Страница:
-----------------------------------------------------------------------
Marie Joseph Eugene Sue. Le Juif errant (1845).
Пер с франц. М., "Пресса", 1993.
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 October 2002
-----------------------------------------------------------------------
Соблаговолите принять посвящение этой книги, мой дорогой Камиль, не
только в знак искренней дружбы, но также и живейшей благодарности. Я
никогда не забуду, что Ваши прекрасные работы, плод долгих и искусных
поисков, помогли мне оттенить или показать в действии (в моей скромной
области рассказчика) некоторые факты, то утешительные, то ужасающие и так
или иначе связанные с вопросом _организации труда_, жгучим вопросом,
который вскоре сделается господствующим, потому что для масс это вопрос
жизни и смерти.
Если в некоторых эпизодах этого произведения я пытался изобразить
чрезвычайно благотворное и практическое воздействие, которое человек с
благородным сердцем и просвещенным умом может оказать на рабочий класс, то
благодарность за это надлежит воздать Вам.
Если же, с другой стороны, я местами обрисовал жуткие последствия,
происходящие от забвения всякой справедливости, милосердия, всякой
симпатии к тем, кто издавна обречен на всевозможные лишения, бедствия,
горести и молчаливо страждет, требуя только _права на труд_, то есть
определенной заработной платы, соответствующей их тяжелому труду и
скромным нуждам, - то здесь Вам снова надлежит воздать благодарность.
Да, мой друг, потому что трогательная и полная уважения привязанность,
выражаемая Вам множеством рабочих, трудом которых Вы пользуетесь, улучшая
каждый день их духовное и материальное положение, является одним из редких
и доблестных исключений, в свете которого особенно плачевным становится
тот непросвещенный эгоизм, которому так часто безнаказанно приносится в
жертву множество честных и работящих тружеников.
Прощайте, друг мой; посвятить эту книгу Вам, выдающемуся художнику,
Вам, одному из лучших сердец и лучших умов, какие я только знаю, - значит
сказать, что за недостатком таланта в моем произведении найдут по крайней
мере спасительные намерения и великодушные убеждения.
Париж, 25 июня 1845.
Весь ваш Эжен Сю.
Поясом вечных снегов оковал Северный Ледовитый океан пустынные берега
Сибири и Северной Америки, там, где лежат границы двух континентов: только
узкий Берингов пролив разделяет их.
Сентябрь приближался к концу.
За осенним равноденствием пришли мрак и полярные вьюги... Скоро
наступит ночь и сменит короткий, пасмурный северный день...
Бледный диск негреющего солнца, еле поднимаясь на горизонте и слабо
освещая мрачное, лилово-синее небо, уступает в белизне ослепительному
блеску снега, которым на необозримом пространстве покрыты эти равнины.
Границей пустыни на севере является берег, усеянный мрачными
исполинскими скалами. У подножия этих титанов окаменело лежит в вечных
оковах океан, неподвижные волны которого кажутся цепью ледяных гор.
Голубоватые вершины этих гор теряются вдали в снежном тумане...
На западе, между двумя стрелками Уликина мыса, крайней восточной
границы Сибири, виднеется темно-зеленая полоса, где медленно плывут
громадные ледяные глыбы. Это Берингов пролив.
По ту сторону пролива, господствуя над ним, возвышаются гранитные массы
Валлийского мыса, крайней границы Северной Америки.
Эти пустынные широты совершенно необитаемы: нестерпимый холод рвет
камни, расщепляет деревья, и сама земля трескается, выбрасывая снопы
ледяных игл.
Казалось бы, ни одно человеческое существо не могло осмелиться нарушить
уединение этих просторов, царство льда, бурь, голода и смерти.
А между тем, как ни удивительно, можно различить следы ног на снегу,
который покрывает ледяные пустыни - окраины двух континентов, разделенных
Беринговым проливом.
На американском материке следы легкие, маленькие, свидетельствующие о
том, что здесь проходила женщина.
Она направлялась к скалам, откуда виднеется через пролив снежная
пустыня Сибири.
Со стороны Сибири следы более крупные и глубокие, свидетельствующие о
том, что здесь проходил мужчина.
Он также направлялся к проливу.
Казалось, что мужчина и женщина надеялись увидеться через узкий рукав
моря, разделяющий два континента. На свидание это они стремились,
по-видимому, с противоположных концов земного шара.
Еще более поразительное явление: и мужчина, и женщина прошли по
пустынным местам в разгар страшнейшей бури.
А буря была такая, что с корнем вырвала, сломала и унесла вдаль
несколько столетних лиственниц, вершины которых возвышались тут и там в
этой пустыне, точно кресты на кладбище.
И этой буре, с корнями вырывающей деревья и сотрясающей ледяные горы,
сталкивая их с громовым грохотом, этому бешеному урагану противостояли два
путника.
Они противостояли ему, не уклоняясь ни на шаг от направления, которым
_следовали_... Об этом можно судить по их ровным, прямым и твердым следам.
Что же это за существа, спокойно шествующие своим путем среди яростных
конвульсий, сотрясающих природу?
Случай ли это, личная прихоть или рок, но семь гвоздей, которыми
подбиты сапоги мужчины, оставляют след, имеющий форму креста.
И повсюду он оставлял такой след...
На гладкой обледеневшей поверхности снега крест этот точно выбит сталью
на мраморе.
Ночь без сумерек наступила на смену дню...
Страшная ночь...
Вследствие ослепительного преломления лучей на снегу можно было
различить бесконечную белую равнину под сводом темно-синего, почти черного
неба, где бледные звезды терялись в глубине холодного темного купола.
Молчание полно торжественности...
Но вот над Беринговым проливом на горизонте появляется бледный свет.
Сначала это нежное, голубоватое сияние, подобное тому, которое
предшествует восходу луны... Затем это сияние стало усиливаться, испускать
лучи и приняло розоватый оттенок.
А кругом становилось все темнее и темнее; даже белая пелена снега, ясно
видимая только что, стала едва отличима от черного небосвода.
Среди этого мрака слышатся странные, смутные звуки. Это словно тяжелый
и шелестящий полет огромных ночных птиц, которые в испуге носятся над
равниной и в изнеможении падают на землю.
Но криков не слышно.
Этот немой ужас возвещает о наступлении одного из тех величественных
явлений природы, которые повергают в трепет все живущее, начиная с самых
свирепых до самых безобидных существ...
Разом разлилось по небу северное сияние, роскошное зрелище, обычное в
полярных странах.
