Теперь “Пном-Пень” (недоброжелатели, по серости своей не знавшие о существовании страны Камбоджи и наименовании ее столицы, обзывали группу то “Пель-Мень”, то “Сунь-Вынь”) собирался в полном составе редко, опускаясь порой до уличного, с подставленной шляпой, исполнения.

А Клайд все чаще задумывался о менее хлопотной и затратной карьере барда-одиночки.

Он резко провел пальцем по струнам и объявил : “Блюз Таврической улицы”. Ленка обвела всех многозначительным взглядом.

…Таврическая улица, подумала Света, точно, что-то было у Ленки связанное с этим названием… И не так давно… не помню… опять не помню… Господи, да что же со мной такое?..

Пытаясь пробиться в глубины собственной памяти, Света пропустила начало песни, начав вслушиваться со второго куплета.


…И вонзая наручники
В стонущих дам
Она смотрит в окно,
Где музей, словно храм,
Храм забытых надежд,
Храм убитой любви
Всем вокруг все равно,
Хоть умри, хоть живи…
Вот так она стала лесбиянкой
Вот так она стала лесбиянкой
Вот так она стала лесбиянкой
Вот так…

Мелодия Светлане не понравилась, а чужие слова складывались в ничего не значащие фразы… К темам, больным для Клайда, однажды крупно пострадавшего от сторонниц однополой любви, она была равнодушна.

Сладковатый запах давил на виски – Света встала, открыла дверь и шагнула в ласковую ночь. А сзади доносился бесконечный и надрывный блюз:


Она любила его
Но он хотел уходить
А ребенка пришлось
Не родить, а убить…
Вот так она стала лесбиянкой
Вот так она стала лесбиянкой
Вот так она стала лесбиянкой
Вот так…

– Светик, ты что? – Ленка Астраханцева выскользнула следом.

Дневная жара наконец ушла, на улице стало холоднее, чем в комнате. Откуда-то издалека доносились приглушенные звуки потасовки.

– Извини, устала что-то… – сказала Света, пытаясь улыбнуться этой (совершенно незнакомой!) женщине. – И, если честно, – не люблю запах анаши.

Ее улыбка была растерянной. Жалкой.

Но Астраханцева в темноте не разглядела.


05 августа, 22:37, ДОЛ “Варяг”, шестой корпус.

Белоголовый мальчик по имени Тамерлан не спал.

Сидел в темноте на покрывале кровати, скрестив под собой ноги – поза для непривычного человека на редкость неудобная, но он за последний час не шевельнулся, даже ни разу не моргнул. Казалось, он или о чем-то размышляет, или вспоминает что-то, неподвижно глядя на ровную и гладкую стену палаты, освещенную мертвенно-бледным светом уличного фонаря.

Дверь распахнулась, ударившись о стену. Дронт вошел и рухнул на койку. Вместе с ним вошли боль, и унижение, и бессильная жажда мести… Все это слышалось в странных звуках, которые доносились с койки Дронта – не то в рычании, не то в скулеже. И – слышалась ненависть. Больше всего – именно лютая ненависть.

Находиться в одном помещении с источником подобных эмоций было нелегко.

Тамерлан встал. Подошел к Дронту, положил руки на содрогающиеся плечи. Потом вернулся на то же место, застыл в той же позе.

Дронт спал. Сны ему снились страшные.

Кровавые сны.


Ночь. Комната Степаныча.

Это был старый, обшарпанный армейский кунг на базе “Урала”. Изношенный двигатель ревел на подъемах, из-под колес летели комья перемешанной с первым снегом глины – но машина упрямо ползла по разбитой дороге к перевалу. Степаны видел все в как замедленном показе: вот колесо неторопливо наезжает на рытвину, по тонкому ледку зазмеились трещины, он вспух коробящимся, медленно сминаемым пузырем – струи жидкой грязи неохотно подались в стороны… И слышал Степаныч тоже всё, вплоть до скрипа пружин в продавленном водительском сиденье и плеска горючего в баке – натужный звук двигателя, странное дело, этому не мешал. Раздавшееся “…пи-пи-пи…” прозвучало безобидно, как писк голодных птенцов ласточки в гнезде. Но этот птенчик питался отнюдь не мошками – под передним мостом “Урала” остатки дороги превратились мгновенно в ничто, просто в яркий, давящий на глаза свет, и рванули вверх крушащим все потоком, поднимая кабину и медленно, с хрустом отрывая ее от кузова, и сдавливая, расплющивая зеленую крышу с грубо, торопливо нарисованным красным крестом… Тут же сдетонировало что-то еще более мощное, чем первый радиофугас, заложенное в соседнюю яму – кузов так же неторопливо устремился к низкому серому небу – и не долетел, разломленный, разодранный, растерзанный злой силой… Звук ударил с запозданием, когда разрозненные куски кунга и его пассажиров уже опускались на содрогнувшуюся землю… Ударил и остался в ушах несмолкаемым гулко-колокольным звоном – автоматы расстреливающих колонну “Соколов Гамсахурдиа” застрекотали сквозь этот звон ласково, как кузнечики на солнечном июльском лугу…

