей!
Джальме казалось, что злую шутку с ним играет диковинное сновидение. Он
больше не сопротивлялся и спокойно дал себя связать и увести. Офицер,
надеясь найти в развалинах и Феринджи, остался с частью солдат, но вскоре,
убедясь в безуспешности поисков, догнал конвой и пленных, ушедших довольно
далеко вперед.
Через несколько часов после этого Жозюе Ван-Даэль заканчивал длинное
послание к Родену:
"Обстоятельства сложились так, что нельзя было действовать иначе.
Небольшая жертва была необходима для достижения благой цели. Трое убийц
находятся теперь в тюрьме, а арест Джальмы зачтется ему, когда его
невиновность будет доказана.
Я был уже сегодня у губернатора ходатаем за молодого принца. "Так как
правосудие только благодаря мне могло захватить в руки преступников, -
сказал я губернатору, - то смею надеяться, что хотя бы из чувства
признательности ко мне вы постараетесь доказать невиновность принца
Джальмы, внушающего особенное сочувствие своими несчастиями и высокими
душевными качествами. Мне и в голову не могло прийти, - прибавил я, -
когда пришел вчера предупредить вас о сборище фансегаров в развалинах
Чанди, что могут забрать с ними, как их сообщника, приемного сына моего
благородного друга и прекрасного человека, генерала Симона. Необходимо во
что бы то ни стало дознаться, как Джальма попал в столь странную ситуацию.
Я так уверен в невиновности юноши, что не прошу другой милости, кроме
самого строгого дознания. Он с достоинством и мужеством перенесет
заключение, а истина будет восстановлена!" Как видите, я не погрешил
против истины, так как в моих словах заключалась подлинная правда. Никто
больше меня не может быть уверен в невиновности принца! Губернатор, как я
и ожидал, ответил, что в душе он не меньше меня уверен в этом и что он
будет оказывать принцу должное уважение, но необходимо дать ход
правосудию, чтобы доказать ложность обвинений и открыть, как мог очутиться
на руке Джальмы таинственный знак.
Контрабандист Магаль, единственный человек, в руках которого ключ к
тайне, через час покинет Батавию. Он передаст капитану "Рейтера" мою
записку с удостоверением, что Магаль и есть то лицо, которому заказано
оплаченное место; он захватит на борт парохода и это длинное письмо к вам.
Последняя выемка почты в Европу была вчера вечером, но я хотел повидать
губернатора, прежде чем запечатать письмо.
Итак, цель достигнута. Джальма задержан по крайней мере на месяц, и
после отхода "Рейтера" ему будет абсолютно невозможно попасть во Францию к
13 февраля.
Вы видите... вы приказали - я слепо действовал теми способами, которые
только имелись в моем распоряжении, имея в виду только ту _цель_, которая
их оправдывает, - так как вы мне сказали, что дело представляет большой
интерес для общества.
Я был тем, чем должен быть каждый из нас в руках старшего... я был
только орудием... так как известно, что во славу Божию наши начальники
_делают из нас трупы_, то есть убивают личную волю (*10). Пусть же никто
не подозревает о нашем согласии и могуществе: времена нам не
благоприятствуют... но времена изменчивы, а мы... мы останемся все теми
же!
Послушание и мужество, тайна и терпение, хитрость и смелость,
преданность и единение между нами, кому родиной служит весь мир, семьей
служит союз, а вершителем судеб является Рим!
Ж.В."
В 10 часов утра Магаль отправился с этим посланием на пароход "Рейтер".
В 11 часов труп Магаля, удушенного так, как душат фансегары, лежал в
тростниках у того места, где стояла его лодка, на которой он должен был
ехать к пароходу. Когда труп был найден после отхода "Рейтера", письма
господина Ван-Даэля при нем не нашлось, а также не нашлось и записки к
капитану парохода. Поиски Феринджи тоже оказались тщетными. Нигде на Яве
не могли найти страшного главаря душителей.
