09 августа, 15:48, комната св.
Замок лязгнул несмазанным затвором, Ленка торопливо шагнула в комнату СВ.
Она никогда здесь не бывала, но не удивилась ничему – именно так все ей и представлялось: узкое помещение с узким окном, шкаф, над кроватью с панцирной сеткой – бра казенного вида и маленькая полочка с книгами, к названиям на переплетах Астраханцевой присматриваться было некогда…
…Так, халат… есть тут у нее какой-нибудь пакет?.. отлично, этот подойдет… теперь белье… шкаф заперт… зачем запирать шкаф в запертой комнате… а вот этот ключик на связке… ага, оно… значит, ночнушку, и простыню… а это что?..
Ленка медленно наклонилась над конвертом, из которого выпали несколько фотоснимков. Конверт оказался старинный, из черной бумаги, и столь же давнишние лежали в нем фотографии – напечатанные на старой, зернистой бумаге. Бесконечно-долгую минуту Ленка смотрела на них, сжав губы в тонкую ниточку… Затем решительно стала шарить в глубине полки.
С таким количеством снимков СВ стоило завести альбом. Но она держала свой архив в конвертах: и в древних, похожих на первый выпавший, и в новых, с фирменными надписями “Kodak” и “Konica”. Астраханцева торопливо перелопатила все, отобрав штук тридцать фотографий – и старых, черно-белых; и новых, цветных, глянцевых… На цвета и качество Ленке было наплевать.
Ее заинтересовали сюжеты.
09 августа, 15:59, главные ворота.
Володя, восседающий в своей будке, выглядел внушительно – камуфляжная куртка (на рукаве эмблема – два скрещенных кортика и надпись “Охрана”) и такое же кепи; темные очки прикрывали похмельные глаза и придавали лицу сурово-непреклонное выражение. А тот факт, что нижняя половина тела секъюрити облачена в вытянутые на коленях тренировочные штаны и резиновые шлепанцы, открывался посторонним взглядам только в редкие моменты, когда он выходил открыть-закрыть ворота, пропуская очередную машину.
«Скорая» выехала из лагеря и осторожно запетляла вниз, направляясь к деревянному мостику через небольшую, в этот год вконец обмелевшую речку. Монтер-охранник проводил ее взглядом и завистливо вздохнул. За десять минут доедут до Полян… Из всех сосредоточенных там благ цивилизации больше всего Володя ценил магазин, точнее – его отдел, специализирующийся на продаже прохладительных и горячительных напитков.
Да и на велосипеде можно шустренько сгонять туда-обратно…
Но Володя опасался покинуть пост – заметил, как мрачный начальник прошел к себе, в административный корпус. А из кабинета Горлового прекрасно видно, есть ли кто в будочке у ворот…
Володя совсем уже затосковал, когда узрел приближающегося Степаныча, явно кого-то или чего-то искавшего – медленно идущего со стороны котельной и внимательно поглядывающего по сторонам.
Смутные намерения мгновенно сложились в простой, но продуманный план, и монтер-охранник устремился к Степанычу с заманчивым предложением. Но не успел ничего изложить, тот первым начал разговор (если про Степаныча вообще можно так выразиться).
“Чубайса не видел?” – прочитал Володя на сунутой ему под нос осьмушке плотной бумаги. Пачечку этих листков и огрызок карандаша Степаныч постоянно держал в кармане спецовки.
– Не видел. Ни Чубайса, ни Гайдара, ни Кириенку с Хакамадой, хе-хе… – Изысканным чувством юмора страж ворот не обладал. – Но у меня к тебе другой консенсус. Помаячь тут за меня недолго, часок, не больше… А я до лабаза быренько; и тебе затарюсь, если надо…
Степаныч с сомнением покачал головой. Показал на окна начальственного кабинета.
– Да ничего, тут главное, чтоб торчал кто-нибудь в будке, – постарался развеять его опасения Володя. – Натянешь мою куртку, и все путём… Чужих, главное, не пускай, а то Васильич живо мне хвост накрутит…
Степаныч согласно кивнул, он вообще редко кому в чем-либо отказывал. Обрадованный монтер стал расстегивать свою охранную спецодежду.
09 августа, 16:19, берег Большого озера.
Доктор Пробиркин наконец закончил все хлопоты, вызванные прической Астраханцевой и внезапной болезнью СВ. Он заменил марлевый тюрбан на раненом пальце аккуратным кусочком пластыря, – и занялся давно лелеемыми личными планами.