Ослепительного блеска полушарие появилось на горизонте. Из центра этого
блистающего очага брызжут огромные столбы света, которые, поднимаясь на
неизмеримую высоту, освещают небо, землю и море... Как яркое пламя пожара,
разливается этот свет по снежной белизне, покрывает пурпуром синеватые
вершины ледяных гор и окрашивает густым красным оттенком высокие черные
скалы обоих континентов.
После яркой, великолепной вспышки северное сияние начинает мало-помалу
бледнеть, и его блеск гаснет в лучезарном тумане. В этот момент,
вследствие своеобразного действия миража, нередко случающегося в этих
широтах, стало казаться, что американский берег, хотя и отделенный от
Сибири шириной морского пролива, настолько вдруг приблизился, что как
будто ничего не стоило в эту минуту перекинуть мост с одного материка на
другой.
И вот, в голубоватом облаке тумана, разостлавшегося над обоими
континентами, появились две человеческие фигуры.
На сибирском мысе стоял на коленях мужчина и с неизъяснимым отчаянием
протягивал к Америке руки.
А с американского берега молодая, красивая женщина отвечала на
отчаянный жест мужчины, указывая ему на небо...
При свете потухающего северного сияния эти две человеческие фигуры в
течение нескольких секунд вырисовывались на светлом фоне бледными
прозрачными очертаниями. Но вот туман постепенно сгустился, и все исчезло
во мраке.
Откуда пришли эти два существа, встретившиеся в полярных льдах, на
границе двух континентов?
Что это за создания, на секунду сблизившиеся благодаря обманчивой игре
миража и снова разлученные навеки?..
Октябрь 1831 года приближался к концу.
Хотя на улице еще светло, но медная лампа с четырьмя рожками освещала
потрескавшиеся стены громадного чердака, единственное окно которого
завешено, чтобы не пропускать света. На чердак можно попасть через
открытый люк, в котором виднеется верхушка переносной лестницы. На полу
валяются в беспорядке железные цепи, ошейники с острыми гвоздями, уздечки
с зубьями, как у пилы, намордниками, усеянные остриями, длинные стальные
прутья с деревянными ручками. В углу стоит маленькая переносная жаровня,
вроде тех, какие служат мастерам свинцовых дел для растопки олова; угли в
ней лежат кучей на сухих стружках, и достаточно искры, чтобы он
воспламенился в одну секунду.
Невдалеке от зловещих инструментов, напоминающих орудия палача, лежат
принадлежности старинного вооружения. На сундуке разложена стальная
кольчуга с тонкими и гибкими кольцами, так плотно соединенными, что она
кажется мягкой стальной тканью, а рядом с ней - железные наручники и
набедренники в исправном виде, снабженные ремнями. Кроме того, масса
всевозможного оружия и две длинные трехгранные пики с ясеневыми древками,
прочные и легкие, на которых видны свежие пятна крови, дополняют эту
коллекцию, где о современности напоминают только два тирольских карабина,
заряженные и с порохом на полке.
С этим арсеналом смертоносного оружия и варварских инструментов странно
соседствовало собрание совершенно других вещей: четки в стеклянных
ящичках, медали, agnus Dei, кропильницы, изображения святых в рамках.
Вдобавок масса книжонок, напечатанных на грубой синеватой бумаге во
Фрибурге, с рассказами о новейших чудесах, о собственноручном письме
Иисуса Христа к одному верующему и, наконец, с мрачными предсказаниями на
1831 и 1832 год, адресованными революционной и нечестивой Франции.
Одна из картин, написанных на холсте, которыми странствующие фокусники
и фигляры украшают фасад своих балаганов, подвешена к продольной балке
потолка, для того, наверное, чтобы не портиться, оставаясь слишком долго в
скатанном виде.
На этом холсте виднеется следующая надпись:
"Истинное и достопамятное обращение Игнатия Морока, прозванного
"Предсказателем", совершившееся во Фрибурге в 1828 году".
Картина, больше чем в натуральную величину, написанная кричащими
красками и представляющая грубую мазню, разделена на три части и
изображает три главные момента из жизни обращенного, прозванного
"Предсказателем".
В первой части триптиха изображен свирепого вида человек с длинной
белокурой, почти белой бородой, одетый в шкуры оленя, как носят их дикие
обитатели северной части Сибири: на нем надета шапка из чернобурой лисицы,
с вороньей головой наверху. Его лицо изображает ужас. Скорчившись, на
маленьких санках, запряженных шестью рослыми дикими собаками, он несется
по снегу, спасаясь от стаи лисиц и волков, чудовищных медведей, которые,
раскрыв пасти с чудовищными клыками, казалось, способны сто раз поглотить
и человека, и сани, и собак.
Под этой картиной читаем:
"В 1810 году идолопоклонник Морок бежит от преследования диких зверей".
Во второй части картины Морок, одетый в белые одежды новообращенного,
стоит на коленях, набожно сложив руки, перед человеком в длинной черной
мантии, с белыми брыжами; в углу картины ангел с отталкивающей физиономией
держит в одной руке трубу, а в другой - огненный меч; изо рта его выходят
начертанные красными буквами по черному фону следующие слова:
"Идолопоклонник Морок бежал от диких зверей; дикие звери побегут от
Игнатия Морока, обращенного и крещенного во Фрибурге".
Действительно, в третьей части новообращенный, гордо выпрямив стан,
стоит торжествующий и прекрасный, в развевающейся голубой одежде;
высокомерно подняв голову и подбоченясь левою рукою, он, казалось,
усмиряет простертою десницей тигров, львов, гиен, медведей, которые,
пораженные ужасом, смиренно и покорно ползают у его ног, пряча зубы и
втянув когти.
Под последней частью можно прочитать как некий моральный итог:
"Игнатий Морок обращен. Дикие звери ползают у его ног".
Рядом с картинами лежат связки маленьких книжонок, тоже напечатанных во
Фрибурге, в которых рассказывается о том удивительном чуде, как язычник
Морок сразу после крещения получил сверхъестественную, почти Божественную
силу, которой не могут противиться самые свирепые звери; тому
свидетельством являлись ежедневные представления знаменитого укротителя;
он давал их не столько с целью похвастаться мужеством и смелостью, сколько
с целью прославить Господа.
Через открытый люк на чердак доносится порою снизу удушливый, острый,
резкий запах, запах зверинца. Время от времени слышится то звучный,
могучий рев, то глубокое, тяжелое дыхание, сопровождаемое глухим шумом,
точно какие-то громадных размеров тела возятся и грузно ворочаются на
деревянном полу.
На чердаке находится один человек.