…Степаныч вскочил, звон и стрекотание еще звучали в его ушах – подошел нетвердыми шагами к шкафу, торопливо нащупал нагревшуюся за день бутылку, зубами сорвал пробку-колпачок – острая фольга резанула губы – пил торопливо, не чувствуя вкуса и градуса, торопясь провалиться в беспамятство, в забытье, в темноту…

Капли пролитой водки смешивались с каплями крови и падали на давно не мытый пол.


Ночь. Темнота. “Варяг”.

Вожатая Алина по прозвищу Киса в сегодняшних посиделках у Астраханцевой не участвовала – и не только оттого, что дежурила по шестому корпусу, а в гости к ней заглянул Леша Закревский, – Алине вообще претила Ленкина компания.

Около полуночи, проводив Лешу до дверей корпуса, Киса заглянула в палату, где квартировал Дронт со своими приятелями.

Мальчишки вернулись сегодня поздно, задержавшись после отбоя, обычным в таких случаях путем – через окно первого этажа. Алина слышала, как происходит злостное нарушение режима, но в тот момент… В общем, в тот момент она была немного занята.

И теперь заглянула в палату – все ли в порядке?

Зашла, постояла, ожидая пока глаза привыкнут к полумраку, потом пересчитала присутствующих – все пятеро на месте. Что с сегодняшнего утра в палате живут шестеро, – Алина не вспомнила, несмотря на то, что провалами памяти не страдала. И сидевшего со скрещенными ногами мальчика не увидела – хоть и скользнула взглядом по отчетливо видневшимся в темноте белым волосам…


Ночь. Темнота. Город.

Огромный город заснул гораздо позже, чем затерянное в лесах Пятиозерье.

Но тоже уснул, покрытый какой-то не совсем полноценной тьмой – белые ночи закончились, но легкий намек на них еще оставался. Полная луна и несколько самых ярких звезд светили на непонятном фоне – цвета воды в стакане, где рисующие акварелью дети долго мыли кисточки.

Город уснул, хотя отдельные его жители продолжали бодрствовать. Проезжали редкие машины; запоздалый прохожий замысловатым зигзагом завершал дневной путь; в доме напротив упорно горели два окна.

…Окурок трассирующей пулей прочертил нисходящую траекторию и разбился красными искрами об асфальт, медленно твердеющий после дневного зноя.

Человек, показавшийся сегодня (вернее, уже вчера) поварихе Вере так похожим на генерала Лебедя, вернулся от форточки к заваленному бумагами столу. Спать хотелось зверски, но в последнее время, в погоне за ускользающим временем, он установил три часа как суточную норму сна.

На столе лежали торопливо нарисованные, но весьма точные схемы лагеря “Варяг”: спальные корпуса и хозяйственные постройки, пляж и волейбольная площадка, столовая и БАМ – все, что он успел разглядеть и запомнить.

Память у него была абсолютная, при нужде подсказывающая страницы давно читаных книг и интонации давно отзвучавших разговоров. Много лет назад любимая женщина говорила ему, что это ненормально, что это такое же отклонение от здорового человека, как склероз или слабоумие. А он улыбался (тогда он еще умел улыбаться) и рассуждал о том, что норма – не то, что присуще большинству людей, но то, к чему следует стремиться, и вспоминал философское определение “идеального человека” (тогда он еще любил порассуждать на отвлеченные темы). Она печально предрекала ему до срока сожженные клетки мозга и ранний маразм.

Он отогнал бессмысленные воспоминания и стал рисовать новую схему – на ней БАМ, шестой корпус и волейбольную площадку соединяли жирные стрелки, а расходящиеся пунктирные линии показывали углы обзора из окон соседних зданий…

Впрочем, с равным успехом это могли быть и сектора обстрела.