Плаврук удалялся от лагеря тропой, огибающей Большое озеро – слева крутой склон, поросший непонятно как держащимися на нем вертикально деревьями; справа, в полушаге, зеркально-гладкая – ни волнения, ни малейшей ряби – вода.
Думы в голове Доктора бродили невеселые. Ему предстояло испытание, куда более страшное, чем сегодняшний “Орленок” и завтрашняя “Зарница”…
День Нептуна.
Дело в том, что инструктор по плаванию ДОЛ “Варяг” сам этим немудреным искусством не владел. Нет, он не передвигался в воде, как топор-колун, который плавает лишь по кратчайшему расстоянию от поверхности до дна, но…
Но и загадочный стиль, коим Пробиркин с трудом мог преодолеть десяток-другой метров водной преграды, плаванием назвать было сложно – фонтаны воды, вздымающиеся от беспорядочно шлепающих конечностей, скорее вызывали ассоциации с брачными играми гиппопотамов.
Впрочем, трудоустроиться на должность плаврука Сергею сей тщательно скрываемый недостаток не помешал. Выученные наизусть упражнения из “Азбуки плавания” Доктор объяснял малышне с безопасной суши. Расхаживал по берегу в спортивном костюме со свистком на груди и секундомером в руке – и бодро руководил процессом.
Тем не менее отлаженный за долгие годы алгоритм приобщения детей к воде не давал сбоев – в озеро выпускались только благополучно проплывшие туда и обратно тридцатиметровый дощатый “лягушатник”. Но вот грядущий День Нептуна…
В этот день, один раз за смену, проводился чемпионат лагеря по водным видам спорта. Вожатые с воспитателями в нем тоже участвовали, и, естественно, от плаврука ожидали рекордного выступления.
От предыдущих Дней доктор сумел отвертеться.
Июнь выдался холодный, вода толком не прогрелась – и праздник, к его великой радости, отменили.
От прошлого, июльского, Дня Нептуна Пробиркин спасся, на редкость вовремя простудившись, но изобразить что-либо подобное теперь не стоило и надеяться – Нина Викторовна, школьный врач с тридцатилетним опытом, симулянтов чуяла за версту. И отнюдь не жаловала.
Пробиркин, после долгих и трудных размышлений, решил-таки принять участие в соревнованиях. Более того – поставить рекорд. Конечно, водное поло и заплыв на время ему абсолютно не подходили – Доктор собрался удивить народ нырянием.
Соревнования ныряльщиков проводились в “Варяге” по старинной, описанной еще Джеком Лондоном методике: в воду бросается горсть монет, каковые и надлежит оттуда достать, – как можно больше и как можно быстрее. Правда, у Лондона дело происходило в океане, кишевшем акулами.
Спасти свой престиж плаврука Пробиркин решил не особо честным способом. Прямо говоря – совершенно жульническим.
Главная роль в хитроумном плане отводилась шикарным разноцветным плавкам Доктора, точнее, зачем-то украшавшим их двум кармашкам на молниях. Именно туда плаврук-аферист собирался поместить монетки, номиналом точно соответствующие тем, которые будут брошены в самом глубоком месте, где деревянный понтонный пирс дальше всего вдавался в озеро.
Единственным моментом коварного замысла, вызывавшим тревогу, стала необходимость нырнуть с трехметровой вышки, установленной на пирсе. Нырял Пробиркин примерно так же, как и плавал, – входил в воду под непонятным углом, с громким плюхом и фонтаном летевших во всех направлениях пенных брызг…
Необходимо было потренироваться.
Глава 6
09 августа, 16:38, кабинет Горлового.
– Елена Алексеевна, я хотел посоветоваться с вами вот по какому поводу… – Горловой говорил мягко, но значимо, создавая полное впечатление, что успешно руководить лагерем до сих пор ему помогали исключительно мудрые советы Астраханцевой Е.А.
Ленка изобразила заинтересованность и готовность помочь в разрешении любой возникшей проблемы.
– Вы знаете, что Галина Андреевна заболела. Серьезно заболела. И, возможно, надолго. Я предлагаю вам временно, до ее выздоровления, занять место старшей вожатой.
Значит, и.о., подумала Астраханцева. Ответственность полная, перспективы неясные…
– Сами понимаете, что оформить вам ставку я не могу; но у вас появляется отличный шанс показать, что вы готовы к такой работе и к такому уровню ответственности, и, возможно, при благоприятных обстоятельствах…
Окончание фразы не прозвучало, предоставляя Ленке самой додумывать, при каких таких обстоятельствах сможет хлынуть на нее поток неясных пока благ.