Три месяца прошло с тех пор, как Джальма был заключен в тюрьму Батавии
за принадлежность к секте душителей. Следующая сцена переносит нас во
Францию, в начало февраля 1832 года, в замок Кардовилль. Это старинное
феодальное жилище построено на высоких утесах Пикардии, близ Сен-Валери,
опасного места в проливе Ламанш, где нередко разбиваются корабли из-за
господствующих здесь северо-западных ветров.
В замке слышен вой и шум бури, поднявшейся за ночь. Волны с грохотом и
треском, напоминающим артиллерийские залпы, яростно разбиваются о высокие
утесы, над которыми господствует древний замок... Уже около семи часов
утра, но так темно, что свет не проникает сквозь окна обширной комнаты,
расположенной в нижнем этаже замка. Несмотря на раннее время, в этой
комнате, при свете одинокой лампы, сидит за шитьем добродушная старушка
лет шестидесяти, одетая, как обыкновенно одеваются зажиточные фермерши в
Пикардии. Неподалеку от нее, за большим столом сидит ее муж, вероятно
ровесник по летам, и раскладывает по сортам в небольшие мешочки пробы ржи
и овса. Лицо старика отражает ум и честность; открытое, доброе, оно не
лишено, однако, добродушного, наивного лукавства. На нем домашняя
темно-зеленая куртка, а высокие охотничьи сапоги надеты поверх черных
бархатных панталон.
Буря, свирепствующая на улице, подчеркивает уют тихой комнаты. Яркий
огонь горит в большом беломраморном камине и бросает блестящие отсветы на
тщательно натертый пол, а пестрые занавески старинного, в китайском вкусе,
красного узора на белом фоне и несколько картин из пастушеской жизни в
манере Ватто над дверьми производят необыкновенно приятное и веселое
впечатление. Часы севрского фарфора и массивная изогнутая, пузатая, с
зелеными инкрустациями мебель из розового дерева дополняют убранство
комнаты.
Буря продолжала бушевать и ветер по временам врывался в камин или
колебал ставни окон.
Мужчина, сидевший за столом, был господин Дюпон, управитель поместья и
замка Кардовилль.
- Пресвятая Богородица! - вымолвила госпожа Дюпон. - Какая ужасная
буря, мой друг! Нечего сказать, плохое выбрал времечко для визита этот
господин Роден, о приезде которого нас уведомил управитель княгини
Сен-Дизье.
- Да, я не много помню таких бурь!.. Если господин Роден не видывал
раньше разъяренного моря, так сегодня он может насладиться этим зрелищем
сколько угодно.
- Зачем он сюда едет, этот господин?
- Право, не знаю! Управитель княгини пишет, чтобы я принял его как
можно лучше и повиновался ему, как настоящему хозяину. Значит, господин
Роден сам выскажет свои желания, и мне останется только их выполнить,
поскольку он является от имени княгини.
- Собственно говоря, он должен был бы явиться от имени госпожи
Адриенны... ведь именье-то стало ее после смерти господина графа, герцога
де Кардовилль.
- Да, это так, но княгиня ей тетка, а управляющий княгини занимается
делами госпожи Адриенны... Так что это решительно все равно - от ее ли
имени или от имени княгини он действует.
- Может быть, господин Роден хочет купить имение?.. А между тем я
думала, что его купит та толстая дама, что была на прошлой неделе. Ей
замок очень понравился...
При последних словах жены управитель насмешливо захохотал.
- Отчего ты смеешься? - спросила старушка, которая при всей своей
доброте не отличалась особенным умом или проницательностью.
- Я смеюсь, - отвечал Дюпон, - потому, что вспомнил лицо и фигуру этой
толстой, огромной женщины... И при таких-то, черт возьми, физических
качествах такая фамилия! Право, нельзя носить фамилию Сент-Коломб, когда
имеешь такую физиономию... Нечего сказать, - ведь это означает: святая
голубка, - хороша же святая и хороша голубка! Толста, как бочка... голос
хриплый и седые усы, как у старого гренадера... Я нечаянно услыхал, как
она крикнула своему слуге: "Ну, ты, каналья, поворачивайся!" И при этом
зваться Сент-Коломб!