ИНТЕРЛЮДИЯ

Между временем и пространством – II

1.

Зверь выглядит неуместно материальным здесь, в лабиринте светящихся нитей – грубая, напоенная силой плоть в царстве высших материй. Короткая шерсть лоснится, под шкурой перекатываются тугие мускулы. Глаза полуприкрыты, пасть – наоборот – полуоткрыта. Клыки вызывают уважение – у сильных духом. У слабых пасть зверя вызывает ужас.

Но в целом зверь удивляет здесь, где нет и не может быть ничего материального – лиш поля и энергии.

ОН не удивляется и не пугается. Не удивляется, поскольку знает: этот Нерожденный Зверь может бродить где и как хочет, не теряя раз и навсегда выбранного облика – может странствовать между Мирами, временами и пространствами. ОН не пугается – поскольку никогда и ничего не боится.

Но все же опасение появилось – повредить недавно найденное в случае непредвиденных последствий этой встречи. Запутанную голубую нить. След. Нити уже вибрировали, многие готовы лопнуть – и лопнут. Эта крепче других, но…

ОН не говорит, но посылает мысль:

– Приветствую тебя, Нерожденная! Спустимся? Поговорим?

Зверь все понимает.

И соглашается.

2.

Первый подвернувшийся Мир. Время местное.

Это пустынное место.

Песок, выходы скальной породы, редкие чахлые растения – и огромный, сверкающий бело-голубой диск солнца, жгущий яростным взглядом бесплодную землю.

– Поговорим? Ты искала меня для этого, Нерожденная? – думает человек.

Человек немолод, загорел, худ, жилист. И, судя по всему, силен. Он сидит на плоском валуне и мысленно обращается к зверю, смотрящему на него немигающими глазами.

Зверь напоминает огромную кошку – кошку с вытянутыми, удлиненными пропорциями. Движения зверя страшны и прекрасны. Зверя знают под многими именами. Иные молятся ему, называя Нерожденной Матерью. Другие проклинают и нарекли Ужасом Пустыни.

Сам зверь зовет себя попросту: Базарга.

Может показаться, что время вокруг остановилось – но это только кажется. Нерожденные способны проделывать со временем многое – но не остановить и не направить вспять. Все окружающие лишь на первый взгляд застыло – поднятые ветром песчинки вязко и медленно двигаются мимо, а посох, оброненный в тот момент, когда его владелец перестал быть просто и единственно человеком – посох со скоростью часовой стрелки падает на песок.

– Так зачем ты искала меня, Нерожденная? – Это сказано вслух, губы и связки человека быстро освоились с незнакомой речью. – Зачем? Я не верю в случайно…

Он не успевает закончить – Базарга прыгает на него, мгновенно, неуловимо для глаза, сетчатка еще посылает в мозг образ лежащего вытянутого тела, а оно уже несется в воздухе смазанной желтой полосой – никогда не промахивающаяся смерть, неостановимая и беспощадная.

Не промахивается она и теперь.

3.

Звук похож на тот, что издают, столкнувшись, два бильярдных шара – не дешевки из керамики или пластмассы, а настоящие, из полированной слоновой кости.

Впрочем, точно такой же звук, неприятный и пробегающий по хребту холодной струйкой, издает и человеческий череп, если его владелец падает головой вниз с высоты в два своих роста.

…Удар должен был убить зверя на месте – расколоть широкий мохнатый лоб и вдавить осколки кости в подавшийся и брызнувший во все стороны мозг.

Но ничего подобного не произошло. Базарга, прервавшая не по своей воле стремительный прыжок и отлетевшая на три десятка шагов назад, поднимается на лапы легко и мгновенно. Заметных глазу повреждений на ней нет.

Человек, тоже упавший, вскакивает столь же стремительно.

Ему столкновение обошлось дороже – когти Базарги успели зацепить плечо. Обильно льющаяся кровь не дает понять, где свисают клочья одежды, а где – плоти и кожи. Кулак, нанесший удар, пострадал не меньше – на бесформенной и расплющенной кисти кое-где лопнула кожа, приоткрывая мешанину из разорванных связок и выбитых фаланг.

Базарга, сделав пару шажков вперед, останавливается и смотрит на собеседника-противника, наклонив лобастую голову набок. Человек демонстративно не обращает на нее внимания, как и на кровоточащее плечо – пальцы здоровой руки с проворством шустрого насекомого бегают по разбитой вдребезги кисти, что-то вытягивая, разглаживая, вставляя на место. Раны на плече затягиваются – сами собой.