В одном Горловой не лгал – должность старшей вожатой давала весьма интересные перспективы, не зависящие от нищенского оклада – но это все бывало до начала сезона, когда решалось, кто и сколько получит льготных путевок (а пристроить в лагерь чадо за полную цену стоило теперь очень даже немало).
Летом же старшая вожатая была рабочей лошадкой, отрабатывающей свой кусок весеннего пирога.
– Я боюсь, что не смогу заменить Галину Алексеевну – просто не справлюсь. Да и кроме отряда, на мне еще висит литературный кружок…
– Ну зачем же прибедняться, Елена Алексеевна! Человек вы энергичный и опытный, с высшим педагогическим, не первый раз выезжаете… Пора вам готовиться к переходу на более высокую ступень. На отряде у вас ведь две вожатых? Вы же сами оформили два дня назад вашу подругу?
Ленка неохотно кивнула. Действительно, она предложила Масику отдохнуть тут от передряг и немного подработать – и та согласилась.
– Ну вот видите! – с воодушевлением продолжил Горловой. – Алина, по-моему, девушка ответственная и созрела для должности воспитателя, – пусть попробует свои силы. А литературным кружком отлично может руководить Светлана Игоревна, тем более что и сейчас вы работаете там фактически вдвоем…
Время на раздумья просить бесполезно, поняла Астраханцева, не даст он никакого времени… Тащить лагерь в одиночку начальник не хочет, не может и не умеет…
– Нет, Вадим Васильевич, по-моему, вы меня переоцениваете. И я вынуждена отказаться от вашего предложения, – сказала она твердо.
Это, надо понимать, до сих пор был пряник, подумала Ленка. Черствый, обкусанный и обслюнявленный… А другого у него нет… Но должен появиться и кнут, обязательно должен, потому что никто в здравом уме и твердой памяти не согласится променять ответственность за тридцать непредсказуемых, лезущих во все щели и закоулки деток – на то же самое, но за без малого четыреста душ…
Кнут не заставил себя ждать.
– Должен вам сказать, Елена Алексеевна, что в последнее время появились некоторые претензии в ваш адрес. – Горловой посмотрел на нее доброжелательно, даже сочувственно, давая понять, что стоит ей согласиться, и все смехотворные, не заслуживающие упоминания попреки развеются как дым.
Но у Ленки выдался сегодня неудачный день, никак не годящийся для таких к ней подходов.
– Это кто же и какие претензии мне предъявляет? – зло процедила она, тяжело уставившись на Горлового.
Она знала эту особенность своих глаз, хотя и редко ею пользовалась. Когда Ленка прекращала говорить и улыбаться, когда ее лицо неподвижно застывало – мало кто мог спокойно перенести этот давящий взгляд исподлобья…
Горловой не выдержал дуэль взглядов и стал изучать листы настольного календаря, медленно их перелистывая – будто заносил туда изо дня в день летопись прегрешений воспитателя четвертого отряда Астраханцевой Е.А.
– Ну-у… – Начальник сделал многозначительную паузу. – Разные разговоры ходят по лагерю…
Он явно не хотел развивать скользкую тему и выяснять отношения.
Кнут, как и пряник, лучше показывать издали.
– Какие разговоры? – жестко, в лоб, спросила Астраханцева.
– Ну, к примеру, про ваши вечерние посиделки. – Горловой принял, наконец, вызов. – Я все понимаю: вожатые и воспитатели в основном люди молодые… Но дети! Мальчики и девочки из старших отрядов, которые у вас там порой бывают. И спиртные напитки, которые, я точно знаю, вы там употребляете…
Ленка молча ждала продолжения. И он продолжил – начав, останавливаться уже не стоило:
– И не только спиртные напитки. Одна из наших воспитательниц слышала разговор между детьми : “Вчера у Рыжей опять косяка забивали…” Как вы считаете, что могут подумать родители о таких слухах ?
Все-таки “слухи”, а не “факты”, подумала Ленка. Неужели еще надеется повернуть разговор обратно?.. Ну сейчас я удивлю его до невозможности… или не удивлю и он все знает?…
– Интересно, а что могут подумать те же родители о таких фактах ? — спросила Астраханцева ядовито-ласковым голоском.