Этот человек - Морок, укротитель зверей, прозванный Предсказателем. Ему
лет сорок, роста он небольшого, непомерно худ, с тонкими и сухими руками и
ногами. Он с головы до ног укутан в длинный халат на черном меху, с
ярко-красным верхом. Лицо его, от природы бледное, покрыто загаром в
результате той странствующей жизни, которую он ведет с детства, его
волосы, обладающие матово-желтым оттенком, свойственным некоторым
народностям полярных стран, падают длинными, прямыми прядями почти до
плеч. Борода такого же цвета обрамляет выдающиеся скулы. Нос у Морока
тонкий, заостренный и загнутый. Но самое поразительное в его лице - это
широко раскрытые, приподнятые веки, благодаря чему над зрачком, какого-то
красновато-бурого оттенка, постоянно виднеется часть белка... Неподвижный
взгляд этих странных глаз заставлял животных цепенеть, что не мешало в то
же время их господину прибегать Для полного их укрощения и к другим мерам,
о чем красноречиво говорили валявшиеся здесь ужасные инструменты.
Морок сидел у стола. Он только что открыл потайное дно маленького
ящичка, наполненного четками и тому подобными безделками, составляющими
принадлежность святош; в этом потайном дне, закрывавшемся секретным
замком, лежало несколько запечатанных пакетов, где вместо адреса стояли
номер и буква. Предсказатель вынул один из пакетов, положил его в карман
халата и, заперев секретным замком двойное дно, поставил ящик на полку.
Все это происходило в четвертом часу дня, в гостинице "Белый сокол",
единственной во всей деревне Мокерн, находившейся близ Лейпцига по дороге,
ведущей с севера к Франции.
Через несколько минут глухой подземный рев потряс стены чердака.
- Замолчи, Иуда! - угрожающе крикнул Предсказатель, повернув голову к
люку.
Послышался новый приглушенный рев, похожий на отдаленный раскат грома.
- Молчать, Каин! - крикнул снова Морок.
В третий раз раздался невыразимо свирепый рев.
- Да замолчишь ли ты, Смерть! - воскликнул Предсказатель, бросившись к
отверстию люка и обращаясь к невидимому третьему зверю, носящему мрачное
имя.
Но, несмотря на привычный властный голос хозяина, на его повторный
окрик, укротитель не мог добиться молчания; наоборот, вскоре к реву зверей
присоединился лай нескольких собак. Укротитель схватил пику, подошел к
лестнице и хотел уже по ней спускаться, когда на ступенях появился
человек, поднимавшийся снизу.
Вновь прибывший был смуглый и загорелый человек в серой круглой шляпе с
широкими полями, в короткой куртке и в просторных шароварах из зеленого
сукна. Его запыленные кожаные гетры свидетельствовали, что он прошел
долгий путь. На спине его была привязана ремнями охотничья сумка.
- Черт бы побрал этих зверей! - сказал он, поднявшись, - будто за три
дня они меня совсем забыли!.. Иуда даже лапу протянул сквозь решетку своей
клетки... а Смерть прыгнула, как фурия... Право, как будто не узнали...
Все это было сказано по-немецки.
Морок отвечал на том же языке, с легким иностранным акцентом.
- Какие новости, Карл, хорошие или дурные? - с беспокойством спросил
он.
- Хорошие!
- Ты их встретил?
- Вчера, за два лье от Виттенберга...
- Слава Богу! - воскликнул укротитель, складывая руки с выражением
полного удовлетворения.
- Да оно и понятно... Из России во Францию другого пути нет. Можно было
об заклад побиться, что мы их встретим где-нибудь между Виттенбергом и
Лейпцигом.
- А приметы?
- Весьма точные: две молодые девушки в трауре, белая лошадь, старик с
длинными усами, в военной шапке и сером плаще... И с ними собака сибирской
породы.
- А где ты их покинул?
- За одно лье... не позже как через полчаса они будут здесь.
- И именно здесь, в этой гостинице, так как другой в деревне нет, -
задумчиво промолвил Морок.
- А ночь уже наступает... - прибавил Карл.
- Удалось тебе заставить старика разговориться?
- Как же! Заставишь его!..
- Почему?
- А вот попробуйте-ка сами его обломать.
- Да отчего же?
- Просто невозможно.
- Невозможно? Почему?
- А вот увидите... Я шел с ними вчера до самой ночи, сделав вид, что
случайно их встретил; обратившись к высокому старику, я произнес обычное
приветствие всех пешеходов-путешественников: "Добрый день и добрый путь,
дружище!" Вместо ответа он только на меня покосился и концом палки указал
мне на другую сторону дороги.
- Да ведь он француз и, может быть, не понимает по-немецки?
- Он говорит на этом языке не хуже вас. Я слышал, как в гостинице он
просил у хозяина для себя и для молодых девушек все, что им нужно.
- А на ночлеге... ты не пытался еще раз завязать с ним разговор?
- Как не пытался!.. Но он так грубо ко мне отнесся, что я больше уже не
возобновлял попытки, чтобы не испортить дела. Вообще я должен вас
предупредить, что у него чертовски сердитый вид; поверьте, что, несмотря
на седые усы, он мне показался таким сильным и решительным, что, правь, я
не знаю, кто бы победил в драке: этот ли иссохший скелет или мой друг,
великан Голиаф. Я ваших планов не знаю... но берегитесь, хозяин...
берегитесь...
- Моя черная яванская пантера была тоже и сильна, и зла... - с мрачной
и презрительной усмешкой отвечал Морок.
- Это Смерть-то? Да она и теперь не менее зла и сильна... только перед
вами она покорна и почти кротка!
- Так же точно я сумею скрутить и этого старика, несмотря на его силу и
грубость.
- Гм, гм! Не очень-то верьте в это, хозяин; вы ловки и храбрее всякого
другого, но, поверьте мне, вы никогда не сделаете ягненком старого волка,
который сейчас сюда прибудет.
- А разве Каин, разве тигр Иуда не ползают от страха у моих ног?
- Еще бы! Да ведь у вас на то есть средства, которые...
- У меня есть _вера_... и в этом все... - властно сказал Морок, прервав
Карла, и так при этом взглянул на него, что тот склонил голову и замолчал.
- Почему бы Создатель, давший мне опору для борьбы со зверями, не
поддержал меня для борьбы с людьми, когда эти люди нечестивы и развратны?
- прибавил Предсказатель: торжественным и вдохновенным тоном.