– Значит, ТЫ – это ТЫ, – говорит Базарга без особых эмоций. Именно говорит , ее гортань с видимым усилием издает чуждые звуки, а мимика обычно малоподвижной морды может вызвать смех – окажись у этой сцены зрители и сохрани они к тому моменту способность смеяться.

Человек закончил возиться с пострадавшей рукой, прилепил последний лоскуток кожи и теперь быстро шевелит пальцами, словно берет аккорды на невидимом инструменте.

– Ценная мысль, – мрачно откликается он (тоже вслух). – И всеохватывающая, применима к любой мыслящей сущности и…

Человек внезапно замолкает на середине фразы и прекращает массировать разодранное плечо – раны на нем уже затянулись и выглядят шрамами месячной давности…

– Ты хочешь сказать, Нерожденная, что тоже встречала… фантомов? Которых не могла распознать иначе?

Его рука вновь касается плеча. Базарга молча кивает.

– ТЫ НЕ МОГЛА РАСПОЗНАТЬ ИХ ИНАЧЕ ?? – он повторяет это уже вслух, в голосе звучит безмерное удивление.

Зверь перестает насиловать связки, отвечает беззвучно:

– Они встречаются лишь на твоих путях, Разрушитель..

– Я не творил их… Я вообще… не люблю творить.

– Знаю.

– Тогда кто способен развлекаться, создавая такие игрушки ?

– ТЫ. Или ОНА.

Человек (точнее, тот, кто смотрит сейчас его глазами) снова усаживается на камень. Помолчав, спрашивает неподвижного и безмолвного зверя:

– А не может это быть делом кого-нибудь из прежних ?

Базарга безмолвна – и звуками, и мыслями. Прежние были прежде, были и ушли – о чем тут говорить?

– Я не творил фантомов, – говорит человек твердо и с некоторым вызовом. – Хотя встречал… И уничтожал.

Базарга молчит. Человек спрашивает:

– Значит, ОНА? Но…

– Где ОНА?

– Не знаю. ОНА исчезла. ОНА не могла умереть – но я не чувствую ЕЕ. Остался след – старый и запутанный след.

– Много нитей лопнет, пока ты распутаешь его. И что ты собираешься делать дальше? ОНА не помнит себя, это очевидно. ЕЕ разум спит, но порождения его опасны. Смертельно опасны…

– Я найду способ разбудить ее. – Голос человека звучит твердо. Может, оттого он и предпочитает пользоваться в этом разговоре звуками, а не мыслеречью – в мыслях недостаток уверенности не прикрыть интонацией. А может, и нет – неисповедимы пути Нерожденных.

– Я буду рядом. Я буду смотреть твоим взором. Я помогу, когда придетвремя – если оно придет.

Человек не возражает. Базарга редко кому предлагает свою помощь. Но когда предлагает – от нее не отказываются.

Базарга исчезает. Время в этой части пустынного Мира начинает течь, как обычно. Человек встает с валуна, недоуменно оглядывается вокруг. Только что он шел, шаг за шагом одолевая нелегкий и дальний путь, и… И что? Он удивленно смотрит на руку – в ней таится призрак боли, как от старой, давно зажившей раны. Но ран никаких нет. А еще – человек чувствует в себе какую-то новую силу. Пока не понимает, в чем она состоит и как можно ее применить – но чувствует.

В это же время – а может, эпохи тому назад или вперед – где-то совсем в другом Мире белоголовый мальчик прижимает ладонь к левому глазу, почти ослепшему от яркой внутренней вспышки. Впрочем, всё быстро проходит.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Обратный отсчет: Один день до Игры

(Нити звенят)

Глава 1

09 августа, 7:35, ДОЛ “Варяг”.

“Меня зовут Света…” – прочитала она вслух. И дальше читать не стала. Память вернулась быстро, еще до того как прозвучали эти три слова.

Но – странное дело – теперь чужими казались сами воспоминания. Света вспомнила всё – однако не о себе. О КОМ-ТО ДРУГОМ.

О похожем на нее – но о другом.

К чертям! – разозлилась она, уже зашнуровывая кроссовки. Надоело! Отпрошусь на денек у Горлового – и к врачу. Не упекут же сразу в психушку, в самом деле… Может, достаточно попить неделю-другую какие-нибудь таблетки – и все пройдет…

В таком боевом настроении Света распахнула наружную дверь своей квартирки, направляясь на очередную пробежку. Вернее – лишь начала распахивать, движение не завершилось.