- Какой ты странный, Дюпон! Не виновата же она, что у нее такая
фамилия... да и за усы ее винить нельзя, эту бедную даму!
- Положим, что голубкой-то она сама себя прозвала... Ведь только ты,
моя деревенская простота, могла поверить, что это ее настоящая фамилия!..
- А у тебя ужасно злой язык, мой милый... Это препочтенная особа.
Знаешь: ее первый вопрос был о часовне при замке... она даже хотела
заняться ее украшением. И когда я сказала ей, что здесь нет приходской
церкви, она была очень огорчена, что нет постоянного священника...
- Еще бы! У этих выскочек первое удовольствие разыгрывать из себя
знатную прихожанку... важную барыню.
- Ей нечего из себя знатную барыню разыгрывать, когда она и без того
знатная дама!
- Она-то? Она знатная?
- Конечно. Стоит только взглянуть на ее пунцовое платье и лиловые
перчатки... точно у архиепископа! А когда она шляпу сняла, так у нее на
парике оказалась громадная бриллиантовая диадема, в ушах серьги с
громадными бриллиантами, не говоря уже о кольцах, которым и числа нет.
Если бы она не была знатной дамой, так разве она носила бы такую кучу
драгоценностей с самого утра?
- Сразу видно, что ты знаток в этом деле!
- Да это еще не все...
- Вот как... что же еще?
- Она только и говорила, что о герцогах да маркизах, рассказывала о
разных важных богатых особах, очень часто ее посещающих, видно, что,
вообще, знать с ней дружна. А потом, когда она меня спросила о беседке в
саду, которую сожгли пруссаки, после чего граф не захотел ее
восстанавливать, и я сказала ей, что беседка сгорела во времена нашествия
союзников, то она воскликнула: "Ах, моя милая!.. ах, эти союзники
голубчики!.. милейшие союзники!.. Дорогие союзники... Они и Реставрация
положили начало моему благополучию!" Я тогда сразу поняла, что несомненно
это бывшая эмигрантка.
- Госпожа де ла Сент-Коломб эмигрантка! - разразился громким смехом
Дюпон. - Ах ты, бедняжка!.. простота ты, простота деревенская!
- А ты воображаешь, что ты уж и мудрец, потому что прожил три года в
Париже!
- Оставим этот разговор, Катрин: есть вещи, о которых такие хорошие и
честные женщины, как ты, никогда и знать не должны.
- Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать! А только, по-моему, тебе
неплохо бы придержать язык; ведь если эта барыня купит замок, ты, небось,
рад будешь остаться у нее управителем?
- Это верно... стары мы с тобой, Катрин. Вот уж двадцать лет с лишком
прожили здесь, а ничего не нажили, уж больно честны были, чтобы награбить
на старость... Тяжеленько будет в наши годы искать новое пристанище... да
и найдем ли мы его? Эх, обидно, что госпожа Адриенна продает замок...
Похоже, это ее желание... княгиня была против этого.
- А что, Дюпон, тебя не удивляет, что такая молодая барышня, как
мадемуазель Адриенна, и вдруг сама распоряжается таким громадным
состоянием?
- Что же тут удивительного? У нее нет ни отца, ни матери, и она сама
себе голова! А голова у нее неглупая! Помнишь, давно уже, лет десять тому
назад, когда они жили здесь летом, что это была за девочка? Настоящий
бесенок! и умненькая, и лукавая! Глазенки-то так и горят! Помнишь?
- Да, мадемуазель Адриенна и тогда не походила ни в чем на своих
сверстниц!..
- Если ее миленькая плутовская рожица сдержала обещания, то она должна
быть прехорошенькая девушка! Да, прехорошенькая, несмотря на довольно