Преклоняясь ли перед силой убеждения хозяина или не чувствуя в себе
способности вести споры о таком щекотливом предмете, Карл покорно ответил
Предсказателю:
- Вы ученее меня, хозяин. Все, что вы делаете, несомненно хорошо.
- Ты весь день следовал за стариком и девушками? - после некоторого
молчания спросил Предсказатель.
- Да, но издали. Зная прекрасно местность, я мог незаметно обходить то
по долине, то по горам, не теряя из виду дороги; последний раз я видел их,
спрятавшись за водяную мельницу... Так как им оставалось еще пройти
достаточно, а ночь уже недалека, я прибавил шагу и опередил их, чтобы
сообщить вам то, что вы называете хорошей вестью.
- Очень хорошей... да, очень... и ты будешь вознагражден... потому что,
если бы эти люди ускользнули от меня...
Предсказатель вздрогнул и не докончил. По тону голоса, по выражению
лица можно было судить, как важно для него принесенное известие.
- В самом деле, - продолжал Карл, - очевидно, это заслуживает внимания,
так как тот русский курьер, весь в галунах, который без передышки мчался к
вам из Петербурга в Лейпциг... был, может быть, для...
Морок грубо прервал речь Карла.
- Кто это тебе сказал, что приезд курьера имел отношение к этим
путешественникам? Ты ошибаешься, ты должен знать только то, что я тебе
говорю...
- Ладно, хозяин, извините меня и перестанем об этом... Я сейчас скину
сумку и пойду помогать Голиафу кормить зверей; ведь час ужина, должно
быть, близок, если только уже не прошел. А хорошо ли он справлялся со
своим делом, наш толстый великан?
- Голиаф ушел. Он не должен знать, что ты вернулся, а главное - не
надо, чтобы тебя увидели здесь этот старик и девушки. Твое присутствие
может возбудить их подозрения.
- Куда же мне уйти?
- Спрячься в конюшне и жди моих приказаний, - быть может, я тебя еще
сегодня ночью пошлю в Лейпциг.
- Как прикажете. У меня в сумке есть кое-какая провизия, и в конюшне я
поужинаю и заодно отдохну.
- Иди...
- Только не забудьте, хозяин, то, что я сказал. Право, не доверяйтесь
этому старику с седыми усами, думаю, что он чертовски решителен; я в этом
разбираюсь, - остерегайтесь его.
- Не беспокойся... я всегда осторожен... - ответил Морок.
- Ну, так желаю успеха, хозяин!
И Карл исчез по приставной лестнице.
Послав дружеский жест слуге, Предсказатель походил, задумавшись, по
чердаку, затем подошел к ящику с двойным дном, вынул из него какое-то
длинное письмо и внимательно перечитал его несколько раз.
Время от времени он вставал, чтобы подойти к закрытому ставнем окну,
выходившему на внутренний двор гостиницы, и с беспокойством прислушивался;
несомненно, Что прибытие трех путешественников, о которых ему сейчас
донесли, он ожидал с большим нетерпением.
Пока предыдущая сцена происходила в Мокерне, в гостинице "Белый сокол",
трое путешественников, ожидаемых с таким нетерпением укротителем зверей,
Мороком, мирно шли среди цветущих, веселых лугов, окаймленных с одной
стороны речкой, которая приводила в движение мельницу, а с другой -
большой дорогой, которая вела к селению Мокерн, расположенному
приблизительно в одном лье, на довольно высоком холме.
Небо было необыкновенно ясным, и только шум воды, с пеной сбегающей по
колесам мельницы, нарушал тишину и глубокий покой чудесного вечера. Густые
ивы, наклонясь над водой, отбрасывали на нее свою зеленую, прозрачную
тень, а дальше река ярко отражала и синеву неба, и пламенные краски
заката, так что если бы не холмы, отделявшие ее от небосклона, то золото и
лазурь вод слились бы в одно с золотом и лазурью неба. Высокий тростник,
росший по берегу, склонял свои бархатистые головки под дыханием легкого
ветерка; такой ветерок часто поднимается к концу дня, как это было теперь,
когда солнце медленно скрывалось за полосой пурпурных облаков с огнистой
бахромой... В свежем, чистом воздухе разносился звон колокольчиков
отдаленного стада.
По тропинке, проложенной среди луга, на белой лошади ехали,
поместившись в одном седле с широкой спинкой, две молоденькие девушки,
скорее девочки, так как им недавно исполнилось по 15 лет. Сидеть им было
довольно удобно, так как обе отличались миниатюрным, нежным сложением...
Лошадь вел под уздцы высокий загорелый человек с длинными седыми усами; он
время от времени оборачивался на молодых девушек с почтительной и вместе с
тем отеческой заботливостью. Он опирался на длинную палку, а на могучих
плечах нес солдатский ранец. Запыленная обувь и слегка волочащаяся походка
показывали, что он идет пешком уже давно.
Большая собака из породы тех, которых жители северной Сибири запрягают
в сани, смахивавшая на волка видом, ростом и шерстью, неукоснительно
следовала за вожаком маленького каравана или, употребляя простонародное
выражение, - по пятам своего хозяина.
Ничего не могло быть прелестнее этих юных девушек. Одна из них в левой
руке держала ослабленные поводья, а правой обвила талию своей уснувшей
сестры, головка которой покоилась на ее плече. Мерные шаги лошади сообщали
обеим гибким фигурам полное прелести колебание, причем покачивались и их
маленькие, ножки, опиравшиеся на деревянную дощечку, служившую вместо
стремени.
Сестры-близнецы носили имена Розы и Бланш по нежной фантазии любящей
матери; печальные, сильно поношенные траурные платья указывали, что ныне
они были сиротами. Надо было очень хорошо их знать, чтобы уметь различить
одну от другой, до того они были друг на друга похожи. Поэтому достаточно
описать наружность той из сестер, которая теперь бодрствовала, чтобы
познакомиться с обеими; единственной разницей между ними в данный момент
было то, что Роза бодрствовала, исполняя сегодня роль "_старшей_", и на
ней лежали обязанности, установленные проводником; старый солдат Империи,
фанатик дисциплины, он счел за благо устроить так, чтобы сироты поочередно
исполняли обязанности, сопряженные с начальствованием и с повиновением.
Несомненно, что Грез бы вдохновился при виде этих двух прелестных головок
в черных бархатных детских чепчиках, из-под которых выбивались крупные
локоны белокурых волос, рассыпаясь по плечам и груди, обрамляя круглые,
румяные, плотные, шелковистые щеки. Красная гвоздика, увлажненная росой,
не сравнилась бы ни в цвете, ни в бархатистости с их цветущими губками,
Marie Joseph Eugene Sue. Le Juif errant (1845).