Она застыла на пороге.

Медленно-медленно прикрыла дверь. Бессильно прислонилась к косяку…

Там, снаружи, метрах в двадцати от ее коттеджа, сидел на сосновом пне белоголовый мальчик по имени Тамерлан. Мальчик, который снился Свете четыре ночи подряд…

Это были странные сны.

Мальчишка приходил к ней, или она шла куда-то и встречала его, – в общем, они как-то оказывались вместе, – и Тамерлан отправлялся с ней на прогулку. На прогулку по непонятным местам. Местам, где Света теряла тело – и тем не менее не становилась бесплотным наблюдателем происходящего… Происходящее в странных местах тоже было странным, напоминающим наркотические видения, запечатленные художником-сюрреалистом. Жуткие существа обитали в кошмарных пейзажах: покрытые багровой чешуей винторогие дьяволы, и огромные, поглощающие друг друга бесформенные сгустки протоплазмы, и богосквернящие пародии на людей – уродливые, со звериными чертами и повадками… Свете, пробирающейся с мальчиком сквозь непонятно чей бред, не могли повредить эти ожившие страхи, – и все равно было страшно, и мерзко, и возникало чувство: все здесь неправильно, все должно быть иначе, все можно как-то исправить и повернуть к добру и свету… Тамерлан – маленький Вергилий этого ада – вел Свету дальше и дальше, показывая все новые ужасы, и… И что-то он хотел от нее, но что – проснувшись она не могла вспомнить. Точно так же исчезала поутру память о собственной личности. Но оставались яркие картины кошмарных видений…

Все эти дни Света не понимала, что происходит. Неужели ей в подсознание впечаталась единственная и достаточно мимолетная встреча лицом к лицу с мальчишкой? Наяву – в минувшие четыре дня – она избегала встречаться с ним. Не то чтобы сознательно, но… Когда на горизонте появлялась знакомая снежно-белая шевелюра, у Светы как-то сами собой находились дела в иных местах.

Сейчас Света заподозрила страшное.

На самом деле она не проснулась. Всё, происходившее утром: как она открыла глаза и поднялась, как читала записку, как оделась, – лишь элемент сна. Лишь прелюдия к очередному кошмару. Она выйдет за дверь, мальчик возьмет ее за руку – и поведет в мир, полный крови и ужаса…

А если она действительно проснулась?

Если все наяву?

Тогда…

Тогда все еще хуже.

Рука поднималась медленно – как чужая, как бесчувственный протез. Но поднялась и набросила крючок на дверь.

Пробежка в это утро не состоялась.


09 августа, 12:18, 350 км к северо-востоку от Пятиозерья.

Собеседники сидели на принесенных в разоренную караулку ящиках, за чудом уцелевшим колченогим столом. Но внутри – в разгромленной и сожженной административной зоне колонии строгого режима – едва ли нашлась бы и такая скудная обстановка.

– Дела – дерьмо. – Полковник не спал две ночи и благодушия это ему не добавляло. – Совсем дерьмовые дела, Клещ…

Клещом прозвали майора в далекие курсантские годы. Они с полковником заканчивали одно и то же училище с разрывом в один курс и водили в те времена шапочное знакомство. Но за последние два года, с тех пор как служба снова свела их вместе, полковник ни разу не произнес вслух старой клички… Сегодня – впервые.

Майор молчал, вопросительно глядя на непосредственное начальство. В его обведенных темными кругами глазах читалось одно желание – принять горизонтальное положение и выпасть на несколько часов из паршивой окружающей действительности. Наполненный нервным ожиданием вчерашний день и ночной штурм позволили майору подремать за последние сутки полтора часа – не больше и не меньше. Чутко подремать, вполглаза.

Полковник, так и не дождавшись вопроса от подчиненного, продолжил:

– Лесовоз нашли с сухими баками вот здесь. – Палец полковника ткнулся в крупномасштабную карту. – Триста с лишним километров к юго-юго-западу, двигатель холодный – брошен еще утром…

Как они на лесовозе-то вшестером разместились? – подумал майор. Это не грузовик, в кузове не прокатишься – за отсутствием такового. Разве что в кабину набились, как кильки в банку…

– Почему не сработал перехват? – спросил он без особого интереса.