Она засунула два пальца в нагрудный карман блузки, медленно вынула фотографию (попалась старая, черно-белая) и положила на стол перед Горловым. Потом еще одну, столь же медленно. Затем рывком выхватила оставшиеся три и звучно шлепнула на полированную поверхность – четыре туза и джокер, такое не бьется…
Судя по лицу Горлового, он все же не знал . На снимках была СВ и какие-то другие, незнакомые Ленке мужчины и женщины. А еще дети. Мальчики. Исключительно мальчики. Пионеры. Именно пионеры – в руках горны и барабаны, на шеях повязаны красные галстуки, на головы надеты отглаженные пилотки; а больше ничего из одежды на детях не оказалось…
Ретроспекция. СВ, 1979 год
Олегу исполнялось четырнадцать осенью. Мальчик был красив: рослый, статный, густые русые кудри, ни малейшего следа юношеских угрей на гладкой коже. Мальчик превращался в мужчину – по крайней мере, влюбился он в девятнадцатилетнюю вожатую Галину Андреевну не детской смешной любовью…
Олежка не мог, просто по возрасту никак не мог быть там , в полутемной комнате с наваленными в углу гнилыми матрасами.
Но Гале Савич – когда она видела, как у мальчика при разговоре с ней под тонкой тканью треников растет и подергивается упругий холмик, казалось: был! Был! Может, стоял в углу и лишь смотрел, – но был!
Она играла с ним расчетливо, доводя желание мальчишки до высшей точки – за последние годы Галя в совершенстве освоила эти игры. Она улыбалась ему – улыбаться ей пришлось научиться заново, у зеркала. Улыбалась, хотя с трудом сдерживала позывы к рвоте – при виде таких мальчиков она всегда почему-то ощущала удушливый запах влажного гнилого поролона… Маскирующая тошноту улыбка обещала многое…
Все произошло вечером, после отбоя. В комнате Галиной подруги и коллеги, Риточки Мигуновой. Комната располагалась удобно, в стоявшем на отшибе коттедже для вожатых. Штатов, как всегда, не хватало – остальные комнаты коттеджа пустовали.
Она погасила свет, оставив лишь слабый ночник. Побоялась, что не сможет совладать с лицом. Но руки, которыми Галя ласкала и раздевала Олега, не дрожали…
Мальчик, когда она привязала его к креслу, широко разведя ему ноги, не сопротивлялся. Подумал – очередная игра, а может, решил, что сейчас произойдет главное , или… Впрочем, Галина Андреевна не интересовалась его мыслями.
Она включила свет – вскоре в комнату вошла Риточка, разделась. И они занялись любовью. На глазах у связанного паренька.
Потом, когда все у них закончилось, обнаженная Галя подошла к креслу, подхватив по дороге со стола увесистую линейку. И с размаху ударила по вздыбленной плоти Олежки. По самому кончику. Мальчик взвыл. Она улыбнулась – настоящей своей, не отрепетированной у зеркала улыбкой, – и ударила еще раз…
– Прекрати! – вмешалась Риточка. У нее причин для ненависти к мальчикам-подросткам не имелось. Просто с девушками было ей интереснее…
Рита подошла, опустилась на колени у кресла. Поцеловала Олегу пострадавшее место – долго, взасос.
И сказала, поглаживая его бедро:
– Приходи завтра. Посмотришь. Будет что вспомнить, когда перед сном станешь гонять шкурку…
Он пришел.
Такие мальчики были у них каждую смену. Потом у Гали появилась новая идея… У мальчишек из старших отрядов она пользовалась немалым успехом, Риточка тоже – и в ближайший вечер у их секс-игрищ оказалось уже два зрителя. Парнишки сидели, изнывая, сходя с ума от желания – один вечер, другой… На третий раз им более чем настоятельно предложили заняться взаимным удовлетворением. Именно для этого Галя выпросила у завхоза старый, протертый и продавленный многими поколениями пионеров матрас. И ненадолго выставила его под дождь…
…Худенький рыжеволосый мальчишка, лежавший лицом вниз на матрасе, вскрикнул, когда на него сверху навалился перевозбужденный приятель… Галочка улыбалась. Теперь запах гнилого поролона ласкал ей ноздри…
Беда стряслась следующим летом. Один из их мальчишек – из Ритиного отряда – вскрыл вены. Не в ванной, не под струей теплой воды и не за пять минут до прихода родителей. Ночью, в палате, под одеялом… Истек кровью и умер. Ладно хоть не в их дежурство по корпусу… Шокированная Риточка бесповоротно отказалась от продолжения игр, тем же утром собрала вещи и уехала. Галя смотрела на окровавленную простыню и вспоминала другую кровь – на ветхой полосатой ткани, в полутемной комнате семь лет назад… Потом закрыла лицо руками. Окружающие посчитали, что Галина Андреевна плачет. Она улыбалась…
…После строительства “Бригантины” большую часть года СВ проводила там – этот лагерь работал круглогодично. Проводила с трудными подростками… Тамошний начальник Боровский, дурак и пьяница, искренне, кажется, считал: СВ любит детей, и готова возиться с ними дни и ночи… Она была готова. Особенно ночами.