Пер с франц. М., "Пресса", 1993.
OCR & spellcheck by HarryFan, 24 October 2002
-----------------------------------------------------------------------
Соблаговолите принять посвящение этой книги, мой дорогой Камиль, не
только в знак искренней дружбы, но также и живейшей благодарности. Я
никогда не забуду, что Ваши прекрасные работы, плод долгих и искусных
поисков, помогли мне оттенить или показать в действии (в моей скромной
области рассказчика) некоторые факты, то утешительные, то ужасающие и так
или иначе связанные с вопросом _организации труда_, жгучим вопросом,
который вскоре сделается господствующим, потому что для масс это вопрос
жизни и смерти.
Если в некоторых эпизодах этого произведения я пытался изобразить
чрезвычайно благотворное и практическое воздействие, которое человек с
благородным сердцем и просвещенным умом может оказать на рабочий класс, то
благодарность за это надлежит воздать Вам.
Если же, с другой стороны, я местами обрисовал жуткие последствия,
происходящие от забвения всякой справедливости, милосердия, всякой
симпатии к тем, кто издавна обречен на всевозможные лишения, бедствия,
горести и молчаливо страждет, требуя только _права на труд_, то есть
определенной заработной платы, соответствующей их тяжелому труду и
скромным нуждам, - то здесь Вам снова надлежит воздать благодарность.
Да, мой друг, потому что трогательная и полная уважения привязанность,
выражаемая Вам множеством рабочих, трудом которых Вы пользуетесь, улучшая
каждый день их духовное и материальное положение, является одним из редких
и доблестных исключений, в свете которого особенно плачевным становится
тот непросвещенный эгоизм, которому так часто безнаказанно приносится в
жертву множество честных и работящих тружеников.
Прощайте, друг мой; посвятить эту книгу Вам, выдающемуся художнику,
Вам, одному из лучших сердец и лучших умов, какие я только знаю, - значит
сказать, что за недостатком таланта в моем произведении найдут по крайней
мере спасительные намерения и великодушные убеждения.
Париж, 25 июня 1845.
Весь ваш Эжен Сю.
Поясом вечных снегов оковал Северный Ледовитый океан пустынные берега
Сибири и Северной Америки, там, где лежат границы двух континентов: только
узкий Берингов пролив разделяет их.
Сентябрь приближался к концу.
За осенним равноденствием пришли мрак и полярные вьюги... Скоро
наступит ночь и сменит короткий, пасмурный северный день...
Бледный диск негреющего солнца, еле поднимаясь на горизонте и слабо
освещая мрачное, лилово-синее небо, уступает в белизне ослепительному
блеску снега, которым на необозримом пространстве покрыты эти равнины.
Границей пустыни на севере является берег, усеянный мрачными
исполинскими скалами. У подножия этих титанов окаменело лежит в вечных
оковах океан, неподвижные волны которого кажутся цепью ледяных гор.
Голубоватые вершины этих гор теряются вдали в снежном тумане...
На западе, между двумя стрелками Уликина мыса, крайней восточной
границы Сибири, виднеется темно-зеленая полоса, где медленно плывут
громадные ледяные глыбы. Это Берингов пролив.
По ту сторону пролива, господствуя над ним, возвышаются гранитные массы
Валлийского мыса, крайней границы Северной Америки.
Эти пустынные широты совершенно необитаемы: нестерпимый холод рвет
камни, расщепляет деревья, и сама земля трескается, выбрасывая снопы
ледяных игл.
Казалось бы, ни одно человеческое существо не могло осмелиться нарушить
уединение этих просторов, царство льда, бурь, голода и смерти.
А между тем, как ни удивительно, можно различить следы ног на снегу,
который покрывает ледяные пустыни - окраины двух континентов, разделенных
Беринговым проливом.
На американском материке следы легкие, маленькие, свидетельствующие о
том, что здесь проходила женщина.
Она направлялась к скалам, откуда виднеется через пролив снежная
пустыня Сибири.
Со стороны Сибири следы более крупные и глубокие, свидетельствующие о
том, что здесь проходил мужчина.
Он также направлялся к проливу.
Казалось, что мужчина и женщина надеялись увидеться через узкий рукав
моря, разделяющий два континента. На свидание это они стремились,
по-видимому, с противоположных концов земного шара.
Еще более поразительное явление: и мужчина, и женщина прошли по
пустынным местам в разгар страшнейшей бури.
А буря была такая, что с корнем вырвала, сломала и унесла вдаль
несколько столетних лиственниц, вершины которых возвышались тут и там в
этой пустыне, точно кресты на кладбище.
И этой буре, с корнями вырывающей деревья и сотрясающей ледяные горы,
сталкивая их с громовым грохотом, этому бешеному урагану противостояли два
путника.
Они противостояли ему, не уклоняясь ни на шаг от направления, которым
_следовали_... Об этом можно судить по их ровным, прямым и твердым следам.
Что же это за существа, спокойно шествующие своим путем среди яростных
конвульсий, сотрясающих природу?
Случай ли это, личная прихоть или рок, но семь гвоздей, которыми
подбиты сапоги мужчины, оставляют след, имеющий форму креста.
И повсюду он оставлял такой след...
На гладкой обледеневшей поверхности снега крест этот точно выбит сталью
на мраморе.
Ночь без сумерек наступила на смену дню...
Страшная ночь...
Вследствие ослепительного преломления лучей на снегу можно было
различить бесконечную белую равнину под сводом темно-синего, почти черного
неба, где бледные звезды терялись в глубине холодного темного купола.
Молчание полно торжественности...
Но вот над Беринговым проливом на горизонте появляется бледный свет.
Сначала это нежное, голубоватое сияние, подобное тому, которое
предшествует восходу луны... Затем это сияние стало усиливаться, испускать
лучи и приняло розоватый оттенок.
А кругом становилось все темнее и темнее; даже белая пелена снега, ясно
видимая только что, стала едва отличима от черного небосвода.
Среди этого мрака слышатся странные, смутные звуки. Это словно тяжелый
и шелестящий полет огромных ночных птиц, которые в испуге носятся над
равниной и в изнеможении падают на землю.
Но криков не слышно.
Этот немой ужас возвещает о наступлении одного из тех величественных
явлений природы, которые повергают в трепет все живущее, начиная с самых
свирепых до самых безобидных существ...
Разом разлилось по небу северное сияние, роскошное зрелище, обычное в
полярных странах.