– Почему, почему… Тут каким-то козлам как раз вчера приспичило украсть машину леса, точнее – незаконно вырубить. Ехали в подходящем направлении – на таком же лесовозе… Ну, гибэдэдэшный вертолет над ними завис, осветил – они фары погасили и удирать. К утру поймали, предотвратили, бля, расхищение капиталистической собственности…

– А “наши”?

– А “наши”, как я понимаю, хитрый фортель выкинули. – Полковник раскрыл планшет и склонился над другой картой. – Смотри, какой зигзаг выписали… Ну кто мог подумать, что они практически назад, к колонии поедут? А они вот тут свернули, три километра бетонкой – и на шоссе. И покатили вперед и с песнями…

– Никто за всю дорогу не попытался их остановить?

– Попытались… – Полковник помрачнел еще больше. – Вот здесь, через полторы сотни километров. Патруль ДПС. Они ничего не знали – другой, бля, субъект федерации, никто не предупредил. Ну и расстреляли их в упор. С-суки…

– Та-ак… И сколько у них теперь стволов?

– Теперь – шесть. По одному на душу населения. К тому, что имели, еще два ПМ и один АКСУ. Ну и плюс пара броников, баллончики с «черемухой» и кое-что по мелочи… – Полковник помолчал. – А говорить будут, что упустили их – мы. Ты в том числе. И всем будет наплевать, что ты в это время административную зону штурмовал, и заложников спасал, и жен офицерских из-под заточек вытаскивал…

Полковник снова перевернул карту и его усталый, бесцветный голос неожиданно сорвался на крик:

– А говорить обязательно будут! Потому что вот тут, рядом, Пятиозерье!! И вокруг – сплошняком лагеря, и не такие, как здесь – пионерские!!!


09 августа, 12:18, ДОЛ “Варяг”.

Граната не долетела до цели – упала на выстеленную хвоей землю, подпрыгнула рубчатым овальным мячиком – гибельным и опасным мячиком, способным через секунду исчезнуть, превратившись в чью-то смерть; прокатилась еще немного и застыла.

Раздался хоровой вопль, делившийся на торжествующий рев победителей и разочарованный стон-выдох проигравших.

– Шестнадцать метров восемьдесят сантиметров, – объявил Пробиркин, наклонившись к начерченным чуть в стороне меткам. – В этом соревновании победил отряд “Утята”!

“Утята” радостно загомонили, по сумме набранных очков они выходили на первое место, и оставался только самый последний тур – перетягивание каната.

СВ и Горлового за прошедшие дни осенила плодотворная идея: провести и, соответственно, отчитаться о проведении сразу двух игр. “Орленок” – для младших отрядов, “Зарница” – для старших.

Вот так, думал Закревский, “орлятами” оказались “утята”, даже если “осьминожки” их победят в этом самом канате… Ну, канат-то перетягивать зря Доктор придумал, это лишь тем пригодится, которые до штабных кресел дослужатся… там любят на себя тянуть. Остальным стоит поучиться воевать – без снарядов, без жратвы и в хе-бе по морозцу. И научиться терпеть, когда мордастые телеведущие будут обзывать их по ящику обидной кличкой “федералы”, а если и процедят сквозь зубы слово “подвиг”, то уж обязательно добавят “бессмысленный” или что-то вроде этого; а всякие радетели о правах будут проводить сборища в поддержку убийц и бандитов. Еще надо загодя научиться спокойно реагировать на простую и короткую фразу: “Мы тебя туда не посылали!” И научиться всему этому куда труднее, чем метать гранату на шестнадцать метров и восемьдесят сантиметров…

…Пробиркин спешил поскорее закончить “Орленок”. У него выдался напряженный день – кроме соревнований малышей, которые он организовывал и судил, Доктор собирался сегодня заработать небольшую сумму в прибавку к скудной зарплате. А потом, вечером, отправиться на дальний конец Большого озера, дабы привести в исполнение давно вынашиваемый план.


09 августа, 12:23, 350 км к северо-востоку от Пятиозерья.

– Если будет как в Минводах – ты представляешь, что начнется? Если хоть один из них хотя бы попытается взять детей в заложники, то там… – Палец полковника указал на потолок, но майор понял, что имеет он в виду отнюдь не чердак караулки и не ангельскую иерархию. – Там найдутся большие люди с большими звездами на погонах – начнут давить, что спецназ ГУИНу не нужен, что надо всё по старинке, всё вернуть МВД… Помянут, будь спокоен, что “Торнадо” только с безоружными рабочими расправляться в силах, – а бунт в колонии подавить толком не может.