Старший вожатый “Бригантины” Глеб Ютасов по прозвищу Глобус, давний – платонический – приятель СВ , знал всё . Он и сам обожал повозиться с мальцами… Уже в новые, не пионерские времена ему пришло в голову, что людей, любящих детей и подростков (пусть даже трудновоспитуемых), на свете хватает. И что из их с СВ хобби может получиться неплохой бизнес.
Так оно и вышло.
09 августа, 16:45, кабинет Горлового.
Начальник не прикоснулся ни к одному из пяти разложенных на столе снимков. Голос Горлового звучал хрипло и безжизненно, щека подергивалась. Но других проявлений эмоций он себе не позволил.
– Кто еще это видел?
– Пока никто.
Астраханцева встала и пошла к дверям, не спрашивая разрешения. Шагала с презрительной ухмылкой, стараясь как можно громче цокать каблуками.
Игольно-отточенный карандаш хрустнул в пальцах. Горловой аккуратно сложил половинки и снова переломил. Попытался сломать четвертинки – не получилось, швырнул обломки в угол…
В это время задребезжал телефон.
Звонил Булат Темирханович Хайдаров.
09 августа, чуть раньше, главные ворота лагеря.
…Лицо водителя казалось улыбающейся маской клоуна, неуместной среди груды искореженного металла – нижней части у отлетевшей на несколько метров кабины “Урала” не осталось, верхнюю же взрыв смял и перекрутил по всем направлениям. Но стояла кабина на мерзлой земле как положено, крышей вверх, и, похоже, все это приключение смешило водителя до невозможности…
Высокий, пожилой сван неторопливо, уверенно направился к кабине – добить весельчака, но, не дойдя нескольких шагов, остановился и опустил автомат – широкая, от уха до уха, клоунская усмешка оказалась вблизи рваной, переставшей кровоточить раной на мертвом лице…
…Это не был сон, скорее видение наяву, – глаза Степаныча оставались открытыми, хотя едва ли что-то видели и замечали. По крайней мере, на мягко подкативший снаружи к воротам серебристый “сааб” он не обратил внимания, водителю пришлось дважды нажать на клаксон.
Булат Темирханович нервно барабанил пальцем левой руки по колену, глядя, как нескладная фигура в камуфляже медленно покидает будку и идет к воротам. В последнее время знакомых и партнеров по бизнесу удивляла странная раздражительность, даже агрессивность, порой нападавшая на спокойного и корректного Хайдарова.
Пока что ему удавалось подавлять эти вспышки. Многолетняя привычка к жесткому самоконтролю еще продолжала работать, умеряя спонтанные всплески ярости. Так высокая и прочная плотина долго сдерживает медленно, но неуклонно прибывающую воду, на время откладывая появление потока, и одновременно за каждую минуту спокойствия добавляет ему разрушительной, стремительной силы…
Сам предприниматель считал происходившее следствием накопившейся за последние годы усталости – и мечтал об отпуске в самом глухом углу, в юрте, чуме, таежной заимке – без телефона, факса, модема, без проклятого пиликанья мобильника.
Степаныч приблизился к воротам (над запертыми створками виднелись только голова и плечи), поднял и скрестил руки: проезда нет, разворачивайтесь.
Из серебристой иномарки вышел и неторопливо, уверенно пошел к нему высокий, пожилой кавказец… Степаныч напрягся в ожидании.
Хайдаров подошел почти вплотную к металлическим зеленым створкам:
– Здравствуйте, в чем дело?
Охранник не отвечал, быстро писал что-то на клочке бумаги. Глухонемой? – удивился Булат Темирханович. “ПРОЕЗД ЗАКРЫТ УЕЗЖАЙТЕ” – прочел он через секунду на поднятом над воротами листке.
– Откройте, мне надо проехать, у меня в лагере сын… – Хайдаров выговаривал слова раздельно, стараясь, чтобы губы двигались как можно более четко.