Ослепительного блеска полушарие появилось на горизонте. Из центра этого
блистающего очага брызжут огромные столбы света, которые, поднимаясь на
неизмеримую высоту, освещают небо, землю и море... Как яркое пламя пожара,
разливается этот свет по снежной белизне, покрывает пурпуром синеватые
вершины ледяных гор и окрашивает густым красным оттенком высокие черные
скалы обоих континентов.
После яркой, великолепной вспышки северное сияние начинает мало-помалу
бледнеть, и его блеск гаснет в лучезарном тумане. В этот момент,
вследствие своеобразного действия миража, нередко случающегося в этих
широтах, стало казаться, что американский берег, хотя и отделенный от
Сибири шириной морского пролива, настолько вдруг приблизился, что как
будто ничего не стоило в эту минуту перекинуть мост с одного материка на
другой.
И вот, в голубоватом облаке тумана, разостлавшегося над обоими
континентами, появились две человеческие фигуры.
На сибирском мысе стоял на коленях мужчина и с неизъяснимым отчаянием
протягивал к Америке руки.
А с американского берега молодая, красивая женщина отвечала на
отчаянный жест мужчины, указывая ему на небо...
При свете потухающего северного сияния эти две человеческие фигуры в
течение нескольких секунд вырисовывались на светлом фоне бледными
прозрачными очертаниями. Но вот туман постепенно сгустился, и все исчезло
во мраке.
Откуда пришли эти два существа, встретившиеся в полярных льдах, на
границе двух континентов?
Что это за создания, на секунду сблизившиеся благодаря обманчивой игре
миража и снова разлученные навеки?..
Октябрь 1831 года приближался к концу.
Хотя на улице еще светло, но медная лампа с четырьмя рожками освещала
потрескавшиеся стены громадного чердака, единственное окно которого
завешено, чтобы не пропускать света. На чердак можно попасть через
открытый люк, в котором виднеется верхушка переносной лестницы. На полу
валяются в беспорядке железные цепи, ошейники с острыми гвоздями, уздечки
с зубьями, как у пилы, намордниками, усеянные остриями, длинные стальные
прутья с деревянными ручками. В углу стоит маленькая переносная жаровня,
вроде тех, какие служат мастерам свинцовых дел для растопки олова; угли в
ней лежат кучей на сухих стружках, и достаточно искры, чтобы он
воспламенился в одну секунду.
Невдалеке от зловещих инструментов, напоминающих орудия палача, лежат
принадлежности старинного вооружения. На сундуке разложена стальная
кольчуга с тонкими и гибкими кольцами, так плотно соединенными, что она
кажется мягкой стальной тканью, а рядом с ней - железные наручники и
набедренники в исправном виде, снабженные ремнями. Кроме того, масса
всевозможного оружия и две длинные трехгранные пики с ясеневыми древками,
прочные и легкие, на которых видны свежие пятна крови, дополняют эту
коллекцию, где о современности напоминают только два тирольских карабина,
заряженные и с порохом на полке.
С этим арсеналом смертоносного оружия и варварских инструментов странно
соседствовало собрание совершенно других вещей: четки в стеклянных
ящичках, медали, agnus Dei, кропильницы, изображения святых в рамках.
Вдобавок масса книжонок, напечатанных на грубой синеватой бумаге во
Фрибурге, с рассказами о новейших чудесах, о собственноручном письме
Иисуса Христа к одному верующему и, наконец, с мрачными предсказаниями на
1831 и 1832 год, адресованными революционной и нечестивой Франции.
Одна из картин, написанных на холсте, которыми странствующие фокусники
и фигляры украшают фасад своих балаганов, подвешена к продольной балке
потолка, для того, наверное, чтобы не портиться, оставаясь слишком долго в
скатанном виде.
На этом холсте виднеется следующая надпись:
"Истинное и достопамятное обращение Игнатия Морока, прозванного
"Предсказателем", совершившееся во Фрибурге в 1828 году".
Картина, больше чем в натуральную величину, написанная кричащими
красками и представляющая грубую мазню, разделена на три части и
изображает три главные момента из жизни обращенного, прозванного
"Предсказателем".
В первой части триптиха изображен свирепого вида человек с длинной
белокурой, почти белой бородой, одетый в шкуры оленя, как носят их дикие
обитатели северной части Сибири: на нем надета шапка из чернобурой лисицы,
с вороньей головой наверху. Его лицо изображает ужас. Скорчившись, на
маленьких санках, запряженных шестью рослыми дикими собаками, он несется
по снегу, спасаясь от стаи лисиц и волков, чудовищных медведей, которые,
раскрыв пасти с чудовищными клыками, казалось, способны сто раз поглотить
и человека, и сани, и собак.
Под этой картиной читаем:
"В 1810 году идолопоклонник Морок бежит от преследования диких зверей".
Во второй части картины Морок, одетый в белые одежды новообращенного,
стоит на коленях, набожно сложив руки, перед человеком в длинной черной
мантии, с белыми брыжами; в углу картины ангел с отталкивающей физиономией
держит в одной руке трубу, а в другой - огненный меч; изо рта его выходят
начертанные красными буквами по черному фону следующие слова:
"Идолопоклонник Морок бежал от диких зверей; дикие звери побегут от
Игнатия Морока, обращенного и крещенного во Фрибурге".
Действительно, в третьей части новообращенный, гордо выпрямив стан,
стоит торжествующий и прекрасный, в развевающейся голубой одежде;
высокомерно подняв голову и подбоченясь левою рукою, он, казалось,
усмиряет простертою десницей тигров, львов, гиен, медведей, которые,
пораженные ужасом, смиренно и покорно ползают у его ног, пряча зубы и
втянув когти.
Под последней частью можно прочитать как некий моральный итог:
"Игнатий Морок обращен. Дикие звери ползают у его ног".
Рядом с картинами лежат связки маленьких книжонок, тоже напечатанных во
Фрибурге, в которых рассказывается о том удивительном чуде, как язычник
Морок сразу после крещения получил сверхъестественную, почти Божественную
силу, которой не могут противиться самые свирепые звери; тому
свидетельством являлись ежедневные представления знаменитого укротителя;
он давал их не столько с целью похвастаться мужеством и смелостью, сколько
с целью прославить Господа.
Через открытый люк на чердак доносится порою снизу удушливый, острый,
резкий запах, запах зверинца. Время от времени слышится то звучный,
могучий рев, то глубокое, тяжелое дыхание, сопровождаемое глухим шумом,
точно какие-то громадных размеров тела возятся и грузно ворочаются на
деревянном полу.
На чердаке находится один человек.
Этот человек - Морок, укротитель зверей, прозванный Предсказателем. Ему
лет сорок, роста он небольшого, непомерно худ, с тонкими и сухими руками и
ногами. Он с головы до ног укутан в длинный халат на черном меху, с
ярко-красным верхом. Лицо его, от природы бледное, покрыто загаром в
результате той странствующей жизни, которую он ведет с детства, его
волосы, обладающие матово-желтым оттенком, свойственным некоторым
народностям полярных стран, падают длинными, прямыми прядями почти до
плеч. Борода такого же цвета обрамляет выдающиеся скулы. Нос у Морока
тонкий, заостренный и загнутый. Но самое поразительное в его лице - это
широко раскрытые, приподнятые веки, благодаря чему над зрачком, какого-то
красновато-бурого оттенка, постоянно виднеется часть белка... Неподвижный
взгляд этих странных глаз заставлял животных цепенеть, что не мешало в то
же время их господину прибегать Для полного их укрощения и к другим мерам,
о чем красноречиво говорили валявшиеся здесь ужасные инструменты.
Морок сидел у стола. Он только что открыл потайное дно маленького
ящичка, наполненного четками и тому подобными безделками, составляющими
принадлежность святош; в этом потайном дне, закрывавшемся секретным
замком, лежало несколько запечатанных пакетов, где вместо адреса стояли
номер и буква. Предсказатель вынул один из пакетов, положил его в карман
халата и, заперев секретным замком двойное дно, поставил ящик на полку.
Все это происходило в четвертом часу дня, в гостинице "Белый сокол",
единственной во всей деревне Мокерн, находившейся близ Лейпцига по дороге,
ведущей с севера к Франции.
Через несколько минут глухой подземный рев потряс стены чердака.
- Замолчи, Иуда! - угрожающе крикнул Предсказатель, повернув голову к
люку.
Послышался новый приглушенный рев, похожий на отдаленный раскат грома.
- Молчать, Каин! - крикнул снова Морок.
В третий раз раздался невыразимо свирепый рев.
- Да замолчишь ли ты, Смерть! - воскликнул Предсказатель, бросившись к
отверстию люка и обращаясь к невидимому третьему зверю, носящему мрачное
имя.
Но, несмотря на привычный властный голос хозяина, на его повторный
окрик, укротитель не мог добиться молчания; наоборот, вскоре к реву зверей
присоединился лай нескольких собак. Укротитель схватил пику, подошел к
лестнице и хотел уже по ней спускаться, когда на ступенях появился
человек, поднимавшийся снизу.
Вновь прибывший был смуглый и загорелый человек в серой круглой шляпе с
широкими полями, в короткой куртке и в просторных шароварах из зеленого
сукна. Его запыленные кожаные гетры свидетельствовали, что он прошел
долгий путь. На спине его была привязана ремнями охотничья сумка.
- Черт бы побрал этих зверей! - сказал он, поднявшись, - будто за три
дня они меня совсем забыли!.. Иуда даже лапу протянул сквозь решетку своей
клетки... а Смерть прыгнула, как фурия... Право, как будто не узнали...
Все это было сказано по-немецки.
Морок отвечал на том же языке, с легким иностранным акцентом.
- Какие новости, Карл, хорошие или дурные? - с беспокойством спросил
он.
- Хорошие!
- Ты их встретил?
- Вчера, за два лье от Виттенберга...
- Слава Богу! - воскликнул укротитель, складывая руки с выражением
полного удовлетворения.
- Да оно и понятно... Из России во Францию другого пути нет. Можно было
об заклад побиться, что мы их встретим где-нибудь между Виттенбергом и
Лейпцигом.
- А приметы?
- Весьма точные: две молодые девушки в трауре, белая лошадь, старик с
длинными усами, в военной шапке и сером плаще... И с ними собака сибирской
породы.
- А где ты их покинул?
- За одно лье... не позже как через полчаса они будут здесь.
- И именно здесь, в этой гостинице, так как другой в деревне нет, -
задумчиво промолвил Морок.
- А ночь уже наступает... - прибавил Карл.
- Удалось тебе заставить старика разговориться?
- Как же! Заставишь его!..
- Почему?
- А вот попробуйте-ка сами его обломать.
- Да отчего же?
- Просто невозможно.
- Невозможно? Почему?
- А вот увидите... Я шел с ними вчера до самой ночи, сделав вид, что
случайно их встретил; обратившись к высокому старику, я произнес обычное
приветствие всех пешеходов-путешественников: "Добрый день и добрый путь,
дружище!" Вместо ответа он только на меня покосился и концом палки указал
мне на другую сторону дороги.
- Да ведь он француз и, может быть, не понимает по-немецки?
- Он говорит на этом языке не хуже вас. Я слышал, как в гостинице он
просил у хозяина для себя и для молодых девушек все, что им нужно.
- А на ночлеге... ты не пытался еще раз завязать с ним разговор?
- Как не пытался!.. Но он так грубо ко мне отнесся, что я больше уже не
возобновлял попытки, чтобы не испортить дела. Вообще я должен вас
предупредить, что у него чертовски сердитый вид; поверьте, что, несмотря
на седые усы, он мне показался таким сильным и решительным, что, правь, я
не знаю, кто бы победил в драке: этот ли иссохший скелет или мой друг,
великан Голиаф. Я ваших планов не знаю... но берегитесь, хозяин...
берегитесь...
- Моя черная яванская пантера была тоже и сильна, и зла... - с мрачной
и презрительной усмешкой отвечал Морок.
- Это Смерть-то? Да она и теперь не менее зла и сильна... только перед
вами она покорна и почти кротка!
- Так же точно я сумею скрутить и этого старика, несмотря на его силу и
грубость.
- Гм, гм! Не очень-то верьте в это, хозяин; вы ловки и храбрее всякого
другого, но, поверьте мне, вы никогда не сделаете ягненком старого волка,
который сейчас сюда прибудет.
- А разве Каин, разве тигр Иуда не ползают от страха у моих ног?
- Еще бы! Да ведь у вас на то есть средства, которые...
- У меня есть _вера_... и в этом все... - властно сказал Морок, прервав
Карла, и так при этом взглянул на него, что тот склонил голову и замолчал.
- Почему бы Создатель, давший мне опору для борьбы со зверями, не
поддержал меня для борьбы с людьми, когда эти люди нечестивы и развратны?
- прибавил Предсказатель: торжественным и вдохновенным тоном.