Охранник покачал головой и указал пальцем на листок, лицо его кривила нехорошая усмешка, при виде которой Хайдаров начал медленно закипать.
– У вас будут неприятности, очень большие неприятности. – В голосе предпринимателя послышалась неприкрытая угроза, за последние годы он отвык от таких препятствий…
Степаныч торопливо перевернул листок, написал еще несколько слов крупными печатными буквами – “ЩЭНИ ДЭДА МОГИТХА, КАРТВЕЛА!” – и снова показал над воротами.
Из этих… понял, батоно, что написано… – с холодным удовлетворением подумал Степаныч, видя, как дернулось и побледнел кавказец, как шагнул он вперед, упершись грудью в теплое железо ворот. Теперь их лица разделяло четверть метра, не более… Степаныч напружинился, готовый ко всему.
Детство Булата Темирхановича прошло в интернациональном квартале старого Баку, вокруг жили представители почти всех народов Кавказа, он прекрасно понял, что означает эта фраза по-грузински, написанная русскими буквами.
Кавказец резко развернулся, почти пробежал отделявшие его от машины метры, рывком распахнул дверцу и нырнул внутрь. За стволом, отрешенно подумал Степаныч.
Хайдаров включил зажигание и около минуты боролся со жгучим, неотвязным желанием – подать немного назад и протаранить с разгона преграду.
Он ясно представлял, как мгновенно сменится гнусная улыбочка на роже охранника удивлением, а затем паническим ужасом; как треснут срываемые петли и створки рухнут, слегка задержанные в падении опрокинутым телом; как из-под них раздастся крик-всхлип, сменится коротким чавкающим хрустом, – и все закончится.
Булат Темирханович закрыл на несколько секунд глаза, снова открыл и решительно нажал на педаль…
“Сааб” рванул назад, до самого конца площадки перед воротами, смял растущие у обочины кусты дикой малины, резко развернулся – пробуксовал, песок и хвоя полетели из-под бешено вращающихся колес, – и понесся от лагеря вниз по узкой, петляющей дороге.
…Про оставшиеся в барсетке деньги, приготовленные для Горлового, предприниматель вспомнил, только когда немного успокоился, проделав на сумасшедшей скорости почти треть пути в город. Достал мобильник и набрал номер начальника лагеря.
09 августа, 16:39, берег Большого озера.
Если деревья, при их неторопливой растительной жизни, тоже имеют характер, – то эта сосна была настоящим бойцом.
Много десятилетий назад равнодушный ветер уронил крохотное сосновое семечко на самую границу двух стихий, на ту точку, за которой можно сказать определенно – это уже озеро, но до которой – еще лес. Обычно здесь, на урезе, сосны не росли. На невысоком обрывчике стояли рябинки, черемухи, реже березы, – как стрелки-лучники в авангарде тяжелой пехоты.
Однако эта сосна выросла.
Давно уже линия берега отодвинулась назад в извечной борьбе воды и земли, давно погибли недолговечные соседки, превратившись в донные коряги – в замки и крепости длинноусого рачьего братства. А могучая сосна, стоя уже в воде, все сопротивлялась неизбежности – последний боец погибшей армии.
Но минувшей весной она получила смертельный удар.
Внезапно налетевший и столь же быстро исчезнувший июньский шквал не смог сломать крепкий еще ствол, не сумел выкорчевать или порвать могучие, перекрученные корни, уходящие в глубь берега. Но что-то там, в глубине, подалось и расступилось – земля предала своего последнего в битве стихий солдата. Дерево низко склонилось над озером, еще живое, еще зеленое, – но обреченное, ожидающее последнего удара, удара милосердия…
Доктор Пробиркин не размышлял о печальной судьбе зеленого гиганта. Он лишь решил поучиться прыжкам в воду с нависшего над глубоким местом ствола, благо место удаленное и критических взглядов можно не опасаться.
Это был второй визит сюда Доктора с тренировочными целями. Во время первого выяснился неприятный факт: дно обрывается резко и круто, а точка ствола, примерно соответствующая высоте трамплина, чересчур удалена от берега. Вынырнувший Пробиркин с огромным трудом доплыл до мелкого места…
Продолжать дальнейшие опыты обессилевшему и задыхающемуся плавруку не захотелось.
Доктор решил привлечь на помощь современные технологии – сейчас на нем красовался алый спасательный жилет, составлявший вместе с чудо-плавками и разбитыми сандалиями все его одеяние.