Преклоняясь ли перед силой убеждения хозяина или не чувствуя в себе
способности вести споры о таком щекотливом предмете, Карл покорно ответил
Предсказателю:
- Вы ученее меня, хозяин. Все, что вы делаете, несомненно хорошо.
- Ты весь день следовал за стариком и девушками? - после некоторого
молчания спросил Предсказатель.
- Да, но издали. Зная прекрасно местность, я мог незаметно обходить то
по долине, то по горам, не теряя из виду дороги; последний раз я видел их,
спрятавшись за водяную мельницу... Так как им оставалось еще пройти
достаточно, а ночь уже недалека, я прибавил шагу и опередил их, чтобы
сообщить вам то, что вы называете хорошей вестью.
- Очень хорошей... да, очень... и ты будешь вознагражден... потому что,
если бы эти люди ускользнули от меня...
Предсказатель вздрогнул и не докончил. По тону голоса, по выражению
лица можно было судить, как важно для него принесенное известие.
- В самом деле, - продолжал Карл, - очевидно, это заслуживает внимания,
так как тот русский курьер, весь в галунах, который без передышки мчался к
вам из Петербурга в Лейпциг... был, может быть, для...
Морок грубо прервал речь Карла.
- Кто это тебе сказал, что приезд курьера имел отношение к этим
путешественникам? Ты ошибаешься, ты должен знать только то, что я тебе
говорю...
- Ладно, хозяин, извините меня и перестанем об этом... Я сейчас скину
сумку и пойду помогать Голиафу кормить зверей; ведь час ужина, должно
быть, близок, если только уже не прошел. А хорошо ли он справлялся со
своим делом, наш толстый великан?
- Голиаф ушел. Он не должен знать, что ты вернулся, а главное - не
надо, чтобы тебя увидели здесь этот старик и девушки. Твое присутствие
может возбудить их подозрения.
- Куда же мне уйти?
- Спрячься в конюшне и жди моих приказаний, - быть может, я тебя еще
сегодня ночью пошлю в Лейпциг.
- Как прикажете. У меня в сумке есть кое-какая провизия, и в конюшне я
поужинаю и заодно отдохну.
- Иди...
- Только не забудьте, хозяин, то, что я сказал. Право, не доверяйтесь
этому старику с седыми усами, думаю, что он чертовски решителен; я в этом
разбираюсь, - остерегайтесь его.
- Не беспокойся... я всегда осторожен... - ответил Морок.
- Ну, так желаю успеха, хозяин!
И Карл исчез по приставной лестнице.
Послав дружеский жест слуге, Предсказатель походил, задумавшись, по
чердаку, затем подошел к ящику с двойным дном, вынул из него какое-то
длинное письмо и внимательно перечитал его несколько раз.
Время от времени он вставал, чтобы подойти к закрытому ставнем окну,
выходившему на внутренний двор гостиницы, и с беспокойством прислушивался;
несомненно, Что прибытие трех путешественников, о которых ему сейчас
донесли, он ожидал с большим нетерпением.
Пока предыдущая сцена происходила в Мокерне, в гостинице "Белый сокол",
трое путешественников, ожидаемых с таким нетерпением укротителем зверей,
Мороком, мирно шли среди цветущих, веселых лугов, окаймленных с одной
стороны речкой, которая приводила в движение мельницу, а с другой -
большой дорогой, которая вела к селению Мокерн, расположенному
приблизительно в одном лье, на довольно высоком холме.
Небо было необыкновенно ясным, и только шум воды, с пеной сбегающей по
колесам мельницы, нарушал тишину и глубокий покой чудесного вечера. Густые
ивы, наклонясь над водой, отбрасывали на нее свою зеленую, прозрачную
тень, а дальше река ярко отражала и синеву неба, и пламенные краски
заката, так что если бы не холмы, отделявшие ее от небосклона, то золото и
лазурь вод слились бы в одно с золотом и лазурью неба. Высокий тростник,
росший по берегу, склонял свои бархатистые головки под дыханием легкого
ветерка; такой ветерок часто поднимается к концу дня, как это было теперь,
когда солнце медленно скрывалось за полосой пурпурных облаков с огнистой
бахромой... В свежем, чистом воздухе разносился звон колокольчиков
отдаленного стада.
По тропинке, проложенной среди луга, на белой лошади ехали,
поместившись в одном седле с широкой спинкой, две молоденькие девушки,
скорее девочки, так как им недавно исполнилось по 15 лет. Сидеть им было
довольно удобно, так как обе отличались миниатюрным, нежным сложением...
Лошадь вел под уздцы высокий загорелый человек с длинными седыми усами; он
время от времени оборачивался на молодых девушек с почтительной и вместе с
тем отеческой заботливостью. Он опирался на длинную палку, а на могучих
плечах нес солдатский ранец. Запыленная обувь и слегка волочащаяся походка
показывали, что он идет пешком уже давно.
Большая собака из породы тех, которых жители северной Сибири запрягают
в сани, смахивавшая на волка видом, ростом и шерстью, неукоснительно
следовала за вожаком маленького каравана или, употребляя простонародное
выражение, - по пятам своего хозяина.
Ничего не могло быть прелестнее этих юных девушек. Одна из них в левой
руке держала ослабленные поводья, а правой обвила талию своей уснувшей
сестры, головка которой покоилась на ее плече. Мерные шаги лошади сообщали
обеим гибким фигурам полное прелести колебание, причем покачивались и их
маленькие, ножки, опиравшиеся на деревянную дощечку, служившую вместо
стремени.
Сестры-близнецы носили имена Розы и Бланш по нежной фантазии любящей
матери; печальные, сильно поношенные траурные платья указывали, что ныне
они были сиротами. Надо было очень хорошо их знать, чтобы уметь различить
одну от другой, до того они были друг на друга похожи. Поэтому достаточно
описать наружность той из сестер, которая теперь бодрствовала, чтобы
познакомиться с обеими; единственной разницей между ними в данный момент
было то, что Роза бодрствовала, исполняя сегодня роль "_старшей_", и на
ней лежали обязанности, установленные проводником; старый солдат Империи,
фанатик дисциплины, он счел за благо устроить так, чтобы сироты поочередно
исполняли обязанности, сопряженные с начальствованием и с повиновением.
Несомненно, что Грез бы вдохновился при виде этих двух прелестных головок
в черных бархатных детских чепчиках, из-под которых выбивались крупные
локоны белокурых волос, рассыпаясь по плечам и груди, обрамляя круглые,
румяные, плотные, шелковистые щеки. Красная гвоздика, увлажненная росой,
не сравнилась бы ни в цвете, ни в бархатистости с их цветущими губками,